Страница:
– А насчет Эдварда тоже никаких сомнений?
Он покачал головой:
– Никаких.
Она кивнула и взяла его за руку.
– Вы едва на ногах стоите! Пошли в храм, мы найдем что-нибудь поесть.
Они двинулись вверх. Пальцы ее были холодны как лед. Он знал, что в последнее время ей не слишком везло с мужчинами: ее тайный любовник, ее муж, даже бывший опекун, преподобный Роланд, а теперь и двоюродный брат… молочный брат. Она, должно быть, уже привыкла терять близких; как бы то ни было, держалась она на редкость хорошо. Вот это выдержка! Почему она не спрашивает его больше ни о чем? Домми вряд ли успел все рассказать.
– Кто эти люди? – спросил он, не в силах больше выдерживать молчание.
Она бездумно улыбнулась:
– Верующие! Когда ушли Свободные, за ними прошла сначала армия. Как только она миновала, нас пришли проведать местные. Вон тот, седой, – Бр’крирг Как-То-Там, большой землевладелец. Он очень расположен к нам – посылает людей помогать с расчисткой, обеспечивает едой, инструментами и всем прочим. И Элиэль дает ему уроки новой веры, хотя у нас почти никто не говорит по-таргиански, но она умеет объяснять так, что ее понимают. А он нашел несколько человек, говорящих по-джоалийски. Они переводят, предложение за предложением.
Должно быть, таргианцы – это те мужчины с голыми ногами и вон те две женщины – их головы покрыты шалями. Рядом с ними Домми и четверо Свободных, легко распознаваемые даже на таком расстоянии по оборванной одежде. Потом группа разделилась – таргианцы с поклонами и прочими знаками глубокого почтения ушли, скрывшись за углом дома. Остальные пошли к дверям.
Алиса продолжала болтать:
– Пока вас не было, мы не бездельничали! Теперь здесь почти можно жить, если не считать жуков, и я не знала даже, что у них по восемь ног. Таргианская армия позволила Свободным уйти, и послы доставили обещанный провиант, по крайней мере в первый день. От них пока нет новостей, но уверены, что с ними все в порядке. А те из нас, кто остался, руки в кровь стерли, превращая это место в образцовое заведение, и Верховная Жрица из Элиэль просто замечательная. Даже Пинки обращается к ней не иначе как «ваше преосвященство»! Домми сказал, вы его кремировали?
– Там так принято. Я не думаю, чтобы он возражал, правда? Мы попали туда сразу после того, как все произошло. Там была, конечно, жуткая суматоха, люди разбегались тысячами, так что мы не сразу пробились к храму… Вы правда хотите, чтобы я вам это рассказывал?
– Расскажите все.
Они начали подниматься на крыльцо. Остальные уже вошли в дом.
– Это было похоже на землетрясение. Статуя Зэца рухнула, Карзона – повернулась на пьедестале, несколько колонн сместилось. Обитель Урсулы в соседнем доме получила некоторые повреждения, и пара небольших молелен тоже. Весь остальной город даже не затронуло. Другими словами, все ограничилось площадью узла. Эдвард был прямо перед идолом.
– Перед Зэцем?
– Перед Зэцем. Там они всегда казнят. Идол был высотой в шестьдесят футов, Алиса! Каменная кладка, облицованная серебряными пластинами, развалилась, как куча мусора. Не представляю, как обошлось без других жертв. Ну конечно, сначала она покачнулась несколько раз, так что у жрецов и народа было время отбежать.
Ее пальцы больно вцепились в его руку.
– А почему не убежал Эдвард?
– Он лежал на алтаре.
– Связанный?
Как раз этих подробностей ему не хотелось даже вспоминать, не то что рассказывать.
– Экзетер просто лежал там, когда все случилось. Когда мы нашли его, его руки были связаны, но ноги свободны. Все свидетели сходятся в том, что он был в сознании, хотя эти ублюдки, боюсь, и избили его до полусмерти. Почему он не бежал? Или по крайней мере не скатился с наковальни? Не знаю. Мне кажется, он просто был занят в это время, разбираясь каким-то образом с Зэцем.
– Продолжай! – ровным голосом сказала она.
– Хорошо. Вы знаете, как там это у них делается. Палач всегда берет молот Карзона, чтобы раскроить череп жертвы. Но он даже не дотронулся до Эдварда! Едва он поднял молот, как храм начал сотрясаться. Идол Зэца рухнул, рассыпавшись на куски. Никого больше не задело. Все остальные, конечно, разбежались. Что еще удивительнее, никого даже не задавили насмерть в панике. Было, я слышал, несколько травм, но ни одного смертельного исхода.
– Вы его нашли?
– Мы нашли его сразу же. Он лежал среди обломков алтаря. Он казался совершенно умиротворенным. – Джулиан сосредоточился на воспоминаниях о лице, подавляя мысли обо всем остальном. – Он ничего не успел почувствовать. Большой обломок раздавил его; он погиб мгновенно. Мраморный череп размером с сарай – неудивительно, что эта чертова статуя была такой неустойчивой. Мы его просто забрали. Жрецы были слишком перепуганы, чтобы мешать нам… Я думаю, все, кто стоял близко к алтарю, были оглушены маной: они тряслись и лопотали какую-то бессмыслицу.
Он помолчал, заглядывая в ту большую комнату, в которой они собирались всего несколько дней назад. Теперь комната была подметена и вымыта, обставлена дощатыми скамьями. Единственным украшением оставался щит над камином. Дворик за окнами лишился большей части своей растительности, а два пасущихся кролика бойко разделывались с тем, что осталось.
– Ей-богу, вы здесь неплохо потрудились!
– Это все Пинки и Титтраг. Мы называем ее молельней. У Элиэль есть наброски витражей в окна. Очень красиво… Ладно, пошли. Трапезная вон там.
Крик, от которого кровь стыла в жилах, эхом разнесся по зданию.
Джулиан подпрыгнул. Нервы его и так были на пределе.
– Черт возьми, что это такое?
– Думаю, – сухо проговорила Алиса, – обо всем сказали Элиэль Верховной Жрице.
Примерно через час…
Огонь раздраженно потрескивал в камине, на одном из столов горело две свечи, но большая часть света лилась в помещение через окна. Человек пять или шесть разом говорили на джоалийском, рэндорианском и английском. Джулиан не хотел привлекать ничьего внимания. Ему хотелось, конечно, уйти и завалиться спать, но еще больше – поваляться недели две, глядя в потолок, чтобы его взбудораженные мысли хоть немного улеглись. Впрочем, он сейчас нужен здесь Алисе, так что придется остаться.
– Мы воистину рады видеть тебя здесь, брат Каптаан.
Он повернулся – нет, эта женщина ему незнакома. Он пригляделся – не может быть: Элиэль Певица, но выше и старше. Она понизила голос до контральто и завязала волосы пучком на макушке. Это ей шло; у нее оказались красивые уши. Хламида ее была выцветшей, в пятнах и сильно потрепанной, будто ее выбросили в какой-нибудь обители за негодностью; посох, который она держала как украшенный алмазами скипетр, представлял собой всего лишь палку с изогнутой в кольцо веткой, но сколько величия в этой девице! Глаза ее заметно покраснели, но она полностью владела собой. Раздосадованный тем, что не сразу узнал ее, Дну лиан низко поклонился.
– Спасибо, ваше преосвященство.
Она милостиво кивнула.
– Кажется, все собрались. Давайте начинать. – Она подошла к единственному в помещении стулу во главе одного из столов и стукнула посохом в пол, призывая всех к молчанию.
Домми на раскатистом джоалийском рассказывал историю их плавания по реке. Алиса громко спрашивала его, где они достали кроликов, Проф Роулинсон кричал: «Капитан Смедли!»…
– Боже Всемогущий!
Все как один подскочили, повернулись, замолчали и склонили головы.
– Мы благодарим тебя за благополучное возвращение двоих наших братьев, Домми и Каптаана, и за те чудесные новости, которые они принесли нам. Дай нам видеть цели Твои в скорби нашей, и пусть наша радость по поводу уничтожения злобного Зэца не мешает нам видеть руку Твою во всех деяниях. Направь речи наши, молим Тебя, и веди нас дорогою правды Твоей. Аминь.
