Доманович Р. Страдия

заинтересован этой редкостью.
Разными вопросами мне насилу удалось отвлечь его от этого Гомера, о
котором я никогда не слышал ни слова.
-- Осмелюсь спросить, господин министр, о каких полезных законах по
хозяйству вы упоминали?
-- Это, можно сказать, классические законы. Поверьте, ни одна страна не
тратит на подъем хозяйства столько, сколько наша.
-- Так и должно быть, -- сказал я, -- это важнейшая основа прогресса
любой страны.
-- Именно это я и имел в виду, когда добивался чтобы были созданы
лучшие законы и на подъем сельского хозяйства' и промышленности выделен как
можно больший бюджет.
-- Каков же этот бюджет, разрешите узнать?
-- В прошлом году, при другом составе министерства, бюджет был меньше,
но я великими заботами и трудом сумел довести его до пяти миллионов.
-- Достаточно для вашей страны?
-- Да, вполне... К тому же, видите ли, в закон внесен и такой пункт:
"Зерновые и вообще посевы должны хорошо вызревать и в возможно большем
количестве".
-- Это полезный закон.
Министр самодовольно улыбнулся и продолжал:
-- Я распределил чиновников своего министерства таким образом, чтобы в
каждом селе было сельскохозяйственное управление из пяти чиновников во главе
с управляющим; в каждом уездном центре -- управляющий с большим числом
чиновников, а над ними -- управляющий округа. Таковых у нас двадцать -- по
количеству округов в стране. Окружной управляющий со своими чиновниками
осуществляет всесторонний контроль: следит за тем, как остальные чиновники
выполняют свои обязанности, и влияет на улучшение хозяйства во всем округе.
Через него министерство (в нем двадцать отделений, каждое из которых,
возглавляемое шефом, представлено большим количеством чиновников)
осуществляет связь со всем округом. Шефы отделений министерства состоят в
переписке с окружными управляющими и через личных секретарей ставят обо всем
в известность министра.
-- Колоссальный аппарат! -- вставил я.
-- Очень большой. По количеству зарегистрированных документов наше
министерство на первом месте. Чиновники и головы не поднимают от бумаг.
Немного помолчав, министр продолжал:
-- Я постарался, чтобы в каждом селе была хорошая читальня, где имелись
бы полезные книги по лесоводству, полеводству, скотоводству, пчеловодству и
другим отраслям сельского хозяйства.
-- Крестьяне, конечно, читают охотно?
-- Это такая же обязанность, как и военная. Каждый трудоспособный
крестьянин должен провести в читальне два часа до полудня и два часа после
полудня, где он читает сам или, если он -неграмотен, читают ему; кроме того,
чиновники читают им лекции о современных рациональных способах обработки
земли.
-- Так им же некогда работать в поле!
-- Э, видите ли, так кажется только сначала. Это новый способ, и с
первого взгляда он может показаться спорным и даже непригодным. Благотворное
влияние этой крупной реформы выявится впоследствии. По моему глубокому
убеждению, самое главное -- внедрить теорию, а тогда все пойдет гладко,
время, потраченное на изучение теории, окупится с лихвой. Необходимо, сударь
мой, иметь прочную основу, крепкий фундамент, а тогда уже строить здание! --
закончил министр и вытер со лба проступивший от возбуждения пот.
-- Полностью одобряю ваши гениальные взгляды на хозяйство! -- горячо
сказал я.
-- Исходя из этого, я и распределил пять миллионов динаров: два
миллиона на чиновников, миллион -- гонорары авторам сельскохозяйственных
учебников, миллион -- на основание библиотек и миллион -- на командировки
чиновникам. Вот вам и все пять.
-- Удивительно!.. И на библиотеки вы тратите достаточно.
-- Недавно, кроме того, я отдал распоряжение добавить к
сельскохозяйственным книгам еще и учебники по греческому и латинскому
языкам, дабы, изучая после полевых работ классические языки, крестьяне могли
облагораживаться. В любой читальне имеются Гомер, Тацит, Патеркул и многие
другие прекрасные произведения классической литературы.
-- Превосходно! -- воскликнул я, разведя руками, и тут же встал,
попрощался с господином министром и вышел, так как от этих великих реформ,
которых я никак не мог понять, у меня просто голова вспухла.
