Страница:
Но конечно, если этот Освободитель – Экзетер, он вполне мог найти другое решение, и в таком случае лучший друг Джулиана включился в игру, стоящую свеч. Значит, он должен отправиться ему на помощь, вне зависимости от того, как к этому относится Служба.
Или, может, парень просто повредился рассудком? Ведь Экзетер уже больше пяти лет знает, что Палата жаждет его крови; он метался от нее из мира в мир, каждый раз наблюдая, как вместо него гибнут ни в чем не повинные люди. Джулиан Смедли достаточно насмотрелся, что такое война, и понимал, что даже такой крепкий орешек, как Эдвард Экзетер, вполне мог съехать с катушек. Он видел, как и не такие ломались.
Ответ тот же: спешить на помощь!
Прохвост устало скакал вдоль берега Кама, мимо деревни Морковок. Рыжеволосая детвора выбегала поглазеть на тайку. Взрослые кланялись или поднимали руки в кольце – знак Неделимого. Вскоре показался и сам поселок, полтора десятка вилл у самого узла. В первый раз, когда он увидел его, полтора года назад, поселок был разорен прислужниками Зэца, но теперь его отстроили заново. Добавилась даже новая площадка для крикета, и несколько человек еще торчали на ней, упражняясь в лучах заката. Последним новшеством стала площадка для игры в поло. Первое, чем он займется, когда у него окончательно восстановится рука, – это попробует себя в кроличьем поло.
Он проехал прямиком к конюшням, где загнал Прохвоста в угол и передал его на попечение конюхов-Морковок. К себе домой он отправился пешком, шатаясь от усталости, прекрасно понимая, что не одолел бы путь за такое время на лошадях, даже если бы менял их. Он до сих пор лелеял несбыточную мечту доставить как-нибудь на Землю кролика и проскакать на нем в Дерби, оставив остальных далеко позади уже после первого барьера. Увы, этой мечте суждено было так и остаться мечтой, ибо только людям дано переходить из мира в мир.
Еще не дойдя до ворот, он увидел знакомое лицо – человек стоял в соседнем загоне, облокотившись на изгородь и болтая с конюхами.
– Драконоторговец! – вскричал Джулиан.
Т’лин поднял глаза, бросил что-то своим собеседникам и перебрался через изгородь. Он шел навстречу вразвалочку, не так быстро, как того хотелось бы Джулиану.
Агент Политического Отдела Семьдесят Седьмой был крупным мужчиной с чудовищных размеров рыжей бородой. Его происхождение оставалось неизвестным, хотя привычка носить тюрбан позволяла предположить в нем уроженца Ниолленда или одного из соседних с ним вейлов. Его меховая куртка некогда имела синий цвет, а огромные штаны – зеленый, башмаки – красный, и можно было не сомневаться – где-нибудь на теле найдутся еще желтый и белый цвета. Все это были священные цвета Пентатеона, но в левом ухе красовалось маленькое золотое колечко Неделимого.
Он подошел и сложил руки кольцом. Джулиан проигнорировал приветствие, ибо в Олимпе члены Службы не обременяли себя религиозными условностями.
– Я так понял, ты встречался в Джоалвейле с Тайкой Кисстером?
Ростом Т’лин был не меньше шести футов, так что он без труда смотрел на Джулиана сверху вниз. Лицо его не выражало ровным счетом ничего.
– Совершенно верно, святой Каптаан.
– Ты говорил с ним?
– Говорил, ваше святейшество.
– Если можно, называй меня здесь просто «тайкой». Семьдесят Седьмой. Так он сказал тебе, что собирается делать?
Изумрудные глаза Т’лина невозмутимо изучали его из-под рыжих бровей.
– Я спросил его. Он ответил только: «Проповедовать». Это я и так уже понял, ибо наблюдал за ним некоторое время. Я почти ничего не слышал из его проповеди, хотя мне показалось, что это Истинная Проповедь.
– Он говорил еще что-нибудь?
В зеленых глазах мелькнула искорка.
– Он спрашивал, как у вас дела, ваше святейшество, и как ваша рука.
Проклятие! Джулиан моментально ощутил себя выбитым из колеи. Рука сама собой скользнула за спину.
– Ты точно уверен, что это настоящий Тайка Кисстер?
– Совершенно, ваше святейшество. В разговоре он вспоминал те дни, когда странствовал со мной, притворяясь одним из моих людей. Никто, кроме него, не мог этого знать.
И черт бы побрал Экзетера за то, что он предвидел этот разговор!
– Спасибо. Это все.
– Не за что, ваше святейшество, – Т’лин поклонился и отошел. Ну да, конечно, «тайка» означает «хозяин». Пусть и с рыжей бородой, Драконоторговец не был Морковкой.
Джулиан неторопливо зашагал к своему бунгало.
Когда он поднялся на крыльцо, Домми Прислужник вышел навстречу хозяину и почтительно поклонился. Слуга-конюх передал ему мешок Джулиана и поспешил обратно. Как и любой другой коренной житель этой долины, Домми обладал огненно-рыжей шевелюрой, правда, находясь в услужении, он коротко стриг ее. Он утратил большую часть юношеских веснушек, но служил так же преданно, как в тот день, когда Джулиан нанял его. И как всегда, на его белой ливрее не было ни складки, ни пятнышка.
– Добрый вечер, Домми. Как Айета?
– О, она чувствует себя очень хорошо. Тайка, спасибо. И добро пожаловать домой.
– Я так рад, что наконец-то дома, – признался Джулиан, направляясь прямиком в ванную. – Мне необходимо смыть фунтов двадцать пыли.
– Я согрел воду. Тайка.
Он и правда согрел воду. От большой медной лохани поднимался горячий пар. Невероятно! Он ведь не мог знать точно, когда вернется Джулиан, да и вообще о возвращении ему знать не полагалось. Должно быть, уговорился с кем-нибудь в деревне, чтобы тот подал ему сигнал. В Олимпе невозможно хранить секреты – чертовы Морковки все равно все знают.
Он разрешил Домми помочь ему раздеться – три руки все-таки справляются быстрее, чем одна. Джулиан покосился в зеркало на свой щетинистый подбородок. Побриться, что ли? Обычно при возвращении в Олимп безукоризненно гладкий подбородок стоял на первом месте в списке военных приготовлений. Док продолжит его поездку… но оставалась еще проблема с Экзетером. Надо подумать. Он блаженно погрузился в горячую воду. Домми хлопотал рядом с полотенцами и чистой одеждой.
Теперь самое время для новостей – Домми не терпелось доложить все по порядку.
– Пепперы еще не вернулись?
– Нет еще. Тайка. Они задерживаются уже на четыре дня.
