Страница:
– Я вижу, ты любишь свою хозяйку. За что? Раз у нее нет души, она не может испытывать привязанности ни к кому, и твоя верность в конечном счете все равно останется без награды.
Людвигу показалось, что Анна гордо выпрямилась, хотя темнота скрывала все.
– Она взяла на службу меня, женщину из рода альвисов. А ведь для таких, как я, после битвы у озера Слез открыты лишь две дороги – стать нищенкой или дешевой шлюхой. Вам не понять. Вы никогда не были отверженным…
– Поэтому ты молчала о Маргарите, когда тебя обвинили в ведьмовстве?
– Да. Господин барон уже приходил ко мне сюда, он хочет, чтобы я взяла на себя грех и ложно призналась в том, что была оборотнем. Ради моей хозяйки я бы пошла на такое, но лгать по приказу убийцы моего народа не стану.
Невидимый Хайни фыркнул:
– Узнаю пещерную бабу! Можно подумать, твои бешеные родственнички нас не убивали.
– Успокойтесь! Хватит, Хайни! И ты, Анна, оставь его в покое, не спорь. Нам нужно подумать, как выбраться отсюда. Наверху есть кто-то, кто мог бы помочь?
– Не думаю, господин богослов. Меня все здесь ненавидели, а вы – чужак. К тому же люди в замке опасаются ярости барона…
Наверху послышался шум. Что-то сдвинулось, открылся светлый прямоугольник выхода. В темницу заглядывал человек. Бледное лицо принадлежало Мартину Шарфенбергу.
– Эй, вы еще не сдохли, любезные?
Людвиг вышел на середину подвала и поднял лицо к свету.
– Как видите, нет, дорогой хозяин этих роскошных апартаментов для гостей.
– Вот и замечательно. Мне нужно поговорить с вами.
– Сначала вам бы следовало выпустить нас из темницы.
– Идея любопытна, но я ее обдумаю потом. Все зависит от того, как пойдет наш разговор.
– Ну что ж, я вас слушаю.
– Я хочу безделицы, мой любезный ученый, – ваших профессиональных услуг. И готов заплатить за них высокую цену.
– Вообще-то, я не алхимик, а богослов и не умею делать золота.
– Речь не о золоте.
– Тогда что?
– Сначала позвольте напомнить вам одну историю. Возможно, вы слышали легенду о графах Раймондин? О тех, чьей матерью была получившая в награду бессмертную душу фея Мелисента?
– Красивая легенда. Чего же вы хотите от меня?
– Я нуждаюсь в вашей помощи – дайте душу Маргарите.
– Зачем?
– Я люблю ее.
– Послушайте, Мартин, с чего вы взяли, что я способен раздавать души? Это не под силу даже святым. Если вам до такой степени дорог этот демон-суккуб, езжайте к монахам, отшельникам, молите бога, жертвуйте на храмы, черт вас дери, но выпустите из темницы безвестного богослова, столь же далекого от святости, сколь и любой забулдыга-студент в Эбертале.
– Вы думаете, я не молился? Небо молчит. Поэтому я обращаюсь к вам.
– Но я-то здесь ни при чем.
– Хватит! Довольно уверток, лжец! Вы думаете, я не узнал вас? Да! Время меняет человека. Но я слишком хорошо запомнил величайшего еретика Империи. Пять лет назад. Эберталь. Позорный столб на площади! Я не забыл, как этот человек бежал, да, бежал, не дожидаясь костра, бежал так, что три сотни людей на один день и одну ночь потеряли рассудок, а многие – многие потом так и не вспомнили его лицо! Но я помню. И прошу вас… Умоляю… Дайте душу Маргарите…
Людвиг фон Фирхоф долго молчал. Мартин терпеливо ждал, стоя на коленях у открытого люка над каменным мешком.
– Я выслушал вас, Мартин. Поймите и вы меня. Я хотел бы вам помочь, клянусь. Даже не спасая свою жизнь, но по доброй воле. Не могу. Наука, как общепризнанная, так и гонимая «Господними псами», не в силах создать живую душу. Простите.
– Так подыхай же здесь сам, как собака!
Взбешенный Мартин с грохотом захлопнул люк, и в подземелье вернулась тьма.
– Ты все молчишь, Хайни… Сердишься?
– Эх, господин Людвиг! Я человек простой, меня в жизни много раз обманывали, но так, как вы, – никто. Если вы еретик, так и идите своей еретической дорогой, и нечего честных людей в свои богомерзкие делишки впутывать. Это вам, важному и славному преступнику, жизнь не дорога, а простые люди – они жить хотят. А я вам помогал, дрался за вас…
– Мне очень жаль, что так вышло, Хайни.
– Раньше надо было жалеть…
Служанка тихо сидела в углу, почти не подавая признаков жизни. Трудно было сказать, сколько прошло времени. После того, как разгневанный Мартин убрался прочь, люк уже не открывался, узникам не давали ни воды, ни пищи. Время шло, о них, кажется, забыли.
Голод и жажда еще не стали нестерпимыми, но уже существенно напоминали о себе.
– Может, инквизиция сюда нагрянет, – с надеждой высказался наемник. – Тогда она хоть подвал откроет, нас на свет божий извлечет…
Служанка фыркнула.
– Теленок надеется на милосердие хорька.
– Молчи, альвисианка. Это тебе с еретиком плохо придется, а я человек честный, неграмотный и вообще здесь ни при чем.
Женщина захохотала грудным смехом.
– Что неграмотный, это я верю, солдат. А вот насчет остального сомнительно.
Хайни, против обыкновения, не стал с ней спорить. Время тянулось медленно, в подземелье становилось душно. Немного воздуха сюда все же проникало, иначе бы пленники давно задохнулись, однако силы людей быстро таяли.
– Жаль все-таки, что вы не такой великий колдун, чтобы душу создать, господин Людвиг.
– Анна, расскажи мне о своем народе.
– Зачем? Книгу-то вам уже не написать.
– Все равно.
– Лучше я балладу спою.
Наступила тишина. Тишина сплелась с темнотой, и вместе они заполнили пространство.
– Эй, что это?
Заскрипел и распахнулся люк в потолке. Хлынул показавшийся необычайно ярким свет факелов. Над черной пастью подземелья склонились два лица. Бледный девичий абрис со впалыми щеками и безобразная обезьянья мордочка, принадлежавшая то ли ребенку, то ли карлику. Девушка, улыбаясь неосознанной младенческой улыбкой, неловко разматывала перепутанный клубок. На дно ямы упал конец веревочной лестницы.
