Страница:
После чего верховный жрец приветствовал меня, напомнив, что мы уже встречались раньше в других краях.
Затем жрецы расступились, и из глубины храма показался сам двойник Амона, которого несли в ладье. Во главе процессии, сопровождавшей его, две обнаженные девы танцевали и играли на флейте. Ладья была поставлена на сооружение, похожее на церемониальное кресло фараона; его несли молодые девушки из монастыря Амона. К ручкам паланкина было привешено множество опрокинутых чаш, производивших во время шествия звук колокольчиков. Двойник бога имел тело обнаженного мужчины, но его фаллос выходил из живота в том месте, где обычно бывает пупок, и образовывал прямой угол с вертикалью. Фаллос бога был лишен детородных признаков, а его длина приблизительно равна одной шестой части статуи. Голова двойника Амона представляла собой голову овна с золотыми рогами; голова и туловище были покрыты изумрудами; глаза были сделаны из двух драгоценных камней. Ладья, на которой покоилась эта фигура, сверкающая зеленоватыми огнями своих камней, покачивалась от движений носиль-щиц, воодушевляемых музыкой, напитками из трав, ароматами и остановками около серных источников. В колебательных движениях бога жрецы читают ответы оракула (39).
Верховный жрец предложил Александру задать вопросы, какие он пожелает. Молодой фараон спросил сначала:
– Соизволит ли Амон дать мне власть над миром?
Прислужницы Амона толпились под тяжелой ладьей и порой спотыкались в своем священном опьянении; чаши стукались одна о другую. Бог с головой овна сильно качнулся вперед, к востоку; верховный жрец следил за движениями с напряженным вниманием; глубокое и ритмичное дыхание вздымало его грудь; он ответил: «Без сомнения, сын мой, Амон сделает тебя господином своего царства».
Затем Александр, чтобы испытать оракула, задал вопрос, который подсказал ему я; он спросил, понесли ли кару убийцы его отца. Верховный жрец наблюдал некоторое время нестройные и словно недовольные движения изумрудного овна и дал ответ, который произвел большое впечатление на спутников Александра: «Ты возмутил двойника Амона, выразившись неудачно; ибо никто из смертных не может убить твоего отца. Если ты имеешь в виду Филиппа, царство которого ты унаследовал, то все свершилось согласно справедливости и высшей воле».
Затем он пригласил Александра войти одному с ним в храм, желая объяснить ему знаки, высеченные в жилище бога, и открыть ему то, что не могло быть произнесено при людях. А в это время воины-гетайры задавали оракулу вопросы от себя. Их голоса звучали неуверенно, ибо этих суровых людей охватил тот трепет разума, который человек ощущает перед проявлениями скрытой стороны вещей. Первым заговорил Гефестион; он спросил, доолжны ли все они взирать на Александра как на божество и воздавать ему почести, какие полагаются бессмертным. Один из заместителей пророка ответил, что они не могут сделать Амону ничего более приятного. Многие задали тот же вопрос, и оракул отвечал каждый раз то же самое, прибавляя, что они помогут этим своей собственной удаче.
Слово «удача» пробудило в каждом его честолюбие; на многочисленные вопросы оракул обещал большинству друзей царя возрастание их славы и могущества. Оракул особенно настаивал на этом, отвечая Птолемею; что же касается Гектора, младшего сына Пармениона, оракул объявил, что граница его удачи проходит по Нилу, и Гектор тотчас решил, что он получит в управление западную часть Египта.
Затем Александр вышел из храма, склонив голову к плечу, устремив взгляд к небесам и держа в руке два бараньих рога, которые вручил ему главный прорицатель Амона.
Ночью, пока командиры слушали священных певиц, он предавался размышлениям в моем обществе рядом с солнечным источником – тем, вода которого бывает ледяной по утрам, прохладной в разгар дня и горячей вечером. Он долго созерцал сквозь пальмовые ветви звезды, которые здесь больше и ярче, чем на небе Греции.
Назавтра он продиктовал своему секретарю Диодоту из Эритреи послание к своей матери, где описал посещение оракула; он закончил его такими словами:
«Ответы на тайные вопросы мне были даны; но я не хочу их доверить случайностям почты. Я перескажу их тебе лично, когда вернусь в Македонию».
Ибо он еще верил, что однажды туда вернется. Прорицатели не открывают час их кончины тем людям, которым следует не думать о нем, чтобы продолжать исполнение своих судеб. Олимпиаде не суждено было узнать ответ оракула пустыни.
Затем жрецы расступились, и из глубины храма показался сам двойник Амона, которого несли в ладье. Во главе процессии, сопровождавшей его, две обнаженные девы танцевали и играли на флейте. Ладья была поставлена на сооружение, похожее на церемониальное кресло фараона; его несли молодые девушки из монастыря Амона. К ручкам паланкина было привешено множество опрокинутых чаш, производивших во время шествия звук колокольчиков. Двойник бога имел тело обнаженного мужчины, но его фаллос выходил из живота в том месте, где обычно бывает пупок, и образовывал прямой угол с вертикалью. Фаллос бога был лишен детородных признаков, а его длина приблизительно равна одной шестой части статуи. Голова двойника Амона представляла собой голову овна с золотыми рогами; голова и туловище были покрыты изумрудами; глаза были сделаны из двух драгоценных камней. Ладья, на которой покоилась эта фигура, сверкающая зеленоватыми огнями своих камней, покачивалась от движений носиль-щиц, воодушевляемых музыкой, напитками из трав, ароматами и остановками около серных источников. В колебательных движениях бога жрецы читают ответы оракула (39).
Верховный жрец предложил Александру задать вопросы, какие он пожелает. Молодой фараон спросил сначала:
– Соизволит ли Амон дать мне власть над миром?
Прислужницы Амона толпились под тяжелой ладьей и порой спотыкались в своем священном опьянении; чаши стукались одна о другую. Бог с головой овна сильно качнулся вперед, к востоку; верховный жрец следил за движениями с напряженным вниманием; глубокое и ритмичное дыхание вздымало его грудь; он ответил: «Без сомнения, сын мой, Амон сделает тебя господином своего царства».