Странно. Обычно агентам Службы полагался отпуск на Земле раз в два года, однако мировая война спутала график. Теперь, когда она наконец-то завершилась, всем не терпелось наверстать упущенное. Пепперы первыми вытянули жребий и сильно подпортили свою репутацию, задерживаясь с возвращением. Джулиану оставалось ждать своей очереди не меньше восемнадцати месяцев.
– У нас тут вообще оживление. Тайка. Вы не единственный Тайка, которого отозвали. Тайку Кори, и Тайку Роулинсона, и Энтайку Ньютон, и Тайку Гарсия, и Энтаек Олафсон и Маккей. – Голова Домми на мгновение скрылась в шкафу с бельем. – Но Энтаек Кори и Резерфорд не отзывали, и Таек Ньютона и Маккея тоже.
Похоже, Комитет обезумел, однако говорить так при Домми все же не стоило.
Джулиан скосил глаз, чтобы посмотреть, какую одежду приготовил для него слуга.
– Что, ужин?
– Вы приглашены к Тайке Пинкни, Тайка.
Джулиан застонал. Ему необходимо поспать!
– Который час?
– Скоро шесть. Я сверял часы по солнечным только утром, Тайка. – Часы в Олимпе, как правило, отличались индивидуальным характером и редко соглашались в чем-либо друг с другом.
– Тогда я вздремну и опоздаю немного. – Устало потянувшись за мылом, Джулиан вдруг вспомнил про вчерашнее приключение. Черт! О вмешательстве рэндорианских властей надо доложить. Политический отдел наверняка заинтересуется этим, и необходимо предупредить других миссионеров.
– Будь так добр, напиши за меня письмо, ладно?
Домми расцвел.
– Разумеется, Тайка! – Домми хлебом не корми, дай только показать свою грамотность, хотя о его правописании уже ходили легенды. Не прошло и нескольких секунд, как он сидел, скрестив ноги, рядом с ванной, приготовив бумагу, ручку и чернила.
– Тайке Миллеру. Дорогой Дасти. Группа рэндорианских солдат устроила вчера налет на службу у Семи Камней. К счастью, они вняли голосу разума и все обошлось благополучно. Разумеется, Доку известно об этом, но в будущем мы должны быть готовы к неприятностям. Искренне Ваш.
Домми осторожно подул на бумагу, чтобы чернила просохли, потом протянул листок на проверку Джулиану. Неужели он и впрямь говорил «Узз троила»? Или «Ваняли голосе ураззума»? Или «Астаюсс Ваш пакорный слугга»?
– Хорошо. Спасибо. Напомни мне потом, чтобы я подписал. – Он заметил, что Домми достал бритву. – Думаешь, мне стоит побриться?
– Если Тайке будет угодно…
Джулиан сонно обдумал этот ответ.
– Или лучше пока оставить бороду?
– Возможно, так будет лучше. Тайка.
Значит, Джулиан не задержится в Олимпе надолго, и Морковкам это известно. Ну и слух у них – как у зайцев!
– Мне хотелось бы перекусить перед выходом. Умираю с голоду.
– Сейчас, Тайка. Чай и сандвичи с курятиной вас устроят?
– Ты же знаешь, я люблю сандвичи с курятиной. – Джулиан привстал, чтобы намылиться.
Домми пошел к двери и вдруг остановился.
– Тайка? Если это не будет дерзостью с моей стороны…
– Что у тебя?
– Когда вы поедете на встречу с Тайкой Экзетером… Можно я с вами?
Джулиан был так поражен, что попал мылом в глаза и чертыхнулся. Проблемы с Освободителем Домми не касались! Он не помнил, чтобы Домми хоть раз покидал родную долину, да и Айета на сносях… Но когда-то он служил Экзетеру, а Экзетер всегда умел расположить к себе. Когда он был старостой по спальному корпусу в Фэллоу, младшие только что не молились на него. Если бы «Филобийский Завет» не помешал ему принять участие в войне, из него бы вышел замечательный командир. Впрочем, Домми все это не касалось.
– Мне не говорили, что я должен куда-то ехать на встречу с кем-то.
– Конечно, Тайка! – пробормотал Домми. – Прошу прощения, Тайка! – и вышел.
Джулиан обдумал предстоящий вечер. Ужин у Пинкни может быть важнее любого официального заседания Комитета, ибо решения всегда принимаются там, за сигарами и портвейном. Хитрец Домми сумел-таки тактично намекнуть хозяину, что его подруга вернулась, в то время как ее муж – нет.
Или, может, парень просто повредился рассудком? Ведь Экзетер уже больше пяти лет знает, что Палата жаждет его крови; он метался от нее из мира в мир, каждый раз наблюдая, как вместо него гибнут ни в чем не повинные люди. Джулиан Смедли достаточно насмотрелся, что такое война, и понимал, что даже такой крепкий орешек, как Эдвард Экзетер, вполне мог съехать с катушек. Он видел, как и не такие ломались.
Ответ тот же: спешить на помощь!
Прохвост устало скакал вдоль берега Кама, мимо деревни Морковок. Рыжеволосая детвора выбегала поглазеть на тайку. Взрослые кланялись или поднимали руки в кольце – знак Неделимого. Вскоре показался и сам поселок, полтора десятка вилл у самого узла. В первый раз, когда он увидел его, полтора года назад, поселок был разорен прислужниками Зэца, но теперь его отстроили заново. Добавилась даже новая площадка для крикета, и несколько человек еще торчали на ней, упражняясь в лучах заката. Последним новшеством стала площадка для игры в поло. Первое, чем он займется, когда у него окончательно восстановится рука, – это попробует себя в кроличьем поло.
Он проехал прямиком к конюшням, где загнал Прохвоста в угол и передал его на попечение конюхов-Морковок. К себе домой он отправился пешком, шатаясь от усталости, прекрасно понимая, что не одолел бы путь за такое время на лошадях, даже если бы менял их. Он до сих пор лелеял несбыточную мечту доставить как-нибудь на Землю кролика и проскакать на нем в Дерби, оставив остальных далеко позади уже после первого барьера. Увы, этой мечте суждено было так и остаться мечтой, ибо только людям дано переходить из мира в мир.
Еще не дойдя до ворот, он увидел знакомое лицо – человек стоял в соседнем загоне, облокотившись на изгородь и болтая с конюхами.
– Драконоторговец! – вскричал Джулиан.
Т’лин поднял глаза, бросил что-то своим собеседникам и перебрался через изгородь. Он шел навстречу вразвалочку, не так быстро, как того хотелось бы Джулиану.
Агент Политического Отдела Семьдесят Седьмой был крупным мужчиной с чудовищных размеров рыжей бородой. Его происхождение оставалось неизвестным, хотя привычка носить тюрбан позволяла предположить в нем уроженца Ниолленда или одного из соседних с ним вейлов. Его меховая куртка некогда имела синий цвет, а огромные штаны – зеленый, башмаки – красный, и можно было не сомневаться – где-нибудь на теле найдутся еще желтый и белый цвета. Все это были священные цвета Пентатеона, но в левом ухе красовалось маленькое золотое колечко Неделимого.
