Страница:
Нейтральный читатель, прочтя эту филиппику, может подумать о беспристрастности писателя, но будьте покойны – он продолжает дурачить вас. И дотошный следователь говорит Калману, что, несмотря на все свои заверения об удаленности от еврейства, доктор "не чужд племенных симпатий". И абсолютно невинный человек должен попасть в узилище. И вот тут-то антисемит Ясинский берет реванш за здравый смысл предыдущей речи Калмана. Доктор "раскалывается", но исповедь его отнюдь не такая, какую ожидает утомленный читатель. Сейчас последуют проклятия своему народу. Он называет себя отщепенцем, дорого готовым дать, только бы не быть евреем. "Я никогда не пользовался привилегиями (? – С. Д.) жида, всю жизнь принадлежность к жидовству мне приносила вред. Ненавижу! Так можно ненавидеть только проказу или другую несносную болезнь, которая составляет часть твоего организма и, однако, не внушает тебе самому гадливое чувство… Когда впервые, еще крошке-мальчику, отец объяснял мне, что я амгаарец, еврейский плебей, ничтожная еврейская сволочь, на которую каждый шинкарь может наступить ногой и растереть, как мокрицу, я дал себе слово выбиться из гнусного положения и завоевать уважение честных людей, достигнув почестей, славы и богатства книжной премудростью, – конечно, только выйдя из еврейства! Я наплевал на талмуд, на еврейскую обрядность… В гимназии не было более усердного ученика. Я боролся с нищетой, с насмешками товарищей и учителей. Страшных трудов стоило мне отделаться от жидовского акцента, по целым часам я просиживал перед кусочком зеркальца, преследуя в своей физиономии семитические черточки… В университете я был первым студентом и со скамьи держал экзамен на доктора медицины… Я подумывал о профессорской карьере"53.
В этой исповеди много истинного, кроме "амгаареца", невесть откуда взятого писателем, и некой "жидовской привилегии". Есть смысл в том, что отец объясняет сыну прописную истину: для еврея выбиться в люди – это значит быть первым учеником. Что, впрочем, относится не только к дореволюционной эпохе. Каждый, кто соприкасался с евреями, замечал нередко "остервенение" в учебе, проклятая процентная норма подстегивала их. Кто забыл об этом, может убедиться в том, что между отцом Калмана и отцом писателя Бабеля больше общего, чем можно предположить: "Какая нация…жидки ваши, в них дьявол сидит", – говорит старик-экзаменатор в рассказе Исаака Бабеля "История моей голубятни". Но и этого мало: быть первым недостаточно, чтобы сделать профессорскую карьеру – нужно креститься, и многие крестились – от гебраиста Д.А. Хвольсона до знаменитого физиолога И.Ф. Циона.
Для последнего это оказалось ловушкой – не его ли судьбу имел перед глазами Ясинский? А еврейский акцент, изгоняемый как бес из тела, становится idee fixe не только для новообращенного. Известно, сколько карьер погубил этот злосчастный акцент.
Проблема, стоявшая перед Калманом, была сложна: креститься или не креститься – быть или не быть, в известном смысле. И искусственно задавленный еврейский дух бунтует. Христианский Бог нисколько не пленял Соломона Соломоновича, а еврейский Бог ушел далеко. Пустота. И еврейская гордость подсказала: чтобы "не потерять лицо", крещением можно пренебречь, ибо кличка выкреста – это не для его гордой натуры. Перед его глазами вставали русские студенты, с которыми он учился: от них шло презрение к нему, бедному, покупающему подержанные учебники. Ему ставилось в вину и то, что он сидит на первой парте, а он страдал слабостью зрения. Они даже завидовали его частным урокам в богатых еврейских домах.
Теперь будем внимательны – следует важнейшее положение Ясинского, вложенное в уста его персонажа. Собственно, речь идет о еврейском заговоре. Переехав в Петербург, он встретился с космополитической еврейской средой, мечтающей заняться обновлением своего народа, чтобы "поднять его до степени первенствующего класса в государстве"54. Эти евреи шли к своей цели, основывая банковские конторы, открывая богатейшие магазины, увеселительные дома, издавали журналы, газеты, книги, "лезли в науку, в литературу, подкупали деньгами и лавровыми венками русских, которые писали в их защиту статьи и целые трактаты, проникали в канцелярии, ухаживали за чиновниками и старались слить юдофильство с либерализмом. Впрочем, им удалось на некоторое время примазаться и к консервативному знамени. (По-видимому, речь идет о "Московских Ведомостях" М.Н. Каткова, издававшихся "на деньги Лазаря Полякова".
– С. Д.) Они смело шли в лагерь жидоненавистников, объявляли себя их друзьями, делались для них необходимыми, распинались даже за православие, наполняли собою юдофобские редакции, а затем, став силою, переменяли курс"55. Калман становится, как он выразился, поклонником космополитизма, но не в том, вышеуказанном, смысле, а в узком, религиозном: "Ни русский, ни жид, ни Богу свечка, ни черту кочерга".
Свой диплом врача он потерял после серии обличительных статей, направленных против порядков, царивших в больнице, где он работал. Персонал больницы состоял сплошь из евреев и немцев. Ему подготовили полицейскую ловушку, когда он делал нелегальный аборт: он пожалел молоденькую еврейку, совершившую "неосторожный шаг" – все было подстроено, и он потерял право практики. И вот перед разбитым Калманом появляется вариант Мефистофеля, или черта, искушавшего Ивана Карамазова, – представитель еврейства, который, как мы заранее знаем, провозглашает "истину": борьба с еврейством невозможна. Единственный выход из трудного положения Калмана – принять должность управляющего спиртовым заводом в Белоруссии. Там, находясь в тесном контакте с местными евреями, он видит массу преступлений, но он не в силах преодолеть круговой поруки, малейшее неповиновение грозит ему гибелью. И свою речь он заключает пророческими словами: "Судебная власть сильна, но сильнее еврейство"56.
