Ляхи домчались до брода и там сгрудились, не решаясь посылать коней на заваленную деревьями тропу. Ростислав резко свистнул – и десяток стрел из-за засеки разом ударил по врагу. Тут же лучники присели, и поверх их голов выстрелил второй ряд – поставить сразу двадцать стрелков не позволяла ширина засеки.
Зато ни одна стрела не пропала зря. В плотной массе сбившихся в кучу всадников каждое острие нашло себе цель – или человека, или коня. Закричали раненые, кто-то повалился с седла, где-то опять захрапели, заржали от боли, забились едва успевшие успокоиться лошади.
Уцелевшие вскинули щиты, кто-то выстрелил в ответ, но стрелы ляхов запутались в ветвях, застряли в бревнах засеки, вонзились в верхние края щитов. Повезло только одному стрелку – железное острие звучно ударило в шлем Незванца, и оглушенный кметь повалился наземь. Но стена щитов сомкнулась, не дожидаясь приказа, промежуток исчез, Незванца отроки оттащили.
Кто-то из ляхов повелительно крикнул, отряд отступил, прикрываясь щитами от летящих следом стрел. Ростислав приказал больше не стрелять: стрелы следовало беречь. Ляхи сбились в кучу и совещались. Штурмовать обрыв, неожиданно превратившийся в крепость, им не улыбалось, потому что такая битва неминуемо должна была стоить многих жертв. Ростислав знал, что сам он сделал бы на их месте, и очень боялся, что ляхи до этого тоже додумаются. Держа наготове копье, он внимательно следил за отрядом на том берегу. Он уже обговорил такую возможность со своими десятниками – едва лишь от ляшского отряда отделится какая-то часть и поедет не назад, а вдоль реки, десяток Сечи кинется к оврагу, по дну которого тек в Вислоку ручей. Это было слабое место в его крепости – по оврагу тоже можно подняться на берег. Там никаких засек приготовить не успели, но в узком овраге десяток копьями и стрелами сможет довольно успешно оборонять подъем. Хотя бы какое-то время.
А время работало на перемышльцев. С каждом мгновением Свен увозит королевича Владислава все дальше. С каждым мгновением беженцы и их стадо все больше отдаляются от места схватки. Часа за три они дойдут до Добрынева или хотя бы встретят дружину тамошнего воеводы, которую Осталец пошлет сюда. И тогда засеку можно бросать и во весь опор мчаться восвояси.
Но ляхи то ли не вспомнили об овраге, то ли не догадались, как можно его использовать. Решение они приняли другое: коней отогнали подальше (видимо, боялись, что волки завоют опять), а сами вернулись пешком и, прикрываясь щитами, начали осторожно переходить реку в брод.
Перемышльцы ответили стрелами, но стрелять одновременно могли только десять человек, и большинство стрел вязло в подставленных щитах. Кое-кто из ляхов и теперь падал: видно, не только Рысенок имел дурную привычку прижимать к себе щит.
Но через какое-то время у лучников устали руки. Это только в песнях о древних героях можно расстреливать одну вязанку стрел за другой, а в жизни не так-то легко раз за разом поднимать на вытянутых руках половину собственного веса.
Рой стрел сначала поредел, потом прекратился совсем. Наиболее удачливые и проворные из ляхов уже ступили на этот берег, и теперь стрелять по ним прицельно мешали торчащие вверх ветки засеки. Луки были убраны, но свою службу они сослужили: два десятка врагов лежало и сидело на том берегу, зажимая раны, в мелкой воде брода виднелось еще несколько тел. Перемышльцы взялись за копья и сулицы.
– Сулицами по щитам! – рявкнул Ростислав, и десяток небольших копий ударили по движущимся разноцветным пятнам.
Кто-то из ляхов выронил щит, кто-то упал, задетый острием, кто-то отступил. В открывшихся тут же полетели новые сулицы, и внизу опять послышались крики боли и ярости.
Ляхи отступили на свой берег и снова стали совещаться. Они были так близко, что их злобные, возбужденные голоса были хорошо слышны. Изъяснялись они в основном на том особом языке мужчин, которым не принято пользоваться при женщинах, причем обходились всего тремя-четырьмя словами. Ростислав их хорошо понимал – во всех отношениях.
Потом от толпы отделился один из ляхов, с длинными ухоженными усами, в щегольской цветной рубахе, подол которой был виден из-под стегача. Собственно говоря, умный человек не ходит в бой в хорошей одежде, разве что собирается неминуемо погибнуть. Но ляхи были такими щеголями, что даже в бою не упускали случая покрасоваться перед противником. Щеголь шел без щита и без оружия, выставив руки вперед.