– Аминь, – хором повторили собравшиеся и, стараясь не шуметь, опустились на скамьи. Джулиан поймал взгляд Алисы, и на мгновение сквозь скорбь в них мелькнула веселая искорка; этот маленький епископ знает, чего хочет! Элиэль села и призвала собрание к порядку.
Значит, вот так все кончилось. Только девять человек осталось – девять из тысяч! Джулиан сидел между Алисой и огромной тушей Титтрага Каменщика, совершенно скрывшего от него сидевшего в конце стола Профа Роулинсона. Напротив сидели мрачный Килпиан Гуртовщик, Пинки Пинкни, Пиол Поэт и Домми, лицо которого так загорело и обветрилось, что на нем почти терялись веснушки. Собственно, представителей Церкви было и того меньше: Проф, Алиса и Джулиан не в счет – они не ученики и не Носители Щита. И все же в этой комнате собрались вместе и туземцы, и пришельцы, и то, что они сидели здесь на равных, уже исполняло один из заветов Экзетера. Как долго это продлится? Как скоро приберет Пинки к рукам Церковь? Харизма очень скоро вернет ему и помощников, и серебряную посуду, и свежевыглаженные скатерти.
Впрочем, в настоящий момент у Церкви Освободителя не было и двух медяков. Все религии зарождаются в бедности.
– Мы хотим услышать все с самого начала, – отчеканила Элиэль. – Но прежде расскажите нам о братьях Тьелане и Догтане, которые отправились вместе с вами.
Джулиану не хотелось говорить – ни сейчас, ни потом, – так что он молча кивнул на Домми, который даже обрадовался возможности отличиться в качестве рассказчика.
– Они остались там, ваше преосвященство, в надежде найти следы проклятого Доша Предателя. Они обещали не задерживаться долго, поскольку оба получили распоряжения от Освободителя и обязаны выполнить их, равно как и я сам.
– Мы рады слышать, что нам не нужно оплакивать еще и их. Не начнешь ли ты тогда свой рассказ, брат?
Домми говорил по-джоалийски, только изредка сбиваясь на рэндорианский. Когда он не сражался с английским, лицо у него становилось на редкость выразительным, у этого Домми. Сидевший рядом с ним старый Пиол Поэт лихорадочно скрипел пером, почти уткнувшись носом в стол и рискуя поджечь остатки своих седых волос от свечи. Пинки сидел зажмурившись; Килпиан Гуртовщик, по обыкновению, мрачно хмурился, что на самом деле не означало ничего. Элиэль была поглощена рассказом, но не забывала держать голову высоко. То, что делал Проф Роулинсон, было скрыто от Джулиана гигантской тушей Титтрага. Алиса…
Джулиан иногда исподтишка поглядывал на Алису. Прикусив губу, она старалась следить за рассказом. Теперь она точно решит вернуться на Землю, ибо никакого удовольствия от Олимпа больше не будет. Собственно, его бы не удивило, если от поселения пришельцев вообще ничего не останется. Надо потом повторить ей весь рассказ по-английски. Он слишком устал. Его угнетало чувство вины. Его переполняла скорбь. Почему, почему, ну почему он раньше не понял, что задумал Экзетер? Теперь-то это совершенно очевидно, но если никто об этом не догадается, он тоже не будет говорить им, даже ей.
Домми испытывал какие-то затруднения; он запинался и отчаянно жестикулировал.
Джулиан очнулся от своих мыслей.
– Я расскажу эту часть. Мы положили тело Освободителя на лист серебряной обшивки из этого Зэцева мусора и вынесли его из храма. Мы остановились отдохнуть на углу большой площади. Собралась толпа, и Домми обратился к ней. Он был так убедителен! Он рассказал им о смерти Зэца и о том, как Освободитель отдал свою жизнь ради этого. Они все рыдали. Черт, я и сам рыдал как маленький! И потом он… Нет, я думаю, на него нашло вдохновение! Он говорил: «Освободитель отдал свою жизнь, чтобы показать нам дорогу к Единственному Истинному Богу, и сейчас он, несомненно, поднялся на верхнюю ступень лестницы и объединился с Неделимым. Следуя его учению, мы тоже будем подниматься по лестнице, пока не объединимся с Ним. Он принес смерть Смерти не в том смысле, что наши тела не будут умирать, но в том смысле, что смерти больше не надо бояться. Мы тоже станем Освободителем. Мы тоже станем Богом». Мне кажется, ваше преосвященство, что это должно стать основным мировоззрением нашей Церкви.
Кто бы мог подумать, что Домми так хорошо говорит по-таргиански или что он сможет так убеждать людей? Домми был настоящим чудом, и Экзетер понял это много лет назад. А Джулиан – не понял. Другое чудо, конечно, – Элиэль. Она пока была еще неопытна и импульсивна, но очень скоро вырастет из этого, а если нет, все возьмет в свои руки этот Пинки.
Пиол торопливо записывал новую официальную доктрину; Домми и Элиэль помогали ему. Возможно, Экзетеру это и не понравилось бы. Он никогда не претендовал на роль Будды или Иисуса, но каждая секта должна наделять своих основателей совершенством. Даже Магомет, хоть и остался смертным, был все же не простым смертным.
Потом Домми, запинаясь, продолжил свой рассказ о том, как толпа воздвигла прямо там, на площади, погребальный костер. Голос его прервался, и в комнате воцарилась тишина. В сгустившейся темноте свечи горели ярче.
Впрочем, Проф Роулинсон никогда не терял присутствия духа.
– А где вы достали кроликов?
– Их дали нам наши новые сподвижники из Тарга, – ответил Джулиан. – Они очень радушно приняли нас. Догтан с Тьеланом до сих пор у них. Кстати, ваше преосвященство, вы можете ожидать в следующие дни большого наплыва паломников.
Элиэль кивнула. На глазах ее блестели слезы, но она хорошо играла свою роль.
– Мы приносим благодарность за этот чудесный рассказ.
Проф прокашлялся.
– Три дня назад? – пробормотал он по-английски. – Должно быть, самое время, не так ли?
Алиса поперхнулась и посмотрела на Джулиана.
Он нагнулся, заглядывая за Титтрага.
– Время для чего? – зарычал он. – На что вы намекаете?
Роулинсон прикусил губу и заморгал, словно по ошибке надел слишком сильные очки.
– Ну-ну, капитан! Нам же всем хорошо известно, по какой модели Экзетер строил свои действия. Сага еще не завершена.
Наверное, Джулиану стоило разозлиться, но он слишком устал, чтобы ощущать что-либо, кроме омерзения.
– Если вы ожидаете воскрешения, Роулинсон, должен вас разочаровать. Экзетер не Христос, явивший апостолам свои стигматы. Экзетера раздавило в кашу. Мы сами видели, как тело его обратилось в золу. Не богохульствуйте.
– Он уронил голову на руки.
– Вы недооцениваете саму природу этого противостояния, капитан. – Роулинсон говорил своим лекторским тоном. – Зэц мертв, мы не спорим. Значит, Экзетер убил его. Значит, Экзетер – победитель, и он получил всю ману. Обладая таким количеством энергии, вполне можно имитировать чью-то смерть, я не сомневаюсь в этом.
Все местные казались совершенно озадаченными их спором – все за исключением Домми, понимавшего английский.
– Уверяю вас, брат Проф, что человек, которого мы нашли, был совершенно несомненно Тайкой, и он совершенно несомненно был мертв. Его лицо не пострадало. У него была отметина на ноге, я часто ее видел, когда он принимал ванну.
– Я помню ее еще со школы, – сказал Джулиан. – Я тоже заметил ее.
Ничто не могло заглушить презрительного фырканья Профа.
– Мана может имитировать и это. Его черты запросто могли придать какому-либо другому трупу.
– Не было там других трупов!
Проф рассмеялся:
– Вот именно! Что это? Чудесная случайность? Или это похоже на то, что наш друг приложил руку и к этому, когда одолел соперника и смог использовать свои силы по своему усмотрению?
