Страница:
Элиэль устала от игры в слова. Обучение Д’варда хорошему джоалийскому, похоже, обещало занять больше времени, чем она ожидала. Его акцент был даже хуже, чем у ниолийца, и он забывал вещи, которые она сказала ему только что. Когда ей начинало казаться, что дела идут на лад, Д’вард выдавал бессмыслицу вроде «луковицы петь синий осторожно?».
День выдался жаркий и безветренный. В последнее время все ее ночи полны диких приключений, так что днем ей хотелось спать. Да и он тоже зевал. Элиэль отослала Д’варда в пещеру отдохнуть, и он ушел беспрекословно, двигаясь неуклюже, как старик. Там ему будет не так жарко. Она вылезла на берег и раскатала свой тюфяк в тени под деревом.
Некоторое время ее голова продолжала лихорадочно работать. Ясное дело, Порит Кротолов хочет, чтобы она ушла и забрала с собой Освободителя. Ради этого старик может заморить ее голодом. Но вообще-то чем дальше от Святилища, тем спокойнее. Может, завтра Д’вард окрепнет достаточно, чтобы отправиться в путь.
Куда?
К Тиону, конечно! Ее бог – милосердный бог. Он спас ее из тюрьмы Эльтианы и от Жнецов Зэца. И Дева помогла ей, послав сестру Ан убить Дольма Актера. Но обитель Синих сестер расположена за много вейлов отсюда, в Носокленде. Здесь, в Суссленде, роща Девы уничтожена. Значит, остается Тион. К тому же теперь, когда Дольм мертв, ничто не мешает Элиэль вернуться в труппу. Она благополучно доставит Освободителя в храм Тиона в Суссе, и Тион вознаградит ее.
Как вознаградит?
Паа, бог исцеления, был еще одной аватарой Тиона. Значит, Тион покровительствует не только красоте и искусству, но и медицине. Тион исцеляет болезни – и увечья! Элиэль заснула, мечтая о награде, которой ей хотелось бы больше всего на свете.
Ее разбудил Порит. Старый безумец был так взволнован, что гукал и пускал слюни в бороду. Он манил ее рукой и тянул за край рубахи. Элиэль недовольно протерла глаза и встала.
«Идем же! – говорил он знаками. – Идем быстро!»
Она сонно заковыляла за ним. День начинал клониться к вечеру, но воздух оставался горячим, как парное молоко. Порит забегал вперед и нетерпеливо поджидал ее.
Вскоре Элиэль сообразила, что они идут по заросшей тропе. Зелень позволяла заглядывать вперед не дальше, чем на несколько футов, но даже так идти по ней оказалось несравненно легче, чем пробираться напрямик по лесу. Должно быть, старик сам и протоптал эту тропу; кому еще ходить здесь? Огибая Святилище, тропа вела прочь от обрыва. Кротолов зашел за кусты и от нетерпения запыхтел еще громче.
Она обнаружила, что он топчется у палатки. Маленькой палатки из хорошей ткани, окрашенной в травяной цвет и из-за этого совершенно терявшейся в подлеске.
– Ой, как чудесно! – вскричала Элиэль, разволновавшись вдруг не меньше старика. – Я же слышала, как Говер Посланник звал Т’лина в свою палатку! Кто бы ни похитил трупы, он не знал про это! А ее владелец мертв, и мы можем забрать ее себе!
Большего поощрения старику явно и не требовалось. Он опустился на колени и принялся развязывать ремешки полога. Потом на карачках заполз внутрь, а Элиэль – за ним. Внутри все было, как в шатре богатея, прямо как в «Падении Таркора». Там лежало шесть или семь тюков и мешков, так что для человека места почти не оставалось. Поверх всего валялась какая-то одежда, две соломенные шляпы и пара вполне пристойных башмаков. Руки Элиэль чесались обследовать это богатство. Но она знала, что ей придется подождать, пока они не перетащат все поближе к пещере Кротолова. У Говера Посланника вполне могут быть друзья, знающие, где расположен его лагерь. И он упоминал курьера на быстром моа.
Вещи переносили в два приема. Когда они покончили с этим, Д’вард уже проснулся и сидел у первой груды перенесенного добра. Элиэль обрадовалась, увидев, что он ничего не распаковывал. Ей казалось, она вполне заслужила право сделать это сама. Его же почему-то больше интересовали сами мешки, их ремешки и пряжки. В некоторых отношениях Д’вард Освободитель был все-таки очень странным!
Элиэль начала с самого пухлого мешка, потому что он казался ей самым интересным. От остальных пахло провиантом – беконом, луком и сушеной рыбой. Первым же делом она наткнулась на бронзовое зеркало и бритву. Таргианец был чисто выбрит, значит, палатка все-таки принадлежала ему, а не Жнецу, который мог и вернуться за ней. Глаза Д’варда вспыхнули при виде этих сокровищ, и она подарила ему и то, и другое. Только мыло Элиэль оставила себе, решив, что поделится с ним позже.
Следом она достала две железные кастрюльки и отдала их Пориту – не тащить же их с собой, и потом кто, как не он, хозяин и повар? Старик радостно заахал. И наконец – чудо из чудес! Книга в кожаном переплете – сам «Филобийский Завет»!
Она ликующе улыбнулась и показала остальным.
Д’вард выхватил книгу у нее из рук.
Ей-богу, печатная книга! Кожаный переплет, золотое тиснение – прекрасная книга! Кошмары каменного века исчезли, и перед ним замаячил Ренессанс, да что там – даже Промышленная революция не казалась такой уж невероятной.
И тут в глаза ему бросилось название.