Затем Александр, чтобы испытать оракула, задал вопрос, который подсказал ему я; он спросил, понесли ли кару убийцы его отца. Верховный жрец наблюдал некоторое время нестройные и словно недовольные движения изумрудного овна и дал ответ, который произвел большое впечатление на спутников Александра: «Ты возмутил двойника Амона, выразившись неудачно; ибо никто из смертных не может убить твоего отца. Если ты имеешь в виду Филиппа, царство которого ты унаследовал, то все свершилось согласно справедливости и высшей воле».
Затем он пригласил Александра войти одному с ним в храм, желая объяснить ему знаки, высеченные в жилище бога, и открыть ему то, что не могло быть произнесено при людях. А в это время воины-гетайры задавали оракулу вопросы от себя. Их голоса звучали неуверенно, ибо этих суровых людей охватил тот трепет разума, который человек ощущает перед проявлениями скрытой стороны вещей. Первым заговорил Гефестион; он спросил, доолжны ли все они взирать на Александра как на божество и воздавать ему почести, какие полагаются бессмертным. Один из заместителей пророка ответил, что они не могут сделать Амону ничего более приятного. Многие задали тот же вопрос, и оракул отвечал каждый раз то же самое, прибавляя, что они помогут этим своей собственной удаче.
Слово «удача» пробудило в каждом его честолюбие; на многочисленные вопросы оракул обещал большинству друзей царя возрастание их славы и могущества. Оракул особенно настаивал на этом, отвечая Птолемею; что же касается Гектора, младшего сына Пармениона, оракул объявил, что граница его удачи проходит по Нилу, и Гектор тотчас решил, что он получит в управление западную часть Египта.
Затем Александр вышел из храма, склонив голову к плечу, устремив взгляд к небесам и держа в руке два бараньих рога, которые вручил ему главный прорицатель Амона.
Ночью, пока командиры слушали священных певиц, он предавался размышлениям в моем обществе рядом с солнечным источником – тем, вода которого бывает ледяной по утрам, прохладной в разгар дня и горячей вечером. Он долго созерцал сквозь пальмовые ветви звезды, которые здесь больше и ярче, чем на небе Греции.
Назавтра он продиктовал своему секретарю Диодоту из Эритреи послание к своей матери, где описал посещение оракула; он закончил его такими словами:
«Ответы на тайные вопросы мне были даны; но я не хочу их доверить случайностям почты. Я перескажу их тебе лично, когда вернусь в Македонию».
Ибо он еще верил, что однажды туда вернется. Прорицатели не открывают час их кончины тем людям, которым следует не думать о нем, чтобы продолжать исполнение своих судеб. Олимпиаде не суждено было узнать ответ оракула пустыни.
XVII. Слухи с востока
Сразу после своего паломничества в ливийское святилище, Александр начал носить вокруг ушей два рога Амона, прикрепленных к тонкой золотой сетке, в которую убирались его огненные волосы, и приказал выбивать на монетах свое изображение, увенчанное рогами.
Кроме того, по возвращении из Сивы он перестал в публичных речах и писаниях официально признавать Филиппа своим отцом; в его послании афинянам говорилось: «Тот, кто в прошлом назывался моим отцом, царь Филипп Македонский…».
Александр пробыл в Египте дольше, чем в какой-либо другой стране: более восьми месяцев. Находясь со своим двором в Мемфисе, он занялся преобразованием страны. Он восстановил власть жрецов, назначил военных и гражданских правителей для каждой провинции. Он распорядился построить мост через Нил и привести в порядок каналы. Он побывал в Александрии, чтобы посмотреть, как идут работы. Он снарядил военную экспедицию в Судан; так исполнилось еврейское пророчество: вслед за ливийцами, и эфиопы покорились ему. Он поручил ученым, которых включил в состав экспедиции, изучить причину разливов Нила, которая от начала времен оставалась тайной. Сведения, полученные о режиме дождей в глубине Африки, где река брала свои истоки, оказались столь удовлетворительными, что Аристотель счел этот вопрос решенным. Александр приказал также брать все образцы фауны, которые возможно было найти в тех краях, где проходила армия, чтобы послать их Аристотелю, работавшему тогда над общим исследованием мира животных. Но, продолжая таким образом помогать своему бывшему учителю и осыпать его благодеяниями, Александр не скупился на упреки ему. «Ты поступил нехорошо, – писал он ему, – издав твои устные поучения в виде книги, ибо в чем теперь наше преимущество над остальными, если вещи, в которых мы были особенно сведущи, становятся доступными всем? Что касается меня, то уверяю тебя, что мне было бы приятнее превзойти других в знании трансцендентного,[8] чем в размерах моей власти и моего господства».
Ибо Александр воспринял урок египетских храмов. Он понял, что тайна, какой египтяне окружают передачу знания, не имеет целью скрыть его от людей или позволить тем немногим, которым оно дает преимущества, злоупотреблять им, чтобы держать в подчинении невежд; доступ к высшему знанию затрудняется только затем, чтобы производить отбор умов, достойных им обладать и неспособных воспользоваться им для своекорыстных целей.
Таков смысл поучения Гермеса, говорившего:
«Избегай бесед с толпой. Разумеется, не потому, что я хочу, чтобы ты ревниво оберегал свое знание; скорее потому, что ты насмешишь толпу. Между несходными людьми не бывает дружбы; к урокам, которые ты находишь здесь, способны прислушаться очень немногие. Кроме того, эти уроки обладают странным свойством: они побуждают злых действовать дурно. Поэтому следует остерегаться толпы, ибо она не понимает, что это учение хорошо».
Между тем македоняне и все греки Александровых войск плохо понимали перемены в личности их вождя. Его религиозные постановления удивили их не меньше, чем посвящение в сан фараона. Некоторых все это коробило, другие смеялись. Тот, кого они знавали совсем другим, кто опрокидывал все препятствия на своем пути, бросался в атаку во главе своих конных отрядов, теперь принимал только мирные решения и вел себя во всем так, будто был отныне царем не солдат, а жрецов. После Сивы старший сын Пармениона Филота написал Александру в ироническом тоне, поздравляя с тем, что он занял место в сонме богов. «Но мне жаль, – прибавлял он, – тех, кем будет теперь управлять царь, который больше, чем человек».
Многие старые воины осуждали Александра за то, что он отрекался от Филиппа, признавал себя незаконнорожденным и гордился этим.
Чтобы исполнить обычай армии, которой он был стольким обязан, и показать своим людям, что он не забыл свое греческое происхождение, Александр дал великолепные празднества, игры и поэтические состязания, на которые были созваны лучшие греческие поэты и актеры. Так народ Египта познакомился с искусством Эллады.
