Страница:
Мы еще раз обнимаемся с Ело, я хлопаю дружески по плечу старшего инженера и усаживаюсь в кабину. Запросив разрешение, запускаю двигатели и, как только они выходят на режим, ставлю триммеры в нейтральное положение. При этом замечаю удивление на лице старшего инженера. Он жестами показывает мне, что я сделал, полагая, что я ошибся. Успокаивающе машу ему рукой, давая понять, что все в порядке.
Двигатели набирают обороты, и я начинаю выруливать на взлетную полосу. Остановившись на старте, запрашиваю:
— Башня! Я — Гепард. Двигатели на режиме, все системы в норме. Разрешите взлет!
— Гепард! Я — Башня. Взлет разрешаю!
Добавляю обороты. Машина, сначала тяжело и лениво, трогается с места. Затем ее движение становится легким и стремительным. Носовая стойка шасси быстро отрывается от земли. Какое-то время основные шасси еще постукивают на стыках плит, но вот воздух подхватывает машину, и она легко идет на высоту. Я не ошибся, машина весьма “летучая”. Убираю шасси, убавляю закрылки и, добавив тягу, беру круче угол атаки. Меня слегка прижимает к спинке кресла, а через пару минут загорается табло “Скорость на режиме!”
Я полностью убираю закрылки и даю полную тягу. Меня прижимает посильнее. Самолет продолжает набирать высоту и скорость. Выполняю разворот в сторону рабочей зоны и отмечаю, что машина легко слушается рулей.
Довольно быстро преодолеваем звуковой барьер, о чем я докладываю диспетчеру. Высота достигла двадцати пяти тысяч, небо приобретает черно-фиолетовый оттенок. Скорость приближается к трем «М».
— Башня! Я — Гепард. Высота — двадцать пять, скорость — три. Включаю подачу активатора!
Передвигаю зеленый рычаг, и тотчас невидимая сила перегрузки мягко, но властно вдавливает меня в кресло. В зеркале видно, как выхлоп становится сначала голубым, потом бесцветным. Машина рвется вперед. Скорость быстро достигает четырех «М». Высота становится двадцать восемь тысяч. Ориентируюсь по карте.
— Башня! Я — Гепард. Вошел в зону, достиг заданного режима. Приступаю к выполнению задания.
— Гепард! Я — Башня. Понял вас, работайте.
Спокойно вхожу я в первое пике. Разогнав машину до положенной скорости, выравниваюсь и прогоняю площадку. Второе пике, вторая площадка. Третье… Скорость постепенно нарастает, высота падает. Мы с машиной приближаемся к критическому режиму. Вот они — роковые десять тысяч и четыре целых восемь десятых «М». Я гоню последнюю площадку. Разворот, теряю еще триста метров.
— Башня! Я — Гепард. Высота девять семьсот, скорость четыре целых семьдесят девять сотых. Пикирую.
Машина падает вниз. Быстро бегут цифры на приборах, скорость приближается к пяти «М». Ну! Ручку беру на себя, падение замедляется, но очень незначительно. Машина явно не желает выходить из пике. Еще больше на себя… Машина откровенно не торопится задрать нос. Налицо все признаки потери управления. Я-то знаю, что надо делать в такой ситуации, но Адо Тукан еще не знает. Надо вводить самолет в раскачку.
Высота пять тысяч двести. Пытаюсь погасить скорость. Ручку на себя до предела. Выпускаю закрылки, тормоза… Машина резко и неожиданно встает на дыбы и круто лезет вверх. Вот-вот свалится на крыло или перевернется. Пытаюсь выровнять самолет, толкаю ручку от себя, убираю закрылки. Никакой реакции, машина упрямо лезет вверх, скорость прежняя — пять целых пять сотых «М».
— Башня! Я — Гепард. Потерял управление на скорости 5,05. Пытаюсь вернуть контроль над машиной.
Неожиданно (для Адо Тукана, а не для меня) проваливаюсь вниз и падаю еще стремительней, чем раньше. Энергично пытаюсь затормозить падение, вывести машину из крутого пике. Никакой реакции. Высота четыре тысячи пятьсот!
Снова неуправляемый, совершенно неконтролируемый скачок вверх до шести шестисот, и снова падение вниз…
— Башня! Я — Гепард. Вошел в неуправляемую раскачку. Пытаюсь выйти увеличением скорости!
— Гепард! Гепард! Я — Башня… — слышится в наушниках, но я уже не реагирую.
Мне не до них, я должен попасть в “коридор выхода”, в “игольное ушко”. Отключаю приемник и добавляю тягу двигателям. Стремительно несется навстречу земля. Как скорость? Ого! Уже пять целых четыре десятых «М». Высота? Четыре тысячи! Пора!
Пробую ручку на себя. Действует! Земля начинает быстро скользить подо мной, горизонт ползет вниз. “Ура! Заработало!” — откуда-то всплывает в сознании. Пора отворачивать влево.
Внезапно окружающий мир резко меняется. Сначала зеленое становится желтым, а синее — коричневым. Потом земля и небо начинают стремительно меняться местами, словно я кручу “бочку”. Затем они сворачиваются в трубу, точнее, в сильно вытянутую воронку, стены которой стремительно темнеют, а где-то впереди, прямо по курсу, начинает что-то светиться и переливаться, меняя цвет от желтого до красного и пурпурного. Какие-то причудливые тени мелькают там…
И нет силы, которая может сейчас заставить меня изменить курс и отвернуть от этого пятна. Меня влечет к нему, как стрелку компаса к магнитному полюсу, как кота к валерьянке, как наркомана к шприцу с заветной жидкостью… Помимо воли я даже добавляю тягу двигателям (или мне только кажется, что добавляю?).
Мелькающие тени становятся яснее, начинают появляться какие-то образы, фигуры, лица; кто это и что, я не могу разглядеть толком, слишком быстро все там мелькает. Вдруг подсознание улавливает знакомые образы: Андрей и Лена, и тут же в ушах звучат их слова: “Главное, не суетись!” и “Помни, ты обещал мне вернуться!”. И, как взрыв в мозгу, ясная и отчетливая мысль: “ОТТУДА я не вернусь!”
Независимо от моего сознания, которое почти уже не подчиняется мне, руки и ноги сами выполняют нужные движения, и самолет изменяет курс… Яркая вспышка. Воронка со светящимся пятном и тенями в конце исчезает, и вновь навстречу несется земля.
Круче вывод, еще круче! Время меня побери! Как мал запас высоты! Не успеваю! Добавлю еще на себя… Перегрузка властно вжимает меня в кресло. Самолет мчится по гигантской кривой, и, где будет ее нижняя точка, я не знаю. Все расчеты Катрин рухнули, когда я сделал лишнее качание, сверх оговоренных. Да и эта воронка! Пусть мое вынужденное бездействие длилось какие-то секунды, но на такой скорости… Теперь вся надежда на то, что истинный запас прочности машины превышает расчетный и она выдержит то, чему я вынужден ее подвергнуть.
