Страница:
– Боже сохрани, внучек. Это все травки целебные. Я их для аптекарши нашей собираю. Летом делать нечего, в поле я уже слабая, а вот так хожу по овражкам и собираю. Все копеечку заработаю. Кормильца-то нету. Был у меня внучек, да когда немцы тут были, угнали его в неметчину. Такой же, как вы, рыженький да говорливый был. Спасибо, Петр Николав, дай ему бог здоровьица, помогает: то дровишек пришлет, то постояльцев определит. А давеча пшеницы аж три чувала выделил – теперь мне на всю зиму хватит. Девушка-то ваша со мной в горенке пусть ляжет, а вы сенца принесите, да и постелю вам, где хотите. Хоть на кухне, аль в сенцах. А может, кто в сарае, на сеновале, спать любит? Внучек-то мой, он завсегда…
Бабка Василиса стала вытирать глаза концами платочка.
– Ну ладно, бабка, чего быть, тому не миновать. Дело прошлое. Ты бы нам фазана, что ли, зажарила. Мотя, тащи сюда мешок с авансом. Гражданин старшина, разжигайте печку. Вы умеете разжигать печку? Нет? И чему вас там в милиции учат? Милиционер должен уметь делать все. А если тебе придется за бандитом по дикой тайге неделю гнаться?
Мотиков вытряхнул на стол из мешка продукты. Бабка Василиса всплеснула руками.
– Да куда ж вы столько понатащили? Ах ты, анчутка… Пропадет, в погребе – теплынь.
– Не пропадет, – утешил чемпион.
После сытного ужина скифы вышли подышать на крыльцо. Темнело. От близости речки было свежо и пахло камышом. Небо над садом постепенно синело от земли, словно вода от брошенной в стакан синьки. Синь поднималась все выше и выше, становилась гуще, и вот уже все вокруг смотрится с трудом сквозь фиолетовый настой. Всхлипнула вдалеке гармошка, прозвучал девичий смех, гавкнула нехотя собака, и опять тишина, только за рекой ровно стучит трактор.
– Хорошо, – сказал Скиф, ковыряясь в зубах спичкой. – А знаете, леди и джентльмены, я люблю деревню. Серьезно.
– Чего ж ты тогда рвешь когти отсюда? – спросил Мотиков.
– Я бы объяснил, Мотя, но ты все равно не поймешь.
– Пойму. Объясни.
– Видишь, Мотя, в деревне очень много скучных людей. А мне со скучными людьми скучно. Понял?
– Нет, – вздохнул чемпион.
– А я сейчас вспоминаю наш город, – сказала Рита грустно. – Огни на мосту, катят троллейбусы, идут влюбленные, пара за парой. В саду Дома офицеров играет оркестр, у касс толпятся зеленые юнцы, курят, задевают девушек. С лип падают мелкие желтые листья… Я умом, объективно, что ли, понимаю, что в деревне свои прелести, но мое сердце они не трогают. Сердцем я в городе. Здесь я – чужая. Понимаете… Это ужасно неприятное чувство: идешь по улице и чувствуешь себя чужой. Люди как-то особенно смотрят вслед, даже собаки оглядываются.
– Чушь, – сказал Скиф. – Мистика.
– Почему же мистика? – подал голос Петр Музей. – Она права. Каждому свое. И силой тут ничего не поделаешь. Надо быть справедливым. Если я не хочу работать колхозным инженером, разве справедливо заставлять меня насильно? Я же не отказываюсь совсем работать. Наоборот, я знаю, где я больше принесу пользу, с наибольшей отдачей использую свой мозг, свои знания. Можно сказать, я нашел свое место в жизни, свое призвание. А вместо этого меня заставляют куда-то ехать в незнакомое место, делать нелюбимую работу. Какая нелепость… Вместо того, чтобы уже сидеть за очень важными и очень нужными людям расчетами, я участник водевиля…
– В водевиле участвует красивая женщина, – подал голос донжуан. – А здесь… И водопроводной сети нет. Утонешь еще в этом дурацком колодце. Там какой-то удав водится.
– Это уж. Он совсем старенький. Мне бабушка говорила, ему тридцать лет, – сказала Рита.
– Я этого ужа… – начал Мотиков, но Скиф оборвал его:
– Уж, уж. Нашли о чем говорить. Давайте подумаем, как лучше устроить ему Варфоломеевский вечер.
Скифы замолчали. В фиолетовых сумерках группа на крыльце бабки Василисы выглядела очень живописно. На верхней ступеньке сидела в белой кофточке и узорчатом сарафане Рита, словно Аленушка над омутом; ниже в рваных фуфайках застыли Скиф и Мотиков, тонкий и толстый, – Дон Кихот и Санчо Панса. И в самом низу – интеллигентный Петр Музей и Циавили – худой, потрепанный жизнью бродяга.
Скрипнула дверь. Резкий звук разнесся в вечернем воздухе, затерялся в камышах за рекой. На крыльцо вышла бабка Василиса.
– Спать будете али на гулянку пойдете? – спросила она. – В клуб бы сходили. Там, чай, кино сегодня.
– Клуб – это идея. Спасибо за идею, бабка. Тэк-с, клуб – это хорошо. Мы пойдем туда с Мотиковым. Посмотрим кино. Как, Мотя, ты не против?
– Я люблю кино.
– Очень хорошо. Это очень хорошо, Мотя, что ты любишь кино. По дороге мы с тобой подумаем, как его лучше посмотреть: спереди назад или с зада наперед.
– Спереди назад.
– Надо подумать, Мотя… Не спеши… – Скиф подождал, пока бабка уйдет назад в хату. – Жених с невестой пойдут к председателю. Посмотрите, что там можно сделать. Полагаюсь на вашу фантазию. Можно кур повыбрасывать из курятника, свинью дегтем обмазать. Или еще там что… Посмотрите сами.
– Посмотрим! Люблю шкоду! Мы ему такое устроим! – Рита захлопала в ладоши.
Циавили недовольно закрутил жилистой шеей.
– Куры… Попробуй выбрось. Они знаешь как клюются. А свинья… С перепугу она загрызть может.
– Что значит не знаешь сельского хозяйства. Куры спят. Их надо спокойно снять с нашеста, засунуть голову под крыло и перенести куда-нибудь подальше в чужой двор. Они и не проснутся. А свинью чесать надо. Твоя невеста будет чесать, а ты мажь себе да мажь.
Донжуан поднял правую бровь и зафиксировал ее в этом положении, словно вставил в глаз монокль.
– Он окончил сельскохозяйственный институт, неоднократно избирался членом профкома, – сказал донжуан высокомерным голосом. – По ночам он снимал сонных кур с нашеста и мазал дегтем свинью.
Все рассмеялись, кроме Скифа.
