Страница:
Дарья Донцова
Лампа разыскивает Алладина
Глава 1
Если в вашем доме живет человек, который постоянно разбрасывает вещи, никогда не убирает за собой посуду, спокойно берет деньги из вашего кошелька, может притащить к ужину без всякого спроса десять друзей, при этом абсолютно уверен, что его всегда простят, да еще он постоянно ноет, что вы его не уважаете и о нем не заботитесь, то не стоит в сердцах восклицать: «Ну за что господь послал мне этот крест?» Скорей всего, вы сами произвели сие сокровище на свет и добрый боженька тут ни при чем.
– Ну за что господь послал мне этот крест? – сердито воскликнула Катюша, входя на кухню.
Я оторвала взгляд от кастрюльки, где закипало молоко.
– Что случилось?
Катюша швырнула на стол дневник Кирюшки.
– Вот, полюбуйся! Ультиматум. «Если завтра мать Романова Кирилла не явится к девяти утра в мой кабинет, он будет исключен из школы непременно. Ласкин».
Я уронила ложку на плиту.
– Вот странный человек!
– Да уж! – воскликнула Катюша и стала открывать бутылку с водой. – Ты очень деликатно выразилась! Странный! На мой взгляд, он просто безобразник!
– Ты не права, – покачала я головой и потянулась за пачкой геркулеса.
Мопсиха Феня, поняв, что процесс приготовления ее любимой каши вступил в завершающую стадию, тихонько заскулила. Я покосилась на Феню. Интересно, почему она постоянно хочет есть? Конечно, Фенечка слегка великовата для мопса, если уж совсем честно, то она по весу ближе к сайгакам, таким милым, здоровенным животным, и то только голова у Фени слегка напоминает мопсиную. Может, ее родители на самом деле были оленями? Уж больно большая получилась у них дочь. Но я, увы, не знакома с родственниками Фени. Мопсиху подобрала в ветлечебнице и теперь с недоумением наблюдаю за ее бурным ростом. Хотя, вроде бы, прихваченная тогда в том же месте Капа ее родная сестра. Но Капа совсем крохотная, она запросто пробегает у Фени под животом, даже не задевая головой брюшко дорогой сестры. Может, Феня была первой в помете, а Капа последыш? Или они вовсе не родные? Вдруг у Фенечки предки все-таки сайгаки? Ну почему эта мопсиха постоянно ест еду как сено? Я уже и так купила ей миску больше, чем у нашей стаффордширихи Рейчел и двортерьера Рамика. То, из чего ест Феня, больше всего напоминает таз, нет, корыто!
– Просто не знаю! Как с ним поступить? – вздыхала Катя. – Может, все же следует наказать?
– Кого? – удивилась я, помешивая кашу.
Подруга покачала головой.
– Ты меня не слушаешь! Вот! Читай.
Перед носом снова оказалась страница из дневника. Надпись, сделанная ядовито-красными чернилами, опять бросилась в глаза. «Если завтра мать Романова Кирилла не явится к девяти утра в мой кабинет, он будет исключен из школы непременно. Ласкин».
– Каким образом этот Ласкин думает исключить из школы кабинет? – спросила я. – Потом, чей кабинет? Математика, физика или химика?
Катюша моргнула.
– Лампа! Речь идет о Кирюшке! Он опять набезобразничал.
– Мне всегда казалось, что учитель обязан хорошо владеть родным языком, – усмехнулась я, – а то после прочтения гневного ультиматума мне показалось, что сей Ласкин собрался при помощи лома и кирки крушить перекрытия!
Катя обхватила голову и застонала. Я обняла ее.
– Ну с какой стати ты вдруг расстроилась?
– Ласкин – директор, – пояснила Катюша, – он отчего-то дико обозлился на Кирюшку. Я позвонила в школу и попросила: «Нельзя ли перенести встречу, у меня на утро назначена сложная операция, очень тяжелый больной».
– И что ответил господин Ласкин?
– Каменным голосом отчеканил: «Нет» – и швырнул трубку.
– Очень, видно, воспитанный, милый дядечка!
– Но я не могу отменить операцию!
– И не надо. Сама схожу в школу. И вообще, чего ты влезла в это дело, – укорила я подругу, – ну-ка, давай вспомним. Кто бегал туда, когда Кирюшка намазал клеем порог учительской и химичка намертво прилипла к полу?
– Ты.
– А в тот день, когда биологичка упала в обморок? Помнишь? Кирюша вставил между челюстями скелета спичку, учительница провела указкой, показывая, как растут зубы, тоненькая палочка сломалась, и анатомическое пособие «укусило» указующую трость. Право, меня тогда искренне удивило поведение педагога. Ведь ведет биологию и должна вроде понимать, что скелет не способен на активные самостоятельные действия. А она свалилась без чувств. Право, глупо! Так кто тогда уладил ситуацию?
– Ты, – вздохнула Катя, – и вообще получается, что ты ему больше мать, чем я.
– Вот и славно, – закричала я, кидаясь к каше.
Но поздно: высокая, белая шапка взметнулась над кастрюлькой и в то же мгновение выплеснулась на плиту. В кухне противно запахло горелым.
– Вот где настоящее горе, – пришла я в отчаянье, – теперь отскребать кучу посуды и плиту! И кашу заново варить! А ты из-за ерунды переживаешь. Прямо с утра сношусь в школу и погашу конфликт. Небось, дело выеденного яйца не стоит.
Утром мы с Кирюшкой пошли в школу вместе.
– Лучше сразу предупреди меня о всех своих шкодствах, чтобы я приготовилась к любым коллизиям, – попросила я.
Мальчик заныл:
– Я ничего плохого не делал!
– Кирюша! В данном случае я выступаю в качестве твоего адвоката, а законнику следует рассказывать всю подноготную, иначе он не сумеет помочь подзащитному.
– Ну, правда, – стонал Кирюша, – я даже не успел в класс подняться. Он на меня в раздевалке налетел.
– Кто?
– Богодасыср Олимпиадович!
Я притормозила.
– Кто?!
– Ну директор наш, Ласкин.
– Послушай, Кирюша, – тихо сказала я, – понимаю, что школа похожа на тюрьму, но ведь альтернативы нет, придется отсидеть весь срок до конца. Кстати, тебе уже недолго осталось, прикинь, каково сейчас первоклашкам. Так вот, можешь обзывать директора за глаза как пожелаешь, я не стану читать тебе лекции об уважении к старшим, но мне изволь сообщить его настоящее имя!
– Богодасыср Олимпиадович Ласкин, – засмеялся Кирилл.
Я тяжело вздохнула. Увы, Кирюша плавно въехал в такой возраст, который большинство родителей справедливо считает ужасным. И не знаешь теперь, как себя с ним вести. Начинаешь злиться, он плачет и кричит:
– Ты меня терпеть не можешь!
