Страница:
Под благословенным покровом лиловой ночи были достигнуты полезные соглашения. С тех пор неурочные штурмы прекратились, словно их и не было, о вылазках предупреждали за час – трижды, хрипло и протяжно ревела большая труба. Убитых получалось на удивление мало, пленных после совместного пира с миром отпускали без выкупа. Веселая и прибыльная война продержалась аж до осени 7012 года. Синдикат Кани и Каффи твердо держал цену – оба нанимателя стиснув зубы, подсчитывали убытки. Гаген I Капеллан Святоша подумывал о том, чтобы отказаться от услуг Франциска, опасаясь лишь, что сребролюбивый капитан немедленно переметнется на сторону противника. Враг, в лице принца Хьюга, опасался того же самого.
С весной взбешенный император Церена в очередной раз поступился принципами – объявил вербовку собственных вольных подданных в пехотное ополчение. Вербовщики разошлись по городам, спаивая встречных и поперечных. Где-то в далеком Поэтере ожесточившийся и поумневший Ладер насмерть торговался за каждый грош. Лакомка угрюмо ожидал, чем кончатся усилия приятеля.
Едва ли не в эти же недели человеколюбиво настроенный аббат Гилберт, священник эбертальской церкви святого Регинвальда, записал в толстый фолиант:
“… А светские синьоры, не довольствуясь обычной выгодой, увеличивают подати и повинности, не сообразуясь со здравым смыслом и справедливостью. Принуждают вилланов платить зерном и конским приплодом, а кроме того, на собственной земле владельца заниматься посевом, сенокосом и жатвой, стрижкой овец, варением сыров и мыла, равно как и тканье материй…”
Барон Финстер, давний приятель священника, заглянул в книгу и расхохотался:
– Ха! Если я сам возьмусь стричь овечьи хвосты, кто в это время будет защищать моих мужиков от соседа?
– А я и не знал, что вы грамотны, друг мой, – печально ответил аббат.
– Я со скуки выучился читать за полгода, пока срасталась моя сломанная в справедливой битве нога, – заоправдывался смущенный рыцарь.
По Империи странствовали проповедники. Самый прославленный из них, святой жизни Иеронимус Роккенбергер, по слухам, бывший сборщик налогов, бросивший ремесло после духовного прозрения, разъезжал по городам и весям босым, верхом на муле. Легкое рубище трепал ветерок. Седой венчик волос окружал лысеющею голову. Роккенбергер искренне призывал к покаянию, но не замахивался на основы, его любили.
Крестьяне Барона фон Финстера наслушались проповедников иных, в полнолуние они едва заметными тропками уходили в лес, там, возле камня-алтаря служили “мессу наоборот”, поклоняясь то ли черным гномам, то ли белому духу камня.
– Нищим нечего терять!
Голые девушки, распустив косы, без стыда плясали на поляне.
Благородная дама, красавица фон Гернот, соломенная вдова демона Клистерета, с блеском вышла замуж в столице. В ее честь ломали копья и слагали песни.
По дорогам Империи брели воры и нищие, истощенные, прокаженные и искалеченные палачами, бездомные скитальцы альвисы и обезумевшие от проповедей мечтатели, искатели монеты, искатели истины и искатели приключений.
Где-то среди них затерялись люди, кому суждено было поставить на грань разрушения хрупкое бытие Империи.
ЧАСТЬ II
Глава XIV
Глава XV
С весной взбешенный император Церена в очередной раз поступился принципами – объявил вербовку собственных вольных подданных в пехотное ополчение. Вербовщики разошлись по городам, спаивая встречных и поперечных. Где-то в далеком Поэтере ожесточившийся и поумневший Ладер насмерть торговался за каждый грош. Лакомка угрюмо ожидал, чем кончатся усилия приятеля.
Едва ли не в эти же недели человеколюбиво настроенный аббат Гилберт, священник эбертальской церкви святого Регинвальда, записал в толстый фолиант:
“… А светские синьоры, не довольствуясь обычной выгодой, увеличивают подати и повинности, не сообразуясь со здравым смыслом и справедливостью. Принуждают вилланов платить зерном и конским приплодом, а кроме того, на собственной земле владельца заниматься посевом, сенокосом и жатвой, стрижкой овец, варением сыров и мыла, равно как и тканье материй…”
Барон Финстер, давний приятель священника, заглянул в книгу и расхохотался:
– Ха! Если я сам возьмусь стричь овечьи хвосты, кто в это время будет защищать моих мужиков от соседа?
– А я и не знал, что вы грамотны, друг мой, – печально ответил аббат.
– Я со скуки выучился читать за полгода, пока срасталась моя сломанная в справедливой битве нога, – заоправдывался смущенный рыцарь.
По Империи странствовали проповедники. Самый прославленный из них, святой жизни Иеронимус Роккенбергер, по слухам, бывший сборщик налогов, бросивший ремесло после духовного прозрения, разъезжал по городам и весям босым, верхом на муле. Легкое рубище трепал ветерок. Седой венчик волос окружал лысеющею голову. Роккенбергер искренне призывал к покаянию, но не замахивался на основы, его любили.
Крестьяне Барона фон Финстера наслушались проповедников иных, в полнолуние они едва заметными тропками уходили в лес, там, возле камня-алтаря служили “мессу наоборот”, поклоняясь то ли черным гномам, то ли белому духу камня.
– Нищим нечего терять!
Голые девушки, распустив косы, без стыда плясали на поляне.
Благородная дама, красавица фон Гернот, соломенная вдова демона Клистерета, с блеском вышла замуж в столице. В ее честь ломали копья и слагали песни.
По дорогам Империи брели воры и нищие, истощенные, прокаженные и искалеченные палачами, бездомные скитальцы альвисы и обезумевшие от проповедей мечтатели, искатели монеты, искатели истины и искатели приключений.
Где-то среди них затерялись люди, кому суждено было поставить на грань разрушения хрупкое бытие Империи.
ЧАСТЬ II
Мятежник
Глава XIV
Вечерний диспут с ведьмой
Клаус Бретон. Толосса, Церенская Империя.
Багровое пламя костров на площади отражалось в мутных стеклах окна. Рыжее пламя камина подражало ему, заставляя сверкать лежащее на столе оружие, простую медь чаши, серебро массивного, покрытого чеканкой треугольника.
Этот священный символ, единственный в аскетической комнате кусок драгоценного металла, лежал отдельно – на растянутом белоснежном платке. Трое людей в комнате угрюмо молчали. Бретон, на чье правильное, как у статуи, лицо усталость наложила свой отпечаток. Рыжий одноглазый Штокман – смертельно опасный силач, в котором на этот раз никто не заметил бы ни единой смешной черты. Арно – бледный невысокий человечек, на чьи впалые глазницы все время падала тень.