«Вурогти мигафило»! Он торопливо перелистал страницы. Язык был совершенно незнакомым, но буквы невозможно было спутать ни с чем. Имелись, конечно, кое-какие отличия, да и произношение, похоже, поменялось – «Ь», например, означало «В», как в современном греческом, – но в целом алфавит слишком походил на древнегреческий, чтобы это было случайным совпадением.
Он не обратил внимания, как Элиэль забрала у него книгу. Крейтон говорил, что ключи к переходам очень древние. Тогда Эдвард не придал этому надлежащего значения. Земля изобретала паровые машины, монгольфьеры, аэропланы и забывала древнюю мудрость шаманов и колдунов-целителей. Должно быть, люди тысячелетиями странствовали из мира в мир. Не так много людей, но достаточно для того, чтобы создать расу или воздействовать на культуру. Они не могли брать с собой ничего – ни инструментов, ни домашних животных, ни даже зубных пломб, – но знания оставались с ними.
Кто-то принес искусство письма с Земли в Соседство… или кто-то принес искусство письма из Соседства на Землю. Считалось, что греки заимствовали алфавит у финикийцев и лишь усовершенствовали его, но, возможно, и те, и другие получили его извне. Греческий алфавит дал начало латинскому, кириллице и многим другим. Язык Элиэль записывался еще одной разновидностью древнегреческого алфавита.
Что еще? Кто еще путешествовал между мирами? Ну например, – Эдвард пожалел, что не с кем поспорить на эту тему, – Прометей, похитивший огонь у богов. Он тоже мог быть легендой, сохранившейся от какого-то путешественника между мирами. Вероятно, так можно объяснить мифы о загадочных исчезновениях или еще более загадочных появлениях людей. Представьте себе мужчину или женщину, выныривающих из ниоткуда в разгар друидского ритуала в Стоунхендже, – неужели пришельца не провозгласят богом?
Радостно взвизгнув, Элиэль нашла свое имя в стихе, выделенном кем-то в тексте. Она показала его Эдварду. Он улыбнулся и кивнул, но сам лихорадочно обдумывал новый подход к истории человечества.
49
Ближе к вечеру он почувствовал себя гораздо крепче. С посильной помощью Порита Элиэль поставила палатку в густых кустах на восточном берегу ручья. Она надеялась, что рыщущие по лесу Жнецы поленятся лезть через овраг. Старый отшельник так обрадовался возможности получить свое жилье обратно, что сделался почти радушным. На закате они втроем устроили торжественное пиршество у входа в пещеру.
К Эдварду быстро возвращался аппетит. Правда, его начала мучить зубная боль. Интересно, как здесь с дантистами? Мышцы и суставы отходили от ушибов и судорог, так что он передвигался уже не как столетний старец. Позже он в первый раз выбрался на берег, и Элиэль отвела его к обрыву.
Солнце только что зашло. Вид был превосходный. Головокружительный каньон с обрушивающимся в него водопадом, множество маленьких белых крестьянских домиков на противоположном берегу, как бы расставленных рукой художника. Каждый домик был окружен высокими тенистыми деревьями и перистыми растениями, похожими на застывшие зеленые фонтаны. На заднем плане тянулись возделанные поля, а еще дальше поднимались к небу зубастые горы. Страна была плодородной и процветающей. Климат – тропический или субтропический: солнце в полдень стояло прямо над головой. Здесь более влажно, чем в Кении, где он родился, решил Эдвард, и, возможно, ниже по отношению к уровню моря. Впрочем, он мерил земными мерками и вполне мог ошибаться. На западе чернел пилообразный силуэт горных хребтов. На востоке багровым золотом сияли снежные вершины. Некоторые на вид не уступали Альпам. Еще один хребет высился за лесом, на опушке которого они стояли. Сама долина шириной примерно равнялась Миттельланду под Лозанной. Река же казалась больше Рейна – самой громадной из до сих пор виденных им рек.
Сделав рукой широкий жест, Элиэль объяснила, что все это называется Как-То-Там-Сусс. Возможно, это то, что Крейтон называл Сусслендом. Когда Эдвард спросил названия перевалов на севере и на юге, они оба оказались Еще-Как-То-Суссами. Река была И-Еще-Одним-Суссом, равно как и маленький городок в стороне. Ему предстояло много учиться.
При всем при том город выглядел многообещающе. Блики отраженного света имели какое-то отношение к еще одному богу, Тиону, – похоже, доброму богу. Приятно узнать, что не все боги несут ужас! Обнаружив, что Элиэль отличается строгими религиозными убеждениями, Эдвард решил быть с ней поосторожнее во всем, что касалось богов.
Она сообщила, что завтра отведет его в город Как-Там-Сусс. Ну что ж, с этим он справится. Пять миль или что-то вроде этого… Потом он спросил ее жестами, как они попадут на ту сторону каньона, и узнал, что придется сделать крюк к востоку, в Маганот. Продолжая думать по-английски, Эдвард перевел это как деревня Нот… Нотем? Ноттинг? Нотби?
– Магатогвал, – объяснила девочка, махнув рукой в другую сторону. – Магаламе, Магайот.
Он ткнул себе под ноги.
– Как имя?
– Ратаруат.
«Рата», должно быть, еще одна географическая приставка, означающая «лес», или «селение меньше деревни», или «старые развалины, никто здесь больше не живет». «Руат»? Название звучало знакомо, но его память была перегружена информацией, и он не мог найти нужного раздела.