Еще круче вывод… Перегрузка становится сильнее, но машина, кажется, ведет себя нормально. Впрочем, сие еще неведомо. Скорость пять целых пять десятых «М», земля под крылом мелькает сплошной полосой. Высота всего тысяча четыреста!
Впереди по курсу — лес, за ним река и поселок. Завод с его складами остается справа. Так вот куда тянула меня мерцающая воронка! Еще круче вывод! Горизонт все еще выше носа машины. Еще… Еще… Горизонт ползет вниз. Слишком медленно! Высота уже триста! Еще круче! Высота сто пятьдесят! Горизонт уже внизу. Нос машины нацелен в небо. Вместо земли — сплошная желто-зеленая полоса. Что там творится на земле, когда над ней с такой скоростью и на такой высоте проносится многотонная махина? Перегрузка такая, что темнеет в глазах, но машина держится молодцом…
Время возьми! Накаркал! Предательский треск и дробный стук извещают меня о том, что машина достигла предела выносливости. Рука ложится на рычаг катапульты и замирает на нем. Самолет продолжает набирать высоту, хотя потрескивание и постукивание не прекращаются. Раз уж идем вверх, то будем идти, пока есть возможность. Пусть все неприятности, включая возможное катапультирование, произойдут повыше, а не здесь, у самой земли.
Высота растет, уже две тысячи. Осторожно убавляю тягу. Треск переходит в похрустывание. К этому добавляется звук, будто кто-то мнет огромные листы жести. Высота четыре тысячи, скорость продолжает падать. Как бы сбросить ее порезче, чтобы побезопасней проскочить барьер неуправляемости? Если я буду продолжать маневрировать на такой скорости, я доломаю машину, которая, судя по издаваемым ею звукам, уже имеет серьезные повреждения.
Идея! На пяти с половиной тысячах метров осторожно выравниваю машину, также осторожно убавляю подачу активатора и наконец перекрываю его совсем. Впечатление такое, словно я с автострады съехал в песок. Скорость резко падает до двух целых пяти десятых «М». Сбрасываю тягу еще и осторожно разворачиваюсь в сторону аэродрома. Ловлю себя на том, что даже затаил при этой операции дыхание.
Да! Ведь я все время молчал, а меня наверняка вызывали! Что там сейчас творится! Наверное, паника. Включаю приемник.
— …чему не отвечаете? Гепард! Гепард! Я — Башня. Что с вами? Почему молчите?
— Башня! Я — Гепард. Управление машиной восстановил. Имею разрушения конструкции. Иду к вам. Освободите полосу, посадка, возможно, будет осложнена.
— Гепард! Я — Башня. Понял вас. Можете визуально оценить повреждения?
Я оглядываюсь и осматриваю самолет. Сзади кабины фюзеляж приобрел гофрированную поверхность. От результата осмотра плоскостей и килей меня прошиб холодный пот. Впечатление такое, что кто-то гигантскими пассатижами ухватил их за концы и пытался разломать, крутя в разные стороны. Видимых повреждений не имели только углепластиковые и металлокерамические обтекатели носовой части фюзеляжа, воздухозаборников, передних кромок плоскостей и килей, а также кожухов двигателей. Так то видимых… Как же я еще лечу? А как я буду садиться?
— Башня! Я — Гепард. Имею значительные деформации задней кромки плоскостей и килей, незначительную деформацию поверхности фюзеляжа. Повторяю: посадка будет осложнена.
— Гепард! Я — Башня. Понял вас. Готовимся встречать. Полоса свободна.
Только сейчас я замечаю, как дрожит раненая машина, как ее бьет и кидает, словно автомобиль на ухабистой дороге.
Скорость тем временем падает до шестисот километров в час, высота снижается до четырех тысяч. Заранее выпускаю шасси, решив, что если при этом что-либо произойдет, пусть это случится повыше. Закрылки я, еще раз критически глянув на заднюю кромку плоскостей, решаю не выпускать. Ни к чему мне эти лишние неприятности.
Чем ближе к земле, тем заметнее, с каким трудом мне удается удержать машину на курсе, как водит ее из стороны в сторону и вверх-вниз. Да, посадочка мне предстоит не из легких.
Издалека прицеливаюсь на полосу. Точнее, вывожу машину так, чтобы средняя линия, вокруг которой ее мотает, совпала с осью полосы. Сейчас самое главное подгадать, чтобы машину качнуло вниз тогда, когда она окажется точно над полосой. У самой земли колебания становятся устрашающими. Нос самолета гуляет по проекции полосы, словно пистолет в дрожащей руке пьяного и неумелого стрелка.
Не знаю, чего здесь было больше: везения или умения, но машину я посадил, точнее, грохнул ее шасси о бетон полосы далеко за посадочным знаком. Скорее всего здесь сработала злость. Слишком уж было бы обидно расколотить машину под самый конец, после всего, что мы с ней выдержали. Подпрыгнув несколько раз, самолет покатился по бетонке. Тормоза, реверс тяги, тормозной парашют. Я использую все, но тем не менее выкатываюсь далеко за конец полосы. Да и трудно было ожидать, что при такой посадочной скорости и с таким “промазом” что-то получится иначе.
Когда все кончается и турбины уже докручивают по инерции холостые обороты, я открываю фонарь, откидываю гермошлем и с наслаждением подставляю лицо свежему ветерку. Заметив мчащуюся ко мне машину, я отстегиваю ремни, вылезаю из кабины и усаживаюсь на плоскость, свесив ноги над воздухозаборником. Левой рукой я похлопываю по фюзеляжу “в сборочку”: “Хорошо ты держался, старина!”
Из подкатившей машины выскакивают руководитель полетов, Ело и туча-капитан из инженерной службы. Ело и туча-капитан бросаются осматривать плоскости и кили, а руководитель полетов подбегает ко мне.
— Как ты, Адо?
— Я-то как всегда. А вот он, — я снова хлопаю рукой по гофрированному фюзеляжу, — сегодня — молодец! Дай закурить, Иво.
— Закурить?
— Да.
— Ты же…
— Да, бросил! Ну и что? Разве тут бросишь!
Иво хмыкает, протягивает мне пачку сигарет и зажигалку. Я с удовольствием затягиваюсь, болтаю еще немного ногами над воздухозаборником и прыгаю на землю.
Ело подбегает ко мне.
— Адо! Как ты сумел приземлиться?
— А это ты у него спроси, — киваю я в сторону самолета. — Он у нас — молодец! Солдат!
Мы идем к машине. Уже когда мы трогаемся. Ело спрашивает:
— Как это ты рискнул увеличить скорость, когда попал в раскачку? Я уже думал: все, конец!
