Долгова Елена. Сфера Маальфаса

Елена Долгова
Сфера Маальфаса

КНИГА ПЕРВАЯ
ГОРОД ПОД ХОЛМАМИ

   «Ожесточение, над душами оно
   Имеет власть, само себя питая!
   Костер вражды горит – и не сгорает.
   В деяньях сыновей, что факел принимают
   Отцов своих, ей продолженье суждено».

Отец Гилберт

Пролог

   В гулком пространстве полутемного зала тревожно отдавался каждый звук. Трещали, выбрасывая яркие искры, сосновые бревна, пылающие в огромном камине. За дубовым столом, неподалеку от камина, склонясь над исчерченным пергаментом, сидели трое мужчин. Советник императора Билвиц, полный, пожилой, веснушчатый, с неровным лицом, озабоченно сдвинув рыжие брови, расправил на столе карту, искусно нарисованную на тонко выделанной коже. Расположившийся рядом Дитмар, граф Рогендорфский, высокий, широкоплечий, не двигался, обратив задумчивый взгляд узких темных глаз куда-то в сумрачную пустоту зала. Третий – крепкий, с черными волосами, кое-где высветленными сединой, кареглазый, с короткой бородкой, скрывающей нижнюю часть широкого лица, – сам император Священной Империи Гизельгер. Оплывали свечи. Трое за столом молчали.
   – Раз нам нужна помощь – почему бы не отправить послов на запад, государь? – прервал молчание Дитмар.
   – Помощь может более обременить Империю, чем причина, побудившая ее просить, – коротко и обманчиво флегматично обронил Билвиц. Глаза его, полуприкрытые тяжелыми веками, скрывались в тени.
   – Стража!
   Гулко отозвались под сводом шаги Кунца Лохнера, капитана гвардии, поспешившего на зов императора.
   – Введите его, – приказал Гизельгер.
   Жарко пылал камин, но человек, одетый в изодранную рясу, ежился, как будто мерз под порывами пронизывающего насквозь ледяного ветра. Монах попытался припасть к ногам императора, гвардейцы подхватили благочестивого под руки, заставляя держаться на пристойном расстоянии от Гизельгера. Обиженный монах почесал голову, всю в сосульках грязных волос, сердито одернул рясу, прикрыв исцарапанные ноги в грубых сандалиях.
   – Как тебя звать? – спокойно спросил император, заранее зная ответ.
   – Филипп. Брат Филипп, государь.
   – Встань… – император с едва скрываемой досадой махнул рукой, приказывая подняться все-таки рухнувшему на колени монаху. – Расскажи нам все, что ты видел и запомнил.
   Бесцветный голос монаха, казалось, шуршал, как сухая солома.
   Он рассказал.

Глава 1
ОПАСНЫ ОДИНОКИЕ ПРОГУЛКИ В ХОЛМАХ

   «Желаешь написать страшилку —
   Давай злодею имя ассирийца.
   К примеру, назови его Синнахериб,
   И сразу все поймут,
   Что он не просто так красавицу Альбину
   Из родового замка Ништякштайн похитил,
   А для дурного с нею действа».

кир Бореус Толчин. «Проклятье замка Ништякштайн»