Во время этих празднеств Гектор, младший брат Филоты, участвовавший в играх на воде, утонул в Ниле. Те из гетайров, кто побывал в Сиве, вспомнили тогда, как оракул сказал Гектору, что по Нилу проходит граница его удачи. Александр приказал устроить сыну своего главного полководца грандиозные похороны, которые стали поводом к новым торжествам и дали каждому воину представление о почестях, которые ожидали его в случае смерти.
Но вскоре возникли слухи, предсказанные в иерусалимском пророчестве, которые не могли не взволновать Александра.
Там, на востоке, Дарий снова собирал силы. Со всех концов Персидского царства приходили известия о наборе солдат и передвижениях войск. Сатрапы в своих провинциях готовились к военным действиям, дороги Азии гудели от поступи армий: это было похоже на отдаленный гул морского прибоя.
В середине весны Александр, вслед которому неслись молитвы всего Египта, желавшего побед фараону, покинул Мемфис и снова двинулся вдоль побережья.
Кроме того, по возвращении из Сивы он перестал в публичных речах и писаниях официально признавать Филиппа своим отцом; в его послании афинянам говорилось: «Тот, кто в прошлом назывался моим отцом, царь Филипп Македонский…».
Александр пробыл в Египте дольше, чем в какой-либо другой стране: более восьми месяцев. Находясь со своим двором в Мемфисе, он занялся преобразованием страны. Он восстановил власть жрецов, назначил военных и гражданских правителей для каждой провинции. Он распорядился построить мост через Нил и привести в порядок каналы. Он побывал в Александрии, чтобы посмотреть, как идут работы. Он снарядил военную экспедицию в Судан; так исполнилось еврейское пророчество: вслед за ливийцами, и эфиопы покорились ему. Он поручил ученым, которых включил в состав экспедиции, изучить причину разливов Нила, которая от начала времен оставалась тайной. Сведения, полученные о режиме дождей в глубине Африки, где река брала свои истоки, оказались столь удовлетворительными, что Аристотель счел этот вопрос решенным. Александр приказал также брать все образцы фауны, которые возможно было найти в тех краях, где проходила армия, чтобы послать их Аристотелю, работавшему тогда над общим исследованием мира животных. Но, продолжая таким образом помогать своему бывшему учителю и осыпать его благодеяниями, Александр не скупился на упреки ему. «Ты поступил нехорошо, – писал он ему, – издав твои устные поучения в виде книги, ибо в чем теперь наше преимущество над остальными, если вещи, в которых мы были особенно сведущи, становятся доступными всем? Что касается меня, то уверяю тебя, что мне было бы приятнее превзойти других в знании трансцендентного,[8] чем в размерах моей власти и моего господства».
Ибо Александр воспринял урок египетских храмов. Он понял, что тайна, какой египтяне окружают передачу знания, не имеет целью скрыть его от людей или позволить тем немногим, которым оно дает преимущества, злоупотреблять им, чтобы держать в подчинении невежд; доступ к высшему знанию затрудняется только затем, чтобы производить отбор умов, достойных им обладать и неспособных воспользоваться им для своекорыстных целей.
Таков смысл поучения Гермеса, говорившего:
«Избегай бесед с толпой. Разумеется, не потому, что я хочу, чтобы ты ревниво оберегал свое знание; скорее потому, что ты насмешишь толпу. Между несходными людьми не бывает дружбы; к урокам, которые ты находишь здесь, способны прислушаться очень немногие. Кроме того, эти уроки обладают странным свойством: они побуждают злых действовать дурно. Поэтому следует остерегаться толпы, ибо она не понимает, что это учение хорошо».
Между тем македоняне и все греки Александровых войск плохо понимали перемены в личности их вождя. Его религиозные постановления удивили их не меньше, чем посвящение в сан фараона. Некоторых все это коробило, другие смеялись. Тот, кого они знавали совсем другим, кто опрокидывал все препятствия на своем пути, бросался в атаку во главе своих конных отрядов, теперь принимал только мирные решения и вел себя во всем так, будто был отныне царем не солдат, а жрецов. После Сивы старший сын Пармениона Филота написал Александру в ироническом тоне, поздравляя с тем, что он занял место в сонме богов. «Но мне жаль, – прибавлял он, – тех, кем будет теперь управлять царь, который больше, чем человек».
Многие старые воины осуждали Александра за то, что он отрекался от Филиппа, признавал себя незаконнорожденным и гордился этим.
Чтобы исполнить обычай армии, которой он был стольким обязан, и показать своим людям, что он не забыл свое греческое происхождение, Александр дал великолепные празднества, игры и поэтические состязания, на которые были созваны лучшие греческие поэты и актеры. Так народ Египта познакомился с искусством Эллады.
Во время этих празднеств Гектор, младший брат Филоты, участвовавший в играх на воде, утонул в Ниле. Те из гетайров, кто побывал в Сиве, вспомнили тогда, как оракул сказал Гектору, что по Нилу проходит граница его удачи. Александр приказал устроить сыну своего главного полководца грандиозные похороны, которые стали поводом к новым торжествам и дали каждому воину представление о почестях, которые ожидали его в случае смерти.
Но вскоре возникли слухи, предсказанные в иерусалимском пророчестве, которые не могли не взволновать Александра.
Там, на востоке, Дарий снова собирал силы. Со всех концов Персидского царства приходили известия о наборе солдат и передвижениях войск. Сатрапы в своих провинциях готовились к военным действиям, дороги Азии гудели от поступи армий: это было похоже на отдаленный гул морского прибоя.
В середине весны Александр, вслед которому неслись молитвы всего Египта, желавшего побед фараону, покинул Мемфис и снова двинулся вдоль побережья.
XVIII. Победа овна
Наш поход длился месяц, и мы вернулись на землю Тира, памятного отныне своим закатом.
Афинское посольство, приплывшее на священной триреме, вручило Александру золотой венок, а также послание Демосфена, просившего простить его. Наша стоянка ознаменовалась военными шествиями, религиозными торжествами, музыкальными и поэтическими состязаниями участники которых получили великолепные дары.