— Помнишь наш разговор перед полетом? Я из полета в полет все более убеждался, что он создан именно для сверхвысоких скоростей, а когда его повело, я понял, что спасение именно там, за пятью махами.
— Да, ты не ошибся. — Ело замолкает и провожает взглядом тягач, облепленный техниками, которые направляются к самолету. — Но как ты сумел вывести самолет из такого режима? Ведь запаса высоты практически не оставалось, да ты еще зачем-то и влево отвернул.
— Чтобы оставить в стороне завод по переработке отходов. Один бог знает, чем бы все кончилось, если бы самолет на такой скорости ухнул на него. Ну а как мы с ним выкручивались, расспросишь его самого. Все записи в целости-сохранности.
Мы подъезжаем к зданию управления. Прежде чем отправиться в свою комнату, я захожу в пункт наблюдения и прошу показать мне записи моего полета. Больше всего меня интересовал участок перед моим поворотом влево. Ни на локаторе, ни в телеметрии с борта НИЧЕГО НЕ БЫЛО. Похоже, что странную мерцающую воронку видел только я.
Я и бровью не веду, но многозначительно смотрю в угол диспетчерской. Пусть Магистр и Андрей, если они сейчас наблюдают за мной, а в этом я не сомневаюсь, поймут, что я обнаружил нечто интересное.
— Что тебе сейчас нужно, Адо? — слышу я вопрос руководителя полетов.
— Душ, хороший обед и сон, — отвечаю я и направляюсь в свою комнату.
После плотного обеда из четырех блюд, обильно запитого большим количеством сока и молока, укладываюсь и закрываю глаза.
Перед глазами мелькают стремительно несущаяся под меня земля, мерцающая воронка и взлетная полоса, качающаяся справа налево и вверх-вниз.
— Время с вами! Отвяжитесь! Я свое дело сделал, мне пора домой! — сержусь я и проваливаюсь в глубокий сон.
Глава 29
Перламутровые голубые стены “пункта возвращения” на этот раз не вызывают во мне никакого эмоционального подъема. Так я опустошен морально.
— Хоть бы выспаться дали, Время побери! — ворчу я, снова закрывая глаза.
Лена подходит и кладет руку мне на голову.
— Я все видела. Что это было, Андрей?
— Он.
— Черный Вектор?
— Да, Лена, это был он.
Лена, вздохнув, отходит. Она быстро проделывает все манипуляции и молча ждет, пока я оденусь. Она смотрит на меня как на тяжелобольного, чудом вернувшегося к жизни.
У Магистра собран весь “синклит”. Кроме Андрея и Катрин, там сидят еще Маг Жиль, Магистр Фридрих и еще несколько человек. Все они с интересом смотрят на дисплей, на котором изображен мерцающий центр воронки и фрагмент стены, которые я имел удовольствие видеть в полете. При нашем появлении все взоры обращаются ко мне с таким выражением, как будто именно я — создатель столь тщательно изучаемого ими феномена.
— Что скажешь, Андрэ? Как ты это объяснишь?
— Что я могу сказать? Практически ничего. Вы видели то же, что и я. Могу добавить только два момента. Первый: ни на экране локатора, ни по данным телеметрии ничего не зафиксировалось.
— Ну, это мы поняли по умному выражению твоего лица, когда ты просматривал записи. А второй момент?
— Второй момент в том, что все началось в ту минуту, когда я решил отвернуть влево. Не начал поворот, заметьте, а только еще решил отвернуть.
— Ты понял, куда вел тебя этот туннель?
— Отлично понял. К заводу. Должен сказать, что отвернуть стоило больших усилий. Меня словно приковало к этому курсу.
— Андрей, а ты не заметил…
— Подождите, остановитесь! — вмешивается Лена. — Андрей сильно утомлен, ему необходим отдых. Ничего нового к тому, что вы сами видели, он не добавит. Сейчас дело за Аналитическим сектором. Они предсказали этот Черный Вектор, Андрей добыл им его первое реальное проявление, теперь им и карты в руки. А я как врач не позволю больше донимать Андрея вопросами. Ему необходим отдых.
Все, кроме Магистра и Андрея, возмущенно галдят.
— Выпей, друже, и пойдем. Я помогу Лене дотащить тебя до постели.
Я послушно выпиваю и закусываю. Потом встаю и, поддерживаемый с одной стороны Леной, а с другой Андреем, нетвердыми шагами направляюсь к нуль-Т.
Дома у Лены Андрей усаживает меня на диван, а Лена, похлопотав у синтезатора, ставит передо мной чайник с горячим чаем, блюдо со сдобными лепешками и вазочку с ароматным медом.
Меня всегда удивляла способность Лены угадывать мои тайные желания, как бы извлекать их из моего подсознания. Я молча благодарю свою подругу взглядом и принимаюсь за угощение.
Лена усаживается рядом с Андреем и, беседуя с ним вполголоса, подливает мне чай, по мере того как я опустошаю чашки. Покончив с чаем, медом и лепешками, я, еще раз благодарно взглянув на Лену, блаженно растягиваюсь на диване и расслабляюсь. Последнее, что слышу, это слова Андрея:
— Нет, Лена, что бы ты ни говорила, я такое сделать не смог бы. У меня руки опустились, когда я увидел, что происходит. Андрей — пилот экстракласса!
И возражение Лены:
— Нет, Андрей, он просто…
Что “просто”, я уже не слышу.
Я проспал четырнадцать часов. Лена будит меня со словами:
— Хватит мять бока! Вставайте, бакалавр, вас ждут великие дела! Я хочу сказать, что Магистр ждет тебя не дождется. Он опять что-то замыслил, а замыслы, как ты знаешь, у него всегда великие.
После сна я чувствую себя хорошо отдохнувшим и посвежевшим. Одновременно ощущаю неслабый голод. Взгляд на столик. Он удручающе пуст. Лена перехватывает мой взгляд.
— Позавтракаем у Магистра. Я уже сказала, что он тебя ждет и знает, что тебе сейчас нужно.
Лена, как всегда, не ошиблась. На столе у Магистра стоит блюдо гречневых блинчиков с клюквенным сиропом.
Когда мы утолили первый голод, Магистр “творит” на синтезаторе для Лены пачку красных палочек и бокал золотистого напитка, а для нас с ним бутылку “Столичной” и блюдо рыбного ассорти: селедочка, горбуша, осетрина, икра, клешни краба и прочее. Закурив сигарету, он, откинувшись на спинку кресла, начинает:
— Ну, Андрэ, я не буду возвращаться ко вчерашнему делу. Скажу только, что ты своими действиями превзошел самые смелые наши ожидания. Даже твой друг побледнел при виде цирка, который разыгрался в небе над той фазой. Результаты сейчас обрабатываются в Аналитическом секторе. Ну а мы с вами сейчас должны поговорить о нашей дальнейшей работе. Ты, разумеется, догадываешься, о чем пойдет речь?