И тут Джулиан вдруг взорвался. Он с грохотом ударил кулаком по столу – тем самым кулаком, который подарил ему Освободитель.
– Нет! – взревел он. – Это похоже на обычное, чертовски обычное везение! Говорю вам, Экзетер не симулянт! Он никогда не опустился бы до такой подделки! Каким бы сильным он ни стал, он не сделался бессмертным, ибо нет трюка более дешевого, чем разыгрывать воскрешение. Он просто не стал бы этого делать! Неужели вы не понимаете? Неужели никто из вас не видит этого? Он знал в Ниолвейле, что ведет свою Сотню на смерть, и пошел на это только потому, что тогда уже знал: он и сам погибнет!
– О нет! – прошептала Алиса.
– О да! Это единственное условие, на котором он согласился бы пожертвовать своими друзьями. Он не послал бы их в пекло, не пойдя с ними сам. Он отомстил за своих родителей, он отомстил за всех других жертв Зэца, но он знал, какую цену придется заплатить, и заплатил ее. Зэц умер, и он тоже!
Проф был заметно потрясен, но не убежден.
– Одновременно? Разве такое возможно? Но куда тогда делась мана?
Джулиану хотелось визжать.
– Ради всего святого, поймите же: у Экзетера вообще не было маны! Неужели вы еще не поняли этого? Мы все гадали, как это он убедил Пентатеон поддержать его, дать ему достаточно маны для битвы. Мы ведь знали, что чем сильнее он станет, тем менее вероятно то, что они будут ему доверять.
Глаза Пинки вдруг открылись широко-широко.
– И как он их убедил? Как заставил поверить ему?
– Он их не убедил! – крикнул Джулиан, вскакивая. Он ужасно боялся, что вот-вот начнет плакать, как плакал в Тарге или как плакал после контузии. Все это вообще напоминало ему контузию. Он закричал еще громче: – Он собрал Пятерых здесь, в этом дворике. Мы с Алисой сами видели их, как раз отсюда. Но он не просил их о помощи. Он не просил их довериться ему. Он сам доверился им! Он не выпрашивал у них маны. Он отдал им свою! Всю, до последней капли! Вот почему таргианцы смогли схватить его и отволочь на свой заранее состряпанный суд, смогли избить его и обречь на казнь – у него не осталось маны! Такого гамбита Зэц никак не ожидал. Вообще никто не ожидал! Но Эдвард задумал его с самого начала как единственно правильное решение. Помните пророчество о том, что мертвые пробудят его? Он видел войну во Фландрии. Если миллионы простых людей могли отдать свои жизни за победу над злом, то это мог и он, и он смог отомстить за своих родителей и погибших друзей…
Он глубоко вдохнул и заставил себя опуститься обратно на скамью, дрожа, как от малярии.
– Зэц, должно быть, здорово удивился, когда его смертного врага доставили к нему связанным и беспомощным. Возможно, он даже заподозрил подвох. Но пока он был целиком поглощен картиной казни Экзетера, Пятеро использовали тот шанс, который подарил им Экзетер, и ту ману, которую он дал им, и убили Зэца!
Он замолчал, задыхаясь. Алиса положила руку ему на плечо.
– Вы хотите сказать, они действовали сообща? – с сомнением в голосе спросил Пинки. – Пятеро?
– Им пришлось! Эдвард не оставил им выбора, поскольку победители могли принять участие в дележе Зэцевой маны, так что ни один из них не мог себе позволить остаться в стороне. Они использовали свой единственный шанс разделаться с Зэцем. Шанс, который Экзетер подарил им без всяких условий.
– Я полагаю, это возможно, – подумав, неуверенно проговорил Проф. – Но… Можно ведь предположить, что у одного из них хватило порядочности, чтобы спасти жизнь Освободителя.
– У этой шайки? О нет! Они не знают, что такое благодарность. И они точно не хотели бы, чтобы Экзетер остался на свободе. Он умеет играть в их игру лучше любого из них. На следующий год он набрал бы еще больше маны, и тогда бы они все ходили перед ним на задних лапках – это в самом лучшем случае. Они избавились разом от двух людей, которых боялись больше всего. Уверен, они сейчас празднуют победу, упившись, как моряки в порту.
– Одно хорошо: они никогда не сделают больше ошибки, допустив человеческие жертвоприношения.
– Джулиан прав, – прошептала Алиса. – Видите ли, было ведь и еще одно пророчество. Цыганка сказала, что ему придется делать выбор трижды: между честью и дружбой, между честью и долгом, между честью и жизнью. Он каждый раз выбирал честь. Он знал, что должен умереть.
На этот раз пауза затянулась.
– Мне кажется, нам лучше говорить по-джоалийски, – сказал наконец Пинки. – Ваше преосвященство, братья, мы сейчас обсуждали злых чародеев и насколько они помогли Освободителю в его миссии. Мы пришли к выводу, что они, конечно, не помогали.
– Несомненно, они радуются сейчас в своей греховности, – величественно согласилась Элиэль. – Но добро все равно восторжествует, ибо такова воля Единственного.
– Да, восторжествует, – прохрипел Джулиан. Слезы катились по его щекам, и его слегка подташнивало. Он стыдился своего взрыва, стыдился того, что не мог скрывать свою скорбь так, как делали это другие. – И они ведь не знают силу идей. То, что оставил нам Д’вард, – это церковь, построенную на реальном историческом событии, тогда как языческие верования почти полностью состоят из легенд и вымыслов. Мы должны строить ее в память о нем. Будут еще и преследования, и мученики, но церковь будет питаться и расти на них…
– Кажется… – осторожно подал голос Пиол Поэт. Неизвестно откуда он достал кипу бумаг и начал рыться в ней. – Кажется, у меня есть… Ага! Да, вот те слова, которые Господин говорил о церкви. – Держа листок в опасной близости от свечи, а свой нос еще ближе, он начал читать:
– В Юргвейле, в бедродень Господин сказал:
«Разве церковь не живое существо? Она зачата в союзе, когда отец роняет семя в готовую взрастить его утробу. Она является на свет в крови и муках, и улыбаются те, кто слышит ее первый голос. Разве не подобна церковь ребенку, который растет и меняется, делает ошибки и учится? Разве не подобна церковь молодому человеку, горячему и полному решимости улучшить мир, но склонному к насилию? Разве не похожа церковь на мать, которая любит своих детей, но не балует их? Разве не похожа она на отца, который защищает и наставляет свою семью, стараясь не навредить ни ей, ни другим? Разве не похожа церковь на каждого из нас, способного жить в мудрости и сострадании к ближнему или погрязнуть в лени и бесцельной суете. Посему судите о верованиях так же, как вы судите о людях. Если они жаждут богатства, отриньте их. Если они лгут, отвернитесь от них; если они угрожают, гоните их. Если они убивают, причиняют боль или преследуют, ищите других советчиков, ибо ложный наставник страшнее невежества. И если они каются – простите их».
Джулиан узнавал размышления Экзетера, но сами слова принадлежали, конечно, Пиолу Поэту. Евангелисты уже начали приукрашать.
Элиэль улыбалась старику.
– Несомненно, он хотел этого. Он доверил мне направлять его последователей здесь, в Таргвейле, и он поручил Урсуле Ньютон основать храм в Джоалвейле.
– И он сказал мне сделать то же самое в Ниолвейле, – добавил Домми. – Я задержался, но завтра с утра отправлюсь в путь.
– А ты, Каптаан? – поинтересовалась Верховная Жрица.
Джулиан покачал головой. Каким постыдным казалось теперь его неверие! Он никогда до конца не верил Экзетеру, Экзетеру, которого знал с самого детства. О, как хотелось ему теперь взять назад те злые слова, которые вырвались у него после смерти Сотни при Шуджуби!
– Я не Носитель Щита, ваше преосвященство. Собственно, меня даже не крестили, так что я прошу сейчас об этой чести, хоть и не ощущаю себя достойной ее.
Она одарила его своей лучшей улыбкой.