Но солдатам не терпелось встретить войско Дария; они вспоминали баснословную добычу, захваченную при Иссе и в Дамаске и давно истраченную на удовольствия. В Египте им было запрещено кого-либо грабить, и, хотя им щедро выплачивалось жалованье, они лишились удовлетворения, какое привыкли получать грабя, наводя ужас и ведя себя как свирепые владыки. За время своих походов они приобрели вкус к роскоши и к женщинам Востока. Там, где вставало солнце, им были обещаны новые богатства и новые любовницы; они отправлялись в путь весело рыча, как псы, которых пускают по следу дичи.
Три тысячи стадиев, которые нужно было пройти по сирийской пустыне в разгар лета, по земле, растрескавшейся, как старая кожа, под огненным небом, быстро успокоили этот порыв; воздух закипал перед глазами.
Персидские царицы следовали в своих повозках, вовлеченные в судьбу своего завоевателя. Прекрасная Барсина также была среди сопровождающих, равно как наложницы многих военачальников – у одних это были царевны, у других гетеры, как, например, афинянка Таис, возлюбленная Птолемея, ибо привычки сатрапии уже укоренились в этой армии.
Жажда, лихорадка, погоня за ускользающим горизонтом угнетали людей, и у врачей было много забот с теми, кого вдруг поражали в лоб или в затылок солнечные стрелы или кто, охваченный безумием, кидался с воем, спотыкаясь, бежать по пустыне.
Неутомимый Александр шагал во главе пешего войска быстрым шагом, в котором когда-то упражнялся с Леонидом.
Так был достигнут Евфрат, первая из рек, которыми Дарий в своем недавнем послании хотел напугать Александра. Две тысячи наемников, охранявших его берега, разбежались, как только заметили пыль, поднятую македонской конницей. Фракийские понтонеры Диада возвели плавучий мост, по которому без особых помех переправились солдаты, лошади, повозки, военные машины, обоз с поклажей, царские пленницы, любовницы военачальников, торговцы, ремесленники, менялы и публичные женщины. Здесь мы остановились на несколько недель, расположившись вдоль реки, под деревьями, которые наконец-то мы видели снова.
На берегах Евфрата Александру исполнилось двадцать пять лет.
Вскоре мы узнали, что Дарий находится на северо-востоке, где-то в Ассирии. Но Ассирия огромна. Сорок пять тысяч человек снова вооружились и пошли через страну курдов на поиски двухсот тысяч других. Пройдя две тысячи стадиев, они оказались перед второй рекой Дария – Тигром; это название значит по-персидски «стрела», так быстро и бурно его течение. Брод, к которому мы вышли, был очень глубок и течение там казалось чрезвычайно сильным. Эти кипящие водовороты вызывали дрожь у самых храбрых людей; начальники уверяли, что пешая армия не сможет переправиться. Когда спросили совета у Диада, тот заявил, что построить мост невозможно; даже если бы понтонеры смогли работать в этом яростном потоке, он немедленно разрушил бы плоды их трудов.
Тогда Александр разделил надвое свою конницу и поставил ее выше и ниже по течению, по обе стороны армии; сам он, отказавшись сесть на Буцефала, разделся на берегу и, обнаженный, держа оружие и одежду над головой, первым вошел в воду. Он указывал войску линию брода, которую угадал благодаря своему провидческому дару так, как если бы ему пришлось уже сто раз переправляться в этом месте. Плавать он не умел.
Борясь с течением, едва не сбиваемый с ног волнами, которые время от времени окатывали его, так что волосы были мокры, он кричал, чтобы солдаты спасали только оружие, а вещи и одежду он им вернет. Побуждаемые командирами, пехотинцы вошли в воду, громко крича от испуга; люди поскальзывались на камнях, толкались, падали из-за того, что пытались уцепиться друг за друга, и мешали друг другу сильнее, чем им мешал водоворот; многие теряли снаряжение; выроненные из рук туники плыли по реке; некоторые солдаты утонули, стараясь спасти свои скудные пожитки. Женщин, полумертвых от страха, переправили кого на руках, кого на повозках, наполовину уходивших под воду. Если бы Мазей, сатрап Дария в здешних местах, выбрал этот день для наступления, то Тигр стал бы концом судьбы Александра.
Наконец войско переправилось на другой берег; там разбили лагерь. Но край был опустошен, так как Мазей, применив метод, который когда-то советовал Мемнон, приказал сжечь перед Александром все деревни. Кроме того, в одну из следующих ночей Луна, которая была тогда полной, внезапно начала заволакиваться. Скоро она исчезла совсем, и густая тень простерлась над лагерем. Панический страх охватил тогда эту армию, затерянную в далеких землях, армию, которая после раскаленной пустыни чуть было не затонула и спаслась только для того, чтобы оказаться погруженной в жуткую тьму. За несколько мгновений ужас перешел в бунт. Впервые войско утратило послушание; фаланги рассыпались, люди бежали из лагеря куда глаза глядят. Некоторым казалось, что они слышат топот скачущего персидского войска; многие кричали, что их привели на край земли вопреки очевидной воле богов; что реки и земли становились им враждебны; что само небо явило свою суровость; что это просто безумие – увлечь стольких людей на гибель ради честолюбия одного человека, который пренебрегал своей родиной, отрекался от отца и в своей неистовой гордости выдавал себя за бога.
Оказавшись перед угрозой восстания, Александр поспешил призвать меня, а также египетских прорицателей, которых взял с собой из Мемфиса. Мы быстро посоветовались между собой; затем командирам удалось собрать людей, чтобы они выслушали меня, так как я, кажется, один мог рассеять их ужас.
«Солдаты, – сказал я им, – не страшитесь ничего; Луна затмилась в эту ночь мимолетной тенью от Земли, но я обещаю вам, что вы снова увидите свет. Поверьте вашим жрецам, которые умеют читать судьбы в небесах, и не бойтесь этой внезапной темноты, но, напротив, радуйтесь; ибо Солнце – светило греков, которым оно покровительствует, Луна же – светило персов. Всегда, когда затмевается Луна, это грозит Персии какой-нибудь великой катастрофой. Это знают египтяне, у которых было в прошлом немало тому примеров; да и вы сами, эллины, вспомните рассказы ваших отцов: Луна скрылась во время великой битвы при Саламине, в которой был разбит Ксеркс (40). Итак, в этой тени для вас зарождается новая победа, а дрожать от страха этой ночью надобно персам».