– Эй, кто у вас старший? – закричал он.
– Это я, – отозвался Ростислав.
– Кто ты такой?
– Какая пану разница?
– Королевич Владислав у вас?
– У нас, но не здесь. Сейчас он уже на полпути к Перемышлю. Вы его не догоните на ваших пугливых и заморенных клячах. Так что уходите, нам больше не нужны ваши пояса и сапоги.
– Король Болеслав отомстит вам за своего сына! Только последние придурки будут ссориться с польским королем! Он разорит ваши земли, возьмет Перемышль и самого Володаря посадит на цепь!
– Едва ваши войска покажутся под Перемышлем, едва они ступят на Вислок, как королевич Владислав будет повешен, клянусь! – крикнул в ответ Ростислав. – У короля Болеслава много сыновей, да? Если их слишком много и пан Владек ему не нужен, пусть приходит! А если все-таки нужен, то пусть готовит те серебряные кубки, которые взял как выкуп за князя Володаря! Скоро они ему понадобятся, чтобы выкупить своего наследника.
– Ростислав! – заорал лях. Видно, он все же узнал своего собеседника по голосу. – Половецкая собака! Язычник проклятый, чтоб тебя дьявол растерзал на куски и разметал по полю! Это ты!
– А ты чего хотел, сволочь ляшская? – закричал Ростислав, выходя из себя. – Вы идете на мою землю, разоряете мой город, уводите моих людей – и думаете, что я вам все так спущу! Хрен вам трехсаженный! Думали, здесь никого нет и ваш Владек успеет нагадить и сбежать героем к папаше в Краков, а там хвалиться на пирах добычей! Выкуси, дятел тростниковый! Ступай к королю и скажи: его сын в Перемышле, и мы ждем выкуп в тысячу гривен серебром, да еще чтобы возместил все убытки за город! А вздумаете собрать войско – Владека повесят над стенами Перемышля! И тогда осаждайте на здоровье!
Лях с чувством плюнул в воду, сделал жест, обозначающий, что он собирается сделать с собеседником, и пошел к своим. Ростислав выхватил у Прокшича сулицу, прицелился в ненавистную спину, потом опомнился и взял прицел пониже.
Сулица мелькнула над рекой, лях заорал и упал – лицом вниз. Сулица победно торчала, вонзившись в подол стегача пониже спины. От таких ран не умирают, но тем хуже – теперь гордого воина всю жизнь будут дразнить Дырявой Задницей или как-нибудь вроде этого.
До Вислока добрались без приключений, догнав толпу со стадом как раз возле Вислоч-Ростиславля.
Город горел уже весь, так что близко подойти было нельзя из-за густого дыма и летящих искр. Ростислав еще раз порадовался, что городок с трех сторон окружен водой, а лес недостаточно просох для большого пожара.
В пламени сгорели тела погибших, так что родные лишились даже возможности похоронить их. Приедет теперь из Добрынева поп, отпоет сразу всех над пожарищем, и зароют головешки с прахом, как в прежние языческие времена…
Тут же возле городка встретили еще две дружины: три десятка кметей из Излучина и пять десятков из Добрынева, куда как раз дошли дурные вести.
– Кто у вас за старшего? – крикнул Ростислав погорельцам, едва перекрывая голосом рев пламени и причитания женщин.
– Петеню! Петеня Лычко пусть будет! – вразнобой отозвались мужчины.
Лычко, один из уцелевших вислочских десятников, кивнул, принимая старшинство.
– Подбери второго, раздели людей на две части, пусть одни идут в Добрынев, другие в Излучин, – велел ему Ростислав. – Там вас пока примут, а потом я работников пришлю, уберут пожарище, и будете новые дома ставить.
Излучинцы повели свою часть погорельцев восвояси, Ростислав поехал к Добрыневу вместе с тамошней дружиной. Та молодая женщина с ребенком, вдова гончара Витко, тоже оказалась с ними – Ростислав увидел ее сидящей на крупе Голованова коня. Одной рукой она прижимала к себе ребенка, а другой цеплялась за пояс кметя, чтобы не упасть.
– Вон где надо было городок ставить! – говорил Ростислав добрыневскому воеводе Гневуше, рассказывая о битве над бродом. – Прямо на Вислоке. Поставить и назвать Засечином. Что, хорошо?