Роман стремительно катится к концу. "Благородный Калман" добровольно уходит из жизни. Но половинчатость его натуры сказывается в его завещании. То, что он оставляет некоторую сумму дочери генерала, у которого он работал и которую любил, понятно; что он оставил большую сумму (30 тыс. рублей!) своей содержанке – тоже понятно. И то, что он единственному "порядочному жиду" Абруму оставляет пару тысяч – тоже не требует пояснений. Но последний пакет передается "морейне", председателю Кагала Пецу. На конверте надпись: "На Онуприенко".
И Кагал приступает к вызволению евреев-убийц. В дело идет все, но главным образом – шантаж и взятка. Примечателен разговор посланца Кагала Лейбовича с товарищем прокурора Петром Аркадьевичем Огаревым. Лейбович оказывает на него давление, указав на архаичность ведения дела, что привело уже к одной невинной жертве – самоубийству Соломона Калмана.
Он угрожает международным скандалом, который может повредить престижу страны.
Тут же он указывает на сбор подписей в защиту евреев, попавших на скамью подсудимых лишь из-за исповедания ими Моисеева закона. Сбор подписей проводится по указанию некоего барона (конечно, речь идет о бароне Гинцбурге), и среди "подписантов" – представители русской интеллигенции, многие местные помещики, купцы и духовенство, как православное, так и католическое. Помощник прокурора Огарев произносит "историческую" фразу: "Можете передать еврейским баронам всего мира, что в России очень трудно склонить судебных чиновников к чему-нибудь предосудительному"57.
Но, конечно же, Кагал оказался сильнее правды. Кривда побеждает и не без участия некоторых "шабес-гоев". В одном из них мы легко узнаем великого русского философа. Без зазрения совести Ясинский шаржирует его образ: «Молодой профессор, русский, стяжавший себе репутацию девственника (в это время на берегах Невы господствовало девственное направление), стал ездить с адресом по столичным гостиным, по литераторам, по художникам, по певцам, по ученым и везде произносил вдохновенные речи за евреев, убеждал любить их, требовал расширения для них торговых прав, а главное, протестовал против "несвянцанских судебных драганад".
В погоне за лаврами профессор иным знакомым дарил карточки несвянцанских мучеников. А вернее всего, он на самом деле считал Юдку Шапошника и Пеца мучениками. Легковерие и легкомыслие петербуржца ждут еще своего певца. Как бы то ни было, выпал такой месяц, когда вся русская печать заговорила о несвянцанском деле»58. Так ли уж был поверхностен Владимир Соловьев, как его рисует перо Зоила?
Постепенно выясняется содержание загадочного пакета, отправленного покойным Калманом Пецу с надписью "На Онуприенко". Деньги пошли на убйство шантажиста и доносчика Авдия Онуприенко. Евреи по отношению к нему используют старую, но верную приманку, новоявленную Юдифь.
"Правосудие" торжествует: Калман отмщен. И для читателя финал ожидаемый: Кагал победил, и убийцы Татьяны Драйцы освобождены за недостатком улик.
Роман "По горячим следам" имел некоторый успех, точнее, произвел шум в печати. О правой прессе не приходится говорить. Она, за неимением более или менее солидных имен,должна была бы ссылаться на этот пасквиль. Но в общем роман канул в Лету, подобно роману Н. Вагнера "Темный путь". Напомним, что два мистика – Н.П. Вагнер и И.И. Ясинский – были знакомы и, кажется, взгляды их по еврейскому вопросу совпали. Еврейская пресса отреагировала пространной статьей Ос. Грузенберга с большим опозданием59. Причина понятна: человек испытывает чувство бессилия – невозможно отвечать на каждую клевету юдофоба. Но как бы то ни было, Грузенберг считал, что детище Ясинского займет в списке пасквилей на еврейство "наиболее выдающееся место". Но и этого не произошло – слишком бездарно сочинение. Конечно, это не Всеволод Крестовский, а нечто среднее между Вагнером, Шабельской и Рочестер. Но, с другой стороны: "Прочтя с невольною завистью семьдесят одну главу этого длинного романа, гг. Суворин, Озмидов, Пихно, Буренин и Житель со скорбью должны будут воскликнуть: ах, Иероним, Иероним, – какие мы в сравнении с тобою мальчишки и щенки!" Свой анализ романа Оскар Грузенберг заканчивает нотой о всесилии Мирового Кагала: "…мы не можем не поставить на разрешение крайне интересный, по нашему мнению, вопрос: почему еврейство, сумевшее в деле Татьяны Драйцы привлечь на свою сторону через обольщение и подкуп лучших людей русского общества, не постаралось завербовать в ряды своих защитников и г. Ясинского? Он хотя и не профессор, и не девственник, но все же грешный человек. Для лиц, желающих заняться этим вопросом, мы сообщаем еще несколько дополнительных сведений. Неподкупность литераторов основывается обыкновенно на одной из двух причин: одни из них неподкупны, потому что непродажны; другие непродажны, потому что они ничего не стоят. К какой категории принадлежит г. Ясинский – на это, при знакомстве с его литературного карьерою, можно дать безошибочный ответ"60.
Неподкупность настоящей русской литературы очевидна. Очевидна она была, как мы видели, и для современников Ясинского.
ТУРКЕСТАНСКИЙ ДНЕВНИК
XIX век дал России немало известных военных деятелей. Среди них одно из самых популярных имен – имя Константина Петровича фон Кауфмана. Он родился 19 февраля 1818 г. в семье выходца из Австрии генерал-лейтенанта Петра Федоровича фон Кауфмана. После окончания Главного инженерного училища в Петербурге (где среди его сокурсников были писатели Ф.М. Достоевский и Д.В. Григорович, художник К.А. Трутовский, физиолог И.М. Сеченов, генералы Ф.Ф.
Радецкий и Э.И. Тотлебен) молодой поручик в феврале 1839 г. был направлен в Западный инженерный округ, а в 1843 г. переведен на Кавказ, где в то время бушевала война под предводительством Шамиля.