– Разумеется, мы удовлетворим твое пожелание! Есть ли среди нас кто-нибудь, кого бы ты особо хотел попросить помочь тебе в этом священнодействии?
Джулиан с надеждой посмотрел на Домми.
Домми улыбнулся раза в два шире обычного.
– Я буду очень счастлив. Тайка Каптаан!
Элиэль одобрительно кивнула.
– В своих последних словах мне Господин сказал, что надеется, ты отправишься в Рэндорвейл с тем, чтобы основать церковь там, Каптаан, ибо ему казалось, из тебя выйдет великий апостол. У нас есть еще один щит, оставшийся без владельца. Он сказал, если предыдущий владелец его не вернется, чтобы заявить на него свои права, пусть он будет твой. Это самый уважаемый щит из всех, ибо он принадлежал Святому Прат’ану, первому среди Сотни.
Несколько мгновений Джулиан только и мог, что смотреть на нее.
– Мне ничего не хотелось бы так, – наконец пробормотал он, – как принести Церковь Освободителя в Рэндорвейл. Это большая честь для меня. – Да, он еще покажет этой Эльтиане и ее банде, он заткнет Эдварда Экзетера им в глотку. И когда-нибудь он спалит ее грязный храм-бордель и спляшет джигу на его пепелище. Пусть даже на это уйдет тысяча лет.
– Предыдущий владелец? – буркнул Пинки. – Вы имеете в виду, конечно, Доша Предателя? Значит, это его щит? Я надеюсь, у него достанет совести повеситься, как тому, настоящему Иуде.
Это было несправедливо! Возможно, конечно, что Дош принял таргианское серебро в обмен на выдачу Экзетера, но Джулиан был совершенно уверен в том, что он только следовал приказу. Стараясь ввести в заблуждение Зэца, Экзетер был вынужден вводить в заблуждение и всех остальных. Впрочем, лучше оставить это при себе, чтобы не повредить нарождающимся легендам. Клевета ничего не меняет, если только сам Дош не объявится на поверхности, а он должен знать, что, если он сделает это, его тут же разорвут на кусочки. Пусть уж лучше беднягу Доша запомнят как предателя, чем признавать, что Освободитель сам подстроил свою смерть. Джулиан решил, что не будет говорить об этом никому, даже Алисе.
И даже Юфимии. Но по пути в Рэндорвейл он завернет в Олимп и лично заверит Юфимию в том, что намерен держаться всех обещаний, которые он давал в том письме. А ее заставит держаться своих. Никто не говорил еще, что священники Церкви Освободителя должны давать обет безбрачия.
Он покачал головой:
– Никаких.
Она кивнула и взяла его за руку.
– Вы едва на ногах стоите! Пошли в храм, мы найдем что-нибудь поесть.
Они двинулись вверх. Пальцы ее были холодны как лед. Он знал, что в последнее время ей не слишком везло с мужчинами: ее тайный любовник, ее муж, даже бывший опекун, преподобный Роланд, а теперь и двоюродный брат… молочный брат. Она, должно быть, уже привыкла терять близких; как бы то ни было, держалась она на редкость хорошо. Вот это выдержка! Почему она не спрашивает его больше ни о чем? Домми вряд ли успел все рассказать.
– Кто эти люди? – спросил он, не в силах больше выдерживать молчание.
Она бездумно улыбнулась:
– Верующие! Когда ушли Свободные, за ними прошла сначала армия. Как только она миновала, нас пришли проведать местные. Вон тот, седой, – Бр’крирг Как-То-Там, большой землевладелец. Он очень расположен к нам – посылает людей помогать с расчисткой, обеспечивает едой, инструментами и всем прочим. И Элиэль дает ему уроки новой веры, хотя у нас почти никто не говорит по-таргиански, но она умеет объяснять так, что ее понимают. А он нашел несколько человек, говорящих по-джоалийски. Они переводят, предложение за предложением.
Должно быть, таргианцы – это те мужчины с голыми ногами и вон те две женщины – их головы покрыты шалями. Рядом с ними Домми и четверо Свободных, легко распознаваемые даже на таком расстоянии по оборванной одежде. Потом группа разделилась – таргианцы с поклонами и прочими знаками глубокого почтения ушли, скрывшись за углом дома. Остальные пошли к дверям.
Алиса продолжала болтать:
– Пока вас не было, мы не бездельничали! Теперь здесь почти можно жить, если не считать жуков, и я не знала даже, что у них по восемь ног. Таргианская армия позволила Свободным уйти, и послы доставили обещанный провиант, по крайней мере в первый день. От них пока нет новостей, но уверены, что с ними все в порядке. А те из нас, кто остался, руки в кровь стерли, превращая это место в образцовое заведение, и Верховная Жрица из Элиэль просто замечательная. Даже Пинки обращается к ней не иначе как «ваше преосвященство»! Домми сказал, вы его кремировали?
– Там так принято. Я не думаю, чтобы он возражал, правда? Мы попали туда сразу после того, как все произошло. Там была, конечно, жуткая суматоха, люди разбегались тысячами, так что мы не сразу пробились к храму… Вы правда хотите, чтобы я вам это рассказывал?
– Расскажите все.
Они начали подниматься на крыльцо. Остальные уже вошли в дом.
– Это было похоже на землетрясение. Статуя Зэца рухнула, Карзона – повернулась на пьедестале, несколько колонн сместилось. Обитель Урсулы в соседнем доме получила некоторые повреждения, и пара небольших молелен тоже. Весь остальной город даже не затронуло. Другими словами, все ограничилось площадью узла. Эдвард был прямо перед идолом.
– Перед Зэцем?
– Перед Зэцем. Там они всегда казнят. Идол был высотой в шестьдесят футов, Алиса! Каменная кладка, облицованная серебряными пластинами, развалилась, как куча мусора. Не представляю, как обошлось без других жертв. Ну конечно, сначала она покачнулась несколько раз, так что у жрецов и народа было время отбежать.
Ее пальцы больно вцепились в его руку.
– А почему не убежал Эдвард?
– Он лежал на алтаре.
– Связанный?
Как раз этих подробностей ему не хотелось даже вспоминать, не то что рассказывать.
– Экзетер просто лежал там, когда все случилось. Когда мы нашли его, его руки были связаны, но ноги свободны. Все свидетели сходятся в том, что он был в сознании, хотя эти ублюдки, боюсь, и избили его до полусмерти. Почему он не бежал? Или по крайней мере не скатился с наковальни? Не знаю. Мне кажется, он просто был занят в это время, разбираясь каким-то образом с Зэцем.
– Продолжай! – ровным голосом сказала она.
– Хорошо. Вы знаете, как там это у них делается. Палач всегда берет молот Карзона, чтобы раскроить череп жертвы. Но он даже не дотронулся до Эдварда! Едва он поднял молот, как храм начал сотрясаться. Идол Зэца рухнул, рассыпавшись на куски. Никого больше не задело. Все остальные, конечно, разбежались. Что еще удивительнее, никого даже не задавили насмерть в панике. Было, я слышал, несколько травм, но ни одного смертельного исхода.
– Вы его нашли?
– Мы нашли его сразу же. Он лежал среди обломков алтаря. Он казался совершенно умиротворенным. – Джулиан сосредоточился на воспоминаниях о лице, подавляя мысли обо всем остальном. – Он ничего не успел почувствовать. Большой обломок раздавил его; он погиб мгновенно. Мраморный череп размером с сарай – неудивительно, что эта чертова статуя была такой неустойчивой. Мы его просто забрали. Жрецы были слишком перепуганы, чтобы мешать нам… Я думаю, все, кто стоял близко к алтарю, были оглушены маной: они тряслись и лопотали какую-то бессмыслицу.
Он помолчал, заглядывая в ту большую комнату, в которой они собирались всего несколько дней назад. Теперь комната была подметена и вымыта, обставлена дощатыми скамьями. Единственным украшением оставался щит над камином. Дворик за окнами лишился большей части своей растительности, а два пасущихся кролика бойко разделывались с тем, что осталось.
– Ей-богу, вы здесь неплохо потрудились!