Он подошел и сложил руки кольцом. Джулиан проигнорировал приветствие, ибо в Олимпе члены Службы не обременяли себя религиозными условностями.
– Я так понял, ты встречался в Джоалвейле с Тайкой Кисстером?
Ростом Т’лин был не меньше шести футов, так что он без труда смотрел на Джулиана сверху вниз. Лицо его не выражало ровным счетом ничего.
– Совершенно верно, святой Каптаан.
– Ты говорил с ним?
– Говорил, ваше святейшество.
– Если можно, называй меня здесь просто «тайкой». Семьдесят Седьмой. Так он сказал тебе, что собирается делать?
Изумрудные глаза Т’лина невозмутимо изучали его из-под рыжих бровей.
– Я спросил его. Он ответил только: «Проповедовать». Это я и так уже понял, ибо наблюдал за ним некоторое время. Я почти ничего не слышал из его проповеди, хотя мне показалось, что это Истинная Проповедь.
– Он говорил еще что-нибудь?
В зеленых глазах мелькнула искорка.
– Он спрашивал, как у вас дела, ваше святейшество, и как ваша рука.
Проклятие! Джулиан моментально ощутил себя выбитым из колеи. Рука сама собой скользнула за спину.
– Ты точно уверен, что это настоящий Тайка Кисстер?
– Совершенно, ваше святейшество. В разговоре он вспоминал те дни, когда странствовал со мной, притворяясь одним из моих людей. Никто, кроме него, не мог этого знать.
И черт бы побрал Экзетера за то, что он предвидел этот разговор!
– Спасибо. Это все.
– Не за что, ваше святейшество, – Т’лин поклонился и отошел. Ну да, конечно, «тайка» означает «хозяин». Пусть и с рыжей бородой, Драконоторговец не был Морковкой.
Джулиан неторопливо зашагал к своему бунгало.
Когда он поднялся на крыльцо, Домми Прислужник вышел навстречу хозяину и почтительно поклонился. Слуга-конюх передал ему мешок Джулиана и поспешил обратно. Как и любой другой коренной житель этой долины, Домми обладал огненно-рыжей шевелюрой, правда, находясь в услужении, он коротко стриг ее. Он утратил большую часть юношеских веснушек, но служил так же преданно, как в тот день, когда Джулиан нанял его. И как всегда, на его белой ливрее не было ни складки, ни пятнышка.
– Добрый вечер, Домми. Как Айета?
– О, она чувствует себя очень хорошо. Тайка, спасибо. И добро пожаловать домой.
– Я так рад, что наконец-то дома, – признался Джулиан, направляясь прямиком в ванную. – Мне необходимо смыть фунтов двадцать пыли.
– Я согрел воду. Тайка.
Он и правда согрел воду. От большой медной лохани поднимался горячий пар. Невероятно! Он ведь не мог знать точно, когда вернется Джулиан, да и вообще о возвращении ему знать не полагалось. Должно быть, уговорился с кем-нибудь в деревне, чтобы тот подал ему сигнал. В Олимпе невозможно хранить секреты – чертовы Морковки все равно все знают.
Он разрешил Домми помочь ему раздеться – три руки все-таки справляются быстрее, чем одна. Джулиан покосился в зеркало на свой щетинистый подбородок. Побриться, что ли? Обычно при возвращении в Олимп безукоризненно гладкий подбородок стоял на первом месте в списке военных приготовлений. Док продолжит его поездку… но оставалась еще проблема с Экзетером. Надо подумать. Он блаженно погрузился в горячую воду. Домми хлопотал рядом с полотенцами и чистой одеждой.
Теперь самое время для новостей – Домми не терпелось доложить все по порядку.
– Пепперы еще не вернулись?
– Нет еще. Тайка. Они задерживаются уже на четыре дня.
Странно. Обычно агентам Службы полагался отпуск на Земле раз в два года, однако мировая война спутала график. Теперь, когда она наконец-то завершилась, всем не терпелось наверстать упущенное. Пепперы первыми вытянули жребий и сильно подпортили свою репутацию, задерживаясь с возвращением. Джулиану оставалось ждать своей очереди не меньше восемнадцати месяцев.
– У нас тут вообще оживление. Тайка. Вы не единственный Тайка, которого отозвали. Тайку Кори, и Тайку Роулинсона, и Энтайку Ньютон, и Тайку Гарсия, и Энтаек Олафсон и Маккей. – Голова Домми на мгновение скрылась в шкафу с бельем. – Но Энтаек Кори и Резерфорд не отзывали, и Таек Ньютона и Маккея тоже.
Похоже, Комитет обезумел, однако говорить так при Домми все же не стоило.
Джулиан скосил глаз, чтобы посмотреть, какую одежду приготовил для него слуга.
– Что, ужин?
– Вы приглашены к Тайке Пинкни, Тайка.
Джулиан застонал. Ему необходимо поспать!
– Который час?
– Скоро шесть. Я сверял часы по солнечным только утром, Тайка. – Часы в Олимпе, как правило, отличались индивидуальным характером и редко соглашались в чем-либо друг с другом.
– Тогда я вздремну и опоздаю немного. – Устало потянувшись за мылом, Джулиан вдруг вспомнил про вчерашнее приключение. Черт! О вмешательстве рэндорианских властей надо доложить. Политический отдел наверняка заинтересуется этим, и необходимо предупредить других миссионеров.
– Будь так добр, напиши за меня письмо, ладно?
Домми расцвел.
– Разумеется, Тайка! – Домми хлебом не корми, дай только показать свою грамотность, хотя о его правописании уже ходили легенды. Не прошло и нескольких секунд, как он сидел, скрестив ноги, рядом с ванной, приготовив бумагу, ручку и чернила.
– Тайке Миллеру. Дорогой Дасти. Группа рэндорианских солдат устроила вчера налет на службу у Семи Камней. К счастью, они вняли голосу разума и все обошлось благополучно. Разумеется, Доку известно об этом, но в будущем мы должны быть готовы к неприятностям. Искренне Ваш.
Домми осторожно подул на бумагу, чтобы чернила просохли, потом протянул листок на проверку Джулиану. Неужели он и впрямь говорил «Узз троила»? Или «Ваняли голосе ураззума»? Или «Астаюсс Ваш пакорный слугга»?
– Хорошо. Спасибо. Напомни мне потом, чтобы я подписал. – Он заметил, что Домми достал бритву. – Думаешь, мне стоит побриться?
– Если Тайке будет угодно…
Джулиан сонно обдумал этот ответ.