Станешь оказывать ему знаки внимания, возмущается:
– Я уже не маленький, отстань с подарками!
Одно я знаю точно: нудных нотаций читать нельзя. Лично я, тихая, послушная девочка, все детство просидевшая в обнимку с ненавистной арфой, еле-еле сдерживалась, когда моя мама начинала очередную беседу на тему «Родители плохого не посоветуют, слушай внимательно, хочу предостеречь тебя». Пустое это занятие – уберегать другого от своих ошибок. Спокойствие, Лампа, только спокойствие, начни сначала.
– Кирюша, скажи подлинное имя директора, – попросила я, – не могу же называть его кличкой, которую мужику дали любящие дети. Бего… до… па… надо же! И не выговорить!
– Ага, – кивнул Кирюшка, – я сам долго тренировался: Богодасыср Олимпиадович. Это его родное имечко. Расшифровываю первую часть. Богом данный сын своих родителей! Если сложить начало всех слов в фразе, и выходит – Богодасыср. А Олимпиадовичем он стал тогда, когда его отец ушел от матери. Ласкин посчитал поступок папы предательством и официально поменял отчество. Говорят, он несколько лет потратил, чтобы ему такое разрешили. Ласкин дико злится, есть кто-то его имя путает, по-этому ты лучше сейчас повторяй про себя: Богодасыср, Богодасыср… Ясно?
Я кивнула. В общем, да. В конце концов, ничего удивительного, сама живу с паспортом, где указано имя Евлампия[1].
– Вон он, – шепнул Кирюша, когда мы вошли в вестибюль школы, – Ласкин.
Не успела я открыть рта, как крохотный, лысый мужчинка, размером чуть побольше нашей Фени, подлетел к нам и густым басом заорал:
– Романов! Мать твою привел?
Я вздрогнула, откашлялась и спокойно ответила:
– Твоя мать тут. Здравствуйте!
Но Ласкин, очевидно, был не настроен улыбаться.
– Немедленно отвечайте, как вам удалось воспитать такого!
Толстый палец директора, покрытый пятнами непонятного происхождения, уперся в Кирюшку.
– Ну, – протянула я, – в общем, просто. Хорошее питание вкупе с занятиями спортом, прогулки на свежем воздухе, вот и получился замечательный мальчик!
Ласкин вытаращил глаза.
– Идите-ка сюда, сейчас покажу, как он ведет себя!
Я удивилась. Неужели директор с упоением примется сейчас мазать клеем полы, запихивать спички в рот скелету и бить окна? Может, лучше не демонстрировать мне всяческие шалости, а попросту спокойно рассказать о них?
Схватив за плечо, Богодасыср поволок меня в глубь раздевалки. Сентябрь в этом году выдался дождливым, и на полу не слишком просторного помещения валялось много курток разного размера. Для детской одежды явно не хватало вешалок.
– Вот, – ткнул пальцем Ласкин в стену.
Я с удивлением посмотрела в указанную сторону. Сбоку прибиты крючки, более широкие и удобные, чем остальные.
– Видите! – не успокаивался директор. – Надпись заметили?
Мой взгляд переместился чуть выше и уперся в плакат: «Крючки только для учителей».
– Прочитали? – рявкнул Ласкин.
– Ну да!
– Знаете, что сделал ваш хулиган?
– Нет, – растерялась я.
– Он подошел ко мне и спросил: «А куртку сюда можно повесить?»
Приступ хохота подступил к моему горлу.
– Действительно, нехорошо, – сдавленным голосом пробормотала я, – если крючок предназначен для преподавателя, то вешать на него верхнюю одежду не слишком этично!
– Очень рад, что мы с вами нашли общий язык, – помягчел директор, – вы должны наказать Романова.
– Всенепременно.
– Лишить его компьютера, телевизора, плеера, походов в кино и мороженого на полгода! – плотоядно воскликнул Ласкин.
– Конфисковать имущество и расстрелять, – вырвалось у меня.
Ласкин напрягся.
– Не вижу ничего смешного. Мальчик нахамил директору и должен быть выпорот ремнем, иначе я лишу его занятий на месяц.
Я представила себе ликование Кирилла, когда тот узнает, каким образом Богодасыср решил проучить его, потом сообразила, что Лиза мгновенно перебьет все окна в школе, дабы получить такой же «срок», и воскликнула:
– Вот на это вы не имеете права. Маргарита Михайловна говорила, что отстранение от занятий теперь строго-настрого запрещено. Даже из класса во время урока ребенка выгнать нельзя, это нарушение права на получение знаний.
Услыхав имя своей начальницы, дамы, заведующей образованием в нашем околотке, директор насторожился.
– Маргарита Михайловна? А вы ее знаете?
– Очень хорошо, – усмехнулась я.
– Откуда? – продолжал любопытствовать Ласкин.
– Она моя подруга, – ответила я, – близкая, в халатах друг к другу ходим.
Самое интересное, что это правда. Маргарита поселилась в квартире, расположенной под нами, не так давно, и она теперь регулярно прибегает к нам в пижаме и бигудях, потому что кто-нибудь из Романовых обязательно забудет закрыть кран в ванной и несчастной Маргарите на голову льется вода. За последний год мы трижды обновляли побелку в ее квартире. Потом Сережке пришла гениальная идея в голову. Он вызвал мастеров, и те установили у Риты натяжные потолки, а у нас сенсорные краны, такие, которые сами собой перекрывают воду после того, как вы заканчиваете мыться. Теперь в доме тишь да гладь, божья благодать. Но Рита, привыкнув носиться к нам скандалить, стала забегать просто так, на огонек, и мы подружились.
– Сразу надо было сказать, – окрысился Ласкин.
– О чем? – ухмыльнулась я.
– О дружбе с Маргаритой Михайловной, – буркнул директор.
Я пожала плечами. Ну согласитесь, странно отпускать ребенка на занятия, повесив ему на шею табличку: «Мама мальчика часто пьет чай с главной начальницей по образованию».
– Кирилл хороший мальчик, – затряс хвостом Ласкин, – активный и неординарный.
– Значит, я могу идти домой? – уточнила я.
– Конечно, конечно, – закивал Богодасыср.
Я вышла на крыльцо. Так, раз уж пришлось в подобную рань оказаться на улице, то использую время с толком, съезжу на рынок, куплю хорошего мяса и сварю борщ. Летом мы ели окрошку и холодный свекольник, а сегодня Юлечка, посмотрев на дождь, сказала:
– Горячего супчика хочется. Сделай одолжение, Лампудель, не готовь на ужин салат из капусты! Мой организм жаждет отвратительно жирных, вредных для здоровья котлет и наваристого борщика.