Они посидели еще немного молча, пока на небо высыпали звезды. В деревьях по-чужому непривычно щебетали птицы. Время от времени у Эдварда громко бурчало в животе, отчего Элиэль начинала хихикать. Потом она запела. Слов он не понимал, но мелодия была хороша. Эта девочка, похоже, здорово умеет петь.
Да и внешность у нее славная, хотя и далекая от классических канонов красоты: вздернутый нос и скорее курчавые, чем вьющиеся, волосы. Еще ее отличали живая улыбка и восхитительная самоуверенность. Он подозревал, что для своего возраста девочка не вышла ростом, но, возможно, местное население вообще не соответствовало европейским стандартам двадцатого столетия. Интересно, что с ее ногой? Рахит? В таком климате? Вряд ли!
Песня закончилась. Певица покосилась на публику – какова будет реакция? Эдвард похлопал, не зная точно, таковы ли здешние знаки одобрения. Оказалось, таковы: она поклонилась. Повинуясь импульсу, он улыбнулся и пожал ей руку. Девочка вспыхнула. Эдвард быстро отпустил ее, приписав это сценическим способностям мисс Элиэль. Впрочем, она уже достаточно взрослая для романтических переживаний. Он не имел ни малейшей склонности к растлению малолетних. Лет через пять-шесть… там посмотрим.
Пять или шесть лет? Пять или шесть дней назад он переправлялся через Ла-Манш на пароме. А теперь ему, похоже, всю оставшуюся жизнь придется провести в неизвестном мире, более экзотичном, чем все то, что могло прийти в голову Хаггарду или Киплингу.
Огромная зеленая луна, Трумб, исчезла. Маленькая светлая точка над закатным горизонтом называлась Иш – так сказала Элиэль. Потом девочка встрепенулась и показала на желтую звезду поярче. Это был Кирб’л. Судя по всему, увидеть Кирб’л считалось здесь честью или добрым знаком, или еще чем-то в этом роде. Кирб’л Тион, сказала девочка и махнула рукой в сторону города, Сусса.
Опять эти боги! Чтобы сменить тему, Эдвард спросил ее о доме и родителях. Она ушла от ответа и сама спросила его о том же. Они все еще объяснялись, по-детски лопоча и жестикулируя, и это могло перерасти в дурную привычку. Он решил дать себе еще один день, после чего настаивать на использовании верной грамматики.
Звезды сияли с обычной для тропиков яркостью. Эдвард различил низко над горами Большую Медведицу, а над ней – Арктур. Он спросил у Элиэль названия, и снова она уклонилась от ответа. Она никогда не признается в том, что не знает чего-то. Он подумал, какие еще планеты обращаются вокруг этого солнца, но не стал утомлять ее расспросами. Да он все равно бы не понял ответа. Он нашел Вегу и Южный Крест, потом повернулся и посмотрел вдоль оврага, прорезавшего просвет в стене деревьев. Там висел Кентавр, которого отец показывал ему, когда ему исполнилось всего…
Эдвард издал возглас изумления, заставивший Элиэль подпрыгнуть. Но это невозможно! Ведь это же земные созвездия!
Еще засыпая, Эдвард понял, что попал в беду. Его прихватило где-то за полночь. Стараясь не разбудить девочку, он выполз из палатки.
Не пить воду… но если ему придется провести в Соседстве остаток жизни, ему придется пить, а его внутренностям – освоиться с местными микробами. Он и раньше цеплял обычные для путешественников заболевания во Франции и в Германии и выжил. Но с инопланетными видами дела еще не имел. Чего бы ему сейчас не помешало – так это хорошей дозы кодеина. Без этого он, вполне вероятно, может свалиться с холерой.
К утру у него начался жар.
О том, чтобы выходить в этот день, не было и речи. Эдвард с трудом выбирался из палатки или заползал в нее, но в основном оставался снаружи. Он пытался успокоить Элиэль, но у него не хватало сил на объяснения. Девочка злилась, печалилась и молилась. Она притащила Эдварду напиться и сварила жидкий суп, который ему иногда удавалось есть понемногу. Ее заботливость была очень трогательной. Элиэль выказывала замечательное терпение, отгоняя от него мух. Правда, она очень переживала, что пришлось прервать уроки языка. Назавтра поправлюсь, думал Эдвард.
На следующий день жар усилился, и дело приняло опасный оборот. В первую четверть в Фэллоу он ухитрился подцепить все известные медицине детские болезни, к которым любому рожденному в Англии мальчишке полагалось бы иметь стойкий иммунитет. Его друзей в Ньягате все эти кори, свинки и скарлатины скорее всего убили бы. Все же он унаследовал способность сопротивляться английским болезням, да и организм его был покрепче, чем у большинства белых англичан. Но к Соседству он оказался совершенно не готов.
Эдвард то впадал в забытье, то вновь приходил в сознание. Он не хотел умирать здесь, так далеко от дома и всех, кого знал. Но где его дом? Не в Фэллоу. Не в Ньягате. Уж конечно, не у святоши Роли в Кенсингтоне. Вот потеха: ускользнуть из рук палача только затем, чтобы сдохнуть от лихорадки в чужом мире. Ох, Алиса, Алиса! Возможно, повернись все по-другому, он пал бы от немецкой пули, но и в этом было бы больше достоинства. Кажется, у Уэллса марсиане вымерли от земных микробов…
Маленькая Элиэль пребывала в растерянности, не зная, что делать. Он пытался сказать ей, что она и так делает все возможное, но не мог вспомнить ни слова из ее языка. Александр Великий мечтал покорять новые миры. Они тебя, Алекс, и убили.
О, отважный новый мир! Затерянный мир.
Он не хотел умирать.