– Или лучше пока оставить бороду?
– Возможно, так будет лучше. Тайка.
Значит, Джулиан не задержится в Олимпе надолго, и Морковкам это известно. Ну и слух у них – как у зайцев!
– Мне хотелось бы перекусить перед выходом. Умираю с голоду.
– Сейчас, Тайка. Чай и сандвичи с курятиной вас устроят?
– Ты же знаешь, я люблю сандвичи с курятиной. – Джулиан привстал, чтобы намылиться.
Домми пошел к двери и вдруг остановился.
– Тайка? Если это не будет дерзостью с моей стороны…
– Что у тебя?
– Когда вы поедете на встречу с Тайкой Экзетером… Можно я с вами?
Джулиан был так поражен, что попал мылом в глаза и чертыхнулся. Проблемы с Освободителем Домми не касались! Он не помнил, чтобы Домми хоть раз покидал родную долину, да и Айета на сносях… Но когда-то он служил Экзетеру, а Экзетер всегда умел расположить к себе. Когда он был старостой по спальному корпусу в Фэллоу, младшие только что не молились на него. Если бы «Филобийский Завет» не помешал ему принять участие в войне, из него бы вышел замечательный командир. Впрочем, Домми все это не касалось.
– Мне не говорили, что я должен куда-то ехать на встречу с кем-то.
– Конечно, Тайка! – пробормотал Домми. – Прошу прощения, Тайка! – и вышел.
Джулиан обдумал предстоящий вечер. Ужин у Пинкни может быть важнее любого официального заседания Комитета, ибо решения всегда принимаются там, за сигарами и портвейном. Хитрец Домми сумел-таки тактично намекнуть хозяину, что его подруга вернулась, в то время как ее муж – нет.
9
Свирепый ветер завывал, вихрем взметая опавшую листву, сдувая с мостовой запах вьючной скотины. Он трепал подол платья Элиэль и пытался вырвать драгоценный груз из ее рук. Он швырял ей в глаза пыль. Эта часть города пробуждалась к обычной жизни гораздо позже, но в такую ненастную погоду темнело рано, так что ей надо поскорее покончить со своим делом и убраться отсюда еще до темноты. Сгибаясь под ветром, она спешила вперед своей неровной походкой: клип-клоп, клип-клоп-клип… Ветер то и дело пытался сбить ее с ног или сорвать тряпку, в которую она завернула свое приношение.
Юрг – славный город, самый любимый во всех вейлах, но в каждом городе есть свои злачные места, и Речная улица была едва ли не самой злачной из всех, вонючим переулком, по сравнению с которым даже «Цветущая вишня» казалась невинной, как дневник девственницы. До сих пор ей приходилось бывать здесь только однажды, да и то при ярком дневном свете. Шлюхи из «Цветущей вишни» приходили сюда частенько, но тоже только днем, да и тогда Тигурб’л Трактирщик посылал вышибал охранять их. Элиэль могла, конечно, попросить этих мордоворотов проводить ее, но они под стать этим печально знаменитым обитателям Речной улицы и даже намного опаснее их. Вдруг они бы решили поинтересоваться тем, что это она несет, а потом захотели бы освободить ее от этой ноши? А то и того хуже – перерезали бы ей заодно и глотку, чтобы она не пожаловалась на них Тигурб’лу.
Эта вещица обошлась ей больше чем в пять джоалийских звезд. Если она уронит это, за нее не дадут и медного гроша. Если она упадет вместе с ней – тоже. Эта поганка была размером с двухлетнего ребенка – и сил нет, какая тяжелая. Ветер задувал порывами, неровно. Мостовая была неровной. Ее походка была неровной. Клип-клоп… Клип-клоп… Клип…
Даже городские мыши попрятались перед наступающей темнотой, а коты еще не вышли на охоту. Редкие прохожие, спешащие навстречу, косились на нее так, словно не верили своим глазам, – это не самое подходящее место для одинокой женщины. И чего она так вырядилась? Один плащ стоил почти ползвезды: окрашенная в темно-красный цвет шерсть ламы с белой подбивкой из гусиного пуха.
Но она уже пришла. Между ветхих жилых домов, брошенных лавок и таинственных безымянных дверей стоял высокий входной портик, древнее всех этих построек, вместе взятых. Изначальный владелец портика все еще вел здесь свои дела, о чем свидетельствовал тяжелый железный молот – символ Карзона, – украшавший фронтон. Обычно все святилища в городах располагались в одном месте. Стоящие на отшибе храмы встречались так редко, что Элиэль не знала других таких примеров – казалось, проживавший здесь бог поссорился с остальными богами этого города. Это был дом Кен’та, аватара Мужа в Юрге.
Она не осмелилась задержаться и перевести дух у входа, хотя сердце ее скакало словно обезумевший гепард. Если она только позволит себе еще раз все обдумать, от всей ее смелости не останется и следа. Моргая, чтобы стряхнуть выступившие от ветра слезы, она поднялась по ступенькам, крепко сжимая свой бесценный сверток. Клип-клоп-клип-клоп… Древние каменные ступени наполовину стерлись. Это позабавило ее – ведь никто не признается в том, что молился в храме Кен’та. Мать Илла, эта мерзкая жаба, говорила ей как-то, что это делают только юнцы да старики. Она не учла еще шлюх.
Дверь открыта – слишком маленькая дверь для такого высокого портика. Внутренность храма казалась отсюда темной. Решимость снова оставила ее. Все внутри ее сжалось тугим комком, а руки дрожали так сильно, что она боялась, как бы вот-вот не уронить статуэтку. Это разрушило бы все ее планы! Однако к богам следует обращаться униженно и просительно, а не в такой ярости и не с этой отчаянной мольбой свести счеты. Кто вообще додумался бы обращаться за справедливостью к Мужу? Справедливость – это по части Девы, особенно ее ипостаси Ирепит, которая послала когда-то одну из своих монахинь спасти Элиэль от Жнеца, выказав тем самым некоторое к ней расположение. Увы, ипостасью Астины в Юрге была Агроэль, богиня девственности, не самая лучшая богиня для того, чтобы обращаться к ней с такой просьбой, и тем более не из тех, к кому могла бы осмелиться обратиться Элиэль Певица. «Отомстить! Д’вард еще поплатится за меня!» Она стиснула зубы и нырнула в дверной проем: Клип! Клоп! Клип!
Круглое помещение – слишком маленькое для обители такого всесильного бога, но, возможно, это оттого, что Кен’т привлекал одиночек, а не толпы паломников. Элиэль облегченно вздохнула: внутри – ни души, если не считать неугомонного ветра, шевелившего занавеси на стенах и шелестевшего листвой, которую он принес в качестве своего подношения. Высокие, узкие окна пропускали мало света. В середине зала на невысоком помосте горели две масляные лампады. Язычки пламени в них беспокойно плясали – вряд ли они беспокоились хотя бы вполовину так, как она! Над ними возвышалось изваяние бога.