– Итак, братья – спокойно, безо всякого выражения произнес ересиарх, – мы собрались здесь, чтобы решить, что нам делать с клинком, который сам дьявол подвесил над нашими головами.
Штокман ощерился, открывая нехватку зубов. Арно кивнул – его лицо все так же оставалось в тени.
– С пиками и мечами мы прошли через юг провинции…
– На Эберталь! – коротко и энергично рявкнул Штокман. – Возьмем толстяка-императора на кончик меча.
Умный Арно промолчал, выжидая – ересиарх напрасно ждал его ответа.
– Число наших людей растет, округа опустошена, благочестивые братья нуждаются в продовольствии. Горны кузниц пылают день и ночь, но железо не сегодня-завтра кончится. Братству нужно оружие, а учению – трудолюбивые проповедники…
– У нас нет железа, – мрачно заявил Штокман.
– В сердцах братьев недостаточно веры, – эхом отозвался Арно.
– Сюда идут войска Гагена Проклятого.
Вожди повстанцев мрачно замолчали. Бретон рассматривал серебряный треугольник, Арно уставился на огонь, Штокман попытался кинжалом подрезать толстый ноготь на собственном большом пальце.
Главарь мятежников прикоснулся в священному символу, словно ища поддержки, и обратился к часовому, застывшему у дверей:
– Приведи ведьму, брат.
Мятежник тут же вышел и вскоре вернулся, волоча за собою женщину. Ее рваный плащ распахнулся, открывая испачканное платье, смуглое худое лицо уродовали лиловые синяки. Магдалена из Тинока, а это была она, левой рукой неловко придерживала правую, вывихнутую в кисти, руку, однако, черные глаза чародейки зло и бесстрашно сверкали.
– Ступай, отдохни, – велел ересиарх солдату.
Тот исчез словно дым, ведьма сделала шаг вперед и внимательно уставилась на Бретона. Ересиарх в этот момент выглядел довольно сурово:
– На твоем теле нашли ведьмовской амулет, в кошеле и складках одежды – травы, сушеных жаб и ящериц. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Магдалена криво усмехнулась и попыталась приосаниться:
– Амулет я подняла на дороге, а жабы с ящерицами – неразумные твари… они заползли в мою юбку сами!
Штокман треснул по столу кулаком так, что зазвенели чаши, и громоподобно расхохотался:
– И там же засохли c горя!
Шокированный Арно незаметно ткнул товарища в бок. Бретон слегка нахмурился:
– Не произноси лжи, ворожея, этим ты не улучшишь своего положения, а только повредишь собственной душе.
– Раз ты все знаешь наперед, поп-растсрига, то не трепли языком, а делай свое дело. Ты думаешь, в чем разница между инквизиторами Святоши и твоими братьями? Ни в чем. Для меня и то и другое означает – смерть, а смерть все равно бывает только одна, и мне не сдохнуть два раза.
– Не призывай гибель, только Бог знает, когда она придет. И не оскорбляй протянутую руку, быть может, вы вовсе не хотим причинять тебе вреда. Заблудшая сестра все равно сестра, – примирительно заявил Бретон.
Вид у него в этот момент был самый искренний, но это почему-то не внушало доверия Магдалене.
– Ха! Обычно аббаты назвали меня грешницей, изредка – дочерью. Ну-ну, раз я тебе сестра, попик, может, и отпустишь меня подобру-поздорову, а? – неуверенно поинтересовалась ведьма.
К ее невероятному удивлению, Бретон кивнул, сохраняя самый серьезный вид:
– Конечно. Мы не палачи, и сражаемся с клинками – клинком, но с заблуждением – только словом.
– У тебя острый меч и куча солдат, у меня ничего, кроме блох, который обсели меня в вашей каталажке. Ты и я не равны, поп, и я не сильна в богословии.
– К добру можно склонить любого человека. Я ненавижу грех, однако же, люблю человека, он – творение и образ Бога.
– Ха! Если бы ты как следует рассмотрел жителей Тинока, ты бы переменил свое мнение, бывший аббат. Образ их создателя слишком плохо виден под слоем навоза.
– Тебя ведут гнев и ненависть – это плохие советчики. Сколь бы и ни были унижены эти несчастные, они – дети Бога. Отец прощает или наказывает детей, но не стоит торопиться осуждать собственных братьев. Ты не можешь знать, кто спасен.
– Да уж не я сама.
– Ты страдаешь, потому что в душе желая верить, все же не веришь, и злобишься, потому что не любишь Всевышнего, изначально имея такую потребность.
На этот раз Магдалена расхохоталась до слез, этому не могла помешать даже боль в руке, надрывный смех колдуньи походил на лай избитой собаки:
– Ты речист, мне не переспорить тебя, парень. Лучше уж я пойду прочь. Ты ведь от большой любви к Богу отпускаешь ведьму, а?
Ответ ересиарха, наверное, мог бы понравиться фон Фирхофу:
– Я верю в могущество Всевышнего, я презираю ничтожество дьявола. Слава и мощь Творца посрамляют трюкачество демонов. Колдовство не помогло тебе, сестра – раненый жив и почти поправился, ты сможешь уйти, как только беседа наша закончится. Ты не ведьма.
Оскорбленная колдунья взвизгнула, от обиды позабыв о собственном запирательстве и растеряв остатки и так не слишком присущего ей здравого смысла:
– А кто же я тогда?!
– Суеверная женщина, которая обманывает сама себя.
– Врешь, поп!
– Суди сама – все твои планы провалились.
– Много ты знаешь о них, святоша! Я летала наяву. Я видела духов эфира. Я околдовывала сердца мужчин и доводила до безумия их ревнивых женщин. Я тайными травами лечила черные болезни и выжила там, где поумирали другие. Меня слушались дикие кошки и черные волки – звери великой Тьмы…
Штокман, прекратив стричь ногти кинжалом, ошалело уставился на немолодую, жалкую и избитую колдунью:
– Ай да тетка! Ты и впрямь способна довести мужчину до безумия – твой язык метет, словно поганое помело. Не знаю, как там иные твои жертвы, но тот парень, которого ты пырнула ножом, бегает, как новенький.
Зрачки колдуньи расширились:
– Не может быть!
– Еще как может! Кстати, за что ты его приложила, а?
Бывший дезертир игриво подмигнул. Униженная колдунья почувствовала, что вот-вот самым позорным образом заплачет. Ереcиарх покачал головой:
– Твоя рука повреждена, Магдалена, но ты не можешь исцелить даже сама себя. Вот, возьми…
Он бросил на стол медную марку.