– Оно-то хорошо, да мало толку с одного-то города, – ответил воевода. – По всей Вислоке нужны города. Тогда ляхи к нам дорогу забудут. А не успеем – на Вислоке ляшский король города поставит, и нам тогда на те берега ходу не будет. Тут уж кто успеет, тот и съест.
Ростислав промолчал. Это была правда, но борьба со своими же русскими князьями Рюриковичами отнимала у перемышльцев столько сил, что на достойную борьбу с ляхами их почти не оставалось. Уступи Киеву, пойди под руку киевского князя – авось и появились бы и люди, и средства на захват и удержание земель на западе. Но разве кто-то добровольно под чужую руку пойдет?
В Добрыневе уже все было готово к осаде: тут, проводив своего воеводу с дружиной, приготовились к самому худшему. Вернувшуюся без потерь дружину встречали радостными криками, женщины причитали и висли на уцелевших мужьях, дети с ликующими воплями неслись за конным строем. Беженцев, у кого здесь были родня и знакомые, разобрали по домам, остальных разместили на воеводском дворе. К счастью, уже было достаточно тепло, чтобы ночевать в сараях.
Ростислав спросил про Свена. Здесь видели со стены, как он проскакал во весь опор с тремя кметями и каким-то молодым ляхом, привязанным к седлу, но даже не оглянулся на крики с заборола[31]. Ростислав мысленно похвалил Варяга: тот свое дело знает.
В гридницу набились отцы семейств со всего Добрынева, прочие толпились во дворе вокруг беженцев, засыпая их вопросами, женщины ахали и причитали. Там же ходил среди людей и поп добрыневской Михайловской церкви, отец Афиноген, – успокаивал, утешал, призывал к смирению и надежде.
Обговорив с воеводой Гневушей его действия, в случае если ляхи все-таки пойдут через реку, двадцать раз заверив жителей, что ляхи-де через реку не пойдут, потому что их королевич в заложниках в Перемышле, и предупредив, что в беспечность из-за этого впадать вовсе не следует, а, наоборот, надо усилить дозоры и не дремать, как продремали вислочские, – Ростислав подозвал к себе старосту, Митрю Молчка. Старост в Добрыневе имелось двое: один от местных жителей, которые добровольно явились из сел и дворов под защиту городских стен, другой от пришлых, в том числе насильственно переселенных пленников. Митря Молчок был от местных.
– Там среди беженцев есть одна баба молодая, вдова Витко-гончара, – сказал ему Ростислав. – Витко самого убили, она осталась с ребенком грудным. Ты скажи вашим: если кто ее за себя возьмет, то в приданое будет корова и гривна деньгами, ну, или товаром, припасом каким, что кому надо. Мне она никто, – добавил он, заметив, что во взгляде старосты засветилось тщательно скрываемое любопытство. – Видел один раз, возле стремени моего брела. Жалко бабу, сама вчерашнее дитя, родни близко нету – без мужа пропадет.
– Корову, говоришь, и гривну деньгами? С таким приданым я бы сам за себя взял, если еще баба молодая и с лица ничего. – Митря ухмыльнулся. – Найдем жениха, княже. Мало ли их тут, неженатых. Ничего ведь, если тоже вдовец будет?
– В самый раз. Как объявится, пусть идет в Перемышль, к тиуну[32] Крупене, я ему скажу, он приданое выдаст. Смотри не обидьте сироту, Бог воздаст!
– Да что мы, уроды какие-нибудь безбожные? – притворно обиделся староста. – Не для того же ты, Володаревич, князь наш, сокол ясный, кровь проливаешь, наших баб и детишек из полона выручая, чтобы мы тут их сами обижали хуже всяких ляхов!
В этот раз Ростиславу, к счастью, не пришлось пролить свою кровь, чтобы вернуть из полона вдову и ребенка Витко-гончара, но, в общем, хитрый староста не так уж ему и польстил.
До утра дав отдохнуть людям и коням, на другой день Ростислав поехал в Перемышль. На восстановление Вислоча-Ростиславля требовались средства, следовало обсудить с отцом пленение Владислава, да и показаться в стольном городе, поймав такую знатную птицу, что ни говори, хотелось.