Однако как легко разрешаются проблемы, если вы имеете в подругах Риту. Безобразник Кирюшка мигом трансформировался в хорошего мальчика. Его хулиганистость теперь называется активностью, а неумение себя вести неординарностью. Только не следует думать, что Кирюша ухитрился столь радикально измениться всего лишь за пару мгновений. Просто Богодасыср посмотрел на проблему, так сказать, с другой стороны и понял: не все так плохо! У Кирюшки имеется масса достоинств, и одно из них: дружба его родственников с непосредственным начальством директора.
В самом великолепном настроении я приехала на рынок и стала ходить между рядами, выбирая кусок грудинки. Звонок мобильного застал меня в самый неподходящий момент: когда слишком улыбчивая торговка бухнула на весы шматок мяса. Стрелка запряслась, я уставилась на нее во все глаза. На базаре следует быть внимательной. Зазеваешься, мигом обсчитают.
– Лампуша, – заканючило из трубки, – все! Доконал меня окончательно! Полностью!
Я оперлась на прилавок. Ох, не зря Сережка упрекает меня в глупости! Ну сколько раз он твердил:
– Лампудель, внимательно смотри на определитель номера. Для чего я его тебе поставил? Да чтобы облегчить жизнь! Если не хочешь болтать со звонящим – не отвечай. Все очень просто.
Мне понравилась идея с определителем номера. Наверное, у всех случаются моменты, когда не хочется общения, но ждешь важного звонка, поэтому и хватаешь трубку. Определитель убережет вас от зряшных контактов, одна беда, я постоянно забываю поглядеть на выскочившие на дисплее цифры и оказываюсь в идиотском положении. Ну что мне стоило проявить внимательность? Сейчас бы, преспокойно купив грудинку, я уже торопилась бы домой со всех колес, успела бы и супчик сварить, и книжку почитать. Но теперь замечательным планам пришел кирдык. С той стороны провода Оля Белкина, или Ляля, или Леля, она отзывается на любое из этих имен, а еще она меньше двух часов разговаривать не привыкла, и подавляющую часть беседы составляют жалобы Ольги на тяжелую жизнь. Поняв, какое несчастье со мной случилось, я быстро сказала:
– Леля, давай поговорим позднее, у меня мало денег на телефоне.
– Ладно, – неожиданно согласилась она.
Я насторожилась, победа далась слишком легко, что-то тут не так. Белкина не привыкла сразу сдавать позиции.
– Ты где? – воскликнула Оля.
– На рынке.
– Когда вернешься?
– Через час, – быстро соврала я.
На самом деле езды до нашей квартиры меньше пяти минут, в переулке, по которому мне предстоит сейчас ехать, никогда не случается пробок. Но я хотела спокойно сварить суп.
– Ты поторопись, – велела Леля.
– Постараюсь.
– Да уж, поспеши, а то мне неудобно в таком положении на подоконнике сидеть, – сообщила она.
Я вздрогнула.
– Где сидеть?
– На лестнице, – ответила Оля, – около твоей запертой двери. Я поругалась с Генкой! Все! Конец! Надеюсь, пустите меня к себе на время? Не выгоните беременную женщину вон?
Я не удержала пакет с грудинкой, он шлепнулся на пол, издав короткий звук «чавк».
– Давай, Лампа, побыстрей, – заныла Белкина, – а то уже поясницу надуло. Ох я бедная, несчастная, горемыка.
Я подняла кулек и попыталась избавиться от Белкиной.
– Олечка, езжай домой, Гена, наверное, волнуется!
– Ни за что!
– Но ты же не можешь бросить своих любимых черепашек, – цеплялась я за последнюю надежду, – они умрут без мамы.
– Я взяла их с собой, – последовал ответ, – неужели, по-твоему, я способна оставить деток Гене, безответственному, неаккуратному, отвратительному…
– Ты приволокла на себе пятидесятилитровый аквариум? – снова уронила я грудинку.
– Нет, конечно, – возмутилась Ольга, – черепашки в банке. Поторопись, мне плохо, еще рожу тут, на лестнице.
– Не надо! – заорала я и побежала к машине.
– Ну за что господь послал мне этот крест? – сердито воскликнула Катюша, входя на кухню.
Я оторвала взгляд от кастрюльки, где закипало молоко.
– Что случилось?
Катюша швырнула на стол дневник Кирюшки.
– Вот, полюбуйся! Ультиматум. «Если завтра мать Романова Кирилла не явится к девяти утра в мой кабинет, он будет исключен из школы непременно. Ласкин».
Я уронила ложку на плиту.
– Вот странный человек!
– Да уж! – воскликнула Катюша и стала открывать бутылку с водой. – Ты очень деликатно выразилась! Странный! На мой взгляд, он просто безобразник!
– Ты не права, – покачала я головой и потянулась за пачкой геркулеса.
Мопсиха Феня, поняв, что процесс приготовления ее любимой каши вступил в завершающую стадию, тихонько заскулила. Я покосилась на Феню. Интересно, почему она постоянно хочет есть? Конечно, Фенечка слегка великовата для мопса, если уж совсем честно, то она по весу ближе к сайгакам, таким милым, здоровенным животным, и то только голова у Фени слегка напоминает мопсиную. Может, ее родители на самом деле были оленями? Уж больно большая получилась у них дочь. Но я, увы, не знакома с родственниками Фени. Мопсиху подобрала в ветлечебнице и теперь с недоумением наблюдаю за ее бурным ростом. Хотя, вроде бы, прихваченная тогда в том же месте Капа ее родная сестра. Но Капа совсем крохотная, она запросто пробегает у Фени под животом, даже не задевая головой брюшко дорогой сестры. Может, Феня была первой в помете, а Капа последыш? Или они вовсе не родные? Вдруг у Фенечки предки все-таки сайгаки? Ну почему эта мопсиха постоянно ест еду как сено? Я уже и так купила ей миску больше, чем у нашей стаффордширихи Рейчел и двортерьера Рамика. То, из чего ест Феня, больше всего напоминает таз, нет, корыто!
– Просто не знаю! Как с ним поступить? – вздыхала Катя. – Может, все же следует наказать?
– Кого? – удивилась я, помешивая кашу.
Подруга покачала головой.
– Ты меня не слушаешь! Вот! Читай.
Перед носом снова оказалась страница из дневника. Надпись, сделанная ядовито-красными чернилами, опять бросилась в глаза. «Если завтра мать Романова Кирилла не явится к девяти утра в мой кабинет, он будет исключен из школы непременно. Ласкин».
– Каким образом этот Ласкин думает исключить из школы кабинет? – спросила я. – Потом, чей кабинет? Математика, физика или химика?
Катюша моргнула.
– Лампа! Речь идет о Кирюшке! Он опять набезобразничал.