– В этом-то все и дело, – пожал плечами племянник гипнотизера. – Совершенно нормальная идея. Это вам хорошо смеяться, когда у вас нет подсобного хозяйства. А вот представьте, что у вас есть подсобное хозяйство. Вы встаете утром – курятник пуст, по сараю мечется вымазанная дегтем свинья. Впрочем, я не настаиваю. Найдете что лучше – пожалуйста. Цель одна – допечь.
Рита слегка шлепнула жениха по стриженой макушке.
– Ему бы только по бабам бегать. Больше ни на что не способен. Хорошо, что остригся. От него теперь все шарахаться будут. Ну и уродец! Посмотри на меня. Ха-ха-ха! Папа Карло! Ну, точный папа Карло!
– Сама ты баба-яга, – надулся Циавили. – Тебя бы остричь, посмотрели бы…
– Ладно, – встал Скиф. – Пора. Операция «Варфоломеевский вечер» начинается. Петр будет обеспечивать прикрытие с тыла. Держись поблизости от клуба. В случае чего хватайся за кобуру и арестовывай нас. Разъяренный сельский житель очень опасен. Ясно?
– Ясно… – пробормотал Петр без всякого энтузиазма.
Скиф, Мотиков и Циавили надели фуфайки, Рита – теплую кофту, а Петр облачился в шинель, и все ему немного позавидовали. У калитки расстались. Рита и донжуан пошли к дому председателя огородами. Петр уселся на скамейку у дома и стал ждать развертывания событий, а Скиф и Мотиков зашагали в сторону клуба.
Фильм уже начался. Возле дверей никого не было, на завалинке, как пиявки, висели пацаны и заглядывали в окна, мерцавшие синим светом. На двери белел листок.
– «Любовь в сентябре», – прочел вслух племянник гипнотизера. – Чего ж это они идут с опережением графика? Надо, Мотя, поправить товарищей. Сейчас только август, а они уже про сентябрь смотрят.
У порога тарахтел небольшой движок, снабжая киноустановку электричеством. Скиф обошел его и забарабанил в дверь. Дверь тотчас же открылась.
– Скорей. Началось уже, – сказала молодая женщина, очевидно, жена киномеханика. – Вам два?
– А какой фильм?
– «Любовь в сентябре».
– Чего ж вы в сентябре крутите, а сейчас август?
– Так любовь – она в любом месяце, – засмеялась контролерша.
– Нет, вы почему нарушаете установку? Всегда у вас все наоборот. Летом у вас маек в сельпо не найдешь, а зимой шапок. Эт почему вы игнорируете село? – повысил голос Сашка Скиф.
На него зашикали.
– Закрывай дверь! Хватит горло драть!
– Нет, вы объясните, почему любовь в сентябре, а сейчас только август?
– Пойди проспись, – кассирша потеряла к Скифу интерес.
– Эй, тракторист! Останавливай свой драндулет! Очковтирательством занимаешься, сапожник?
Теперь уже загалдел весь клуб.
– Кто там орет? Выкинуть его на улицу! Напьются – и скорей в клуб! Опять Семяхин? Не, кажись, новенькие. Хулиганы, которых работать пригнали. С ними же милиционер был! Где милиционер? Зачем их пригнали? Толку, как от быка молока, а драки теперь каждый вечер будут.
Скиф пробрался к аппарату и стал дергать какие-то провода. Киномеханик вцепился ему в фуфайку. Чемпион, раздвигая людей, как ледокол льды, поспешил к шефу на помощь. Поднялась возня. По экрану метались взлохмаченные головы. Туда уже никто не смотрел.
– Свет! Включи свет! – кричала публика.
Но выключатель был у самой двери, а там лежала образованная чемпионом куча-мала. Наконец киномеханику удалось включить лампочку в аппарате. Клуб осветился резким светом. Глазам зрителей предстала жуткая картина. У двери, путаясь в скамейках, возилась куча людей. Потный поцарапанный киномеханик отбивался от наседавшего Скифа, который рвался к аппарату и кричал:
– Я тебе покажу любовь в сентябре!
При свете расстановка сил стала яснее. Через пять минут Скиф и чемпион были выдворены из клуба, дверь закрыта изнутри на засов, и сеанс возобновился. Напоследок племянник гипнотизера получил пониже спины увесистый пинок от белобрысого верзилы. Этот же верзила огрел чемпиона пустой кассетой из-под ленты. Побитые искатели приключений поднялись с земли.
– Вот негодяи, – сказал племянник гипнотизера, потирая ушибленное место. – Быстро сориентировались. Тебе не больно, Мотя? Звук был очень сильный.
– Кх-х, – сказал чемпион.
– Кассетой вздумал драться. В ней наверняка килограмма три… И ничего не сделаешь. Разве окна побить? Как им отомстить, а, Мотя? Кассетой по голове… Еще никто не бил Мотикова кассетой по голове.
– Ых! Ых! – выдохнул чемпион, сжимая кулаки.
– Ты, Мотя, вел себя неактивно. Ты слишком либерален по натуре. Тебя лупят кассетой по голове, а ты стоишь, растопырился и глазами моргаешь. Чего мы достигли сегодня, Мотя? Мы ровным счетом ничего не достигли. Они себе спокойно вышвырнули нас, как котят, и спокойно смотрят кино.
– Котят… – повторил чемпион. – Котят… – Мотиков подскочил к движку, обхватил его руками и рванул от земли. Движок чихнул, но продолжал работать. Чемпион, пошатываясь, сделал несколько шагов. Провода лопнули, из них посыпались искры. Синий свет в окнах исчез.
– Котят… – Чемпион зашагал в сторону от клуба, держа в объятиях работающий движок.
Дверь открылась, оттуда стали выбегать люди.
– Украли! Движок украли! – закричал кто-то. – Вон он! Держи!
Несколько человек во главе с белобрысым верзилой устремились вслед за чемпионом. Мотиков кинулся бежать. Над его головой, как из трубы самовара, клубился дым и полыхало пламя. Следом, извиваясь по траве, искрились провода.
– В речку бросай! – крикнул Сашка. – В речку его к черту!
Скиф кинулся было наперерез бегущим, но его отбросили в сторону, и племянник гипнотизера скатился в придорожную канаву.
Топот преследующих стих. Вдруг в той стороне послышался взрыв, шипение, и на фоне синей тучи в вспышке молнии Сашка Скиф увидел поднявшееся белое облако. Затем там начался страшный гвалт, крики «Лови! Лови!».
– Это подвиг, – сказал племянник гипнотизера, вылезая из канавы. – Раньше за такие вещи производили в георгиевские кавалеры.
– Изо всех твоих подвигов. Дима, – сказал он, – это самый великий. Даже Геркулес, доживи он до наших дней и окончи сельскохозяйственный институт, позавидовал бы тебе.
Вспышки молнии освещали грязное поцарапанное лицо чемпиона, по которому потоками бежала вода.
– Он был очень горячий, – сказал Мотиков, – а так ничего.
