Дрыжак Владимир. Срочное погружение

   - Да ни зачем. Был тут, и все!
   Беседа вошла в такое занятное русло, что Фадин решил больше не стесняться. В том числе и в выражениях.
   Дед выслушал его с одобрением, а потом сказал:
   - Ты, видать, образованный, а образованным тут - хуже некуда. Первое время смотреть на них жалко А потом ничего, привыкают. Я тебе русским языком говорю: тут свалка, а не какой-нибудь академгородок. За день навезут столько, что и за год не разгребешь! Вот и прут все, кому не лень Кто через болото лезет, кто через эту канаву. А обратно как - вопрос: Тут все вроде дармовое бери - не хочу а свалка, она просто так не отдает. Она свое бере-ет!
   - Ладно, уговорил, будь по-твоему. Вот явился этот Мокрый, ученый человек, ходил, бродил, собрался обратно, а уйти никак не может. Ну, вот нет и все тут! Что ему мешает, если уж он такой ученый? Или не хочет?
   - Почему не хочет - хочет, да еще как. А вот не может даром что ученый Туда сунется - нет. В болото - опять нет. По дороге - а там ему уже поворот приготовлен! Ну что, так и бродил. Не в бригаду же его брать - начальник. Жалко человека - подкармливали. А он со скуки везде шарил и вынюхивал. Такое находил, что все ахали. Даже подводную лодку нашел в болоте!
   Услышав про подводную лодку, Фадин только икнул и сразу отвернулся, чтобы не сбивать старика с темпа. На душе сразу стало как-то спокойнее. Ясно, старик любит поговорить, да и приврать мастак.
   "Нормально, - думал он, - врет, как Мюнхгаузен. Простенько и со вкусом. А раз в ход пошли подводные лодки, то тут и до авианосцев недалеко. Приятный старикашка, надо его подзадорить".
   - Ты, дед, мне потом эту субмарину покажешь - я во флоте служил, сразу марку определю.
   Фадин врал. Он служил в стройбате, но зато у него был приятель - бывший моряк, так что, если дело дойдет до терминологии, он в грязь лицом не ударит. Вообще, с этого момента он стал смотреть на жизнь проще. Будто гора свалилась с плеч. Прогул - черт с ним, с прогулом. Хоть раз в жизни прогулять может, уважать начнут: Фадин давно заметил, что к прогульщикам и пьяницам у них на работе относятся с тайным почтением. Как в школе к хулиганам и двоечникам. На собраниях порицают, а в туалете здороваются первыми и спички зажигают.
   - ...Покажу, а как же, - сказал дед с жаром, и Фадин очнулся. - Если, конечно, она не затонула с тех пор.
   "Ну, ясно, - подумал Фадин, - погрузилась и ушла в открытый океан... Ей что - плавает, где хочет".
   И уже вслух поинтересовался:
   - А этот Мокрый часом не объяснил тебе, почему он со свалки уйти не может?
   - Объяснил, а как же! Он сказал, что свалка здешняя от долгого употребления приспособилась, и теперь, если уж какой мусор на нее попал - назад ему хода нет. Что полезное пожалуйста а мусор - сиди здесь и не рыпайся.
   "Логично, - подумал Фадин. - Подумать только сколько самородков у нас по свалкам шатается! Его бы в Союз писателей определить - цены б ему не было. Бестселлер за бестселлером!"
   - А ты, поди, голодный? - вдруг спросил дед - Так со вчерашнего обеда ничего и не ел?
   - В ресторан не успел, - сказал Фадин, только теперь ощутивший, как сосет в желудке. - Я бы сейчас тебя съел, но вот раскусить надо.
   Дед самодовольно хихикнул, поняв двойной смысл фразы, пошарил в котомке и вытянул сверток.
   - То-то же: На вот, поешь, я тебе еще с вечера харчишек припас.
   Фадин машинально взял сверток - в нем оказалась котлета и два куска хлеба.
   - Домашняя?