По пути к Перемышлю Ростислав беспокоился, довез ли Свен в целости знатного пленника. Конечно, Варяг – человек надежный, но чем черт не шутит, пока Бог спит, мало ли что! Но Свена не догнал, и Ростислав еще раз мысленно похвалил своего десятника. Ведь если бы догнал он, то и ляхи во главе с Дырявой Задницей, обернись бой у брода по-другому, могли бы догнать. Когда они въезжали в Перемышль, их встречали широко раскрытыми воротами и всеобщим ликованием. Здесь уже все знали и про отбитый полон, и про королевича Владислава. Сам князь Володарь вышел из княжьего двора встречать младшего сына; Ростислав соскочил с коня, и отец обнял его под восторженные крики толпы. Хлопая сына по широким плечам, князь Володарь прослезился, и Ростислав с удивлением и тревогой заметил странный влажный блеск в его глазах. Никогда раньше князь Володарь не отличался такой чувствительностью, и эти слезы, несмотря на их радостную причину, показались Ростиславу тревожным знаком.
Князь Володарь, как говорится, сильно сдал после смерти своего родного брата Василька, умершего в начале года. Уж сколько всего этим двоим пришлось пережить вместе! Владели они то Владимиром, то Теребовлем, то Перемышлем, воевали с Киевом, половцами, венграми, ляхами. В последние годы слепой князь Василько управлял Теребовлем, но между братьями поддерживались тесные отношения, и князь Володарь привык думать, что хотя бы один союзник в любой борьбе у него будет всегда. Но вот его не стало, и Володарь Ростиславич все никак не мог к этому привыкнуть. Ему снилось иногда, будто брат приходит к нему и зовет за собой, и ясно было, что означает этот сон…
К приезду дружины истопили баню, потом приготовили пир, и до самой ночи в гриднице гудела ликующая хмельная толпа – кмети, бояре старшей дружины с домочадцами, городские старосты. Жаль, старших братьев, Владимирко и Ярослава, сейчас не было в Перемышле – отец отправил их разбираться с делами – одного в Звенигород, второго в Белз. А Ростислав был бы совсем не прочь, если бы и они стали свидетелями его торжества.
Королевич Владислав тоже сидел на пиру – мрачный, с подбитым глазом, и не желал ни с кем разговаривать, даже когда к нему обращались по-польски.
– Зря ты так, пан Владек! – говорил ему немного хмельной и веселый Ростислав. – Мой отец у вас гостил, я потом чуть не три месяца гостил, а ведь долг платежом красен, погости теперь ты у нас! Вот привезут от ваших тысячу гривен деньгами и те сосуды греческие и венгерские, которые за меня заплатили, – и езжай себе восвояси! А захочешь – оставайся! Хочешь, невесту тебе подберем, ты ведь молодой, неженатый еще, да? Смотри, какие у нас красавицы!
И показывал глазами на красивых, нарядных боярских дочерей за столом, которые в ответ на это краснели, опускали глаза, прикрывали лица расшитыми рукавами, а потом лукаво выглядывали из-под рукава и улыбались. Несмотря на свою половецкую внешность, в Перемышле, где его хорошо знали, Ростислав считался молодцом и даже красавцем. В общем, ничего удивительного: на дружелюбного и деятельного человека всегда приятно посмотреть, каким он ни уродись.
Князь Володарь присутствовал на пиршестве, но вскоре собрался покинуть застолье – сразу вслед за княгиней Иустиной. Ростислав намеревался продолжать веселье до упора, пока последний гуляка не упадет под стол, но отец, вставая из-за стола, сделал ему знак, что хочет с ним поговорить.
– Давай провожу тебя! – Ростислав тоже встал и подхватил отца под локоть. – Что-то ты, батюшка, качаешься, а вроде и пил всего ничего!
– Устал я, сынок, – ответил Володарь Ростиславич. – Вроде и не делал с утра ничего, а устал, будто бревна ворочал.
Ростислав опять почувствовал смутную тревогу, слыша тихий, непривычно вялый голос отца.
Они поднялись в горницы, где горели свечи в красивом подсвечнике из литой византийской бронзы и челядинки готовили князю постель. Княгиня Иустина молилась у себя, а князь Володарь сел на лавку и знаком пригласил сына присесть рядом. Дождавшись, когда челядинки выйдут, он спросил:
– Слышал уже про Туров?
– А что Туров?
– Не рассказали еще тебе? Был тут у нас Вячеслав Владимирович туровский. Ходил он с войском к венграм, да не дошел. В Галиче нагнали его люди туровские, рассказали, что туровцы его князем иметь более не желают. Послали, дескать, в Берестье и Юрия Ярославича просят к себе. Вот, сыне, придется помочь…
– Дело хорошее! – Ростислав сообразил и оживился. – Изяславичи в Турове – куда как хорошо! Лучше только, если во Владимире! – Он сам засмеялся над этой несбыточной мечтой. – А что, и поможем. Будет в Турове князь Юрий, тогда и Андрей владимирский нам не страшен!
