Страница:
– А где гостья ваша? – все же спросил он у боярыни Долгуши под вечер. – Здесь ночует или к себе ушла?
– Гостья? – Боярыня остановилась. Красная и распаренная возле печи, она и сейчас что-то жарила, чтобы накормить припозднившуюся дружину Любиши, ходившую в эти два дня по реке Вороновке.
– Ну да. Если не здесь живет, не страшно на ночь глядя одной ходить? Вон, волки воют.
Из близкого леса и впрямь доносился волчий вой. Издалека он казался красивым, как песнь самого лунного света, но Зимобор представлял себе, какой жутью он наполняет, если встречаешь ночь посреди леса и знаешь, что здесь есть еще кое-кто более опасный и голодный, чем ты сам.
– Лютава-то? – с сомнением ответила боярыня. – Да не знаю, где она. За ней не уследишь. Глаза отводит да уйдет, а куда – и следу за ней нету.
– Да она ведунья, что ли? – Зимобор обрадовался, что девушка-вятичанка ему не померещилась, и понял, почему она показалась такой странной.
В ней действительно было нечто, роднившее ее с Дивиной, – дыхание Леса.
– Конечно, а кто же? – Боярыня пожала полными плечами. – Весь их род с Лесом знается.
– Они ведуны?
– Отец-то ее – старый князь Вершина, что за Угрой сидит, мать не знаю, у него жен-то десяток было, – ответила боярыня. – И дочерей десяток. К нам сюда две, бывает, ходят, Лютава да меньшая, Молинка. Той, правду сказать, уж год не видно, может, замуж отдали куда…
– Ну, дела, вяз червленый в ухо… – Зимобор чуть не сел. – Ребята! Коньша! Знаешь, к кому ты в женихи набивался? Это, говорят, угренская княжна была.
– Да ну! – Кмети даже перестали жевать.
– Вот она с чего к тебе-то сваталась! – сообразил Жилята. – Если она княжна, то Коньша ей, ясен пень, не пара.
– Чтой-то у них княжны по лесам бегают без присмотра? – заметил Радоня. – И правду купцы говорят – дикий народ эти вятичи! Все не как у людей!
– Однако в гости тебя приглашала! – Ранослав слегка подпихнул Зимобора в бок. – Может, надумаешь еще?
– У меня невеста есть.
– Так где одна, там и две, чего такого-то?
– Ты бы лучше подумал, куда она тебя приглашала? – сказал Зимобору умный Достоян. – Как-то мне это не нравится…
– А народ тут не бедный! – заметил Жилята. – Видал, какие на ней ожерелья?
– И как будешь бедный, когда в лесах соболя кишат, а по Юлге знай вези их арабам! – отозвался Достоян.
– Может, заглянуть и к ним в гости… – задумчиво предложил Коньша. – Раз уж так просили…
– За Угру не пойдем. – Зимобор покачал головой. – С вятичами воевать нам рано. В такой поход как следует готовиться надо и настоящее войско собирать. Пусть уж. А там… годиков через несколько… можно будет и в гости съездить.
Кмети, посмеиваясь, снова принялись за еду.
– Все-таки как-то мне это не нравится… – задумчиво бормотал Достоян.
Через несколько дней, отдохнув и распрощавшись с гостеприимным Даровоем, поехали дальше. Миновали еще пару вятичских сел, а кое-где население было смешанное, и даже на одной и той же женской голове можно было увидеть височные кольца и вятичского, и кривичского вида. Вятичанок отличало преобладание красного и синего цветов в тесьме и толстых шерстяных поневах. Дань жители мелких сел платили неохотно, но топорами никто не махал.
Ехали второй день. Длинный обоз растянулся по льду Угры: передовым отрядом шла дружина Красовита, потом начиналась длинная вереница саней с поклажей, вдоль которой разместились прочие дружины. Самое ценное, то есть меха, везли в середине обоза под охраной кметей самого Зимобора. На задних санях были уложены мешки с зерном, льняные и шерстяные ткани, бочонки меда и прочие товары попроще. Позади них шагало ополчение во главе с Предваром. В одном селе дань заплатили лошадью, не слишком молодой, но еще пригодной, и теперь Предвар ехал на ней, не хуже других бояр.