– Заплатишь лекарю, чтобы поставил кость на место.
Ведьма не тронула монету.
– Бери, не сомневайся, – добавил Бретон, – это добрые деньги честных людей. Теперь тебе лучше уйти из города, оскорбленного тобой. Братья милосердны и не держат зла, но лучше уходи, не продолжая своих безумств и преступлений.
– Ну что ж, спасибо, бывший поп. Я буду помнить, что на свете есть один добрый священник.
Ведьма здоровой рукой ухватила марку, зажала ее в кулак и побрела к выходу. У самого порога она остановилась:
– Так этот человек жив?
– Не сомневайся, живехонек.
– Тогда чего стоит твоя болтовня о милосердии, попик? Чего стоит справедливость Бога, если твари, подобные Адальберту, ходят под солнцем неуязвимыми?
– Ты хочешь сказать – подобные Вольфу Россенхельскому?
Колдунья хрипло расхохоталась:
– Как же, слушай его сладкие сказки! Он такой же Вольф, как я – прекрасная Маргарита.
Ересиарх не дрогнул:
– Он сам назвал свое имя.
– Эту ехидну зовут Адальбертом. Ты помнишь легенду про Адальберта Хрониста?
– Что-то насчет грешного безумца, который задумал сравняться с Господом, выдумал собственное несовершенное творение и потерял рассудок от зависти к Богу? Причем здесь Россенхель?
– Вольф – это истинный Адальберт… – печально ответила ведьма. – Из-за него я всю жизнь получала пинки и тычки, с ним и поквитаться хотела. Да, как видно, нет в мире этом справедливости, и не судьба…
На этом диспут ведьмы и еретика закончился. Женщина ступила за порог, запахнула рваный плащ и побрела прочь, придерживая раненую руку.
После того, как за колдуньей захлопнулась дверь, трое мятежников с минуту помолчали. Гудело пламя в камине, резвые искры отрывались от огня, стайкой уносились в трубу. Штокман посерьезнел, Арно сгорбился и повернулся так, что его лицо полностью укрыла тень, Бретон вновь кончиками пальцев прикоснулся к святому символу.
– Братья мои, вы слышали и видели все. Бог удачно выбирает орудия. Если мы получим в свои руки Хрониста, то сможем противостоять воякам императора-беса. А теперь скажите мне – стоит ли открывшаяся нам истина жизни этой женщины?
– Стоит! – рявкнул Штокман.
И после некоторого размышления весомо добавил:
– Жизнь старой бабы вообще не стоит ни гроша, зато хотел бы я наложить лапу на бродягу-Адальберта! А только стоило ли отпускать ведьму?
Ночь выдалась теплой. Камин еще больше раскалил воздух комнаты. Бретон помедлил. Он встал, прошелся по комнате, распахнул окно и остановился, рассматривая багровые цветы костров, ловя свежее дуновение ночного воздуха. Черные силуэты копейщиков на фоне яростного огня смахивали на фигуры рогатых демонов. Ересиарх ощутил беспричинный страх, он осенил себя священным знаком и отошел от окна.
– Слово дано и его следует выполнить. Эта женщина не опасна и не столь уж великая грешница – это всего лишь суеверная истеричка. Женская природа подвержена плотским соблазнам и меланхолии. А теперь ты, добрый брат Арно, распорядись, чтобы наши братья схватили Вольфа Россенхеля. Ты же, брат Штокман, прикажи стражу братства догнать Магдалену из Тинока и безопасно вывести ее за ворота.
Через минуту вожаки мятежников расстались, чтобы наилучшим образом выполнить задуманное.
Багровое пламя костров на площади отражалось в мутных стеклах окна. Рыжее пламя камина подражало ему, заставляя сверкать лежащее на столе оружие, простую медь чаши, серебро массивного, покрытого чеканкой треугольника.
Этот священный символ, единственный в аскетической комнате кусок драгоценного металла, лежал отдельно – на растянутом белоснежном платке. Трое людей в комнате угрюмо молчали. Бретон, на чье правильное, как у статуи, лицо усталость наложила свой отпечаток. Рыжий одноглазый Штокман – смертельно опасный силач, в котором на этот раз никто не заметил бы ни единой смешной черты. Арно – бледный невысокий человечек, на чьи впалые глазницы все время падала тень.
– Итак, братья – спокойно, безо всякого выражения произнес ересиарх, – мы собрались здесь, чтобы решить, что нам делать с клинком, который сам дьявол подвесил над нашими головами.
Штокман ощерился, открывая нехватку зубов. Арно кивнул – его лицо все так же оставалось в тени.
– С пиками и мечами мы прошли через юг провинции…
– На Эберталь! – коротко и энергично рявкнул Штокман. – Возьмем толстяка-императора на кончик меча.
Умный Арно промолчал, выжидая – ересиарх напрасно ждал его ответа.
– Число наших людей растет, округа опустошена, благочестивые братья нуждаются в продовольствии. Горны кузниц пылают день и ночь, но железо не сегодня-завтра кончится. Братству нужно оружие, а учению – трудолюбивые проповедники…
– У нас нет железа, – мрачно заявил Штокман.
– В сердцах братьев недостаточно веры, – эхом отозвался Арно.
– Сюда идут войска Гагена Проклятого.
Вожди повстанцев мрачно замолчали. Бретон рассматривал серебряный треугольник, Арно уставился на огонь, Штокман попытался кинжалом подрезать толстый ноготь на собственном большом пальце.
Главарь мятежников прикоснулся в священному символу, словно ища поддержки, и обратился к часовому, застывшему у дверей:
– Приведи ведьму, брат.
Мятежник тут же вышел и вскоре вернулся, волоча за собою женщину. Ее рваный плащ распахнулся, открывая испачканное платье, смуглое худое лицо уродовали лиловые синяки. Магдалена из Тинока, а это была она, левой рукой неловко придерживала правую, вывихнутую в кисти, руку, однако, черные глаза чародейки зло и бесстрашно сверкали.
– Ступай, отдохни, – велел ересиарх солдату.
Тот исчез словно дым, ведьма сделала шаг вперед и внимательно уставилась на Бретона. Ересиарх в этот момент выглядел довольно сурово:
– На твоем теле нашли ведьмовской амулет, в кошеле и складках одежды – травы, сушеных жаб и ящериц. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Магдалена криво усмехнулась и попыталась приосаниться:
– Амулет я подняла на дороге, а жабы с ящерицами – неразумные твари… они заползли в мою юбку сами!
Штокман треснул по столу кулаком так, что зазвенели чаши, и громоподобно расхохотался:
– И там же засохли c горя!