– Нет, удалой ты мой сокол, не так! – Володарь Ростиславич покачал головой. – Не князю Юрию помогать будем.
– Как – не князю Юрию? – Ростислав изумился, не видя в этой истории других участников, нуждавшихся в его помощи. Желательная для Перемышля расстановка сил была ему ясна, он сам уже успел за нее повоевать. – А кому?
– Князю Вячеславу.
– Да с какого перепугу? Ты что, батюшка, на солнце перегрелся? – недоуменно воскликнул Ростислав. Он не мог понять, как отцу такое пришло в голову. – Да зачем нам Мономахово племя в Турове? И так они везде, плюнуть некуда – и в Киеве, и в Новгороде, и во Владимире! Со всех сторон обложили! Хоть бы из Турова их спихнуть, нам уже легче будет, да и Киева тогда бояться нечего!
– Не перегрелся я, а дело все в том, что ведь не спихнуть их из Турова! Сам говоришь: и Киев, и Новгород, и Владимир – вся сила у Мономашичей. Да и Туров тоже. Сам посуди: ведь дали князю Вячеславу войско на венгров идти?
– Ну, дали, раз пошел.
– А раз дали, значит, есть и в Турове люди, которым он люб, и немало их. А вот как они с князем в поход ушли, так их супротивники из щелей повылезли. Легко спорить, когда противник твой не перед лицом стоит, а за лесами, за долами! Вот они и взяли верх, да надолго ли? В Турове раскол. Князь Юрий на спину туру сел, да удержится ли? Вернется князь Вячеслав, обложит город войсками, а в войске те же туровцы, да киевляне, да новгородцы! Уж эта братия не упустит кого пограбить, хуже половцев всяких! – Князь Володарь улыбнулся своему сыну-половцу. – Ну, вернется князь Вячеслав, обложит Туров – ему сами туровцы ворота откроют и князя Юрия в железах выведут.
– Ну… – Ростислав не мог спорить со своим мудрым и опытным отцом, но на лице его отражалось недоумение. – А раз так, помогать-то ему зачем?
– Уговор у меня с ним, – тихо сказал князь Володарь и бросил взгляд на дверь: – Выглянь, никого там нет? Гони из сеней вниз, если есть кто.
Ростислав выглянул в сени, убедился, что за дверью никого нет, вернулся и снова сел, глядя на отца озадаченно. Тот явно затеял что-то загадочное и непонятное.
– Уговор? О чем?
– Вот о чем…
Князь Володарь, словно не решаясь сразу заговорить, накрыл ладонью смуглую руку сына, потом отпустил. Ростислав мельком отметил, какая морщинистая, с набухшими венами, стала у отца рука – совсем стариковская.
– Как призовет меня Господь, – начал он, и Ростислав по привычке перекрестился, – я перемышльский стол тебе оставлю.
– Мне? – Ростислав выразил изумление больше взглядом, чем голосом. Будучи младшим из трех сыновей, он не рассчитывал получить стольный город раньше старших братьев.
– Да, тебе. – Князь Володарь кивнул.
Скрипнула дверь, зашла княгиня Иустина, но, увидев, что муж и сын разговаривают о чем-то серьезном, так же молча вышла и плотно прикрыла за собой дверь.
– В тебе моя кровь, дух мой, и князь из тебя лучший будет, – продолжал князь Володарь. – Ты и смел, и умен, и упрям – от своего не отступишься. Да и в городе тебя любят. Но ведь Владимирко так просто не проглотит, что ему, старшему, Звенигород или Белз достанется. Станет народ мутить, половцем тебя ругать, еще в Киев жаловаться надумает. Вот я и хочу, чтобы Киев не ему, а тебе помогал. Помоги ты теперь князю Вячеславу, пока он в нужде, помоги ему в Туров без большой крови вернуться – вот и будет у тебя союзник. Потом он тебе поможет. А будешь дружить с туровским князем – и Андрей владимирский нам не страшен, Вячеслав ведь Андрею старший брат. Понимаешь теперь?
Ростислав неуверенно кивнул. Понимать-то он понимал, но ко всему этому еще следовало привыкнуть.
– Поэтому и хочу, чтобы с войском ты шел, а не Владимирко с Ярославом, – добавил князь Володарь. – Пусть Вячеслав тебе будет обязан, а не им.