– А вы уверены, благородная Маргарита, что нам следует помогать этим странным существам?
Карлик, стоявший на краю ямы, подбоченился, гордо выпрямился, как участник ученого диспута. Девушка кивнула.
– Ну что ж, раз благородная Маргарита уверена, вылезайте, странники.
Карлик сделал широкий жест.
– Лезь, Анна.
Женщина довольно ловко выбралась наверх. За нею последовал наемник. Людвиг фон Фирхоф вскарабкался по лестнице последним.
Маргарита подняла на него темные глаза, сейчас в них не было ни демонического блеска, ни магии обольщения – Людвиг заметил ниточки ранних морщин меж бровями, покрасневшие белки. Он знал, что телесная оболочка демонов – только видимость, но существо, которое все звали Маргаритой, сейчас казалось самой обыкновенной девушкой: усталой, испуганной, не слишком красивой.
– Спасибо тебе, Маргарита.
Демон улыбнулся тонким ртом, но ничего не ответил. Карлик дернул Людвига за рукав.
– Если почтенные странники хотят благополучно отбыть из нашего гостеприимного бурга, им ой как стоит поторопиться…
Беглецы и спасители без помех миновали крутую каменную лестницу, узкие коридоры цитадели и вышли к воротам бурга. Стоял ясный вечер, когда ласковое тепло весеннего дня осторожно уступает свои права осторожной прохладе ночи. Часовой спал сидя, прислонившись спиною к стене и уронив голову на скрещенные руки. Маргарита лукаво улыбнулась – Людвиг не сомневался, что тут не обошлось без проделок демона. Оседланные лошади ждали всадников за мостом. Вещи фон Фирхофа и Хайни оказались на месте. Нашлась и третья лошадь – для Анны.
– Вы, почтенные странники, разумеется, ничем не заслужили такой чести, но моя хозяйка решила отдать вам вот это на память… – карлик протянул ученому толстую книгу, завернутую в холст. «История Hortus Alvis». Людвиг поклонился.
– Прощайте, госпожа Маргарита. Пусть судьба поможет вам обрести бессмертную душу.
Всадники тронули лошадей. До тех пор, пока они не скрылись из виду, у ворот бурга стояли двое – одна фигурка чуть побольше, другая совсем маленькая. Через четыре лиги дороги беглецов разошлись. Анна Рей, женщина из народа альвисов, повернула коня на юг, там, в поселках у каменоломен Фробурга, жили ее соплеменники. Все еще сердитый Хайни Ладер, не прощаясь с бывшим хозяином, двинулся на запад. Человек, известный нам под именем Людвиг фон Фирхоф, еретик, по следу которого уже пять лет безуспешно шли «псы Господни», поспешил на восток – туда, где лежала граница счастливой Священной Церенской Империи…
– Постойте, хозяин!
Людвиг остановил коня.
Во весь опор, поднимая клубы пыли, скакал ему вслед Хайни Ладер, бывший наемник Империи, бывший проводник и бывший слуга.
– Погодите, я с вами!
– Ты хорошо подумал?
– Да что тут думать-то? С еретиком поведешься – от него и наберешься. Не могу я назад вернуться – не хочу к святым отцам в подвалы на допрос.
– Не торопись, подумай как следует. Меня будут искать. Ты еще можешь выбрать собственную дорогу.
– У меня теперь одна дорога, господин Людвиг. Куда вы, туда и я. Это ради вас барышня Маргарита подвал открыла. Стало быть, вы мне жизнь спасли.
– Ну что ж, тогда вперед. У «псов Господа» острые клыки и быстрые ноги, а нам предстоит дальний путь.
Двое всадников, скачущих во весь опор, быстро превращались в крошечные точки у самого горизонта, там, где освещенная солнцем зелень холмов сливается с синим сиянием неба.
– Господин Людвиг!
– Что?
– Меня что до сих пор удивляет – как это барышня Маргарита своими ручками беленькими арбалет натянуть сумела?
– А никак. Она этого не делала, Хайни. Суккубы не стреляют из арбалетов.
– Так кто же это сделал? Меня любопытство замучило.
– Ты удивишься, друг мой…
– Почему?
– Потому что… Я не знаю.
ИНТЕРЛЮДИЯ
Глава 2
Май – август 7010 года от Сотворения Мира.
Поросшие скользкой зеленью камни едва прикрыты слоем прозрачной воды – невиданная жара заставила обмелеть речушку. Вода покинула берега, обнажились окаменевшие от времени бревна – сваи старого моста. Зной, тишина и безветрие.
Тишина оказалась недолгой. Старый настил моста задрожал под ударами копыт, уронил в воду тучу мелкой древесной трухи.
– Вперед!
Испуганными воробьями разлетелись дети, степенные матери поспешно прикрывали двери. Отряд, стрелой промчавшись по единственной улице приграничной деревни, лишь на минуту остановился у самого большого и нарядного дома. Хозяин не сразу понял, что нужно капитану этих людей, то ли солдат, то ли монахов.
– Где он?
– Кто?
Зашуршал свиток, извлекаемый из седельной сумки.
– Преступник роста среднего, волосы имеет русые, глаза светлые, лет от роду тридцать шесть. Особые приметы – шрам на ладони левой руки.
Хозяин оживился, махнул рукой, показывая на восток. Солдаты уже тронули коней, а он все пытался продолжить поспешно-угодливые объяснения. Еще постоял, глядя вслед, потом вернулся в дом и, заметив в глазах жены безмолвный вопрос, коротко уронил:
– Они.
Тем временем отряд миновал селение, вихрем промчался по дороге, рассекшей пополам рощу, галопом вышел к широкой реке, принявшей в себя воды деревенского ручья.
– Вот он!
На дальнем берегу, миновав плавный изгиб русла, быстро удалялись два силуэта – видно, всадники, не разбирая дороги, неслись во весь опор.
– Проверить дно!
– Здесь нет брода, брат Ульрих, – переправа выше по течению.
– Собьешь стрелой?
– Которого? На таком расстоянии оба одинаковы, как два яйца в гнезде малиновки.
– Любого.
Спешившийся лучник натянул тетиву, прицелился. Стрела ушла к горизонту, бессильно и бесполезно пронзив летний зной.
– Далеко. Поздно.
Азартные преследователи уже поворачивали коней в сторону брода.
– Стойте. Прекратить погоню. Там, за рекой, кончаются земли Империи.
– Жаль, капитан, крупная птица улетела.
– Еще ничего не потеряно.
– Почему?
– Перелетные птицы рано или поздно возвращаются.