Здесь К.П. Кауфман приобрел первый опыт общения с Востоком и выучил турецкий язык. К началу Крымской, или Восточной, войны 1853-1856 гг. он уже был боевым полковником, несколько раз раненным, награжденным орденами и золотым оружием за храбрость. Неоценимые услуги русской армии оказал Кауфман своими инженерными дарованиями при взятии Карса (одна из немногих побед России в той войне).
Исполняя обязанности начальника походного штаба главнокомандующего, он не только обеспечил падение этого крупнейшего бастиона Оттоманской империи на Кавказе, но и выработал условия капитуляции крепости и всей Анатолийской армии противника.
В 1856 г. Кауфмана назначили исправляющим должность начальника штаба Его Императорского Высочества, генерал-инспектора по инженерной части, а затем ему был присвоен первый генеральский чин (генерал-майор). В мае того же года Кауфман стал членом совета Императорской военной академии и конференции Николаевской инженерной академии. Поражение России в Крымской войне создало неотложную проблему защиты юга империи, и Кауфман – один из лучших военных своего времени – блестяще справился с этой задачей, разработав систему укреплений Керченского пролива и реки Южный Буг. Следующее назначение – должность члена комитета по преобразованию заведений военных кантонистов в училища военного ведомства. Это было несколько неожиданным для военного инженера, но здесь, несомненно, определяющую роль сыграла дружба Кауфмана с выдающимся государственным деятелем России 60-70-х годов прошлого века, военным министром, "отцом" военной реформы и активным сторонником всех преобразований в царствование Александра II, Дмитрием Алексеевичем Милютиным (1816-1912)61.
К.П. Кауфман живо интересовался всеми инженерными новинками своего времени. К примеру, ему принадлежит идея оснащения русского флота подводными лодками (он даже с риском для жизни спускался под воду в первом таком сделанном в России корабле), а также использования в военных целях воздухоплавательных аппаратов62.
В апреле 1865 г. Кауфман, к этому времени уже генерал-адъютант, сменил на посту генерал-губернатора Северо-Западного края печально известного М.Н. Муравьева, получившего за свои действия по подавлению польского восстания 1861 г. мрачное прозвище "Вешатель". Под верховную власть фактического наместника императора в этом регионе попали Виленская, Ковенская, Гродненская, Витебская и Могилевская губернии; ему же подчинялись и войска Виленского военного округа. На этом посту, который он занимал до октября 1866 г., Кауфман впервые получил возможность отработать методы управления нерусскими территориями Российской империи. В данном случае речь шла о местностях с многонациональным населением. На долю Кауфмана, уже знакомого с этими местами по службе в 40-х годах, выпало проведение в крае крестьянской реформы, и генерал-губернатор старался, где только можно, увеличить земельные наделы и расширить права крестьян63.
Эти аграрные преобразования шли за счет местных польских помещиков, экономическую базу которых стремились подорвать русские власти после восстания.
Во всяком случае, предшественник Кауфмана М.Н. Муравьев с похвалой отозвался о деятельности своего преемника: "Скоро надежды поляков рушились. Вновь назначенный начальник края, хотя с немецкой фамилией, но истинно православный и русский, решившись принять на себя тяжкую обузу управления северо-западным краем, дал себе твердый обет не отступать от введенной мною системы действий и во что бы то ни стало водворить в крае русскую народность и православие. Польская и немецкая партия, как в Петербурге, так и на местах, были изумлены, увидев, что действия нового начальника не оправдывают ожиданий, коими они себя льстили"64.
Кауфман, однако, не угодил Петербургу и потому, отозванный из Вильны, находился два года как бы не у дел65. Очевидно, причиной отставки была чрезмерная ретивость, с которой Кауфман проводил русификацию края. После снятия Кауфмана с поста генерал-губернатора в Петербург посыпались жалобы на насильственный характер насаждения православия при его правлении.
Можно ли, впрочем, отстранение Кауфмана назвать "опалой"? Скорее это был тактический ход, уступка. Ведь уже в июле 1867 г. император Александр II лично назначил К.П. Кауфмана начальником Туркестанского края с нераздельной гражданской и военной властью и чрезвычайными полномочиями на право объявления войны и заключения мира от имени императора, на условиях, им самим признаваемых достойными.
Средняя Азия в ту пору представляла собой конгломерат эмиратов и ханств, и Россия, памятуя трагический исход прошлых экспедиций (гибель отряда А. Бековича-Черкасского, почти полностью вырезанного хивинцами в 1717 г., две экспедиции генерала В.А.
Перовского в 1839-1840 гг., повлекшие за собой массовую гибель казаков и солдат), на этот раз приступила к делу с особой тщательностью: в 1858 г. в Афганистан направилась для разведки "научная" экспедиция Н.В. Ханыкова, а в Хиву и Бухару "дипломатическая" миссия Н.П. Игнатьева. Лишь после анализа результатов этих экспедиций русские войска двинулись на восток. В 1864-1865 гг. были взяты Чимкент и Ташкент, после чего армию возглавил К.П. Кауфман. В 1868 г. русская армия под его командованием разгромила бухарские войска на Сарыбулакских высотах, Самарканд был присоединен к России, а на завоеванных территориях образована Самаркандская область, включавшая в себя плодороднейшую Зеравшанскую долину. В 1873 г. Кауфман провел труднейший поход через пустыню против хивинского хана, завершившийся взятием Хивы. Первым актом победителя в покоренном ханстве была отмена рабства и освобождение всех невольников. Помимо прочего, Россия получила от хивинского хана контрибуцию в размере 2 млн. рублей. В следующем предприятии Кауфман разгромил кокандского хана и в феврале 1876 г. создал на захваченной территории Ферганскую область как часть Туркестанского генерал-губернаторства. Все эти завоевания были высоко оценены императором: Кауфман получил звание инженер-генерала, ордена св. Георгия и Белого Орла, а также шпагу с бриллиантами и надписью "За поражение кокандцев". Самое же главное: он получил титул "Туркестанский", который перешел и его потомкам.
Во вверенном ему крае Кауфман провел многочисленные и разнообразные реформы, приведшие в итоге к распаду укоренившихся феодальных структур и к подъему благосостояния населения.