Весь следующий день Эдвард становился слабее и слабее. Девочка приносила ему питье, смывала пот и держала его за руку. Он был ей несказанно благодарен, но не мог произнести ни слова. Эдвард слышал, как она бранила старого отшельника. Он пытался сказать ей, чтобы она бросила его и шла домой, к родителям. Бедная девочка не понимала английского. Королевского языка…
Огромный новый мир. Он умирает, так и не увидев ничего. А он так хотел найти Олимп и поговорить с людьми, знавшими отца.
К нему приходил Крейтон, он не знал, в бреду или наяву, и говорил о чужаках.
Приходил полный скорби мистер Гудфеллоу.
– Я ничего не могу поделать, Эдвард, – говорил он, комкая в руке свою бобровую шапку. – У меня нет здесь никаких полномочий.
Почему эта девочка все еще крутится вокруг него? У нее-то какой интерес в Эдварде? Право, очень забавно смотреть, как она управляется с этим старым Беном Ганном. Какой у нас сегодня день?
Этой ночью – которой по счету, он уже не помнил – джунгли содрогались от чудовищной грозы. А он вел бредовый спор с инспектором Лизердейлом, пытаясь убедить его, что чудеса происходят и в наши дни. Приходил бедный Волынка Боджли и заговаривал с ним о «Затерянном мире», спрашивая, чем закончилась книга.
Потом он оказался в тюрьме, где объяснял врачу, что его сломанная нога исцелена местным божеством из времен древних саксов.
Элиэль снова молилась.
– От этого все равно никакого толку! – упрямо повторял Эдвард, жалея, что девочка не понимает его.
– Ну, старина, этого никогда не знаешь наверняка, – говорил Крейтон. – Будем надеяться только, что никто нас не слышал. Я же говорил тебе, что они не боги, хотя ведут себя именно так. Но даже если кто и слышал, они не все чудовища.
– Ты поклонился от меня Руату? – спрашивал мистер Гудфеллоу.
Жар спал этой ночью. К утру Эдвард пришел в сознание, хотя был слаб, как новорожденный младенец. Он смотрел на лучи рассвета, пробивающиеся сквозь листву, и дышал свежим ароматом умытого мира. Он был счастлив уже тому, что жив.
Он надеялся остаться живым и дальше, хотя ясно было, что это не так-то просто. Дневной свет принес с собой облегчение. Где-то ночью, в бреду, он сообразил-таки, кто такой неприятель и почему Служба называет его Палатой.
Палата Ужасов, разумеется.
Молодость брала свое. Эдвард быстро выздоравливал. Только вчера еще он метался в безумном бреду, а сегодня уже сидел, пытаясь побриться нетвердой рукой. В этот же день Эдвард снова принялся за изучение языка. На следующий осилил короткие прогулки.
Порит припрятал большую часть провианта. Элиэль кричала и угрожала до тех пор, пока он не достал его. Ей нужна была еда для Д’варда – пусть набирается сил.
Ликуя, девочка показала ему строки «Филобийского Завета», где упоминалась она и где значилось его имя. В нескольких местах он именовался титулом, который Элиэль даже не пыталась перевести, но который, должно быть, означал «Освободитель» – Крейтон говорил ему об этом. Один раз Эдвард упоминался как сын человека по имени… Не самая удачная попытка приспособить к местному языку имя, несомненно уникальное в Соседстве. Впрочем, и этого оказалось достаточно, чтобы принести смерть родителям.
Эдвард знал, что Элиэль таит от него какие-то секреты. Когда хотела, она неплохо понимала его пиджин, дополняемый жестами. Как только он задавал неуместные, на ее взгляд, вопросы, на которые она предпочитала не отвечать, его речь почему-то сразу же становилась совершенно непонятной для нее и оставалась такой до тех пор, пока она не меняла тему.
Девочке не терпелось уйти отсюда. Эдвард предложил ей идти вперед, но она отказалась, за что он был ей очень благодарен. Он был обязан ей жизнью, но решиться на переход протяженностью в несколько дней, не восстановив силы, означало угрозу нового кризиса. Он попытался растолковать это ей.
Элиэль смогла объяснить причину спешки – у нее где-то были друзья, которые могли скоро уехать. Эдвард пообещал: он задержится здесь еще на день, стараясь гулять побольше для восстановления сил. Послезавтра они отправятся в путь.
К Эдварду быстро возвращался аппетит. Правда, его начала мучить зубная боль. Интересно, как здесь с дантистами? Мышцы и суставы отходили от ушибов и судорог, так что он передвигался уже не как столетний старец. Позже он в первый раз выбрался на берег, и Элиэль отвела его к обрыву.
Солнце только что зашло. Вид был превосходный. Головокружительный каньон с обрушивающимся в него водопадом, множество маленьких белых крестьянских домиков на противоположном берегу, как бы расставленных рукой художника. Каждый домик был окружен высокими тенистыми деревьями и перистыми растениями, похожими на застывшие зеленые фонтаны. На заднем плане тянулись возделанные поля, а еще дальше поднимались к небу зубастые горы. Страна была плодородной и процветающей. Климат – тропический или субтропический: солнце в полдень стояло прямо над головой. Здесь более влажно, чем в Кении, где он родился, решил Эдвард, и, возможно, ниже по отношению к уровню моря. Впрочем, он мерил земными мерками и вполне мог ошибаться. На западе чернел пилообразный силуэт горных хребтов. На востоке багровым золотом сияли снежные вершины. Некоторые на вид не уступали Альпам. Еще один хребет высился за лесом, на опушке которого они стояли. Сама долина шириной примерно равнялась Миттельланду под Лозанной. Река же казалась больше Рейна – самой громадной из до сих пор виденных им рек.