Стоял летний полдень, над людьми в раскаленных солнцем кольчугах и разгоряченными лошадьми вились слепни.
Солдат молча, со значением, кивнул.
На широких деревянных лавках, за простыми столами шумно веселились гости.
Город Оводец – перекресток дорог. На западе – великая Империя, еще далее, на закат – таинственная земля Уэсток. На восход – несметное множество городов. Каждый город, хотя бы обнесенный частоколом, имеет своего, и весьма гордого, правителя, пусть подданные князей-соседей и говорят на одном языке. Еще восточнее и южнее – пустые земли, степь и таинственные южные страны. Пути человеческие вьются причудливыми извивами нити, сплетаясь в сеть событий и встреч, которая год за годом незримо покрывает землю. Кого только не встретишь в питейных домах Оводца!
Когда удаляется ночь, но еще не смеет прийти утро, тени, слепые и незримые, тихо слетаются из глухих лесов, топких болот, от туманов озер на свет очага, на тепло живой человеческой души. Потому и не веселят душу более ни хмельной напиток, ни крепкие шутки. И смутно душе человека в этот предутренний час.
– Песню! Песню! – горланили неуемные гуляки. Кто-то затянул хрипло, но сильно, не подыгрывая себе ни на чем. Хор голосов немедленно подхватил лихой припев.
В самом углу кабака, там, где сходятся стены, сложенные из целых древесных стволов, за столом притулились двое. Чернобородый орлиноносый здоровяк, в рясе, подпоясанной веревкой, и чужеземец с холодными светлыми глазами. Двое, не обращая внимания на шум, гам и нестройное пение, беседовали на языке священных книг.
– …чужеземец ты! И нет в тебе понимания…
– Sapienti sat [12]. Отчего же, отец Репей? Я человек. Человек всегда поймет человека…
– А я отверзну уста свои, и среди поношения узришь ты истину святую, кою предки наши кровию написали для потомков своих, сирых и бессильных! Нельзя договориться с драконом, ибо имя его – Враг, и не делить он пришел в дом твой, но пожрать все без остатка! И видеть желает мужей наших в грязи и рубище, с колодкой раба на шее, а жен и дев в бессилии и доступности чреслам его!
Людвигу показалось, что Анна гордо выпрямилась, хотя темнота скрывала все.
– Она взяла на службу меня, женщину из рода альвисов. А ведь для таких, как я, после битвы у озера Слез открыты лишь две дороги – стать нищенкой или дешевой шлюхой. Вам не понять. Вы никогда не были отверженным…
– Поэтому ты молчала о Маргарите, когда тебя обвинили в ведьмовстве?
– Да. Господин барон уже приходил ко мне сюда, он хочет, чтобы я взяла на себя грех и ложно призналась в том, что была оборотнем. Ради моей хозяйки я бы пошла на такое, но лгать по приказу убийцы моего народа не стану.
Невидимый Хайни фыркнул:
– Узнаю пещерную бабу! Можно подумать, твои бешеные родственнички нас не убивали.
– Успокойтесь! Хватит, Хайни! И ты, Анна, оставь его в покое, не спорь. Нам нужно подумать, как выбраться отсюда. Наверху есть кто-то, кто мог бы помочь?
– Не думаю, господин богослов. Меня все здесь ненавидели, а вы – чужак. К тому же люди в замке опасаются ярости барона…
Наверху послышался шум. Что-то сдвинулось, открылся светлый прямоугольник выхода. В темницу заглядывал человек. Бледное лицо принадлежало Мартину Шарфенбергу.
– Эй, вы еще не сдохли, любезные?
Людвиг вышел на середину подвала и поднял лицо к свету.
– Как видите, нет, дорогой хозяин этих роскошных апартаментов для гостей.
– Вот и замечательно. Мне нужно поговорить с вами.
– Сначала вам бы следовало выпустить нас из темницы.
– Идея любопытна, но я ее обдумаю потом. Все зависит от того, как пойдет наш разговор.
– Ну что ж, я вас слушаю.
– Я хочу безделицы, мой любезный ученый, – ваших профессиональных услуг. И готов заплатить за них высокую цену.
– Вообще-то, я не алхимик, а богослов и не умею делать золота.
– Речь не о золоте.
– Тогда что?
– Сначала позвольте напомнить вам одну историю. Возможно, вы слышали легенду о графах Раймондин? О тех, чьей матерью была получившая в награду бессмертную душу фея Мелисента?
– Красивая легенда. Чего же вы хотите от меня?
– Я нуждаюсь в вашей помощи – дайте душу Маргарите.
– Зачем?
– Я люблю ее.
– Послушайте, Мартин, с чего вы взяли, что я способен раздавать души? Это не под силу даже святым. Если вам до такой степени дорог этот демон-суккуб, езжайте к монахам, отшельникам, молите бога, жертвуйте на храмы, черт вас дери, но выпустите из темницы безвестного богослова, столь же далекого от святости, сколь и любой забулдыга-студент в Эбертале.
– Вы думаете, я не молился? Небо молчит. Поэтому я обращаюсь к вам.
– Но я-то здесь ни при чем.
– Хватит! Довольно уверток, лжец! Вы думаете, я не узнал вас? Да! Время меняет человека. Но я слишком хорошо запомнил величайшего еретика Империи. Пять лет назад. Эберталь. Позорный столб на площади! Я не забыл, как этот человек бежал, да, бежал, не дожидаясь костра, бежал так, что три сотни людей на один день и одну ночь потеряли рассудок, а многие – многие потом так и не вспомнили его лицо! Но я помню. И прошу вас… Умоляю… Дайте душу Маргарите…
Людвиг фон Фирхоф долго молчал. Мартин терпеливо ждал, стоя на коленях у открытого люка над каменным мешком.
– Я выслушал вас, Мартин. Поймите и вы меня. Я хотел бы вам помочь, клянусь. Даже не спасая свою жизнь, но по доброй воле. Не могу. Наука, как общепризнанная, так и гонимая «Господними псами», не в силах создать живую душу. Простите.
– Так подыхай же здесь сам, как собака!
Взбешенный Мартин с грохотом захлопнул люк, и в подземелье вернулась тьма.
– Ты все молчишь, Хайни… Сердишься?
– Эх, господин Людвиг! Я человек простой, меня в жизни много раз обманывали, но так, как вы, – никто. Если вы еретик, так и идите своей еретической дорогой, и нечего честных людей в свои богомерзкие делишки впутывать. Это вам, важному и славному преступнику, жизнь не дорога, а простые люди – они жить хотят. А я вам помогал, дрался за вас…
– Мне очень жаль, что так вышло, Хайни.