Они зашлепали к дому бабки Василисы. Скиф был доволен.
– Завтра ему достанется от народа, – говорил племянник гипнотизера, прыгая через лужи, хотя делать это не было никакого смысла: в туфлях чавкало и хлюпало. – Завтра он нас вытурит, Мотя. Вот вспомнишь тогда мои слова. Но я еще посмотрю. Пусть оплатит подъемные и командировочные.
– Не надо, – попросил чемпион. – Уедем без них.
Рядом полыхнуло, и сразу раздался грохот. Скифы инстинктивно присели.
– Еще убьет, – пробормотал Сашка. – Какая-то дурацкая гроза. Сроду таких дурацких гроз не видел. Какой председатель, такая у него в колхозе и погода. Черт, куда-то туфля задевалась. Мотя, ты не видел мою туфлю? Стой, подождем молнию.
Они остановились. Ливень хлестал с неослабевающей силой, но молнии, как назло, не было. Сквозь шум дождя слышался стук зубов чемпиона.
– Ладно, черт с ней, – сказал Сашка. – Завтра найдем. Кому она нужна? Надо бы, конечно, записку написать: «Нашедшего туфлю просим возвратить владельцу за приличное вознаграждение», но слишком темно и нет бумаги.
– Я поищу… – Чемпион нагнулся и, отфыркиваясь от стекавшей с головы воды, стал возить руками в грязи. – Вот она…
– Спасибо, Мотя. Ты верный друг. Подожди… Чегой-то она не лезет… Странно… Похоже, это не моя туфля, Мотя…
Скиф поднес туфлю к глазам и принялся ее рассматривать.
– Острый нос… А у меня тупой был…
– Вот еще одна, – сказал чемпион, разгибаясь.
– Может, ты, Мотя, раскопал доисторический обувной магазин? Ага… левая и правая… Вот что значит, Мотя, чернозем. Посеял одну туфлю, а выросли две. В этом-то все и дело… Покажи, в каком месте ты их нашел. Ага, человек, Мотя, который потерял туфли, драпал со страшной силой, потому что расстояние между туфлями больше метра. Драпал он совсем недавно: в туфлях мало воды. Туфли остроносые, пижонские, значит владелец был пижон.
Неподалеку послышались чавкающие звуки. Кто-то шел прямо на них. Скиф и Мотиков прижались к плетню.
– Тсс, – прошептал Сашка, который все больше и больше увлекался ролью детектива.
В это время опять сильно полыхнуло и сделалось так светло, что стала видна колокольня за камышами, а колокольню и днем едва видно было. Свет держался всего секунду, но все же они успели узнать человека. Это был Алик Циавили. Алик шел почти на четвереньках, угнув голову и шаря по земле руками.
– Ну что я тебе говорил, Мотя? Разве я не говорил тебе, что владелец туфель пижон?
Услышав Сашкин голос, Циавили разогнулся.
– А-а-а, это вы… Я, мальчики, туфли потерял. Такие сильнейшие туфли были.
Опять полыхнуло. Алик был босой. В руках он держал свои яркие нейлоновые носки. Фуражку донжуан тоже потерял. По голому черепу барабанил ливень, и на нем вскакивали фонтанчики. С бородки, как с коровьего хвоста, лилась вода. И вообще в синем свете молнии Алик был очень похож на решившего прогуляться в ненастную погоду мертвеца.
Туфлям Алик очень обрадовался. Он вытер их о фуфайку и сказал:
– Пойду так.
– А где Рита? – спросил Скиф.
– Не знаю… Где-то здесь, наверно… Может, уже дома…
– Расскажи, как все было.
– Значит, так… Решили мы заткнуть трубу…
– Можешь дальше не рассказывать, – перебил его племянник гипнотизера. – Я так и знал, что вы будете затыкать трубу, больше ваша фантазия ни на что не способна. Вы влезли на крышу, крыша, конечно, железная.
– Шиферная.
– Еще хуже. Ваша возня слышна за километр. Он выскочил из дома с ухватом.
– С ружьем.
– Ты спрыгнул и задал стрекача. Он – за тобой. А Рита осталась сидеть на крыше.
– Я специально отвлек на себя внимание.
– Ах ты… отвлек! – Сашка Скиф схватил за шиворот донжуана. Шиворот затрещал. – Ты бросил девушку, спасая шкуру! Как она теперь слезет с крыши?
– Я хотел вернуться. Честное слово. Я туфли потерял, мальчики. Я думал, найду туфли и вернусь.
– Пошли! Она наверняка сидит на крыше. – Скиф зашагал вперед. Мотиков и донжуан поплелись следом.
– Шкуру… – ворчал Циавили. – Я жизнью рисковал. Он запросто мог подстрелить меня, как зайца. Хорошо, я догадался петлять.
Дождь немного поутих, пошел более мелкий и частый. Грозы уже не было, лишь далеко поблескивало и ворчало. Над камышами низко проглянула и тут же скрылась звезда.
– Чего туда идти? Какой дурак будет сидеть на крыше в такую погоду? Она давно уже дома. Спрыгнула – и дома. Сейчас грязь – мягко прыгать. Я, когда прыгал, даже не почувствовал.
– За тобой гнались с ружьем. Это совсем другое дело. Однажды, когда я жил у дядюшки в Душанбе, за мной побежал один загипнотизированный с ножом… Так я… Где его дом?
– Вон, – показал донжуан на высокий дом под шиферной крышей.
Дом был обнесен забором. В двух окнах горел свет. Скифы без труда преодолели забор и очутились в небольшом аккуратном дворике с сараем, журавлем колодца и поленницей дров.
– Рита! Ты здесь? – позвал Скиф громким шепотом.
С крыши текла вода. Из трубы валил вкусно пахнущий дым.
– Может, она за трубой?
Сашка обежал дом кругом. Риты на крыше не было.
– Она там… – вдруг прошептал донжуан, со страхом показывая на окно.
Все повернулись и уставились в ту сторону. В окне был четко виден Ритин профиль. Профиль улыбался. Потом к этому профилю подошел другой профиль, мужской. Протянулась волосатая рука и открыла форточку. Из форточки вырвались звуки фокстрота и игривый голос Клавдии Шульженко сказал:
– Кажется, да.
Форточка захлопнулась. Скифы стояли молча, словно парализованные ударом электрического ската или другой какой морской электрической твари, которая подкралась в потоках дождя.
Первым очнулся Циавили.
– Это что же такое, мальчики, а? – спросил он плачущим голосом.
– В этом-то все и дело. – ответил Скиф медленно, очевидно, обдумывая увиденное. – Пошли домой.
– Куда домой? Как домой? – забеспокоился Циавили. – А как же Рита?
– Риту доставят, не волнуйся. Пошли, пошли, нечего мокнуть.
– Кто доставит? Хочешь бросить товарища в беде? Разве не видишь – он снял ее с крыши и допрашивает.