   - Столовская, привозная. Я с вечера котлеты не ем. дай, думаю, припасу, вдруг он к завтраку не поспеет.
   - Вас тут и завтраком кормят?
   - Конечно, а как же... Три раза на день
   - А дома старуха, небось, еще и пирожки стряпает. Привез бы пирожков и огурчик соленый, - буркнул обнаглевший Фадин, пережевывая котлету.
   - Ишь, чего захотел. Только мне тут и делов, что огурцы разводить. Шутник. Нет у меня никакой старухи - здесь живу.
   - И домой ночевать не ездишь?
   - Куда домой-то? Да и куда я отсюду уеду - сам подумай!
   - В город, куда еще. Сел в самосвал и поехал.
   Дед посмотрел на Фадина - не издевается ли часом. Понял, что нет, и сказал назидательно:
   - Слу-ушать надо ухом, а не брюхом. Я тебе битый час толкую, что здесь живу. И в город уехать не могу, свалка эта проклятая держит. А не нравится котлета - давай назад, самому сгодится.
   - Погоди, дед. Котлету я съел, так что назад ей ходу нет... Ты мне вот что скажи. Мокрый, значит, здесь жил два месяца, ты живешь постоянно, а остальные?
   - Остальные - кто как. Некоторые постоянные, а другие временные. Поработает, поработает, побегает туда-сюда, глядишь, и пропал. Значит, отпустила его она, свалка то есть.
   - Ну да... ну да.., - пробормотал Фадин, - а живут где?
   - Здесь, - сказал дед флегматично.
   - Я понял, что здесь. Ночуют где?
   - А там, в вагончиках, возле шлагбаума Фадин вспомнил, что действительно видел там какие-то балки.
   - Так ты сторожем здесь работаешь?
   - Нет, я тут старожилом. Бригада у нас. Сашка вон бригадир. Два года уже здесь и, по всему видно, так и осядет. Еще из постоянных Фаддеич - бульдозерист, Моська, то есть Матвей и этот, как его... забыл... А! Рыбак этот придурковатый. Как звать, не помню... А! Потапыч! Калека он - на шлагбауме сидит. И еще некоторые. А остальные временные. Нас тут постоянных гавриков двадцать - двадцать пять ошивается. Живем в вагончиках, зимой печку топим, летом так... И туалет там имеется, если хочешь. Чтобы значит...
   - Да чем же вы тут занимаетесь?
   - Как чем? Вторсырье заготавливаем.
   - А-а-а! - Фадин с облегчением хлопнул себя по лбу. То-то я смотрю... Ходят-бродят, железки собирают.
   - Металлолом и всякий цветной металл, - пояснил дед. Ну, что собираешься делать? А то вступай в бригаду, чего время тянуть.
   - Прямо сейчас вступать?
   - Хочешь - так прямо сейчас. Сашку найдем и дело в шляпе. Или пойдешь? Фадин усмехнулся.
   - Пожалуй, что и пойду. Я сегодня уже в прогульщики попал, если отгул не написали. Так что бывай здоров.
   - Давай иди, - согласился дед. - Если к обеду не успеешь, я тебе чегонибудь припасу.
   - Припаси, припаси, - сказал Фадин и взял курс на шлагбаум.
   - Эй, парень, - крикнул дед, когда Фадин уже отошел на порядочное расстояние
   - Чего тебе?
   - Уж больно одет ты легко. Может, тебе куфайку дать? Дед приблизился.
   - А то пошли, у меня там, в балке, есть запасная.
   - Зачем мне твоя фуфайка?
   - Так ведь ночи теперь холодные. Лето. вишь, уже на зиму повернуло.
   - Ничего, - буркнул Фадин, - потерплю как-нибудь. Да и не полезет она на меня.
   - Полезет, еще как. И не на таких лезла. Куфайка - первый сорт!
   - Вот как соберусь зимовать, так сразу к тебе прискачу. Но, так думаю, до холодов я уж как-нибудь выберусь отсюда.