Сделав рукой широкий жест, Элиэль объяснила, что все это называется Как-То-Там-Сусс. Возможно, это то, что Крейтон называл Сусслендом. Когда Эдвард спросил названия перевалов на севере и на юге, они оба оказались Еще-Как-То-Суссами. Река была И-Еще-Одним-Суссом, равно как и маленький городок в стороне. Ему предстояло много учиться.
При всем при том город выглядел многообещающе. Блики отраженного света имели какое-то отношение к еще одному богу, Тиону, – похоже, доброму богу. Приятно узнать, что не все боги несут ужас! Обнаружив, что Элиэль отличается строгими религиозными убеждениями, Эдвард решил быть с ней поосторожнее во всем, что касалось богов.
Она сообщила, что завтра отведет его в город Как-Там-Сусс. Ну что ж, с этим он справится. Пять миль или что-то вроде этого… Потом он спросил ее жестами, как они попадут на ту сторону каньона, и узнал, что придется сделать крюк к востоку, в Маганот. Продолжая думать по-английски, Эдвард перевел это как деревня Нот… Нотем? Ноттинг? Нотби?
– Магатогвал, – объяснила девочка, махнув рукой в другую сторону. – Магаламе, Магайот.
Он ткнул себе под ноги.
– Как имя?
– Ратаруат.
«Рата», должно быть, еще одна географическая приставка, означающая «лес», или «селение меньше деревни», или «старые развалины, никто здесь больше не живет». «Руат»? Название звучало знакомо, но его память была перегружена информацией, и он не мог найти нужного раздела.
Они посидели еще немного молча, пока на небо высыпали звезды. В деревьях по-чужому непривычно щебетали птицы. Время от времени у Эдварда громко бурчало в животе, отчего Элиэль начинала хихикать. Потом она запела. Слов он не понимал, но мелодия была хороша. Эта девочка, похоже, здорово умеет петь.
Да и внешность у нее славная, хотя и далекая от классических канонов красоты: вздернутый нос и скорее курчавые, чем вьющиеся, волосы. Еще ее отличали живая улыбка и восхитительная самоуверенность. Он подозревал, что для своего возраста девочка не вышла ростом, но, возможно, местное население вообще не соответствовало европейским стандартам двадцатого столетия. Интересно, что с ее ногой? Рахит? В таком климате? Вряд ли!
Песня закончилась. Певица покосилась на публику – какова будет реакция? Эдвард похлопал, не зная точно, таковы ли здешние знаки одобрения. Оказалось, таковы: она поклонилась. Повинуясь импульсу, он улыбнулся и пожал ей руку. Девочка вспыхнула. Эдвард быстро отпустил ее, приписав это сценическим способностям мисс Элиэль. Впрочем, она уже достаточно взрослая для романтических переживаний. Он не имел ни малейшей склонности к растлению малолетних. Лет через пять-шесть… там посмотрим.
Пять или шесть лет? Пять или шесть дней назад он переправлялся через Ла-Манш на пароме. А теперь ему, похоже, всю оставшуюся жизнь придется провести в неизвестном мире, более экзотичном, чем все то, что могло прийти в голову Хаггарду или Киплингу.
Огромная зеленая луна, Трумб, исчезла. Маленькая светлая точка над закатным горизонтом называлась Иш – так сказала Элиэль. Потом девочка встрепенулась и показала на желтую звезду поярче. Это был Кирб’л. Судя по всему, увидеть Кирб’л считалось здесь честью или добрым знаком, или еще чем-то в этом роде. Кирб’л Тион, сказала девочка и махнула рукой в сторону города, Сусса.
Опять эти боги! Чтобы сменить тему, Эдвард спросил ее о доме и родителях. Она ушла от ответа и сама спросила его о том же. Они все еще объяснялись, по-детски лопоча и жестикулируя, и это могло перерасти в дурную привычку. Он решил дать себе еще один день, после чего настаивать на использовании верной грамматики.
Звезды сияли с обычной для тропиков яркостью. Эдвард различил низко над горами Большую Медведицу, а над ней – Арктур. Он спросил у Элиэль названия, и снова она уклонилась от ответа. Она никогда не признается в том, что не знает чего-то. Он подумал, какие еще планеты обращаются вокруг этого солнца, но не стал утомлять ее расспросами. Да он все равно бы не понял ответа. Он нашел Вегу и Южный Крест, потом повернулся и посмотрел вдоль оврага, прорезавшего просвет в стене деревьев. Там висел Кентавр, которого отец показывал ему, когда ему исполнилось всего…
Эдвард издал возглас изумления, заставивший Элиэль подпрыгнуть. Но это невозможно! Ведь это же земные созвездия!
Еще засыпая, Эдвард понял, что попал в беду. Его прихватило где-то за полночь. Стараясь не разбудить девочку, он выполз из палатки.
Не пить воду… но если ему придется провести в Соседстве остаток жизни, ему придется пить, а его внутренностям – освоиться с местными микробами. Он и раньше цеплял обычные для путешественников заболевания во Франции и в Германии и выжил. Но с инопланетными видами дела еще не имел. Чего бы ему сейчас не помешало – так это хорошей дозы кодеина. Без этого он, вполне вероятно, может свалиться с холерой.
К утру у него начался жар.
О том, чтобы выходить в этот день, не было и речи. Эдвард с трудом выбирался из палатки или заползал в нее, но в основном оставался снаружи. Он пытался успокоить Элиэль, но у него не хватало сил на объяснения. Девочка злилась, печалилась и молилась. Она притащила Эдварду напиться и сварила жидкий суп, который ему иногда удавалось есть понемногу. Ее заботливость была очень трогательной. Элиэль выказывала замечательное терпение, отгоняя от него мух. Правда, она очень переживала, что пришлось прервать уроки языка. Назавтра поправлюсь, думал Эдвард.
