Страница:
— Тогда, погоди часок. Братки здесь цистерну спирту реквизировали. Победу спрыснем и на посошок примешь. Идёт?
— Что, целую цистерну?
— Да брось ты! Ну, задержишься?
— Задержаться-то можно. Только на ту сторону мне надо трезвым переходить. Мало ли что меня там ждёт.
— И то верно. Но не беда. По стаканчику грянем, а до утра проспишься. Сам же сказал, что торопиться тебе некуда.
— Ну, Петрович, ты мёртвого уговоришь. Остаюсь.
— Вот и дело! Григорий, — обращается Платонов к стоящему рядом моему напарнику, — на втором пути Семёнов цистерну охраняет. Скажешь, комиссар приказал нацедить бидончик. Ну, и насчет прочего позаботься. Встретимся через час в телеграфной. Я побежал: надо распоряжения сделать, посты расставить, да и донесение написать и отправить.
Григорий уходит исполнять поручение, а я иду в мастерскую. В дальнем её углу светится желтоватым светом давно погасший горн. Это — здесь. Иду по станции. Матросы уже не сторонятся меня. Они от комиссара и Григория уже знают о моей роли в сегодняшнем бою. Меня радушно приветствуют и угощают махоркой. Не отказываюсь и закуриваю, остановившись возле пленных офицеров. Они сидят в тени здания вокзала и равнодушно смотрят перед собой. Только один артиллерийский поручик разглядывает меня с заинтересованным видом. Точнее, даже не меня, а моё снаряжение. Мне кажется, что в его глазах горят искорки удивления: откуда, мол? А вдруг, это — наш? Вот было бы здорово! Тогда мои скитания можно считать завершившимися. Но как это проверить?
— Что это вы, поручик, так на меня уставились? — спрашиваю я и тут же закидываю пробный камень, — Любопытствуете, кто я такой? Коршунов Андрей Николаевич. А вас, разрешите узнать, как зовут, и давно ли вы покинули Монастырь?
— Что, в Совдепии за погляд уже деньги стали брать? — раздраженно говорит поручик, — В монастырях я отродясь не бывал, вы меня с кем-то путаете, а с теми, кто большевикам продался, предпочитаю не знакомиться.
Он демонстративно отворачивается, а я вздыхаю: или ошибся, или на агента ЧВП нарвался. Уж наш-то хроноагент меня бы узнал и понял. А жалко.
К назначенному времени прихожу в помещение телеграфа. Там уже сидят Платонов и Григорий. На столе стоят бидон спирта, жбан с квасом, коврига хлеба, шмат сала, полдюжины яиц, пять луковиц и две селёдки.
— Чем богаты, тем и рады, — приглашает Григорий.
— Погоди, — говорю я, — я тоже кое-что могу на этот стол добавить. Принеси воды.
Когда Григорий приносит в котелке воду, я предлагаю:
— Давайте, первую — под сало и селёдочку. А ко второй я горяченького организую.
Все соглашаются, и Григорий по знаку комиссара наливает в стаканы спирту на два пальца.
— Ну, за Победу! — провозглашает Платонов, поднимая стакан.
Выпиваем спирт, запиваем его квасом и закусываем салом и селёдкой с луком. Я кидаю в котелок термическую капсулу, наливаю кипяток в миску и кидаю туда три таблетки. Через пару минут ставлю перед сотрапезниками три дымящихся бифштекса, каждый с полторы ладони размером, с жареной картошечкой, луком и яйцом. У Григория глаза лезут на лоб, а Платонов смеётся:
— А знаешь, Гриша, откуда к нам товарищ Коршунов пришел?
— Знаю одно: не от Реввоенсовета он, как ты нам сказал, — он достаёт из-за пояса ствол от «мухи», — Таких штук там нет, это точно.
— Угадал. Не из Реввоенсовета он пришел, а из будущего. Только ты ребятам ничего об этом не говори, всё равно не поверят, только болтуном ославят. А мы сейчас попросим Николаича рассказать нам поподробней об этой, как её?
— Фазе Стоуна, — подсказываю я.
— Вот-вот, о Фазе Стоуна и о том, как вы там работаете. Расскажешь?
— Расскажу, — соглашаюсь я, — Только давай, сначала выпьем за вашу окончательную Победу и закусим как следует.
— Это что, в будущем такими таблетками питаются? — спрашивает Григорий, закусывая спирт бифштексом.
— А что, не вкусно? — спрашиваю я, улыбаясь.
— Нет, почему же? Просто любопытно.
— Это спецпаёк десантника, чтобы можно было в полевых условиях приготовить что-нибудь на скорую руку. А так там едят так же как и здесь. И от выпивки не отказываются.
— Это-то мы поняли! — смеётся Платонов.
— Вы закусывайте, — предлагаю я, — не экономьте. Кончится, я ещё что-нибудь приготовлю.
До поздней ночи я рассказываю комиссару и матросу о Монастыре, о его жизни, о своих товарищах, о нашей работе. Они слушают с интересом, не прерывая. Григорию даже приходится напоминать, чтобы он закусывал.
— Эх! Вот это — жизнь! Вот это — дела! — вздыхает он.
— Выходит, вы, как ангелы-хранители? — говорит Платонов, — Где беда, и вы туда.
— Получается, что так, — охотно соглашаюсь я.
— А какой же вы там нации? — интересуется Григорий.
— А разных. Я — русский, жена моя — чешка. Друзья мои — русский и итальянец, а жены у них: француженка и полячка. Есть среди нас и немец, и поляк, и украинец. Начальники мои: один — француз, другой — швед. Есть и англичане, и американцы, и испанцы, и китайцы, и японцы.
— Интернационал, одним словом, — поводит итог Платонов.
— Григорий, а в вашем отряде есть гитара?
— В отряде нет, но я видел у кого-то из пленных.
— Разыщи.
Григорий уходит. В этот момент раздаётся сигнал телеграфного аппарата, и он начинает отстукивать ленту. Вернувшийся с гитарой Григорий, пока я настраиваю инструмент, читает сообщение, и лицо его светлеет:
— Штаб фронта поздравляет нас с успешным выполнением задания. Утром сюда прибудут: кавалерийский полк, два пехотных батальона и артдивизион. Задача: закрепиться и готовиться к участию в общем наступлении фронта.
— Вот так-то, Николаич! — радуется Платонов, — Дела идут успешно. Может, останешься с нами и пойдёшь до Победы?
— Нет уж, Петрович. Каждый должен жить в своём Времени.
— А ты разве в своём живёшь? Да и сейчас, пойдёшь, леший знает, куда попадёшь. Сам же рассказывал, как с людоедами воевал и от муравьёв бегал.
— Я же говорил, что в своём Времени нас всех уже похоронили. Теперь мой дом — Фаза Стоуна. И чтобы туда попасть, я готов и не через такое пройти. Подумаешь, муравьи! Могли быть и динозавры. Послушайте лучше пару песен, да прилягу я отдохнуть. Завтра мне снова в дорогу, а путь предстоит долгий и трудный.