   - Ну, гляди... Сапог вот у тебя резиновый - это плохо. Резина - она вред организму. От нее и ревматизм, и другая простуда. Потому как нога потеет, а при морозе это вредно. По крайности надо шерстяной носок надевать.
   Фадину эти единственные числа в его речи де понравились, но значения он им не придал. Пустобрех - что с него взять, видать помешался на своем вторсырье.
   Он твердо решил идти со свалки по дороге, никуда не сворачивать и никакие углы не срезать. Пропади он пропадом этот уголок и гори синим пламенем. А жене... Жене он скажет все, что думает. Пора этот матриархат кончать! Забарахолилась, всю квартиру завалила разным хламом стеллаж ей подавай!
   Фадин вышел на дорогу и двинулся к шлагбауму. Было часов одиннадцать. Обстановка на свалке не изменилась. Опять ходил бульдозер, разрывая кучи мусора, а по его следам двигались люди, человек пять. Еще несколько человек разбрелись там и сям. Все было тихо, мирно и спокойно.
   Когда Фадин приблизился к шлагбауму, из лесу по дороге выехал самосвал. "Ага, - подумал он. - вот на нем я и поеду!" Он проследил, как самосвал подъехал к шлагбауму, и отметил, что наверху в будке кто-то есть, хотя кто именно разобрать не удалось. Шлагбаум открылся. Самосвал поехал дальше. Тогда Фадин решил его не ждать, а идти по дороге с тем, чтобы не терять напрасно времени. Самосвал никуда не денется, а будет ехать, так он его остановит. И бодро зашагал по накатанной колее.
   Когда дорога сделала поворот, и свалка скрылась с глаз. Фадин приободрился. Надо было придумывать версию своего отсутствия для жены и, на всякий пожарный случай, для начальника. Ну, начальник - это еще тудасюда. А вот жене... С женой намечались сложностями. Фадин наметил канву с встречей дня рождения у приятеля, а подробности решил обдумать позже. Надо будет зайти к тому и предупредить. На случай очной ставки.
   Навстречу выехал еще один самосвал. Шофер что-то крикнул, но Фадин не разобрал, а когда машина уже проехала, заметил, что кузов пустой, удивился: - "Что он порожняком на свалку едет?" - и зашагал дальше. Так он двигался примерно час, и за это время ему попались три пустых самосвала. По своим расчетам он сделал километров пять и пора уже было выйти на опушку. Но лес не редел, и дорога под уклон не шла. А ведь он помнил, что ехал в гору. Все это как-то настораживало. Фадиным овладели нехорошие предчувствия, Он протопал еще метров пятьсот и тут сзади засигналили. Оглянувшись, обнаружил позади себя вчерашний уазик, привозивший обед. Уазик этот не вызвал приятных ассоциаций. Машина проехала мимо и скрылась. Фадин кинулся за ней бегом, а когда достиг поворота, в бессилии опустился на обочину. Перед ним открывалась знакомая панорама свалки.
   Мысли Фадина сразу перепутались. Как это случилось? Ведь он нигде не поворачивал назад, не видел ни одной развилки. Откуда же тогда ехали самосвалы? И откуда взялся этот уазик. Фадин попытался взять себя в руки:
   "Ерунда. Наверное, я где-то повернул в обратную сторону. Может быть, когда самосвалы обгоняли, и я сходил на обочину? Так ведь они появлялись спереди, а уезжали назад... Нет, я где-то повернул! Наверное, когда сворачивал в лес по нужде..."
   Это было маловероятно, но лучше уж такое объяснение, чем никакого. Фадин решил вернуться, пообедать и ждать очередную машину. Самосвал, во всяком случае, не повернет случайно в обратную сторону.
   К нему опять приклеился дед и зудел над ухом. Фадин его не слушал. За столом он чувствовал, что за ним наблюдают с интересом и пониманием. Но с разговорами никто не лез, и накормили без всяких расспросов. И уже после того, как все разлеглись на траве, Фадин вдруг с ужасом понял, что они считают его своим. И даже краем уха услышал свое прозвище: "Абрек". Наверное, из-за киргизской шапки...