– Раньше надо было жалеть…
Служанка тихо сидела в углу, почти не подавая признаков жизни. Трудно было сказать, сколько прошло времени. После того, как разгневанный Мартин убрался прочь, люк уже не открывался, узникам не давали ни воды, ни пищи. Время шло, о них, кажется, забыли.
Голод и жажда еще не стали нестерпимыми, но уже существенно напоминали о себе.
– Может, инквизиция сюда нагрянет, – с надеждой высказался наемник. – Тогда она хоть подвал откроет, нас на свет божий извлечет…
Служанка фыркнула.
– Теленок надеется на милосердие хорька.
– Молчи, альвисианка. Это тебе с еретиком плохо придется, а я человек честный, неграмотный и вообще здесь ни при чем.
Женщина захохотала грудным смехом.
– Что неграмотный, это я верю, солдат. А вот насчет остального сомнительно.
Хайни, против обыкновения, не стал с ней спорить. Время тянулось медленно, в подземелье становилось душно. Немного воздуха сюда все же проникало, иначе бы пленники давно задохнулись, однако силы людей быстро таяли.
– Жаль все-таки, что вы не такой великий колдун, чтобы душу создать, господин Людвиг.
– Анна, расскажи мне о своем народе.
– Зачем? Книгу-то вам уже не написать.
– Все равно.
– Лучше я балладу спою.
– Женщина, скажу как солдат – лучше бы ты промолчала.
В подземных пещерах угрюмых холмов
Жила изначальная тьма.
Убежище, дом и родительский кров
Она нам когда-то дала.
Но к жизни рожденный стремится найти
Ему предначертанный свет.
И так оказалось, что к свету пути
Иного, чем меч, у нас нет.
Мы выйти под небо хотели – и вот
Под солнечным светом лежат
Те братья, чей вечно закончен поход,
Они не вернутся назад.
А те, что остались, – их путь стороной,
Туда, где земные пути,
Быть может, забвенье дадут, но покой
Уже никогда не найти.
Наступила тишина. Тишина сплелась с темнотой, и вместе они заполнили пространство.
– Эй, что это?
Заскрипел и распахнулся люк в потолке. Хлынул показавшийся необычайно ярким свет факелов. Над черной пастью подземелья склонились два лица. Бледный девичий абрис со впалыми щеками и безобразная обезьянья мордочка, принадлежавшая то ли ребенку, то ли карлику. Девушка, улыбаясь неосознанной младенческой улыбкой, неловко разматывала перепутанный клубок. На дно ямы упал конец веревочной лестницы.
– А вы уверены, благородная Маргарита, что нам следует помогать этим странным существам?
Карлик, стоявший на краю ямы, подбоченился, гордо выпрямился, как участник ученого диспута. Девушка кивнула.
– Ну что ж, раз благородная Маргарита уверена, вылезайте, странники.
Карлик сделал широкий жест.
– Лезь, Анна.
Женщина довольно ловко выбралась наверх. За нею последовал наемник. Людвиг фон Фирхоф вскарабкался по лестнице последним.
Маргарита подняла на него темные глаза, сейчас в них не было ни демонического блеска, ни магии обольщения – Людвиг заметил ниточки ранних морщин меж бровями, покрасневшие белки. Он знал, что телесная оболочка демонов – только видимость, но существо, которое все звали Маргаритой, сейчас казалось самой обыкновенной девушкой: усталой, испуганной, не слишком красивой.
– Спасибо тебе, Маргарита.
Демон улыбнулся тонким ртом, но ничего не ответил. Карлик дернул Людвига за рукав.
– Если почтенные странники хотят благополучно отбыть из нашего гостеприимного бурга, им ой как стоит поторопиться…
Беглецы и спасители без помех миновали крутую каменную лестницу, узкие коридоры цитадели и вышли к воротам бурга. Стоял ясный вечер, когда ласковое тепло весеннего дня осторожно уступает свои права осторожной прохладе ночи. Часовой спал сидя, прислонившись спиною к стене и уронив голову на скрещенные руки. Маргарита лукаво улыбнулась – Людвиг не сомневался, что тут не обошлось без проделок демона. Оседланные лошади ждали всадников за мостом. Вещи фон Фирхофа и Хайни оказались на месте. Нашлась и третья лошадь – для Анны.
– Вы, почтенные странники, разумеется, ничем не заслужили такой чести, но моя хозяйка решила отдать вам вот это на память… – карлик протянул ученому толстую книгу, завернутую в холст. «История Hortus Alvis». Людвиг поклонился.
– Прощайте, госпожа Маргарита. Пусть судьба поможет вам обрести бессмертную душу.
Всадники тронули лошадей. До тех пор, пока они не скрылись из виду, у ворот бурга стояли двое – одна фигурка чуть побольше, другая совсем маленькая. Через четыре лиги дороги беглецов разошлись. Анна Рей, женщина из народа альвисов, повернула коня на юг, там, в поселках у каменоломен Фробурга, жили ее соплеменники. Все еще сердитый Хайни Ладер, не прощаясь с бывшим хозяином, двинулся на запад. Человек, известный нам под именем Людвиг фон Фирхоф, еретик, по следу которого уже пять лет безуспешно шли «псы Господни», поспешил на восток – туда, где лежала граница счастливой Священной Церенской Империи…
– Постойте, хозяин!
Людвиг остановил коня.
Во весь опор, поднимая клубы пыли, скакал ему вслед Хайни Ладер, бывший наемник Империи, бывший проводник и бывший слуга.
– Погодите, я с вами!
– Ты хорошо подумал?
– Да что тут думать-то? С еретиком поведешься – от него и наберешься. Не могу я назад вернуться – не хочу к святым отцам в подвалы на допрос.
– Не торопись, подумай как следует. Меня будут искать. Ты еще можешь выбрать собственную дорогу.
– У меня теперь одна дорога, господин Людвиг. Куда вы, туда и я. Это ради вас барышня Маргарита подвал открыла. Стало быть, вы мне жизнь спасли.
– Ну что ж, тогда вперед. У «псов Господа» острые клыки и быстрые ноги, а нам предстоит дальний путь.
Двое всадников, скачущих во весь опор, быстро превращались в крошечные точки у самого горизонта, там, где освещенная солнцем зелень холмов сливается с синим сиянием неба.
– Господин Людвиг!
– Что?
– Меня что до сих пор удивляет – как это барышня Маргарита своими ручками беленькими арбалет натянуть сумела?
– А никак. Она этого не делала, Хайни. Суккубы не стреляют из арбалетов.