Когда 7 ноября 1867 г. Кауфман въехал в Ташкент, перед ним предстал громадный пустырь без единого деревца, который городом можно было назвать лишь при наличии пылкого воображения. Введение суровых санитарных мер, энергичное строительство, прокладка шоссейных дорог, проведение арыков и посадка деревьев, положивших начало знаменитым ташкентским бульварам, – все это было сделано Кауфманом.
Немало было сделано и в области образования и культуры. Кауфман открыл в крае около 60 светских школ, а в Ташкенте и в Верном (ныне Алма-Ата) – мужские и женские гимназии, организовал в Ташкенте публичную библиотеку66. Особое внимание он уделял географическому изучению края: организованные им научные экспедиции сделали Туркестанский край самой исследованной (даже более, чем Европейская часть) областью Российской империи. Кауфман оказал широкую поддержку Чокану Валиханову и первым предложил поставить памятник казахскому путешественнику. На могиле Чокана в Кашгарии в 1881 г. был сооружен монумент67.
Спустя 15 лет К.П. Кауфман оставил после себя вполне благоустроенный край – конечно, по колониальным меркам того времени. За заслуги на этом поприще Кауфман был избран почетным членом Императорского географического общества, а крупнейшей вершине Памира, по предложению вице-президента общества, известного путешественника П.П. Семенова-Тянь-Шаньского, было присвоено имя Кауфмана (впоследствии – пик Сталина, затем – пик Победы).
Константин Петрович Кауфман умер 4 мая 1882 г. Утверждают, что дни его сократило запрещение предпринять поход в Индию. "Очень жаль, что меня не пустили в Афганистан, – писал Кауфман. – Я ручаюсь головой, что непременно уничтожил бы англичан"68. Интересно в этом смысле высказывание М.Т. Лорис-Меликова: "На Востоке обаяние России непостижимо высоко. Я сам восточный человек и знаю, что понятие о силе, великодушии, щедрости соединяются с представлением о России, несмотря на наши временные неудачи. И в Индии тоже магараджа Пешавара и других ближайших к нам владений могут примкнуть к нам, если мы проникнем в Индию с враждебными целями. У них такое понятие, что солдат с николаевскими фалдочками принесет им всякие блага. Подложить англичанам жесточайшую свинью мы всегда в состоянии, – но зачем? – мы только разрушим, а своего внести не можем и не умеем"69.
До революции этот вопрос "закрыл" генерал М.В. Грулев (кстати, крещеный еврей) в серьезной работе "Соперничество России и Англии в Средней Азии" (СПб., 1909), где камня на камне не оставил от этой химеры, имеющей длинную историю со времен Петра I и Павла. При этом нельзя сказать, что генерал Кауфман жил вне времени: в 1876 г. он подал военному министру докладную, где доказывал общность интересов России и Англии в борьбе с варварским мусульманским миром70.
Кауфман похоронен в ташкентском Спасо-Преображенском соборе. Надгробие генерал-губернатора было сделано по проекту известного скульптора М.О. Микешина. Ему же принадлежит проект памятника Кауфману, установленному спустя 30 лет в Ташкенте71.
Естественно, после революции памятник был снесен.
Советские историки обычно неоднозначно оценивают деятельность Кауфмана.
Действительно, Кауфману удалось без особого кровопролития и жестокости "умиротворить" край и поднять благосостояние всех слоев населения. Еще до революции образ незаурядного генерала привлекал литераторов. Так, в 1886 г. вышел роман Н.Д.
Ильина "В новом краю", где Кауфман рисуется в положительном свете. Обращает внимание его разносторонняя образованность, таланты организатора, а также абсолютная честность, справедливость и доступность для "низшего сословия". Он был озабочен поднятием благосостояния края, его волновала страшная нищета киргизов и казахов. Более того, в 20-е годы, когда говорить что-либо положительное о деятельности царской администрации было невозможно, появилась весьма теплая статья о культурной деятельности Константина Петровича и о создании первой публичной библиотеки в Средней Азии. В ней приводится собственноручная запись Кауфмана на полях одного доклада: "Начало публичной библиотеки положено в 1867 г. купленными мною в Петербурге книгами по азиатской литературе, т. е. книгами на разных европейских языках об Азии. Тогда же было обращение мое в разные библиотеки в Петербурге и в Москве; в 1868 г. уже поступили книги от некоторых учреждений. С тех пор можно считать Ташкентскую библиотеку учрежденною"72.
Обладая неограниченной властью, генерал-губернатор умело пользовался ею, но не хотел ни с кем делить свою власть, а кроме того, не желал держать у себя под боком соглядатаев, и потому запретил во вверенном ему крае деятельность как православных миссионеров, так и жандармов73. Вместе с тем Кауфман прошел суровую школу кавказской войны и твердо усвоил себе правила поведения европейцев в отношении азиатских народов. Этим правилам он неотступно следовал даже в самых сложных ситуациях. Тому сохранился яркий пример.
Вскоре после завоевания Зеравшанской области Кауфман получил категорический приказ императора вернуть бухарскому эмиру захваченные территории. Ни минуты не колеблясь, Кауфман, вместо того чтобы исполнять приказ, немедленно выехал в Петербург. При этом он прекрасно знал о том, что рассчитывать ему следует только лишь на поддержку военного министра Д.А. Милютина. В своем дневнике (до сих пор полностью не опубликованном) Кауфман писал: «В сущности я был уже государственным преступником, ослушником моего царя… Неисполнение высочайшего повеления влекло за собою в лучшем случае удаление со службы, а не то разжалование, даже смертную казнь… На аудиенции император поинтересовался исполнением приказа, на что я ответил: "Ваше величество, я не исполнил Вашего повеления и исполнить его не могу…" Наступила минута молчания, и в эту минуту на меня смотрел разгневанный царь. Вспоминая эту сцену, мне до сих пор представляется, точно говорил не я, а кто-то другой во мне, мой двойник. "Почему ты так поступил?" – "Ваше величество. Азия – страна своеобразная, она понимает и уважает только силу. Из раз завоеванного ей нельзя уступать ни одной пяди. Ваше великодушное намерение вернуть Самарканд Бухаре Азия объяснит единственно слабостью нашей и боязнью… Малейшая уступка, и нас не только перестанут уважать и бояться, но мы рискуем потерять все, чем завладели раньше, или будем вынуждены все опять брать с бою. Нас там мало, а Англия поможет подняться всему мусульманству против нас в Средней Азии"»74.