Я пою своим новым друзьям «Пожары», «Песню о тревожном времени», «Черные бушлаты» и в заключение «В темноте».
— Очень нужен я там, в темноте. Ничего, распогодится!
— Ну, раз нужен, иди. Задерживать не станем, — Платонов берёт в руки автомат, — Отличное оружие, работает как часы. Подарил бы на память, а? Шучу, тебе он нужнее. Мало ли куда тебя ещё занесёт.
— Я бы подарил, да только патроны к нему появятся не раньше чем через тридцать лет. Израсходуешь их, а дальше что?
Утром мы втроём приходим к мастерской. Горн по-прежнему светится желтым.
— Это ты сюда пойдёшь, что ли? — спрашивает Платонов.
Я киваю. Неожиданно Григорий предлагает:
— Николаич! А давай, я с тобой пойду. Вдвоём-то и легче и веселее, сам же говорил.
Я с удивлением смотрю на молодого матроса. Похоже, что он не шутит. Это же надо решиться на такое!
— Нет уж, Гриня. Оставайся в своём Времени. Слишком уж ты мне по душе пришелся, чтобы я потащил тебя разделить мою злую судьбу. Может быть, враги мои так и хотят, чтобы я до конца дней своих скитался по разным Мирам, как неприкаянный. Тебе-то это зачем? Оно первые раза три-четыре интересно, необычно, в диковинку, а затем, знаешь как надоедает! Ну, друзья, желаю вам обоим дожить до Победы и найти своё счастье в вашем Мире. С нами Время!
— Время с тобой, — отвечает Платонов и крепко меня обнимает, — Удачи тебе, Николаич. Дай тебе Бог поскорей пройти свой путь и поменьше встретить на этом пути опасностей.
Жму руку Григория и шагаю в очаг горна.
Глава XV
Жаркий летний день. Я стою на берегу широкой реки, что медленно катит свои чистые, до голубизны, воды среди низких степных берегов. Что это за Фаза? Абсолютно никаких ориентиров. Но это, всё-таки, Земля, а не, Время знает, какая планета. Хоть это утешает. Искатель показывает, что переход расположен в восьми километрах, где-то в глубине поросшей ковылём и разнотравьем степи. Я смотрю на ласковую, манящую воду и решительно раздеваюсь. Время с ним, с переходом! Никуда он не денется. А мне так хочется освежиться!
Около часа я плещусь в спокойных водах реки с неизвестным мне названием. Да и есть ли у неё название? Потом долго лежу на траве, глядя в голубое небо с редкими белыми облаками и слушаю щебетанье птиц. Ни о чем думать не хочется. Особенно о том, что ждёт меня впереди. Перед Платоновым и Григорием я старался не выказывать того смятения, которое владеет мной. Но, ведь если разобраться, то более безысходного положения трудно придумать. Что если выроненная мной нечаянно фраза действительно отражает истину? Что если Шат Оркан в самом деле приговорил меня к пожизненному скитанию по Фазам? Зная мой характер, он уверен, что я не останусь сидеть на месте, а буду искать выход. И вот он построил для меня бесконечную цепь переходов, по которым я, как Агасфер, буду бродить до скончания века. Брр!
Может быть, действительно, лучше было остаться с комиссаром Платоновым и матросом Гришей и идти с ними по дорогам Гражданской войны? Примкнуть, в итоге, к какому-нибудь авиаотряду и стать красным военлётом. А что? На МиГ-29 я воевал, на Як-1 воевал, на Ме-109 воевал, даже на «Мицубиси» воевал. Для полного комплекта не хватает Сопвича, Ньюпора или «Ильи Муромца». Ладно, Андрей Николаевич, размечтался. Теперь уже не переиграешь, назад не вернёшься. Выбрал ты свой путь и иди по нему до конца, не вякай.
Вздохнув, встаю, одеваюсь, подбираю оружие и отправляюсь в путь по холмистой степи. Всё спокойно, всё дышит миром. Но буквально через пару километров эта иллюзия рушится самым жутким образом.
Сначала в одной балке я натыкаюсь на два десятка свежих трупов. Свежих до такой степени, что над ними даже ещё вороньё не летает. Они раздеты и порублены.
Оружие к бою! Здесь раздевают и рубят. Поднявшись на холм, засекаю направление на переход. Он, скорее всего, в развалинах, что виднеются на горизонте. Но до них ещё надо добраться. А это оказывается далеко не просто. Меня четыре раза атакуют самые разнообразные шайки и отряды. Впечатление такое, что сюда собрались разбойники всех времён и народов. Мой пулемёт дожевывает остатки ленты буквально возле самого перехода, где на меня набрасываются «малайские пираты». Приходится обращать их в бегство гранатами.
Смотрю на искатель. Переход где-то в десяти метрах. Проверяю карманы. Увы, ни одного пулемётного патрона. Жалко расставаться с таким оружием, но не тащить же на себе девять с лишним килограммов в надежде где-нибудь найти для него боеприпасы. Закапываю пулемёт под камнем и усмехаюсь. Вот поломают археологи себе головы над этой загадкой.
Из перехода, расположенного между двумя полуразрушенными столбами, выхожу в зимний лес. Долго бреду по снегу, порой проваливаясь почти по пояс и гадая, кто меня сейчас встретит: медведь-шатун, лихие разбойнички или богатырь на могучем коне? Но на пятнадцати километрах пути мне, кроме глубокого снега, никаких препятствий не встречается.
Зимний лес сменяется зарослями гигантских хвощей и папоротников. Мезозой, да и только. В том, что это действительно мезозой, я убеждаюсь очень скоро. Неподалёку от перехода довольно крупный и весьма наглый ящер вознамерился подкрепиться мною. Я расстрелял в его огромную, состоящую, казалось, из одних челюстей (но какие это были челюсти!) голову почти полмагазина. Но, видимо, мозги его были настолько малы, что пули их благополучно миновали, и ящер только тряс головой при каждом попадании.
Я уже подумал, было, о том, чтобы разнести его башку из гранатомёта, но интуиция подсказала мне, что «муха» мне ещё может пригодиться. Тщательно прицеливаюсь и всаживаю одну за другой три пули точно между его маленьких, желтых глаз. Ящер заваливается на спину и визгливо хрипит, дёргая задними лапами, оснащенными гигантскими когтями.
Прохожу ещё три или четыре относительно спокойные Фазы и выхожу на опушку какого-то леса. Впереди ровное поле, за полем ещё лес. В лесу — переход. Так, по крайней мере, показывает искатель. Вроде, всё тихо и спокойно. Но не успеваю я пройти и трёхсот метров, как натыкаюсь на свидетельство того, что здесь могут случиться весьма интересные встречи. Передо мной скелет дикого кабана. Он пришпилен к земле шипообразным колом длиной около полутора метров и толщиной в два пальца. Этот шип или кол сделан не то из кости, не то из камня: очень твёрдый и даже звенит, когда я постукиваю по нему резаком. Неподалёку в землю воткнуты ещё три таких кола.