Министр финансов, хотя и сказал, что очень занят, принял меня сразу же,
как только я пришел к нему.
-- Вы явились весьма кстати, сударь, я хоть немного отдохну. Работал
так, что прямо в глазах потемнело! -- сказал министр и посмотрел на меня
усталым, помутившимся взглядом.
-- Да, нелегко вам при таком размахе работы. Вы несомненно обдумывали
какой-нибудь важный финансовый вопрос? -- заметил я.
-- Вас-то, я уверен, во всяком случае, заинтересует полемика, которую я
веду с господином министром строительства по одному весьма важному вопросу.
С утра я трудился над этим целых три часа. Полагаю, что смогу защитить
правое дело... Сейчас покажу вам статью, подготовленную мной к печати.
Мне не терпелось познакомиться со знаменитой статьей и одновременно
узнать, из-за чего ведется столь важная и отчаянная борьба между министром
финансов и министром строительства. Министр с достоинством взял в руки
рукопись, откашлялся и торжественно прочел заголовок:
-- "Еще несколько слов к вопросу: "Где проходила в древние времена
южная граница нашей страны".
-- Да, но ведь это, кажется, историческая работа?
-- Историческая, -- отвечал министр, несколько удивленный таким
неожиданным вопросом, и посмотрел на меня поверх очков тупым, усталым
взглядом.
-- Вы занимаетесь историей? '
-- Я?! -- раздраженно переспросил министр. -- Этой наукой я занимаюсь
вот уже почти тридцать лет и, не хвалясь скажу, с успехом, -- внушительно
произнес он, глядя на меня с укоризной.
-- Я очень ценю историю и людей, целиком посвящающих себя этой
действительно важной науке, -- сказал я почтительно, чтобы хоть как-то
загладить свою недавнюю бестактность.
-- Не только важная, сударь мой, но и самая важная! -- восторженно
объявил министр, окидывая меня значительным и испытующим взглядом.
-- Совершенно с вами согласен!
-- Вы только вообразите, -- продолжал министр, -- какой был бы причинен
вред, если бы по вопросу о границе нашей страны утвердилось, скажем, мнение
моего коллеги, министра строительства.
-- Он тоже историк? -- спросил я.
-- Какой он историк! Своей деятельностью в этой научной области он
приносит лишь вред. Достаточно познакомиться с его взглядами по вопросу о
старой границы нашей страны, и вам сразу станет ясно его невежество и даже,
если хотите, предательство интересов родины.
-- А что он доказывает, простите за любопытство? -- вновь задал я
вопрос.
-- Ничего он не доказывает, сударь мой! Жалкое это доказательство, если
он говорит, что южная граница проходила в старину севернее города Крадии;
это преступно, ибо наши враги со спокойной совестью смогут предъявить права
на земли выше Крадии. Вы представляете, какой он наносит этим вред нашей
многострадальной родине? -- воскликнул министр срывающимся от справедливого
гнева и боли голосом.
-- Неизмеримый вред! -- подтвердил я с таким волнением, словно
катастрофа из-за невежества и тупости министра строительства уже обрушилась
на страну.
-- Так я этот вопрос не оставлю, сударь, не имею права оставить, как
сын своей дорогой родины. Я поставлю его перед Народным собранием, пусть оно
вынесет свое решение, обязательное для каждого гражданина нашего
государства. В противном случае подам в отставку, так как это уже второе
серьезное столкновение с министром строительства.
-- А разве Скупщина может выносить решения и по научным вопросам?
-- Почему бы и нет? Скупщина полномочна по любому вопросу выносить
решения, обязательные для каждого как закон. Вчера, например, один гражданин
обратился в Скупщину с просьбой считать день его рождения на пять лет раньше
действительного.
-- Да как же это возможно? -- невольно вырвалось у меня.
-- Очень даже. Он родился, допустим, в семьдесят четвертом году, а
Скупщина утвердит день его рождения... в шестьдесят девятом году.
-- Вот чудеса! А зачем ему это?
-- Ему-то необходимо, ведь только при этом условии он сможет выставить
свою кандидатуру в депутаты на освободившееся место, а он человек наш и
энергично будет помогать укреплению политического положения.