– Так кто же это сделал? Меня любопытство замучило.
– Ты удивишься, друг мой…
– Почему?
– Потому что… Я не знаю.
ИНТЕРЛЮДИЯ
БУДУЩЕЕ ОБРЕТАЕТ СИЛУЭТ
…Посол страдает. «Низменная природа мучений ничуть не утешает персону, вынужденную переносить оные». За несколько месяцев странствий с народом джете у посла Церенской Империи был случай убедиться в справедливости известного афоризма Адальберта Хрониста. Облезлые верблюды шагают вереницей. В этом мире противоположности суть постоянные спутники. Чудесные глаза животных в окружении длинных ресниц напоминают бархатные очи томных красавиц, с могучих ребер свисает неряшливыми клочьями шерсть, а грязный хвост подобен веревке, измочаленной грубыми руками виллана.
Посол тщетно пытается подавить тошноту. Шаткая позиция меж горбами этому не способствует, и бунтующий желудок приходится успокаивать остатками вина из фляги. Пустой бочонок брошен этим утром, остался на вытоптанной траве пройденного пути – сейчас пополнить запас нечем, а будущее ведомо лишь провидению. Неторопливо шагают верблюды, однако слуга императора знает, что порой они могут бежать весьма проворно, и тогда к мучениям, причиняемым жителю запада блохами, странной едой и зрелищем диких нравов, прибавляется страх упасть под дьявольски раздвоенные копыта горбатого скакуна. Посол старается не вспоминать про то, что тесто походного хлеба варвары выпекают, засунув под брюхо этим же верблюдам.
Ровная, плоская, как оловянное блюдо, равнина обступает со всех сторон. Дрожит марево перегретого воздуха. Небо выцвело от жары. Ветра нет, и метелки степной травы стоят неподвижно – разве что заденет их прошмыгнувший мимо юркий суслик. Порой послу кажется, что он один посреди заколдованной земли, границы которой с каждым сделанным шагом все удаляются. Тем не менее, из полускрытой дымкой неизвестности, оттуда, где земля и небо вступили в недобрый союз, наблюдают за людской суетой чьи-то внимательные, недобрые глаза. Глаза голодного хищника.
Посол Церена преодолевает внезапный приступ постыдного страха. Пустое – это ложная тревога, рожденная жарой и жаждой.
Скачет посольская свита, скрипит колесами обоз армии Саргана, ревут верблюды, взбивают в пыль и прах иссушенную землю копыта коней, тяжело катятся повозки с метательными машинами. За колесами глубокая колея – мета войны.
Идут варвары. Что ведет их? Жажда наживы? Жадность? И она тоже – но это не вся правда. Жадность без мечты мелка, а мелкое не способно на большие победы. Грязный варвар среди голых пустошей одержим мечтами – быть может, более чем благонравный житель Церена.
И вот – скачет легконогая конница, не знающая себе равных – ее лучники без труда стреляют на скаку, с седла. Сверкают панцири тяжеловооруженных воинов. Их клинки легче, острее и опаснее имперских, легко просекают простой доспех церенского пехотинца. Вождь варваров любит войну и сам ведет нашествие. Орда джете торопится, задержки ни к чему – десятки тысяч лошадей съедают степную траву под корень. «Саранча дьявола» – соглядатай Империи морщится от боли в разбитой тряской рысью спине.
Ночь падает внезапно, толстым черным войлоком наглухо отгораживая ненавистную бесконечность равнины. Насмешливо мерцает звезда Зухр, которую в Империи называют Венерой. Барон покидает спину верблюда, который ради этого снисходительно опускается на мозолистые колени, плывут, качаются перед глазами силуэты.
– Господин посол! Позвольте вам помочь!
Слуга торопится, угодничая. Уже раскинута палатка, пылает в костре сухая колючка. Хозяин, отмахнувшись, садится на расстеленный ковер. Еда не вызывает аппетита, лица бессмысленны, слова напрасны.
– Оставь меня, Петер. Иди спать.
Шум лагеря почти стих, лишь неподалеку в смоляной темноте вздыхают усталые животные. Так и не уснувший посол выходит из палатки, вновь садится на забытый ковер и всматривается в ночь. Млечный Путь серебряным клинком прорезал ночь. Пахнет дымом, верблюдами и горькой степной травой. Полог черноты неожиданно помогает неокрепшим замыслам, скрывая то, что мучило разум днем. Задуманное дразнит двойственностью исхода – такое может обернуться как блестящей победой, так и безысходным поражением. Неспешно проходят ночные часы.
…Снова день. Который? Разве есть разница? Посол не считает – пусть хронист миссии сделает хотя бы это несложное дело.
– Чу! Ташель-Харна!
Прищуриваются глаза на круглом лице воина, загорелом, цвета меди. Варвар широко улыбается. Добродушие кочевника сродни мягкости лапы барса – когти-то никуда не делись. Посол чуть-чуть вздыхает – так, что вздох остается незамеченным. Гонец – телохранитель правителя? Сарган хочет видеть его? Значит, предстоит очередная беседа – осторожная, как блуждание в сумерках, не первая и наверняка не последняя. Верблюд ускоряет шаг, остаются за спиной телеги, катапульты, стихает в отдалении хриплый рев вьючных животных.
На взгляд жителя Империи правитель мало отличается от прочих кочевников, все они как братья – обветренные смуглые скулы, рысьи глаза. У вождя такой же, как у всех, лук за спиной, колчан, легкий изогнутый клинок, остроконечный шлем. Роскошен только панцирь – «лучистый» доспех искусной работы. Посол осторожно подбирает слова чужого языка. Вежливость ни к чему не обязывает, лишь скрывая до поры до времени намерения. Так простые ножны прячут дорогой клинок.
– Это честь для меня – разговаривать с повелителем, о доблести которого столь наслышаны мы, жители Церена.
Варвар невозмутимо слушает имперца, то ли пренебрегая дифирамбами, то ли полностью соглашаясь.
– Мы обдумали ваши просьбы о союзе. Этот союз нам неугоден.
– Государь, если бы наши державы объединились в единой святой вере, это, несомненно, было бы угодно Всевышнему.
– Как можешь ты судить о том, что угодно Всевышнему, посол? Всевышний сам сказал тебе об этом?
Посол мысленно проклинает варварскую прямоту.
– О, нет, но…
– Ты не можешь знать о том, что угодно Небу, иначе как наблюдая дозволенный им ход вещей. Если Всевышний отдал нам все пространство от восхода и до земли под копытами наших коней – это угодно Всевышнему.
Теперь посол слегка медлит, пробуя на вкус варварское богословие.