Затем я приказал немедленно принести жертвы божествам Солнца, Луны и Земли; и в армию вернулся порядок.
«Никто из моих военачальников так не ценен для меня, как ты», – сказал мне в ту ночь Александр.
Он воспользовался всеобщим успокоением, чтобы уже на рассвете поднять войско и возобновить поход.
Четыре дня спустя гонцы объявили, что Дарий, о котором думали, что он довольно далеко, находится поблизости и что один из его конных корпусов направляется навстречу греческой армии. Александр послал в разведку отряд гетайров, которые встретили персидских всадников, разбили их и обратили в бегство. Один из македонских командиров по имени Аристон, желая подражать Александру, вызвал на поединок начальника персов, обезглавил его с высоты своего коня одним ударом меча и привез его окровавленную голову царю.
В этой стычке было взято достаточно пленных, чтобы узнать, где находился Дарий. Его ставка была в Арбелах, а его огромная армия располагалась лагерем в пятистах стадиях впереди, на берегах Модоса, в широкой равнине, называемой Гавгамелы, что означает «остановка верблюдов».
Александр продвинул войско вперед и остановился в двух часах ходьбы от своего врага. Он оставался в этом месте четыре дня, устраивая свой лагерь, укрепляя его частоколами и следя за размещением обоза. Как раз в это время супруга Дария, пленная царица Статира, измученная необходимостью следовать за своим победителем, лихорадкой и тревогой перед близким сражением, умерла почти внезапно на руках царицы-матери. Ей едва было тридцать лет. В этой кончине греки увидели как бы начало бед, обещанных персидскому царю лунным затмением. Но Александр, казалось, испытывал настоящее горе; обняв старую царицу Сисигамбис, убить сына которой было его самым большим желанием, он искренне оплакал смерть женщины, мужа которой готовился уничтожить. Он приказал, чтобы Статире были устроены торжественные похороны, и по персидскому обычаю постился весь день в знак траура, как будто он был членом семьи.
Один из слуг Статиры, евнух Тириот, убежал из лагеря в ночь после похорон и достиг позиций нашего противника, чтобы принести известие своему царю. По рассказам, которые мы услышали впоследствии, Дарий стал горестно стенать и бить себя кулаками в голову. Мало того, сетовал он, что царица вынесла оскорбление пленом; нужно было еще, чтобы она умерла в жалком положении и не получила последних почестей, на которые имела право! Когда Тириот заверил его, что Статира не была лишена ни одного из преимуществ своего прежнего положения, «кроме света присутствия своего супруга», что она была похоронена со всем уважением, какого была достойна, и что сам Александр пролил реки слез, когда она умерла, Дария охватили ревнивые подозрения. «Если Александр так хорошо обращался с женой своего врага, – сказал он, – то, несомненно, по причине, которая бесчестит меня».
Он принуждал евнуха сознаться, что Александр сделал Статиру своей наложницей. Но Тириот, упав к его ногам, клялся и умолял его успокоиться; Александр, утверждал он, был достоин восхищения за то, что его уважение к персидским женщинам было равно его храбрости перед лицом персидских мужчин. Тогда Дарий якобы накрыл себе голову плащом, призвал в свидетели окружавших его сатрапов, военачальников и слуг и вскричал: «Ормузд, Ормузд, и вы, семь князей света, я заклинаю вас вернуть мне мое царство; но если мой приговор произнесен, сделайте так, чтобы в Азии не было другого царя, кроме этого столь справедливого врага и столь великодушного победителя!».
На следующую ночь Александр прошел с войском вперед на тридцать стадиев, и на рассвете мы увидели с высоты последнего холма, как в равнине темнеют скопления людей: перед нами была персидская армия. Все ждали, что Александр тотчас прикажет идти в атаку, как делал обычно. Но он впервые показал себя осторожным и расположил свои фаланги на отдых в том порядке, который они должны были принять в бою. Весь день он посвятил обследованию местности и сбору сведений о силах противника. Лазутчики и соглядатаи донесли ему, что Дарий собирался выстроить двести боевых колесниц, колеса которых оснащены длинными вращающимися серпами; что он опустошил свои табуны, чтобы иметь многочисленную конницу; что его двоюродный брат Бесс, наместник царя в Бактрии, привел ему полчища индийских воинов; что скифы, мидийцы, парфяне, жители Месопотамии, вавилоняне и арабы явились во всей своей мощи; и, наконец, что видели пятнадцать боевых слонов. Персы вырыли ямы-ловушки на своих флангах, а на фронте наступления кое-где разровняли землю, чтобы облегчить атаку своим коням.
Имея дело с армией, которая обладала колоссальным численным превосходством и на этот раз имела достаточно пространства, чтобы развернуться, Парменион считал, что атаковать нужно ночью, чтобы смутить врага неожиданностью и использовать наиболее выгодным образом дисциплину македонских фаланг, приученных двигаться в темноте, повинуясь голосу командиров. «Я не хочу красть победу, – ответил ему Александр. – К тому же Солнце – светило греков».
Он обратился с короткой речью к командирам, объявив, что начало сражения назначено на утро следующего дня; приказал, чтобы людей накормили и дали им отдохнуть, после чего ушел в свой шатер; однако он не мог заснуть.
В македонском лагере после обильного ужина скоро настала тишина. Она даже обеспокоила персов, которые, рассуждая так же, как Парменион, ждали ночной атаки и всю ночь не складывали оружия. Равнина была покрыта их бесчисленными кострами, и из лагеря доносился могучий гул, подобный гулу моря; Дарий на коне объезжал свои войска и поддерживал их мужество.
Около полуночи Александр велел позвать меня. Я увидел, что он сильно встревожен; таким он не был никогда. С большим трудом мне удалось успокоить его. Он знал, что солнце завтрашнего дня увидит битву его жизни, в которой он ставил на карту все, что уже завоевал. Он спрашивал себя, не лучше ли было согласиться на переговоры с Дарием. Напрасно я заверял его, что он не мог проиграть это сражение, – тревога не оставляла его. Он пожелал, чтобы мы совершили вместе жертвоприношения. Мы рассмотрели при светильниках внутренности птиц и печень закланного ягненка. Я указал ему на все благоприятные знаки, которые он мог распознать и сам. Затем в чаше с чистой водой я показал ему Дария, и он увидел, как его лик затуманился и почернел. Наконец он успокоился и заснул.