Потрясенный, я не мог вымолвить ни слова. Заметив это, министр
проговорил:
-- Вас это как будто удивляет. Такие и подобные им случаи у нас не
редки. Скупщина, например, исполнила просьбу одной дамы провозгласить ее на
десять лет моложе *. Другая дама подала прошение * о том, чтобы Народное
собрание авторитетно подтвердило, будто она, состоя в браке со своим мужем,
родила двоих детей, которые должны явиться законными наследниками ее мужа,
человека очень богатого. И, так как у нее были весьма влиятельные друзья,
Скупщина поддержала ее наивную и благородную просьбу и провозгласила ее
матерью двоих детей.
-- А где же дети?
-- Какие дети?
-- Да те самые, о которых вы говорите?
-- Так ведь детей-то нет, понимаете, но благодаря решению Скупщины
считается, что эта дама имеет двоих детей, из-за чего прекратились ее
недоразумения с мужем.
-- Что-то я не понимаю,-- заметил я, хотя это и было явно невежливо.
-- Как не понимаете?.. Все очень просто. У богатого торговца, мужа
дамы, о которой идет речь, не было от нее детей. Ясно?
-- Ясно.
-- Отлично, теперь смотрите дальше: так как он очень богат, то хотел
иметь детей, которые наследовали бы его большое состояние, а детей не было;
это и явилось причиной разлада между ним и его женой. Вот тогда она. как я
вам уже говорил, и обратилась в Скупщину с просьбой, которую та нашла
возможным удовлетворить.
-- А сам богатый торговец доволен таким решением Народного собрания?
-- Разумеется, доволен. Теперь он совершенно успокоился и очень любит
свою жену.
Так и протекала наша беседа; господин министр толковал о всевозможных
вещах, но ни единым словом не коснулся финансовых вопросов.
Под конец я осмелился учтивейше спросить:
-- Господин министр, хорошо ли упорядочены у вас финансы?
-- Превосходно! -- убежденно заявил он и тут же добавил: -- Главное --
хорошо составить бюджет, тогда все будет легко и просто.
-- Каков же годичный бюджет вашей страны?
-- Свыше восьмидесяти миллионов. И вот как он распределен: бывшим
министрам, и на пенсии и в запасе, -- тридцать миллионов; на увеличение
количества орденов-- десять миллионов, на воспитание бережливости в
народе--пять миллионов...
-- Извините, что я прерываю вас, господин министр... Не понимаю, что
это за статья -- пять миллионов на воспитание бережливости.
-- Э, видите ли, сударь, неоспоримо, что самое главное в финансовом
вопросе -- это экономия. Такой статьи нет во всем мире, но нас нужда выучила
-- тяжелое финансовое положение в государстве вынуждает нас ежегодно
жертвовать солидную сумму, чтобы хоть чем-то помочь народу, облегчить его
положение. Во всяком случае, теперь дела улучшаются, недаром же авторам книг
о введении экономии выдан целый миллион. Я и сам намерен написать на благо
народа книгу: "Народная экономия в Древние времена", а сын мой уже сейчас
пишет труд: "Влияние экономии на культурный прогресс народа"; дочь моя,
выпустившая два рассказа, в которых народу популярно объяснено, как надо
экономить, теперь пишет третий: "Расточительная Любица и бережливая Мица".
-- Хороший рассказ, надо полагать?!
-- Очень хороший, в нем рассказывается как из-за любви гибнет Любица, а
всегда отличавшаяся бережливостью Мица выходит замуж за крупного богача.
"Бережливого и бог бережет" -- заканчивается рассказ.
-- Все это окажет самое благотворное влияние на народ! -- возликовал я.
-- Безусловно, -- согласился господин министр, -- большое и
значительное влияние. С тех пор как введена экономия, моя дочь, например,
скопила себе в приданое сто тысяч.
-- Так это самая важная статья в государственном бюджете, -- заметил я.
-- Да, но труднее всего было додуматься до этого! Остальные статьи
бюджета существовали и раньше, до меня. Например, на народные гулянья --
пять миллионов, на секретные правительственные расходы -- десять миллионов,
на тайную полицию -- пять миллионов, 'на утверждение правительства и
удержание его у власти -- пять миллионов, на представительство членов
правительства -- полмиллиона. В этих, как и в других, случаях мы очень
бережливы. А затем идет все остальное, менее важное.
-- А на просвещение, армию и чиновничество?
-- Да, вы правы, и на это, кроме просвещения, ухолит около сорока
миллионов, но это включено в постоянный годичный дефицит.
