Дрейк Дэвид. Контратака

   – Потому что я кретин! – пояснил Ковач.
   На юге сверкнула оранжевая вспышка. Подошвы Ковача ощутили сотрясение мгновением раньше, чем грохот взрыва долетел до его ушей. Для тех, кто, подобно Ковачу, не находился в паре километров, получилось чертовски громко.
   – Парк резервной техники, – высказала Сенкевич разумную догадку. – Поздняя ночь, кто-то по небрежности въехал в цистерну с горючим. – Пожав плечами, она добавила: – Может быть, все кинутся туда.
   – Скорее всего, вся охрана спала. Как всегда, – ответил Ковач с гримасой.
   – Сокольничий шесть, – вызвал Бредли. – Некоторые здесь не в лучшей форме. Им станет хуже, если их начать переносить.
   – Им станет еще хуже, если их оставить Ситтерсону, Сокольничий пять, – ответил Ковач. – Выносите.
   – Альфа шесть Сокольничему шесть, – доложил Даниэло. – Два фургона направляются к северу. Жмут вовсю.
   – Принято, Альфа шесть, – сказал Ковач. – Нет проблем.
   Что могло стать проблемой, так это свет, загоревшийся в окнах офицерских казарм, стоявших на площади. Взрыв разбудил множество людей. Выглядывающие из окон офицеры не могли ничего различить в резервном парке, теперь окрасившем небо над южным горизонтом заревом, напоминавшим восход.
   Но они могли увидеть грузовики Ковача и заинтересоваться. Двое десантников вывели старика, который висел обмякшим кулем. Бредли вышел следом, пинком захлопнув дверь. В правой руке сержант держит автомат, левой шестилетнего ребенка, слишком слабого от лихорадки, чтобы своим плачем угрожать ходу операции.
   – Это последние, сэр, – доложил Бредли, передавая ребенка одному из десантников в грузовике.
   Энди посмотрел на сержанта, на Ковача – и сам вскарабкался в грузовик.
   – Берегись! – предупредил Даниэло, не успев подать соответствующий сигнал.
   Два фургона, быстро направлявшиеся к северу, резко затормозили посреди парадной площади. Один развернулся так, что его кабина теперь смотрела на здание окружного правительства.
   – Какого черта? – пробормотал Ковач, опуская лицевой щиток и включая голограмму от датчиков шлема. Его люди предстали группой зеленых точек, повисших в воздухе перед ним.
   Фургон, набирая скорость, двинулся в сторону здания правительства. Водитель выпрыгнул на ходу, для Ковача – черное пятно на белом пластиковом покрытии…
   И красная точка на дисплее его шлема.
   – Хорьки! – завопил Ковач, выпуская в водителя длинную очередь. Пули ударили в землю рядом с перекатывающейся целью, некоторые рикошетом взвились в воздух.
   Большинство его людей были внутри закрытых грузовиков. Прогремел автомат Бредли, но его поверхностные заряды были "предназначены для расчистки пространства на один метр, а не для дистанционного боя.
   Хорек сжался перед прыжком. Пуля, дожидавшаяся, когда палец Ковача еще чуть дожмет спусковой крючок, с треском поразила цель.
   – Сенкевич?!
   Площадь на мгновение осветилась шипящей вспышкой, искусственным светом от плазменной пушки, которую пустила в ход капрал вместо того, чтобы колупаться с автоматическим ружьем. Заряд ударил в фургон, которому оставалось двадцать метров до дверей здания правительства округа.
   Уложенная на дне фургона взрывчатка рванула, осыпав осколками кабины фасад здания и высадив все окна на километр вокруг.
   Ковач опирался на заднее крыло грузовика. Взрывная волна сбила его с ног и расшвыряла остальных Охотников за Головами, которые выпрыгивали, чтобы принять участие в схватке.
   Но взрыв к тому же опрокинул хорьков во втором фургоне, выпускающем голубые трассирующие очереди в направлении, откуда вели по ним стрельбу.
   Клаксоны и сирены надрывались с такой силой, что могли ошеломить любого, кто еще мог адекватно реагировать.
   Ковач бросился на землю и навел автомат на фургон. Со стороны фургона мелькнула красная вспышка. Что-то пролетело мимо с завыванием, оставляя позади множество расходящихся дымных шлейфов. Двадцать или тридцать комнат взорвались, когда веер миниатюрных самонаводящихся на свет ракет обрушился на высунувшихся из окон обитателей бараков.
   Идеальное оружие для того, чтобы сеять панику и разрушение. А хорьки бы потихоньку скрылись в ночи на своем стандартном флотском фургоне, вероятно, захваченном в резервном парке, где предыдущий взрыв уже не казался случайностью.