Река петляла, так что из середины обоза не было видно ни его начала, ни конца. Следов близкого жилья не попадалось, только птицы прыгали по веткам, иногда сбрасывая на людей хлопья снега. Было пасмурно и довольно тепло. Это как раз тревожило: если потеплеет, на льду появится вода, откроются полыньи… А если выдастся ранняя весна и реки вскроются раньше, чем получится вернуться в Смоленск, то совсем дело плохо. Санный путь кончится, и перевозить собранное по грязи или по весенним бурным рекам, да еще против течения, будет вообще беда.
Начинались сумерки: еще не так чтобы темнело, но воздух засерел, намекая, что скоро наступит непроглядная зимняя тьма и пора заботиться о ночлеге.
– Что, княже, на снегу ночевать будем? – окликнул сзади боярин Любиша, подъехав поближе.
– Похоже на то. – Зимобор обернулся. – Я уже Красовиту сказал: если увидит хоть самое плохонькое село, пусть сворачивает.
Впереди вдруг закричали: «Назад, назад! Тащи! Тяни! Ах, мать твою!» Послышалось испуганное лошадиное ржанье, треск льда. Зимобор хлестнул коня и поскакал вперед, но через несколько шагов его схватили за повод:
– Стой, княже! Не езди, провалишься!
– Что там?
– Да полынья там, или лед треснул! Сани чуть не утопили.
Видимо, здесь в реку впадал шустрый ручеек, из-за чего лед у берега был непрочным и под тяжестью саней раскололся. Очередная лошадь пробила лед и погрузилась в воду. К счастью, возле берега было неглубоко, и лошадь удалось, освободив от саней, вытащить из-подо льда вовремя, пока она не поломала ноги.
Пока возились с лошадью, пока снова запрягали и поправляли груз – прошло время и передовая дружина ушла далеко вперед. Оставшаяся часть обоза теперь двигалась медленнее: опасное место приходилось обходить с осторожностью, и кмети с длинными палками прощупывали лед у берегов, прежде чем ехать. Между тем сумерки все сгущались, и Зимобор не шутя задумался о ночлеге.
– Что нам в их селах – дозорному десятку погреться, и только! Так и так людям на снегу спать, – решил он и махнул рукой: – Любиша, давайте на берег! Будем ночлег устраивать! Дальше передайте!
Вдоль обоза закричали, передавая его приказ, сани стали по очереди поворачивать, чтобы выбраться на берег.
– Красовит! – заорали с передних саней. – Поворачивай! Эй, где вы там? Не утонули?
– Горбатый, давай вперед, найди их и верни! – велел Зимобор одному из кметей. – А то они там до истоков доедут, не оглянутся.
– Этот кабан упрямый, он такой! – хмыкнул Горбатый. – Весь в отца, чтоб их кикиморы обоих за… щекотали.
Горбатый уехал по льду вперед. Едва миновав первый поворот и не видя перед собой Красовитовой дружины, он открыл было рот, чтобы их позвать, но тут уловил впереди странные и подозрительные звуки. Навстречу ему промчался оседланный конь без всадника, за ним другой. Это уже было совсем плохо.
А Красовит, не имея привычки оглядываться назад, успел уехать от обоза довольно далеко – перестрела на три-четыре. Река петляла, и оттого он не замечал, как далеко оторвался. Мысли его, как и всех прочих, были сосредоточены на поисках ночлега. О городах в этой местности Даровой ничего не говорил, а маленькие прибрежные села из пяти-шести небольших избушек, а то и полуземлянок не могли приютить даже десятую часть дружины. И все же надежда хоть ненадолго зайти в душное тепло избы была такой привлекательной, что Красовит усиленно вглядывался в берега, надеясь различить-таки признаки жилья.
Когда рядом свистнула стрела, он даже не успел это осознать. Тело само сорвалось с седла и покатилось по снегу, а Красовит только теперь и сообразил, что происходит. Один из кметей его дружины тоже катился по льду, но со стрелой в груди. Вокруг кричали: часть его людей оказалась одновременно ранена неизвестно откуда прилетевшими стрелами, другая часть вскинула щиты и готовилась защищаться, лихорадочно выискивая противника.
– Сзади, сзади! – кричали кмети.
