– И сколько же ты, княже, на Руси-то не был? – расспрашивал Толча, угощаясь золотым венгерским вином.
– Десять лет ровно, добрый человек! – отвечал князь, и стало ясно, почему в его русской речи звучит иноземный призвук. – Уехал отроком, семнадцати не было, там вырос, там и женился. Вот какую красавицу раздобыл! – Он с любовью и гордостью сжал руку жены, и она улыбнулась ему. – Вот, еду отцу ее показать.
– Отец-то благословил?
– Благословил, но через людей все не то! А ему, я слышал, сын понадобился!
– Конечно, годы идут, старики стареют! – согласился Толча и вздохнул, вспомнив собственного сына Тимоху, по прозвищу Беспута, который мог перепить и перепеть любого удальца в Владимире, но это были не те отличия, которыми его отец мог бы гордиться. – Помогать отцу надо, за это Бог наградит!
В это время княгиня заметила Прямиславу. Некоторое время она рассматривала ее и Забелу, потом повернулась к мужу и что-то сказала, показывая на них. Прямислава в смущении отвернулась, чувствуя, что Ростислав рядом с ней немного напрягся. Конечно, красота Прямиславы сама по себе привлекала внимание, но внимание посторонних людей им было ни к чему.
Беседа продолжалась, но Прямислава замечала, что князь и княгиня изредка поглядывают на нее и обмениваются негромкими замечаниями на своем непонятном языке. Язык венгров совсем не похож на чешский или польский, которые недалеко ушли от русского и позволяют хотя бы разобрать, о чем речь. В речи княгини нельзя было понять ни слова, и оттого беспокойство Прямиславы все росло. Красавица венгерка смотрела на нее с дружелюбным любопытством и вроде бы не имела ничего против нее, но в конце концов даже Толча заметил ее взгляды и вопросительно двинул бровью.
– А это кто? – Князь кивнул на Прямиславу. – Что у тебя там за красавица прячется? Такая стройная да беленькая – не дочь ли твоя?
– Что ты, княже! – Толча даже развел руками. – Она и не дочь, и вообще не моя. Со мной два молодца, с полоцкими князьями смоленские земли воевали, теперь в Перемышль пробираются. А эти девки – их полонянки.
– Полонянки? – Князь оживился. – Вот славно! А кто их хозяева? Позови-ка, сделай милость!
Ростислав и Звонята подошли; Прямиславе Ростислав сделал знак сидеть на месте, и она осталась, несмотря на призывные взгляды княгини.
– Ваши девки? – спросил князь, не вставая с места и легким кивком ответив на такой же легкий поклон. – Не продадите ли мне? Хорошую цену дам.
– Не продадим! – решительно ответил Звонята. – Самим нужны.
– Десять гривен даю. За каждую, – уточнил князь, видя перед собой по-прежнему каменные лица.
– Что уперлись, глупые? – зашептал Толча. – За десять гривен по три девки себе купите, не хуже этих!
– Я не продаю, княже. – Ростислав покачал головой. – Даже за пятнадцать гривен.
Князь обернулся к жене и сделал знак рукой: по лицу Ростислава она поняла, какой ответ он дал.
– Уважил бы княгиню! – шепнул один из воевод.
– Княгиню мы и так уважаем, но нам они нужнее! – Звонята осторожно хмыкнул. – Что, ей служанок не хватает?
– Доброе дело сделаешь, если продашь! – сказал князь и движением руки очистил место рядом с собой. – Садись! – Он кивнул Ростиславу, поняв, что из двоих этот главный. – Не слышал ты, что князь Юрий берестейский с женой развелся?
– Слышал! – Ростислав тревожно вскинул на него глаза.
– А развелся потому, что слишком любит красивых девушек! – Князь улыбнулся. – А мне сейчас с ним подружиться надо. Вот княгиня моя догадалась, с каким подарком надо ехать к такому человеку, как князь Юрий! Увидел бы он таких красавиц, как твоя полонянка, сразу бы все на свете забыл!
Ростислав переменился в лице: только этого ему не хватало! А Прямислава, издали жадно вслушиваясь в этот разговор, вздрогнула и побледнела.
– Да я этому князю Юрию… – с ненавистью начал Ростислав, но опомнился и поправился, – свинью кривую за гривну золота не продам! И девку мою я лучше своими руками задушу, чем ему отдам. Прости, княже!