-- А просвещение?
-- Просвещение? О, оно относится, конечно, к статье непредвиденных
расходов.
-- Чем же вы покрываете такой большой дефицит?
-- Ничем. Чем мы можем его покрыть? Он составляет долг. Как только
наберется значительная сумма, мы делаем внешний заем, и так снова и снова.
Но, с другой стороны, по некоторым статьям бюджета мы стараемся создать
излишек. Я вот в своем министерстве начал вводить экономию, энергично
действуют и другие мои коллеги. Экономия, я вам скажу, -- основа
благосостояния любой страны. В интересах экономии я уволил вчера одного
служителя, что даст нам до восьмисот динаров в год.
-- Вы правильно поступили!
-- Надо, сударь, всегда заботиться о благе народном. Служитель плачет,
молит взять его обратно, и неплохой ведь он, бедняга, но нельзя -- значит
нельзя, раз того требуют интересы нашей дорогой родины. "Я согласен,
говорит, и на половинное жалованье". -- "Нельзя, говорю, хоть я и министр,
деньги-то не мои, а народные, кровью добытые, и я обязан учитывать каждый
грош". Сами посудите, сударь, могу ли я на ветер выбрасывать государственных
восемьсот динаров? -- заключил министр, ожидая моего одобрения.
-- Совершенно верно!
-- Недавно вот из средств на секретные расходы одному члену
правительства была выдана значительная сумма на лечение жены, так, если не
дорожить каждым грошом, сможет ли народ все оплатить?
-- А каковы доходы государства, господин министр? Это важно, я полагаю?
-- Хм, как раз и неважно!.. Как вам сказать? Право', я и сам не уяснил
еще, каковы доходы. Читал я что-то в одной иностранной газете, но насколько
там все точно, не знаю. Во всяком случае, доходов за глаза достаточно! -- с
апломбом специалиста заявил министр.
Этот приятный и весьма важный разговор прервал служитель; войдя в
кабинет, он доложил, что делегация чиновников хочет посетить господина
министра.
-- Пусть немного подождут! -- сказал служителю министр и обернулся ко
мне:
-- Поверите ли, за эти два-три дня я до того устал от этих бесконечных
приемов, что просто голова кругом идет. Едва вот урвал минутку для приятной
беседы с вами!
-- И все по делу приходят?
-- Была у меня, знаете, на ноге большая мозоль, дня четыре тому назад я
ее оперировал, и операция, слава богу, прошла очень удачно. В связи с этим
чиновники во главе со* своими шефами приходят поздравить меня и выразить
свою радость по поводу благополучно произведенной операции.
Я извинился перед господином министром за то. что отнял у него время,
и, дабы больше не мешать ему, вежливо попрощался с ним и покинул
министерский кабинет.
И в самом деле, о мозоли министра финансов во всех газетах были свежие
сообщения:
"Вчера в четыре часа пополудни делегация чиновников ведомства во главе
с шефом посетила господина министра финансов и поздравила его, выразив свою
радость по поводу благополучной операции мозоли. Воспользовавшись
любезностью господина министра, соблаговолившего принять их, господин шеф от
имени всех чиновников своего ведомства произнес прочувственную речь, после
которой господин министр поблагодарил всех за редкое внимание и душевность".


На улицах опять было полно народу и стоял такой шум, что хоть уши
затыкай.
"Куда это валит такая пропасть народу? Что опять случилось? Опять, что
ли, какая-нибудь делегация?" -- размышлял я, с удивлением глядя на
многолюдную разношерстную толпу и, обратившись к первому попавшемуся
человеку, спросил:
-- Куда спешит народ?
Человек окинул меня сердитый, уничтожающим взглядом, видимо глубоко
оскорбленный моим глупым вопросом, и повернулся ко мне спиной.
Я спросил второго, третьего, но лишь презрительное молчание было мне
ответом.
Наконец, я наткнулся на человека, с которым познакомился в связи с
основанием одной патриотической газеты (в этой стране ежедневно возникало по
нескольку газет).
-- Куда спешит народ? -- задал я тот же вопрос, а сам дрожу, не
получилось бы и с этим известным патриотом такого же конфуза для меня, как и
с остальными.
-- Позор! -- прошипел он презрительно -- от досады и гнева у него
сдавило горло.