Этот случай позволяет четко представить себе позицию генерал-губернатора Туркестана по отношению к покоренным народам. Он отнюдь не открывал чего-либо нового. Один из его предшественников, генерал Г.И. Глазенап (1750-1819), продвинувший границы империи на 500 км вглубь казахских степей, писал, что для мусульман "мир означает робость и слабосилие", "на азиатцев человеколюбие и амнистия не производят ничего доброго: они принимают это как знак слабости и трусость"75. К такому выводу Глазенап пришел после предательского убийства генерала П.Д. Цицианова при капитуляции Баку в 1806 г.
В этой исповеди много истинного, кроме "амгаареца", невесть откуда взятого писателем, и некой "жидовской привилегии". Есть смысл в том, что отец объясняет сыну прописную истину: для еврея выбиться в люди – это значит быть первым учеником. Что, впрочем, относится не только к дореволюционной эпохе. Каждый, кто соприкасался с евреями, замечал нередко "остервенение" в учебе, проклятая процентная норма подстегивала их. Кто забыл об этом, может убедиться в том, что между отцом Калмана и отцом писателя Бабеля больше общего, чем можно предположить: "Какая нация…жидки ваши, в них дьявол сидит", – говорит старик-экзаменатор в рассказе Исаака Бабеля "История моей голубятни". Но и этого мало: быть первым недостаточно, чтобы сделать профессорскую карьеру – нужно креститься, и многие крестились – от гебраиста Д.А. Хвольсона до знаменитого физиолога И.Ф. Циона.
Для последнего это оказалось ловушкой – не его ли судьбу имел перед глазами Ясинский? А еврейский акцент, изгоняемый как бес из тела, становится idee fixe не только для новообращенного. Известно, сколько карьер погубил этот злосчастный акцент.
Проблема, стоявшая перед Калманом, была сложна: креститься или не креститься – быть или не быть, в известном смысле. И искусственно задавленный еврейский дух бунтует. Христианский Бог нисколько не пленял Соломона Соломоновича, а еврейский Бог ушел далеко. Пустота. И еврейская гордость подсказала: чтобы "не потерять лицо", крещением можно пренебречь, ибо кличка выкреста – это не для его гордой натуры. Перед его глазами вставали русские студенты, с которыми он учился: от них шло презрение к нему, бедному, покупающему подержанные учебники. Ему ставилось в вину и то, что он сидит на первой парте, а он страдал слабостью зрения. Они даже завидовали его частным урокам в богатых еврейских домах.
Теперь будем внимательны – следует важнейшее положение Ясинского, вложенное в уста его персонажа. Собственно, речь идет о еврейском заговоре. Переехав в Петербург, он встретился с космополитической еврейской средой, мечтающей заняться обновлением своего народа, чтобы "поднять его до степени первенствующего класса в государстве"54. Эти евреи шли к своей цели, основывая банковские конторы, открывая богатейшие магазины, увеселительные дома, издавали журналы, газеты, книги, "лезли в науку, в литературу, подкупали деньгами и лавровыми венками русских, которые писали в их защиту статьи и целые трактаты, проникали в канцелярии, ухаживали за чиновниками и старались слить юдофильство с либерализмом. Впрочем, им удалось на некоторое время примазаться и к консервативному знамени. (По-видимому, речь идет о "Московских Ведомостях" М.Н. Каткова, издававшихся "на деньги Лазаря Полякова".
– С. Д.) Они смело шли в лагерь жидоненавистников, объявляли себя их друзьями, делались для них необходимыми, распинались даже за православие, наполняли собою юдофобские редакции, а затем, став силою, переменяли курс"55. Калман становится, как он выразился, поклонником космополитизма, но не в том, вышеуказанном, смысле, а в узком, религиозном: "Ни русский, ни жид, ни Богу свечка, ни черту кочерга".
Свой диплом врача он потерял после серии обличительных статей, направленных против порядков, царивших в больнице, где он работал. Персонал больницы состоял сплошь из евреев и немцев. Ему подготовили полицейскую ловушку, когда он делал нелегальный аборт: он пожалел молоденькую еврейку, совершившую "неосторожный шаг" – все было подстроено, и он потерял право практики. И вот перед разбитым Калманом появляется вариант Мефистофеля, или черта, искушавшего Ивана Карамазова, – представитель еврейства, который, как мы заранее знаем, провозглашает "истину": борьба с еврейством невозможна. Единственный выход из трудного положения Калмана – принять должность управляющего спиртовым заводом в Белоруссии. Там, находясь в тесном контакте с местными евреями, он видит массу преступлений, но он не в силах преодолеть круговой поруки, малейшее неповиновение грозит ему гибелью. И свою речь он заключает пророческими словами: "Судебная власть сильна, но сильнее еврейство"56.
Роман стремительно катится к концу. "Благородный Калман" добровольно уходит из жизни. Но половинчатость его натуры сказывается в его завещании. То, что он оставляет некоторую сумму дочери генерала, у которого он работал и которую любил, понятно; что он оставил большую сумму (30 тыс. рублей!) своей содержанке – тоже понятно. И то, что он единственному "порядочному жиду" Абруму оставляет пару тысяч – тоже не требует пояснений. Но последний пакет передается "морейне", председателю Кагала Пецу. На конверте надпись: "На Онуприенко".
И Кагал приступает к вызволению евреев-убийц. В дело идет все, но главным образом – шантаж и взятка. Примечателен разговор посланца Кагала Лейбовича с товарищем прокурора Петром Аркадьевичем Огаревым. Лейбович оказывает на него давление, указав на архаичность ведения дела, что привело уже к одной невинной жертве – самоубийству Соломона Калмана.
Он угрожает международным скандалом, который может повредить престижу страны.