Еще через километр моим глазам предстаёт аналогичная картина. Только на этот раз к земле колом прибит скелет оленя. Интересный способ охоты. А за мной здесь никто так поохотится не желает? Привожу автомат к бою и продолжаю путь.
Подозрительный шум заставляет меня обернуться. Птица, напоминающая ворона, только размером со штурмовик, летит на меня на высоте около десяти метров. С криком вроде ослиного с примесью карканья тварь пикирует на меня и резко взмахивает крыльями. Только отточенная на постоянных тренировках реакция спасает меня от печальной участи. Быть бы мне приколотым к земле, как тот кабан или олень. Штук шесть кольев вонзается в землю вокруг меня.
Вскидываю автомат и, когда чудовище пролетает надо мной, даю очередь. Пули с визгом рикошетируют от плотного слоя шипов-кольев, которые вместо перьев прикрывают тело чудища, как ежа иглы. Так вот кто так своеобразно охотится в этих краях.
Каркнув с ослиным акцентом, гибрид ворона и ежа разворачивается и снова атакует меня. Стреляю ему в голову и снова уворачиваюсь от летящих в меня игл размером с лом. Однако, шутки в сторону. Хорошо, что я не израсходовал «муху» на динозавра. Автомат его не берёт, посмотрим: устоит ли он против гранатомёта. Пока чудовище разворачивается, привожу «муху» к бою и ловлю его в прицел. Выстрел, и клочья монстра летят в разные стороны.
Теперь пора скорее бежать к переходу. Если появится ещё одна такая летающая крепость, а я не успею добежать до леса, мною полакомятся.
Выйдя из перехода в каменистой пустыне, я присаживаюсь и перевожу дыхание. Подобьём бабки. Еще одна подобная встреча, и мой путь можно считать завершившимся. Да и менее опасные встречи чреваты последствиями. Пулемёта нет, гранат нет, «мух» тоже нет. Патронов к автомату осталось чуть больше полутора магазинов. Правда, есть ещё «Вальтер» с двумя обоймами, но что я с ним буду делать, если меня опять занесёт в мезозой? Разве что, самому застрелиться.
В этой пустыне мне приходится израсходовать ещё с десяток автоматных патронов, отгоняя от себя волчью стаю.
Десять дней я скитаюсь по безлюдным, а порой и безжизненным Фазам. Особенно запомнился пятнадцатикилометровый переход по зловонной желтой трясине, в которую ноги проваливаются по колено, и где я на каждом шагу рисковал провалиться по уши. Из этого болота я выхожу в сплошную темноту. Под ногами что-то вроде бархана. Падаю на этот «бархан» и, не обращая внимания на мелкий дождь, засыпаю как убитый.
Просыпаюсь, когда лучи солнца назойливо пробиваются сквозь сомкнутые веки. Прежде всего, убеждаюсь, что лежу я на большой куче шлака. Осматриваюсь. Оказывается, я попал на крупную железнодорожную станцию.
Луч на искателе гуляет в довольно-таки широком секторе, сориентированном на запад. Цифры, указывающие расстояние, мельтешат, но можно разобрать, что до перехода около пяти тысяч километров. Ничего себе! Вот это — шуточки! Как мне туда попасть? Идти пешком, нечего и думать. Добираться на попутных машинах? Вы остановитесь, когда на обочине голосует человек, вооруженный автоматом? Ехать зайцем по железной дороге? С оружием это тоже не очень удобно. А бросить его нельзя. Мало ли что ещё ждёт меня впереди. Закапываю в кучу шлака автомат, резак и шлем. Прячу поглубже «Вальтер» и иду на разведку. На станции мне сразу становится ясно, что я попал в Америку второй половины тридцатых годов. Сейчас я нахожусь на Атлантическом побережье, а переход где-то в районе Сан-Франциско или Лос-Анджелеса. Значит, мне надо пересечь весь континент. Без денег это невозможно.
Послонявшись по окрестностям станции, забредаю на грузовой пакгауз. Выясняю, что каждое утро там набирают бригады для разгрузки и погрузки вагонов. Оплата сдельная. Сегодня я уже опоздал.
Ночую, зарывшись в шлак. На рассвете я уже возле пакгауза, один из первых. С восьми утра до шести вечера таскаю мешки, ящики, катаю бочки. На левой руке у меня повязка с номером. Каждый мой переход с грузом фиксирует учетчик. Вечером получаю расчет: два доллара шестьдесят центов.
Я уже знаю, что поблизости есть ночлежка, где за десять центов дадут постель и полотенце. Здесь же неподалёку есть дешевая закусочная, где можно хорошо пообедать за сорок-шестьдесят центов.
Начинается череда одинаковых, похожих один на другой, дней тяжелой работы. Утром иду на станцию, меня там уже знают и охотно берут на работу. По своим физическим данным я выгодно отличаюсь от основной массы докеров-подёнщиков. До обеда — беготня из вагона в пакгауз и обратно. Потом закусочная: супчик неопределённого названия и безвкусный, хотя и сочный, бифштекс с суховатой картошечкой и сок. Потом снова работа до шести вечера. А там расчет и ужин. На ужин беру пару хот-догов и кружку пива. Сижу над ними часа полтора, два. Прислушиваюсь к разговорам и сам беседую «за жизнь» с посетителями, что присаживаются к моему столику. С наступлением темноты иду в ночлежку. Она довольно тесная, но чистая. Хотя я уплатил за десять дней вперёд, но каждый раз при входе мне дают новый пакет с чистым бельём, и «комната»: фанерный футляр с узкой койкой, табуретом и занавеской вместо двери, всегда другая.
По моим подсчетам, через три недели такой жизни у меня накопится достаточно денег, чтобы доехать в вагоне IV класса до Тихоокеанского побережья.
Некоторое разнообразие в мою жизнь вносит шайка подростков, которая иногда ловит рабочих на выходе из пакгауза и требует, чтобы они поделились с ними заработком. Некоторые безропотно отдают деньги, некоторые отказываются, и подростки жестоко их избивают. До меня тоже домогались раза три, но я молча отшвыривал их в сторону и уходил в пивную. Всякий раз меня встречала и пыталась отнять деньги всё большая компания.
В четвёртый раз, к исходу первой недели работы, меня встречает сразу восемь хулиганов-рэкетиров. Я иду прямо на них, не сбавляя хода и не обращая внимания на их наглые требования и угрозы. Когда они от слов переходят к делу, я «успокаиваю» их быстрыми, незаметными выпадами. Хулиганы валятся в разные стороны, как кегли, на которые накатывается шар в кегельбане.
Когда я сижу со своей традиционной кружкой пива и хот-догами, к столику подходит мужчина лет сорока в клетчатом костюме и серой шляпе. В руках у него кружка пива и гамбургер.