– Это все Пинки и Титтраг. Мы называем ее молельней. У Элиэль есть наброски витражей в окна. Очень красиво… Ладно, пошли. Трапезная вон там.
Крик, от которого кровь стыла в жилах, эхом разнесся по зданию.
Джулиан подпрыгнул. Нервы его и так были на пределе.
– Черт возьми, что это такое?
– Думаю, – сухо проговорила Алиса, – обо всем сказали Элиэль Верховной Жрице.
Примерно через час…
Огонь раздраженно потрескивал в камине, на одном из столов горело две свечи, но большая часть света лилась в помещение через окна. Человек пять или шесть разом говорили на джоалийском, рэндорианском и английском. Джулиан не хотел привлекать ничьего внимания. Ему хотелось, конечно, уйти и завалиться спать, но еще больше – поваляться недели две, глядя в потолок, чтобы его взбудораженные мысли хоть немного улеглись. Впрочем, он сейчас нужен здесь Алисе, так что придется остаться.
– Мы воистину рады видеть тебя здесь, брат Каптаан.
Он повернулся – нет, эта женщина ему незнакома. Он пригляделся – не может быть: Элиэль Певица, но выше и старше. Она понизила голос до контральто и завязала волосы пучком на макушке. Это ей шло; у нее оказались красивые уши. Хламида ее была выцветшей, в пятнах и сильно потрепанной, будто ее выбросили в какой-нибудь обители за негодностью; посох, который она держала как украшенный алмазами скипетр, представлял собой всего лишь палку с изогнутой в кольцо веткой, но сколько величия в этой девице! Глаза ее заметно покраснели, но она полностью владела собой. Раздосадованный тем, что не сразу узнал ее, Дну лиан низко поклонился.
– Спасибо, ваше преосвященство.
Она милостиво кивнула.
– Кажется, все собрались. Давайте начинать. – Она подошла к единственному в помещении стулу во главе одного из столов и стукнула посохом в пол, призывая всех к молчанию.
Домми на раскатистом джоалийском рассказывал историю их плавания по реке. Алиса громко спрашивала его, где они достали кроликов, Проф Роулинсон кричал: «Капитан Смедли!»…
– Боже Всемогущий!
Все как один подскочили, повернулись, замолчали и склонили головы.
– Мы благодарим тебя за благополучное возвращение двоих наших братьев, Домми и Каптаана, и за те чудесные новости, которые они принесли нам. Дай нам видеть цели Твои в скорби нашей, и пусть наша радость по поводу уничтожения злобного Зэца не мешает нам видеть руку Твою во всех деяниях. Направь речи наши, молим Тебя, и веди нас дорогою правды Твоей. Аминь.
– Аминь, – хором повторили собравшиеся и, стараясь не шуметь, опустились на скамьи. Джулиан поймал взгляд Алисы, и на мгновение сквозь скорбь в них мелькнула веселая искорка; этот маленький епископ знает, чего хочет! Элиэль села и призвала собрание к порядку.
Значит, вот так все кончилось. Только девять человек осталось – девять из тысяч! Джулиан сидел между Алисой и огромной тушей Титтрага Каменщика, совершенно скрывшего от него сидевшего в конце стола Профа Роулинсона. Напротив сидели мрачный Килпиан Гуртовщик, Пинки Пинкни, Пиол Поэт и Домми, лицо которого так загорело и обветрилось, что на нем почти терялись веснушки. Собственно, представителей Церкви было и того меньше: Проф, Алиса и Джулиан не в счет – они не ученики и не Носители Щита. И все же в этой комнате собрались вместе и туземцы, и пришельцы, и то, что они сидели здесь на равных, уже исполняло один из заветов Экзетера. Как долго это продлится? Как скоро приберет Пинки к рукам Церковь? Харизма очень скоро вернет ему и помощников, и серебряную посуду, и свежевыглаженные скатерти.
Впрочем, в настоящий момент у Церкви Освободителя не было и двух медяков. Все религии зарождаются в бедности.
– Мы хотим услышать все с самого начала, – отчеканила Элиэль. – Но прежде расскажите нам о братьях Тьелане и Догтане, которые отправились вместе с вами.
Джулиану не хотелось говорить – ни сейчас, ни потом, – так что он молча кивнул на Домми, который даже обрадовался возможности отличиться в качестве рассказчика.
– Они остались там, ваше преосвященство, в надежде найти следы проклятого Доша Предателя. Они обещали не задерживаться долго, поскольку оба получили распоряжения от Освободителя и обязаны выполнить их, равно как и я сам.
– Мы рады слышать, что нам не нужно оплакивать еще и их. Не начнешь ли ты тогда свой рассказ, брат?
Домми говорил по-джоалийски, только изредка сбиваясь на рэндорианский. Когда он не сражался с английским, лицо у него становилось на редкость выразительным, у этого Домми. Сидевший рядом с ним старый Пиол Поэт лихорадочно скрипел пером, почти уткнувшись носом в стол и рискуя поджечь остатки своих седых волос от свечи. Пинки сидел зажмурившись; Килпиан Гуртовщик, по обыкновению, мрачно хмурился, что на самом деле не означало ничего. Элиэль была поглощена рассказом, но не забывала держать голову высоко. То, что делал Проф Роулинсон, было скрыто от Джулиана гигантской тушей Титтрага. Алиса…
Джулиан иногда исподтишка поглядывал на Алису. Прикусив губу, она старалась следить за рассказом. Теперь она точно решит вернуться на Землю, ибо никакого удовольствия от Олимпа больше не будет. Собственно, его бы не удивило, если от поселения пришельцев вообще ничего не останется. Надо потом повторить ей весь рассказ по-английски. Он слишком устал. Его угнетало чувство вины. Его переполняла скорбь. Почему, почему, ну почему он раньше не понял, что задумал Экзетер? Теперь-то это совершенно очевидно, но если никто об этом не догадается, он тоже не будет говорить им, даже ей.
Домми испытывал какие-то затруднения; он запинался и отчаянно жестикулировал.
Джулиан очнулся от своих мыслей.
– Я расскажу эту часть. Мы положили тело Освободителя на лист серебряной обшивки из этого Зэцева мусора и вынесли его из храма. Мы остановились отдохнуть на углу большой площади. Собралась толпа, и Домми обратился к ней. Он был так убедителен! Он рассказал им о смерти Зэца и о том, как Освободитель отдал свою жизнь ради этого. Они все рыдали. Черт, я и сам рыдал как маленький! И потом он… Нет, я думаю, на него нашло вдохновение! Он говорил: «Освободитель отдал свою жизнь, чтобы показать нам дорогу к Единственному Истинному Богу, и сейчас он, несомненно, поднялся на верхнюю ступень лестницы и объединился с Неделимым. Следуя его учению, мы тоже будем подниматься по лестнице, пока не объединимся с Ним. Он принес смерть Смерти не в том смысле, что наши тела не будут умирать, но в том смысле, что смерти больше не надо бояться. Мы тоже станем Освободителем. Мы тоже станем Богом». Мне кажется, ваше преосвященство, что это должно стать основным мировоззрением нашей Церкви.
Кто бы мог подумать, что Домми так хорошо говорит по-таргиански или что он сможет так убеждать людей? Домми был настоящим чудом, и Экзетер понял это много лет назад. А Джулиан – не понял. Другое чудо, конечно, – Элиэль. Она пока была еще неопытна и импульсивна, но очень скоро вырастет из этого, а если нет, все возьмет в свои руки этот Пинки.
Пиол торопливо записывал новую официальную доктрину; Домми и Элиэль помогали ему. Возможно, Экзетеру это и не понравилось бы. Он никогда не претендовал на роль Будды или Иисуса, но каждая секта должна наделять своих основателей совершенством. Даже Магомет, хоть и остался смертным, был все же не простым смертным.
Потом Домми, запинаясь, продолжил свой рассказ о том, как толпа воздвигла прямо там, на площади, погребальный костер. Голос его прервался, и в комнате воцарилась тишина. В сгустившейся темноте свечи горели ярче.
Впрочем, Проф Роулинсон никогда не терял присутствия духа.