– Мне всегда казалось, что учитель обязан хорошо владеть родным языком, – усмехнулась я, – а то после прочтения гневного ультиматума мне показалось, что сей Ласкин собрался при помощи лома и кирки крушить перекрытия!
Катя обхватила голову и застонала. Я обняла ее.
– Ну с какой стати ты вдруг расстроилась?
– Ласкин – директор, – пояснила Катюша, – он отчего-то дико обозлился на Кирюшку. Я позвонила в школу и попросила: «Нельзя ли перенести встречу, у меня на утро назначена сложная операция, очень тяжелый больной».
– И что ответил господин Ласкин?
– Каменным голосом отчеканил: «Нет» – и швырнул трубку.
– Очень, видно, воспитанный, милый дядечка!
– Но я не могу отменить операцию!
– И не надо. Сама схожу в школу. И вообще, чего ты влезла в это дело, – укорила я подругу, – ну-ка, давай вспомним. Кто бегал туда, когда Кирюшка намазал клеем порог учительской и химичка намертво прилипла к полу?
– Ты.
– А в тот день, когда биологичка упала в обморок? Помнишь? Кирюша вставил между челюстями скелета спичку, учительница провела указкой, показывая, как растут зубы, тоненькая палочка сломалась, и анатомическое пособие «укусило» указующую трость. Право, меня тогда искренне удивило поведение педагога. Ведь ведет биологию и должна вроде понимать, что скелет не способен на активные самостоятельные действия. А она свалилась без чувств. Право, глупо! Так кто тогда уладил ситуацию?
– Ты, – вздохнула Катя, – и вообще получается, что ты ему больше мать, чем я.
– Вот и славно, – закричала я, кидаясь к каше.
Но поздно: высокая, белая шапка взметнулась над кастрюлькой и в то же мгновение выплеснулась на плиту. В кухне противно запахло горелым.
– Вот где настоящее горе, – пришла я в отчаянье, – теперь отскребать кучу посуды и плиту! И кашу заново варить! А ты из-за ерунды переживаешь. Прямо с утра сношусь в школу и погашу конфликт. Небось, дело выеденного яйца не стоит.
Утром мы с Кирюшкой пошли в школу вместе.
– Лучше сразу предупреди меня о всех своих шкодствах, чтобы я приготовилась к любым коллизиям, – попросила я.
Мальчик заныл:
– Я ничего плохого не делал!
– Кирюша! В данном случае я выступаю в качестве твоего адвоката, а законнику следует рассказывать всю подноготную, иначе он не сумеет помочь подзащитному.
– Ну, правда, – стонал Кирюша, – я даже не успел в класс подняться. Он на меня в раздевалке налетел.
– Кто?
– Богодасыср Олимпиадович!
Я притормозила.
– Кто?!
– Ну директор наш, Ласкин.
– Послушай, Кирюша, – тихо сказала я, – понимаю, что школа похожа на тюрьму, но ведь альтернативы нет, придется отсидеть весь срок до конца. Кстати, тебе уже недолго осталось, прикинь, каково сейчас первоклашкам. Так вот, можешь обзывать директора за глаза как пожелаешь, я не стану читать тебе лекции об уважении к старшим, но мне изволь сообщить его настоящее имя!
– Богодасыср Олимпиадович Ласкин, – засмеялся Кирилл.
Я тяжело вздохнула. Увы, Кирюша плавно въехал в такой возраст, который большинство родителей справедливо считает ужасным. И не знаешь теперь, как себя с ним вести. Начинаешь злиться, он плачет и кричит:
– Ты меня терпеть не можешь!
Станешь оказывать ему знаки внимания, возмущается:
– Я уже не маленький, отстань с подарками!
Одно я знаю точно: нудных нотаций читать нельзя. Лично я, тихая, послушная девочка, все детство просидевшая в обнимку с ненавистной арфой, еле-еле сдерживалась, когда моя мама начинала очередную беседу на тему «Родители плохого не посоветуют, слушай внимательно, хочу предостеречь тебя». Пустое это занятие – уберегать другого от своих ошибок. Спокойствие, Лампа, только спокойствие, начни сначала.
– Кирюша, скажи подлинное имя директора, – попросила я, – не могу же называть его кличкой, которую мужику дали любящие дети. Бего… до… па… надо же! И не выговорить!
– Ага, – кивнул Кирюшка, – я сам долго тренировался: Богодасыср Олимпиадович. Это его родное имечко. Расшифровываю первую часть. Богом данный сын своих родителей! Если сложить начало всех слов в фразе, и выходит – Богодасыср. А Олимпиадовичем он стал тогда, когда его отец ушел от матери. Ласкин посчитал поступок папы предательством и официально поменял отчество. Говорят, он несколько лет потратил, чтобы ему такое разрешили. Ласкин дико злится, есть кто-то его имя путает, по-этому ты лучше сейчас повторяй про себя: Богодасыср, Богодасыср… Ясно?
Я кивнула. В общем, да. В конце концов, ничего удивительного, сама живу с паспортом, где указано имя Евлампия[1].
– Вон он, – шепнул Кирюша, когда мы вошли в вестибюль школы, – Ласкин.
Не успела я открыть рта, как крохотный, лысый мужчинка, размером чуть побольше нашей Фени, подлетел к нам и густым басом заорал:
– Романов! Мать твою привел?
Я вздрогнула, откашлялась и спокойно ответила:
– Твоя мать тут. Здравствуйте!
Но Ласкин, очевидно, был не настроен улыбаться.
– Немедленно отвечайте, как вам удалось воспитать такого!
Толстый палец директора, покрытый пятнами непонятного происхождения, уперся в Кирюшку.
– Ну, – протянула я, – в общем, просто. Хорошее питание вкупе с занятиями спортом, прогулки на свежем воздухе, вот и получился замечательный мальчик!
Ласкин вытаращил глаза.
– Идите-ка сюда, сейчас покажу, как он ведет себя!
Я удивилась. Неужели директор с упоением примется сейчас мазать клеем полы, запихивать спички в рот скелету и бить окна? Может, лучше не демонстрировать мне всяческие шалости, а попросту спокойно рассказать о них?
Схватив за плечо, Богодасыср поволок меня в глубь раздевалки. Сентябрь в этом году выдался дождливым, и на полу не слишком просторного помещения валялось много курток разного размера. Для детской одежды явно не хватало вешалок.
– Вот, – ткнул пальцем Ласкин в стену.
Я с удивлением посмотрела в указанную сторону. Сбоку прибиты крючки, более широкие и удобные, чем остальные.
– Видите! – не успокаивался директор. – Надпись заметили?
Мой взгляд переместился чуть выше и уперся в плакат: «Крючки только для учителей».
– Прочитали? – рявкнул Ласкин.
– Ну да!
– Знаете, что сделал ваш хулиган?