На следующий день жар усилился, и дело приняло опасный оборот. В первую четверть в Фэллоу он ухитрился подцепить все известные медицине детские болезни, к которым любому рожденному в Англии мальчишке полагалось бы иметь стойкий иммунитет. Его друзей в Ньягате все эти кори, свинки и скарлатины скорее всего убили бы. Все же он унаследовал способность сопротивляться английским болезням, да и организм его был покрепче, чем у большинства белых англичан. Но к Соседству он оказался совершенно не готов.
Эдвард то впадал в забытье, то вновь приходил в сознание. Он не хотел умирать здесь, так далеко от дома и всех, кого знал. Но где его дом? Не в Фэллоу. Не в Ньягате. Уж конечно, не у святоши Роли в Кенсингтоне. Вот потеха: ускользнуть из рук палача только затем, чтобы сдохнуть от лихорадки в чужом мире. Ох, Алиса, Алиса! Возможно, повернись все по-другому, он пал бы от немецкой пули, но и в этом было бы больше достоинства. Кажется, у Уэллса марсиане вымерли от земных микробов…
Маленькая Элиэль пребывала в растерянности, не зная, что делать. Он пытался сказать ей, что она и так делает все возможное, но не мог вспомнить ни слова из ее языка. Александр Великий мечтал покорять новые миры. Они тебя, Алекс, и убили.
О, отважный новый мир! Затерянный мир.
Он не хотел умирать.
Весь следующий день Эдвард становился слабее и слабее. Девочка приносила ему питье, смывала пот и держала его за руку. Он был ей несказанно благодарен, но не мог произнести ни слова. Эдвард слышал, как она бранила старого отшельника. Он пытался сказать ей, чтобы она бросила его и шла домой, к родителям. Бедная девочка не понимала английского. Королевского языка…
Огромный новый мир. Он умирает, так и не увидев ничего. А он так хотел найти Олимп и поговорить с людьми, знавшими отца.
К нему приходил Крейтон, он не знал, в бреду или наяву, и говорил о чужаках.
Приходил полный скорби мистер Гудфеллоу.
– Я ничего не могу поделать, Эдвард, – говорил он, комкая в руке свою бобровую шапку. – У меня нет здесь никаких полномочий.
Почему эта девочка все еще крутится вокруг него? У нее-то какой интерес в Эдварде? Право, очень забавно смотреть, как она управляется с этим старым Беном Ганном. Какой у нас сегодня день?
Этой ночью – которой по счету, он уже не помнил – джунгли содрогались от чудовищной грозы. А он вел бредовый спор с инспектором Лизердейлом, пытаясь убедить его, что чудеса происходят и в наши дни. Приходил бедный Волынка Боджли и заговаривал с ним о «Затерянном мире», спрашивая, чем закончилась книга.
Потом он оказался в тюрьме, где объяснял врачу, что его сломанная нога исцелена местным божеством из времен древних саксов.
Элиэль снова молилась.
– От этого все равно никакого толку! – упрямо повторял Эдвард, жалея, что девочка не понимает его.
– Ну, старина, этого никогда не знаешь наверняка, – говорил Крейтон. – Будем надеяться только, что никто нас не слышал. Я же говорил тебе, что они не боги, хотя ведут себя именно так. Но даже если кто и слышал, они не все чудовища.
– Ты поклонился от меня Руату? – спрашивал мистер Гудфеллоу.
Жар спал этой ночью. К утру Эдвард пришел в сознание, хотя был слаб, как новорожденный младенец. Он смотрел на лучи рассвета, пробивающиеся сквозь листву, и дышал свежим ароматом умытого мира. Он был счастлив уже тому, что жив.
Он надеялся остаться живым и дальше, хотя ясно было, что это не так-то просто. Дневной свет принес с собой облегчение. Где-то ночью, в бреду, он сообразил-таки, кто такой неприятель и почему Служба называет его Палатой.
Палата Ужасов, разумеется.
Молодость брала свое. Эдвард быстро выздоравливал. Только вчера еще он метался в безумном бреду, а сегодня уже сидел, пытаясь побриться нетвердой рукой. В этот же день Эдвард снова принялся за изучение языка. На следующий осилил короткие прогулки.
Порит припрятал большую часть провианта. Элиэль кричала и угрожала до тех пор, пока он не достал его. Ей нужна была еда для Д’варда – пусть набирается сил.
Ликуя, девочка показала ему строки «Филобийского Завета», где упоминалась она и где значилось его имя. В нескольких местах он именовался титулом, который Элиэль даже не пыталась перевести, но который, должно быть, означал «Освободитель» – Крейтон говорил ему об этом. Один раз Эдвард упоминался как сын человека по имени… Не самая удачная попытка приспособить к местному языку имя, несомненно уникальное в Соседстве. Впрочем, и этого оказалось достаточно, чтобы принести смерть родителям.
Эдвард знал, что Элиэль таит от него какие-то секреты. Когда хотела, она неплохо понимала его пиджин, дополняемый жестами. Как только он задавал неуместные, на ее взгляд, вопросы, на которые она предпочитала не отвечать, его речь почему-то сразу же становилась совершенно непонятной для нее и оставалась такой до тех пор, пока она не меняла тему.