   Мысли расползлись в разные стороны, как тараканы, и он никак не мог собрать из них какое-нибудь правдоподобное объяснение случившемуся.
   Фадина никто не трогал, дед тоже, видимо, понял, что ему несладко, и отстал. Когда убрали в машину термоса, и шофер стал заталкивать в заднюю дверцу повариху, Фадин встал и решительным шагом подошел к шоферу.
   - Слушай, шеф, - сказал он как можно более развязным голосом, - мне тут в город надо Не подбросишь?
   - В город? - шофер с любопытством оглядел Фадина с ног до головы. - Нет вопросов, садись.
   Фадин не ожидал, что шофер согласится, и готов был его уговаривать, канючить, скулить, даже на колени упасть, если потребуется. Но оказалось, все это лишнее. Поэтому он заискивающе улыбнулся и суетливо полез вслед за поварихой.
   - Да нет, не сюда. Лезь в кабину.
   - А может быть, лучше женщину...
   - Женщину? Женщину не надо. Она там не поместится - я пробовал. Тетя Галя, мы ведь пробовали уже? - сказал он в заднюю дверь.
   - Я сейчас еще попробую! - послышался грозный голос поварихи. - Я тебе так попробую, что все твои пробовалки оторву!
   У Фадина отлегло от сердца. Он залез в кабину, Шофер сел за руль, шлагбаум поднялся, и они тронулись. Краем уха он еще услышал одобрительный хохот толпы.
   По дороге Фадин окончательно пришел в себя, и они с шофером разговорились. Фадин узнал, что шофер - его звали Василием - ездит здесь каждый день, возит провизию этим, как он выразился, шарамыгам. Народ на свалке часто меняется, и попадаются весьма интересные экземпляры. Например, этот дед - просто уникум. Он там прямо и живет, на свалке. А остальные - временные. И зарабатывают они на этом вторсырье весьма неплохо. А по выходным здесь вообще толпа. Один раз он, Василий, своими глазами видел на свалке замдиректора механического завода. Что он там делал - непонятно. Может, в отпуске подрабатывал? Так при его зарплате можно бы и не подрабатывать.
   Фадин насторожился. Дело в том, что он работал на этом самом механическом заводе. Замдиректора был доктором наук и заведовал кафедрой в политическом институте. Представить, что он подрабатывает на свалке, было так же трудно, как представить, что министр их промышленности торгует на рынке гвоздиками. И Фадин осторожно перевел разговор на международные темы.
   Шофер, однако, проблемами мировой политики не интересовался, а Фадину вдруг неудержимо захотелось спать. Он некоторое время крепился, зевал в ладошку, но потом-таки уснул.
   Проснулся Фадин от толчка в бок.
   - Вылезай, приехали, - весело заорал шофер в самое ухо.
   Фадин с трудом протер глаза и тут же их зажмурил. Это было какое-то наваждение. Шофер был совсем другой, машина, в которой он сидел стала самосвалом и стояла перед шлагбаумом, а впереди опять была эта проклятая свалка!
   - Ты куда меня привез! - заорал он так, что шофер чуть не вывалился из машины.
   - Как куда? Ты же просил на свалку подбросить, - шофер открыл дверцу и, повертев пальцем у виска, добавил. Чиканутый какой-то...
   ----
   Фадин предпринял еще четыре попытки выбраться со свалки на машинах и пять пешком. Но всякий раз возвращался. Предлоги и способы возвращения были разные. И само возвращение всегда выглядело естественно. Один раз, например, заглох мотор, Фадин пересел в попутный порожний грузовик, но приехал опять на свалку. И в кузове оказалась какаято металлическая чушка, а когда Фадин предъявил претензии, шофер поморгал глазами и заявил, что ничего подобного, он сразу сказал, что едет именно сюда, а куда же ему еще ехать с этой чушкой?
   Самое главное, что Фадин никак не мог уловить тот момент, когда он прекращал ехать в город и начинал возвращаться обратно.