– Нет, – растерялась я.
– Он подошел ко мне и спросил: «А куртку сюда можно повесить?»
Приступ хохота подступил к моему горлу.
– Действительно, нехорошо, – сдавленным голосом пробормотала я, – если крючок предназначен для преподавателя, то вешать на него верхнюю одежду не слишком этично!
– Очень рад, что мы с вами нашли общий язык, – помягчел директор, – вы должны наказать Романова.
– Всенепременно.
– Лишить его компьютера, телевизора, плеера, походов в кино и мороженого на полгода! – плотоядно воскликнул Ласкин.
– Конфисковать имущество и расстрелять, – вырвалось у меня.
Ласкин напрягся.
– Не вижу ничего смешного. Мальчик нахамил директору и должен быть выпорот ремнем, иначе я лишу его занятий на месяц.
Я представила себе ликование Кирилла, когда тот узнает, каким образом Богодасыср решил проучить его, потом сообразила, что Лиза мгновенно перебьет все окна в школе, дабы получить такой же «срок», и воскликнула:
– Вот на это вы не имеете права. Маргарита Михайловна говорила, что отстранение от занятий теперь строго-настрого запрещено. Даже из класса во время урока ребенка выгнать нельзя, это нарушение права на получение знаний.
Услыхав имя своей начальницы, дамы, заведующей образованием в нашем околотке, директор насторожился.
– Маргарита Михайловна? А вы ее знаете?
– Очень хорошо, – усмехнулась я.
– Откуда? – продолжал любопытствовать Ласкин.
– Она моя подруга, – ответила я, – близкая, в халатах друг к другу ходим.
Самое интересное, что это правда. Маргарита поселилась в квартире, расположенной под нами, не так давно, и она теперь регулярно прибегает к нам в пижаме и бигудях, потому что кто-нибудь из Романовых обязательно забудет закрыть кран в ванной и несчастной Маргарите на голову льется вода. За последний год мы трижды обновляли побелку в ее квартире. Потом Сережке пришла гениальная идея в голову. Он вызвал мастеров, и те установили у Риты натяжные потолки, а у нас сенсорные краны, такие, которые сами собой перекрывают воду после того, как вы заканчиваете мыться. Теперь в доме тишь да гладь, божья благодать. Но Рита, привыкнув носиться к нам скандалить, стала забегать просто так, на огонек, и мы подружились.
– Сразу надо было сказать, – окрысился Ласкин.
– О чем? – ухмыльнулась я.
– О дружбе с Маргаритой Михайловной, – буркнул директор.
Я пожала плечами. Ну согласитесь, странно отпускать ребенка на занятия, повесив ему на шею табличку: «Мама мальчика часто пьет чай с главной начальницей по образованию».
– Кирилл хороший мальчик, – затряс хвостом Ласкин, – активный и неординарный.
– Значит, я могу идти домой? – уточнила я.
– Конечно, конечно, – закивал Богодасыср.
Я вышла на крыльцо. Так, раз уж пришлось в подобную рань оказаться на улице, то использую время с толком, съезжу на рынок, куплю хорошего мяса и сварю борщ. Летом мы ели окрошку и холодный свекольник, а сегодня Юлечка, посмотрев на дождь, сказала:
– Горячего супчика хочется. Сделай одолжение, Лампудель, не готовь на ужин салат из капусты! Мой организм жаждет отвратительно жирных, вредных для здоровья котлет и наваристого борщика.
Однако как легко разрешаются проблемы, если вы имеете в подругах Риту. Безобразник Кирюшка мигом трансформировался в хорошего мальчика. Его хулиганистость теперь называется активностью, а неумение себя вести неординарностью. Только не следует думать, что Кирюша ухитрился столь радикально измениться всего лишь за пару мгновений. Просто Богодасыср посмотрел на проблему, так сказать, с другой стороны и понял: не все так плохо! У Кирюшки имеется масса достоинств, и одно из них: дружба его родственников с непосредственным начальством директора.
В самом великолепном настроении я приехала на рынок и стала ходить между рядами, выбирая кусок грудинки. Звонок мобильного застал меня в самый неподходящий момент: когда слишком улыбчивая торговка бухнула на весы шматок мяса. Стрелка запряслась, я уставилась на нее во все глаза. На базаре следует быть внимательной. Зазеваешься, мигом обсчитают.
– Лампуша, – заканючило из трубки, – все! Доконал меня окончательно! Полностью!
Я оперлась на прилавок. Ох, не зря Сережка упрекает меня в глупости! Ну сколько раз он твердил:
– Лампудель, внимательно смотри на определитель номера. Для чего я его тебе поставил? Да чтобы облегчить жизнь! Если не хочешь болтать со звонящим – не отвечай. Все очень просто.
Мне понравилась идея с определителем номера. Наверное, у всех случаются моменты, когда не хочется общения, но ждешь важного звонка, поэтому и хватаешь трубку. Определитель убережет вас от зряшных контактов, одна беда, я постоянно забываю поглядеть на выскочившие на дисплее цифры и оказываюсь в идиотском положении. Ну что мне стоило проявить внимательность? Сейчас бы, преспокойно купив грудинку, я уже торопилась бы домой со всех колес, успела бы и супчик сварить, и книжку почитать. Но теперь замечательным планам пришел кирдык. С той стороны провода Оля Белкина, или Ляля, или Леля, она отзывается на любое из этих имен, а еще она меньше двух часов разговаривать не привыкла, и подавляющую часть беседы составляют жалобы Ольги на тяжелую жизнь. Поняв, какое несчастье со мной случилось, я быстро сказала:
– Леля, давай поговорим позднее, у меня мало денег на телефоне.
– Ладно, – неожиданно согласилась она.
Я насторожилась, победа далась слишком легко, что-то тут не так. Белкина не привыкла сразу сдавать позиции.
– Ты где? – воскликнула Оля.
– На рынке.
– Когда вернешься?
– Через час, – быстро соврала я.
На самом деле езды до нашей квартиры меньше пяти минут, в переулке, по которому мне предстоит сейчас ехать, никогда не случается пробок. Но я хотела спокойно сварить суп.
– Ты поторопись, – велела Леля.
– Постараюсь.
– Да уж, поспеши, а то мне неудобно в таком положении на подоконнике сидеть, – сообщила она.
Я вздрогнула.
– Где сидеть?
– На лестнице, – ответила Оля, – около твоей запертой двери. Я поругалась с Генкой! Все! Конец! Надеюсь, пустите меня к себе на время? Не выгоните беременную женщину вон?
Я не удержала пакет с грудинкой, он шлепнулся на пол, издав короткий звук «чавк».
– Давай, Лампа, побыстрей, – заныла Белкина, – а то уже поясницу надуло. Ох я бедная, несчастная, горемыка.