В отличие от Юноши Мужа, как правило, изображали одетым, но здесь это, конечно же, был Кен’т. Изваяние, освещенное лампадами преимущественно снизу, казалось особенно вызывающим. В прошлый раз, когда Элиэль приходила сюда, она была совсем еще девчонкой, но даже тогда она не сомневалась, что анатомические подробности бога выдают желаемое за действительное. Теперь она знала это и по собственному опыту, однако не могла и отрицать того, что скульптор был значительно сильнее того художника, который расписал верхние комнаты «Цветущей вишни» порнографическими фресками. Мускулатура – великолепна. Поза Кен’та – руки на бедрах, голова надменно откинута назад – замечательно передавала мужчину-самца, неутомимого в любви. Выражение лица было одновременно чувственным, требовательным и грубым. Элиэль подумала о своей матери. Интересно, сама ли она пришла сюда, или он нашел ее где-то еще?
Элиэль подковыляла чуть ближе. Наверное, полагалось преклонить колени, однако ей почему-то делать этого не хотелось. Сердце рвалось из груди, как птица из клетки.
С шелестом отодвинулась занавеска, открыв темную маленькую комнатку. Элиэль подпрыгнула от неожиданности, чуть не выронив статуэтку. В зал вышел босой мужчина – жрец, правда, мало похожий на жреца. Мужчины, служившие другим божествам, как правило, носили длинные хламиды и часто брили лица и головы. На этом же была только зеленая набедренная повязка. Он был высок и хорошо сложен – прекрасный образчик молодого мужчины; впрочем, храму мужской силы наверняка имелось из кого выбирать.
Он переступил порог и остановился возле одной из лампад, ощупав девушку одобрительным взглядом.
– Добро пожаловать в это священное место, возлюбленная.
Элиэль сильнее сжала статуэтку – еще немного, и та сломается.
– Спасибо, отец, – отозвалась она и, к своему неудовольствию, уловила в собственном голосе дрожь.
Он чуть заметно кивнул, с любопытством разглядывая ее приношение.
– Я вижу, ты принесла солидное подношение. Чем могу помочь тебе? Какой милости ищешь ты от могущественного Кен’та?
– Я хочу говорить с самим богом.
– Возможно, слишком старый супруг? Или огорчительная задержка с зачатием? – Похоже, с божьей помощью и за значительное вознаграждение он готов был исправить эту неприятность. В ее случае он мог даже отказаться от вознаграждения.
– Нет, отец.
Он улыбнулся, не в силах скрыть свое нетерпение.
– Или слишком успешное зачатие? Ты хочешь, чтобы бог лишил тебя этого благословения? Это тоже можно устроить, дочь моя.
Как раз за этим приходят сюда шлюхи. Впрочем, ему все равно – конечно, в зависимости от желаемого результата приготовления к таинству менялись, но все ритуалы Кен’та так или иначе включали в себя совокупление. Во всяком случае, все, что касалось женщин. Того, что происходило с юнцами и стариками, она не знала, да и не хотела знать.
– И не это тоже. Я хочу говорить с богом.
На его лице промелькнуло раздражение.
– Покажи свое подношение, соверши свою молитву, и я помогу тебе с обрядом.
– Нет. Я… я хочу видеть его лично.
Мужчина зажмурился, потом широко улыбнулся.
– Ты самонадеянна, дочь моя! Чего бы тебе ни было нужно, я представляю бога в совершении всех его таинств.
Элиэль еще не встречала мужчины, который бы не мнил о себе этого, и она сразу распознала в повадках жреца то же нетерпение. Он придвинулся на шаг. Она попятилась. Он заметил ее хромоту и нахмурился.
Не найдясь, что сказать, Элиэль сдернула тряпку со статуэтки женщины-танцовщицы, привставшей на носок как бы перед прыжком. В свете лампады резной ниолийский хрусталь заиграл всеми цветами радуги. От его красоты захватывало дух. Она чуть ли не полдня торговалась с продавцом, и все равно пришлось вывернуть кошелек до последнего гроша. Уж такое-то подношение не может не привлечь внимания бога!
Жрец с шумом втянул в себя воздух.
– Ты принесла богатый подарок, госпожа! – признал он. – Такой подойдет.
– Он перевел взгляд с изваяния на нее, обратив внимание на дорогой плащ. Она почти слышала его мысли: женщина, одевшаяся так для визита на Речную улицу, должно быть, сошла с ума.
Он протянул руки:
– Давай, я возьму это у тебя.
– Нет! – Она отодвинула статуэтку.
– Тогда поставь на помост, только осторожнее!
– Нет! Я желаю отдать это лично богу. Я желаю видеть Кен’та во плоти!
– Твои амбиции граничат с богохульством, дочь моя!
Его тон раздражал ее. Он был ненамного ее старше.
– Скажи богу, что…
– Дай сюда, пока не уронила! – Он снова потянулся к статуэтке.
Она снова отпрянула. Понимая, что больше не сможет уворачиваться от него, она повернулась и швырнула статуэтку к ногам идола. Звон эхом отозвался от каменных стен; сверкающие осколки запрыгали по полу. Жрец вскрикнул от ужаса.
– Вот! – крикнула Элиэль. – Я передала свой дар богу! Теперь дай ему выслушать мою просьбу!
Жрец попятился, с опаской глядя себе под ноги.
– Ты сошла с ума, женщина! – Его голос звучал уже не так уверенно. – Ты совершила святотатство и богохульство! Изыди, пока святой Кен’т не раздавил тебя в своем божественном гневе!
– Я хочу Кен’та! – крикнула она. – Мои слова только для его ушей!
– Убирайся! Говорю тебе, ты сошла с ума! Надейся лишь, что он не проклял тебя, иначе ни один мужчина не совершит больше с тобой священного таинства!
– Он мой отец!
Молодой жрец презрительно поджал губы.
– Значит, ты одна из этих? Тогда будь благодарна могучему Кен’ту за то, что он подарил тебе жизнь, и не тревожь его больше понапрасну. – Обойдя зал вдоль стены, подальше от блестящих осколков, он схватил ее за руку так крепко, что она вскрикнула.
– Я должна оказать ему особую услугу!
– Изыди, безумная! – Он потащил ее к двери.
Она извивалась и царапалась. Он схватил ее за вторую руку и без труда потащил к двери.
Все вышло совсем не так, как она рассчитывала. Она вышвырнула на ветер все свои сбережения и не получила взамен ничего. Ей не дадут отомстить.
– Я хочу рассказать ему про Освободителя!