Я смутился и едва мог пробормотать:
-- Извините меня, я не хотел вас оскорбить," я лишь хотел спросить...
-- Хорош вопрос! На какой планете ты обитаешь, как тебе не стыдно
спрашивать о том, что известно и скотине? Страну нашу постигло горе, и мы
все, как верные ее сыновья, спешим' прийти ей на помощь, а ты чему-то
удивляешься и до сих пор не знаешь о таком важном событии! -- разъяснял мне
знакомый, и в голосе его звенела патриотическая скорбь.

Я долго оправдывался, извинялся за свой проступок и умолял о прощении.
Он смягчился и рассказал мне, что воинственное племя анутов напало с
юга на страну и вовсю бесчинствует там.
-- Сегодня пришло известие, -- сообщил он, -- что ночью были перебиты
многие семьи, сожжены дома и угнано много скота!
-- Это ужасно! -- в страхе содрогнулся я и сразу решил, что надо
спешить туда, на юг страны, дабы сразиться с анутами, -- так близко к сердцу
принял я страдания ни в чем не повинных мирных граждан. В этот момент,
совсем забыв о том, что я стар, изнурен и немощен, я почувствовал себя
молодым.
-- Так можем ли мы остаться равнодушными к этому кровопролитию и
зверствам?
-- Нет. Не можем!--воодушевленный огненными словами моего знакомца,
воскликнул я. -- Было бы грешно перед богом!
-- Вот почему мы торопимся на собрания. Все сознательные граждане
побывают на собраниях; только 'каждый в своем месте, в соответствии со своей
профессией.
-- А почему так? "
-- Хм... Почему?.. Наши вечные разногласия! Но все равно каждое
собрание вынесет единодушное патриотическое решение. И чем больше их будет,
тем лучше, а главное, все мы едины в своих чувствах и помыслах, когда дело
касается нашей дорогой родины.
И верно, народ начал делиться на группы и расходиться по разным
направлениям; каждая группа спешила к определенному месту, где должно было
состояться собрание.
Разумеется, на все митинги я попасть не мог, а потому направился вместе
со своим знакомым туда, где собиралась его группа -- чиновники полицейского
и юридического ведомств.
Мы вошли в просторный зал одной из гостиниц, в котором уже были
приготовлены места для публики и покрытый зеленым сукном стол для
организаторов собрания. Граждане-патриоты разместились в зале, а
организаторы заняли свои места за столом.
-- Братья! -- начал один из организаторов. -- Вы знаете, зачем мы
собрались. Всех нас привело сюда благородное стремление воспрепятствовать
дальнейшим нападениям анутских отрядов на южные границы нашей дорогой родины
и помочь страдающему народу. Но, как вы знаете, при таких обстоятельствах
требуется прежде всего избрать председателя, помощника председателя и
секретаря собрания.
После длительных препирательств председателем выбрали начавшего
собрание, а двух других организаторов -- помощником председателя и
секретарем.
По заведенному порядку, члены президиума поблагодарили присутствующих
за оказанную им честь, и председатель, позвонив в колокольчик, объявил
собрание открытым.
-- Кто хочет слова? -- спросил он.
Кто-то поднялся в первом ряду и сказал, что собрание должно послать
приветствие правительству и великому, мудрому государственному деятелю,
который сообщи г об их верности и преданности самому государю.
Собравшиеся поддержали это предложение, сразу же было подготовлено
письменное приветствие, принятое под аплодисменты с условием, что в
некоторых местах порядок слов будет согласован с правилами синтаксиса.
Ораторы выступали один лучше другого. Каждая речь была проникнута
патриотизмом, болью и гневом против анутов. Все ораторы, выражая согласие с
предложением первого выступавшего, в один голос заявляли о необходимости,
ввиду срочности дела, без всякого промедления принять резкую резолюцию,
самым суровым образом осуждающую варварские действия анутов. Тут же выбрали
троих людей, обладающих хорошим слогом, для составления резолюции в
вышеупомянутом духе.
В этот момент кто-то вышел с готовой резолюцией и попросил у собрания
разрешения огласить ее.
Ему разрешили, и он начал читать:
-- "Собравшиеся сегодня чиновники юридического и полицейского ведомств,
глубоко потрясенные неприятными, ежедневно разыгрывающимися в южных краях
нашей страны событиями и варварским поведением анутских отрядов, считают
своим долгом принять следующую резолюцию:
1. Мы глубоко сожалеем, что в этих краях наш народ постигли такие беды.