– А где вы достали кроликов?
– Их дали нам наши новые сподвижники из Тарга, – ответил Джулиан. – Они очень радушно приняли нас. Догтан с Тьеланом до сих пор у них. Кстати, ваше преосвященство, вы можете ожидать в следующие дни большого наплыва паломников.
Элиэль кивнула. На глазах ее блестели слезы, но она хорошо играла свою роль.
– Мы приносим благодарность за этот чудесный рассказ.
Проф прокашлялся.
– Три дня назад? – пробормотал он по-английски. – Должно быть, самое время, не так ли?
Алиса поперхнулась и посмотрела на Джулиана.
Он нагнулся, заглядывая за Титтрага.
– Время для чего? – зарычал он. – На что вы намекаете?
Роулинсон прикусил губу и заморгал, словно по ошибке надел слишком сильные очки.
– Ну-ну, капитан! Нам же всем хорошо известно, по какой модели Экзетер строил свои действия. Сага еще не завершена.
Наверное, Джулиану стоило разозлиться, но он слишком устал, чтобы ощущать что-либо, кроме омерзения.
– Если вы ожидаете воскрешения, Роулинсон, должен вас разочаровать. Экзетер не Христос, явивший апостолам свои стигматы. Экзетера раздавило в кашу. Мы сами видели, как тело его обратилось в золу. Не богохульствуйте.
– Он уронил голову на руки.
– Вы недооцениваете саму природу этого противостояния, капитан. – Роулинсон говорил своим лекторским тоном. – Зэц мертв, мы не спорим. Значит, Экзетер убил его. Значит, Экзетер – победитель, и он получил всю ману. Обладая таким количеством энергии, вполне можно имитировать чью-то смерть, я не сомневаюсь в этом.
Все местные казались совершенно озадаченными их спором – все за исключением Домми, понимавшего английский.
– Уверяю вас, брат Проф, что человек, которого мы нашли, был совершенно несомненно Тайкой, и он совершенно несомненно был мертв. Его лицо не пострадало. У него была отметина на ноге, я часто ее видел, когда он принимал ванну.
– Я помню ее еще со школы, – сказал Джулиан. – Я тоже заметил ее.
Ничто не могло заглушить презрительного фырканья Профа.
– Мана может имитировать и это. Его черты запросто могли придать какому-либо другому трупу.
– Не было там других трупов!
Проф рассмеялся:
– Вот именно! Что это? Чудесная случайность? Или это похоже на то, что наш друг приложил руку и к этому, когда одолел соперника и смог использовать свои силы по своему усмотрению?
И тут Джулиан вдруг взорвался. Он с грохотом ударил кулаком по столу – тем самым кулаком, который подарил ему Освободитель.
– Нет! – взревел он. – Это похоже на обычное, чертовски обычное везение! Говорю вам, Экзетер не симулянт! Он никогда не опустился бы до такой подделки! Каким бы сильным он ни стал, он не сделался бессмертным, ибо нет трюка более дешевого, чем разыгрывать воскрешение. Он просто не стал бы этого делать! Неужели вы не понимаете? Неужели никто из вас не видит этого? Он знал в Ниолвейле, что ведет свою Сотню на смерть, и пошел на это только потому, что тогда уже знал: он и сам погибнет!
– О нет! – прошептала Алиса.
– О да! Это единственное условие, на котором он согласился бы пожертвовать своими друзьями. Он не послал бы их в пекло, не пойдя с ними сам. Он отомстил за своих родителей, он отомстил за всех других жертв Зэца, но он знал, какую цену придется заплатить, и заплатил ее. Зэц умер, и он тоже!
Проф был заметно потрясен, но не убежден.
– Одновременно? Разве такое возможно? Но куда тогда делась мана?
Джулиану хотелось визжать.
– Ради всего святого, поймите же: у Экзетера вообще не было маны! Неужели вы еще не поняли этого? Мы все гадали, как это он убедил Пентатеон поддержать его, дать ему достаточно маны для битвы. Мы ведь знали, что чем сильнее он станет, тем менее вероятно то, что они будут ему доверять.
Глаза Пинки вдруг открылись широко-широко.
– И как он их убедил? Как заставил поверить ему?
– Он их не убедил! – крикнул Джулиан, вскакивая. Он ужасно боялся, что вот-вот начнет плакать, как плакал в Тарге или как плакал после контузии. Все это вообще напоминало ему контузию. Он закричал еще громче: – Он собрал Пятерых здесь, в этом дворике. Мы с Алисой сами видели их, как раз отсюда. Но он не просил их о помощи. Он не просил их довериться ему. Он сам доверился им! Он не выпрашивал у них маны. Он отдал им свою! Всю, до последней капли! Вот почему таргианцы смогли схватить его и отволочь на свой заранее состряпанный суд, смогли избить его и обречь на казнь – у него не осталось маны! Такого гамбита Зэц никак не ожидал. Вообще никто не ожидал! Но Эдвард задумал его с самого начала как единственно правильное решение. Помните пророчество о том, что мертвые пробудят его? Он видел войну во Фландрии. Если миллионы простых людей могли отдать свои жизни за победу над злом, то это мог и он, и он смог отомстить за своих родителей и погибших друзей…
Он глубоко вдохнул и заставил себя опуститься обратно на скамью, дрожа, как от малярии.
– Зэц, должно быть, здорово удивился, когда его смертного врага доставили к нему связанным и беспомощным. Возможно, он даже заподозрил подвох. Но пока он был целиком поглощен картиной казни Экзетера, Пятеро использовали тот шанс, который подарил им Экзетер, и ту ману, которую он дал им, и убили Зэца!
Он замолчал, задыхаясь. Алиса положила руку ему на плечо.
– Вы хотите сказать, они действовали сообща? – с сомнением в голосе спросил Пинки. – Пятеро?
– Им пришлось! Эдвард не оставил им выбора, поскольку победители могли принять участие в дележе Зэцевой маны, так что ни один из них не мог себе позволить остаться в стороне. Они использовали свой единственный шанс разделаться с Зэцем. Шанс, который Экзетер подарил им без всяких условий.
– Я полагаю, это возможно, – подумав, неуверенно проговорил Проф. – Но… Можно ведь предположить, что у одного из них хватило порядочности, чтобы спасти жизнь Освободителя.
– У этой шайки? О нет! Они не знают, что такое благодарность. И они точно не хотели бы, чтобы Экзетер остался на свободе. Он умеет играть в их игру лучше любого из них. На следующий год он набрал бы еще больше маны, и тогда бы они все ходили перед ним на задних лапках – это в самом лучшем случае. Они избавились разом от двух людей, которых боялись больше всего. Уверен, они сейчас празднуют победу, упившись, как моряки в порту.
– Одно хорошо: они никогда не сделают больше ошибки, допустив человеческие жертвоприношения.
– Джулиан прав, – прошептала Алиса. – Видите ли, было ведь и еще одно пророчество. Цыганка сказала, что ему придется делать выбор трижды: между честью и дружбой, между честью и долгом, между честью и жизнью. Он каждый раз выбирал честь. Он знал, что должен умереть.
На этот раз пауза затянулась.
– Мне кажется, нам лучше говорить по-джоалийски, – сказал наконец Пинки. – Ваше преосвященство, братья, мы сейчас обсуждали злых чародеев и насколько они помогли Освободителю в его миссии. Мы пришли к выводу, что они, конечно, не помогали.
– Несомненно, они радуются сейчас в своей греховности, – величественно согласилась Элиэль. – Но добро все равно восторжествует, ибо такова воля Единственного.