– В этом-то все и дело, Алик. Нам тут нечего делать, ребята.
– Может, камень в окно бросить? – предложил чемпион.
– Ага… да… камень… Ишь морда… – Алик Циавили нагнулся и стал шарить в поисках камня. Не успели Скиф с Мотиковым ахнуть, как он запустил в окно чем-то тяжелым. Зазвенело стекло. Очевидно, предмет пролетел комнату и разбил лампу, потому что стало темно. Все трое, не сговариваясь, перемахнули через изгородь и, чавкая подошвами, дали стрекача.
Остановились только возле дома бабки Василисы.
– Тупарь, – сказал Скиф, тяжело дыша. – Взять бы тебя за бороду… да повесить сушиться на забор… Какого ты хрена?..
– Сам же… говорил… допечь…
– Камень… в окно… Ты что… питекантроп? Никакой фантазии.
– Я ему еще не так… «О любви не говори…» Это моя невеста… Я ему справку покажу.
– Ладно, один вечер еще ничего не значит, – успокоил Скиф расстроенного донжуана. – Только ты потом держи ее от него подальше. Пошли борщ хлебать, а то переварился, наверно.
В чистой бабкиной горнице сидел Петр Музей и читал вслух Библию. Это было очень непривычное зрелище: милиционер, читающий Библию.
– «И было во дни Амрафела, царя Сеннаарского, Ариоха, царя Елласарского, Кедорлаомера, царя Еламского, и Фидала, царя Гонмского… Пошли они войною против Беры, царя Содомского, против Бирши, царя Гоморрского, Шиназа, царя Адмы, Шемевера, царя Севоимского, и против царя Белы, которая есть Сигор…» – читал отличник, водя расческой по засаленной странице. Бабка Василиса ширяла в печке ухватом. По хате распространялся запах борща с мясом.
– Ишь ты, как складно читаешь, – бабка вытащила из печки большой чугун, в котором клокотало варево. – О, господи! Мокрые какие! Скидывайте все!
Скиф втянул ноздрями воздух.
– Нет, милиционерам все-таки лучше живется, чем пятнадцатисуточникам. Ты чего же это удрал?
– Я не удрал. Я ждал, ждал, а потом дождь пошел. Ну, как получилось? А где Рита?
– Все идет по штатному расписанию, – Скиф принялся снимать мокрую одежду. – Пахнет, как в ресторане «Националь». Ты, бабка, когда-нибудь была в ресторане «Националь?» Нет? Я тоже не был, но говорят, там очень неплохо кормят. Даже бутерброды с икрой дают. Завтра, бабка, мы уезжаем.
– Так быстро?
– В этом-то все и дело. Завтра утром скандал небольшой, бабка, произойдет. Ты уж, пожалуйста, не пугайся. Скандал из-за принципиальных соображений. Нельзя обманывать трудящихся. Если любовь в сентябре, так и показывай ее в сентябре, зачем мозги затуманивать людям? Правильно я говорю?
Бабка махнула рукой.
– Вот балаболка. Внучек у меня такой же был. Как разговорится, прямо радио.
– Почему ты сухая? – спросил зло донжуан.
– Дождь кончился.
– А ноги почему чистые?
– Я шла в сапогах, а на крыльце переобулась.
– В чьих сапогах?
– Что это, допрос? Почему у вас такие хмурые рожи? Я вам сейчас расскажу, где я была, рты пораскрываете.
Алик Циавили поднял правую бровь, зажмурил левый глаз и погрозил пальцем.
– Знаем, все знаем. О любви не говори, о ней все сказано.
– Так это ты бросил камень?
– Сердце, верное любви, молчать обязано, – пропел донжуан отвратительным голосом.
– Ты чуть не пробил ему голову. Глупая выходка. Завтра он тебя найдет по следам. Он сказал, что умеет находить по следам. Он на границе работал.
– Я вижу, ты уже все знаешь.
– Ревнуешь, что ли?
– Хватит ссориться, – подал голос Скиф. – Садись ешь.
– Я не хочу.
– Они председательских деликатесов накушались, – съязвил Циавили.
– Да. А тебе завидно? Он не чета тебе. И на границе работал, и на пароходах плавал, и с медведем дрался. Не то что ты, как заяц, удрал с крыши. Бороду какую-то дурацкую вырастил.
– Ну и женись на нем.
– И женюсь.
– И женись.
– И женюсь. С ним по крайней мере интересно.
Скиф отложил деревянную ложку.
– Хватит болтать. Ближе к делу. О нас разговор шел?
– Все время. Я уж забыла, что наплела. Кто-то из вас подозревается в убийстве. Кажется, вон тот, с бородой. Сама я злостная самогонщица, но он сказал, что это не очень страшно, меня можно перевоспитать.
– Еще бы! Ха-ха-ха! Кажется, я действительно стану завтра убийцей!
– Куда тебе!
– И тебя вместе с ним кокну, – Циавили встал из-за стола и, тряся бородкой от негодования, пошел спать на кухню, где бабка Василиса на душистом сене уже приготовила им постели.
III
Бабка Василиса стала вытирать глаза концами платочка.
– Ну ладно, бабка, чего быть, тому не миновать. Дело прошлое. Ты бы нам фазана, что ли, зажарила. Мотя, тащи сюда мешок с авансом. Гражданин старшина, разжигайте печку. Вы умеете разжигать печку? Нет? И чему вас там в милиции учат? Милиционер должен уметь делать все. А если тебе придется за бандитом по дикой тайге неделю гнаться?
Мотиков вытряхнул на стол из мешка продукты. Бабка Василиса всплеснула руками.
– Да куда ж вы столько понатащили? Ах ты, анчутка… Пропадет, в погребе – теплынь.
– Не пропадет, – утешил чемпион.
После сытного ужина скифы вышли подышать на крыльцо. Темнело. От близости речки было свежо и пахло камышом. Небо над садом постепенно синело от земли, словно вода от брошенной в стакан синьки. Синь поднималась все выше и выше, становилась гуще, и вот уже все вокруг смотрится с трудом сквозь фиолетовый настой. Всхлипнула вдалеке гармошка, прозвучал девичий смех, гавкнула нехотя собака, и опять тишина, только за рекой ровно стучит трактор.
– Хорошо, – сказал Скиф, ковыряясь в зубах спичкой. – А знаете, леди и джентльмены, я люблю деревню. Серьезно.
– Чего ж ты тогда рвешь когти отсюда? – спросил Мотиков.
– Я бы объяснил, Мотя, но ты все равно не поймешь.
– Пойму. Объясни.
– Видишь, Мотя, в деревне очень много скучных людей. А мне со скучными людьми скучно. Понял?
– Нет, – вздохнул чемпион.