– Я не сомневаюсь, что хочешь! И несомненно, у тебя наготове еще несколько пророчеств, о которых ему тоже известно. Помолись ему в тиши своей спальни, и он услышит. – Они были уже у двери. – Ступай вон! И не шатайся по этим улицам, ибо близость бога делает местных жителей дерзкими. Это не место для одиноких женщин.
С этими словами жрец вышвырнул ее из храма. Дверь за ее спиной хлопнула, и Элиэль растянулась ничком на ковре.
Юрг – славный город, самый любимый во всех вейлах, но в каждом городе есть свои злачные места, и Речная улица была едва ли не самой злачной из всех, вонючим переулком, по сравнению с которым даже «Цветущая вишня» казалась невинной, как дневник девственницы. До сих пор ей приходилось бывать здесь только однажды, да и то при ярком дневном свете. Шлюхи из «Цветущей вишни» приходили сюда частенько, но тоже только днем, да и тогда Тигурб’л Трактирщик посылал вышибал охранять их. Элиэль могла, конечно, попросить этих мордоворотов проводить ее, но они под стать этим печально знаменитым обитателям Речной улицы и даже намного опаснее их. Вдруг они бы решили поинтересоваться тем, что это она несет, а потом захотели бы освободить ее от этой ноши? А то и того хуже – перерезали бы ей заодно и глотку, чтобы она не пожаловалась на них Тигурб’лу.
Эта вещица обошлась ей больше чем в пять джоалийских звезд. Если она уронит это, за нее не дадут и медного гроша. Если она упадет вместе с ней – тоже. Эта поганка была размером с двухлетнего ребенка – и сил нет, какая тяжелая. Ветер задувал порывами, неровно. Мостовая была неровной. Ее походка была неровной. Клип-клоп… Клип-клоп… Клип…
Даже городские мыши попрятались перед наступающей темнотой, а коты еще не вышли на охоту. Редкие прохожие, спешащие навстречу, косились на нее так, словно не верили своим глазам, – это не самое подходящее место для одинокой женщины. И чего она так вырядилась? Один плащ стоил почти ползвезды: окрашенная в темно-красный цвет шерсть ламы с белой подбивкой из гусиного пуха.
Но она уже пришла. Между ветхих жилых домов, брошенных лавок и таинственных безымянных дверей стоял высокий входной портик, древнее всех этих построек, вместе взятых. Изначальный владелец портика все еще вел здесь свои дела, о чем свидетельствовал тяжелый железный молот – символ Карзона, – украшавший фронтон. Обычно все святилища в городах располагались в одном месте. Стоящие на отшибе храмы встречались так редко, что Элиэль не знала других таких примеров – казалось, проживавший здесь бог поссорился с остальными богами этого города. Это был дом Кен’та, аватара Мужа в Юрге.
Она не осмелилась задержаться и перевести дух у входа, хотя сердце ее скакало словно обезумевший гепард. Если она только позволит себе еще раз все обдумать, от всей ее смелости не останется и следа. Моргая, чтобы стряхнуть выступившие от ветра слезы, она поднялась по ступенькам, крепко сжимая свой бесценный сверток. Клип-клоп-клип-клоп… Древние каменные ступени наполовину стерлись. Это позабавило ее – ведь никто не признается в том, что молился в храме Кен’та. Мать Илла, эта мерзкая жаба, говорила ей как-то, что это делают только юнцы да старики. Она не учла еще шлюх.
Дверь открыта – слишком маленькая дверь для такого высокого портика. Внутренность храма казалась отсюда темной. Решимость снова оставила ее. Все внутри ее сжалось тугим комком, а руки дрожали так сильно, что она боялась, как бы вот-вот не уронить статуэтку. Это разрушило бы все ее планы! Однако к богам следует обращаться униженно и просительно, а не в такой ярости и не с этой отчаянной мольбой свести счеты. Кто вообще додумался бы обращаться за справедливостью к Мужу? Справедливость – это по части Девы, особенно ее ипостаси Ирепит, которая послала когда-то одну из своих монахинь спасти Элиэль от Жнеца, выказав тем самым некоторое к ней расположение. Увы, ипостасью Астины в Юрге была Агроэль, богиня девственности, не самая лучшая богиня для того, чтобы обращаться к ней с такой просьбой, и тем более не из тех, к кому могла бы осмелиться обратиться Элиэль Певица. «Отомстить! Д’вард еще поплатится за меня!» Она стиснула зубы и нырнула в дверной проем: Клип! Клоп! Клип!
Круглое помещение – слишком маленькое для обители такого всесильного бога, но, возможно, это оттого, что Кен’т привлекал одиночек, а не толпы паломников. Элиэль облегченно вздохнула: внутри – ни души, если не считать неугомонного ветра, шевелившего занавеси на стенах и шелестевшего листвой, которую он принес в качестве своего подношения. Высокие, узкие окна пропускали мало света. В середине зала на невысоком помосте горели две масляные лампады. Язычки пламени в них беспокойно плясали – вряд ли они беспокоились хотя бы вполовину так, как она! Над ними возвышалось изваяние бога.
В отличие от Юноши Мужа, как правило, изображали одетым, но здесь это, конечно же, был Кен’т. Изваяние, освещенное лампадами преимущественно снизу, казалось особенно вызывающим. В прошлый раз, когда Элиэль приходила сюда, она была совсем еще девчонкой, но даже тогда она не сомневалась, что анатомические подробности бога выдают желаемое за действительное. Теперь она знала это и по собственному опыту, однако не могла и отрицать того, что скульптор был значительно сильнее того художника, который расписал верхние комнаты «Цветущей вишни» порнографическими фресками. Мускулатура – великолепна. Поза Кен’та – руки на бедрах, голова надменно откинута назад – замечательно передавала мужчину-самца, неутомимого в любви. Выражение лица было одновременно чувственным, требовательным и грубым. Элиэль подумала о своей матери. Интересно, сама ли она пришла сюда, или он нашел ее где-то еще?
Элиэль подковыляла чуть ближе. Наверное, полагалось преклонить колени, однако ей почему-то делать этого не хотелось. Сердце рвалось из груди, как птица из клетки.
С шелестом отодвинулась занавеска, открыв темную маленькую комнатку. Элиэль подпрыгнула от неожиданности, чуть не выронив статуэтку. В зал вышел босой мужчина – жрец, правда, мало похожий на жреца. Мужчины, служившие другим божествам, как правило, носили длинные хламиды и часто брили лица и головы. На этом же была только зеленая набедренная повязка. Он был высок и хорошо сложен – прекрасный образчик молодого мужчины; впрочем, храму мужской силы наверняка имелось из кого выбирать.
Он переступил порог и остановился возле одной из лампад, ощупав девушку одобрительным взглядом.
– Добро пожаловать в это священное место, возлюбленная.