Шокированный Арно незаметно ткнул товарища в бок. Бретон слегка нахмурился:
– Не произноси лжи, ворожея, этим ты не улучшишь своего положения, а только повредишь собственной душе.
– Раз ты все знаешь наперед, поп-растсрига, то не трепли языком, а делай свое дело. Ты думаешь, в чем разница между инквизиторами Святоши и твоими братьями? Ни в чем. Для меня и то и другое означает – смерть, а смерть все равно бывает только одна, и мне не сдохнуть два раза.
– Не призывай гибель, только Бог знает, когда она придет. И не оскорбляй протянутую руку, быть может, вы вовсе не хотим причинять тебе вреда. Заблудшая сестра все равно сестра, – примирительно заявил Бретон.
Вид у него в этот момент был самый искренний, но это почему-то не внушало доверия Магдалене.
– Ха! Обычно аббаты назвали меня грешницей, изредка – дочерью. Ну-ну, раз я тебе сестра, попик, может, и отпустишь меня подобру-поздорову, а? – неуверенно поинтересовалась ведьма.
К ее невероятному удивлению, Бретон кивнул, сохраняя самый серьезный вид:
– Конечно. Мы не палачи, и сражаемся с клинками – клинком, но с заблуждением – только словом.
– У тебя острый меч и куча солдат, у меня ничего, кроме блох, который обсели меня в вашей каталажке. Ты и я не равны, поп, и я не сильна в богословии.
– К добру можно склонить любого человека. Я ненавижу грех, однако же, люблю человека, он – творение и образ Бога.
– Ха! Если бы ты как следует рассмотрел жителей Тинока, ты бы переменил свое мнение, бывший аббат. Образ их создателя слишком плохо виден под слоем навоза.
– Тебя ведут гнев и ненависть – это плохие советчики. Сколь бы и ни были унижены эти несчастные, они – дети Бога. Отец прощает или наказывает детей, но не стоит торопиться осуждать собственных братьев. Ты не можешь знать, кто спасен.
– Да уж не я сама.
– Ты страдаешь, потому что в душе желая верить, все же не веришь, и злобишься, потому что не любишь Всевышнего, изначально имея такую потребность.
На этот раз Магдалена расхохоталась до слез, этому не могла помешать даже боль в руке, надрывный смех колдуньи походил на лай избитой собаки:
– Ты речист, мне не переспорить тебя, парень. Лучше уж я пойду прочь. Ты ведь от большой любви к Богу отпускаешь ведьму, а?
Ответ ересиарха, наверное, мог бы понравиться фон Фирхофу:
– Я верю в могущество Всевышнего, я презираю ничтожество дьявола. Слава и мощь Творца посрамляют трюкачество демонов. Колдовство не помогло тебе, сестра – раненый жив и почти поправился, ты сможешь уйти, как только беседа наша закончится. Ты не ведьма.
Оскорбленная колдунья взвизгнула, от обиды позабыв о собственном запирательстве и растеряв остатки и так не слишком присущего ей здравого смысла:
– А кто же я тогда?!
– Суеверная женщина, которая обманывает сама себя.
– Врешь, поп!
– Суди сама – все твои планы провалились.
– Много ты знаешь о них, святоша! Я летала наяву. Я видела духов эфира. Я околдовывала сердца мужчин и доводила до безумия их ревнивых женщин. Я тайными травами лечила черные болезни и выжила там, где поумирали другие. Меня слушались дикие кошки и черные волки – звери великой Тьмы…
Штокман, прекратив стричь ногти кинжалом, ошалело уставился на немолодую, жалкую и избитую колдунью:
– Ай да тетка! Ты и впрямь способна довести мужчину до безумия – твой язык метет, словно поганое помело. Не знаю, как там иные твои жертвы, но тот парень, которого ты пырнула ножом, бегает, как новенький.
Зрачки колдуньи расширились:
– Не может быть!
– Еще как может! Кстати, за что ты его приложила, а?
Бывший дезертир игриво подмигнул. Униженная колдунья почувствовала, что вот-вот самым позорным образом заплачет. Ереcиарх покачал головой:
– Твоя рука повреждена, Магдалена, но ты не можешь исцелить даже сама себя. Вот, возьми…
Он бросил на стол медную марку.
– Заплатишь лекарю, чтобы поставил кость на место.
Ведьма не тронула монету.
– Бери, не сомневайся, – добавил Бретон, – это добрые деньги честных людей. Теперь тебе лучше уйти из города, оскорбленного тобой. Братья милосердны и не держат зла, но лучше уходи, не продолжая своих безумств и преступлений.
– Ну что ж, спасибо, бывший поп. Я буду помнить, что на свете есть один добрый священник.
Ведьма здоровой рукой ухватила марку, зажала ее в кулак и побрела к выходу. У самого порога она остановилась:
– Так этот человек жив?
– Не сомневайся, живехонек.
– Тогда чего стоит твоя болтовня о милосердии, попик? Чего стоит справедливость Бога, если твари, подобные Адальберту, ходят под солнцем неуязвимыми?
– Ты хочешь сказать – подобные Вольфу Россенхельскому?
Колдунья хрипло расхохоталась:
– Как же, слушай его сладкие сказки! Он такой же Вольф, как я – прекрасная Маргарита.
Ересиарх не дрогнул:
– Он сам назвал свое имя.
– Эту ехидну зовут Адальбертом. Ты помнишь легенду про Адальберта Хрониста?
– Что-то насчет грешного безумца, который задумал сравняться с Господом, выдумал собственное несовершенное творение и потерял рассудок от зависти к Богу? Причем здесь Россенхель?
– Вольф – это истинный Адальберт… – печально ответила ведьма. – Из-за него я всю жизнь получала пинки и тычки, с ним и поквитаться хотела. Да, как видно, нет в мире этом справедливости, и не судьба…
На этом диспут ведьмы и еретика закончился. Женщина ступила за порог, запахнула рваный плащ и побрела прочь, придерживая раненую руку.
После того, как за колдуньей захлопнулась дверь, трое мятежников с минуту помолчали. Гудело пламя в камине, резвые искры отрывались от огня, стайкой уносились в трубу. Штокман посерьезнел, Арно сгорбился и повернулся так, что его лицо полностью укрыла тень, Бретон вновь кончиками пальцев прикоснулся к святому символу.
– Братья мои, вы слышали и видели все. Бог удачно выбирает орудия. Если мы получим в свои руки Хрониста, то сможем противостоять воякам императора-беса. А теперь скажите мне – стоит ли открывшаяся нам истина жизни этой женщины?
– Стоит! – рявкнул Штокман.