— ЧВП?
— Да. — Магистр встает и делает несколько шагов по комнате. — Ты еще раньше догадался по тому набору аномальных фаз, которые я давал тебе на проработку, что речь пойдет о чем-то необычном, что вызвало все эти аномалии. Но тогда я сам еще не знал, что это такое. Просто многолетние наблюдения за жизнью различных фаз научили меня каким-то образом, чуть ли не подсознательно, обнаруживать неблагополучие. Дальше — больше. Я научился выделять во многих этих неблагополучиях нечто общее… я пока не мог объяснить даже себе, что именно. Затем во всех этих общих моментах я увидел общее начало. Открытие ошеломило меня. Долго я носил его в себе, пока не поделился своими мыслями с Верховным. Он негласно дал мне “добро” на эту тему, при условии, что она будет вестись параллельно с текущими делами сектора.
Магистр останавливается у столика, наливает в две рюмки водки. Взяв одну, он взглядом указывает мне на другую.
Мы молча выпиваем. Я закусываю, взяв кусочек рыбы наугад. Магистр же долго шевелит пальцами над тарелкой, пока не останавливает свой выбор на кусочке семги. Лена молча смотрит на нас, прихлебывая из бокала мелкими глотками и закусывая красными палочками.
Магистр продолжает:
— Примерно год назад я наконец добился определенных результатов и доложил о них на закрытом (по моему настоянию) Совете Магов. Речь шла о том, что из какой-то, пока неопределенной, фазы исходит влияние, полностью противоположное нашему. То есть существует некая антинуль-фаза, которая, как и мы, занимается вмешательством в жизнь реальных фаз, только с противоположной нам целью. Это сообщение я подтвердил огромным количеством записей, расчетами и отчетами хроноагентов. Все это подействовало на Совет Магов подобно взрыву бомбы. Закрытое заседание тянулось с перерывами около двух недель. Наконец было принято решение: создать специальную группу для работы по этой теме. Четкой формулировки задачи и плана работы Совет не принял. Мне предоставили свободу действий в подборе и подготовке кандидатов в группу. Формулировку задачи и план действий мы должны представить сообща с этими хроноагентами, после того как они пройдут спецподготовку и будут ознакомлены с проблемой. Тебе пока все ясно?
— Не все. Где же в таком случае Андрей? Почему мы совещаемся только вдвоем?
— Втроем, — поправляет меня Магистр. — Элен — тоже член нашей группы.
Лена утвердительно кивает и улыбается, допивая свой напиток.
— Ну а Андрэ в настоящее время готовится к заданию. Довольно простому, но достаточно ответственному и напрямую связанному с нашей проблемой.
Я делаю нетерпеливый жест, но Магистр успокаивает меня:
— Нет-нет, Андрэ, никакого риска. Задание типа “остановиться, сорвать цветок, понюхать, замечтаться и опоздать на трамвай”. Завтра он присоединится к нам, а сегодня не будем ему мешать. Тем более что наша беседа записывается, и он перед ее продолжением все просмотрит. Ведь формулировка задачи и составление плана работ — дело далеко не одного дня. Так что продолжим.
Магистр снова делает несколько шагов по комнате своей неслышной походкой, напоминающей поступь тигра, льва — словом, любого крупного хищника из семейства кошачьих. Он берет сигарету, вертит ее в пальцах, словно сомневаясь: закуривать или нет, затем все-таки закуривает. Затянувшись пару раз, он подходит к компьютеру, рассеянно барабанит пальцами по пульту и наконец говорит:
— Когда Кэт в тот вечер сказала, что ее группа пришла к тому же, что и я, но другим путем, я был ошарашен. Понимаешь, в глубине души я надеялся, что ошибаюсь, что я просто постарел, что долгая работа в реальных фазах наложила свой отпечаток на мою способность анализировать и делать выводы. Короче, я надеялся, что все мои тревоги напрасны. Кстати, на Совете была высказана и такая точка зрения.
Магистр гасит сигарету, подходит к столу и наполняет рюмки. Взглянув на Лену, он достает для нее из синтезатора еще один бокал с золотистым напитком. Затем он садится в кресло, берет рюмку, но не пьет, а снова говорит. Говорит горячо и торопливо:
— Пойми, Андрэ, я бы очень много дал, чтобы мои догадки и выводы оказались ложными. Я и вас-то в группу подобрал, чтобы с вашей помощью убедиться, что все, что я считал проявлением какой-то злой силы, не более чем трагические стечения обстоятельств, точки пересечения случайных процессов. Но…
Он залпом выпивает рюмку, хватает, теперь уже без разбора, кусочек рыбы, быстро прожевывает и снова закуривает. Я же, наоборот, выпиваю не спеша, выбираю себе бутерброд с красной икрой, смачно жую его, медленно разминаю сигарету, закуриваю, а Магистр между тем продолжает:
— Но когда Кэт рассказала о своем открытии, я понял, что стало уже горячо. Ну а когда ты вчера в своем полете попал в этот туннель, я явственно ощутил запах серы. Ты понял, о чем я говорю?
Я молча киваю, дожевывая бутерброд.
— Итак, все это оказалось отнюдь не игрой моего воображения, как я надеялся. Действительность гораздо страшнее, чем мы сейчас думаем.
— Ну, это не так уж страшно сейчас, когда мы знаем, с чем имеем дело… — начинаю я, но Магистр взрывается:
— С чем? С чем, я спрашиваю тебя?!
Он резко гасит сигарету в пепельнице, выхватывает из пачки новую и прикуривает. Руки его трясутся, чего я раньше никогда у него не замечал.
— Если ты знаешь, как ты выразился, тогда скажи, что это? Что это за сила, я спрашиваю? Откуда она исходит? Как себя проявляет? Что стоит за ней? Как ее обнаруживать? Как с ней бороться? Каковы последствия будут для тех, кто вступит в контакт с нею или ее источником? И каковы будут последствия вообще для всех реальных фаз, если мы попросту игнорируем ее?
Я докуриваю сигарету, встаю и, в свою очередь, начинаю шагать по комнате.
— Зря ты так, Магистр, зря! Мы знаем не так уж и мало. Во-первых, у нас есть математический аппарат Катрин и ее исследования. Это немало. Кстати, не мешало бы привлечь ее, я имею в виду Катрин, к нашей работе.
— Уже сделано, — нечленораздельно отвечает Магистр: пока я размышляю вслух, он, не теряя зря времени, закусывает. — С завтрашнего дня группа Кэт переподчиняется нашему сектору на правах аналитического отдела.