   Но ракетный залп не оказался столь же эффектен против скрытых в темноте Охотников за Головами.
   Лишь часть десантников успела выбраться из мешавших теперь грузовиков, но огонь Охотников скрестился на халианском фургоне с четырех сторон. Очереди и искры сделали мишень похожей на праздничную елку…
   Пока второй залп Сенкевича не превратил ее в огненный гриб, который растаял в воздухе.
   Один из хорьков все еще оставался жив. Возможно, он сидел в кабине и был защищен задней частью фургона. Как бы там ни было, хорек по-прежнему рвался к штабу службы безопасности, вовсю паля из автоматического пистолета.
   Спору нет, все маленькие бестии не подарок, но этот был похлеще остальных. Ковач самолично влепил четыре заряда в грудь халианина, но только шквальный огонь двенадцати ружей свалил наземь то, что осталось от разнесенного в клочья тела.
   Ковач рывком поднялся на ноги. Вся левая сторона тела превратилась в сплошной синяк, но он не мог вспомнить, как это случилось. Сдвинув вверх лицевой щиток, он выкрикнул в командный канал:
   – Прекратить огонь!
   Вторая мишень Сенкевич все еще догорала. На пластике и останках хорьков весело плясало оранжевое пламя. От первого фургона осталась лишь воронка, горящие куски разлетелись по площади, образовав десятки маленьких праздничных костров.
   Ковач переключился на общий канал базы Форберри и вклинился в многоголовый шум сигналом Срочности номер один.
   – Всему личному составу Флота. Охотники за Головами контролируют окрестности комплекса зданий военного правительства. Не стреляйте. И не высовывайтесь, пока мы не обезопасим район.
   Ковач огляделся.
   – Ублюдки проникли через акведук, – проворчал Бредли у него за спиной. – И гадать нечего.
   Свет из отворившейся двери в штаб службы безопасности ослепил Ковача.
   – Ковач! – завопил командор Ситтерсон, темный силуэт с мощным ручным фонарем, за спиной которого маячила тень полковника Хезика. – Что вы делаете? И где…
   Энди выставил свою обожженную физиономию из фургона позади Ковача.
   – Предатель! – завизжал Ситтерсон на капитана. – Я пристрелю тебя, пусть даже это будет последнее, что я… – тут он задохнулся, увидев, как Ковач поднял к плечу ружье – такова уж была выучка, никогда не стрелять с бедра, даже если цель всего на расстоянии ствола.
   И Ковач не мог нажать курок.
   Даже, чтобы спасти свою шкуру. Даже из трезвого расчета.
   Даже Ситтерсона.
   Услышав первый выстрел. Ковач решил, что кто-то из десантников сделал то, чего не смог он. Когда Ситтерсон повалился вперед, полковник Хезик еще дважды выстрелил в спину командора и прокричал:
   – Я на вашей стороне! Не стреляйте! Я не…
   Вспышка из автомата Бредли оборвала фразу Хезика так же безоговорочно, как рассеянный заряд разнес грудную клетку полковника.
   – Я ошибался по поводу того, как сюда пробирались хорьки, – произнес Бредли в гулкой тишине. – Хезик был предателем, который впустил их, прежде чем прикончить своего босса.
   Командир третьего взвода Лисл пробился через своих людей и теперь стоял перед Ковачом.
   – Гамма шесть, – сказал Ковач, кивнув, пока вставлял новый магазин в ружье, – грузитесь и доставьте этот грузовик в док для обработки, как мы планировали.
   – Есть, есть, сэр, – ответил Лисл. Бикльмен вновь сидел за рулем. Он завел двигатель, как только услышал приказ. Грузовик. Грузовик вместе с поклажей тронулся, пока десантники продолжали на ходу прыгать через борт.
   – Альфа шесть, – скомандовал Ковач на командной частоте, – проверьте бульвар к югу. Возможно, больше бандитов нет, но я не люблю сюрпризов, Бета шесть, распределите людей и проверьте грузовики, которые мы накрыли. И смотрите в оба!
   Прогремела длинная автоматная очередь, но она была выпущена из бараков просто в воздух. В пустоту, кто-то, в чью комнату попала халианская ракета, остался жив и теперь добавлял суматохи.
   – Охотники за Головами, всему составу Флота! – проревел Ковач. – Прекратите пальбу или мы сами ее прекратим.
   Все серьезные проблемы были уже позади. Ковач сомневался, что он когда-нибудь сможет рассказать, как все было на самом деле. Разве что Тоби Инглишу за кружкой пива.
   Но это не имеет значения.
   Имело значение то, что ему не нужно было признаваться, даже самому себе в серые предрассветные часы, что он убил тринадцать гражданских, дабы скрыть просчет какого-то там чинуши.