Не желая больше разговаривать, он встал и отошел. Князь проводил его недовольным взглядом, княгиня – удивленным: она не понимала, отчего собеседник вдруг так рассердился. А Ростислав взял за руку Прямиславу, поднял ее и увел на берег за ивы, чтобы больше не мозолила глаза проезжим.
– Они что, нас узнали? – шептала она. – Да кто же они?
– А черт их знает, это князя Юрия какой-то друг-приятель! – с досадой отвечал Ростислав. – Да нет, не узнали, это вряд ли. Тогда сразу бы так и сказал, если бы узнал.
– У него ведь много людей? Я слышала, он говорил, у него там за лесом целое войско?
– Две тысячи. Говорил, помогать кому-то идет.
– Князю Юрию?
– Да уж выходит, что да. Будь он неладен! Еще слава Богу, что под Белз не успел! Откуда у князя Юрия друзья в венграх?
– Не знаю! – Прямислава в недоумении пожала плечами. – Ни разу не слышала, чтобы у него там были друзья.
– Может, он там уже успел за этого малого, князя Юрия берестейского, венгерскую княжну сосватать, пока мы тут по лесам бегаем?
– Да нужен он венгерской княжне, как собаке пятая нога!
– Ну и леший с ним. Делать-то что будем?
Прямислава даже растерялась: впервые Ростислав спросил у нее совета, и она даже не была уверена, что он на самом деле ждет ответа.
– А что мы можем сделать? – спросила она.
– Или дальше идем с Толчей, или опять в лес впятером.
– А как лучше?
– А тебе как больше нравится? Впятером – скрытнее, но уже без телеги, без лошадей, без припасов. На разбойников нарвемся – читай отходную. Доброшка – боец так себе, а мы вдвоем от ватаги не отобьемся. С купцами надежнее, но у людей на глазах.
Прямислава подумала немного. Ей было приятно, что Ростислав готов принять в расчет ее мнение, хотя опасности подвергалась не только она. В случае если их все же настигнут князь Владимирко и князь Юрий, самому Ростиславу придется еще хуже, чем ей.
– Лучше все-таки с Толчей! – решила она наконец. Ей очень хотелось немедленно исчезнуть в лесу, чтобы до самого Перемышля больше не попадаться на глаза ни одному человеку, но впереди их ждал еще долгий путь.
– Ну и ладушки! – Ростислав обнял ее. – Главное, что в нужную сторону идем, а венгры эти – в другую.
Из-под прибрежных ив они наблюдали, как князь и княгиня прощаются с Толчей, меняются подарками с ним и другими купцами, как садятся в седла и уезжают наконец за лес, где ждало их войско. Красный плащ князя, красный с золотом головной платок княгини еще долго мелькали и отсвечивали под лучами солнца, пока те удалялись. Только когда гости исчезли, Ростислав и Прямислава вышли обратно к кострам. Они ждали, что Толча будет недоволен их «неучтивостью», но он ничего не сказал им, только озабоченно покачивал головой, глядя, как половец Ростила идет к кострам, держа за руку свою светловолосую полонянку. Между этими двумя было что-то, чего нельзя было выкупить за десять или даже пятнадцать гривен, а Толча, хоть и был купцом, понимал, что не все на свете меряется на деньги.
Обоз тронулся дальше, но не успела последняя телега отъехать, как у передней сломалась ось. Пока ее чинили, приблизился вечер. До Любачева оставалось всего ничего, но ехать в сумерках Толча не хотел.
– Да и не откроют нам ворота в темноте, побоятся! – решил он и махнул рукой: – Распрягай, ребята, будем тут ночевать!
Начали распрягать лошадей и устраиваться на ночь. Звонята один приволок из леса целую ель, поваленную ветром, Забела бойко распоряжалась возле большого котла с кашей, даже хлопнула ложкой по лбу мальчишку, который недостаточно проворно выполнял ее указания. Ростислав и Доброшка обрубали ветки, Прямислава понемногу перетаскивала их к костру, чтобы сложить из них лежанки. Понимая, что здесь ей прислуживать некому, она старалась по мере сил сама заботиться о себе. Вообще ее представления о жизни заметно изменились с тех пор, как она покинула Апраксин монастырь, и ей казалось, что она ушла оттуда не три месяца, а десять лет назад. В монастыре один день был в точности похож на другой, и она отлично знала, кто она, где она и что ее ждет впереди. Или думала, что знает. Теперь же все менялось вокруг нее стремительно и непредсказуемо, и она, как ни странно, начала привыкать к этому. Каша из общего котла, жестковатое ложе из травы и веток, широкий плащ Ростислава и теплые объятия его крепких рук составляли сейчас всю ее вселенную, да она и не хотела ничего другого. Сейчас ей не нужно было думать, кто она – замужняя женщина, разведенная жена или снова невеста, княжна или полонянка, – она была просто женщиной, и она ничего не имела бы против, если бы это путешествие продолжалось вечно. Они сидели под березой на старом бревне, наблюдая, как Звонята все тянется попробовать кашу, а Забела отгоняет его ложкой, привязанной к длинной палке, которой она мешала в котле.