Девочке не терпелось уйти отсюда. Эдвард предложил ей идти вперед, но она отказалась, за что он был ей очень благодарен. Он был обязан ей жизнью, но решиться на переход протяженностью в несколько дней, не восстановив силы, означало угрозу нового кризиса. Он попытался растолковать это ей.
Элиэль смогла объяснить причину спешки – у нее где-то были друзья, которые могли скоро уехать. Эдвард пообещал: он задержится здесь еще на день, стараясь гулять побольше для восстановления сил. Послезавтра они отправятся в путь.
50
На следующее утро Элиэль прошлась с Эдвардом на восток вдоль обрыва. Тяжело опираясь на посох сестры Ан, он мужественно дотащился до начала возделанных полей. Прежде чем отправиться в обратный путь, пришлось сделать передышку. Они одолели не больше двух миль, но Эдвард совершенно вымотался. Поэтому всю вторую половину дня он проспал.
Элиэль лежала на траве, отгоняла мух и гадала, как выступила Утиам в «Полемике Иронфейба». А остальные в своих сольных номерах? Интересно, как там сыграл Гим на своей арфе? Получил ли он золотую розу за красоту? То-то он смутится!
Еще она полистала «Филобийский Завет». Все это было совершенно непонятно. Элиэль нашла четыре упоминания о ней, о которых говорил Говер Посланник. С этим было проще, он пометил их в книге. Последовательность вряд ли много значила.
Стих 368. Важный стих, именно в нем говорилось о мытье и одевании. В стихе 401 Элиэль отводила «его» к отшельнику на исцеление. «Он» означало, несомненно, Д’варда.
Стих 475: «До начала Празднеств придет Элиэль в Суссленд с дочерью Ирепит. Миньон Зэца выследит Освободителя, но призовут его к покаянию». Ладно, это они уже сделали. Какой смысл в пророчестве после того, как ты его исполнила?
Единственное пророчество, касавшееся Элиэль, которого она до сих пор не исполнила, находилось в самом конце книги. Всего в книге было 1102 стиха, а она упоминалась в стихе под номером 1098: «Страшен суд Освободителя, низко падут недостойные от слов его. Кроток он и не скор на гнев. Приношения отвергнет он, от почестей откажется. И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым, но пробудят его мертвые».
Какой еще принц? Каким таким искушением? Большинство пророчеств было вроде этих – все они говорили о чем-то, только неясно, о чем. Вроде стиха 114: «И замыслят люди недоброе под священной горой. И свершат служители одного работу многих. И пошлют они к Д’варду, уста их сулят сладость. Слаще роз голоса их, слаще нектара, что манит алмаз-муху. Словом друга завлечен он на погибель, песней друга брошен в легионы смерти».
В книге отдельно говорилось о Д’варде и отдельно – об Освободителе, и ни разу не говорилось о том, что это один человек. Как не говорилось и о том, кого и от чего он должен освободить. Возможно, и Элиэль тоже упоминается там под другими именами.
Суссиане очень любят освободителей. Так, в этом году они ставили «Трагедию Трастоса» про Далтоса-Освободителя, героя древности, который предал смерти Трастоса Тирана, своего отца, и принес в Суссленд демократию. Это была замечательная трагедия, в ней участвовало много богов и богинь. Она понравится в Суссе. На Празднествах она запросто получит розу за лучшую пьесу… Вот только… Дольм Актер исполнял главные роли и в трагедии, и в комедии! Дольм Актер убит мечом сестры Ан. Ладно, Дольма мог бы заменить К’линпор, но тогда К’линпора придется заменять Гольфреном, а из Гольфрена актер, как из пня.
Сегодня шеядень, значит. Празднества закончатся завтра. Элиэль не хотелось думать об этом. Обычно труппа оставалась в Суссе и после Празднеств. Труппе-победительнице позволялось бесплатно играть в храмовом амфитеатре, и многие горожане приходили посмотреть выигравший спектакль. Часто эти представления приносили им больше денег, чем все остальные за год. Но без Дольма им не поставить ни «Варилианца», ни «Трастоса», только комедии масок. А если они не завоюют розу, им не разрешат играть в амфитеатре.
Иными словами, труппа Тронга скорее всего уедет на следующий же день, пяткадень, и вряд ли Д’вард попадет в Сусс до этого срока. А стоит труппе пересечь Монпасский перевал, и она может оказаться где угодно в Джоалленде.
Элиэль может вообще не дойти с ним до Сусса, ведь у нее нет денег заплатить пошлину при входе на мост в Нотби.
Вот! Она перевернула страницу «Завета» – вот еще раз встретилось имя Д’варда.
«И станет Д’вард Тионом. Вдохновит он короля, завоюет души людей. И станет Д’вард отвагой».
Во имя Тиона, что это все значит? Она не нашла ни намека на то, что это имеет отношение к Освободителю. Что за невнятица! Ладно, по крайней мере это доказывает, что она правильно поступит, если отведет Д’варда в храм Тиона.
Элиэль лежала на траве, отгоняла мух и гадала, как выступила Утиам в «Полемике Иронфейба». А остальные в своих сольных номерах? Интересно, как там сыграл Гим на своей арфе? Получил ли он золотую розу за красоту? То-то он смутится!
Еще она полистала «Филобийский Завет». Все это было совершенно непонятно. Элиэль нашла четыре упоминания о ней, о которых говорил Говер Посланник. С этим было проще, он пометил их в книге. Последовательность вряд ли много значила.
Стих 368. Важный стих, именно в нем говорилось о мытье и одевании. В стихе 401 Элиэль отводила «его» к отшельнику на исцеление. «Он» означало, несомненно, Д’варда.