Я подняла кулек и попыталась избавиться от Белкиной.
– Олечка, езжай домой, Гена, наверное, волнуется!
– Ни за что!
– Но ты же не можешь бросить своих любимых черепашек, – цеплялась я за последнюю надежду, – они умрут без мамы.
– Я взяла их с собой, – последовал ответ, – неужели, по-твоему, я способна оставить деток Гене, безответственному, неаккуратному, отвратительному…
– Ты приволокла на себе пятидесятилитровый аквариум? – снова уронила я грудинку.
– Нет, конечно, – возмутилась Ольга, – черепашки в банке. Поторопись, мне плохо, еще рожу тут, на лестнице.
– Не надо! – заорала я и побежала к машине.
Глава 2
Оля дальняя родственница Кати, настолько седьмая вода на киселе, что никто точно не сумеет сказать, кем женщины приходятся друг другу. Троюродные внучатые племенницы сводной тетушки пятой жены первого мужа Кати. Понятно? Мне нет. Но Оля довольно часто прибегает к Кате и на правах близкого человека активно вмешивается в жизнь семьи Романовых. Пару раз у Катюши возникали с ней достаточно серьезные конфликты. Белкина моложе Катюши, но это не мешает ей считать себя умной, хорошо разбирающейся во всех жизненных коллизиях дамой, а Катюшу существом, которое каждый может обвести вокруг кольца. Когда Сережка надумал жениться на Юле, Ольга устроила натуральный скандал с рефреном: «Нечего матери на шею еще одну нахлебницу сажать!»
Парень тогда страшно обозлился и заявил:
– Мамуля, выбирай: либо я, либо Леля.
Думаю, вам не стоит объяснять, каким было решение Катюши? Честно говоря, она попала в сложное положение. С одной стороны сын – разгневанный сверх всякой меры, с другой – родственница, плачущим тоном скулящая:
– Я ничего плохого не сделала! Просто хотела тебя, Катюнечка, защитить.
Прошло некоторое время, и ситуация разрулилась сама собой. Оля теперь нежно зовет Сережкину жену «Юляша» и восклицает:
– Не всем так с невесткой повезло, как нам.
Второй напряг случился, когда Катюша, подобрав меня на дороге, привезла домой и сделала членом семьи[2]. Не прошло и недели, как Оля заявилась в гости днем, когда никого, кроме меня, дома не было, и расселась на кухне. Вернувшийся с работы Сережка, увидав ее, бесцеремонно воскликнул:
– Чего ты тут делаешь?
Белкина выключила телевизор и с укоризной ответила:
– Да вот, за прислугой гляжу! Нашли бог знает где, ни документов, ни рекомендательных писем не имеет. Еще сопрет что-то ценное и удерет. Но ты не волнуйся! Я тут на страже.
Выслушав спич, Сережка начал издавать такие гудки, что я от страха заперлась в туалете. Белкина ушла, плача и причитая:
– Ну вот! Так всегда! Я хотела лишь помочь.
Но теперь мы подружились, и Оля обожает жаловаться мне на тяжелую жизнь. Белкина странный человек, она похожа на ребенка. Сначала при виде незнакомой личности Леля настораживается и моментально обвиняет бедного человека во всех грехах. Потом, успокоившись, разбирается в ситуации и начинает дружить с тем, кого еще вчера готова была сжить со свету.
Единственные, кто не вызывает при первой встрече у нее агрессии, – это животные. Леля страстно любит собак, кошек, черепах, змей, куриц… Она не способна прихлопнуть таракана и является воинствующей адепткой партии «Зеленых». Белкина не ест мяса, не носит шубы и предпочитает обувь из искусственной кожи. Я тоже никогда не посмею обидеть животных, но способна спокойно лакомиться жареной курочкой. Наверное, во мне нет столь всеохватывающей любви ко всему живому. Нет, поймите меня правильно, если данная цыпа росла у нас во дворе и клевала с руки зернышки, мне слабо сварить из несушки суп. Но, так сказать, обезличенную особь, обитавшую на птицефабрике, я преспокойно засуну в кастрюлю. Наверное, это плохо, следует быть добрее, но ведь и кушать очень хочется.
Взлетев на наш этаж, я обнаружила зареванную Лелю, прижимавшую к груди банку с черепашками.
– Моя жизнь закончилась, – торжественно возвестила она, – все!
Я покосилась на ее выступающий под тонким плащом живот, открыла дверь и велела:
– Мой руки и иди на кухню!
Белкина пошлепала по коридору. Я ощутила укол жалости. Леля маленького роста, она даже ниже меня, а веса у Ольги до недавнего времени не имелось совсем. Это сейчас, в связи с беременностью, она стала похожа на шарик, но только сбоку. Сзади Белкина глядится, как всегда, крохотной и тощей. А еще мои домашние тапки ей велики, и Леля шаркает своими маленькими лапками, а подметки бьют ее по пяткам.
Между нами говоря, особых причин для горя у Ольги никогда не было. В отличие от Катюши, которой с самых ранних лет пришлось впрягаться в работу, чтобы прокормить себя и Сережку, Олечка вполне благополучно жила за спиной у родителей, которые делали все для дорогого дитятка. Мама Оли любила повторять фразу:
– Я абсолютно объективно, поверьте, умею оценивать окружающих людей, но лучше Олечки никого нет.
Поэтому Белкиной не пришлось особо мучиться, думая о хлебе насущном. Мама и папа успели перед смертью настелить толстый слой соломы на ухабистую дорогу жизни, и Леля теперь может спокойно изредка падать.
Пока Анна Семеновна была жива, у Лели не имелось никаких проблем. Дома всегда ее ждала вкусная еда, в шкафу висела красивая одежда, а если Олечка задерживалась, мамочка заботливо стелила ей постель. Все материальные заботы взял на себя папа, тихий, совершенно затюканный активными супругой и дочерью, Григорий Павлович. Профессор, доктор наук, довольно известный ученый, он часто ездил на всякие конференции и симпозиумы, издавал книги, писал статьи, в общем, крутился как мог. Одно время даже, наплевав на свой статус, занимался репетиторством. В общем, ни Анна Семеновна, ни Леля не голодали и не одевались в секонд-хенде, а на пальчиках у них сверкали дорогие кольца.
Но потом судьба сделала резкий крен. Леля в один год стала круглой сиротой. Анна Семеновна скончалась от сердечного приступа, а Григорий Павлович попал под машину.
Я очень хорошо помню, как узнала о его смерти. Леля вошла в нашу квартиру, рухнула на стул и закричала в голос:
– Папа умер!
Мы бросились к бедняжке и попытались ее утешить. Через пару часов, когда Леля выплакала все слезы, Катя осторожно сказала:
– Лелечка, ты не волнуйся. Сейчас мы займемся похоронами.