— Очень хорошо. Ну а во-вторых, по-моему, Магистр, ты занимаешься самоуничижением. Что, годы наблюдений, анализа, работы в реальных фазах ничего уже не стоят?
Двигатели набирают обороты, и я начинаю выруливать на взлетную полосу. Остановившись на старте, запрашиваю:
— Башня! Я — Гепард. Двигатели на режиме, все системы в норме. Разрешите взлет!
— Гепард! Я — Башня. Взлет разрешаю!
Добавляю обороты. Машина, сначала тяжело и лениво, трогается с места. Затем ее движение становится легким и стремительным. Носовая стойка шасси быстро отрывается от земли. Какое-то время основные шасси еще постукивают на стыках плит, но вот воздух подхватывает машину, и она легко идет на высоту. Я не ошибся, машина весьма “летучая”. Убираю шасси, убавляю закрылки и, добавив тягу, беру круче угол атаки. Меня слегка прижимает к спинке кресла, а через пару минут загорается табло “Скорость на режиме!”
Я полностью убираю закрылки и даю полную тягу. Меня прижимает посильнее. Самолет продолжает набирать высоту и скорость. Выполняю разворот в сторону рабочей зоны и отмечаю, что машина легко слушается рулей.
Довольно быстро преодолеваем звуковой барьер, о чем я докладываю диспетчеру. Высота достигла двадцати пяти тысяч, небо приобретает черно-фиолетовый оттенок. Скорость приближается к трем «М».
— Башня! Я — Гепард. Высота — двадцать пять, скорость — три. Включаю подачу активатора!
Передвигаю зеленый рычаг, и тотчас невидимая сила перегрузки мягко, но властно вдавливает меня в кресло. В зеркале видно, как выхлоп становится сначала голубым, потом бесцветным. Машина рвется вперед. Скорость быстро достигает четырех «М». Высота становится двадцать восемь тысяч. Ориентируюсь по карте.
— Башня! Я — Гепард. Вошел в зону, достиг заданного режима. Приступаю к выполнению задания.
— Гепард! Я — Башня. Понял вас, работайте.
Спокойно вхожу я в первое пике. Разогнав машину до положенной скорости, выравниваюсь и прогоняю площадку. Второе пике, вторая площадка. Третье… Скорость постепенно нарастает, высота падает. Мы с машиной приближаемся к критическому режиму. Вот они — роковые десять тысяч и четыре целых восемь десятых «М». Я гоню последнюю площадку. Разворот, теряю еще триста метров.
— Башня! Я — Гепард. Высота девять семьсот, скорость четыре целых семьдесят девять сотых. Пикирую.
Машина падает вниз. Быстро бегут цифры на приборах, скорость приближается к пяти «М». Ну! Ручку беру на себя, падение замедляется, но очень незначительно. Машина явно не желает выходить из пике. Еще больше на себя… Машина откровенно не торопится задрать нос. Налицо все признаки потери управления. Я-то знаю, что надо делать в такой ситуации, но Адо Тукан еще не знает. Надо вводить самолет в раскачку.
Высота пять тысяч двести. Пытаюсь погасить скорость. Ручку на себя до предела. Выпускаю закрылки, тормоза… Машина резко и неожиданно встает на дыбы и круто лезет вверх. Вот-вот свалится на крыло или перевернется. Пытаюсь выровнять самолет, толкаю ручку от себя, убираю закрылки. Никакой реакции, машина упрямо лезет вверх, скорость прежняя — пять целых пять сотых «М».
— Башня! Я — Гепард. Потерял управление на скорости 5,05. Пытаюсь вернуть контроль над машиной.
Неожиданно (для Адо Тукана, а не для меня) проваливаюсь вниз и падаю еще стремительней, чем раньше. Энергично пытаюсь затормозить падение, вывести машину из крутого пике. Никакой реакции. Высота четыре тысячи пятьсот!
Снова неуправляемый, совершенно неконтролируемый скачок вверх до шести шестисот, и снова падение вниз…
— Башня! Я — Гепард. Вошел в неуправляемую раскачку. Пытаюсь выйти увеличением скорости!
— Гепард! Гепард! Я — Башня… — слышится в наушниках, но я уже не реагирую.
Мне не до них, я должен попасть в “коридор выхода”, в “игольное ушко”. Отключаю приемник и добавляю тягу двигателям. Стремительно несется навстречу земля. Как скорость? Ого! Уже пять целых четыре десятых «М». Высота? Четыре тысячи! Пора!
Пробую ручку на себя. Действует! Земля начинает быстро скользить подо мной, горизонт ползет вниз. “Ура! Заработало!” — откуда-то всплывает в сознании. Пора отворачивать влево.
Внезапно окружающий мир резко меняется. Сначала зеленое становится желтым, а синее — коричневым. Потом земля и небо начинают стремительно меняться местами, словно я кручу “бочку”. Затем они сворачиваются в трубу, точнее, в сильно вытянутую воронку, стены которой стремительно темнеют, а где-то впереди, прямо по курсу, начинает что-то светиться и переливаться, меняя цвет от желтого до красного и пурпурного. Какие-то причудливые тени мелькают там…
И нет силы, которая может сейчас заставить меня изменить курс и отвернуть от этого пятна. Меня влечет к нему, как стрелку компаса к магнитному полюсу, как кота к валерьянке, как наркомана к шприцу с заветной жидкостью… Помимо воли я даже добавляю тягу двигателям (или мне только кажется, что добавляю?).
Мелькающие тени становятся яснее, начинают появляться какие-то образы, фигуры, лица; кто это и что, я не могу разглядеть толком, слишком быстро все там мелькает. Вдруг подсознание улавливает знакомые образы: Андрей и Лена, и тут же в ушах звучат их слова: “Главное, не суетись!” и “Помни, ты обещал мне вернуться!”. И, как взрыв в мозгу, ясная и отчетливая мысль: “ОТТУДА я не вернусь!”
Независимо от моего сознания, которое почти уже не подчиняется мне, руки и ноги сами выполняют нужные движения, и самолет изменяет курс… Яркая вспышка. Воронка со светящимся пятном и тенями в конце исчезает, и вновь навстречу несется земля.
Круче вывод, еще круче! Время меня побери! Как мал запас высоты! Не успеваю! Добавлю еще на себя… Перегрузка властно вжимает меня в кресло. Самолет мчится по гигантской кривой, и, где будет ее нижняя точка, я не знаю. Все расчеты Катрин рухнули, когда я сделал лишнее качание, сверх оговоренных. Да и эта воронка! Пусть мое вынужденное бездействие длилось какие-то секунды, но на такой скорости… Теперь вся надежда на то, что истинный запас прочности машины превышает расчетный и она выдержит то, чему я вынужден ее подвергнуть.