– Да, восторжествует, – прохрипел Джулиан. Слезы катились по его щекам, и его слегка подташнивало. Он стыдился своего взрыва, стыдился того, что не мог скрывать свою скорбь так, как делали это другие. – И они ведь не знают силу идей. То, что оставил нам Д’вард, – это церковь, построенную на реальном историческом событии, тогда как языческие верования почти полностью состоят из легенд и вымыслов. Мы должны строить ее в память о нем. Будут еще и преследования, и мученики, но церковь будет питаться и расти на них…
– Кажется… – осторожно подал голос Пиол Поэт. Неизвестно откуда он достал кипу бумаг и начал рыться в ней. – Кажется, у меня есть… Ага! Да, вот те слова, которые Господин говорил о церкви. – Держа листок в опасной близости от свечи, а свой нос еще ближе, он начал читать:
– В Юргвейле, в бедродень Господин сказал:
«Разве церковь не живое существо? Она зачата в союзе, когда отец роняет семя в готовую взрастить его утробу. Она является на свет в крови и муках, и улыбаются те, кто слышит ее первый голос. Разве не подобна церковь ребенку, который растет и меняется, делает ошибки и учится? Разве не подобна церковь молодому человеку, горячему и полному решимости улучшить мир, но склонному к насилию? Разве не похожа церковь на мать, которая любит своих детей, но не балует их? Разве не похожа она на отца, который защищает и наставляет свою семью, стараясь не навредить ни ей, ни другим? Разве не похожа церковь на каждого из нас, способного жить в мудрости и сострадании к ближнему или погрязнуть в лени и бесцельной суете. Посему судите о верованиях так же, как вы судите о людях. Если они жаждут богатства, отриньте их. Если они лгут, отвернитесь от них; если они угрожают, гоните их. Если они убивают, причиняют боль или преследуют, ищите других советчиков, ибо ложный наставник страшнее невежества. И если они каются – простите их».
Джулиан узнавал размышления Экзетера, но сами слова принадлежали, конечно, Пиолу Поэту. Евангелисты уже начали приукрашать.
Элиэль улыбалась старику.
– Несомненно, он хотел этого. Он доверил мне направлять его последователей здесь, в Таргвейле, и он поручил Урсуле Ньютон основать храм в Джоалвейле.
– И он сказал мне сделать то же самое в Ниолвейле, – добавил Домми. – Я задержался, но завтра с утра отправлюсь в путь.
– А ты, Каптаан? – поинтересовалась Верховная Жрица.
Джулиан покачал головой. Каким постыдным казалось теперь его неверие! Он никогда до конца не верил Экзетеру, Экзетеру, которого знал с самого детства. О, как хотелось ему теперь взять назад те злые слова, которые вырвались у него после смерти Сотни при Шуджуби!
– Я не Носитель Щита, ваше преосвященство. Собственно, меня даже не крестили, так что я прошу сейчас об этой чести, хоть и не ощущаю себя достойной ее.
Она одарила его своей лучшей улыбкой.
– Разумеется, мы удовлетворим твое пожелание! Есть ли среди нас кто-нибудь, кого бы ты особо хотел попросить помочь тебе в этом священнодействии?
Джулиан с надеждой посмотрел на Домми.
Домми улыбнулся раза в два шире обычного.
– Я буду очень счастлив. Тайка Каптаан!
Элиэль одобрительно кивнула.
– В своих последних словах мне Господин сказал, что надеется, ты отправишься в Рэндорвейл с тем, чтобы основать церковь там, Каптаан, ибо ему казалось, из тебя выйдет великий апостол. У нас есть еще один щит, оставшийся без владельца. Он сказал, если предыдущий владелец его не вернется, чтобы заявить на него свои права, пусть он будет твой. Это самый уважаемый щит из всех, ибо он принадлежал Святому Прат’ану, первому среди Сотни.
Несколько мгновений Джулиан только и мог, что смотреть на нее.
– Мне ничего не хотелось бы так, – наконец пробормотал он, – как принести Церковь Освободителя в Рэндорвейл. Это большая честь для меня. – Да, он еще покажет этой Эльтиане и ее банде, он заткнет Эдварда Экзетера им в глотку. И когда-нибудь он спалит ее грязный храм-бордель и спляшет джигу на его пепелище. Пусть даже на это уйдет тысяча лет.
– Предыдущий владелец? – буркнул Пинки. – Вы имеете в виду, конечно, Доша Предателя? Значит, это его щит? Я надеюсь, у него достанет совести повеситься, как тому, настоящему Иуде.
Это было несправедливо! Возможно, конечно, что Дош принял таргианское серебро в обмен на выдачу Экзетера, но Джулиан был совершенно уверен в том, что он только следовал приказу. Стараясь ввести в заблуждение Зэца, Экзетер был вынужден вводить в заблуждение и всех остальных. Впрочем, лучше оставить это при себе, чтобы не повредить нарождающимся легендам. Клевета ничего не меняет, если только сам Дош не объявится на поверхности, а он должен знать, что, если он сделает это, его тут же разорвут на кусочки. Пусть уж лучше беднягу Доша запомнят как предателя, чем признавать, что Освободитель сам подстроил свою смерть. Джулиан решил, что не будет говорить об этом никому, даже Алисе.
И даже Юфимии. Но по пути в Рэндорвейл он завернет в Олимп и лично заверит Юфимию в том, что намерен держаться всех обещаний, которые он давал в том письме. А ее заставит держаться своих. Никто не говорил еще, что священники Церкви Освободителя должны давать обет безбрачия.
63
Когда обычные приступы тошноты и слабости отступили и мышцы уже не пытались связать ее тело узлом, Алиса осторожно приподняла голову, чтобы осмотреть поляну. Поляна оказалась совсем маленькой, окруженной со всех сторон плотной стеной кустов и деревьев. Над головой было неправдоподобно голубое небо. На траве серебрилась роса. Свежий воздух казался слишком прохладным, но то, что она попала в апрельское утро, в Англию, она могла определить по одним даже запахам. Она поднялась на колени и отыскала в траве фиалки, примулы и баранчики. Ветки были тронуты зеленой дымкой, и где-то совсем недалеко без устали повторяла свой незамысловатый рефрен кукушка.
– Слишком верно! – пробормотала она, неуверенно поднимаясь на ноги.
Избушка была такая маленькая, что она могла бы и вовсе не заметить ее, если бы ее не предупредили о ней заранее. Ключ, сказали ей, спрятан в дупле третьего дерева слева от двери – Служба никак не могла вырасти из детских игр в плащ и кинжал.
Спустя полчаса она уже шла на север в одеждах, устаревших примерно на поколение, но боты со смешными застежками пришлись ей по ноге, а в кармане пальто звенело несколько золотых соверенов. Водитель грузовика подбросил ее до Саутгемптона и был слишком вежлив, чтобы поинтересоваться, что собирается делать в Нью-Форесте леди, наряженная, словно для костюмированного бала. До войны таких вещей не случалось.
Она села на поезд до Ватерлоо и пересекла Лондон на автобусе, прервав поездку для того, чтобы зайти к «Томасу Куку и сыновьям» и навести там справки насчет проезда в Восточную Африку. На Ливерпуль-стрит она успела на поезд 4:15 до Норвича как раз за несколько секунд до отхода. Брошюры от Кука могли и подождать. Она просматривала газеты, время от времени бросая взгляды на проносившийся за окном пейзаж. Если Англия и изменилась за эти два месяца, то, во всяком случае, гораздо меньше, чем она сама. Грипп-испанка свирепствовал снова, хотя и не в такой смертоносной форме. Он чуть не убил американского президента.
В другом мире он убил Зэца.
Ближе к вечеру она сидела в дребезжащем, чихающем такси. Самому водителю место было в музее. Он казался слишком древним, чтобы знать даже про железную дорогу, не то что про экипажи с двигателями внутреннего сгорания, и когда он попробовал заговорить с ней, полное отсутствие зубов вкупе с норфолкским выговором положили ее на лопатки. Хуже таргианского. Она поняла только, что это первый солнечный день за несколько недель и что такого жуткого апреля не было со времен Всемирного Потопа.
Магазины уже закрылись, но она могла обойтись и сардинами, а в мир выйти завтра. Лондон показался ей еще больше сумасшедшим, чем она его помнила. Только не Лондон!
И не Норфолк. Если она замкнется здесь в своем отшельничестве, наедине с воспоминаниями, уже через неделю она начнет заговаривать с тенями. Нет, уж лучше Африка. Чем она там будет заниматься, она не знала, но что-нибудь найдется. Там видно будет.