   За эти четыре дня Фадин похудел и осунулся. Ночевал вместе со всеми в вагончике. Внешне он оставался спокоен, но в его голове царил полнейший кавардак, все мысли перепутались, свились в какой-то невообразимый клубок и вываливались из него вопреки логике, обстоятельствам, совершенно невпопад и независимо от сознания. Единственное суждение, которое он отчетливо понимал во всех его семантических оттенках, было: "Не может этого быть. Быть этого не может!"
   На пятый день, когда Фадин ощутил, что еще немного и он сойдет с ума, если что-то или кто-то не вмешается в его бытие, к нему подошел бригадир Сашка и сказал: "Вот что, парень, давай-ка ты вступай в бригаду. А то ведь мы тебя за так кормить не будем".
   Фадин весь внутренне вскипел, вспенился, хотел сказать что-то язвительно-оскорбительное этому... этому... Но все слова куда-то испарились или вышли с пеной, и он только молча кивнул, стиснув зубы.
   - Фамилия? - спросил Сашка.
   - Фадин. Паспорта нет.
   - Паспорт не нужен - так оформим. Сегодняшним числом оформлять?
   - Все равно.
   - Так. Технику безопасности знаешь? Фадин пожал плечами.
   - Ладно, вечером проинструктирую. Техника простая - не лезь, куда попало, да смотри под ноги. И под бульдозер не лезь, а то был тут один... Иди, получи спецодежду, и можешь приступать.
   Фадин сходил в хозвагончик. получил у одного из членов бригады "спецодежду": фуфайку, сапоги, брезентовые штаны гигантского размера и, засучив штанины, приступил.
   Так началась его новая жизнь.
   ----
   Постепенно Фадин познакомился со всеми членами бригады, уяснил, кто и какое место в ней занимает и почему каждое утро все более или менее дружно выходят на работу. Дело было не только и не столько в том, что каждый зарабатывал себе на пропитание, а главным образом в том, что таким способом они надеялись вырваться отсюда. Было известно, что отсюда могут уйти только те, кто активно и ударно собирает вторсырье Откуда это стало известно, никто не знал. Вероятно, из жизненного опыта. Впрочем, позже Фадин и сам в этом убедился. В частности дед-старожил практически ничего не собирал, кроме разных экзотических железок, назначение которых ему было непонятно; он бродил по свалке, высказывая различные суждения и приставая ко всем по очереди, особенно к новичкам.
   Вместе с тем, сама по себе ударная работа на ниве сбора вторсырья не давала никаких гарантий. Необходимо было еще что-то, какие-то непонятные ингредиенты поведения, или мышления, или вообще непонятно что. Однако каждая легенда об уходе со свалки неизменно подчеркивала какие-то выдающиеся заслуги ушедшего, его неоценимый вклад в дело очищения свалки от металлолома или, скажем, каких-нибудь заготовок сложного профиля, неизвестно какими путями на него попавших.
   Удивляло то, что члены "бригады" жили дружно, почти не ссорились и соблюдали, в основном, правила поведения в местах общего пользования. Фадин пришел к выводу, что это также входит в комплекс условий, необходимых для того, чтобы свалка позволила себя покинуть.
   Вести беседы о том, как свалка задерживает беглецов, считалось верхом неприличия. Фадин это отчасти понимал - ему и самому было бы неприятно рассказывать о своих приключениях.
   Точно так же запретной темой считалась жизнь за пределами свалки. О том, кто чем занимался до того, как сюда попал, Фадин знал мало - об этом не говорили. Однако некоторые члены бригады были знакомы раньше, о чем можно было судить по обрывкам фраз, касающихся былого единства места, времени или рода деятельности. Относительно одного члена бригады ленивого, рыхлого мужчины с ватным лицом и замашками аристократа, вконец опустившегося и неряшливого, Фадин знал, что он был директором универмага, потому что раньше его видел однажды в этом универмаге прохаживающимся с хозяйским видом между рядами одежды, и еще потому, что его прозвище было Директорат. Почему именно Директорат, а не Директор, Фадин не знал, но прозвище казалось ему верхом точности определения человеческого типа. Вообще именами и фамилиями на свалке не пользовались. Фадин получил прозвище Абрек, быстро привык к нему и даже пытался спроецировать образ дикого горца на свой характер. Без особого, впрочем, успеха.