— Разрешите присесть к вашему столику, мистер?
Я киваю. Мужчина присаживается.
— Видел я, как вы разделались с этой шпаной. Красивое было зрелище. Мне понравилось.
Я неопределённо пожимаю плечами. Понравилось, так понравилось. Мне-то что?
— Через день их будет в два раза больше.
Я снова пожимаю плечами. В два, так в два. Мне-то что?
— А если они будут вооружены?
Третий раз пожимаю плечами и, отхлебнув пива, спрашиваю:
— Послушайте, мистер… Извините, не знаю, кто вы?
— Моя фамилия — Винд.
— Мистер Винд, я не понимаю цели вашего любопытства. Если вас интересует: сумеют ли они меня когда-нибудь уделать, и вы хотите посмотреть на эту сцену; уверяю вас, этого зрелища вы не дождётесь. Мне совершенно наплевать: сколько их будет, и чем они будут вооружены. Вы удовлетворены?
— Таким ответом, вполне. Простите, как к вам обращаться?
— Моя фамилия — Кайт [16] .
— Мистер Кайт, я вижу, что вы в затруднительном финансовом положении.
— Ну, и что?
— Я мог бы дать вам хорошо заработать. Всего одна ночь, и при ваших способностях вы можете получить приличную сумму и больше не ходить разгружать вагоны. Как я понял, вы зарабатываете деньги на поездку куда-то?
— Вы угадали. Мне надо добраться до Лос-Анджелеса.
— Что вы скажете, если я предложу вам билет в вагон I или II класса и сто долларов на дорожные расходы?
— Что я должен буду сделать?
— А вот что.
Винд — хозяин авторемонтной мастерской, заправочной станции и небольшого магазинчика в этом районе. Несколько месяцев назад его начала одолевать шайка подростков-рэкетиров. В принципе, деньги им были не нужны, все они — дети состоятельных родителей. Это вымогательство было для них своеобразным спортом, хобби.
Когда Винд обратился в полицию, оказалось, что один из малолетних рэкетиров — сынок помощника шерифа, а ещё один — племянник местного конгрессмена. Полиция потребовала, чтобы Винд предъявил доказательства. Их у него, естественно, не было. Платить рэкетирам каждую неделю по триста долларов Винд был не в состоянии. Он обратился в частную охранную фирму. Там согласились помочь ему, но оговорили непременным условием, чтобы он приобрёл лицензию на вооруженную охрану. Винд так и сделал. Лицензия вступает в силу завтра утром. Но сегодня к нему приехали рэкетиры и потребовали деньги за месяц вперёд. Винд отказал, у него просто нет сейчас тысячи двухсот долларов. Рэкетиры уехали, сказав на прощание: «Пожалел сегодня тысячу двести, завтра придётся потратить в три раза больше».
То есть, этой ночью они намерены устроить погром. Никто из рабочих Винда не пожелал остаться на ночь охранять предприятие. Винд уже начал подумывать о том, чтобы занять где-нибудь денег и откупиться от хулиганов, когда, проходя мимо пакгауза, увидел как я разделываюсь с такими же оболтусами.
— Как вы смотрите, мистер Кайт, на моё предложение?
Я в очередной раз пожимаю плечами. Предложение, как предложение.
— Сколько их будет?
— Не больше пяти. Их лимитирует количество мест в Форде, на котором они катаются. Учтите, у них, скорее всего, будут цепи и водопроводные трубы. Вас это не пугает?
Я отрицательно качаю головой, а Винд продолжает:
— Огнестрельное оружие у них вряд ли будет, они никогда не заходят так далеко. Но на всякий случай я могу дать вам на ночь свой револьвер.
— В этом нет необходимости.
— Отлично! Мне бы очень хотелось обойтись этой ночью без стрельбы. Ведь лицензия вступает в силу только завтра, в восемь утра. Так вы согласны?
— Да.
— В таком случае, — Винд достаёт бумажник и протягивает мне банкноту в сто долларов, — вот вам аванс. Если завтра утром на моей станции всё будет в порядке, получите билет в вагон первого класса до Лос-Анджелеса. Договорились?
Я киваю.
— Тогда, выпьем ещё по кружечке, и я отведу вас на свою станцию. Уже темнеет.
Ночь. Я сижу в конторке авторемонтной мастерской и варю кофе. Пока всё спокойно. По пустынной улице изредка проезжают машины, но ни одна из них не останавливается ни возле заправки, ни возле мастерской с магазином. Предложение Винда пришлось как нельзя кстати. Мне уже порядком поднадоело работать грузчиком на товарной станции, ночевать в ночлежке и питаться безвкусной пищей в третьеразрядной забегаловке. При воспоминании о меню закусочной мне приходит в голову, что Ильф и Петров в своей «Одноэтажной Америке» описывали именно это время. Выходит, они не погрешили против истины. Невольно вспоминается «Пешком по Европе», где Марк Твен произносит панегирик американской кухне и поносит европейскую. Полвека не прошло, а как всё изменилось: полная инверсия. Конечно, я мог бы разнообразить меню закусочной своим пайком, но лучше его экономить. Одно Время знает, сколько мне ещё скитаться по Фазам.
У бензозаправки останавливается светло-серый Форд. Разом открываются все дверцы, и из машины выходят четверо молодых людей в одинаковых коричневых кожаных куртках и клетчатых брюках. В руках у них обрезки водопроводных труб и цепи. Приехали мои клиенты. Юнцы направляются к магазинчику. Выхожу из мастерской и громко спрашиваю:
— Господа! Вы хотите что-то купить или заправить машину? Обращайтесь сюда!
Не говоря ни слова вся компания поворачивает в мою сторону.
— Приготовьтесь, сейчас будет грустно, — предупреждаю я их.
Но они пропускают предупреждение мимо ушей и пытаются меня окружить. Быстро перехватываю самого резвого, «гашу» его лёгким ударом в шею и завладеваю его трубой. Второй пытается достать меня цепью, но я опережаю его ударом трубы по локтю. Ой, как ему, наверное, стало больно! Он бросает цепь и, схватившись за локоть, вприсядку вертится по мостовой. Третьего, неосторожно приблизившегося ко мне, юнца я встречаю прямым ударом в челюсть. Нокаут. Четвёртый, бросив обрезок трубы, бежит к машине. Но я уже вошел в азарт. Обрывок цепи, пущенный над самой землёй, настигает его в двух шагах от машины. Юнец с разбегу бьётся лбом о дверцу Форда и затихает.
Подхожу к нему и вижу, что он лбом врезался в зеркало заднего вида и разбил его. Не порядок! Иду в мастерскую, беру новое зеркало и заглядываю в прейскурант. Затем подхожу к Форду и меняю разбитое зеркало на целое. Из всех четверых в сознании только один: тот, которого я ударил трубой по локтю. Он сидит на бордюре, нянчит свою правую руку и хнычет.
— Что, целую цистерну?