– А в Любачеве как будем? – спрашивала Прямислава. – Там тебя в лицо знают. Помогут нам или как?
– Сам все думаю! – Ростислав вздохнул. – Лучше бы нам перед Любачевым от купцов отстать и Доброшку вперед пустить – его там не знают, он и разведает, есть ли в городе люди Владимирка. Если есть – соваться туда нечего. Может, завтра на заре уйдем потихоньку?
– А если придется от Любачева дальше ехать?
– Тут на Сане торговых гостей много, прибьемся к кому-нибудь.
Прямислава прижалась лбом к его плечу. Ей уже не верилось, что где-то может она найти покой и убежище. Даже если они благополучно доберутся до Перемышля, война с Владимирком на этом не кончится. Но что о ней будут говорить по всей земле русской, если она выйдет из леса вдвоем с Ростиславом, да еще Бог знает в каком виде!
Вдруг какое-то слово из общего шума у костров коснулось ее слуха.
Венгры!
– Да вроде давешние, батюшка, я того, усатого, в красном плаще, признал! – докладывал Сивояр, которого первым послали сторожить на пригорок.
– А много их? – расспрашивал Толча.
– Человек тридцать. И сам князь скачет.
Ростислав внимательно слушал, глядя на Сивояра, который взмахами руки показывал, с какой стороны приближаются нежеланные гости. Толча хмурился: ему казалось подозрительным внезапное появление вчерашних знакомых, которые направлялись вроде бы совсем в другую сторону. Он беспокоился за свой товар, а Прямислава и Ростислав переглянулись. Очень нужны были венграм гребешки и ткани владимирского обоза! Если они пустились вдогонку, то только ради Прямиславы. Значит, они их все-таки узнали? Или догадались, уже расставшись? Или… Или с ними встретились посланные князем Владимирком, и венгерский князь узнал, с кем встретился? Узнал, что хотел купить для князя Юрия его собственную беглянку жену?
– Давай-ка, ребята, вооружаться! – сдвинув брови, решил Толча. – Пусть их там целая тысяча, а я своего товара задаром никому еще не отдавал! Не робей, мы за себя постоим!
Владимирцы побросали все дела и кинулись к щитам, топорам и копьям. Забела выронила ложку; Звонята поднял голову, отыскивая взглядом Ростислава…
А Ростислав, не говоря ни слова, подхватил с травы свой меч, другой рукой потянул за собой Прямиславу, и оба исчезли в чаще. Он не хотел и думать, нужен ли венграм Толчин товар, но был твердо уверен, что Прямиславу они больше не увидят, пока он жив. А для этого надо было бежать.
Не оглядываясь, они вдвоем неслись через лес, не зная куда, только бы подальше от берега. Лес не степь – конный пешего здесь никогда не найдет и не догонит. Уже почти стемнело, и Прямислава совсем не видела дороги; никаких тропинок тут не имелось, но это было к лучшему. На сухой лесной земле, на ковре из прошлогодней хвои мягкая обувь не оставляет следов, а рассмотреть в темноте примятую траву не сумеет даже самый опытный охотник-следопыт. Они бежали, прислушиваясь к происходящему позади, но опушка была уже далеко, и они не слышали ничего, кроме обычного шума леса и голосов ночных птиц.
Наконец Прямислава совсем запыхалась, и тогда они остановились под огромной старой елью, накрывшей их своей лапой, как пологом шатра. Было так тихо, как будто в ночной темноте весь мир растворился без остатка. Только наверху в щелочках между ветвями виднелось темно-синее ясное небо, а на нем блестела, как алмаз, единственная белая звезда.