На рассвете, когда весь лагерь был уже при оружии, Пармениону пришлось прийти встряхнуть его, чтобы разбудить от глубокого сна, после которого он обрел все свое самообладание и радостно улыбался, как в утро приздника. Очень скоро он показался, одетый в короткую тунику из белого льна, с кипрским мечом на родосской перевязи в шлеме с белыми перьями; его телохранитель Певкест нес за ним Ахиллов щит. Чтобы доказать свое уважение ко мне и расположить к себе богов, он предложил мне вместе с ним сделать смотр войскам. Я пошел надеть на голову жреческий венец. Александр на своем черном Буцефале и я на белом коне проскакали перед выстроившимися войсками, которые громко приветствовали нас. Мне показалось, что песчаное пространство, по которому меня нес мой конь, было мне знакомо вот уже четверть столетия.
Вдруг перед греческими пехотинцами Александр поднял правую руку и воскликнул: «Боги, докажите сегодня, что я действительно сын Зевса-Амона: подарите победу Элладе!». И он велел всем командирам распорядиться, чтобы их люди молчали, пока мы будем идти, и не заглушали его приказы.
Бесконечная полоса пыли обозначала перед нами фронт персидской армии. Как при Гранике и при Иссе, Александр встал на правом фланге с гетайрами; но линия персидской армии была настолько длиннее, что этот правый фланг Александровых войск едва достигал центра вражеского фронта, где находился сам Дарий. Александр должен был быть готов к тому, что персидский фланг непременно обойдет его. Чтобы предотвратить такое развитие событий, он поставил позади себя пеонских всадников, критских стрелков из лука и некоторые другие отряды, чтобы по ходу атаки развернуть их в глубину. Он сделал сходные распоряжения касательно левого крыла, где командовали Кратер и Парменион. Таким образом, греческая армия, развернувшись, должна была представлять собой не прямолинейный фронт, а скорее клин, врезающийся в неприятельские ряды.
Построение произошло в полной тишине, среди которой раздавались приказы Александра. По мере приближения к персам, отряды прикрытия переходили один за другим на правый фланг царя, шедший прямо на Дария и его слонов.
Бой начался, как было предусмотрено, несколькими налетами сбоку, предпринятыми бактрийскими всадниками Бесса; они были отбиты. Тогда Дарий бросил вперед свои серпоносные колесницы, которые обрушились на нашу пехоту с ужасающим грохотом; но македонцы были обучены быстрым ответным действиям; они расступились, чтобы пропустить колесницы, испуская крики и ударяя копьями по щитам, чтобы напугать лошадей. И они вставали на дыбы, ломали дышла, обезумев и опрокидывая повозки; возничие, сброшенные на землю, скатывались под собственные колесницы, и серпы разрывали их; затем македоняне, перестроившись в два ряда, лицом к лицу, заключили людей и лошадей в два частокола копий. Вскоре двести колесниц, которые должны были принести победу Дарию, превратились в кучу железа, красного от крови, откуда свешивались клочья человеческих и конских тел.
Афинское посольство, приплывшее на священной триреме, вручило Александру золотой венок, а также послание Демосфена, просившего простить его. Наша стоянка ознаменовалась военными шествиями, религиозными торжествами, музыкальными и поэтическими состязаниями участники которых получили великолепные дары.
Но солдатам не терпелось встретить войско Дария; они вспоминали баснословную добычу, захваченную при Иссе и в Дамаске и давно истраченную на удовольствия. В Египте им было запрещено кого-либо грабить, и, хотя им щедро выплачивалось жалованье, они лишились удовлетворения, какое привыкли получать грабя, наводя ужас и ведя себя как свирепые владыки. За время своих походов они приобрели вкус к роскоши и к женщинам Востока. Там, где вставало солнце, им были обещаны новые богатства и новые любовницы; они отправлялись в путь весело рыча, как псы, которых пускают по следу дичи.
Три тысячи стадиев, которые нужно было пройти по сирийской пустыне в разгар лета, по земле, растрескавшейся, как старая кожа, под огненным небом, быстро успокоили этот порыв; воздух закипал перед глазами.
Персидские царицы следовали в своих повозках, вовлеченные в судьбу своего завоевателя. Прекрасная Барсина также была среди сопровождающих, равно как наложницы многих военачальников – у одних это были царевны, у других гетеры, как, например, афинянка Таис, возлюбленная Птолемея, ибо привычки сатрапии уже укоренились в этой армии.
Жажда, лихорадка, погоня за ускользающим горизонтом угнетали людей, и у врачей было много забот с теми, кого вдруг поражали в лоб или в затылок солнечные стрелы или кто, охваченный безумием, кидался с воем, спотыкаясь, бежать по пустыне.
Неутомимый Александр шагал во главе пешего войска быстрым шагом, в котором когда-то упражнялся с Леонидом.
Так был достигнут Евфрат, первая из рек, которыми Дарий в своем недавнем послании хотел напугать Александра. Две тысячи наемников, охранявших его берега, разбежались, как только заметили пыль, поднятую македонской конницей. Фракийские понтонеры Диада возвели плавучий мост, по которому без особых помех переправились солдаты, лошади, повозки, военные машины, обоз с поклажей, царские пленницы, любовницы военачальников, торговцы, ремесленники, менялы и публичные женщины. Здесь мы остановились на несколько недель, расположившись вдоль реки, под деревьями, которые наконец-то мы видели снова.
На берегах Евфрата Александру исполнилось двадцать пять лет.
Вскоре мы узнали, что Дарий находится на северо-востоке, где-то в Ассирии. Но Ассирия огромна. Сорок пять тысяч человек снова вооружились и пошли через страну курдов на поиски двухсот тысяч других. Пройдя две тысячи стадиев, они оказались перед второй рекой Дария – Тигром; это название значит по-персидски «стрела», так быстро и бурно его течение. Брод, к которому мы вышли, был очень глубок и течение там казалось чрезвычайно сильным. Эти кипящие водовороты вызывали дрожь у самых храбрых людей; начальники уверяли, что пешая армия не сможет переправиться. Когда спросили совета у Диада, тот заявил, что построить мост невозможно; даже если бы понтонеры смогли работать в этом яростном потоке, он немедленно разрушил бы плоды их трудов.