— Да брось ты! Ну, задержишься?
— Задержаться-то можно. Только на ту сторону мне надо трезвым переходить. Мало ли что меня там ждёт.
— И то верно. Но не беда. По стаканчику грянем, а до утра проспишься. Сам же сказал, что торопиться тебе некуда.
— Ну, Петрович, ты мёртвого уговоришь. Остаюсь.
— Вот и дело! Григорий, — обращается Платонов к стоящему рядом моему напарнику, — на втором пути Семёнов цистерну охраняет. Скажешь, комиссар приказал нацедить бидончик. Ну, и насчет прочего позаботься. Встретимся через час в телеграфной. Я побежал: надо распоряжения сделать, посты расставить, да и донесение написать и отправить.
Григорий уходит исполнять поручение, а я иду в мастерскую. В дальнем её углу светится желтоватым светом давно погасший горн. Это — здесь. Иду по станции. Матросы уже не сторонятся меня. Они от комиссара и Григория уже знают о моей роли в сегодняшнем бою. Меня радушно приветствуют и угощают махоркой. Не отказываюсь и закуриваю, остановившись возле пленных офицеров. Они сидят в тени здания вокзала и равнодушно смотрят перед собой. Только один артиллерийский поручик разглядывает меня с заинтересованным видом. Точнее, даже не меня, а моё снаряжение. Мне кажется, что в его глазах горят искорки удивления: откуда, мол? А вдруг, это — наш? Вот было бы здорово! Тогда мои скитания можно считать завершившимися. Но как это проверить?
— Что это вы, поручик, так на меня уставились? — спрашиваю я и тут же закидываю пробный камень, — Любопытствуете, кто я такой? Коршунов Андрей Николаевич. А вас, разрешите узнать, как зовут, и давно ли вы покинули Монастырь?
— Что, в Совдепии за погляд уже деньги стали брать? — раздраженно говорит поручик, — В монастырях я отродясь не бывал, вы меня с кем-то путаете, а с теми, кто большевикам продался, предпочитаю не знакомиться.
Он демонстративно отворачивается, а я вздыхаю: или ошибся, или на агента ЧВП нарвался. Уж наш-то хроноагент меня бы узнал и понял. А жалко.
К назначенному времени прихожу в помещение телеграфа. Там уже сидят Платонов и Григорий. На столе стоят бидон спирта, жбан с квасом, коврига хлеба, шмат сала, полдюжины яиц, пять луковиц и две селёдки.
— Чем богаты, тем и рады, — приглашает Григорий.
— Погоди, — говорю я, — я тоже кое-что могу на этот стол добавить. Принеси воды.
Когда Григорий приносит в котелке воду, я предлагаю:
— Давайте, первую — под сало и селёдочку. А ко второй я горяченького организую.
Все соглашаются, и Григорий по знаку комиссара наливает в стаканы спирту на два пальца.
— Ну, за Победу! — провозглашает Платонов, поднимая стакан.
Выпиваем спирт, запиваем его квасом и закусываем салом и селёдкой с луком. Я кидаю в котелок термическую капсулу, наливаю кипяток в миску и кидаю туда три таблетки. Через пару минут ставлю перед сотрапезниками три дымящихся бифштекса, каждый с полторы ладони размером, с жареной картошечкой, луком и яйцом. У Григория глаза лезут на лоб, а Платонов смеётся:
— А знаешь, Гриша, откуда к нам товарищ Коршунов пришел?
— Знаю одно: не от Реввоенсовета он, как ты нам сказал, — он достаёт из-за пояса ствол от «мухи», — Таких штук там нет, это точно.
— Угадал. Не из Реввоенсовета он пришел, а из будущего. Только ты ребятам ничего об этом не говори, всё равно не поверят, только болтуном ославят. А мы сейчас попросим Николаича рассказать нам поподробней об этой, как её?
— Фазе Стоуна, — подсказываю я.
— Вот-вот, о Фазе Стоуна и о том, как вы там работаете. Расскажешь?
— Расскажу, — соглашаюсь я, — Только давай, сначала выпьем за вашу окончательную Победу и закусим как следует.
— Это что, в будущем такими таблетками питаются? — спрашивает Григорий, закусывая спирт бифштексом.
— А что, не вкусно? — спрашиваю я, улыбаясь.
— Нет, почему же? Просто любопытно.
— Это спецпаёк десантника, чтобы можно было в полевых условиях приготовить что-нибудь на скорую руку. А так там едят так же как и здесь. И от выпивки не отказываются.
— Это-то мы поняли! — смеётся Платонов.
— Вы закусывайте, — предлагаю я, — не экономьте. Кончится, я ещё что-нибудь приготовлю.
До поздней ночи я рассказываю комиссару и матросу о Монастыре, о его жизни, о своих товарищах, о нашей работе. Они слушают с интересом, не прерывая. Григорию даже приходится напоминать, чтобы он закусывал.
— Эх! Вот это — жизнь! Вот это — дела! — вздыхает он.
— Выходит, вы, как ангелы-хранители? — говорит Платонов, — Где беда, и вы туда.
— Получается, что так, — охотно соглашаюсь я.
— А какой же вы там нации? — интересуется Григорий.
— А разных. Я — русский, жена моя — чешка. Друзья мои — русский и итальянец, а жены у них: француженка и полячка. Есть среди нас и немец, и поляк, и украинец. Начальники мои: один — француз, другой — швед. Есть и англичане, и американцы, и испанцы, и китайцы, и японцы.
— Интернационал, одним словом, — поводит итог Платонов.
— Григорий, а в вашем отряде есть гитара?
— В отряде нет, но я видел у кого-то из пленных.
— Разыщи.
Григорий уходит. В этот момент раздаётся сигнал телеграфного аппарата, и он начинает отстукивать ленту. Вернувшийся с гитарой Григорий, пока я настраиваю инструмент, читает сообщение, и лицо его светлеет:
— Штаб фронта поздравляет нас с успешным выполнением задания. Утром сюда прибудут: кавалерийский полк, два пехотных батальона и артдивизион. Задача: закрепиться и готовиться к участию в общем наступлении фронта.
— Вот так-то, Николаич! — радуется Платонов, — Дела идут успешно. Может, останешься с нами и пойдёшь до Победы?
— Нет уж, Петрович. Каждый должен жить в своём Времени.
— А ты разве в своём живёшь? Да и сейчас, пойдёшь, леший знает, куда попадёшь. Сам же рассказывал, как с людоедами воевал и от муравьёв бегал.
— Я же говорил, что в своём Времени нас всех уже похоронили. Теперь мой дом — Фаза Стоуна. И чтобы туда попасть, я готов и не через такое пройти. Подумаешь, муравьи! Могли быть и динозавры. Послушайте лучше пару песен, да прилягу я отдохнуть. Завтра мне снова в дорогу, а путь предстоит долгий и трудный.