Еще круче вывод… Перегрузка становится сильнее, но машина, кажется, ведет себя нормально. Впрочем, сие еще неведомо. Скорость пять целых пять десятых «М», земля под крылом мелькает сплошной полосой. Высота всего тысяча четыреста!
Впереди по курсу — лес, за ним река и поселок. Завод с его складами остается справа. Так вот куда тянула меня мерцающая воронка! Еще круче вывод! Горизонт все еще выше носа машины. Еще… Еще… Горизонт ползет вниз. Слишком медленно! Высота уже триста! Еще круче! Высота сто пятьдесят! Горизонт уже внизу. Нос машины нацелен в небо. Вместо земли — сплошная желто-зеленая полоса. Что там творится на земле, когда над ней с такой скоростью и на такой высоте проносится многотонная махина? Перегрузка такая, что темнеет в глазах, но машина держится молодцом…
Время возьми! Накаркал! Предательский треск и дробный стук извещают меня о том, что машина достигла предела выносливости. Рука ложится на рычаг катапульты и замирает на нем. Самолет продолжает набирать высоту, хотя потрескивание и постукивание не прекращаются. Раз уж идем вверх, то будем идти, пока есть возможность. Пусть все неприятности, включая возможное катапультирование, произойдут повыше, а не здесь, у самой земли.
Высота растет, уже две тысячи. Осторожно убавляю тягу. Треск переходит в похрустывание. К этому добавляется звук, будто кто-то мнет огромные листы жести. Высота четыре тысячи, скорость продолжает падать. Как бы сбросить ее порезче, чтобы побезопасней проскочить барьер неуправляемости? Если я буду продолжать маневрировать на такой скорости, я доломаю машину, которая, судя по издаваемым ею звукам, уже имеет серьезные повреждения.
Идея! На пяти с половиной тысячах метров осторожно выравниваю машину, также осторожно убавляю подачу активатора и наконец перекрываю его совсем. Впечатление такое, словно я с автострады съехал в песок. Скорость резко падает до двух целых пяти десятых «М». Сбрасываю тягу еще и осторожно разворачиваюсь в сторону аэродрома. Ловлю себя на том, что даже затаил при этой операции дыхание.
Да! Ведь я все время молчал, а меня наверняка вызывали! Что там сейчас творится! Наверное, паника. Включаю приемник.
— …чему не отвечаете? Гепард! Гепард! Я — Башня. Что с вами? Почему молчите?
— Башня! Я — Гепард. Управление машиной восстановил. Имею разрушения конструкции. Иду к вам. Освободите полосу, посадка, возможно, будет осложнена.
— Гепард! Я — Башня. Понял вас. Можете визуально оценить повреждения?
Я оглядываюсь и осматриваю самолет. Сзади кабины фюзеляж приобрел гофрированную поверхность. От результата осмотра плоскостей и килей меня прошиб холодный пот. Впечатление такое, что кто-то гигантскими пассатижами ухватил их за концы и пытался разломать, крутя в разные стороны. Видимых повреждений не имели только углепластиковые и металлокерамические обтекатели носовой части фюзеляжа, воздухозаборников, передних кромок плоскостей и килей, а также кожухов двигателей. Так то видимых… Как же я еще лечу? А как я буду садиться?
— Башня! Я — Гепард. Имею значительные деформации задней кромки плоскостей и килей, незначительную деформацию поверхности фюзеляжа. Повторяю: посадка будет осложнена.
— Гепард! Я — Башня. Понял вас. Готовимся встречать. Полоса свободна.
Только сейчас я замечаю, как дрожит раненая машина, как ее бьет и кидает, словно автомобиль на ухабистой дороге.
Скорость тем временем падает до шестисот километров в час, высота снижается до четырех тысяч. Заранее выпускаю шасси, решив, что если при этом что-либо произойдет, пусть это случится повыше. Закрылки я, еще раз критически глянув на заднюю кромку плоскостей, решаю не выпускать. Ни к чему мне эти лишние неприятности.
Чем ближе к земле, тем заметнее, с каким трудом мне удается удержать машину на курсе, как водит ее из стороны в сторону и вверх-вниз. Да, посадочка мне предстоит не из легких.
Издалека прицеливаюсь на полосу. Точнее, вывожу машину так, чтобы средняя линия, вокруг которой ее мотает, совпала с осью полосы. Сейчас самое главное подгадать, чтобы машину качнуло вниз тогда, когда она окажется точно над полосой. У самой земли колебания становятся устрашающими. Нос самолета гуляет по проекции полосы, словно пистолет в дрожащей руке пьяного и неумелого стрелка.
Не знаю, чего здесь было больше: везения или умения, но машину я посадил, точнее, грохнул ее шасси о бетон полосы далеко за посадочным знаком. Скорее всего здесь сработала злость. Слишком уж было бы обидно расколотить машину под самый конец, после всего, что мы с ней выдержали. Подпрыгнув несколько раз, самолет покатился по бетонке. Тормоза, реверс тяги, тормозной парашют. Я использую все, но тем не менее выкатываюсь далеко за конец полосы. Да и трудно было ожидать, что при такой посадочной скорости и с таким “промазом” что-то получится иначе.
Когда все кончается и турбины уже докручивают по инерции холостые обороты, я открываю фонарь, откидываю гермошлем и с наслаждением подставляю лицо свежему ветерку. Заметив мчащуюся ко мне машину, я отстегиваю ремни, вылезаю из кабины и усаживаюсь на плоскость, свесив ноги над воздухозаборником. Левой рукой я похлопываю по фюзеляжу “в сборочку”: “Хорошо ты держался, старина!”
Из подкатившей машины выскакивают руководитель полетов, Ело и туча-капитан из инженерной службы. Ело и туча-капитан бросаются осматривать плоскости и кили, а руководитель полетов подбегает ко мне.
— Как ты, Адо?
— Я-то как всегда. А вот он, — я снова хлопаю рукой по гофрированному фюзеляжу, — сегодня — молодец! Дай закурить, Иво.
— Закурить?
— Да.
— Ты же…
— Да, бросил! Ну и что? Разве тут бросишь!
Иво хмыкает, протягивает мне пачку сигарет и зажигалку. Я с удовольствием затягиваюсь, болтаю еще немного ногами над воздухозаборником и прыгаю на землю.
Ело подбегает ко мне.
— Адо! Как ты сумел приземлиться?
— А это ты у него спроси, — киваю я в сторону самолета. — Он у нас — молодец! Солдат!
Мы идем к машине. Уже когда мы трогаемся. Ело спрашивает:
— Как это ты рискнул увеличить скорость, когда попал в раскачку? Я уже думал: все, конец!
— Помнишь наш разговор перед полетом? Я из полета в полет все более убеждался, что он создан именно для сверхвысоких скоростей, а когда его повело, я понял, что спасение именно там, за пятью махами.