– Государь, мы не враги вам.
– Тогда отдайте нам ваши земли, ваше имущество и вашу покорность. Выполнив это, вы станете нашими подданными.
Посол невозмутим.
– Мы готовы встретить вас как подобает, государь. Но каким образом? Империя далеко. Между землями моего повелителя и вашими воинами – степь, реки, леса, множество укрепленных городов и отряды солдат.
Сарган невозмутим.
– Дорога ляжет под копыта коней.
Посол опять едва заметно вздыхает – опасность, опасность, она как черная грозовая туча. Может как родить огонь, так и развеяться по ветру. Пока вождь варваров джете удовлетворен. А когда бешеный волк выйдет на охоту, ему уже будет приготовлена соразмерная ловчая яма – с острыми кольями на дне.
Сарган равнодушно отворачивается. Небесной волей ему предназначена власть. Тот, кто не понимает очевидного, будет убит. Льстивой лисице, пришедшей с заката, еще предстоит в этом убедиться…
…И снова проходят недели пути под выцветающим от жары небом.
…Жирный дым стелется над покатыми крышами домов. Частокол вокруг жилья местами повален, местами обуглен. Исходят криком животные, сгорая в запертых хлевах, слитный гул боя уже распался на отдельные звуки: яростные выкрики бьющихся насмерть, плач бессильных, деловитую перебранку победителей, подбирающих добычу.
Сколько раз это уже повторялось? Впрочем, не имеет значения.
Посол отворачивается от пылающего поселка. За восточной рекой вечерняя тень укрывает прохладным покрывалом прокаленную за день землю. На западе лениво маячит равнодушное засыпающее светило. Скоро огонь пожара, такой тусклый в сравнении с солнечным светом, избавится от соперника и будет вольно гореть до утра. А возможно, не потухнет и весь следующий день – если пищи для него достаточно. Трещит горящее дерево, проваливаются кровли, выбрасывая россыпи искр.
Сарган поворачивается в седле, щурится, рассматривая захваченного «языка». Связанные руки мешают пленному вытереть кровь и убрать слипшиеся волосы с глаз – он лишь мотает головой, как лошадь, одолеваемая слепнями. Вождь улыбается.
– Позовите толмача.
Переводчик, худой безоружный мужчина в пестром балахоне, словно выныривает из-за спины повелителя.
– Спроси этого сына червя, кто он.
Пленник, наконец отбросив волосы резким движением головы, морщится от напряжения, пытаясь понять исковерканную речь.
Толмач, угодливо кланяясь, медлит с ответом.
– Говори, не бойся.
– Этот ничтожный говорит, что воин цезаря Хруста, сражается с такими, как ты, разбойниками и похитителями скота.
Сарган хохочет искренне, свободно.
– На этот раз нам попался двуногий скот. Посмотрим, на что он может пригодиться. Пусть скажет, как проще всего взять тот, главный, город.
Переводчик тараторит, потом почтительно поворачивается к вождю.
– Он говорит, мой господин, что это совсем просто – твоим воинам достаточно подняться на стены или пробить ворота, перебив сначала всех защитников.
– А он смел, этот ничтожный. Спроси – быть может, он знает другой способ?
Пленник, выслушав вопрос, что-то коротко бросает.
– Он говорит, что не знает иного способа, а если бы знал – не сказал.
– Мы умеем заставлять упрямых. Впрочем, ты сказал правильно, червь. Мои боевые машины разобьют стены, воины убьют жителей, а то, что останется, – пожрет огонь.
Пленник с непроницаемым видом выслушивает обещание.
– Я умею ценить храбрость. Скажи – мы принимаем его на службу.
На этот раз толмач говорит долго. Сарган терпеливо ждет. Времени достаточно – он может позволить себе развлечение.
– Мой господин, этот глупец отказывается. Он говорит, что не станет служить тому, кто принимает предателей.
Пленник смотрит прямо на съежившегося имперского посла – дерзкий намек. Сарган слегка хмурится – развлечение кончилось слишком быстро, раб то ли глуп, то ли, напротив, хитер… Ну, что ж…
– Без пролития крови.
Воины обступают пленника. Тот молча ждет, еще не вполне осознав происходящее. Посол, уже насмотревшийся на такие расправы, отворачивается, старательно подавив тошноту. Толмач суматошно отбегает в сторону, прикрыв ладонями уши.
Страх и омерзение чаще всего мешают разуму. Но порой у хладнокровных людей, всему предпочитающих пользу, случается иначе – смертельная опасность обостряет находчивость такого человека. Когда все кончилось, озарение, посетившее знатного имперца, без труда оформилось в слова:
– Так вы хотите получить этот город, мой повелитель?
Посол тщетно пытается подавить тошноту. Шаткая позиция меж горбами этому не способствует, и бунтующий желудок приходится успокаивать остатками вина из фляги. Пустой бочонок брошен этим утром, остался на вытоптанной траве пройденного пути – сейчас пополнить запас нечем, а будущее ведомо лишь провидению. Неторопливо шагают верблюды, однако слуга императора знает, что порой они могут бежать весьма проворно, и тогда к мучениям, причиняемым жителю запада блохами, странной едой и зрелищем диких нравов, прибавляется страх упасть под дьявольски раздвоенные копыта горбатого скакуна. Посол старается не вспоминать про то, что тесто походного хлеба варвары выпекают, засунув под брюхо этим же верблюдам.
Ровная, плоская, как оловянное блюдо, равнина обступает со всех сторон. Дрожит марево перегретого воздуха. Небо выцвело от жары. Ветра нет, и метелки степной травы стоят неподвижно – разве что заденет их прошмыгнувший мимо юркий суслик. Порой послу кажется, что он один посреди заколдованной земли, границы которой с каждым сделанным шагом все удаляются. Тем не менее, из полускрытой дымкой неизвестности, оттуда, где земля и небо вступили в недобрый союз, наблюдают за людской суетой чьи-то внимательные, недобрые глаза. Глаза голодного хищника.
Посол Церена преодолевает внезапный приступ постыдного страха. Пустое – это ложная тревога, рожденная жарой и жаждой.
Скачет посольская свита, скрипит колесами обоз армии Саргана, ревут верблюды, взбивают в пыль и прах иссушенную землю копыта коней, тяжело катятся повозки с метательными машинами. За колесами глубокая колея – мета войны.
Идут варвары. Что ведет их? Жажда наживы? Жадность? И она тоже – но это не вся правда. Жадность без мечты мелка, а мелкое не способно на большие победы. Грязный варвар среди голых пустошей одержим мечтами – быть может, более чем благонравный житель Церена.