Я пою своим новым друзьям «Пожары», «Песню о тревожном времени», «Черные бушлаты» и в заключение «В темноте».
— Очень нужен я там, в темноте. Ничего, распогодится!
— Ну, раз нужен, иди. Задерживать не станем, — Платонов берёт в руки автомат, — Отличное оружие, работает как часы. Подарил бы на память, а? Шучу, тебе он нужнее. Мало ли куда тебя ещё занесёт.
— Я бы подарил, да только патроны к нему появятся не раньше чем через тридцать лет. Израсходуешь их, а дальше что?
Утром мы втроём приходим к мастерской. Горн по-прежнему светится желтым.
— Это ты сюда пойдёшь, что ли? — спрашивает Платонов.
Я киваю. Неожиданно Григорий предлагает:
— Николаич! А давай, я с тобой пойду. Вдвоём-то и легче и веселее, сам же говорил.
Я с удивлением смотрю на молодого матроса. Похоже, что он не шутит. Это же надо решиться на такое!
— Нет уж, Гриня. Оставайся в своём Времени. Слишком уж ты мне по душе пришелся, чтобы я потащил тебя разделить мою злую судьбу. Может быть, враги мои так и хотят, чтобы я до конца дней своих скитался по разным Мирам, как неприкаянный. Тебе-то это зачем? Оно первые раза три-четыре интересно, необычно, в диковинку, а затем, знаешь как надоедает! Ну, друзья, желаю вам обоим дожить до Победы и найти своё счастье в вашем Мире. С нами Время!
— Время с тобой, — отвечает Платонов и крепко меня обнимает, — Удачи тебе, Николаич. Дай тебе Бог поскорей пройти свой путь и поменьше встретить на этом пути опасностей.
Жму руку Григория и шагаю в очаг горна.
Глава XV
Я часто думаю, что было бы со мной, если бы я выбрал другую дорогу.
— По-моему, было бы то же самое, — философски ответил Боб Тидбол, — Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу.
О'Генри.
Жаркий летний день. Я стою на берегу широкой реки, что медленно катит свои чистые, до голубизны, воды среди низких степных берегов. Что это за Фаза? Абсолютно никаких ориентиров. Но это, всё-таки, Земля, а не, Время знает, какая планета. Хоть это утешает. Искатель показывает, что переход расположен в восьми километрах, где-то в глубине поросшей ковылём и разнотравьем степи. Я смотрю на ласковую, манящую воду и решительно раздеваюсь. Время с ним, с переходом! Никуда он не денется. А мне так хочется освежиться!
Около часа я плещусь в спокойных водах реки с неизвестным мне названием. Да и есть ли у неё название? Потом долго лежу на траве, глядя в голубое небо с редкими белыми облаками и слушаю щебетанье птиц. Ни о чем думать не хочется. Особенно о том, что ждёт меня впереди. Перед Платоновым и Григорием я старался не выказывать того смятения, которое владеет мной. Но, ведь если разобраться, то более безысходного положения трудно придумать. Что если выроненная мной нечаянно фраза действительно отражает истину? Что если Шат Оркан в самом деле приговорил меня к пожизненному скитанию по Фазам? Зная мой характер, он уверен, что я не останусь сидеть на месте, а буду искать выход. И вот он построил для меня бесконечную цепь переходов, по которым я, как Агасфер, буду бродить до скончания века. Брр!
Может быть, действительно, лучше было остаться с комиссаром Платоновым и матросом Гришей и идти с ними по дорогам Гражданской войны? Примкнуть, в итоге, к какому-нибудь авиаотряду и стать красным военлётом. А что? На МиГ-29 я воевал, на Як-1 воевал, на Ме-109 воевал, даже на «Мицубиси» воевал. Для полного комплекта не хватает Сопвича, Ньюпора или «Ильи Муромца». Ладно, Андрей Николаевич, размечтался. Теперь уже не переиграешь, назад не вернёшься. Выбрал ты свой путь и иди по нему до конца, не вякай.
Вздохнув, встаю, одеваюсь, подбираю оружие и отправляюсь в путь по холмистой степи. Всё спокойно, всё дышит миром. Но буквально через пару километров эта иллюзия рушится самым жутким образом.
Сначала в одной балке я натыкаюсь на два десятка свежих трупов. Свежих до такой степени, что над ними даже ещё вороньё не летает. Они раздеты и порублены.
Оружие к бою! Здесь раздевают и рубят. Поднявшись на холм, засекаю направление на переход. Он, скорее всего, в развалинах, что виднеются на горизонте. Но до них ещё надо добраться. А это оказывается далеко не просто. Меня четыре раза атакуют самые разнообразные шайки и отряды. Впечатление такое, что сюда собрались разбойники всех времён и народов. Мой пулемёт дожевывает остатки ленты буквально возле самого перехода, где на меня набрасываются «малайские пираты». Приходится обращать их в бегство гранатами.
Смотрю на искатель. Переход где-то в десяти метрах. Проверяю карманы. Увы, ни одного пулемётного патрона. Жалко расставаться с таким оружием, но не тащить же на себе девять с лишним килограммов в надежде где-нибудь найти для него боеприпасы. Закапываю пулемёт под камнем и усмехаюсь. Вот поломают археологи себе головы над этой загадкой.
Из перехода, расположенного между двумя полуразрушенными столбами, выхожу в зимний лес. Долго бреду по снегу, порой проваливаясь почти по пояс и гадая, кто меня сейчас встретит: медведь-шатун, лихие разбойнички или богатырь на могучем коне? Но на пятнадцати километрах пути мне, кроме глубокого снега, никаких препятствий не встречается.
Зимний лес сменяется зарослями гигантских хвощей и папоротников. Мезозой, да и только. В том, что это действительно мезозой, я убеждаюсь очень скоро. Неподалёку от перехода довольно крупный и весьма наглый ящер вознамерился подкрепиться мною. Я расстрелял в его огромную, состоящую, казалось, из одних челюстей (но какие это были челюсти!) голову почти полмагазина. Но, видимо, мозги его были настолько малы, что пули их благополучно миновали, и ящер только тряс головой при каждом попадании.
Я уже подумал, было, о том, чтобы разнести его башку из гранатомёта, но интуиция подсказала мне, что «муха» мне ещё может пригодиться. Тщательно прицеливаюсь и всаживаю одну за другой три пули точно между его маленьких, желтых глаз. Ящер заваливается на спину и визгливо хрипит, дёргая задними лапами, оснащенными гигантскими когтями.
Прохожу ещё три или четыре относительно спокойные Фазы и выхожу на опушку какого-то леса. Впереди ровное поле, за полем ещё лес. В лесу — переход. Так, по крайней мере, показывает искатель. Вроде, всё тихо и спокойно. Но не успеваю я пройти и трёхсот метров, как натыкаюсь на свидетельство того, что здесь могут случиться весьма интересные встречи. Передо мной скелет дикого кабана. Он пришпилен к земле шипообразным колом длиной около полутора метров и толщиной в два пальца. Этот шип или кол сделан не то из кости, не то из камня: очень твёрдый и даже звенит, когда я постукиваю по нему резаком. Неподалёку в землю воткнуты ещё три таких кола.