— Да, ты не ошибся. — Ело замолкает и провожает взглядом тягач, облепленный техниками, которые направляются к самолету. — Но как ты сумел вывести самолет из такого режима? Ведь запаса высоты практически не оставалось, да ты еще зачем-то и влево отвернул.
— Чтобы оставить в стороне завод по переработке отходов. Один бог знает, чем бы все кончилось, если бы самолет на такой скорости ухнул на него. Ну а как мы с ним выкручивались, расспросишь его самого. Все записи в целости-сохранности.
Мы подъезжаем к зданию управления. Прежде чем отправиться в свою комнату, я захожу в пункт наблюдения и прошу показать мне записи моего полета. Больше всего меня интересовал участок перед моим поворотом влево. Ни на локаторе, ни в телеметрии с борта НИЧЕГО НЕ БЫЛО. Похоже, что странную мерцающую воронку видел только я.
Я и бровью не веду, но многозначительно смотрю в угол диспетчерской. Пусть Магистр и Андрей, если они сейчас наблюдают за мной, а в этом я не сомневаюсь, поймут, что я обнаружил нечто интересное.
— Что тебе сейчас нужно, Адо? — слышу я вопрос руководителя полетов.
— Душ, хороший обед и сон, — отвечаю я и направляюсь в свою комнату.
После плотного обеда из четырех блюд, обильно запитого большим количеством сока и молока, укладываюсь и закрываю глаза.
Перед глазами мелькают стремительно несущаяся под меня земля, мерцающая воронка и взлетная полоса, качающаяся справа налево и вверх-вниз.
— Время с вами! Отвяжитесь! Я свое дело сделал, мне пора домой! — сержусь я и проваливаюсь в глубокий сон.
Глава 29
For we will fetters put upon this fear,
Which now goes too free-footed.
W.Shakespeare
Пора связать страшилище, что бродит
Так не стреножено.
В.Шекспир (англ.).
Перламутровые голубые стены “пункта возвращения” на этот раз не вызывают во мне никакого эмоционального подъема. Так я опустошен морально.
— Хоть бы выспаться дали, Время побери! — ворчу я, снова закрывая глаза.
Лена подходит и кладет руку мне на голову.
— Я все видела. Что это было, Андрей?
— Он.
— Черный Вектор?
— Да, Лена, это был он.
Лена, вздохнув, отходит. Она быстро проделывает все манипуляции и молча ждет, пока я оденусь. Она смотрит на меня как на тяжелобольного, чудом вернувшегося к жизни.
У Магистра собран весь “синклит”. Кроме Андрея и Катрин, там сидят еще Маг Жиль, Магистр Фридрих и еще несколько человек. Все они с интересом смотрят на дисплей, на котором изображен мерцающий центр воронки и фрагмент стены, которые я имел удовольствие видеть в полете. При нашем появлении все взоры обращаются ко мне с таким выражением, как будто именно я — создатель столь тщательно изучаемого ими феномена.
— Что скажешь, Андрэ? Как ты это объяснишь?
— Что я могу сказать? Практически ничего. Вы видели то же, что и я. Могу добавить только два момента. Первый: ни на экране локатора, ни по данным телеметрии ничего не зафиксировалось.
— Ну, это мы поняли по умному выражению твоего лица, когда ты просматривал записи. А второй момент?
— Второй момент в том, что все началось в ту минуту, когда я решил отвернуть влево. Не начал поворот, заметьте, а только еще решил отвернуть.
— Ты понял, куда вел тебя этот туннель?
— Отлично понял. К заводу. Должен сказать, что отвернуть стоило больших усилий. Меня словно приковало к этому курсу.
— Андрей, а ты не заметил…
— Подождите, остановитесь! — вмешивается Лена. — Андрей сильно утомлен, ему необходим отдых. Ничего нового к тому, что вы сами видели, он не добавит. Сейчас дело за Аналитическим сектором. Они предсказали этот Черный Вектор, Андрей добыл им его первое реальное проявление, теперь им и карты в руки. А я как врач не позволю больше донимать Андрея вопросами. Ему необходим отдых.
Все, кроме Магистра и Андрея, возмущенно галдят.
— Выпей, друже, и пойдем. Я помогу Лене дотащить тебя до постели.
Я послушно выпиваю и закусываю. Потом встаю и, поддерживаемый с одной стороны Леной, а с другой Андреем, нетвердыми шагами направляюсь к нуль-Т.
Дома у Лены Андрей усаживает меня на диван, а Лена, похлопотав у синтезатора, ставит передо мной чайник с горячим чаем, блюдо со сдобными лепешками и вазочку с ароматным медом.
Меня всегда удивляла способность Лены угадывать мои тайные желания, как бы извлекать их из моего подсознания. Я молча благодарю свою подругу взглядом и принимаюсь за угощение.
Лена усаживается рядом с Андреем и, беседуя с ним вполголоса, подливает мне чай, по мере того как я опустошаю чашки. Покончив с чаем, медом и лепешками, я, еще раз благодарно взглянув на Лену, блаженно растягиваюсь на диване и расслабляюсь. Последнее, что слышу, это слова Андрея:
— Нет, Лена, что бы ты ни говорила, я такое сделать не смог бы. У меня руки опустились, когда я увидел, что происходит. Андрей — пилот экстракласса!
И возражение Лены:
— Нет, Андрей, он просто…
Что “просто”, я уже не слышу.
Я проспал четырнадцать часов. Лена будит меня со словами:
— Хватит мять бока! Вставайте, бакалавр, вас ждут великие дела! Я хочу сказать, что Магистр ждет тебя не дождется. Он опять что-то замыслил, а замыслы, как ты знаешь, у него всегда великие.
После сна я чувствую себя хорошо отдохнувшим и посвежевшим. Одновременно ощущаю неслабый голод. Взгляд на столик. Он удручающе пуст. Лена перехватывает мой взгляд.
— Позавтракаем у Магистра. Я уже сказала, что он тебя ждет и знает, что тебе сейчас нужно.
Лена, как всегда, не ошиблась. На столе у Магистра стоит блюдо гречневых блинчиков с клюквенным сиропом.
Когда мы утолили первый голод, Магистр “творит” на синтезаторе для Лены пачку красных палочек и бокал золотистого напитка, а для нас с ним бутылку “Столичной” и блюдо рыбного ассорти: селедочка, горбуша, осетрина, икра, клешни краба и прочее. Закурив сигарету, он, откинувшись на спинку кресла, начинает:
— Ну, Андрэ, я не буду возвращаться ко вчерашнему делу. Скажу только, что ты своими действиями превзошел самые смелые наши ожидания. Даже твой друг побледнел при виде цирка, который разыгрался в небе над той фазой. Результаты сейчас обрабатываются в Аналитическом секторе. Ну а мы с вами сейчас должны поговорить о нашей дальнейшей работе. Ты, разумеется, догадываешься, о чем пойдет речь?