 
   (Империя, 26 сентября 6999 года от Сотворения Мира)
   Над северной равниной свистел ветер. Кроны часто стоящих деревьев колыхались сплошным ковром, мешая темно-зеленую хвою с ядовито-медной листвой.
   Между мокрыми порыжевшими осинами, осторожно ставя копыта на кочки, покрытые чахлой осенней травой, шли вереницей три верховые лошади. Серые тяжелые плащи скрывали силуэты, делая всадников неотличимыми друг от друга, капли воды стекали по лошадиным гривам, тихо позвякивало железо на конской сбруе. Угрюмое, пропитанное водой небо, казалось, придавило и редкий лес, и животных, и путников.
   Первый из всадников – если судить по форме сумок, лесничий – придержал толстую пегую лошадь.
   – Устали, хозяйка? Потерпите. Сейчас на юг, видите, дерево со старыми гнездами? Потом свернем – и вдоль длинного холма. Скоро покажутся башни Виттенштайна.
   Девушка на гнедом иноходце откинула капюшон, открыв свежее озорное личико и поток прямых волос цвета светлого каштана. С седельного ремня свисал маленький охотничий арбалет, инкрустированный перламутром. Возле копыт лошади трусила, часто перебирая короткими лапами, низкорослая уродливая собачка в серебряном ошейнике – длинноухая, с гладким, как хлыст, хвостом. Девушка выпрямилась в седле.
   – Отец ждет нас. Он пошлет людей на поиски. Нужно торопиться. Какой был барсук, Шенк! Ты не забыл шкуру?!
   – Здесь она, в сумке.
   – Я вижу, ты не забыл облезлую шкуру. А вот дорогу ты хорошо помнишь, любезный? – вмешался третий путник. Насмешливый голос, доносившийся из-под опущенного капюшона, принадлежал элегантному молодому мужчине.
   – Конечно. Десять лет тут землю бью. Пешим и на коне, каждый кустик знаю, каждый камешек. Стежки-дорожки, тропы и пни. С чего бы мне дорогу забывать?
   Лесничий Шенк, знаток тропинок через болота, обиженно замолчал. Трое охотников пришпорили лошадей. Черные топи остались на севере. В таких местах сквозь бездонную толщу воды лениво поднимаются болотные пузыри. В молодых, зыбких болотах, под обманчивым ярко-зеленым покрывалом растительности лениво колышется трясина, способная в минуту проглотить всадника вместе с конем. Но немного на юг – и появляются плоские травяные кочки. Меж ними пробиваются низкие кустики трав, осень усеивает их пестрой россыпью диких ягод, похожих на крупный цветной бисер, и горят меж кочек долгими осенними вечерами призрачные белесые огни…
   Заболоченная низина, поросшая редким осинником, протянулась на юго-восток, к своей южной оконечности постепенно повышаясь, чахлое редколесье сменилось густым ельником, чтобы, наконец, уступить место траве, можжевельнику и полянам дикой клубники. Тропа обогнула торфяники по самому краю, постепенно становясь суше и шире. Впереди лежали холмы, рассеченные узкой, как порез, лощиной.
   Трое всадников ехали шагом, каждый думал о своем, еще не подозревая о той роли, которую приуготовила каждому история.
   Девушка отпустила повод красной кожи. Хмурые холмы медленно надвигались, заслоняя печальное небо.
   Алиенора представляла лицо отца – щеки, заросшие рыжей щетиной, низко нависшие брови, скрывающие светлые, почти белесые глаза с крошечными темными точками у зрачка, косой шрам, задевший бровь и стянувший висок. Она искренне восхищалась отцом – военная биография и отчаянная репутация барона давали к этому множество поводов. Шестнадцатилетний Виттенштайн шел в первых рядах армии, посланной дедом нынешнего императора в невероятно отчаянный поход на юг. Тогда сверкали глаза, лилось вино, гремели гимны, произносились речи, легко взлетали к небу поспешно выхваченные из ножен мечи…
   Предприятие правителя оказалось безумным с самого начала – галеры уходили от свай южных портов, чтобы, переплыв море, причалить к сухим пескам пустыни. Сезон штормов начался раньше обычного, и половина армии канула на дно, так и не увидев вожделенного берега. По иронии судьбы оставшаяся половина, изнемогая от жажды, дралась с кочевниками, засевшими в неприступных крепостях-оазисах – дралась уже не за тусклое зеленоватое золото южных копей, а лишь за возможность опустить ладони и лицо в стылую, тугую, такую прекрасную воду…