Тут же он указывает на сбор подписей в защиту евреев, попавших на скамью подсудимых лишь из-за исповедания ими Моисеева закона. Сбор подписей проводится по указанию некоего барона (конечно, речь идет о бароне Гинцбурге), и среди "подписантов" – представители русской интеллигенции, многие местные помещики, купцы и духовенство, как православное, так и католическое. Помощник прокурора Огарев произносит "историческую" фразу: "Можете передать еврейским баронам всего мира, что в России очень трудно склонить судебных чиновников к чему-нибудь предосудительному"57.
Но, конечно же, Кагал оказался сильнее правды. Кривда побеждает и не без участия некоторых "шабес-гоев". В одном из них мы легко узнаем великого русского философа. Без зазрения совести Ясинский шаржирует его образ: «Молодой профессор, русский, стяжавший себе репутацию девственника (в это время на берегах Невы господствовало девственное направление), стал ездить с адресом по столичным гостиным, по литераторам, по художникам, по певцам, по ученым и везде произносил вдохновенные речи за евреев, убеждал любить их, требовал расширения для них торговых прав, а главное, протестовал против "несвянцанских судебных драганад".
В погоне за лаврами профессор иным знакомым дарил карточки несвянцанских мучеников. А вернее всего, он на самом деле считал Юдку Шапошника и Пеца мучениками. Легковерие и легкомыслие петербуржца ждут еще своего певца. Как бы то ни было, выпал такой месяц, когда вся русская печать заговорила о несвянцанском деле»58. Так ли уж был поверхностен Владимир Соловьев, как его рисует перо Зоила?
Постепенно выясняется содержание загадочного пакета, отправленного покойным Калманом Пецу с надписью "На Онуприенко". Деньги пошли на убйство шантажиста и доносчика Авдия Онуприенко. Евреи по отношению к нему используют старую, но верную приманку, новоявленную Юдифь.
"Правосудие" торжествует: Калман отмщен. И для читателя финал ожидаемый: Кагал победил, и убийцы Татьяны Драйцы освобождены за недостатком улик.
Роман "По горячим следам" имел некоторый успех, точнее, произвел шум в печати. О правой прессе не приходится говорить. Она, за неимением более или менее солидных имен,должна была бы ссылаться на этот пасквиль. Но в общем роман канул в Лету, подобно роману Н. Вагнера "Темный путь". Напомним, что два мистика – Н.П. Вагнер и И.И. Ясинский – были знакомы и, кажется, взгляды их по еврейскому вопросу совпали. Еврейская пресса отреагировала пространной статьей Ос. Грузенберга с большим опозданием59. Причина понятна: человек испытывает чувство бессилия – невозможно отвечать на каждую клевету юдофоба. Но как бы то ни было, Грузенберг считал, что детище Ясинского займет в списке пасквилей на еврейство "наиболее выдающееся место". Но и этого не произошло – слишком бездарно сочинение. Конечно, это не Всеволод Крестовский, а нечто среднее между Вагнером, Шабельской и Рочестер. Но, с другой стороны: "Прочтя с невольною завистью семьдесят одну главу этого длинного романа, гг. Суворин, Озмидов, Пихно, Буренин и Житель со скорбью должны будут воскликнуть: ах, Иероним, Иероним, – какие мы в сравнении с тобою мальчишки и щенки!" Свой анализ романа Оскар Грузенберг заканчивает нотой о всесилии Мирового Кагала: "…мы не можем не поставить на разрешение крайне интересный, по нашему мнению, вопрос: почему еврейство, сумевшее в деле Татьяны Драйцы привлечь на свою сторону через обольщение и подкуп лучших людей русского общества, не постаралось завербовать в ряды своих защитников и г. Ясинского? Он хотя и не профессор, и не девственник, но все же грешный человек. Для лиц, желающих заняться этим вопросом, мы сообщаем еще несколько дополнительных сведений. Неподкупность литераторов основывается обыкновенно на одной из двух причин: одни из них неподкупны, потому что непродажны; другие непродажны, потому что они ничего не стоят. К какой категории принадлежит г. Ясинский – на это, при знакомстве с его литературного карьерою, можно дать безошибочный ответ"60.
Неподкупность настоящей русской литературы очевидна. Очевидна она была, как мы видели, и для современников Ясинского.
ТУРКЕСТАНСКИЙ ДНЕВНИК
XIX век дал России немало известных военных деятелей. Среди них одно из самых популярных имен – имя Константина Петровича фон Кауфмана. Он родился 19 февраля 1818 г. в семье выходца из Австрии генерал-лейтенанта Петра Федоровича фон Кауфмана. После окончания Главного инженерного училища в Петербурге (где среди его сокурсников были писатели Ф.М. Достоевский и Д.В. Григорович, художник К.А. Трутовский, физиолог И.М. Сеченов, генералы Ф.Ф.
Радецкий и Э.И. Тотлебен) молодой поручик в феврале 1839 г. был направлен в Западный инженерный округ, а в 1843 г. переведен на Кавказ, где в то время бушевала война под предводительством Шамиля.
Здесь К.П. Кауфман приобрел первый опыт общения с Востоком и выучил турецкий язык. К началу Крымской, или Восточной, войны 1853-1856 гг. он уже был боевым полковником, несколько раз раненным, награжденным орденами и золотым оружием за храбрость. Неоценимые услуги русской армии оказал Кауфман своими инженерными дарованиями при взятии Карса (одна из немногих побед России в той войне).
Исполняя обязанности начальника походного штаба главнокомандующего, он не только обеспечил падение этого крупнейшего бастиона Оттоманской империи на Кавказе, но и выработал условия капитуляции крепости и всей Анатолийской армии противника.