И после некоторого размышления весомо добавил:
– Жизнь старой бабы вообще не стоит ни гроша, зато хотел бы я наложить лапу на бродягу-Адальберта! А только стоило ли отпускать ведьму?
Ночь выдалась теплой. Камин еще больше раскалил воздух комнаты. Бретон помедлил. Он встал, прошелся по комнате, распахнул окно и остановился, рассматривая багровые цветы костров, ловя свежее дуновение ночного воздуха. Черные силуэты копейщиков на фоне яростного огня смахивали на фигуры рогатых демонов. Ересиарх ощутил беспричинный страх, он осенил себя священным знаком и отошел от окна.
– Слово дано и его следует выполнить. Эта женщина не опасна и не столь уж великая грешница – это всего лишь суеверная истеричка. Женская природа подвержена плотским соблазнам и меланхолии. А теперь ты, добрый брат Арно, распорядись, чтобы наши братья схватили Вольфа Россенхеля. Ты же, брат Штокман, прикажи стражу братства догнать Магдалену из Тинока и безопасно вывести ее за ворота.
Через минуту вожаки мятежников расстались, чтобы наилучшим образом выполнить задуманное.
Глава XV
Чайки крепости
Магдалена из Тинока. Толосса, Церенская Империя.
– Куда теперь?
– Лезь наверх, потом налево. Я доведу тебя до самой насыпи.
Ведьма робко шла по гребню стены, запахнув плащ и придерживая больную руку, сзади топали кованые башмаки “доброго брата”. Камень под ногами осклиз от дождевой влаги, морских брызг и птичьего помета. Днем расстояния между зубцами позволяли видеть, как пенится вода у подножия скал, но сейчас ночная темнота скрывала все.
– А кровь заговаривать ты умеешь? – спросил конвоир.
Ведьма не отвечала, молча переживая крушение планов. Собственное удивительное спасение и необъяснимое милосердие Бретона только увеличивали ее горе. Магдалена опустив голову, старалась смотреть под ноги – совсем не трудно поскользнуться на мокром, испачканном птицами камне.
– А зубы лечить? – не унимался любопытный мятежник.
Далеко внизу, в бархатной темноте колыхалось сонное море. Море манило Магдалену. Колдунья прикинула, не броситься ли с стены вниз? Валуны помогут ей умереть, прилив подхватит тело, рыбы растащат утопленницу на части и, в конце концов, от последней обитательницы Тинока не останется ничего. Конвоир заметил промедленье ведьмы, но истолковал его неправильно:
– Боишься воды? Не трусь, кому быть сожженным, тот не утонет.
Парень захохотал, сочтя шутку чрезвычайно удачной. Тощая оборванная тетка, посрамленная Бретоном, не казалась ему опасной.
– Странный и бесполезный вы люд – колдуны…
Ссутулившаяся ведьма кое-как брела, пропуская мимо ушей насмешки еретика. Через несколько шагов она запнулась – под ноги попался трупик мертвой птицы. Стена, следуя изгибу береговой линии острова, делала в этом месте резкий поворот. Потревоженная рука отозвалась резкой болью. Магдалена остановилась, солдат, как ни странно, не торопил ее. Полускрытый ночной темнотой, он замолчал и без единого слова стоял всего в двух шагах от колдуньи. В какой-то момент Магдалене показалось, что силуэт конвоира изменился, от него повеяло жутью и пустотой.
– Ты чего?
Ощущение нереальности рассеялось – солдат поймал ведьму за здоровое плечо.
– Пусти!
Только что помышлявшая о добровольной смерти, сейчас Магдалена испытывала панический, парализующий волю страх. Враг сделал короткое, быстрое, неуловимое движение – колдунья не успела осознать, что происходит, она попыталась отпрянуть в сторону с инстинктивной ловкостью загнанной лисы. Лезвие кинжала вошло в бок женщины. Завозились потревоженные птицы в бойнице стены.
– Так-то будет лучше, тетка.
– За что?
Какая-то птица, почти невидимая в темноте, слепо метнулась, натыкаясь на камни.
– Ты не нравишься брату Штокману, – ответил солдат с деловитым равнодушием.
Он ухватил упавшую за густые волосы и запрокинул голову ведьмы, отыскивая на шее удобное для удара место.
– Пусти! Тогда я магией добуду тебе счастье.
– Да замолчишь ты, наконец, шлюха? – беззлобно ругнулся мятежник.
Ослепленная темнотой птица пронзительно, панически крикнула. Магдалена забилась, вырываясь.
– Нет!
– Да тихо ты, не ори, дура…
Солдат попытался зажать колдунье рот, но тут же отдернул укушенный палец. Завозились, шурша перьями, потревоженные птицы.
– Не надо!
Магдалена, загнанная в угол, отчаянно озиралась в поисках спасения – ведьма видела в темноте лучше солдата, но не видела ничего обнадеживающего. Свистел ветер. Издалека доносилась сумрачная песня – ее тянул хор мужских голосов.
Чародейка зажмурилась и мысленно потянулась к средним слоям воздуха, туда, где имеют обыкновение вольно носиться мелкие духи – покровители местных ветров или скал. Струи ветра мчались на недосягаемой высоте, лишь местами прорываясь к самой поверхности моря. Вихрь унес, разметал добрые эфирные сущности, пустота, заполненная ветром и влагой, оставалась безжизненной.
“Призываю тебя, приди!”
Огромное пустое пространство равнодушно молчало. В тонких слоях ночного тумана, среди низко нависших перистых облаков не было никого. Магдалена потянулась выше – туда, где над покрывалом туч, неистово мчался ночной эфир. Могучая, слепая сила, гонимая бичом стихий, рвалась клочьями; цепляясь за обрывки эфира, с хохотом мчались, сцепившись в нечестивый хоровод, демоны, их злобные хари кривились усмешками. Один из чертей игриво подмигнул ведьме и поманил ее длинным, тонким, вооруженным острым когтем перстом. На пальце сиял стальной перстень. Камень, так же, как и глаза беса, горел блеклым, тоскливым, голодным огоньком. Рыло черта покрывала жесткая рыжеватая щетина, космы тумана запутались в его рогах…
– Нет! Сгинь!
Перепугавшись еще больше, Магдалена отпрянула, связь с эфирными слоями прервалась. Солдат дернул женщину за волосы, он не торопился убивать, не желая слишком быстро расставаться с приятным ощущением власти.
Чародейка еще один раз, последний, потянулась мысленно к воздуху и ветру и в тот же миг ощутила, что кроме нее и солдата на гребне стены еще кто-то есть. Новая сущность, маленькая полуразумная душа, светилась яркой, рубиновой точкой, билась крошечным сердцем, мерцала, словно раскаленный уголь, но опасной она не казалась.