У Красовита мелькнула мысль, что обстреляли их свои же смоляне – новый князь мог выбрать случай и избавиться от сторонника своей сестры-соперницы! Но эту мысль Красовит сразу отбросил, потому что прямо перед глазами увидел тело кметя со стрелой в спине – стрела была не смоленская, совсем чужая, с незнакомым оперением.
– С берега! Сверху! – кричали вокруг.
Снова засвистели стрелы. По ним стреляли с высокого берега Угры, причем снизу даже не удавалось никого увидеть, так что отвечать на выстрелы было нельзя.
– Щиты! – заорал Красовит, не высовываясь из-за собственного щита. – Назад!
Единственное, что пришло ему в голову, – прикрываясь от выстрелов, вернуться к обозу и там уже, с подкреплением, попытаться подняться на берег. Сейчас же они не могли сделать ничего, кроме как служить беспомощными мишенями для чужих лучников.
Это зрелище и застал Горбатый: рассеянная передовая дружина частью сидела, частью лежала на льду, прикрываясь щитами. Несколько раненых коней бились с оглушительным ржанием, а другие, оставшись без всадников, умчались в разные стороны.
– Назад, назад! – орал Красовит. – Князь! Князю скажите!
Провожаемые стрелами, Красовитовы кмети стали отступать. По количеству стрел Красовит уже вычислил, что обстреливает их не так уж и много народа, человек восемь-девять.
Зимобор тем временем проехал вперед, услышав тревожный шум. Завидев убегающих кметей и чужие стрелы, торчащие из щитов, он сразу понял, что это означает. К чему-то подобному он постоянно был готов и раньше, а тем более теперь, когда они шли по границе вятичей.
– Щиты! Судимир! Наверх! – быстро приказал он, отъехав назад и тоже подняв свой щит, висевший у седла.
Судимир тут же спешил свой десяток, и кмети, держа наготове щиты, стали один за одним осторожно подниматься по склону. Склон был довольно крут, и башмаки скользили по толстому слою опавших листьев, засыпанных снегом. Упираясь в землю древками копий, кмети медленно поднимались, иногда съезжая вниз, задевая и сталкивая друг друга.
Вот Средняк первым оказался на гребне берега… и тут же получил топором по щиту. От сильного удара он потерял равновесие и съехал вниз на лед, но Жилята уже выскочил на гребень и сам вдарил кому-то боевым топором. Снизу вообще не было видно, кто там на гребне и много ли их, но оттуда сразу послышались крики.
– Что там? – закричал Зимобор. Больше всего ему хотелось самому вскарабкаться на берег, разобраться в обстановке и огреть топором по жбану того, кто все это затеял, но он был князем и не мог вслепую рисковать собой.
– Немного! Десятка два! Смерды! – орали сверху.
Зимобор сделал знак Моргавке, и еще один десяток полез туда, откуда доносился треск щитов, лязг железа и разноголосые крики. Взобравшись, кмети увидели там человек пятнадцать, по виду и впрямь смердов из обычных сельских жителей – мужиков в овчинах, с топорами и рогатинами.
Завидев, что к врагу подошло подкрепление, мужики заорали и стали отступать.
– Их много! Беги! – вразнобой кричали они и, уже не пытаясь сопротивляться, толпой побежали к лесу.
Десятки Судимира и Моргавки бросились в погоню. Зимобор только хотел было подняться и сам посмотреть, как спереди, из-за поворота реки, послышался стук множества копыт.
Он быстро оглянулся: все три десятка Красовита, кроме нескольких убитых и раненых, были здесь, вокруг своего боярина. Своих там, впереди, больше не было. Невольно он и Красовит встретились взглядами, и оба одновременно поняли, что это все означает.
– В седло! – заорал Красовит и схватил за повод первого подвернувшегося коня – своего искать было некогда.
Зимобор свистнул и взмахнул рукой, подзывая к себе оставшиеся при нем два десятка. Они не успели даже подтянуться и толком построиться, как из-за поворота реки к ним навстречу вылетела дружина числом не менее полусотни всадников.
Это уже была именно дружина, а не сборище чересчур отважных мужиков, решивших, что в этом лесу им никто не соперник. Впереди мчался воин в железном шлеме арабской работы, в кольчуге, такие же кольчуги Зимобор успел разглядеть и на трех или четырех всадниках позади него. У всех были щиты, и в руках они сжимали мечи и боевые топоры.