Стих 475: «До начала Празднеств придет Элиэль в Суссленд с дочерью Ирепит. Миньон Зэца выследит Освободителя, но призовут его к покаянию». Ладно, это они уже сделали. Какой смысл в пророчестве после того, как ты его исполнила?
Единственное пророчество, касавшееся Элиэль, которого она до сих пор не исполнила, находилось в самом конце книги. Всего в книге было 1102 стиха, а она упоминалась в стихе под номером 1098: «Страшен суд Освободителя, низко падут недостойные от слов его. Кроток он и не скор на гнев. Приношения отвергнет он, от почестей откажется. И станет Элиэль первым искушением, а принц – вторым, но пробудят его мертвые».
Какой еще принц? Каким таким искушением? Большинство пророчеств было вроде этих – все они говорили о чем-то, только неясно, о чем. Вроде стиха 114: «И замыслят люди недоброе под священной горой. И свершат служители одного работу многих. И пошлют они к Д’варду, уста их сулят сладость. Слаще роз голоса их, слаще нектара, что манит алмаз-муху. Словом друга завлечен он на погибель, песней друга брошен в легионы смерти».
В книге отдельно говорилось о Д’варде и отдельно – об Освободителе, и ни разу не говорилось о том, что это один человек. Как не говорилось и о том, кого и от чего он должен освободить. Возможно, и Элиэль тоже упоминается там под другими именами.
Суссиане очень любят освободителей. Так, в этом году они ставили «Трагедию Трастоса» про Далтоса-Освободителя, героя древности, который предал смерти Трастоса Тирана, своего отца, и принес в Суссленд демократию. Это была замечательная трагедия, в ней участвовало много богов и богинь. Она понравится в Суссе. На Празднествах она запросто получит розу за лучшую пьесу… Вот только… Дольм Актер исполнял главные роли и в трагедии, и в комедии! Дольм Актер убит мечом сестры Ан. Ладно, Дольма мог бы заменить К’линпор, но тогда К’линпора придется заменять Гольфреном, а из Гольфрена актер, как из пня.
Сегодня шеядень, значит. Празднества закончатся завтра. Элиэль не хотелось думать об этом. Обычно труппа оставалась в Суссе и после Празднеств. Труппе-победительнице позволялось бесплатно играть в храмовом амфитеатре, и многие горожане приходили посмотреть выигравший спектакль. Часто эти представления приносили им больше денег, чем все остальные за год. Но без Дольма им не поставить ни «Варилианца», ни «Трастоса», только комедии масок. А если они не завоюют розу, им не разрешат играть в амфитеатре.
Иными словами, труппа Тронга скорее всего уедет на следующий же день, пяткадень, и вряд ли Д’вард попадет в Сусс до этого срока. А стоит труппе пересечь Монпасский перевал, и она может оказаться где угодно в Джоалленде.
Элиэль может вообще не дойти с ним до Сусса, ведь у нее нет денег заплатить пошлину при входе на мост в Нотби.
Вот! Она перевернула страницу «Завета» – вот еще раз встретилось имя Д’варда.
«И станет Д’вард Тионом. Вдохновит он короля, завоюет души людей. И станет Д’вард отвагой».
Во имя Тиона, что это все значит? Она не нашла ни намека на то, что это имеет отношение к Освободителю. Что за невнятица! Ладно, по крайней мере это доказывает, что она правильно поступит, если отведет Д’варда в храм Тиона.
51
Они собирались выйти на заре следующего дня, чтобы до жары уйти подальше. Эдвард представления не имел, какие опасности поджидают его в мире: работорговцы, банды журналистов или рыцари в латах, вызывающие случайных прохожих на поединок? Придется во всем положиться на Элиэль – пусть ведет его в безопасное место или куда там она собирается его вести. Совершенно очевидно, что у нее имелись какие-то планы, и они требовали серьезной подготовки и долгих споров со старым Поритом.
Какими бы ни были эти планы, ему придется следовать им. Не может же он провести остаток дней в палатке среди джунглей, тем более когда идет война, в которой должен сражаться и он.
Судя по одежде, позаимствованной в багаже покойного Говера, обыкновенное одеяние в Суссленде состояло из серой рубахи с яркой вышивкой на груди или плечевых лямках. Элиэль добавила к такой рубахе свою импровизацию. На груди она нашила похожий на солнце кусочек белой ткани, вырезанный из мешка для муки. Чуть ниже, по сторонам вышила зеленый молот и красный перечеркнутый круг, а еще пониже, но ближе друг к другу – желтый треугольник и синюю звезду. Цвета были очень важны – не найдя ничего зеленого для молота, она не пожалела куска драгоценной палатки. Это охранительное творчество предназначалось Эдварду. Он решил, что любое произведение, настолько лишенное смысла, должно быть очень святым.
Какими бы ни были эти планы, ему придется следовать им. Не может же он провести остаток дней в палатке среди джунглей, тем более когда идет война, в которой должен сражаться и он.
Судя по одежде, позаимствованной в багаже покойного Говера, обыкновенное одеяние в Суссленде состояло из серой рубахи с яркой вышивкой на груди или плечевых лямках. Элиэль добавила к такой рубахе свою импровизацию. На груди она нашила похожий на солнце кусочек белой ткани, вырезанный из мешка для муки. Чуть ниже, по сторонам вышила зеленый молот и красный перечеркнутый круг, а еще пониже, но ближе друг к другу – желтый треугольник и синюю звезду. Цвета были очень важны – не найдя ничего зеленого для молота, она не пожалела куска драгоценной палатки. Это охранительное творчество предназначалось Эдварду. Он решил, что любое произведение, настолько лишенное смысла, должно быть очень святым.