– А я сейчас вспоминаю наш город, – сказала Рита грустно. – Огни на мосту, катят троллейбусы, идут влюбленные, пара за парой. В саду Дома офицеров играет оркестр, у касс толпятся зеленые юнцы, курят, задевают девушек. С лип падают мелкие желтые листья… Я умом, объективно, что ли, понимаю, что в деревне свои прелести, но мое сердце они не трогают. Сердцем я в городе. Здесь я – чужая. Понимаете… Это ужасно неприятное чувство: идешь по улице и чувствуешь себя чужой. Люди как-то особенно смотрят вслед, даже собаки оглядываются.
– Чушь, – сказал Скиф. – Мистика.
– Почему же мистика? – подал голос Петр Музей. – Она права. Каждому свое. И силой тут ничего не поделаешь. Надо быть справедливым. Если я не хочу работать колхозным инженером, разве справедливо заставлять меня насильно? Я же не отказываюсь совсем работать. Наоборот, я знаю, где я больше принесу пользу, с наибольшей отдачей использую свой мозг, свои знания. Можно сказать, я нашел свое место в жизни, свое призвание. А вместо этого меня заставляют куда-то ехать в незнакомое место, делать нелюбимую работу. Какая нелепость… Вместо того, чтобы уже сидеть за очень важными и очень нужными людям расчетами, я участник водевиля…
– В водевиле участвует красивая женщина, – подал голос донжуан. – А здесь… И водопроводной сети нет. Утонешь еще в этом дурацком колодце. Там какой-то удав водится.
– Это уж. Он совсем старенький. Мне бабушка говорила, ему тридцать лет, – сказала Рита.
– Я этого ужа… – начал Мотиков, но Скиф оборвал его:
– Уж, уж. Нашли о чем говорить. Давайте подумаем, как лучше устроить ему Варфоломеевский вечер.
Скифы замолчали. В фиолетовых сумерках группа на крыльце бабки Василисы выглядела очень живописно. На верхней ступеньке сидела в белой кофточке и узорчатом сарафане Рита, словно Аленушка над омутом; ниже в рваных фуфайках застыли Скиф и Мотиков, тонкий и толстый, – Дон Кихот и Санчо Панса. И в самом низу – интеллигентный Петр Музей и Циавили – худой, потрепанный жизнью бродяга.
Скрипнула дверь. Резкий звук разнесся в вечернем воздухе, затерялся в камышах за рекой. На крыльцо вышла бабка Василиса.
– Спать будете али на гулянку пойдете? – спросила она. – В клуб бы сходили. Там, чай, кино сегодня.
– Клуб – это идея. Спасибо за идею, бабка. Тэк-с, клуб – это хорошо. Мы пойдем туда с Мотиковым. Посмотрим кино. Как, Мотя, ты не против?
– Я люблю кино.
– Очень хорошо. Это очень хорошо, Мотя, что ты любишь кино. По дороге мы с тобой подумаем, как его лучше посмотреть: спереди назад или с зада наперед.
– Спереди назад.
– Надо подумать, Мотя… Не спеши… – Скиф подождал, пока бабка уйдет назад в хату. – Жених с невестой пойдут к председателю. Посмотрите, что там можно сделать. Полагаюсь на вашу фантазию. Можно кур повыбрасывать из курятника, свинью дегтем обмазать. Или еще там что… Посмотрите сами.
– Посмотрим! Люблю шкоду! Мы ему такое устроим! – Рита захлопала в ладоши.
Циавили недовольно закрутил жилистой шеей.
– Куры… Попробуй выбрось. Они знаешь как клюются. А свинья… С перепугу она загрызть может.
– Что значит не знаешь сельского хозяйства. Куры спят. Их надо спокойно снять с нашеста, засунуть голову под крыло и перенести куда-нибудь подальше в чужой двор. Они и не проснутся. А свинью чесать надо. Твоя невеста будет чесать, а ты мажь себе да мажь.
Донжуан поднял правую бровь и зафиксировал ее в этом положении, словно вставил в глаз монокль.
– Он окончил сельскохозяйственный институт, неоднократно избирался членом профкома, – сказал донжуан высокомерным голосом. – По ночам он снимал сонных кур с нашеста и мазал дегтем свинью.
Все рассмеялись, кроме Скифа.
– В этом-то все и дело, – пожал плечами племянник гипнотизера. – Совершенно нормальная идея. Это вам хорошо смеяться, когда у вас нет подсобного хозяйства. А вот представьте, что у вас есть подсобное хозяйство. Вы встаете утром – курятник пуст, по сараю мечется вымазанная дегтем свинья. Впрочем, я не настаиваю. Найдете что лучше – пожалуйста. Цель одна – допечь.
Рита слегка шлепнула жениха по стриженой макушке.
– Ему бы только по бабам бегать. Больше ни на что не способен. Хорошо, что остригся. От него теперь все шарахаться будут. Ну и уродец! Посмотри на меня. Ха-ха-ха! Папа Карло! Ну, точный папа Карло!
– Сама ты баба-яга, – надулся Циавили. – Тебя бы остричь, посмотрели бы…
– Ладно, – встал Скиф. – Пора. Операция «Варфоломеевский вечер» начинается. Петр будет обеспечивать прикрытие с тыла. Держись поблизости от клуба. В случае чего хватайся за кобуру и арестовывай нас. Разъяренный сельский житель очень опасен. Ясно?
– Ясно… – пробормотал Петр без всякого энтузиазма.
* * *
Туча словно поднялась из камышей и встала неподвижно, угрожающе громыхая. Была она похожа на стену, отлитую из мутного зеленого стекла. Время от времени по поверхности стены пробегали голубые трещины. Они трепетали и слепили глаза, как огни электросварки. Все замерло и, казалось, обратилось лицом в сторону застывшего колосса, который остановился в нерешительности, куда двинуться. Взволнованные камыши то принимались хлопотливо шептаться, то замирали, покорно свесив метелки. Ветра не было, но от тучи едва заметно тянуло свежестью предосенней грозы.Скиф, Мотиков и Циавили надели фуфайки, Рита – теплую кофту, а Петр облачился в шинель, и все ему немного позавидовали. У калитки расстались. Рита и донжуан пошли к дому председателя огородами. Петр уселся на скамейку у дома и стал ждать развертывания событий, а Скиф и Мотиков зашагали в сторону клуба.
Фильм уже начался. Возле дверей никого не было, на завалинке, как пиявки, висели пацаны и заглядывали в окна, мерцавшие синим светом. На двери белел листок.
– «Любовь в сентябре», – прочел вслух племянник гипнотизера. – Чего ж это они идут с опережением графика? Надо, Мотя, поправить товарищей. Сейчас только август, а они уже про сентябрь смотрят.
У порога тарахтел небольшой движок, снабжая киноустановку электричеством. Скиф обошел его и забарабанил в дверь. Дверь тотчас же открылась.
– Скорей. Началось уже, – сказала молодая женщина, очевидно, жена киномеханика. – Вам два?
– А какой фильм?
– «Любовь в сентябре».