“Кто ты?”
Ответа не было. Вернее, был ответ – он коснулся разума колдуньи не словами, а образами – словно шум моря, песня ветра, шелест упругих перьев, взмах широких, белых крыл.
“Это чайка, задремавшая в бойнице” – поняла волшебница.
Птица проснулась, ее теплое сердце часто стучало.
“Помоги!” – мысленно позвала-попросила Магдалена. Должно быть, где-то неподалеку в этот самый момент вспыхнул большой огонь – острые сполохи пламени высветили источенный непогодой камень, засохший птичий помет, россыпь невесомых шелковых перьев. Этого света оказалось достаточно – чайка встрепенулась, поднимаясь на крыло.
Солдат выпустил Магдалену и едва успел заслонить лицо – упругие перья били его по глазам. Чайка вернулась в круг света, еще две птицы круто и сильно взмыли, вырвавшись из бойниц.
“Беги!”
Освободившаяся Магдалена с трудом поднялась на ноги и помчалась вдоль гребня стены.
Она бежала неистово, не обращая внимания на боль. Кровь хлестала из проколотого бока, заливала плащ, стекала по бедрам и ногам. Обычно острое зрение почти отказало чародейке – зато невероятно обострился слух; ночь пела и шуршала, перекатывая гальку рукой прибоя, звенел бесконечно далекий эфир, ветер дул в невидимую свирель, хлопал вымпелами на башнях форта. Ведьма слышала, как дышат во сне дети и стонут, мучаясь горячечной бессонницей, раненые, до нее долетало бряцание оружия и лай бездомных псов, шум крови в собственных висках и хруст стропил башни. И везде – в бойницах стен и меж зубцов затаившегося в молчании форта, на крыше башни и на уступах скал – бились бесчисленные маленькие бесстрашные сердца чаек…
– Спасибо, птицы!
Ответ коснулся не слуха – мысли, слов не было – на Магдалену снова налетело свежее, свободное дуновение моря.
В последних сполохах огня ведьма осмотрелась – в этом месте городская стена спускалась к воде отвесно. Стена была относительно невысока, скал у подножия не было, ленивые волны без гребней скрывали глубокое дно. Колдунья сбросила плащ, шмыгнула меж зубцов стены и, стараясь не переворачиваться плашмя, прыгнула в черную воду.
Вода приняла ее и укрыла с головой, Магдалена изо всех сил заработала здоровой рукой, пытаясь всплыть – в конце концов ей это удалось. Волнение, такое заметное, если смотреть сверху, теперь почти не ощущалось, только время от времени очередная волна заливала виски и уши. От соленой влаги разболелась рана на боку. Чародейка из последних сил поплыла к берегу, оставляя в воде кровавый след.
– Эфир и духи! Помогите!
Эфир угрюмо промолчал, духи куда-то умчались, добрые усталые чайки вернулись в свои бойницы. Только стайка мелких жадных рыбешек суетилась, распознав добычу по запаху крови. Ведьма не на шутку перепугалась, что этот запах привлечет какое-нибудь скользкое чудище – спрута глубин; от сандалий удалось избавиться с трудом, платье намокло и тянуло на дно.
Она перевернулась на спину и полежала на волне, всматриваясь в затянутое тучами, однако заметно посветлевшее небо, потом осторожно поплыла, работая ногами. Время шло, но ничего не менялось, в какой-то момент Магдалене показалось, что она, вместо того, чтобы приближаться к берегу, плывет в открытое море. Колдунья с трудом подавила страх, овладела собой и поплыла еще быстрее. Лицо то и дело заливала волна, пару раз тела коснулся скользкий купол медузы.
– Эфир, помоги!
Волна подхватила живую ношу и с силой метнула ее на прибрежные валуны, колдунья вскрикнула от боли, перевернулась на мелководье, и ползком выбралась на берег. Рука повисла и болела нестерпимо, рана обильно кровоточила, в ушах звенело от потери крови. Несчастная ведьма кое-как подобрала порванное платье и уныло поплелась прочь.
– Будь прокляты мужчины – все они свиньи и собаки, а не люди. И ты, Бретон, обещавший мне жизнь, ты такой же обманщик, как и все!
Под утренним ветерком шумела кипарисовая роща. Почти совсем рассвело, и маленький костер, разведенный между камней, выдавал не свет огня, а витая струйка дыма.
Магдалена принюхалась – к запаху прогоревших веток примешивался запах еды. У костра утроились двое – чернобородый здоровяк с объемистым брюшком любителя выпивки и коренастый рыжий малый плутоватого вида. Дешевый доспех – обшитые пластинами кожаные куртки – выдавал в них наемных пехотинцев императора. Рыжий пехотинец как раз обгладывал телячью кость, но это совсем не мешало ему говорить пакости:
– …А еще рассказывали, что в соседней деревне бес мальчонку из колыбели похитил и бесененком подменил. Тот вырос – бессловесный, ни речь сказать, ни молитву прочесть, только жрал, и, прости меня Господь, говном все пачкал. Хотели люди утопить его, потому что души в таких нет, одна плоть, да бес внутри. Но парень сам умер…
– Врешь ты все, брат Хайни, – лениво отозвался чернобородый.
– Не вру, клянусь питейным рогом святого Никлауса! А еще, слышал, знатная дама, из фон Вормсов, перед зеркалом стоя, в стекле том увидела не лицо свое благородное, а мерзкую задницу дьяволову, который оную за спиной баронессиной нагло обнажил и предъявил…
Чернобородый, не выдержав, захохотал. Ведьма подобралась поближе. Шум в ушах усилился, Магдалена посмотрела вниз и с ужасом обнаружила, что ее босые ступни покраснели от крови, которая стекала из вспоротого бока по ногам.
“Помогите!” – хотела крикнуть чародейка, но сумела только пробормотать что-то невнятное, колени ее ослабели и беглянка ничком рухнула в жесткие заросли, потеряв сознание.
Хайни Ладер попытался кинжалом расколоть кость уведенного с вечера теленка, но попытки его не увенчались успехом. Он с досадой отбросил начисто обглоданный мослак.
– Эй, Лакомка, ты слышал?
– Чего слышал?
– Разрази меня гром – здесь трещали кусты. Не профос ли наш идет?
– Едва ли. Пошли, посмотрим…
Друзья вломились в заросли. Среди камней и чахлых кустиков сухих трав, обняв руками крутобокий камень, ничком лежала женщина. Ее платье было порвано и испачкано кровью, густые длинные волосы разметались в беспорядке. Хайни перевернул незнакомку. Раскосые глаза оказались закрыты, бледное лицо с высокими скулами показалось ему красиво-скорбным.