   Из южного похода вернулся только каждый десятый. Среди них был и «бешеный Виттенштайн».
   Теперь постаревший рубака, участник пяти войн при двух императорах, супруг, схоронивший двух нестарых жен, отец, потерявший старшую дочь и младенца-сына, безумно любил последнего ребенка. Любил, одновременно и восторгаясь ее строптивым нравом, и искренне проклиная судьбу, ведь дочь – не сын. Возможно, время и оседлая жизнь что-то надломили в старом головорезе.
   Законы и обычаи Церенской Империи стары. Некоторые более, некоторые менее – эти насчитывают пару-тройку сотен лет. Веселый озорной обычай – ежегодный выбор наместника нищих – уважаем ничуть не менее чем имперские законы против магии, подлога и воровства. Избранный голодранцами эфемерный бургомистр царит в предместье столицы всего три дня – но зато каких! – столица взрывается безумием праздника, бредут ритуальные шествия пьяниц, балаганы актеров и бродячие певцы стекаются в города.
   Другие обычаи не столь веселы. Монахи столицы каждый год мечут Жребий, выбирая одного-единственного жителя Церена. Конечно, и речи нет о том, чтобы переписать и снабдить костяными бирками всех бесчисленных подданных Гизельгера. Первый Жребий падает на провинцию. Второй – на округ. Третий отбирает именитое семейство. Избранный родными навсегда оставит семью и уйдет в обитель со строгим уставом, в общем-то, честь немалая – хотя добровольцев почему-то никогда не находится. Молитвы считаются необходимым дополнением к мощи имперских мечей.
   Год назад выбор пал на семейство Виттенштайнов. Молча ярящийся барон поставил точку в череде жребиев – оглядел бледных, трясущихся дочерей, вынул и опрокинул побитый стакан с игральными костями… Нечет! Хильду забрали монахи.
   Алиенора вновь ощутила слабое эхо прежнего ужаса, малодушного душевного облегчения – жребий миновал ее, Нору! – и мгновенно обрушившегося отчаянного горя. Платья сестры до сих пор хранятся в доме, ее ручного дрозда Алиенора сама выпустила из клетки – птица долго не хотела улетать, стуча клювом в свинцовую раму окна.
   Девушка устала, мешал промокший отяжелевший плащ, сдвинулась шитая золотом шапочка, густые волосы падали на глаза, усталость постепенно вытеснила тревогу и печаль.
   …Проводник держался первым, тщательно скрывая тревогу. Он больше не оборачивался к хозяйке, внимательно рассматривая тропу в поисках понятных только ему примет. Опасные трясины далеко на севере и востоке, местность не обещала всадникам особых испытаний. Трава, деревья, тропинка – все выглядело как обычно, но что-то – он сам не знал что – не нравилось Шенку. Лесничий едва заметно покосился на боевой меч на поясе у рыцаря – дьявол понес его с таким клинком на охоту, но Элеран фон Шарфенберг привык поступать по-своему.
   …Элеран фон Шарфенберг устроил поудобнее разряженный на охоте арбалет, поправил пояс с мечом и оглядел мокнущий под дождем лес, припоминая подходящее к случаю лэ Якоба Виссерона, но так ничего и не вспомнил. Жеребец осторожно ставил копыта на хрусткие шишки, неровные кочки и кустики лесных трав. Всадник старался уклониться от потоков брызг, которые то и дело сыпались с потревоженных путниками деревьев.
   О, небеса! Дела государства в последние годы пришли в немалый беспорядок. Взять хотя бы банды бродячих альвисов на дорогах – вот и теперь пришлось сделать немалый крюк, оставив удобный тракт, меся под дождем размокшую глину и давя копытами лошадей сорные травы болот. Откуда берется этот сброд? Шайки их ютятся в глухих местах, появляются то здесь, то там, слоняются по дорогам и ценят лишь одно – чужое имущество. Засада, молниеносный удар, быстрый грабеж, десяток брошенных тел. Случались баталии и покрупнее – сожженные деревни, убитые, зачем-то даже выпотрошенные солдаты. Они так и лежали – беззащитные в смерти куклы – тела отдельно, внутренности, аккуратной кучкой, – отдельно.