– Чего ж вы в сентябре крутите, а сейчас август?
– Так любовь – она в любом месяце, – засмеялась контролерша.
– Нет, вы почему нарушаете установку? Всегда у вас все наоборот. Летом у вас маек в сельпо не найдешь, а зимой шапок. Эт почему вы игнорируете село? – повысил голос Сашка Скиф.
На него зашикали.
– Закрывай дверь! Хватит горло драть!
– Нет, вы объясните, почему любовь в сентябре, а сейчас только август?
– Пойди проспись, – кассирша потеряла к Скифу интерес.
– Эй, тракторист! Останавливай свой драндулет! Очковтирательством занимаешься, сапожник?
Теперь уже загалдел весь клуб.
– Кто там орет? Выкинуть его на улицу! Напьются – и скорей в клуб! Опять Семяхин? Не, кажись, новенькие. Хулиганы, которых работать пригнали. С ними же милиционер был! Где милиционер? Зачем их пригнали? Толку, как от быка молока, а драки теперь каждый вечер будут.
Скиф пробрался к аппарату и стал дергать какие-то провода. Киномеханик вцепился ему в фуфайку. Чемпион, раздвигая людей, как ледокол льды, поспешил к шефу на помощь. Поднялась возня. По экрану метались взлохмаченные головы. Туда уже никто не смотрел.
– Свет! Включи свет! – кричала публика.
Но выключатель был у самой двери, а там лежала образованная чемпионом куча-мала. Наконец киномеханику удалось включить лампочку в аппарате. Клуб осветился резким светом. Глазам зрителей предстала жуткая картина. У двери, путаясь в скамейках, возилась куча людей. Потный поцарапанный киномеханик отбивался от наседавшего Скифа, который рвался к аппарату и кричал:
– Я тебе покажу любовь в сентябре!
При свете расстановка сил стала яснее. Через пять минут Скиф и чемпион были выдворены из клуба, дверь закрыта изнутри на засов, и сеанс возобновился. Напоследок племянник гипнотизера получил пониже спины увесистый пинок от белобрысого верзилы. Этот же верзила огрел чемпиона пустой кассетой из-под ленты. Побитые искатели приключений поднялись с земли.
– Вот негодяи, – сказал племянник гипнотизера, потирая ушибленное место. – Быстро сориентировались. Тебе не больно, Мотя? Звук был очень сильный.
– Кх-х, – сказал чемпион.
– Кассетой вздумал драться. В ней наверняка килограмма три… И ничего не сделаешь. Разве окна побить? Как им отомстить, а, Мотя? Кассетой по голове… Еще никто не бил Мотикова кассетой по голове.
– Ых! Ых! – выдохнул чемпион, сжимая кулаки.
– Ты, Мотя, вел себя неактивно. Ты слишком либерален по натуре. Тебя лупят кассетой по голове, а ты стоишь, растопырился и глазами моргаешь. Чего мы достигли сегодня, Мотя? Мы ровным счетом ничего не достигли. Они себе спокойно вышвырнули нас, как котят, и спокойно смотрят кино.
– Котят… – повторил чемпион. – Котят… – Мотиков подскочил к движку, обхватил его руками и рванул от земли. Движок чихнул, но продолжал работать. Чемпион, пошатываясь, сделал несколько шагов. Провода лопнули, из них посыпались искры. Синий свет в окнах исчез.
– Котят… – Чемпион зашагал в сторону от клуба, держа в объятиях работающий движок.
Дверь открылась, оттуда стали выбегать люди.
– Украли! Движок украли! – закричал кто-то. – Вон он! Держи!
Несколько человек во главе с белобрысым верзилой устремились вслед за чемпионом. Мотиков кинулся бежать. Над его головой, как из трубы самовара, клубился дым и полыхало пламя. Следом, извиваясь по траве, искрились провода.
– В речку бросай! – крикнул Сашка. – В речку его к черту!
Скиф кинулся было наперерез бегущим, но его отбросили в сторону, и племянник гипнотизера скатился в придорожную канаву.
Топот преследующих стих. Вдруг в той стороне послышался взрыв, шипение, и на фоне синей тучи в вспышке молнии Сашка Скиф увидел поднявшееся белое облако. Затем там начался страшный гвалт, крики «Лови! Лови!».
– Это подвиг, – сказал племянник гипнотизера, вылезая из канавы. – Раньше за такие вещи производили в георгиевские кавалеры.
* * *
Ливень обрушился сразу, и это спасло чемпиона. Преследователи бросили булькающий движок, барахтавшегося в тине Мотикова и разбежались. Скиф помог вылезти на берег совершившему геройский поступок чемпиону и торжественно под шум ливня и раскаты грома пожал ему руку.– Изо всех твоих подвигов. Дима, – сказал он, – это самый великий. Даже Геркулес, доживи он до наших дней и окончи сельскохозяйственный институт, позавидовал бы тебе.
Вспышки молнии освещали грязное поцарапанное лицо чемпиона, по которому потоками бежала вода.
– Он был очень горячий, – сказал Мотиков, – а так ничего.
Они зашлепали к дому бабки Василисы. Скиф был доволен.
– Завтра ему достанется от народа, – говорил племянник гипнотизера, прыгая через лужи, хотя делать это не было никакого смысла: в туфлях чавкало и хлюпало. – Завтра он нас вытурит, Мотя. Вот вспомнишь тогда мои слова. Но я еще посмотрю. Пусть оплатит подъемные и командировочные.
– Не надо, – попросил чемпион. – Уедем без них.
Рядом полыхнуло, и сразу раздался грохот. Скифы инстинктивно присели.
– Еще убьет, – пробормотал Сашка. – Какая-то дурацкая гроза. Сроду таких дурацких гроз не видел. Какой председатель, такая у него в колхозе и погода. Черт, куда-то туфля задевалась. Мотя, ты не видел мою туфлю? Стой, подождем молнию.
Они остановились. Ливень хлестал с неослабевающей силой, но молнии, как назло, не было. Сквозь шум дождя слышался стук зубов чемпиона.
– Ладно, черт с ней, – сказал Сашка. – Завтра найдем. Кому она нужна? Надо бы, конечно, записку написать: «Нашедшего туфлю просим возвратить владельцу за приличное вознаграждение», но слишком темно и нет бумаги.
– Я поищу… – Чемпион нагнулся и, отфыркиваясь от стекавшей с головы воды, стал возить руками в грязи. – Вот она…
– Спасибо, Мотя. Ты верный друг. Подожди… Чегой-то она не лезет… Странно… Похоже, это не моя туфля, Мотя…
Скиф поднес туфлю к глазам и принялся ее рассматривать.
– Острый нос… А у меня тупой был…
– Вот еще одна, – сказал чемпион, разгибаясь.