   Жизнь на свалке носила довольно монотонный и размеренный характер. Исключение составляли суббота и воскресенье, когда народ прибывал с целью удовлетворить свои потребности в разного рода вещах, которых нигде, кроме свалки, найти не сумел. Пришельцы отличались от аборигенов нештатной одеждой и крайней бестолковостью. Вместо того, чтобы спрашивать, где что лежит, они бродили по свалке, обрывая штанины и рукава и, как правило, уходили ни с чем. Контакты с ними у членов бригады носили осторожный и односторонний характер. Фадин довольно скоро понял, в чем тут дело. А дело было в том, что каждый из членов бригады опасался встретить знакомых. Если же это случалось, вел себя нейтрально. Да, мол, вот такое дело, надо кое-что подобрать.
   Бытовые вопросы повседневной жизни были решены довольно безыскусно. Спали на нарах. У каждого было свое место, свой матрац и табуретка, как в казарме. Белье меняли раз в две недели после бани, которая была оборудована в одном из вагончиков. Еду привозили строго регулярно. Откуда брались все эти блага, Фадин не знал, и не считал нужным интересоваться. Ни о каких расчетах и зарплате речи не было, хотя было точно известно, что какие-то деньги куда-то "идут". Откуда это было известно, известно не было, равно как и куда именно. Дед утверждал, что "на книжку", хотя, по мысли Фадина, эта вера носила у него характер веры в святого духа, творца всего сущего.
   Стиль работы у каждого был свой. Одни ходили группой, тщательно обыскивая каждую кучу, другие стерегли машины с мусором, трегьи следовали за бульдозером, который систематически разравнивал территорию свалки, хотя больше чем на одну пятую часть его не хватало.
   Кто, где, чего и сколько взял - не контролировалось, но, если кому-то сильно повезло (в смысле условной ценности найденного), то этот факт живо обсуждался за обедом и перед сном. Ценность заключалась либо в уникальном весе ("пуда два потянет"!), либо в изящной форме ("как кочерга, только с выемкой на конце и две дыры под болт"), либо в том, что найденная вещь когда-то, до утилизации, признавалась особо дефицитной, а здесь валяется просто так ("...и почти новая, бери - не хочу").
   Фадин отметил многие странности в деле организации сбора вторсырья. Например, везде, там и сям, по свалке были разбросаны предметы, способные своей массой закрыть месячный план бригады по металлу. Как то: цистерны, кузова автомобилей, ржавые дизели. Да хотя бы тот же сгоревший автобус. Но их почему-то никто не трогал.
   В бригаде Фадин держался особняком. В разговоры не встревал и в собеседники не навязывался. После ужина, если было настроение, шел куданибудь, а нет - ложился на нары и делал вид, что дремлет. На самом деле он, конечно, не спал, а лежал с закрытыми глазами и думал. Или слушал, что говорят другие.
   Круг тем у местных обитателей был весьма ограничен. Говорили о погоде, о сезоне, о возможном потеплении или похолодании. О том, что кто-то там обещал прислать еще один вагончик под красный уголок, где будет телевизор и газеты. Газеты здесь и так попадались, но только те, что прибывали с мусором - от месячной, до годичной давности. Попадались и телевизоры... Еще говорили о рыбалке, о женщинах, о выпивке и закуске. Ни того, ни другого, ни третьего здесь не было. Из всех удовольствий были только папиросы "Беломор",
   Фадина все это совершенно не волновало. И вообще эти вечерние разговоры напоминали ему театр абсурда, где каждый актер старательно играет свою идиотскую роль.