Единственное, чего она точно не будет искать, это любви. Трое мужчин меньше чем за три года! Она прямо Лукреция Борджиа какая-то. Прокаженная Мэри. Если сердце разбивать так часто, оно теряет способность заживать. Она не пустит больше в свою жизнь ни одного мужчину, ни за что.
Мафусаил затормозил у поворота к ее дому, возможно, не надеясь, что его колымага одолеет дорожную грязь в случае, если он поедет дальше. Она переплатила ему, и он, брызгая слюной, пробормотал слова благодарности и дотронулся до козырька. Его экипаж заскрежетал шестернями и уехал, угрожающе вихляя задним колесом.
Она поплелась по дорожке к дому налегке – судороги еще давали о себе знать. Мисс Пимм обещала ей полное отсутствие посетителей, и в грязи у крыльца и правда до сих пор виднелись отпечатки шин ее автомобиля. Сад… о Боже, сад!
Садом займемся завтра. Дом – это там, где сердце твое? Только не для нее, ибо ее сердце осталось в Таргвейле. Но и этот маленький домик радовал глаз. После всех этих недель сна в палатках и шатрах она будет чувствовать себя как в «Ритце». И вид у него уютный – из трубы идет дымок…
Даже разбитое сердце может выскакивать из груди не хуже любого другого. Даже не будучи следопытом из племени эмбу или меру, Алиса понимала, что эти отпечатки подошв свежие и что печка не топилась сама собой все эти два месяца, дожидаясь ее.
У порога стояли три пустые банки из-под краски. На крыльце – еще один грязный след башмака. Боже! Нет, спокойнее… Подумай хорошенько… Бежать все равно некуда. Думай, думай! Мисс Пимм? Готовит дом к возвращению хозяйки? Никто, кроме мисс Пимм, не знал про это место, но даже мисс Пимм не могла знать, что она возвращается именно сегодня, так что огонь… И след на крыльце от мужского башмака.
Слабые звуки музыки… Вот почему он не слышал такси. Он проигрывал одну из ее пластинок, Галли-Кучи, исполняющую «Un Bel Di Vedremo». Пока она слушала, голос понизился с сопрано до печального баритона, а потом вновь торжествующе взмыл вверх, когда он накрутил граммофон.
Совершенно обессиленная, Алиса могла только смотреть на закрытую дверь. Д’Арси, ужасная ошибка, концлагерь?.. Или Терри?.. Но корабль Терри пошел ко дну в Ла-Манше, а не где-то у далекого острова. Эдвард?.. Джулиан и Домми клялись, что нашли его тело и что оно сгорело у них на глазах…
Волшебство? Мана? Всю свою ману он отдал Пятерым. Проф Роулинсон говорил: «Его черты могли придать какому-то другому трупу»…
И еще он говорил: «Можно предположить, что хоть у одного из них хватило порядочности»…
Алиса распахнула дверь.
– Слишком верно! – пробормотала она, неуверенно поднимаясь на ноги.
Избушка была такая маленькая, что она могла бы и вовсе не заметить ее, если бы ее не предупредили о ней заранее. Ключ, сказали ей, спрятан в дупле третьего дерева слева от двери – Служба никак не могла вырасти из детских игр в плащ и кинжал.
Спустя полчаса она уже шла на север в одеждах, устаревших примерно на поколение, но боты со смешными застежками пришлись ей по ноге, а в кармане пальто звенело несколько золотых соверенов. Водитель грузовика подбросил ее до Саутгемптона и был слишком вежлив, чтобы поинтересоваться, что собирается делать в Нью-Форесте леди, наряженная, словно для костюмированного бала. До войны таких вещей не случалось.
Она села на поезд до Ватерлоо и пересекла Лондон на автобусе, прервав поездку для того, чтобы зайти к «Томасу Куку и сыновьям» и навести там справки насчет проезда в Восточную Африку. На Ливерпуль-стрит она успела на поезд 4:15 до Норвича как раз за несколько секунд до отхода. Брошюры от Кука могли и подождать. Она просматривала газеты, время от времени бросая взгляды на проносившийся за окном пейзаж. Если Англия и изменилась за эти два месяца, то, во всяком случае, гораздо меньше, чем она сама. Грипп-испанка свирепствовал снова, хотя и не в такой смертоносной форме. Он чуть не убил американского президента.
В другом мире он убил Зэца.
Ближе к вечеру она сидела в дребезжащем, чихающем такси. Самому водителю место было в музее. Он казался слишком древним, чтобы знать даже про железную дорогу, не то что про экипажи с двигателями внутреннего сгорания, и когда он попробовал заговорить с ней, полное отсутствие зубов вкупе с норфолкским выговором положили ее на лопатки. Хуже таргианского. Она поняла только, что это первый солнечный день за несколько недель и что такого жуткого апреля не было со времен Всемирного Потопа.
Магазины уже закрылись, но она могла обойтись и сардинами, а в мир выйти завтра. Лондон показался ей еще больше сумасшедшим, чем она его помнила. Только не Лондон!
И не Норфолк. Если она замкнется здесь в своем отшельничестве, наедине с воспоминаниями, уже через неделю она начнет заговаривать с тенями. Нет, уж лучше Африка. Чем она там будет заниматься, она не знала, но что-нибудь найдется. Там видно будет.
Единственное, чего она точно не будет искать, это любви. Трое мужчин меньше чем за три года! Она прямо Лукреция Борджиа какая-то. Прокаженная Мэри. Если сердце разбивать так часто, оно теряет способность заживать. Она не пустит больше в свою жизнь ни одного мужчину, ни за что.
Мафусаил затормозил у поворота к ее дому, возможно, не надеясь, что его колымага одолеет дорожную грязь в случае, если он поедет дальше. Она переплатила ему, и он, брызгая слюной, пробормотал слова благодарности и дотронулся до козырька. Его экипаж заскрежетал шестернями и уехал, угрожающе вихляя задним колесом.
Она поплелась по дорожке к дому налегке – судороги еще давали о себе знать. Мисс Пимм обещала ей полное отсутствие посетителей, и в грязи у крыльца и правда до сих пор виднелись отпечатки шин ее автомобиля. Сад… о Боже, сад!
Садом займемся завтра. Дом – это там, где сердце твое? Только не для нее, ибо ее сердце осталось в Таргвейле. Но и этот маленький домик радовал глаз. После всех этих недель сна в палатках и шатрах она будет чувствовать себя как в «Ритце». И вид у него уютный – из трубы идет дымок…
Даже разбитое сердце может выскакивать из груди не хуже любого другого. Даже не будучи следопытом из племени эмбу или меру, Алиса понимала, что эти отпечатки подошв свежие и что печка не топилась сама собой все эти два месяца, дожидаясь ее.
У порога стояли три пустые банки из-под краски. На крыльце – еще один грязный след башмака. Боже! Нет, спокойнее… Подумай хорошенько… Бежать все равно некуда. Думай, думай! Мисс Пимм? Готовит дом к возвращению хозяйки? Никто, кроме мисс Пимм, не знал про это место, но даже мисс Пимм не могла знать, что она возвращается именно сегодня, так что огонь… И след на крыльце от мужского башмака.
Слабые звуки музыки… Вот почему он не слышал такси. Он проигрывал одну из ее пластинок, Галли-Кучи, исполняющую «Un Bel Di Vedremo». Пока она слушала, голос понизился с сопрано до печального баритона, а потом вновь торжествующе взмыл вверх, когда он накрутил граммофон.
Совершенно обессиленная, Алиса могла только смотреть на закрытую дверь. Д’Арси, ужасная ошибка, концлагерь?.. Или Терри?.. Но корабль Терри пошел ко дну в Ла-Манше, а не где-то у далекого острова. Эдвард?.. Джулиан и Домми клялись, что нашли его тело и что оно сгорело у них на глазах…
Волшебство? Мана? Всю свою ману он отдал Пятерым. Проф Роулинсон говорил: «Его черты могли придать какому-то другому трупу»…
И еще он говорил: «Можно предположить, что хоть у одного из них хватило порядочности»…
Алиса распахнула дверь.