– Может, ты, Мотя, раскопал доисторический обувной магазин? Ага… левая и правая… Вот что значит, Мотя, чернозем. Посеял одну туфлю, а выросли две. В этом-то все и дело… Покажи, в каком месте ты их нашел. Ага, человек, Мотя, который потерял туфли, драпал со страшной силой, потому что расстояние между туфлями больше метра. Драпал он совсем недавно: в туфлях мало воды. Туфли остроносые, пижонские, значит владелец был пижон.
Неподалеку послышались чавкающие звуки. Кто-то шел прямо на них. Скиф и Мотиков прижались к плетню.
– Тсс, – прошептал Сашка, который все больше и больше увлекался ролью детектива.
В это время опять сильно полыхнуло и сделалось так светло, что стала видна колокольня за камышами, а колокольню и днем едва видно было. Свет держался всего секунду, но все же они успели узнать человека. Это был Алик Циавили. Алик шел почти на четвереньках, угнув голову и шаря по земле руками.
– Ну что я тебе говорил, Мотя? Разве я не говорил тебе, что владелец туфель пижон?
Услышав Сашкин голос, Циавили разогнулся.
– А-а-а, это вы… Я, мальчики, туфли потерял. Такие сильнейшие туфли были.
Опять полыхнуло. Алик был босой. В руках он держал свои яркие нейлоновые носки. Фуражку донжуан тоже потерял. По голому черепу барабанил ливень, и на нем вскакивали фонтанчики. С бородки, как с коровьего хвоста, лилась вода. И вообще в синем свете молнии Алик был очень похож на решившего прогуляться в ненастную погоду мертвеца.
Туфлям Алик очень обрадовался. Он вытер их о фуфайку и сказал:
– Пойду так.
– А где Рита? – спросил Скиф.
– Не знаю… Где-то здесь, наверно… Может, уже дома…
– Расскажи, как все было.
– Значит, так… Решили мы заткнуть трубу…
– Можешь дальше не рассказывать, – перебил его племянник гипнотизера. – Я так и знал, что вы будете затыкать трубу, больше ваша фантазия ни на что не способна. Вы влезли на крышу, крыша, конечно, железная.
– Шиферная.
– Еще хуже. Ваша возня слышна за километр. Он выскочил из дома с ухватом.
– С ружьем.
– Ты спрыгнул и задал стрекача. Он – за тобой. А Рита осталась сидеть на крыше.
– Я специально отвлек на себя внимание.
– Ах ты… отвлек! – Сашка Скиф схватил за шиворот донжуана. Шиворот затрещал. – Ты бросил девушку, спасая шкуру! Как она теперь слезет с крыши?
– Я хотел вернуться. Честное слово. Я туфли потерял, мальчики. Я думал, найду туфли и вернусь.
– Пошли! Она наверняка сидит на крыше. – Скиф зашагал вперед. Мотиков и донжуан поплелись следом.
– Шкуру… – ворчал Циавили. – Я жизнью рисковал. Он запросто мог подстрелить меня, как зайца. Хорошо, я догадался петлять.
Дождь немного поутих, пошел более мелкий и частый. Грозы уже не было, лишь далеко поблескивало и ворчало. Над камышами низко проглянула и тут же скрылась звезда.
– Чего туда идти? Какой дурак будет сидеть на крыше в такую погоду? Она давно уже дома. Спрыгнула – и дома. Сейчас грязь – мягко прыгать. Я, когда прыгал, даже не почувствовал.
– За тобой гнались с ружьем. Это совсем другое дело. Однажды, когда я жил у дядюшки в Душанбе, за мной побежал один загипнотизированный с ножом… Так я… Где его дом?
– Вон, – показал донжуан на высокий дом под шиферной крышей.
Дом был обнесен забором. В двух окнах горел свет. Скифы без труда преодолели забор и очутились в небольшом аккуратном дворике с сараем, журавлем колодца и поленницей дров.
– Рита! Ты здесь? – позвал Скиф громким шепотом.
С крыши текла вода. Из трубы валил вкусно пахнущий дым.
– Может, она за трубой?
Сашка обежал дом кругом. Риты на крыше не было.
– Она там… – вдруг прошептал донжуан, со страхом показывая на окно.
Все повернулись и уставились в ту сторону. В окне был четко виден Ритин профиль. Профиль улыбался. Потом к этому профилю подошел другой профиль, мужской. Протянулась волосатая рука и открыла форточку. Из форточки вырвались звуки фокстрота и игривый голос Клавдии Шульженко сказал:
– Дождь уже проходит.
О любви не говори,
О ней все сказано.
Сердце, верное любви,
Молчать обязано.
– Кажется, да.
Форточка захлопнулась. Скифы стояли молча, словно парализованные ударом электрического ската или другой какой морской электрической твари, которая подкралась в потоках дождя.
Первым очнулся Циавили.
– Это что же такое, мальчики, а? – спросил он плачущим голосом.
– В этом-то все и дело. – ответил Скиф медленно, очевидно, обдумывая увиденное. – Пошли домой.
– Куда домой? Как домой? – забеспокоился Циавили. – А как же Рита?
– Риту доставят, не волнуйся. Пошли, пошли, нечего мокнуть.
– Кто доставит? Хочешь бросить товарища в беде? Разве не видишь – он снял ее с крыши и допрашивает.
– В этом-то все и дело, Алик. Нам тут нечего делать, ребята.
– Может, камень в окно бросить? – предложил чемпион.
– Ага… да… камень… Ишь морда… – Алик Циавили нагнулся и стал шарить в поисках камня. Не успели Скиф с Мотиковым ахнуть, как он запустил в окно чем-то тяжелым. Зазвенело стекло. Очевидно, предмет пролетел комнату и разбил лампу, потому что стало темно. Все трое, не сговариваясь, перемахнули через изгородь и, чавкая подошвами, дали стрекача.
Остановились только возле дома бабки Василисы.
– Тупарь, – сказал Скиф, тяжело дыша. – Взять бы тебя за бороду… да повесить сушиться на забор… Какого ты хрена?..
– Сам же… говорил… допечь…
– Камень… в окно… Ты что… питекантроп? Никакой фантазии.
– Я ему еще не так… «О любви не говори…» Это моя невеста… Я ему справку покажу.
– Ладно, один вечер еще ничего не значит, – успокоил Скиф расстроенного донжуана. – Только ты потом держи ее от него подальше. Пошли борщ хлебать, а то переварился, наверно.
В чистой бабкиной горнице сидел Петр Музей и читал вслух Библию. Это было очень непривычное зрелище: милиционер, читающий Библию.
– «И было во дни Амрафела, царя Сеннаарского, Ариоха, царя Елласарского, Кедорлаомера, царя Еламского, и Фидала, царя Гонмского… Пошли они войною против Беры, царя Содомского, против Бирши, царя Гоморрского, Шиназа, царя Адмы, Шемевера, царя Севоимского, и против царя Белы, которая есть Сигор…» – читал отличник, водя расческой по засаленной странице. Бабка Василиса ширяла в печке ухватом. По хате распространялся запах борща с мясом.