Они помолчали, потом князь Володарь вздохнул:
– Хочешь не хочешь, а Мономашичи сейчас в большой силе. Никуда без них. Хотим не под Владимиром ходить – с Киевом дружить надо. За это и Ельку нашу отдали за князя Романа. Помнишь Ельку?
Ростислав опять кивнул. Ему было всего десять лет, когда его родную сестру Елену отдали замуж за тогдашнего владимирского князя Романа Владимировича, тоже одного из Мономаховых сыновей. Княжна Елена была всего на год старше Ростислава. Не надо думать, что отец не любил дочь, – просто он обязан был, забыв о себе и близких, заботиться о благе признавшего их города. А городу было некогда ждать, пока княжна подрастет. Ростислав смутно помнил сестру, в его памяти остался размытый образ маленькой девочки, с которой они, будучи почти ровесниками, часто играли вместе. Она тоже хотела быть «батуром в войске хана Боняка», и нарочно для нее он придумал, что она будет амазонкой, женщиной-воином из тех, про кого рассказывал им ученый отец Памфил из Николиной церкви. Когда ее увезли, Ростислав далеко не сразу уразумел, куда и зачем. А три года назад князь Роман умер, и его юная вдова ушла в монастырь там же, во Владимире. Она могла бы вернуться домой – но, видимо, не захотела больше служить чьим-то чужим выгодам и предпочла вручить свою жизнь одному только Богу.
– В общем, будет у нас союз с Туровом, и Владимир нас не возьмет, ведь не пойдет младший брат против старшего! – закончил князь Володарь, отгоняя грустные воспоминания. На глазах у него снова блестели слезы – и ему пришел на память образ веселой маленькой девочки, и сейчас этот образ вызывал в сердце стареющего отца щемящую тоску и нежность, более яркую, чем он чувствовал тогда, когда сама Елена еще жила дома. – Вот, жаль, у князя Вячеслава дочерей незамужних больше нет, а то бы тебе теперь в самый раз… Может, и подросла какая тем временем, ты там узнай смотри! И Турову поможешь, и самому себе заодно. Я так умру спокойнее.
– Да ну тебя, батя, какие твои годы! – с досадой отозвался Ростислав, но его досада не имела ничего общего с чувствами наследника, который боится, что ему придется ждать слишком долго. Ростислав был смущен всеми этими мыслями, слишком новыми и непривычными, в голове царил сумбур, и он уже совсем забыл про свой славный поход за Вислоку. – Ты еще двадцать лет проживешь и моих детей женишь!
– Это уж как Бог рассудит. А думать загодя все равно надо, чтобы жизнь свою, как срок придет, прибранной оставить.
Глава 2
После отъезда из Берестья князя Юрия прошло три недели, а новостей все не было. Но вот однажды перед полуднем, когда в трапезной уже собирали на стол, на улице послышался топот копыт. Из кельи улицу увидеть было нельзя, но Прямислава метнулась к узкому окошку, прорезанному в толстой бревенчатой стене, чтобы услышать хоть что-нибудь. Ежеминутно ожидая новостей, она не пропускала мимо ушей даже скрипа мужицкой телеги, а тут по деревянным плахам Апраксиной улицы топотал, казалось, целый полк!
– Поди, Зорчиха, выйди, узнай! – велела она, обернувшись к няньке. – Кто там едет, откуда?
Та поднялась, оставила чулок, один из тех, что вечно вязала костяной иглой, и хотела уже идти: конечно, за верховым отрядом не угонишься, но Апраксина улица выходит прямо на торг, а уж там-то все узнают еще раньше, чем полк доскачет до детинца.
Но бежать никуда не пришлось: топот смолк возле ворот, и тут же раздался громкий стук. От неожиданности и испуга Прямислава села на лежанку Зорчихи, прямо где стояла у окна. Это за ней! Зачем еще целая дружина будет стучаться в женский монастырь! Князь Юрий прислал за ней! Сообразил, что ему гораздо легче будет отбиваться от разгневанного Вячеслава Владимировича, имея в руках его дочь. Эта мысль давно уже пришла в голову Прямиславе и отчасти повлияла на ее отказ сопровождать мужа, но вот наконец, на горе ей, и князь Юрий додумался до того же самого! И она своим присутствием в Турове свяжет руки родному отцу! Отчего она не сбежала раньше, ведь знала, что это может случиться! Игуменья укрыла бы ее в каком-нибудь другом монастыре. А теперь поздно!