Еще через километр моим глазам предстаёт аналогичная картина. Только на этот раз к земле колом прибит скелет оленя. Интересный способ охоты. А за мной здесь никто так поохотится не желает? Привожу автомат к бою и продолжаю путь.
Подозрительный шум заставляет меня обернуться. Птица, напоминающая ворона, только размером со штурмовик, летит на меня на высоте около десяти метров. С криком вроде ослиного с примесью карканья тварь пикирует на меня и резко взмахивает крыльями. Только отточенная на постоянных тренировках реакция спасает меня от печальной участи. Быть бы мне приколотым к земле, как тот кабан или олень. Штук шесть кольев вонзается в землю вокруг меня.
Вскидываю автомат и, когда чудовище пролетает надо мной, даю очередь. Пули с визгом рикошетируют от плотного слоя шипов-кольев, которые вместо перьев прикрывают тело чудища, как ежа иглы. Так вот кто так своеобразно охотится в этих краях.
Каркнув с ослиным акцентом, гибрид ворона и ежа разворачивается и снова атакует меня. Стреляю ему в голову и снова уворачиваюсь от летящих в меня игл размером с лом. Однако, шутки в сторону. Хорошо, что я не израсходовал «муху» на динозавра. Автомат его не берёт, посмотрим: устоит ли он против гранатомёта. Пока чудовище разворачивается, привожу «муху» к бою и ловлю его в прицел. Выстрел, и клочья монстра летят в разные стороны.
Теперь пора скорее бежать к переходу. Если появится ещё одна такая летающая крепость, а я не успею добежать до леса, мною полакомятся.
Выйдя из перехода в каменистой пустыне, я присаживаюсь и перевожу дыхание. Подобьём бабки. Еще одна подобная встреча, и мой путь можно считать завершившимся. Да и менее опасные встречи чреваты последствиями. Пулемёта нет, гранат нет, «мух» тоже нет. Патронов к автомату осталось чуть больше полутора магазинов. Правда, есть ещё «Вальтер» с двумя обоймами, но что я с ним буду делать, если меня опять занесёт в мезозой? Разве что, самому застрелиться.
В этой пустыне мне приходится израсходовать ещё с десяток автоматных патронов, отгоняя от себя волчью стаю.
Десять дней я скитаюсь по безлюдным, а порой и безжизненным Фазам. Особенно запомнился пятнадцатикилометровый переход по зловонной желтой трясине, в которую ноги проваливаются по колено, и где я на каждом шагу рисковал провалиться по уши. Из этого болота я выхожу в сплошную темноту. Под ногами что-то вроде бархана. Падаю на этот «бархан» и, не обращая внимания на мелкий дождь, засыпаю как убитый.
Просыпаюсь, когда лучи солнца назойливо пробиваются сквозь сомкнутые веки. Прежде всего, убеждаюсь, что лежу я на большой куче шлака. Осматриваюсь. Оказывается, я попал на крупную железнодорожную станцию.
Луч на искателе гуляет в довольно-таки широком секторе, сориентированном на запад. Цифры, указывающие расстояние, мельтешат, но можно разобрать, что до перехода около пяти тысяч километров. Ничего себе! Вот это — шуточки! Как мне туда попасть? Идти пешком, нечего и думать. Добираться на попутных машинах? Вы остановитесь, когда на обочине голосует человек, вооруженный автоматом? Ехать зайцем по железной дороге? С оружием это тоже не очень удобно. А бросить его нельзя. Мало ли что ещё ждёт меня впереди. Закапываю в кучу шлака автомат, резак и шлем. Прячу поглубже «Вальтер» и иду на разведку. На станции мне сразу становится ясно, что я попал в Америку второй половины тридцатых годов. Сейчас я нахожусь на Атлантическом побережье, а переход где-то в районе Сан-Франциско или Лос-Анджелеса. Значит, мне надо пересечь весь континент. Без денег это невозможно.
Послонявшись по окрестностям станции, забредаю на грузовой пакгауз. Выясняю, что каждое утро там набирают бригады для разгрузки и погрузки вагонов. Оплата сдельная. Сегодня я уже опоздал.
Ночую, зарывшись в шлак. На рассвете я уже возле пакгауза, один из первых. С восьми утра до шести вечера таскаю мешки, ящики, катаю бочки. На левой руке у меня повязка с номером. Каждый мой переход с грузом фиксирует учетчик. Вечером получаю расчет: два доллара шестьдесят центов.
Я уже знаю, что поблизости есть ночлежка, где за десять центов дадут постель и полотенце. Здесь же неподалёку есть дешевая закусочная, где можно хорошо пообедать за сорок-шестьдесят центов.
Начинается череда одинаковых, похожих один на другой, дней тяжелой работы. Утром иду на станцию, меня там уже знают и охотно берут на работу. По своим физическим данным я выгодно отличаюсь от основной массы докеров-подёнщиков. До обеда — беготня из вагона в пакгауз и обратно. Потом закусочная: супчик неопределённого названия и безвкусный, хотя и сочный, бифштекс с суховатой картошечкой и сок. Потом снова работа до шести вечера. А там расчет и ужин. На ужин беру пару хот-догов и кружку пива. Сижу над ними часа полтора, два. Прислушиваюсь к разговорам и сам беседую «за жизнь» с посетителями, что присаживаются к моему столику. С наступлением темноты иду в ночлежку. Она довольно тесная, но чистая. Хотя я уплатил за десять дней вперёд, но каждый раз при входе мне дают новый пакет с чистым бельём, и «комната»: фанерный футляр с узкой койкой, табуретом и занавеской вместо двери, всегда другая.
По моим подсчетам, через три недели такой жизни у меня накопится достаточно денег, чтобы доехать в вагоне IV класса до Тихоокеанского побережья.
Некоторое разнообразие в мою жизнь вносит шайка подростков, которая иногда ловит рабочих на выходе из пакгауза и требует, чтобы они поделились с ними заработком. Некоторые безропотно отдают деньги, некоторые отказываются, и подростки жестоко их избивают. До меня тоже домогались раза три, но я молча отшвыривал их в сторону и уходил в пивную. Всякий раз меня встречала и пыталась отнять деньги всё большая компания.
В четвёртый раз, к исходу первой недели работы, меня встречает сразу восемь хулиганов-рэкетиров. Я иду прямо на них, не сбавляя хода и не обращая внимания на их наглые требования и угрозы. Когда они от слов переходят к делу, я «успокаиваю» их быстрыми, незаметными выпадами. Хулиганы валятся в разные стороны, как кегли, на которые накатывается шар в кегельбане.
Когда я сижу со своей традиционной кружкой пива и хот-догами, к столику подходит мужчина лет сорока в клетчатом костюме и серой шляпе. В руках у него кружка пива и гамбургер.