   Шарфенберг передернул плечами – его снова обдал поток холодных брызг, вода уже насквозь пропитала плащ.
   Эти кровавые дела мало волнуют центральные власти – справляйтесь как хотите, теряйте лучших людей в стычках. Императорское правосудие спит, пока оси колесницы закона не подмазаны золотым маслом. Император велик – кто спорит, все церенские императоры такие, – но что за мысли витают в многомудрой государевой голове? С тех пор, как два поколения назад прервался прямой род церенских императоров и на престол сел дед Гизельгера, желающий сосчитать покушения на правителей мог и сбиться со счета. Пусть подушка трона и жестковата, но среди полудесятка знатнейших семей нередко находился тот, кого осеняла простая, как яблоко, мысль: «Небесный гром! А почему бы не я?» Тем более что топор палача не тронет знатнейшие шеи Империи. Конечно! Потому что головы высших на эшафоте сносят исключительно мечом. В таких орудиях правосудия мастера замуровывают специальные полости, заполненные ртутью, чтобы удар получался чистым и быстрым…
   Элеран рассмеялся собственным странным мыслям и, опомнившись, пустил жеребца легкой рысью вдогонку маленькой кавалькаде. Он держался последним, охраняя тыл маленькой компании – конечно, это не лучшее место для рыцаря, однако нельзя позволить, чтобы Нора незаметно отстала.
   Шарфенберг мысленно поморщился, хотя его раздражение никак не отражалось на утонченном, породистом лице. Воля семьи. Девушка недурна собой, хорошего рода, единственная наследница и отлично воспитана. Такая невеста – неплохое приобретение, способное упрочить его положение и украсить дом. Но – рыжая, небесный гром – она же рыжая, как его вернейская гончая! Ладно. Да будет так… В конце концов, солнечный цвет – цвет золота, и разве не любили древние поэты золотоволосых женщин? Элеран улыбнулся, слегка трогая шпорами скакуна.
   …Неизвестный, засевший в холмах, еще раз внимательно осмотрелся. Мокрые валуны. Над головой, в серой, набрякшей влагой вышине, медленно кружит стервятник. Неподалеку начинается редколесье. Пока между деревьями никого не видно. Но там в конце концов появятся те, кого он ждет. Они обязательно появятся – терпение хищника побеждает осторожность добычи. И тогда неизбежно свершится то, что совершается уже давно. И будет короткая опасность боя, месть и возвращение с добычей. Это правильно и хорошо, потому что нет другого способа жить и – выжить…
   Дождь прекратился, редколесье осталось позади. На открытом пространстве вольный ветер высушил конские гривы, придвинулись стены холмов, их склоны испещрили пятнышки серых валунов, кружит гриф в небе, наверное, выслеживает зайца, спрятавшегося в редком кустарнике. Чуть проглянуло сквозь облака солнце, на минуты оживив, раскрасив и согрев мокрые холмы. Сквозь кучи облаков засиял лоскут светло-голубого, как глаза северянки, неба.
   Нора распахнула плащ, Элеран откинул капюшон, подъехал и остановил свою лошадь рядом – стремя к стремени. Ветер на миг взметнул и перепутал их волосы.
   Шенк огляделся – осторожность лишний раз не повредит. Тревожное место, но лесничий два дня назад не нашел здесь ничего опасного. Пусто, трава не смята, тракт далеко в стороне… Лопоухая собачка хозяйки суетилась среди разбросанных там и сям валунов, что-то вынюхивая.
   – Мышка, ко мне!
   Едва заметная тропа вилась по дну оврага, здесь трава, защищенная от ветра, несмотря на осень, оставалась зеленой. Это почему-то внушало надежду. Кусты можжевельника усеивали мелкие шишечки, колючие и синеватые.
   – Можно трогаться, госпожа. Все чисто.
   Лошади медленно шли по тропе. Холмы закрыли уже половину неба…
   Дальнейшие события последовали молниеносно, застав маленький отряд врасплох. Элеран не испугался – молва не лгала насчет смелости Шарфенберга. Медленно, будто в сонном видении, запрокинулся назад, на круп лошади, Шенк, лошадь вскинулась на дыбы, выбросила раненого из седла, арбалетный болт торчал из левого плеча лесничего. Освободившийся от седока конь шарахнулся в сторону, насколько это позволила тесная лощина. Такса в серебряном ошейнике, отброшенная в сторону случайным ударом копыта, скуля, покатилась по земле и тут же утихла, уткнувшись острой мордочкой в мокрую глину.