Тогда Александр разделил надвое свою конницу и поставил ее выше и ниже по течению, по обе стороны армии; сам он, отказавшись сесть на Буцефала, разделся на берегу и, обнаженный, держа оружие и одежду над головой, первым вошел в воду. Он указывал войску линию брода, которую угадал благодаря своему провидческому дару так, как если бы ему пришлось уже сто раз переправляться в этом месте. Плавать он не умел.
Борясь с течением, едва не сбиваемый с ног волнами, которые время от времени окатывали его, так что волосы были мокры, он кричал, чтобы солдаты спасали только оружие, а вещи и одежду он им вернет. Побуждаемые командирами, пехотинцы вошли в воду, громко крича от испуга; люди поскальзывались на камнях, толкались, падали из-за того, что пытались уцепиться друг за друга, и мешали друг другу сильнее, чем им мешал водоворот; многие теряли снаряжение; выроненные из рук туники плыли по реке; некоторые солдаты утонули, стараясь спасти свои скудные пожитки. Женщин, полумертвых от страха, переправили кого на руках, кого на повозках, наполовину уходивших под воду. Если бы Мазей, сатрап Дария в здешних местах, выбрал этот день для наступления, то Тигр стал бы концом судьбы Александра.
Наконец войско переправилось на другой берег; там разбили лагерь. Но край был опустошен, так как Мазей, применив метод, который когда-то советовал Мемнон, приказал сжечь перед Александром все деревни. Кроме того, в одну из следующих ночей Луна, которая была тогда полной, внезапно начала заволакиваться. Скоро она исчезла совсем, и густая тень простерлась над лагерем. Панический страх охватил тогда эту армию, затерянную в далеких землях, армию, которая после раскаленной пустыни чуть было не затонула и спаслась только для того, чтобы оказаться погруженной в жуткую тьму. За несколько мгновений ужас перешел в бунт. Впервые войско утратило послушание; фаланги рассыпались, люди бежали из лагеря куда глаза глядят. Некоторым казалось, что они слышат топот скачущего персидского войска; многие кричали, что их привели на край земли вопреки очевидной воле богов; что реки и земли становились им враждебны; что само небо явило свою суровость; что это просто безумие – увлечь стольких людей на гибель ради честолюбия одного человека, который пренебрегал своей родиной, отрекался от отца и в своей неистовой гордости выдавал себя за бога.
Оказавшись перед угрозой восстания, Александр поспешил призвать меня, а также египетских прорицателей, которых взял с собой из Мемфиса. Мы быстро посоветовались между собой; затем командирам удалось собрать людей, чтобы они выслушали меня, так как я, кажется, один мог рассеять их ужас.
«Солдаты, – сказал я им, – не страшитесь ничего; Луна затмилась в эту ночь мимолетной тенью от Земли, но я обещаю вам, что вы снова увидите свет. Поверьте вашим жрецам, которые умеют читать судьбы в небесах, и не бойтесь этой внезапной темноты, но, напротив, радуйтесь; ибо Солнце – светило греков, которым оно покровительствует, Луна же – светило персов. Всегда, когда затмевается Луна, это грозит Персии какой-нибудь великой катастрофой. Это знают египтяне, у которых было в прошлом немало тому примеров; да и вы сами, эллины, вспомните рассказы ваших отцов: Луна скрылась во время великой битвы при Саламине, в которой был разбит Ксеркс (40). Итак, в этой тени для вас зарождается новая победа, а дрожать от страха этой ночью надобно персам».
Затем я приказал немедленно принести жертвы божествам Солнца, Луны и Земли; и в армию вернулся порядок.
«Никто из моих военачальников так не ценен для меня, как ты», – сказал мне в ту ночь Александр.
Он воспользовался всеобщим успокоением, чтобы уже на рассвете поднять войско и возобновить поход.
Четыре дня спустя гонцы объявили, что Дарий, о котором думали, что он довольно далеко, находится поблизости и что один из его конных корпусов направляется навстречу греческой армии. Александр послал в разведку отряд гетайров, которые встретили персидских всадников, разбили их и обратили в бегство. Один из македонских командиров по имени Аристон, желая подражать Александру, вызвал на поединок начальника персов, обезглавил его с высоты своего коня одним ударом меча и привез его окровавленную голову царю.
В этой стычке было взято достаточно пленных, чтобы узнать, где находился Дарий. Его ставка была в Арбелах, а его огромная армия располагалась лагерем в пятистах стадиях впереди, на берегах Модоса, в широкой равнине, называемой Гавгамелы, что означает «остановка верблюдов».
Александр продвинул войско вперед и остановился в двух часах ходьбы от своего врага. Он оставался в этом месте четыре дня, устраивая свой лагерь, укрепляя его частоколами и следя за размещением обоза. Как раз в это время супруга Дария, пленная царица Статира, измученная необходимостью следовать за своим победителем, лихорадкой и тревогой перед близким сражением, умерла почти внезапно на руках царицы-матери. Ей едва было тридцать лет. В этой кончине греки увидели как бы начало бед, обещанных персидскому царю лунным затмением. Но Александр, казалось, испытывал настоящее горе; обняв старую царицу Сисигамбис, убить сына которой было его самым большим желанием, он искренне оплакал смерть женщины, мужа которой готовился уничтожить. Он приказал, чтобы Статире были устроены торжественные похороны, и по персидскому обычаю постился весь день в знак траура, как будто он был членом семьи.
Один из слуг Статиры, евнух Тириот, убежал из лагеря в ночь после похорон и достиг позиций нашего противника, чтобы принести известие своему царю. По рассказам, которые мы услышали впоследствии, Дарий стал горестно стенать и бить себя кулаками в голову. Мало того, сетовал он, что царица вынесла оскорбление пленом; нужно было еще, чтобы она умерла в жалком положении и не получила последних почестей, на которые имела право! Когда Тириот заверил его, что Статира не была лишена ни одного из преимуществ своего прежнего положения, «кроме света присутствия своего супруга», что она была похоронена со всем уважением, какого была достойна, и что сам Александр пролил реки слез, когда она умерла, Дария охватили ревнивые подозрения. «Если Александр так хорошо обращался с женой своего врага, – сказал он, – то, несомненно, по причине, которая бесчестит меня».