– Помоги ее поднять, Лакомка.
– Что с ней?
– Рука вывернута.
– Муж побил, наверное.
– Это вряд ли. Ей проткнули бок ножом, платье мокрое, в волосах водоросли.
– Небесный Гром! Она, похоже, в одиночку переплыла залив.
– Отважная тетка. Это еретичка из Толоссы.
– Святой Регинвальд, спаси наши души от мерзких еретиков! Так чего ты возишься? Оставь ее! Или, может, отнесем к капеллану? За бретонистов должны давать награду.
– Куда теперь?
– Лезь наверх, потом налево. Я доведу тебя до самой насыпи.
Ведьма робко шла по гребню стены, запахнув плащ и придерживая больную руку, сзади топали кованые башмаки “доброго брата”. Камень под ногами осклиз от дождевой влаги, морских брызг и птичьего помета. Днем расстояния между зубцами позволяли видеть, как пенится вода у подножия скал, но сейчас ночная темнота скрывала все.
– А кровь заговаривать ты умеешь? – спросил конвоир.
Ведьма не отвечала, молча переживая крушение планов. Собственное удивительное спасение и необъяснимое милосердие Бретона только увеличивали ее горе. Магдалена опустив голову, старалась смотреть под ноги – совсем не трудно поскользнуться на мокром, испачканном птицами камне.
– А зубы лечить? – не унимался любопытный мятежник.
Далеко внизу, в бархатной темноте колыхалось сонное море. Море манило Магдалену. Колдунья прикинула, не броситься ли с стены вниз? Валуны помогут ей умереть, прилив подхватит тело, рыбы растащат утопленницу на части и, в конце концов, от последней обитательницы Тинока не останется ничего. Конвоир заметил промедленье ведьмы, но истолковал его неправильно:
– Боишься воды? Не трусь, кому быть сожженным, тот не утонет.
Парень захохотал, сочтя шутку чрезвычайно удачной. Тощая оборванная тетка, посрамленная Бретоном, не казалась ему опасной.
– Странный и бесполезный вы люд – колдуны…
Ссутулившаяся ведьма кое-как брела, пропуская мимо ушей насмешки еретика. Через несколько шагов она запнулась – под ноги попался трупик мертвой птицы. Стена, следуя изгибу береговой линии острова, делала в этом месте резкий поворот. Потревоженная рука отозвалась резкой болью. Магдалена остановилась, солдат, как ни странно, не торопил ее. Полускрытый ночной темнотой, он замолчал и без единого слова стоял всего в двух шагах от колдуньи. В какой-то момент Магдалене показалось, что силуэт конвоира изменился, от него повеяло жутью и пустотой.
– Ты чего?
Ощущение нереальности рассеялось – солдат поймал ведьму за здоровое плечо.
– Пусти!
Только что помышлявшая о добровольной смерти, сейчас Магдалена испытывала панический, парализующий волю страх. Враг сделал короткое, быстрое, неуловимое движение – колдунья не успела осознать, что происходит, она попыталась отпрянуть в сторону с инстинктивной ловкостью загнанной лисы. Лезвие кинжала вошло в бок женщины. Завозились потревоженные птицы в бойнице стены.
– Так-то будет лучше, тетка.
– За что?
Какая-то птица, почти невидимая в темноте, слепо метнулась, натыкаясь на камни.
– Ты не нравишься брату Штокману, – ответил солдат с деловитым равнодушием.
Он ухватил упавшую за густые волосы и запрокинул голову ведьмы, отыскивая на шее удобное для удара место.
– Пусти! Тогда я магией добуду тебе счастье.
– Да замолчишь ты, наконец, шлюха? – беззлобно ругнулся мятежник.
Ослепленная темнотой птица пронзительно, панически крикнула. Магдалена забилась, вырываясь.
– Нет!
– Да тихо ты, не ори, дура…
Солдат попытался зажать колдунье рот, но тут же отдернул укушенный палец. Завозились, шурша перьями, потревоженные птицы.
– Не надо!
Магдалена, загнанная в угол, отчаянно озиралась в поисках спасения – ведьма видела в темноте лучше солдата, но не видела ничего обнадеживающего. Свистел ветер. Издалека доносилась сумрачная песня – ее тянул хор мужских голосов.
Чародейка зажмурилась и мысленно потянулась к средним слоям воздуха, туда, где имеют обыкновение вольно носиться мелкие духи – покровители местных ветров или скал. Струи ветра мчались на недосягаемой высоте, лишь местами прорываясь к самой поверхности моря. Вихрь унес, разметал добрые эфирные сущности, пустота, заполненная ветром и влагой, оставалась безжизненной.
“Призываю тебя, приди!”
Огромное пустое пространство равнодушно молчало. В тонких слоях ночного тумана, среди низко нависших перистых облаков не было никого. Магдалена потянулась выше – туда, где над покрывалом туч, неистово мчался ночной эфир. Могучая, слепая сила, гонимая бичом стихий, рвалась клочьями; цепляясь за обрывки эфира, с хохотом мчались, сцепившись в нечестивый хоровод, демоны, их злобные хари кривились усмешками. Один из чертей игриво подмигнул ведьме и поманил ее длинным, тонким, вооруженным острым когтем перстом. На пальце сиял стальной перстень. Камень, так же, как и глаза беса, горел блеклым, тоскливым, голодным огоньком. Рыло черта покрывала жесткая рыжеватая щетина, космы тумана запутались в его рогах…
– Нет! Сгинь!
Перепугавшись еще больше, Магдалена отпрянула, связь с эфирными слоями прервалась. Солдат дернул женщину за волосы, он не торопился убивать, не желая слишком быстро расставаться с приятным ощущением власти.
Чародейка еще один раз, последний, потянулась мысленно к воздуху и ветру и в тот же миг ощутила, что кроме нее и солдата на гребне стены еще кто-то есть. Новая сущность, маленькая полуразумная душа, светилась яркой, рубиновой точкой, билась крошечным сердцем, мерцала, словно раскаленный уголь, но опасной она не казалась.
“Кто ты?”
Ответа не было. Вернее, был ответ – он коснулся разума колдуньи не словами, а образами – словно шум моря, песня ветра, шелест упругих перьев, взмах широких, белых крыл.
“Это чайка, задремавшая в бойнице” – поняла волшебница.
Птица проснулась, ее теплое сердце часто стучало.
“Помоги!” – мысленно позвала-попросила Магдалена. Должно быть, где-то неподалеку в этот самый момент вспыхнул большой огонь – острые сполохи пламени высветили источенный непогодой камень, засохший птичий помет, россыпь невесомых шелковых перьев. Этого света оказалось достаточно – чайка встрепенулась, поднимаясь на крыло.