   – Засада! Назад, Нора!
   Элеран бросил бесполезный арбалет и, стиснув рукоять меча, огляделся. Двое противников перекрыли тропу, один, коренастый седой оборванец, как раз мелкими шажками двигался в сторону раненого Шенка, явно собираясь докончить дело ножом. Второй, долговязый, поджарый, как борзая, с обмотанной тряпкой головой и хорошим, имперского образца клинком, принял боевую стойку, перекрыв путь в глубь холмов. Третий враг, едва различимый, отбросив разряженный арбалет, возился на вершине холма – об этом можно было забыть на время – тем более, четвертый грабитель был уже рядом и заносил для удара топор. Элеран рванул повод, разворачивая скакуна в тесном проходе, меч со свистом вышел из ножен. Бродяга даже и не пытался пробить кольчужные поножи всадника – он самым грубым образом метил в беззащитные конские ноги. Шарфенберг, не тратя времени, наотмашь полоснул по спутанным волосам.
   – Доброго пути на тот свет, оборванец.
   Шенк, шатаясь, поднялся с земли, по его кольчуге, пробитой арбалетным болтом, стекала неправдоподобно яркая кровь. Стрела не убила его – лишь застряла в мякоти левой руки чуть повыше локтя. Лесничий почти пришел в себя – он кривился от боли и судорожно дергал ножны, пытаясь вытащить короткий клинок.
   Элеран спрыгнул с седла, примериваясь к долговязому, с имперским мечом. Тот гибко ушел от удара и сделал молниеносный – лишь зазвенел рассекаемый воздух – выпад. Фехтовал он отлично – слишком хорошо для альвисианского бандита, – Элерану понадобилось все его умение, чтобы вскользь отразить этот удар, сталь блеснула почти у самых глаз, задела завиток волос на виске, просвистела возле уха.
   Шарфенберг немного отступил назад, перевел дыхание, теперь противники описывали на растерзанной траве полукруг. Стычка затягивалась. Элеран пожалел, что на нем лишь мягкая шапочка вместо шлема. Рискнуть все же стоило – он широко замахнулся, открывшись, левый бок пониже сердца ощутил мгновенный укол. Лезвие болезненно ткнуло в ребра, скрипуче чиркнуло по скрытой под расшитой курткой кольчуге. В следующий миг клинок Шарфенберга опустился на незащищенное плечо противника. Долговязый слишком поздно понял свою ошибку – когда его левая рука, отделившись от туловища, полетела на траву.
   Элеран перешагнул через тело, мимоходом заметив восковую бледность, разом потемневшие веснушки и ставшие черными из-за расширившихся зрачков глаза дочери Виттенштайна. Оцепенев от испуга, она не повернула лошадь назад и сейчас смотрела на схватку, прижимая ладонь к губам. К счастью, гнедой иноходец стоял почти спокойно, и девушка не выпала из седла.
   Раненый Шенк все еще отмахивался от противника. Левая, искалеченная рука бессильно повисла. Оба противника довольно неуклюже топтались на месте, но лесничий, получив еще полдесятка мелких порезов, двигался вяло, теряя силы вместе с кровью. Элеран попросту ткнул мечом в незащищенный живот наседающего коренастого, поймал повод своего жеребца и вскочил на конскую спину.
   – Отходим. В седло. Живо.
   Спасенный Шенк, не в силах говорить, благодарно кивнул. Этот жест оказался последним – второй болт, прилетевший с вершины холма, ударил слугу прямо в ямку между ключиц.
   «Проклятье, – подумал Шарфенберг, – склон почти отвесный, глина мокрая. Я ошибся – я забыл о враге, это худшая из ошибок. Как он попал туда? Наверное, обошел с запада, по пологому склону. Придется спешиться и лезть, и то – получится ли. Пока я буду пытаться добраться до трижды проклятого ублюдка, он четырежды успеет убить меня. Три жизни взято за одного мертвого слугу – вполне достаточно. Надо уходить…»
   – Нора, держись за мной!
   Элеран ударил жеребца шпорами и еще успел увидеть краем глаза, что девушка, сбросив оцепенение, тоже пытается повернуть коня.
   – Быстро! К лесу!