– Его увезли, – прошептала Оля.
– Кто?
– Куда?
– Зачем? – посыпались из нас совершенно естественные вопросы.
– Папин двоюродный брат, – снова заплакала Леля, – мои родители ведь из Лапина, такого маленького городка, они в Москву учиться приехали и остались. В Лапине на кладбище у Белкиных склеп имеется, вот там папочку и упокоят. Он завещание оставил, а в нем четко написано: «Хочу после смерти лежать рядом с родителями».
– Но Анна Семеновна-то на Ваганькове, – некстати ляпнула я.
Оля шмыгнула носом.
– Да, только папа хотел к своим, а последнюю волю нарушать нельзя. Вообще-то они с мамой давно в разводе были.
– Не может быть! – изумилась Катя. – Ты никогда не говорила нам об их разрыве.
Леля опустила голову.
– А чего трепать? Бумаг не оформляли, официально супругами считались, но фактически давно в разных комнатах жили.
Через три месяца после смерти отца Оля выскочила замуж за преданного поклонника Гену. Мне было непонятно, отчего Ольга раньше не связала себя с ним узами брака. Гена невероятно походил на Григория Павловича, такой же тихий, неконфликтный, слегка близорукий ученый, любимый аспирант Белкина, его воспитанник и протеже.
Учитывая недавнюю смерть родителей невесты, шумного застолья устраивать не стали, просто сходили в загс, а потом очень ограниченным кругом заглянули в кафе.
Жить бы Оле да радоваться, каждый день повторяя: «Милый боженька, спасибо за заботу! Сначала ты дал мне замечательных родителей, а потом отличного мужа», – но Белкина никогда не бывает довольна, ничем. Имея заботливых маму с папой, она прибегала к нам, давно похоронившим своих родителей, швыряла в прихожей на пол шубку, кидалась в гостиной на диван и начинала жаловаться. Основной темой ее нытья было то, что предки не дают дочери никакой свободы, лишают Ольгу права на личную жизнь, не разрешают даже самой выбирать одежду.
– Хорошо вам, – стонала Ольга, оглядывая нашу, давно требующую ремонта квартиру, – живете в свое удовольствие, а я томлюсь в золотой клетке.
Как-то раз я, устав слушать весьма надоевшую песню, сказала:
– Если все так плохо, уходи от родителей.
– Это как? – распахнула глаза Оля.
– Очень просто, – улыбнулась я, – сними комнату и живи одна.
– С ума сошла? – вытаращила глаза Белкина. – У меня денег нет!
– Заработай.
– Где?
– На службе. Насколько я понимаю, ты сейчас посвящаешь службе два часа в день. Смени место, впрягись в работу, и оклад возрастет.
– Офигеть! – всплеснула руками Оля. – У меня же подозрение на гастрит! Как с такой болячкой работать!
Я потеряла дар речи. Гастрит. Действительно, малоприятная штука, но, с другой стороны, не смертельная. Просто Белкиной очень нравится вызывать к себе жалость, к тому же она патологическая лентяйка.
Уж не знаю, что Генка нашел в Ольге, может, он, сначала студент, а потом аспирант Григория Павловича, просто привык к Ляле? Гена давно ходил в дом к Белкиным и также давно пытался ухаживать за дочерью своего профессора. Если кто из вас сейчас предположил, что Генка Константинов – мальчик из глухой провинции, решивший при помощи выгодного брака укорениться в столице, то он жестоко ошибается. Отец Гены был директором одного из московских заводов, а мать известным врачем-гинекологом, никаких материальных проблем в семье не имелось, единственного сына родители обожали, и после их смерти парню досталась просторная квартира, дача и все нажитое имущество. Генке просто нравилась Оля, у него было желание опекать хрупкую, болезненно бледную девочку, но Белкина относилась к кавалеру высокомерно. Цветы она благосклонно брала, в театр с юношей ходила, но и только. Их роман давно принял вялотекущие формы и застыл на одной точке, никак не желая развиваться. Но потом Оля осталась без родителей, а Гена начал активно заботиться о ней и добился успеха. Оля пошла с ним в ЗАГС, правда, фамилию она себе оставила прежнюю – Белкина.
Парень тогда страшно обозлился и заявил:
– Мамуля, выбирай: либо я, либо Леля.
Думаю, вам не стоит объяснять, каким было решение Катюши? Честно говоря, она попала в сложное положение. С одной стороны сын – разгневанный сверх всякой меры, с другой – родственница, плачущим тоном скулящая:
– Я ничего плохого не сделала! Просто хотела тебя, Катюнечка, защитить.
Прошло некоторое время, и ситуация разрулилась сама собой. Оля теперь нежно зовет Сережкину жену «Юляша» и восклицает:
– Не всем так с невесткой повезло, как нам.
Второй напряг случился, когда Катюша, подобрав меня на дороге, привезла домой и сделала членом семьи[2]. Не прошло и недели, как Оля заявилась в гости днем, когда никого, кроме меня, дома не было, и расселась на кухне. Вернувшийся с работы Сережка, увидав ее, бесцеремонно воскликнул:
– Чего ты тут делаешь?
Белкина выключила телевизор и с укоризной ответила:
– Да вот, за прислугой гляжу! Нашли бог знает где, ни документов, ни рекомендательных писем не имеет. Еще сопрет что-то ценное и удерет. Но ты не волнуйся! Я тут на страже.
Выслушав спич, Сережка начал издавать такие гудки, что я от страха заперлась в туалете. Белкина ушла, плача и причитая:
– Ну вот! Так всегда! Я хотела лишь помочь.
Но теперь мы подружились, и Оля обожает жаловаться мне на тяжелую жизнь. Белкина странный человек, она похожа на ребенка. Сначала при виде незнакомой личности Леля настораживается и моментально обвиняет бедного человека во всех грехах. Потом, успокоившись, разбирается в ситуации и начинает дружить с тем, кого еще вчера готова была сжить со свету.
Единственные, кто не вызывает при первой встрече у нее агрессии, – это животные. Леля страстно любит собак, кошек, черепах, змей, куриц… Она не способна прихлопнуть таракана и является воинствующей адепткой партии «Зеленых». Белкина не ест мяса, не носит шубы и предпочитает обувь из искусственной кожи. Я тоже никогда не посмею обидеть животных, но способна спокойно лакомиться жареной курочкой. Наверное, во мне нет столь всеохватывающей любви ко всему живому. Нет, поймите меня правильно, если данная цыпа росла у нас во дворе и клевала с руки зернышки, мне слабо сварить из несушки суп. Но, так сказать, обезличенную особь, обитавшую на птицефабрике, я преспокойно засуну в кастрюлю. Наверное, это плохо, следует быть добрее, но ведь и кушать очень хочется.