Прямислава уткнулась лицом в грудь Ростиславу – ей нечего было ему сказать, в голове не осталось вообще ни одной мысли. Теперь они, казалось, окончательно порвали все связи с белым светом: они остались вдвоем, бросив даже последних своих спутников и друзей, очутились в лесу, где их никто никогда не найдет и откуда им никогда не выйти… Темнота завораживала, было прохладно, но от бега и волнения Прямиславу бросало то в жар, то в холод. Она крепче прижималась к Ростиславу, стараясь унять эту дрожь и обрести опору в единственном человеке, который составлял для нее весь мир…
Рано утром Прямислава проснулась от холода: уже совсем рассвело, и свежая утренняя прохлада заползала под плащ, которым они были укрыты. Теперь, при свете дня, все происходившее ночью казалось почти невероятным, но ощущение оторванности от мира не покидало их. Глядя друг на друга, они только улыбались и с трудом могли заставить себя думать о том, что будет с ними дальше. Голод давал о себе знать, но теперь у них был только меч, с которым, вообще-то, не охотятся. Собирая позднюю землянику и раннюю чернику, они побрели через лес, сами не зная куда, но вскоре наткнулись на пень, возле которого валялись вершина и стесанные ветки. Значит, здесь неподалеку жилье, раз кто-то таскал из лесу бревна.
– Если весь какая-нибудь или заимка – ничего, там про нас не знают, – сказал Ростислав. – Хлеба раздобудем. До Любачева рукой подать – проберемся как-нибудь.
Они оба понимали, что в Любачев, если там побывали венгры, соваться опасно, но это почему-то их не тревожило. Им вообще теперь ничего не было страшно.
Внезапно издалека донесся звук, такой неуместный здесь, что они остановились и прислушались.
– Пожар у них, что ли? – в недоумении пробормотал Ростислав, узнавая звон железного била, которым в городах созывают на пожары или на вече.
– Ежей и лягушек на вече скликают! – Прямислава улыбнулась. – Может, здесь целый город?
– Да нету здесь городов! – Ростислав пожал плечами. – Если бы поставили, я бы знал.
Идя на звук, они вскоре выбрались на опушку. Перед ними простиралась широкая скошенная луговина, серебряная от росы, а вдали стояло на пригорке село из полутора десятков дворов.
– Это мы, пожалуй, на Таишино село набрели! – сообразил Ростислав и провел рукой по черным волосам, стряхивая с них росу, накапавшую с веток. – Там же церковь! Ну, мы с тобой далеко ушли, я не ожидал даже! – Он усмехнулся. – У страха, говорят, и глаза большие, и ноги длинные! Отсюда до реки верст пять будет!
– Откуда церковь в такой глухомани? – удивилась Прямислава. – Не во всяком городе есть, а тут в селе!
– Тут раньше святилище стояло. Это место Яровитовой[69] горой называлось, и на праздники сюда со всей округи народ собирался. Епископ Иаков сюда прислал монаха, старца Пиония Людошу. Он было хотел и Яровитов идол свергнуть, а за то получил от народа топором по голове. Там же где-то под горой его похоронили, а потом в горе родник открылся, да такой, что даже зимой не замерзал. Когда пошел слух об этом, уже новый епископ был, Феодосии. Он прислал дружину, и тогда уж идол свергли и сожгли, а на горе поставили церковь Воскресения Господня. Ну, пойдем! – решил Ростислав. – Едва ли венгры сюда раньше нас успели.
Они пересекли влажный от росы луг и вступили на узкую тропинку, ведущую к погосту. Звон била не унимался, и над тыном видна была лемеховая, серебряная от старости крыша деревянной церкви с простым маленьким крестом. Церковь была совсем крошечной, а на стволе большой липы возле нее был повешен темный образок, должно быть Богородицы. У церкви не было даже паперти, но у входа был постелен пестрый домотканый половичок, придававший ей по-домашнему уютный и опрятный вид. Двери были открыты, и молодой короткобородый дьяк усердно лупил колотушкой в подвешенный железный блин, который здесь заменял слишком дорогие колокола.
Завидев пришедших, дьяк так удивился, что выпучил глаза, безотчетно продолжая колотить в било. Его можно было понять: немногочисленных окрестных жителей он знал наперечет, а эти двое были ему совершенно не знакомы. Мало того, вид парня с воинским поясом наводил на мысль о городе и княжеской дружине, да и девушка, хоть и была одета в простую потрепанную рубашку, тоже не походила на простолюдинку. Таким образом из леса выходит только нечисть, морочащая добрых людей, и молодой отец Орентий не знал, то ли ему попытаться отогнать видение крестным знамением, то ли спасаться бегством.