И вот – скачет легконогая конница, не знающая себе равных – ее лучники без труда стреляют на скаку, с седла. Сверкают панцири тяжеловооруженных воинов. Их клинки легче, острее и опаснее имперских, легко просекают простой доспех церенского пехотинца. Вождь варваров любит войну и сам ведет нашествие. Орда джете торопится, задержки ни к чему – десятки тысяч лошадей съедают степную траву под корень. «Саранча дьявола» – соглядатай Империи морщится от боли в разбитой тряской рысью спине.
Ночь падает внезапно, толстым черным войлоком наглухо отгораживая ненавистную бесконечность равнины. Насмешливо мерцает звезда Зухр, которую в Империи называют Венерой. Барон покидает спину верблюда, который ради этого снисходительно опускается на мозолистые колени, плывут, качаются перед глазами силуэты.
– Господин посол! Позвольте вам помочь!
Слуга торопится, угодничая. Уже раскинута палатка, пылает в костре сухая колючка. Хозяин, отмахнувшись, садится на расстеленный ковер. Еда не вызывает аппетита, лица бессмысленны, слова напрасны.
– Оставь меня, Петер. Иди спать.
Шум лагеря почти стих, лишь неподалеку в смоляной темноте вздыхают усталые животные. Так и не уснувший посол выходит из палатки, вновь садится на забытый ковер и всматривается в ночь. Млечный Путь серебряным клинком прорезал ночь. Пахнет дымом, верблюдами и горькой степной травой. Полог черноты неожиданно помогает неокрепшим замыслам, скрывая то, что мучило разум днем. Задуманное дразнит двойственностью исхода – такое может обернуться как блестящей победой, так и безысходным поражением. Неспешно проходят ночные часы.
…Снова день. Который? Разве есть разница? Посол не считает – пусть хронист миссии сделает хотя бы это несложное дело.
– Чу! Ташель-Харна!
Прищуриваются глаза на круглом лице воина, загорелом, цвета меди. Варвар широко улыбается. Добродушие кочевника сродни мягкости лапы барса – когти-то никуда не делись. Посол чуть-чуть вздыхает – так, что вздох остается незамеченным. Гонец – телохранитель правителя? Сарган хочет видеть его? Значит, предстоит очередная беседа – осторожная, как блуждание в сумерках, не первая и наверняка не последняя. Верблюд ускоряет шаг, остаются за спиной телеги, катапульты, стихает в отдалении хриплый рев вьючных животных.
На взгляд жителя Империи правитель мало отличается от прочих кочевников, все они как братья – обветренные смуглые скулы, рысьи глаза. У вождя такой же, как у всех, лук за спиной, колчан, легкий изогнутый клинок, остроконечный шлем. Роскошен только панцирь – «лучистый» доспех искусной работы. Посол осторожно подбирает слова чужого языка. Вежливость ни к чему не обязывает, лишь скрывая до поры до времени намерения. Так простые ножны прячут дорогой клинок.
– Это честь для меня – разговаривать с повелителем, о доблести которого столь наслышаны мы, жители Церена.
Варвар невозмутимо слушает имперца, то ли пренебрегая дифирамбами, то ли полностью соглашаясь.
– Мы обдумали ваши просьбы о союзе. Этот союз нам неугоден.
– Государь, если бы наши державы объединились в единой святой вере, это, несомненно, было бы угодно Всевышнему.
– Как можешь ты судить о том, что угодно Всевышнему, посол? Всевышний сам сказал тебе об этом?
Посол мысленно проклинает варварскую прямоту.
– О, нет, но…
– Ты не можешь знать о том, что угодно Небу, иначе как наблюдая дозволенный им ход вещей. Если Всевышний отдал нам все пространство от восхода и до земли под копытами наших коней – это угодно Всевышнему.
Теперь посол слегка медлит, пробуя на вкус варварское богословие.
– Государь, мы не враги вам.
– Тогда отдайте нам ваши земли, ваше имущество и вашу покорность. Выполнив это, вы станете нашими подданными.
Посол невозмутим.
– Мы готовы встретить вас как подобает, государь. Но каким образом? Империя далеко. Между землями моего повелителя и вашими воинами – степь, реки, леса, множество укрепленных городов и отряды солдат.
Сарган невозмутим.
– Дорога ляжет под копыта коней.
Посол опять едва заметно вздыхает – опасность, опасность, она как черная грозовая туча. Может как родить огонь, так и развеяться по ветру. Пока вождь варваров джете удовлетворен. А когда бешеный волк выйдет на охоту, ему уже будет приготовлена соразмерная ловчая яма – с острыми кольями на дне.
Сарган равнодушно отворачивается. Небесной волей ему предназначена власть. Тот, кто не понимает очевидного, будет убит. Льстивой лисице, пришедшей с заката, еще предстоит в этом убедиться…
…И снова проходят недели пути под выцветающим от жары небом.
…Жирный дым стелется над покатыми крышами домов. Частокол вокруг жилья местами повален, местами обуглен. Исходят криком животные, сгорая в запертых хлевах, слитный гул боя уже распался на отдельные звуки: яростные выкрики бьющихся насмерть, плач бессильных, деловитую перебранку победителей, подбирающих добычу.
Сколько раз это уже повторялось? Впрочем, не имеет значения.
Посол отворачивается от пылающего поселка. За восточной рекой вечерняя тень укрывает прохладным покрывалом прокаленную за день землю. На западе лениво маячит равнодушное засыпающее светило. Скоро огонь пожара, такой тусклый в сравнении с солнечным светом, избавится от соперника и будет вольно гореть до утра. А возможно, не потухнет и весь следующий день – если пищи для него достаточно. Трещит горящее дерево, проваливаются кровли, выбрасывая россыпи искр.
Сарган поворачивается в седле, щурится, рассматривая захваченного «языка». Связанные руки мешают пленному вытереть кровь и убрать слипшиеся волосы с глаз – он лишь мотает головой, как лошадь, одолеваемая слепнями. Вождь улыбается.
– Позовите толмача.
Переводчик, худой безоружный мужчина в пестром балахоне, словно выныривает из-за спины повелителя.
– Спроси этого сына червя, кто он.
Пленник, наконец отбросив волосы резким движением головы, морщится от напряжения, пытаясь понять исковерканную речь.
Толмач, угодливо кланяясь, медлит с ответом.
– Говори, не бойся.
– Этот ничтожный говорит, что воин цезаря Хруста, сражается с такими, как ты, разбойниками и похитителями скота.
Сарган хохочет искренне, свободно.