Выскочив из-за поворота, дружина разразилась громкими боевыми кличами, призывая Перуна, и с ходу ударила по смолянам. Те, едва успев надеть шлемы и взять в руки собственное оружие, под первым ударом прогнулись, но вскоре выровнялись. Всадники сталкивались, звенело железо, трещали разрубаемые щиты, ржали кони.
Зимобор рубил мечом, стараясь прорваться к вражескому вождю в восточном шлеме. Но на узком пространстве реки, где с одной стороны был высокий, неприступный для коней берег, а с другой – полыньи, возможностей для перемещения почти не было. Свои и чужие в тесноте налетали друг друга, топтали, ломили и давили. Трещал лед, кони проваливались, и хотя утонуть на такой глубине не могли, острые обломки льда резали им ноги, и кони бесились, били копытами, оглашая воздух истошным ржаньем. И оставаться в седле, и соскочить на лед было одинаково опасно, и сражаться ни верхом, ни пешком было почти невозможно.
Затрубил рог, и чужая дружина стала поворачивать. То ли это было бегство, то ли враги решили отступить, поняв, что в этой свалке они все равно ничего не добьются, а только покалечат коней и потеряют людей напрасно. Так или иначе, вятичи – а это несомненно были они – по одному выбирались из свалки, кто верхом, а кто и пешком, скакали и бежали назад, за поворот реки, из-за которого появились.
– Ко мне! Смоляне! Ко мне, кто уцелел! Огненный Сокол! – срывая голос, кричал Зимобор, пытаясь собрать всех, кто еще мог сражаться.
Рядом орал что-то Красовит. Полушубок на плече у него был порван и заляпан чем-то темным.
Десяток или чуть больше собрался возле Зимобора, столько же – около Красовита.
– Давай за ними! – возбужденно орал Красовит, потрясая мечом. – За ними, давай! Гады! Всех уделаю!
– Куда! Темно уже, как в… – так же орал в ответ Зимобор, то ли ему, то ли кметям. – Назад! К обозу!
Он понимал, что враги, кто бы они ни были, наверняка имеют целью захват обоза. Присутствие настоящей дружины говорило о том, что в деле замешаны не отважные смерды, а кто-то из очень знатных и богатых вождей – возможно, и сами вятические князья. Кто, кроме князя, мог в этих лесах раздобыть шлем и кольчугу? В Смоленске не знали, сколько у вятичей князей, но четверо или пятеро, на разных реках, должно было найтись. Ничего удивительного, что кто-то из них, вероятно ближайший, угренский, князь, посчитал нужным захватить обоз с собранной данью и заодно и отбить у смоленских князей охоту соваться так близко к их землям. Сохранить обоз и дань было наиболее важной задачей – и гораздо более выполнимой, чем преследование неизвестного по численности врага в незнакомой местности уже почти в темноте.
– Давай назад! – кричал Зимобор, заворачивая своих. – Этих собирай! Кто живой, вяжи! Коней ловите!
Но Красовит, не слушая его, опять взобрался на коня и помчался вслед за вятичами. Зимобор только плюнул и поскакал назад к обозу. Если выбирать между обозом с данью и Секачовым сыном, то охранять он предпочитал именно обоз.
И к обозу он повернул в самое подходящее время. Не успели еще все остатки его дружины, в том числе спустившиеся с берега десятки Судимира и Моргавки, собраться к обозу, как с низкого берега на них снова налетел конный отряд. С гиком и свистом полусотенная дружина прорвалась к саням и набросилась на пеших кметей Корочуна и ополченцев. К счастью, застать их врасплох уже не удалось: обозная стража видела, что происходит с передовыми дружинами, и успела снарядиться, приготовить щиты и оружие. Зато сами десятки Зимобора, с ходу ударившие сбоку на вятичей, оказались для тех неожиданностью. Но те не отступили, и везде между санями завязалась схватка.