В 1856 г. Кауфмана назначили исправляющим должность начальника штаба Его Императорского Высочества, генерал-инспектора по инженерной части, а затем ему был присвоен первый генеральский чин (генерал-майор). В мае того же года Кауфман стал членом совета Императорской военной академии и конференции Николаевской инженерной академии. Поражение России в Крымской войне создало неотложную проблему защиты юга империи, и Кауфман – один из лучших военных своего времени – блестяще справился с этой задачей, разработав систему укреплений Керченского пролива и реки Южный Буг. Следующее назначение – должность члена комитета по преобразованию заведений военных кантонистов в училища военного ведомства. Это было несколько неожиданным для военного инженера, но здесь, несомненно, определяющую роль сыграла дружба Кауфмана с выдающимся государственным деятелем России 60-70-х годов прошлого века, военным министром, "отцом" военной реформы и активным сторонником всех преобразований в царствование Александра II, Дмитрием Алексеевичем Милютиным (1816-1912)61.
К.П. Кауфман живо интересовался всеми инженерными новинками своего времени. К примеру, ему принадлежит идея оснащения русского флота подводными лодками (он даже с риском для жизни спускался под воду в первом таком сделанном в России корабле), а также использования в военных целях воздухоплавательных аппаратов62.
В апреле 1865 г. Кауфман, к этому времени уже генерал-адъютант, сменил на посту генерал-губернатора Северо-Западного края печально известного М.Н. Муравьева, получившего за свои действия по подавлению польского восстания 1861 г. мрачное прозвище "Вешатель". Под верховную власть фактического наместника императора в этом регионе попали Виленская, Ковенская, Гродненская, Витебская и Могилевская губернии; ему же подчинялись и войска Виленского военного округа. На этом посту, который он занимал до октября 1866 г., Кауфман впервые получил возможность отработать методы управления нерусскими территориями Российской империи. В данном случае речь шла о местностях с многонациональным населением. На долю Кауфмана, уже знакомого с этими местами по службе в 40-х годах, выпало проведение в крае крестьянской реформы, и генерал-губернатор старался, где только можно, увеличить земельные наделы и расширить права крестьян63.
Эти аграрные преобразования шли за счет местных польских помещиков, экономическую базу которых стремились подорвать русские власти после восстания.
Во всяком случае, предшественник Кауфмана М.Н. Муравьев с похвалой отозвался о деятельности своего преемника: "Скоро надежды поляков рушились. Вновь назначенный начальник края, хотя с немецкой фамилией, но истинно православный и русский, решившись принять на себя тяжкую обузу управления северо-западным краем, дал себе твердый обет не отступать от введенной мною системы действий и во что бы то ни стало водворить в крае русскую народность и православие. Польская и немецкая партия, как в Петербурге, так и на местах, были изумлены, увидев, что действия нового начальника не оправдывают ожиданий, коими они себя льстили"64.
Кауфман, однако, не угодил Петербургу и потому, отозванный из Вильны, находился два года как бы не у дел65. Очевидно, причиной отставки была чрезмерная ретивость, с которой Кауфман проводил русификацию края. После снятия Кауфмана с поста генерал-губернатора в Петербург посыпались жалобы на насильственный характер насаждения православия при его правлении.
Можно ли, впрочем, отстранение Кауфмана назвать "опалой"? Скорее это был тактический ход, уступка. Ведь уже в июле 1867 г. император Александр II лично назначил К.П. Кауфмана начальником Туркестанского края с нераздельной гражданской и военной властью и чрезвычайными полномочиями на право объявления войны и заключения мира от имени императора, на условиях, им самим признаваемых достойными.
Средняя Азия в ту пору представляла собой конгломерат эмиратов и ханств, и Россия, памятуя трагический исход прошлых экспедиций (гибель отряда А. Бековича-Черкасского, почти полностью вырезанного хивинцами в 1717 г., две экспедиции генерала В.А.
Перовского в 1839-1840 гг., повлекшие за собой массовую гибель казаков и солдат), на этот раз приступила к делу с особой тщательностью: в 1858 г. в Афганистан направилась для разведки "научная" экспедиция Н.В. Ханыкова, а в Хиву и Бухару "дипломатическая" миссия Н.П. Игнатьева. Лишь после анализа результатов этих экспедиций русские войска двинулись на восток. В 1864-1865 гг. были взяты Чимкент и Ташкент, после чего армию возглавил К.П. Кауфман. В 1868 г. русская армия под его командованием разгромила бухарские войска на Сарыбулакских высотах, Самарканд был присоединен к России, а на завоеванных территориях образована Самаркандская область, включавшая в себя плодороднейшую Зеравшанскую долину. В 1873 г. Кауфман провел труднейший поход через пустыню против хивинского хана, завершившийся взятием Хивы. Первым актом победителя в покоренном ханстве была отмена рабства и освобождение всех невольников. Помимо прочего, Россия получила от хивинского хана контрибуцию в размере 2 млн. рублей. В следующем предприятии Кауфман разгромил кокандского хана и в феврале 1876 г. создал на захваченной территории Ферганскую область как часть Туркестанского генерал-губернаторства. Все эти завоевания были высоко оценены императором: Кауфман получил звание инженер-генерала, ордена св. Георгия и Белого Орла, а также шпагу с бриллиантами и надписью "За поражение кокандцев". Самое же главное: он получил титул "Туркестанский", который перешел и его потомкам.
Во вверенном ему крае Кауфман провел многочисленные и разнообразные реформы, приведшие в итоге к распаду укоренившихся феодальных структур и к подъему благосостояния населения.
Когда 7 ноября 1867 г. Кауфман въехал в Ташкент, перед ним предстал громадный пустырь без единого деревца, который городом можно было назвать лишь при наличии пылкого воображения. Введение суровых санитарных мер, энергичное строительство, прокладка шоссейных дорог, проведение арыков и посадка деревьев, положивших начало знаменитым ташкентским бульварам, – все это было сделано Кауфманом.
Немало было сделано и в области образования и культуры. Кауфман открыл в крае около 60 светских школ, а в Ташкенте и в Верном (ныне Алма-Ата) – мужские и женские гимназии, организовал в Ташкенте публичную библиотеку66. Особое внимание он уделял географическому изучению края: организованные им научные экспедиции сделали Туркестанский край самой исследованной (даже более, чем Европейская часть) областью Российской империи. Кауфман оказал широкую поддержку Чокану Валиханову и первым предложил поставить памятник казахскому путешественнику. На могиле Чокана в Кашгарии в 1881 г. был сооружен монумент67.