Странные гости приближались, а из дверей между тем выглянул сам отец Родион, священник.
– Ты что, Орейка, очумел совсем? – мягко, но выразительно поинтересовался он. – Все лупишь и лупишь, будто пожар, а пора службу начинать!
– О! – только и произнес отец Орентий в свое оправдание, показывая колотушкой на пришельцев. Но те уже подошли к крыльцу, и пугливый дьяк поспешил скрыться за стенами святой церкви.
Священник тоже удивился, но не настолько, чтобы испугаться. Он служил на бывшей Яровитовой горе уже пятнадцать лет и давно привык к мысли, что вполне может разделить когда-нибудь участь смиренного инока Пиония.
– Кто же вы такие будете, люди добрые? – спросил он, прищурившись, чтобы получше разглядеть их.
– Издалека мы, – вежливо ответил Ростислав. – Будь здоров, отче!
– И вам добрый день! Зачем же к нам пожаловали?
– Да вот, отче, – Ростислав кивнул на Прямиславу, – вышел грех, умыкнул я девицу. Обвенчаться бы нам, пока хуже чего не вышло.
– Идемте, – тут же согласился отец Родион и даже засуетился немного, пропуская их в дверь, такую низкую, что Прямиславе пришлось, входя, пригнуться. – Сейчас мигом и того… Начнем, благословясь!
– Непорядок это, отче! – предостерег отец Орентий, еще хорошо помнивший свою науку. – Сперва отслужить, потом…
– Делай свое дело, кадило раздувай! – прикрикнул на него отец Родион. – Или забыл грамоту епископа? «Если придут звать тебя крестить, или отпевать, или венчать, или исповедовать, – стал он повторять на память, подняв для большей назидательности палец, – то надлежит идти немедля. Нет греха, если придется ночью встать, из-за стола встать, даже службу церковную прервать, – больший грех выйдет, если, ожидая тебя, нетвердые в вере передумают…» Поганцы! – добавил он уже от себя, и Прямислава чуть не рассмеялась. Ее ничуть не удивило существование подобной грамоты, которую посланцы епископа зачитывали служителям всех церквей волости, где большинство народа гораздо охотнее молилось Перуну, Велесу и Ладе, чем Святой Троице.
– Идите, станьте сюда! – продолжал отец Родион, подталкивая жениха и невесту к аналою. – Вы крещеные?
– Крещеные! – Ростислав предъявил нательный крест, а Прямислава просто кивнула.
– Исповедовались хоть когда-нибудь?
– На Пасху, – ответили они хором.
– Как крестильные имена?
– Михаил.
– Ксения.
– В первый раз венчаетесь?
– Во второй.
– Как так? – Отец Родион нахмурился. На его памяти уже бывали случаи, когда вчерашние «поганцы» пытались венчаться снова, просто прогнав надоевшую прежнюю жену.
– Вдовец я, – пояснил Ростислав. – Давно, года четыре уже.
Ростислав отвечал, имея в виду как бы одного себя, поскольку признание, что его невеста, по виду девица, тоже когда-то венчалась, вызвало бы слишком много долгих объяснений.
– Колец нету?
– Есть, – неожиданно для Прямиславы ответил Ростислав и стал развязывать кошель на поясе.
Оттуда он извлек что-то маленькое, передал священнику, потом стянул с пальца один из своих перстней и вручил ему же.
За происходящим наблюдали четверо местных жителей – таишинский тиун с домочадцами. В этот обычный будний день на службу явились только они, поскольку тиун местного боярина считал усердие к церкви своей должностной обязанностью. Прочие таишинцы не спешили на зов била, и потом им пришлось долго каяться, поскольку другое такое зрелище, как сегодня, они могли увидеть еще не скоро.