– На этот раз нам попался двуногий скот. Посмотрим, на что он может пригодиться. Пусть скажет, как проще всего взять тот, главный, город.
Переводчик тараторит, потом почтительно поворачивается к вождю.
– Он говорит, мой господин, что это совсем просто – твоим воинам достаточно подняться на стены или пробить ворота, перебив сначала всех защитников.
– А он смел, этот ничтожный. Спроси – быть может, он знает другой способ?
Пленник, выслушав вопрос, что-то коротко бросает.
– Он говорит, что не знает иного способа, а если бы знал – не сказал.
– Мы умеем заставлять упрямых. Впрочем, ты сказал правильно, червь. Мои боевые машины разобьют стены, воины убьют жителей, а то, что останется, – пожрет огонь.
Пленник с непроницаемым видом выслушивает обещание.
– Я умею ценить храбрость. Скажи – мы принимаем его на службу.
На этот раз толмач говорит долго. Сарган терпеливо ждет. Времени достаточно – он может позволить себе развлечение.
– Мой господин, этот глупец отказывается. Он говорит, что не станет служить тому, кто принимает предателей.
Пленник смотрит прямо на съежившегося имперского посла – дерзкий намек. Сарган слегка хмурится – развлечение кончилось слишком быстро, раб то ли глуп, то ли, напротив, хитер… Ну, что ж…
– Без пролития крови.
Воины обступают пленника. Тот молча ждет, еще не вполне осознав происходящее. Посол, уже насмотревшийся на такие расправы, отворачивается, старательно подавив тошноту. Толмач суматошно отбегает в сторону, прикрыв ладонями уши.
Страх и омерзение чаще всего мешают разуму. Но порой у хладнокровных людей, всему предпочитающих пользу, случается иначе – смертельная опасность обостряет находчивость такого человека. Когда все кончилось, озарение, посетившее знатного имперца, без труда оформилось в слова:
– Так вы хотите получить этот город, мой повелитель?
Глава 2
ЭТИ СТРАННЫЕ ЧУЖИЕ ДОРОГИ
Via scientiarum.[11]
Май – август 7010 года от Сотворения Мира.
Поросшие скользкой зеленью камни едва прикрыты слоем прозрачной воды – невиданная жара заставила обмелеть речушку. Вода покинула берега, обнажились окаменевшие от времени бревна – сваи старого моста. Зной, тишина и безветрие.
Тишина оказалась недолгой. Старый настил моста задрожал под ударами копыт, уронил в воду тучу мелкой древесной трухи.
– Вперед!
Испуганными воробьями разлетелись дети, степенные матери поспешно прикрывали двери. Отряд, стрелой промчавшись по единственной улице приграничной деревни, лишь на минуту остановился у самого большого и нарядного дома. Хозяин не сразу понял, что нужно капитану этих людей, то ли солдат, то ли монахов.
– Где он?
– Кто?
Зашуршал свиток, извлекаемый из седельной сумки.
– Преступник роста среднего, волосы имеет русые, глаза светлые, лет от роду тридцать шесть. Особые приметы – шрам на ладони левой руки.
Хозяин оживился, махнул рукой, показывая на восток. Солдаты уже тронули коней, а он все пытался продолжить поспешно-угодливые объяснения. Еще постоял, глядя вслед, потом вернулся в дом и, заметив в глазах жены безмолвный вопрос, коротко уронил:
– Они.
Тем временем отряд миновал селение, вихрем промчался по дороге, рассекшей пополам рощу, галопом вышел к широкой реке, принявшей в себя воды деревенского ручья.
– Вот он!
На дальнем берегу, миновав плавный изгиб русла, быстро удалялись два силуэта – видно, всадники, не разбирая дороги, неслись во весь опор.
– Проверить дно!
– Здесь нет брода, брат Ульрих, – переправа выше по течению.
– Собьешь стрелой?
– Которого? На таком расстоянии оба одинаковы, как два яйца в гнезде малиновки.
– Любого.
Спешившийся лучник натянул тетиву, прицелился. Стрела ушла к горизонту, бессильно и бесполезно пронзив летний зной.
– Далеко. Поздно.
Азартные преследователи уже поворачивали коней в сторону брода.
– Стойте. Прекратить погоню. Там, за рекой, кончаются земли Империи.
– Жаль, капитан, крупная птица улетела.
– Еще ничего не потеряно.
– Почему?
– Перелетные птицы рано или поздно возвращаются.
Стоял летний полдень, над людьми в раскаленных солнцем кольчугах и разгоряченными лошадьми вились слепни.
Солдат молча, со значением, кивнул.
На широких деревянных лавках, за простыми столами шумно веселились гости.
Город Оводец – перекресток дорог. На западе – великая Империя, еще далее, на закат – таинственная земля Уэсток. На восход – несметное множество городов. Каждый город, хотя бы обнесенный частоколом, имеет своего, и весьма гордого, правителя, пусть подданные князей-соседей и говорят на одном языке. Еще восточнее и южнее – пустые земли, степь и таинственные южные страны. Пути человеческие вьются причудливыми извивами нити, сплетаясь в сеть событий и встреч, которая год за годом незримо покрывает землю. Кого только не встретишь в питейных домах Оводца!
Когда удаляется ночь, но еще не смеет прийти утро, тени, слепые и незримые, тихо слетаются из глухих лесов, топких болот, от туманов озер на свет очага, на тепло живой человеческой души. Потому и не веселят душу более ни хмельной напиток, ни крепкие шутки. И смутно душе человека в этот предутренний час.
– Песню! Песню! – горланили неуемные гуляки. Кто-то затянул хрипло, но сильно, не подыгрывая себе ни на чем. Хор голосов немедленно подхватил лихой припев.
В самом углу кабака, там, где сходятся стены, сложенные из целых древесных стволов, за столом притулились двое. Чернобородый орлиноносый здоровяк, в рясе, подпоясанной веревкой, и чужеземец с холодными светлыми глазами. Двое, не обращая внимания на шум, гам и нестройное пение, беседовали на языке священных книг.
– …чужеземец ты! И нет в тебе понимания…
– Sapienti sat [12]. Отчего же, отец Репей? Я человек. Человек всегда поймет человека…
– А я отверзну уста свои, и среди поношения узришь ты истину святую, кою предки наши кровию написали для потомков своих, сирых и бессильных! Нельзя договориться с драконом, ибо имя его – Враг, и не делить он пришел в дом твой, но пожрать все без остатка! И видеть желает мужей наших в грязи и рубище, с колодкой раба на шее, а жен и дев в бессилии и доступности чреслам его!