Элиэль сильнее сжала статуэтку – еще немного, и та сломается.
– Спасибо, отец, – отозвалась она и, к своему неудовольствию, уловила в собственном голосе дрожь.
Он чуть заметно кивнул, с любопытством разглядывая ее приношение.
– Я вижу, ты принесла солидное подношение. Чем могу помочь тебе? Какой милости ищешь ты от могущественного Кен’та?
– Я хочу говорить с самим богом.
– Возможно, слишком старый супруг? Или огорчительная задержка с зачатием? – Похоже, с божьей помощью и за значительное вознаграждение он готов был исправить эту неприятность. В ее случае он мог даже отказаться от вознаграждения.
– Нет, отец.
Он улыбнулся, не в силах скрыть свое нетерпение.
– Или слишком успешное зачатие? Ты хочешь, чтобы бог лишил тебя этого благословения? Это тоже можно устроить, дочь моя.
Как раз за этим приходят сюда шлюхи. Впрочем, ему все равно – конечно, в зависимости от желаемого результата приготовления к таинству менялись, но все ритуалы Кен’та так или иначе включали в себя совокупление. Во всяком случае, все, что касалось женщин. Того, что происходило с юнцами и стариками, она не знала, да и не хотела знать.
– И не это тоже. Я хочу говорить с богом.
На его лице промелькнуло раздражение.
– Покажи свое подношение, соверши свою молитву, и я помогу тебе с обрядом.
– Нет. Я… я хочу видеть его лично.
Мужчина зажмурился, потом широко улыбнулся.
– Ты самонадеянна, дочь моя! Чего бы тебе ни было нужно, я представляю бога в совершении всех его таинств.
Элиэль еще не встречала мужчины, который бы не мнил о себе этого, и она сразу распознала в повадках жреца то же нетерпение. Он придвинулся на шаг. Она попятилась. Он заметил ее хромоту и нахмурился.
Не найдясь, что сказать, Элиэль сдернула тряпку со статуэтки женщины-танцовщицы, привставшей на носок как бы перед прыжком. В свете лампады резной ниолийский хрусталь заиграл всеми цветами радуги. От его красоты захватывало дух. Она чуть ли не полдня торговалась с продавцом, и все равно пришлось вывернуть кошелек до последнего гроша. Уж такое-то подношение не может не привлечь внимания бога!
Жрец с шумом втянул в себя воздух.
– Ты принесла богатый подарок, госпожа! – признал он. – Такой подойдет.
– Он перевел взгляд с изваяния на нее, обратив внимание на дорогой плащ. Она почти слышала его мысли: женщина, одевшаяся так для визита на Речную улицу, должно быть, сошла с ума.
Он протянул руки:
– Давай, я возьму это у тебя.
– Нет! – Она отодвинула статуэтку.
– Тогда поставь на помост, только осторожнее!
– Нет! Я желаю отдать это лично богу. Я желаю видеть Кен’та во плоти!
– Твои амбиции граничат с богохульством, дочь моя!
Его тон раздражал ее. Он был ненамного ее старше.
– Скажи богу, что…
– Дай сюда, пока не уронила! – Он снова потянулся к статуэтке.
Она снова отпрянула. Понимая, что больше не сможет уворачиваться от него, она повернулась и швырнула статуэтку к ногам идола. Звон эхом отозвался от каменных стен; сверкающие осколки запрыгали по полу. Жрец вскрикнул от ужаса.
– Вот! – крикнула Элиэль. – Я передала свой дар богу! Теперь дай ему выслушать мою просьбу!
Жрец попятился, с опаской глядя себе под ноги.
– Ты сошла с ума, женщина! – Его голос звучал уже не так уверенно. – Ты совершила святотатство и богохульство! Изыди, пока святой Кен’т не раздавил тебя в своем божественном гневе!
– Я хочу Кен’та! – крикнула она. – Мои слова только для его ушей!
– Убирайся! Говорю тебе, ты сошла с ума! Надейся лишь, что он не проклял тебя, иначе ни один мужчина не совершит больше с тобой священного таинства!
– Он мой отец!
Молодой жрец презрительно поджал губы.
– Значит, ты одна из этих? Тогда будь благодарна могучему Кен’ту за то, что он подарил тебе жизнь, и не тревожь его больше понапрасну. – Обойдя зал вдоль стены, подальше от блестящих осколков, он схватил ее за руку так крепко, что она вскрикнула.
– Я должна оказать ему особую услугу!
– Изыди, безумная! – Он потащил ее к двери.
Она извивалась и царапалась. Он схватил ее за вторую руку и без труда потащил к двери.
Все вышло совсем не так, как она рассчитывала. Она вышвырнула на ветер все свои сбережения и не получила взамен ничего. Ей не дадут отомстить.
– Я хочу рассказать ему про Освободителя!
– Я не сомневаюсь, что хочешь! И несомненно, у тебя наготове еще несколько пророчеств, о которых ему тоже известно. Помолись ему в тиши своей спальни, и он услышит. – Они были уже у двери. – Ступай вон! И не шатайся по этим улицам, ибо близость бога делает местных жителей дерзкими. Это не место для одиноких женщин.
С этими словами жрец вышвырнул ее из храма. Дверь за ее спиной хлопнула, и Элиэль растянулась ничком на ковре.
10
На ковре? Не на тканом ковре, а на мягкой шкуре альпаки. Она подняла голову и уставилась в весело потрескивающий в камине огонь. Она могла поклясться, что жрец вышвырнул ее на улицу, на ступени. Его слова подтверждали это. Слева от нее была кожаная кушетка… Справа – другая. Она находилась в комнате, в большой и уютной комнате.
Она испуганно застонала и приподнялась на руках. Еще в детстве она пела в королевском дворце, и потом она давала частные концерты, так что хорошо знала, как живут богатые. Однако до сих пор ей не приходилось видеть ничего, что могло бы сравниться с этим: полы из полированного дерева, застеленные мягкими шкурами, стены, уставленные книжными полками, увешанные луками, копьями и охотничьими трофеями. Крепкая, массивная мебель, обитая потемневшей от времени кожей, подобрана со вкусом. Пахло пчелиным воском, кожей и древесным дымом. Зачарованная, она поднялась на колени. Это было логово богатого, очень богатого мужчины – уютное, дружелюбное и привлекательное.
Она оглянулась в поисках двери, но увидела только темно-коричневые бархатные шторы от пола до потолка, за которыми могли скрываться и окна. В любом случае до них слишком далеко, чтобы объяснить, как она оказалась здесь. В любом случае она находилась не в той маленькой комнатке, которую видела из зала. На полке над камином стояли два золотых канделябра, золотая ваза с букетом осенних цветов… и резная хрустальная статуэтка танцовщицы. Она вскочила на ноги, не отводя от статуэтки взгляда. Та стояла чуть выше ее глаз, и в переливающемся свете канделябров казалось, что она действительно летит. Двух таких одинаковых быть не может, а она только что разбила…
– Спасибо. Она очень красива. – Голос исходил откуда-то из-за ее спины.