— ЧВП?
— Да. — Магистр встает и делает несколько шагов по комнате. — Ты еще раньше догадался по тому набору аномальных фаз, которые я давал тебе на проработку, что речь пойдет о чем-то необычном, что вызвало все эти аномалии. Но тогда я сам еще не знал, что это такое. Просто многолетние наблюдения за жизнью различных фаз научили меня каким-то образом, чуть ли не подсознательно, обнаруживать неблагополучие. Дальше — больше. Я научился выделять во многих этих неблагополучиях нечто общее… я пока не мог объяснить даже себе, что именно. Затем во всех этих общих моментах я увидел общее начало. Открытие ошеломило меня. Долго я носил его в себе, пока не поделился своими мыслями с Верховным. Он негласно дал мне “добро” на эту тему, при условии, что она будет вестись параллельно с текущими делами сектора.
Магистр останавливается у столика, наливает в две рюмки водки. Взяв одну, он взглядом указывает мне на другую.
Мы молча выпиваем. Я закусываю, взяв кусочек рыбы наугад. Магистр же долго шевелит пальцами над тарелкой, пока не останавливает свой выбор на кусочке семги. Лена молча смотрит на нас, прихлебывая из бокала мелкими глотками и закусывая красными палочками.
Магистр продолжает:
— Примерно год назад я наконец добился определенных результатов и доложил о них на закрытом (по моему настоянию) Совете Магов. Речь шла о том, что из какой-то, пока неопределенной, фазы исходит влияние, полностью противоположное нашему. То есть существует некая антинуль-фаза, которая, как и мы, занимается вмешательством в жизнь реальных фаз, только с противоположной нам целью. Это сообщение я подтвердил огромным количеством записей, расчетами и отчетами хроноагентов. Все это подействовало на Совет Магов подобно взрыву бомбы. Закрытое заседание тянулось с перерывами около двух недель. Наконец было принято решение: создать специальную группу для работы по этой теме. Четкой формулировки задачи и плана работы Совет не принял. Мне предоставили свободу действий в подборе и подготовке кандидатов в группу. Формулировку задачи и план действий мы должны представить сообща с этими хроноагентами, после того как они пройдут спецподготовку и будут ознакомлены с проблемой. Тебе пока все ясно?
— Не все. Где же в таком случае Андрей? Почему мы совещаемся только вдвоем?
— Втроем, — поправляет меня Магистр. — Элен — тоже член нашей группы.
Лена утвердительно кивает и улыбается, допивая свой напиток.
— Ну а Андрэ в настоящее время готовится к заданию. Довольно простому, но достаточно ответственному и напрямую связанному с нашей проблемой.
Я делаю нетерпеливый жест, но Магистр успокаивает меня:
— Нет-нет, Андрэ, никакого риска. Задание типа “остановиться, сорвать цветок, понюхать, замечтаться и опоздать на трамвай”. Завтра он присоединится к нам, а сегодня не будем ему мешать. Тем более что наша беседа записывается, и он перед ее продолжением все просмотрит. Ведь формулировка задачи и составление плана работ — дело далеко не одного дня. Так что продолжим.
Магистр снова делает несколько шагов по комнате своей неслышной походкой, напоминающей поступь тигра, льва — словом, любого крупного хищника из семейства кошачьих. Он берет сигарету, вертит ее в пальцах, словно сомневаясь: закуривать или нет, затем все-таки закуривает. Затянувшись пару раз, он подходит к компьютеру, рассеянно барабанит пальцами по пульту и наконец говорит:
— Когда Кэт в тот вечер сказала, что ее группа пришла к тому же, что и я, но другим путем, я был ошарашен. Понимаешь, в глубине души я надеялся, что ошибаюсь, что я просто постарел, что долгая работа в реальных фазах наложила свой отпечаток на мою способность анализировать и делать выводы. Короче, я надеялся, что все мои тревоги напрасны. Кстати, на Совете была высказана и такая точка зрения.
Магистр гасит сигарету, подходит к столу и наполняет рюмки. Взглянув на Лену, он достает для нее из синтезатора еще один бокал с золотистым напитком. Затем он садится в кресло, берет рюмку, но не пьет, а снова говорит. Говорит горячо и торопливо:
— Пойми, Андрэ, я бы очень много дал, чтобы мои догадки и выводы оказались ложными. Я и вас-то в группу подобрал, чтобы с вашей помощью убедиться, что все, что я считал проявлением какой-то злой силы, не более чем трагические стечения обстоятельств, точки пересечения случайных процессов. Но…
Он залпом выпивает рюмку, хватает, теперь уже без разбора, кусочек рыбы, быстро прожевывает и снова закуривает. Я же, наоборот, выпиваю не спеша, выбираю себе бутерброд с красной икрой, смачно жую его, медленно разминаю сигарету, закуриваю, а Магистр между тем продолжает:
— Но когда Кэт рассказала о своем открытии, я понял, что стало уже горячо. Ну а когда ты вчера в своем полете попал в этот туннель, я явственно ощутил запах серы. Ты понял, о чем я говорю?
Я молча киваю, дожевывая бутерброд.
— Итак, все это оказалось отнюдь не игрой моего воображения, как я надеялся. Действительность гораздо страшнее, чем мы сейчас думаем.
— Ну, это не так уж страшно сейчас, когда мы знаем, с чем имеем дело… — начинаю я, но Магистр взрывается:
— С чем? С чем, я спрашиваю тебя?!
Он резко гасит сигарету в пепельнице, выхватывает из пачки новую и прикуривает. Руки его трясутся, чего я раньше никогда у него не замечал.
— Если ты знаешь, как ты выразился, тогда скажи, что это? Что это за сила, я спрашиваю? Откуда она исходит? Как себя проявляет? Что стоит за ней? Как ее обнаруживать? Как с ней бороться? Каковы последствия будут для тех, кто вступит в контакт с нею или ее источником? И каковы будут последствия вообще для всех реальных фаз, если мы попросту игнорируем ее?
Я докуриваю сигарету, встаю и, в свою очередь, начинаю шагать по комнате.
— Зря ты так, Магистр, зря! Мы знаем не так уж и мало. Во-первых, у нас есть математический аппарат Катрин и ее исследования. Это немало. Кстати, не мешало бы привлечь ее, я имею в виду Катрин, к нашей работе.
— Уже сделано, — нечленораздельно отвечает Магистр: пока я размышляю вслух, он, не теряя зря времени, закусывает. — С завтрашнего дня группа Кэт переподчиняется нашему сектору на правах аналитического отдела.
— Очень хорошо. Ну а во-вторых, по-моему, Магистр, ты занимаешься самоуничижением. Что, годы наблюдений, анализа, работы в реальных фазах ничего уже не стоят?