Спустя 15 лет К.П. Кауфман оставил после себя вполне благоустроенный край – конечно, по колониальным меркам того времени. За заслуги на этом поприще Кауфман был избран почетным членом Императорского географического общества, а крупнейшей вершине Памира, по предложению вице-президента общества, известного путешественника П.П. Семенова-Тянь-Шаньского, было присвоено имя Кауфмана (впоследствии – пик Сталина, затем – пик Победы).
Константин Петрович Кауфман умер 4 мая 1882 г. Утверждают, что дни его сократило запрещение предпринять поход в Индию. "Очень жаль, что меня не пустили в Афганистан, – писал Кауфман. – Я ручаюсь головой, что непременно уничтожил бы англичан"68. Интересно в этом смысле высказывание М.Т. Лорис-Меликова: "На Востоке обаяние России непостижимо высоко. Я сам восточный человек и знаю, что понятие о силе, великодушии, щедрости соединяются с представлением о России, несмотря на наши временные неудачи. И в Индии тоже магараджа Пешавара и других ближайших к нам владений могут примкнуть к нам, если мы проникнем в Индию с враждебными целями. У них такое понятие, что солдат с николаевскими фалдочками принесет им всякие блага. Подложить англичанам жесточайшую свинью мы всегда в состоянии, – но зачем? – мы только разрушим, а своего внести не можем и не умеем"69.
До революции этот вопрос "закрыл" генерал М.В. Грулев (кстати, крещеный еврей) в серьезной работе "Соперничество России и Англии в Средней Азии" (СПб., 1909), где камня на камне не оставил от этой химеры, имеющей длинную историю со времен Петра I и Павла. При этом нельзя сказать, что генерал Кауфман жил вне времени: в 1876 г. он подал военному министру докладную, где доказывал общность интересов России и Англии в борьбе с варварским мусульманским миром70.
Кауфман похоронен в ташкентском Спасо-Преображенском соборе. Надгробие генерал-губернатора было сделано по проекту известного скульптора М.О. Микешина. Ему же принадлежит проект памятника Кауфману, установленному спустя 30 лет в Ташкенте71.
Естественно, после революции памятник был снесен.
Советские историки обычно неоднозначно оценивают деятельность Кауфмана.
Действительно, Кауфману удалось без особого кровопролития и жестокости "умиротворить" край и поднять благосостояние всех слоев населения. Еще до революции образ незаурядного генерала привлекал литераторов. Так, в 1886 г. вышел роман Н.Д.
Ильина "В новом краю", где Кауфман рисуется в положительном свете. Обращает внимание его разносторонняя образованность, таланты организатора, а также абсолютная честность, справедливость и доступность для "низшего сословия". Он был озабочен поднятием благосостояния края, его волновала страшная нищета киргизов и казахов. Более того, в 20-е годы, когда говорить что-либо положительное о деятельности царской администрации было невозможно, появилась весьма теплая статья о культурной деятельности Константина Петровича и о создании первой публичной библиотеки в Средней Азии. В ней приводится собственноручная запись Кауфмана на полях одного доклада: "Начало публичной библиотеки положено в 1867 г. купленными мною в Петербурге книгами по азиатской литературе, т. е. книгами на разных европейских языках об Азии. Тогда же было обращение мое в разные библиотеки в Петербурге и в Москве; в 1868 г. уже поступили книги от некоторых учреждений. С тех пор можно считать Ташкентскую библиотеку учрежденною"72.
Обладая неограниченной властью, генерал-губернатор умело пользовался ею, но не хотел ни с кем делить свою власть, а кроме того, не желал держать у себя под боком соглядатаев, и потому запретил во вверенном ему крае деятельность как православных миссионеров, так и жандармов73. Вместе с тем Кауфман прошел суровую школу кавказской войны и твердо усвоил себе правила поведения европейцев в отношении азиатских народов. Этим правилам он неотступно следовал даже в самых сложных ситуациях. Тому сохранился яркий пример.
Вскоре после завоевания Зеравшанской области Кауфман получил категорический приказ императора вернуть бухарскому эмиру захваченные территории. Ни минуты не колеблясь, Кауфман, вместо того чтобы исполнять приказ, немедленно выехал в Петербург. При этом он прекрасно знал о том, что рассчитывать ему следует только лишь на поддержку военного министра Д.А. Милютина. В своем дневнике (до сих пор полностью не опубликованном) Кауфман писал: «В сущности я был уже государственным преступником, ослушником моего царя… Неисполнение высочайшего повеления влекло за собою в лучшем случае удаление со службы, а не то разжалование, даже смертную казнь… На аудиенции император поинтересовался исполнением приказа, на что я ответил: "Ваше величество, я не исполнил Вашего повеления и исполнить его не могу…" Наступила минута молчания, и в эту минуту на меня смотрел разгневанный царь. Вспоминая эту сцену, мне до сих пор представляется, точно говорил не я, а кто-то другой во мне, мой двойник. "Почему ты так поступил?" – "Ваше величество. Азия – страна своеобразная, она понимает и уважает только силу. Из раз завоеванного ей нельзя уступать ни одной пяди. Ваше великодушное намерение вернуть Самарканд Бухаре Азия объяснит единственно слабостью нашей и боязнью… Малейшая уступка, и нас не только перестанут уважать и бояться, но мы рискуем потерять все, чем завладели раньше, или будем вынуждены все опять брать с бою. Нас там мало, а Англия поможет подняться всему мусульманству против нас в Средней Азии"»74.
Этот случай позволяет четко представить себе позицию генерал-губернатора Туркестана по отношению к покоренным народам. Он отнюдь не открывал чего-либо нового. Один из его предшественников, генерал Г.И. Глазенап (1750-1819), продвинувший границы империи на 500 км вглубь казахских степей, писал, что для мусульман "мир означает робость и слабосилие", "на азиатцев человеколюбие и амнистия не производят ничего доброго: они принимают это как знак слабости и трусость"75. К такому выводу Глазенап пришел после предательского убийства генерала П.Д. Цицианова при капитуляции Баку в 1806 г.