2. Самым решительным образом осуждая дикие поступки анутов, мы
восклицаем: "Долой их!"
3. С презрением и возмущением мы констатируем, что ануты --
некультурный народ, недостойный даже внимания своих просвещенных соседей".

Эта резолюция была единогласно принята за основу, во время же бурных
дебатов по отдельным пунктам все согласились с тем, что во втором пункте к
слову "дикие" необходимо еще добавить "отвратительные".
После этого собрание уполномочило президиум подписать резолюцию, и
присутствующие в полном порядке разошлись.
На улицах опять шум и толпы народу, возвращающегося с многочисленных
митингов. На лицах людей написано душевное удовлетворение, словно после
выполнения тяжелого, но благородного и возвышенного дол1 а.
Со всех сторон доносились разговоры такого содержания:
-- Все-таки не было необходимости так заострять вопрос, -- доказывает
один.
-- Как не было необходимости? Это-то как раз и хорошо. Вот еще, а ты
что думаешь? С такими скотами и надо быть грубыми и резкими, -- сердится
другой.
-- Да знаю я, оставь, пожалуйста, но так нельзя, но тактично! --
возражает первый.
-- Какой тебе еще такт по отношению к ним? Может быть, и неприятности
нельзя причинить таким хорошим людям, да? Так им и надо, пусть содрогаются,
читая, -- настаивает второй дрожащим от гнева голосом.
-- Как цивилизованные люди, мы должны быть выше них; а кроме того, надо
сохранять осторожность, чтобы "не впасть в немилость у соседней страны, --
объясняет миролюбивый и тактичный.
Под вечер можно было прочесть в газетах многочисленные резолюции,
принятые в тот день на патриотических собраниях. Не было ни одного человека,
который бы не поспешил на помощь стране. Газеты переполнены:
резолюция профессоров по поводу неприятных событий на юге Страдии,
резолюция молодежи, резолюция учителей, резолюция офицеров, резолюция
рабочих, торговцев, врачей, писарей. Одним словом, никто не остался в
стороне. Все резолюции в одном духе, все резкие и решительные, и в каждой
есть слова "глубоко потрясенные", "самым решительным образом осуждаем" и так
далее.
Вечером город опять предавался веселью, а затем миролюбивых и
мужественных сынов счастливой Страдии охватил безмятежный, тихий и спокойный
сон.
На следующий день начали поступать вести из остальных округов
Страдии'.. Не было такого уголка, где бы не была принята резкая резолюция по
поводу "последних неприятных событий".
Само собой разумеется, все граждане, кто больше, кто меньше, были
осыпаны наградами за помощь родине, за гражданскую доблесть и добродетели.

Меня так воодушевил этот энергичный народ, полный гражданского
самосознания и самопожертвования, что из груди моей вырвался возглас:
-- Страдия, ты никогда не погибнешь, даже если погибнут все остальные
народы!
"Ха, ха, ха!" -- в то же мгновение опять зазвенел у меня в ушах
сатанинский, издевательский смех злого духа этой счастливой и блаженной
страны.
Я невольно вздохнул.
Сначала я предполагал пойти к министру просвещения, но в связи с
последними неприятными происшествиями
мне захотелось услышать, что по этому поводу думает военный министр, и
в тот же день я направился к нему.
Перед самым моим приходом военный министр, маленький, худощавый
человечек с впалой грудью и тонкими ручками, закончил молитву.

В его кабинете, словно в храме, носился запах ладана и разных курений,
а на столе лежали старые, пожелтелые божественные книги.
В первую минуту я подумал, что ошибся и попал к кому-то другому, но
мундир высшего офицера, .в который был облачен господин министр, убедил меня
в противном.
-- Простите, сударь, -- любезно сказал он нежным, тонким голосом, -- я
только что кончил свою обычную молитву, которую читаю всегда перед тем, как
сесть за работу. Теперь, в связи с неприятными событиями на юге нашей
дорогой родины, молитва имеет особенно 6oльшой смысл.
-- Если нападения 'будут продолжаться, то это может привести к войне?
-- спросил я.
-- О нет, такой опасности нет. '
-- Мне кажется, господин министр, опасность заключена уже в том, что