Только что там никого не было. Она знала, чей это голос, она знала, кто мог воссоздать танцовщицу. Ее мольба не осталась без ответа. Она обернулась, одновременно падая на колени, уткнувшись лицом в ковер, не осмеливаясь смотреть на бога без его разрешения. Сердце колотилось как безумное.
Из всех богов Муж был самым противоречивым. Творец и разрушитель, которого полагалось бояться, которым полагалось восторгаться. Как Д’мит’рий он воздвигал города, как Крак’т разрушал их. Как Падлопан он был богом болезни, как Гарвард – богом силы. Он был богом земледелия и богом войны. Как Зэц он был Смертью, как Кен’т отвечал за новую жизнь в утробе. Как Карзон он был всеми ими сразу.
Пиол Поэт много раз вставлял Мужа в свои пьесы, но как Кен’та – ни разу, хотя о Любовнике рассказывало множество красивых легенд. По большей части они являлись вариациями одной и той же трагической истории Исматон, смертной, которая зачахла и в конце концов покончила с собой, не в силах жить без его любви. Труппа Тронга никогда не ставила пьес с Кен’том среди действующих лиц.
– Замечательно красивый экземпляр, – проговорил бог; его голос уже звучал ближе. – Он дорого обошелся тебе, значит, то, что тревожит тебя, действительно серьезно. – Он хихикнул. – Тебе там удобно?
Чего она не ожидала от бога – так это хихиканья.
– Э… да, Боже. – Она чуть приподняла голову и увидела две босые ноги. Сильная рука протянулась и подняла ее. Она все опускала лицо, пока палец не приподнял ей подбородок, и она встретила его улыбку.
Раньше, пока она жила с труппой, она видела Карзона в разных его ипостасях в исполнении многих актеров – Дольма, самого Тронга, Гольфрена, мужчин из других трупп. Его всегда изображали бородатым, часто в доспехах и по возможности очень крупным. Кен’т вовсе не походил на того, каким она его себе представляла. Во-первых, он был моложе и не таким большим, хотя его руки и плечи казались достаточно мощными. У него были курчавые волосы и усы в ниолийском стиле. Он был одет в безрукавку и штаны до колен – разумеется, зеленые. По крайней мере с цветом не напутали. И все же в нем не было ни намека на божественное величие. И оглушительной, всеподавляющей сексуальности в нем она тоже не видела. Это был коренастый, жизнерадостный молодой мужчина, по-своему привлекательный, слегка надушенный мускусом и лавандой. Он ободряюще улыбался ей. Глаза его… разве вот глаза…
Она испуганно застонала и приподнялась на руках. Еще в детстве она пела в королевском дворце, и потом она давала частные концерты, так что хорошо знала, как живут богатые. Однако до сих пор ей не приходилось видеть ничего, что могло бы сравниться с этим: полы из полированного дерева, застеленные мягкими шкурами, стены, уставленные книжными полками, увешанные луками, копьями и охотничьими трофеями. Крепкая, массивная мебель, обитая потемневшей от времени кожей, подобрана со вкусом. Пахло пчелиным воском, кожей и древесным дымом. Зачарованная, она поднялась на колени. Это было логово богатого, очень богатого мужчины – уютное, дружелюбное и привлекательное.
Она оглянулась в поисках двери, но увидела только темно-коричневые бархатные шторы от пола до потолка, за которыми могли скрываться и окна. В любом случае до них слишком далеко, чтобы объяснить, как она оказалась здесь. В любом случае она находилась не в той маленькой комнатке, которую видела из зала. На полке над камином стояли два золотых канделябра, золотая ваза с букетом осенних цветов… и резная хрустальная статуэтка танцовщицы. Она вскочила на ноги, не отводя от статуэтки взгляда. Та стояла чуть выше ее глаз, и в переливающемся свете канделябров казалось, что она действительно летит. Двух таких одинаковых быть не может, а она только что разбила…
– Спасибо. Она очень красива. – Голос исходил откуда-то из-за ее спины.
Только что там никого не было. Она знала, чей это голос, она знала, кто мог воссоздать танцовщицу. Ее мольба не осталась без ответа. Она обернулась, одновременно падая на колени, уткнувшись лицом в ковер, не осмеливаясь смотреть на бога без его разрешения. Сердце колотилось как безумное.
Из всех богов Муж был самым противоречивым. Творец и разрушитель, которого полагалось бояться, которым полагалось восторгаться. Как Д’мит’рий он воздвигал города, как Крак’т разрушал их. Как Падлопан он был богом болезни, как Гарвард – богом силы. Он был богом земледелия и богом войны. Как Зэц он был Смертью, как Кен’т отвечал за новую жизнь в утробе. Как Карзон он был всеми ими сразу.
Пиол Поэт много раз вставлял Мужа в свои пьесы, но как Кен’та – ни разу, хотя о Любовнике рассказывало множество красивых легенд. По большей части они являлись вариациями одной и той же трагической истории Исматон, смертной, которая зачахла и в конце концов покончила с собой, не в силах жить без его любви. Труппа Тронга никогда не ставила пьес с Кен’том среди действующих лиц.
– Замечательно красивый экземпляр, – проговорил бог; его голос уже звучал ближе. – Он дорого обошелся тебе, значит, то, что тревожит тебя, действительно серьезно. – Он хихикнул. – Тебе там удобно?
Чего она не ожидала от бога – так это хихиканья.
– Э… да, Боже. – Она чуть приподняла голову и увидела две босые ноги. Сильная рука протянулась и подняла ее. Она все опускала лицо, пока палец не приподнял ей подбородок, и она встретила его улыбку.
Раньше, пока она жила с труппой, она видела Карзона в разных его ипостасях в исполнении многих актеров – Дольма, самого Тронга, Гольфрена, мужчин из других трупп. Его всегда изображали бородатым, часто в доспехах и по возможности очень крупным. Кен’т вовсе не походил на того, каким она его себе представляла. Во-первых, он был моложе и не таким большим, хотя его руки и плечи казались достаточно мощными. У него были курчавые волосы и усы в ниолийском стиле. Он был одет в безрукавку и штаны до колен – разумеется, зеленые. По крайней мере с цветом не напутали. И все же в нем не было ни намека на божественное величие. И оглушительной, всеподавляющей сексуальности в нем она тоже не видела. Это был коренастый, жизнерадостный молодой мужчина, по-своему привлекательный, слегка надушенный мускусом и лавандой. Он ободряюще улыбался ей. Глаза его… разве вот глаза…