— Разрешите присесть к вашему столику, мистер?
Я киваю. Мужчина присаживается.
— Видел я, как вы разделались с этой шпаной. Красивое было зрелище. Мне понравилось.
Я неопределённо пожимаю плечами. Понравилось, так понравилось. Мне-то что?
— Через день их будет в два раза больше.
Я снова пожимаю плечами. В два, так в два. Мне-то что?
— А если они будут вооружены?
Третий раз пожимаю плечами и, отхлебнув пива, спрашиваю:
— Послушайте, мистер… Извините, не знаю, кто вы?
— Моя фамилия — Винд.
— Мистер Винд, я не понимаю цели вашего любопытства. Если вас интересует: сумеют ли они меня когда-нибудь уделать, и вы хотите посмотреть на эту сцену; уверяю вас, этого зрелища вы не дождётесь. Мне совершенно наплевать: сколько их будет, и чем они будут вооружены. Вы удовлетворены?
— Таким ответом, вполне. Простите, как к вам обращаться?
— Моя фамилия — Кайт [16] .
— Мистер Кайт, я вижу, что вы в затруднительном финансовом положении.
— Ну, и что?
— Я мог бы дать вам хорошо заработать. Всего одна ночь, и при ваших способностях вы можете получить приличную сумму и больше не ходить разгружать вагоны. Как я понял, вы зарабатываете деньги на поездку куда-то?
— Вы угадали. Мне надо добраться до Лос-Анджелеса.
— Что вы скажете, если я предложу вам билет в вагон I или II класса и сто долларов на дорожные расходы?
— Что я должен буду сделать?
— А вот что.
Винд — хозяин авторемонтной мастерской, заправочной станции и небольшого магазинчика в этом районе. Несколько месяцев назад его начала одолевать шайка подростков-рэкетиров. В принципе, деньги им были не нужны, все они — дети состоятельных родителей. Это вымогательство было для них своеобразным спортом, хобби.
Когда Винд обратился в полицию, оказалось, что один из малолетних рэкетиров — сынок помощника шерифа, а ещё один — племянник местного конгрессмена. Полиция потребовала, чтобы Винд предъявил доказательства. Их у него, естественно, не было. Платить рэкетирам каждую неделю по триста долларов Винд был не в состоянии. Он обратился в частную охранную фирму. Там согласились помочь ему, но оговорили непременным условием, чтобы он приобрёл лицензию на вооруженную охрану. Винд так и сделал. Лицензия вступает в силу завтра утром. Но сегодня к нему приехали рэкетиры и потребовали деньги за месяц вперёд. Винд отказал, у него просто нет сейчас тысячи двухсот долларов. Рэкетиры уехали, сказав на прощание: «Пожалел сегодня тысячу двести, завтра придётся потратить в три раза больше».
То есть, этой ночью они намерены устроить погром. Никто из рабочих Винда не пожелал остаться на ночь охранять предприятие. Винд уже начал подумывать о том, чтобы занять где-нибудь денег и откупиться от хулиганов, когда, проходя мимо пакгауза, увидел как я разделываюсь с такими же оболтусами.
— Как вы смотрите, мистер Кайт, на моё предложение?
Я в очередной раз пожимаю плечами. Предложение, как предложение.
— Сколько их будет?
— Не больше пяти. Их лимитирует количество мест в Форде, на котором они катаются. Учтите, у них, скорее всего, будут цепи и водопроводные трубы. Вас это не пугает?
Я отрицательно качаю головой, а Винд продолжает:
— Огнестрельное оружие у них вряд ли будет, они никогда не заходят так далеко. Но на всякий случай я могу дать вам на ночь свой револьвер.
— В этом нет необходимости.
— Отлично! Мне бы очень хотелось обойтись этой ночью без стрельбы. Ведь лицензия вступает в силу только завтра, в восемь утра. Так вы согласны?
— Да.
— В таком случае, — Винд достаёт бумажник и протягивает мне банкноту в сто долларов, — вот вам аванс. Если завтра утром на моей станции всё будет в порядке, получите билет в вагон первого класса до Лос-Анджелеса. Договорились?
Я киваю.
— Тогда, выпьем ещё по кружечке, и я отведу вас на свою станцию. Уже темнеет.
Ночь. Я сижу в конторке авторемонтной мастерской и варю кофе. Пока всё спокойно. По пустынной улице изредка проезжают машины, но ни одна из них не останавливается ни возле заправки, ни возле мастерской с магазином. Предложение Винда пришлось как нельзя кстати. Мне уже порядком поднадоело работать грузчиком на товарной станции, ночевать в ночлежке и питаться безвкусной пищей в третьеразрядной забегаловке. При воспоминании о меню закусочной мне приходит в голову, что Ильф и Петров в своей «Одноэтажной Америке» описывали именно это время. Выходит, они не погрешили против истины. Невольно вспоминается «Пешком по Европе», где Марк Твен произносит панегирик американской кухне и поносит европейскую. Полвека не прошло, а как всё изменилось: полная инверсия. Конечно, я мог бы разнообразить меню закусочной своим пайком, но лучше его экономить. Одно Время знает, сколько мне ещё скитаться по Фазам.
У бензозаправки останавливается светло-серый Форд. Разом открываются все дверцы, и из машины выходят четверо молодых людей в одинаковых коричневых кожаных куртках и клетчатых брюках. В руках у них обрезки водопроводных труб и цепи. Приехали мои клиенты. Юнцы направляются к магазинчику. Выхожу из мастерской и громко спрашиваю:
— Господа! Вы хотите что-то купить или заправить машину? Обращайтесь сюда!
Не говоря ни слова вся компания поворачивает в мою сторону.
— Приготовьтесь, сейчас будет грустно, — предупреждаю я их.
Но они пропускают предупреждение мимо ушей и пытаются меня окружить. Быстро перехватываю самого резвого, «гашу» его лёгким ударом в шею и завладеваю его трубой. Второй пытается достать меня цепью, но я опережаю его ударом трубы по локтю. Ой, как ему, наверное, стало больно! Он бросает цепь и, схватившись за локоть, вприсядку вертится по мостовой. Третьего, неосторожно приблизившегося ко мне, юнца я встречаю прямым ударом в челюсть. Нокаут. Четвёртый, бросив обрезок трубы, бежит к машине. Но я уже вошел в азарт. Обрывок цепи, пущенный над самой землёй, настигает его в двух шагах от машины. Юнец с разбегу бьётся лбом о дверцу Форда и затихает.
Подхожу к нему и вижу, что он лбом врезался в зеркало заднего вида и разбил его. Не порядок! Иду в мастерскую, беру новое зеркало и заглядываю в прейскурант. Затем подхожу к Форду и меняю разбитое зеркало на целое. Из всех четверых в сознании только один: тот, которого я ударил трубой по локтю. Он сидит на бордюре, нянчит свою правую руку и хнычет.