По порядку отец Родион должен был бы задать жениху и невесте еще несколько вопросов относительно родства, кумовства и согласия родичей на брак, но он понимал, что при текущем состоянии дел это уже не важно. Раскрыв свою потрепанную, драгоценную книгу, отец Родион начал молитвословие. Прямислава слушала про Исаака и Ревекку, слушала, как отец Родион испрашивает Божьего благословения на обручение, и едва могла опомниться от изумления, которое сейчас было ее главным чувством. Свое первое венчание она почти совсем не помнила, но различие было – как между небом и землей! Как велики были пышность и блеск ее первого брака, как много знатных, нарядных мужчин и женщин толпилось вокруг нее тогда, какое торжественное богослужение развернулось под началом владимирского епископа, прибывшего в Берестье нарочно для нее. И все это делалось для нее, для маленькой девочки, которая весьма смутно представляла себе, какой поворот совершается в ее судьбе, и совсем не знала того взрослого дядю с бородой, который стоял рядом с ней, возвышаясь головой, как ей казалось, под самый купол, и своей большой, чужой рукой надевал на ее маленький детский пальчик золотой перстень с красным камнем. Ее главной заботой тогда было не уронить перстень, в котором один ее палец чувствовал себя слишком просторно, а два, увы, не влезали. Где теперь тот перстень, где тот дядя с бородой? Прямиславе хотелось смеяться, такой счастливой она чувствовала себя сейчас и такими далекими, даже забавными казались ей все ее прежние недруги и беды.
Им подали кольца, чтобы жених и невеста троекратно обменялись ими; нынешнее кольцо было как раз по пальцу Прямиславы, и она удивлялась, где Ростислав его взял.
– Перстнем дадеся власть Иосифу в Египте, перстнем прославися Даниил во стране Вавилонстей, перстнем явися истина Фамари, перстнем Отец наш небесный щедр бысть на сына Своего: дадите бо, глаголет, перстень на десницу его… – торжественно провозглашал отец Родион. При всех ее познаниях, почерпнутых в Апраксином монастыре, Прямиславе трудно было понять, при чем тут земля Египетская и Даниил, зато гораздо яснее было, почему желание «поганцев» справлять церковные обряды было таким нестойким. Поди разберись, выйдя из леса, почему твоя свадьба должна благословляться не Ладой и Живой, а каким-то Иосифом с его властью в Египте! Не говоря уж о том, что о существовании Египта какой-нибудь бортник[70] Пасмура услышал бы во время венчания первый раз в жизни… – Сочетай Господь их в едину мысль, венчай их в едину любовь и совокупи их в едину плоть…
И совсем не так отзывались в сердце Прямиславы эти слова, чем когда они относились к Юрию Ярославичу. Бог соединил ее с тем, кого она действительно любила, и эту связь уже не смогут разорвать ни княжеские раздоры, ни церковные грамоты.
«Отче наш»… Три глоточка меда из чаши (о такой роскоши, как вино, в глуши и вспоминать не приходилось), троекратный обход вокруг аналоя под пение одинокого, но гордого своей должностью отца Орентия… Все. Они вышли вместе с отцом Родионом из церкви, и теперь Прямислава стояла на пестром домотканом половичке уже замужней женщиной. Она опять перестала быть «Вячеславовой дочерью», а сделалась «Ростиславовой княгиней».
– Ты откуда кольцо раздобыл? – шепнула она, держась за руку мужа и улыбаясь жителям села, которые наконец выбрались из домов поглядеть на такое диво.
– В Белзе заказал. Мы же там еще венчаться собирались, помнишь, и бояре хором кричали. Как раз в то утро готово было, когда из города бежали. Я его утром взял, хотел показать, да не до того было.
Прямислава улыбнулась. Все-таки они обвенчались, хотя совсем не там, не тогда и не так, как предполагалось. Главное – с кем она обвенчалась, а с этим все было именно так, как она хотела.
Глава 12
Из церкви отец Родион повел их к себе – его маленькая избенка стояла бок о бок с церковью. Молодая матушка Макрина первым делом захлопотала, разбирая сундук и прикидывая, какой из своих повоев пожертвовать новобрачной: по обычаю, покрывать голову невесте следовало наутро, но матушка, услышав еще в церкви, что-де «грех случился», сделала из этого правильные выводы. Вдвоем с какой-то девушкой, то ли родственницей, то ли челядинкой, они собирали на стол, а какая-то бабка в это время торопливо перешивала хозяйкин повой по голове Прямиславы.
Вдвоем со старухой попадья расплела ей косу, заплела две, обвила их вокруг головы и покрыла повоем; бабка при этом пела тонким пронзительным голоском:
Вчера тебя, косыньку, девицы плели,
Заплели косыньку трубчатую;
Сегодня же косыньку свашеньки плетут,
Расплели косыньку трубчатую,