   Они все делали вид, что ничего не случилось, хотя каждый понимал, что с ним произошло нечто из ряда вон выходящее. Никто из них не знал, чем все это для него кончится, но на всякий случай сохранял свое лицо. Зачем его было сохранять? Скорее всего для того, чтобы не свихнуться. Ведь сидят же люди по несколько лет в лагерях... Но там эти люди, во-первых, знают, за что сидят и сколько еще сидеть. Они живут БУДУЩИМ... А эти? Фадин решительно не понимал их. Если бы однажды хоть кто-то подошел к нему, пожаловался на судьбу, посетовал на обстоятельства, или, например, попытался выяснить, кто такой Фадин, кем он был раньше и что думает делать теперь, то Фадин, быть может, не стал бы играть в молчанку и тоже сделал бы свой шаг навстречу. Но нет, этого не случалось. А сам Фадин был не из той породы. Плакаться в жилетку он не умел, а лезть кому-то в душу не считал возможным. В целях самозащиты. А кроме того, он здесь решил для себя не опираться на чью-либо помощь ни в каком деле. Потому что уже давно потерял веру в людей. Мало того, уже довольно давно он в них не нуждался. То есть, как член общества, он испытывал потребность во взаимодействии с ним. Но только в целом, а не с каждым индивидом в отдельности.
   В детстве Фадин был до крайности стеснителен, и, чтобы не казаться смешным, сторонился ребят своего возраста. По той же причине первым лез в драку, если кто-то его задевал словом или действием, - боялся показаться смешным и беспомощным. Дрался отчаянно, но, если противник был повержен или давал реву, страшно смущался. Вплоть до того, что бежал с поля боя и рыдал где-нибудь за углом. Его находили и тащили в учительскую, где требовали обещаний немедленно измениться к лучшему, привести завтра родителей и извиниться перед потерпевшим. Фадин не помнил, чтобы в детстве он когда-либо перед кем-либо извинялся. Не мог, и все тут. Это было для него хуже казней египетских. И чтобы не подвергаться лишний раз этим пыткам, старался держаться в стороне, чтобы ненароком его не задели. Сам он первым никогда и никого не трогал.
   Постепенно Фадин осознал эту свою слабость и, чтобы побороть ее, нарочно вел себя вызывающе. Это имело свои негативные последствия. Учителя признали его хулиганом, ставили соответствующие отметки, а кроме того, во всех случаях, если противное не было очевидным, признавали зачинщиком безобоазий на уроках именно его, тем более, что Фадин никогда не пытался оправдаться, вероятно, в силу именно своей стеснительности, которая в более зрелом возрасте трансформировалась у него в чувство собственного достоинства, несколько, правда, гипертрофированное.
   При всем этом Фадин был совершенно не самолюбив. Сосед по парте, с которым Фадин сидел четыре года, пока тот не попал под машину и не остался на второй год, очкарик по имени Венька, круглый отличник и, вопреки общественному мнению класса, вовсе не зубрила, а действительно отличный парень, часто называл Фадина различными именами вроде "пенька" или "дуба", за то, что тот, например, не понимал, как можно делить что-либо на неодушевленные предметы, скажем, яблоки на ящики или ящики на столы, причем делал это в самой оскорбительной форме, но не публично. И Фадин ничуть не обижался, а с жаром объяснял, что делить можно только между людьми или, в крайнем случае, между коровами. Венька снимал очки и закатывал глаза, изображая восхищение Фадиным тупоумием. А Фадин наоборот, восхищался тем, как Венька правильно решает задачи, не заглядывая в конец учебника, где базировались ответы на все сложные вопросы бытия.
   Кроме того, Фадин с самого детства был порядочным человеком. Иначе говоря, у него была совесть в достаточном количестве и, что гораздо важнее, он ею нередко руководствовался, Это, разумеется, не означало, что он ни разу в жизни не совершил ни одного неблаговидного поступка. Было, чего уж там... Но всякий раз все всплывало на поверхность, и когда Фадин позднее анализировал причины этого, оказывалось, что он сам свалял дурака, в ненужный момент устыдился и в результате получил от жизни очередной пинок.