Взлетев на наш этаж, я обнаружила зареванную Лелю, прижимавшую к груди банку с черепашками.
– Моя жизнь закончилась, – торжественно возвестила она, – все!
Я покосилась на ее выступающий под тонким плащом живот, открыла дверь и велела:
– Мой руки и иди на кухню!
Белкина пошлепала по коридору. Я ощутила укол жалости. Леля маленького роста, она даже ниже меня, а веса у Ольги до недавнего времени не имелось совсем. Это сейчас, в связи с беременностью, она стала похожа на шарик, но только сбоку. Сзади Белкина глядится, как всегда, крохотной и тощей. А еще мои домашние тапки ей велики, и Леля шаркает своими маленькими лапками, а подметки бьют ее по пяткам.
Между нами говоря, особых причин для горя у Ольги никогда не было. В отличие от Катюши, которой с самых ранних лет пришлось впрягаться в работу, чтобы прокормить себя и Сережку, Олечка вполне благополучно жила за спиной у родителей, которые делали все для дорогого дитятка. Мама Оли любила повторять фразу:
– Я абсолютно объективно, поверьте, умею оценивать окружающих людей, но лучше Олечки никого нет.
Поэтому Белкиной не пришлось особо мучиться, думая о хлебе насущном. Мама и папа успели перед смертью настелить толстый слой соломы на ухабистую дорогу жизни, и Леля теперь может спокойно изредка падать.
Пока Анна Семеновна была жива, у Лели не имелось никаких проблем. Дома всегда ее ждала вкусная еда, в шкафу висела красивая одежда, а если Олечка задерживалась, мамочка заботливо стелила ей постель. Все материальные заботы взял на себя папа, тихий, совершенно затюканный активными супругой и дочерью, Григорий Павлович. Профессор, доктор наук, довольно известный ученый, он часто ездил на всякие конференции и симпозиумы, издавал книги, писал статьи, в общем, крутился как мог. Одно время даже, наплевав на свой статус, занимался репетиторством. В общем, ни Анна Семеновна, ни Леля не голодали и не одевались в секонд-хенде, а на пальчиках у них сверкали дорогие кольца.
Но потом судьба сделала резкий крен. Леля в один год стала круглой сиротой. Анна Семеновна скончалась от сердечного приступа, а Григорий Павлович попал под машину.
Я очень хорошо помню, как узнала о его смерти. Леля вошла в нашу квартиру, рухнула на стул и закричала в голос:
– Папа умер!
Мы бросились к бедняжке и попытались ее утешить. Через пару часов, когда Леля выплакала все слезы, Катя осторожно сказала:
– Лелечка, ты не волнуйся. Сейчас мы займемся похоронами.
– Его увезли, – прошептала Оля.
– Кто?
– Куда?
– Зачем? – посыпались из нас совершенно естественные вопросы.
– Папин двоюродный брат, – снова заплакала Леля, – мои родители ведь из Лапина, такого маленького городка, они в Москву учиться приехали и остались. В Лапине на кладбище у Белкиных склеп имеется, вот там папочку и упокоят. Он завещание оставил, а в нем четко написано: «Хочу после смерти лежать рядом с родителями».
– Но Анна Семеновна-то на Ваганькове, – некстати ляпнула я.
Оля шмыгнула носом.
– Да, только папа хотел к своим, а последнюю волю нарушать нельзя. Вообще-то они с мамой давно в разводе были.
– Не может быть! – изумилась Катя. – Ты никогда не говорила нам об их разрыве.
Леля опустила голову.
– А чего трепать? Бумаг не оформляли, официально супругами считались, но фактически давно в разных комнатах жили.
Через три месяца после смерти отца Оля выскочила замуж за преданного поклонника Гену. Мне было непонятно, отчего Ольга раньше не связала себя с ним узами брака. Гена невероятно походил на Григория Павловича, такой же тихий, неконфликтный, слегка близорукий ученый, любимый аспирант Белкина, его воспитанник и протеже.
Учитывая недавнюю смерть родителей невесты, шумного застолья устраивать не стали, просто сходили в загс, а потом очень ограниченным кругом заглянули в кафе.
Жить бы Оле да радоваться, каждый день повторяя: «Милый боженька, спасибо за заботу! Сначала ты дал мне замечательных родителей, а потом отличного мужа», – но Белкина никогда не бывает довольна, ничем. Имея заботливых маму с папой, она прибегала к нам, давно похоронившим своих родителей, швыряла в прихожей на пол шубку, кидалась в гостиной на диван и начинала жаловаться. Основной темой ее нытья было то, что предки не дают дочери никакой свободы, лишают Ольгу права на личную жизнь, не разрешают даже самой выбирать одежду.
– Хорошо вам, – стонала Ольга, оглядывая нашу, давно требующую ремонта квартиру, – живете в свое удовольствие, а я томлюсь в золотой клетке.
Как-то раз я, устав слушать весьма надоевшую песню, сказала:
– Если все так плохо, уходи от родителей.
– Это как? – распахнула глаза Оля.
– Очень просто, – улыбнулась я, – сними комнату и живи одна.
– С ума сошла? – вытаращила глаза Белкина. – У меня денег нет!
– Заработай.
– Где?
– На службе. Насколько я понимаю, ты сейчас посвящаешь службе два часа в день. Смени место, впрягись в работу, и оклад возрастет.
– Офигеть! – всплеснула руками Оля. – У меня же подозрение на гастрит! Как с такой болячкой работать!
Я потеряла дар речи. Гастрит. Действительно, малоприятная штука, но, с другой стороны, не смертельная. Просто Белкиной очень нравится вызывать к себе жалость, к тому же она патологическая лентяйка.
Уж не знаю, что Генка нашел в Ольге, может, он, сначала студент, а потом аспирант Григория Павловича, просто привык к Ляле? Гена давно ходил в дом к Белкиным и также давно пытался ухаживать за дочерью своего профессора. Если кто из вас сейчас предположил, что Генка Константинов – мальчик из глухой провинции, решивший при помощи выгодного брака укорениться в столице, то он жестоко ошибается. Отец Гены был директором одного из московских заводов, а мать известным врачем-гинекологом, никаких материальных проблем в семье не имелось, единственного сына родители обожали, и после их смерти парню досталась просторная квартира, дача и все нажитое имущество. Генке просто нравилась Оля, у него было желание опекать хрупкую, болезненно бледную девочку, но Белкина относилась к кавалеру высокомерно. Цветы она благосклонно брала, в театр с юношей ходила, но и только. Их роман давно принял вялотекущие формы и застыл на одной точке, никак не желая развиваться. Но потом Оля осталась без родителей, а Гена начал активно заботиться о ней и добился успеха. Оля пошла с ним в ЗАГС, правда, фамилию она себе оставила прежнюю – Белкина.