Солдат выпустил Магдалену и едва успел заслонить лицо – упругие перья били его по глазам. Чайка вернулась в круг света, еще две птицы круто и сильно взмыли, вырвавшись из бойниц.
“Беги!”
Освободившаяся Магдалена с трудом поднялась на ноги и помчалась вдоль гребня стены.
Она бежала неистово, не обращая внимания на боль. Кровь хлестала из проколотого бока, заливала плащ, стекала по бедрам и ногам. Обычно острое зрение почти отказало чародейке – зато невероятно обострился слух; ночь пела и шуршала, перекатывая гальку рукой прибоя, звенел бесконечно далекий эфир, ветер дул в невидимую свирель, хлопал вымпелами на башнях форта. Ведьма слышала, как дышат во сне дети и стонут, мучаясь горячечной бессонницей, раненые, до нее долетало бряцание оружия и лай бездомных псов, шум крови в собственных висках и хруст стропил башни. И везде – в бойницах стен и меж зубцов затаившегося в молчании форта, на крыше башни и на уступах скал – бились бесчисленные маленькие бесстрашные сердца чаек…
– Спасибо, птицы!
Ответ коснулся не слуха – мысли, слов не было – на Магдалену снова налетело свежее, свободное дуновение моря.
В последних сполохах огня ведьма осмотрелась – в этом месте городская стена спускалась к воде отвесно. Стена была относительно невысока, скал у подножия не было, ленивые волны без гребней скрывали глубокое дно. Колдунья сбросила плащ, шмыгнула меж зубцов стены и, стараясь не переворачиваться плашмя, прыгнула в черную воду.
Вода приняла ее и укрыла с головой, Магдалена изо всех сил заработала здоровой рукой, пытаясь всплыть – в конце концов ей это удалось. Волнение, такое заметное, если смотреть сверху, теперь почти не ощущалось, только время от времени очередная волна заливала виски и уши. От соленой влаги разболелась рана на боку. Чародейка из последних сил поплыла к берегу, оставляя в воде кровавый след.
– Эфир и духи! Помогите!
Эфир угрюмо промолчал, духи куда-то умчались, добрые усталые чайки вернулись в свои бойницы. Только стайка мелких жадных рыбешек суетилась, распознав добычу по запаху крови. Ведьма не на шутку перепугалась, что этот запах привлечет какое-нибудь скользкое чудище – спрута глубин; от сандалий удалось избавиться с трудом, платье намокло и тянуло на дно.
Она перевернулась на спину и полежала на волне, всматриваясь в затянутое тучами, однако заметно посветлевшее небо, потом осторожно поплыла, работая ногами. Время шло, но ничего не менялось, в какой-то момент Магдалене показалось, что она, вместо того, чтобы приближаться к берегу, плывет в открытое море. Колдунья с трудом подавила страх, овладела собой и поплыла еще быстрее. Лицо то и дело заливала волна, пару раз тела коснулся скользкий купол медузы.
– Эфир, помоги!
Волна подхватила живую ношу и с силой метнула ее на прибрежные валуны, колдунья вскрикнула от боли, перевернулась на мелководье, и ползком выбралась на берег. Рука повисла и болела нестерпимо, рана обильно кровоточила, в ушах звенело от потери крови. Несчастная ведьма кое-как подобрала порванное платье и уныло поплелась прочь.
– Будь прокляты мужчины – все они свиньи и собаки, а не люди. И ты, Бретон, обещавший мне жизнь, ты такой же обманщик, как и все!
Под утренним ветерком шумела кипарисовая роща. Почти совсем рассвело, и маленький костер, разведенный между камней, выдавал не свет огня, а витая струйка дыма.
Магдалена принюхалась – к запаху прогоревших веток примешивался запах еды. У костра утроились двое – чернобородый здоровяк с объемистым брюшком любителя выпивки и коренастый рыжий малый плутоватого вида. Дешевый доспех – обшитые пластинами кожаные куртки – выдавал в них наемных пехотинцев императора. Рыжий пехотинец как раз обгладывал телячью кость, но это совсем не мешало ему говорить пакости:
– …А еще рассказывали, что в соседней деревне бес мальчонку из колыбели похитил и бесененком подменил. Тот вырос – бессловесный, ни речь сказать, ни молитву прочесть, только жрал, и, прости меня Господь, говном все пачкал. Хотели люди утопить его, потому что души в таких нет, одна плоть, да бес внутри. Но парень сам умер…
– Врешь ты все, брат Хайни, – лениво отозвался чернобородый.
– Не вру, клянусь питейным рогом святого Никлауса! А еще, слышал, знатная дама, из фон Вормсов, перед зеркалом стоя, в стекле том увидела не лицо свое благородное, а мерзкую задницу дьяволову, который оную за спиной баронессиной нагло обнажил и предъявил…
Чернобородый, не выдержав, захохотал. Ведьма подобралась поближе. Шум в ушах усилился, Магдалена посмотрела вниз и с ужасом обнаружила, что ее босые ступни покраснели от крови, которая стекала из вспоротого бока по ногам.
“Помогите!” – хотела крикнуть чародейка, но сумела только пробормотать что-то невнятное, колени ее ослабели и беглянка ничком рухнула в жесткие заросли, потеряв сознание.
Хайни Ладер попытался кинжалом расколоть кость уведенного с вечера теленка, но попытки его не увенчались успехом. Он с досадой отбросил начисто обглоданный мослак.
– Эй, Лакомка, ты слышал?
– Чего слышал?
– Разрази меня гром – здесь трещали кусты. Не профос ли наш идет?
– Едва ли. Пошли, посмотрим…
Друзья вломились в заросли. Среди камней и чахлых кустиков сухих трав, обняв руками крутобокий камень, ничком лежала женщина. Ее платье было порвано и испачкано кровью, густые длинные волосы разметались в беспорядке. Хайни перевернул незнакомку. Раскосые глаза оказались закрыты, бледное лицо с высокими скулами показалось ему красиво-скорбным.
– Помоги ее поднять, Лакомка.
– Что с ней?
– Рука вывернута.
– Муж побил, наверное.
– Это вряд ли. Ей проткнули бок ножом, платье мокрое, в волосах водоросли.
– Небесный Гром! Она, похоже, в одиночку переплыла залив.
– Отважная тетка. Это еретичка из Толоссы.
– Святой Регинвальд, спаси наши души от мерзких еретиков! Так чего ты возишься? Оставь ее! Или, может, отнесем к капеллану? За бретонистов должны давать награду.