Он принуждал евнуха сознаться, что Александр сделал Статиру своей наложницей. Но Тириот, упав к его ногам, клялся и умолял его успокоиться; Александр, утверждал он, был достоин восхищения за то, что его уважение к персидским женщинам было равно его храбрости перед лицом персидских мужчин. Тогда Дарий якобы накрыл себе голову плащом, призвал в свидетели окружавших его сатрапов, военачальников и слуг и вскричал: «Ормузд, Ормузд, и вы, семь князей света, я заклинаю вас вернуть мне мое царство; но если мой приговор произнесен, сделайте так, чтобы в Азии не было другого царя, кроме этого столь справедливого врага и столь великодушного победителя!».
На следующую ночь Александр прошел с войском вперед на тридцать стадиев, и на рассвете мы увидели с высоты последнего холма, как в равнине темнеют скопления людей: перед нами была персидская армия. Все ждали, что Александр тотчас прикажет идти в атаку, как делал обычно. Но он впервые показал себя осторожным и расположил свои фаланги на отдых в том порядке, который они должны были принять в бою. Весь день он посвятил обследованию местности и сбору сведений о силах противника. Лазутчики и соглядатаи донесли ему, что Дарий собирался выстроить двести боевых колесниц, колеса которых оснащены длинными вращающимися серпами; что он опустошил свои табуны, чтобы иметь многочисленную конницу; что его двоюродный брат Бесс, наместник царя в Бактрии, привел ему полчища индийских воинов; что скифы, мидийцы, парфяне, жители Месопотамии, вавилоняне и арабы явились во всей своей мощи; и, наконец, что видели пятнадцать боевых слонов. Персы вырыли ямы-ловушки на своих флангах, а на фронте наступления кое-где разровняли землю, чтобы облегчить атаку своим коням.
Имея дело с армией, которая обладала колоссальным численным превосходством и на этот раз имела достаточно пространства, чтобы развернуться, Парменион считал, что атаковать нужно ночью, чтобы смутить врага неожиданностью и использовать наиболее выгодным образом дисциплину македонских фаланг, приученных двигаться в темноте, повинуясь голосу командиров. «Я не хочу красть победу, – ответил ему Александр. – К тому же Солнце – светило греков».
Он обратился с короткой речью к командирам, объявив, что начало сражения назначено на утро следующего дня; приказал, чтобы людей накормили и дали им отдохнуть, после чего ушел в свой шатер; однако он не мог заснуть.
В македонском лагере после обильного ужина скоро настала тишина. Она даже обеспокоила персов, которые, рассуждая так же, как Парменион, ждали ночной атаки и всю ночь не складывали оружия. Равнина была покрыта их бесчисленными кострами, и из лагеря доносился могучий гул, подобный гулу моря; Дарий на коне объезжал свои войска и поддерживал их мужество.
Около полуночи Александр велел позвать меня. Я увидел, что он сильно встревожен; таким он не был никогда. С большим трудом мне удалось успокоить его. Он знал, что солнце завтрашнего дня увидит битву его жизни, в которой он ставил на карту все, что уже завоевал. Он спрашивал себя, не лучше ли было согласиться на переговоры с Дарием. Напрасно я заверял его, что он не мог проиграть это сражение, – тревога не оставляла его. Он пожелал, чтобы мы совершили вместе жертвоприношения. Мы рассмотрели при светильниках внутренности птиц и печень закланного ягненка. Я указал ему на все благоприятные знаки, которые он мог распознать и сам. Затем в чаше с чистой водой я показал ему Дария, и он увидел, как его лик затуманился и почернел. Наконец он успокоился и заснул.
На рассвете, когда весь лагерь был уже при оружии, Пармениону пришлось прийти встряхнуть его, чтобы разбудить от глубокого сна, после которого он обрел все свое самообладание и радостно улыбался, как в утро приздника. Очень скоро он показался, одетый в короткую тунику из белого льна, с кипрским мечом на родосской перевязи в шлеме с белыми перьями; его телохранитель Певкест нес за ним Ахиллов щит. Чтобы доказать свое уважение ко мне и расположить к себе богов, он предложил мне вместе с ним сделать смотр войскам. Я пошел надеть на голову жреческий венец. Александр на своем черном Буцефале и я на белом коне проскакали перед выстроившимися войсками, которые громко приветствовали нас. Мне показалось, что песчаное пространство, по которому меня нес мой конь, было мне знакомо вот уже четверть столетия.
Вдруг перед греческими пехотинцами Александр поднял правую руку и воскликнул: «Боги, докажите сегодня, что я действительно сын Зевса-Амона: подарите победу Элладе!». И он велел всем командирам распорядиться, чтобы их люди молчали, пока мы будем идти, и не заглушали его приказы.
Бесконечная полоса пыли обозначала перед нами фронт персидской армии. Как при Гранике и при Иссе, Александр встал на правом фланге с гетайрами; но линия персидской армии была настолько длиннее, что этот правый фланг Александровых войск едва достигал центра вражеского фронта, где находился сам Дарий. Александр должен был быть готов к тому, что персидский фланг непременно обойдет его. Чтобы предотвратить такое развитие событий, он поставил позади себя пеонских всадников, критских стрелков из лука и некоторые другие отряды, чтобы по ходу атаки развернуть их в глубину. Он сделал сходные распоряжения касательно левого крыла, где командовали Кратер и Парменион. Таким образом, греческая армия, развернувшись, должна была представлять собой не прямолинейный фронт, а скорее клин, врезающийся в неприятельские ряды.
Построение произошло в полной тишине, среди которой раздавались приказы Александра. По мере приближения к персам, отряды прикрытия переходили один за другим на правый фланг царя, шедший прямо на Дария и его слонов.
Бой начался, как было предусмотрено, несколькими налетами сбоку, предпринятыми бактрийскими всадниками Бесса; они были отбиты. Тогда Дарий бросил вперед свои серпоносные колесницы, которые обрушились на нашу пехоту с ужасающим грохотом; но македонцы были обучены быстрым ответным действиям; они расступились, чтобы пропустить колесницы, испуская крики и ударяя копьями по щитам, чтобы напугать лошадей. И они вставали на дыбы, ломали дышла, обезумев и опрокидывая повозки; возничие, сброшенные на землю, скатывались под собственные колесницы, и серпы разрывали их; затем македоняне, перестроившись в два ряда, лицом к лицу, заключили людей и лошадей в два частокола копий. Вскоре двести колесниц, которые должны были принести победу Дарию, превратились в кучу железа, красного от крови, откуда свешивались клочья человеческих и конских тел.