– Ишь ты, как складно читаешь, – бабка вытащила из печки большой чугун, в котором клокотало варево. – О, господи! Мокрые какие! Скидывайте все!
Скиф втянул ноздрями воздух.
– Нет, милиционерам все-таки лучше живется, чем пятнадцатисуточникам. Ты чего же это удрал?
– Я не удрал. Я ждал, ждал, а потом дождь пошел. Ну, как получилось? А где Рита?
– Все идет по штатному расписанию, – Скиф принялся снимать мокрую одежду. – Пахнет, как в ресторане «Националь». Ты, бабка, когда-нибудь была в ресторане «Националь?» Нет? Я тоже не был, но говорят, там очень неплохо кормят. Даже бутерброды с икрой дают. Завтра, бабка, мы уезжаем.
– Так быстро?
– В этом-то все и дело. Завтра утром скандал небольшой, бабка, произойдет. Ты уж, пожалуйста, не пугайся. Скандал из-за принципиальных соображений. Нельзя обманывать трудящихся. Если любовь в сентябре, так и показывай ее в сентябре, зачем мозги затуманивать людям? Правильно я говорю?
Бабка махнула рукой.
– Вот балаболка. Внучек у меня такой же был. Как разговорится, прямо радио.
* * *
Рита пришла, когда осоловевшие скифы приканчивали чугунок с кашей.– Почему ты сухая? – спросил зло донжуан.
– Дождь кончился.
– А ноги почему чистые?
– Я шла в сапогах, а на крыльце переобулась.
– В чьих сапогах?
– Что это, допрос? Почему у вас такие хмурые рожи? Я вам сейчас расскажу, где я была, рты пораскрываете.
Алик Циавили поднял правую бровь, зажмурил левый глаз и погрозил пальцем.
– Знаем, все знаем. О любви не говори, о ней все сказано.
– Так это ты бросил камень?
– Сердце, верное любви, молчать обязано, – пропел донжуан отвратительным голосом.
– Ты чуть не пробил ему голову. Глупая выходка. Завтра он тебя найдет по следам. Он сказал, что умеет находить по следам. Он на границе работал.
– Я вижу, ты уже все знаешь.
– Ревнуешь, что ли?
– Хватит ссориться, – подал голос Скиф. – Садись ешь.
– Я не хочу.
– Они председательских деликатесов накушались, – съязвил Циавили.
– Да. А тебе завидно? Он не чета тебе. И на границе работал, и на пароходах плавал, и с медведем дрался. Не то что ты, как заяц, удрал с крыши. Бороду какую-то дурацкую вырастил.
– Ну и женись на нем.
– И женюсь.
– И женись.
– И женюсь. С ним по крайней мере интересно.
Скиф отложил деревянную ложку.
– Хватит болтать. Ближе к делу. О нас разговор шел?
– Все время. Я уж забыла, что наплела. Кто-то из вас подозревается в убийстве. Кажется, вон тот, с бородой. Сама я злостная самогонщица, но он сказал, что это не очень страшно, меня можно перевоспитать.
– Еще бы! Ха-ха-ха! Кажется, я действительно стану завтра убийцей!
– Куда тебе!
– И тебя вместе с ним кокну, – Циавили встал из-за стола и, тряся бородкой от негодования, пошел спать на кухню, где бабка Василиса на душистом сене уже приготовила им постели.
III
Сашке показалось, что он только что заснул, а его уже будят.
– Внучек, а внучек, вставай, хозяин приехал, – говорила, склонившись бабка Василиса.
– Какой еще хозяин?
– Петр Николав.
– Председатель, что ли?
– Он самый.
– Чего его черти подняли в такую рань? У меня дядюшка не вставал так рано, а он тренировался на кошках с утра до ночи.
Умывшись и наскоро перекусив, скифы вышли во двор. У плетня стоял газик. Председатель, в белом полотняном костюме, парусиновых туфлях, соломенной шляпе, курил на подножке сигарету. Вид у него был, как у плантатора времен гражданской войны в Америке.
– Пламенный привет, гражданин начальник! – Племянник гипнотизера снял кепочку и помахал ею. – Дозвольте закурить.
Председатель полез во внутренний карман пиджака и вытащил сигарету. Скиф воткнул ее в рот.
– Не тем концом.
– Благодарствую. С «Байкалом» проще. Хорошо живешь, гражданин начальник.
– Ты тоже мог бы так жить.
– В этом-то все и дело. У меня дядюшка – профессиональный гипнотизер. Так он мне каждый раз говорит: «Саша, зачем ты пошел в мелкие хулиганы, шел бы ты в ученые, окончил бы сельскохозяйственный институт, стал бы животным доктором, застрявшую картошку из коровьих глоток вытаскивал бы».
– Ну, а ты что?
– А я ему говорю: я лучше буду учиться на пятнадцатисуточника. Работа не пыльная, кормят хорошо, в милиционерской столовой питаемся. А сейчас придумали по деревням нас возить. Тут житуха совсем законная. Не заметили, как уже полсуток пролетело. Ты сколько тут нас держать собираешься, гражданин начальник?
– Двадцать пять суток.
– Внучек, а внучек, вставай, хозяин приехал, – говорила, склонившись бабка Василиса.
– Какой еще хозяин?
– Петр Николав.
– Председатель, что ли?
– Он самый.
– Чего его черти подняли в такую рань? У меня дядюшка не вставал так рано, а он тренировался на кошках с утра до ночи.
Умывшись и наскоро перекусив, скифы вышли во двор. У плетня стоял газик. Председатель, в белом полотняном костюме, парусиновых туфлях, соломенной шляпе, курил на подножке сигарету. Вид у него был, как у плантатора времен гражданской войны в Америке.
– Пламенный привет, гражданин начальник! – Племянник гипнотизера снял кепочку и помахал ею. – Дозвольте закурить.
Председатель полез во внутренний карман пиджака и вытащил сигарету. Скиф воткнул ее в рот.
– Не тем концом.
– Благодарствую. С «Байкалом» проще. Хорошо живешь, гражданин начальник.
– Ты тоже мог бы так жить.
– В этом-то все и дело. У меня дядюшка – профессиональный гипнотизер. Так он мне каждый раз говорит: «Саша, зачем ты пошел в мелкие хулиганы, шел бы ты в ученые, окончил бы сельскохозяйственный институт, стал бы животным доктором, застрявшую картошку из коровьих глоток вытаскивал бы».
– Ну, а ты что?
– А я ему говорю: я лучше буду учиться на пятнадцатисуточника. Работа не пыльная, кормят хорошо, в милиционерской столовой питаемся. А сейчас придумали по деревням нас возить. Тут житуха совсем законная. Не заметили, как уже полсуток пролетело. Ты сколько тут нас держать собираешься, гражданин начальник?
– Двадцать пять суток.