   Мелькнуло темное пятно – заранее подкопанный и приготовленный грабителем камень отделился от верхушки холма и покатился вниз. «Боже мой, – подумал Шарфенберг, – эта глыба сейчас перекроет нам путь назад, единственную тропу к спасению». Страха он все еще не испытывал. Ближе, еще ближе…
   «Удастся или нет?» – подумал Элеран почти с любопытством. Глухой удар за спиной сотряс тропу, камень запечатал проход. Вперед, прочь от предательских холмов! Темно-зеленая масса спасительного леса стремительно приближалась. Внезапно хлынул ливень. Порыв ветра бросил в лицо тугие струи. Все это время Элерану казалось, что гнедой Алиеноры скачет следом.
   …Тяжело рухнул камень. Тонко, почти человеческим голосом, закричал гнедой, раненный в шею стрелой, и Алиенора упала с конской спины на мягкую глину, свалился плащ, дорожное платье намокло и порвалось. Она вскочила так быстро, как только сумела, и тут же замерла, парализованная страхом. Умирающая лошадь билась в двух шагах от нее, ржание заглушило все иные звуки. Поэтому бандит, пронзенный мечом Элерана, умирал неподалеку совершенно беззвучно.
   Ошеломленная девушка смотрела, как он пытался придержать выпавшие из распоротого живота внутренности – засовывал их обратно: вместе с грязью, сломанными сухими травинками и мелкими камешками. Широкоскулое лицо посерело, спутанные волосы скрывали верхнюю половину лица, белые, крепкие зубы обнажились в оскале.
   Лошадиный крик пронзительно взвился и внезапно оборвался. Сверху посыпалась земля, последний, четвертый, альвис в лавине земли, камешков и сломанных веток наполовину спустился, наполовину скатился вниз. Его одежду и даже лицо сплошь залепила мокрая глина.
   Жертва стояла, не двигаясь. Благородные дамы Церенской Империи никогда не сражались с оружием в руках, их дело – хранить очаг, таков обычай, почти что закон, освященный временем. Исключения, конечно, случались, но все больше из тех, что отлично подтверждают правила – когда-то пиратствующими у северных берегов оборванцами и впрямь верховодила, наводя ужас своей жестокостью, какая-то полусумасшедшая опальная баронесса.
   Альвис сделал шаг в сторону девушки.
   – И-и-и!
   Метнулось эхо в теснине холмов, Нора выхватила и метнула изящный охотничий кинжал. Получилось гораздо хуже, чем у прославленной в знаменитых песнях Якоба Виссерона пиратки – лезвие перевернулось и белая костяная рукоять безвредно ударила врага под бровь. Альвис лишь резко отшатнулся, на мгновение потеряв самообладание от острой боли. Возможно, вмешался случай или головорез не привык получать пусть даже безобидные тычки в глаз, но мокрая земля под ногами хлюпнула, и враг, не удержав равновесия, поскользнулся.
   Благородная девица Алиенора фон Виттенштайн, отбросив досадные помехи – плащ, шапочку и вуаль, пустилась бежать не хуже дочери простого виллана. Она хваталась за колючие ветви кустов, ноги в остроносых туфельках скользили по глине и мелким камням. Сзади тяжело дышал настигающий ее враг.
   Сначала Нора не думала о том, куда бежит, стремясь к одному – вырваться из теснины, подняться на вершину холма, как будто там ее ожидало спасение.
   С противоположной стороны холм обрывался почти отвесно прямо в овраг, заросший травой и кустами, за ним маячила еще одна вершина. Девушка, обезумев от страха, бежала все дальше. Склоны становились круче. Она уже не столько спускалась, сколько катилась вниз. Твердая грань камня под рукой. Между двумя валунами дыра – пещера? Тьма показалась спасительной, Нора юркнула внутрь, пальцы вытянутых рук встретили сухую поверхность известняка. Девушка сжалась и замерла, забившись в углубление камня, образовавшее подобие ниши.
   Зашуршала, осыпаясь, земля, на фоне светлого пятна входа появилось другое пятно, темное, – преследователь. Наверняка ему, пришедшему с яркого света, чернота карстового грота казалась непроглядной. Жертва перестала дышать. Фигура охотника на несколько бесконечных минут отстранилась от входа. И тут же появилась снова – с самодельным факелом в руке.

Глава 2
НЕСОМНЕННЫЙ БРЕД ИСТОРИКОВ И МЕНЕСТРЕЛЕЙ

   (Империя, 27 сентября 6999 года от Сотворения Мира)
   Если от земли Виттенштайн повернуть на северо-запад и провести две недели в пути, попадешь в насквозь продуваемую морскими ветрами столицу Империи, город Эберталь. Говорят, в прежние времена портовый городок стоял на самом берегу и лестницу у городской площади лизали соленые морские волны. Однако пиратские набеги за двести лет опустошили все побережье – не раз и не два горожане, собрав остатки скарба, уходили подальше от злого берега, похоронив тела родных и бросив морскому ветру стылый пепел домов.
   Город отстраивали, но все дальше и дальше от опасного моря, в конце концов оно совсем скрылось из глаз. Жители Эберталя перестали считать себя моряками, но порт остался, корабли заходили в устье Лары, чтобы подняться к мирным речным пристаням столицы. Прежние пираты давным-давно окончили свою карьеру. Иногда – туго набив кошельки и став вследствие этого честными людьми, но чаще по заслугам – под свист и улюлюканье толпы на скользком от крови эшафоте. На безопасном морском берегу был выстроен новый замок императоров – грозный Лангерташ.

   «Во времена, предшествующие седьмой тысяче лет от Сотворения Мира Господом нашим, Священная Империя достигла такого величия, что несметными своими богатствами, роскошью нарядов, беззаботностью своих обитателей далеко превосходила другие страны.
   Твердой рукой держит Гизельгер Великий бразды правления, и зрим символ его власти – императорский замок, что стоит у моря, в двух часах конной езды от имперской столицы. Незыблема Священная Империя, и с Высшего благословения пребудет она вовек…»

   Гизельгер воспетой историком твердой рукой отбросил переплетенную в белую кожу книгу. Жалобно захрустели смятые листы. Императору захотелось поддать брошенную книгу ногой, но он сдержался.
   Придворный хронист – высокопарный пустобрех. Стиль его тяжел, к тому же скучно, нет в изложении занимательности. Прогнать историка? – но заменить его некем, любая другая ученая знаменитость станет копией опального сочинителя. Наверное, именно так и должно писать хроники.
   Правитель устроился у распахнутого окна, между свинцовыми переплетами которого рука мастера вставила цветные кусочки стекла. Внизу, под скалой, на которой возведен замок Лангерташ, бились о камень волны. Волны тоже напоминали стекло, зеленое, жидкое и волшебным образом живое. В этой цитадели император Гизельгер, чье правление столь же богато победами, сколь и мятежами, чувствовал себя в безопасности.