Часть обоза к тому времени успела выехать на берег, часть осталась на льду, и теперь лед трещал под копытами бьющихся коней. Темнота совсем сгустилась, хорошо хоть, не было метели, но все же отличать своих от чужих было довольно трудно. Те и другие непрерывно орали, одни – «Смоленск!» и «Огненный Сокол!», а другие – «Вятко!» и «Угра!» Только по этим крикам каждый отличал, где противник, но все равно битва в темноте между санями, между лежащими, бьющимися, упущенными лошадьми больше напоминала свалку. Всадники и пешие сражались вперемешку, от треска, лязга и крика можно было оглохнуть, и никто не понимал, что же происходит и кто берет верх.
Дружина у обоза была занята своим противником и не могла не то что видеть Красовита, но даже вспомнить о нем. А ему пришлось нелегко. Неполных два его десятка уцелевших обогнули выступ берега, преследуя бегущих вятичей. Они даже не услышали громкого треска и шума падающих деревьев.
А вятичи внезапно прекратили бегство, развернулись и снова ударили на смолян. С высокого берега слетело несколько стрел, но для стрельбы уже слишком стемнело. Отступающих вдруг стало гораздо больше, чем было раньше. Сообразив, что угодил в ловушку, Красовит закричал, чтобы смоляне отступали. Но, повернув назад, они сразу наткнулись на огромные заснеженные сосны, в беспорядке лежащие поперек реки! Видимо, деревья были заранее подрублены, и теперь их обрушили сверху, перегородив смоленским всадникам дорогу назад.
Прижимая противников к соснам, вятичи кололи копьями, рубили мечами и топорами. Смоляне отбивались как могли, то один, то другой бросал убитого или раненого коня и карабкался через завал, чтобы попытаться пешком убежать к своим. Сам Красовит, отступая последним, уже почти одолел заснеженную вершину, когда вдруг на шлем его обрушился чей-то боевой топор – и в глазах потемнело.
Битва возле обоза тем временем начала затихать. Все меньше и меньше людей вокруг кричало «Вятко!» или «Угра!» – правда, желающих кричать хоть что-нибудь явно поубавилось. Зимобор метался туда-сюда вдоль саней: в голове гудело, тьма слепила глаза, горло было сорвано от крика, а левая рука совсем онемела под тяжестью расколотого щита. То и дело он натыкался на какие-то фигуры, то движущиеся, то лежащие и сидящие у саней, и никогда он не мог сразу понять, свои это или чужие, живые или мертвые. Иногда ему попадался кто-то знакомый, и он торопливо расставлял людей цепью вдоль обоза. Обоз, по крайней мере, был здесь, оттеснить от него смолян противнику не удалось, а значит, битву можно было считать выигранной. Но ни на один насущный вопрос – где враг и сколько его, нападет ли он еще, сколько уцелело своих и где они, убит ли кто-то из бояр – Зимобор не имел ответа. Крича из последних сил, он собирал людей, но все отозвавшиеся тут же куда-то терялись.
Наконец звон клинков прекратился, никто ни на кого больше не нападал.
– Разожгите огонь кто-нибудь! – требовал Зимобор, злясь на глухую тьму, как никогда ни на кого не злился.
И вот появился горящий факел, потом второй, – Судимир заранее озаботился палками, обернутыми просмоленной паклей. Огненные отблески упали на усталые, возбужденно дышащие лица. Так, вон сам Судимир в шлеме, вон Кудряшка из его десятка, вон Горбатый зажимает здоровой рукой раненую. Вон Жилята сидит на санях, а Гнездила торопливо бинтует ему лоб чем-то похожим на рукав рубахи. Вон возится Коньша, выкапывая что-то из-под снега.
– Сколько наших? Сколько ранено? Сколько убитых? – Зимобор быстро огляделся, понимая, что убитые непременно будут.
– Боярин Корочун… того… – виновато откликнулся кто-то из темноты.
Достоян распоряжался, выравнивал оцепление, отгородившее обоз от берега.
– Не пойдем дальше, княже, здесь будем ночевать, – прокричал он. – Давай, что ли, сани ставить, куда уж тут идти!
Зимобор кивнул и велел разгружать сани. Поклажу в мешках и бочонках сложили на берегу, пустые сани выстроили широким кругом, образовав нечто вроде невысокой крепостной стены. Перед чертой этой крепости разложили костры, торопливо срубив несколько ближайших деревьев.
Промерзшее дерево горело очень неохотно, больше дымило, трещала и выбрасывала искры еловая хвоя, но все же берег осветился. Стали видны опушка леса и русло ручья, по которому на них и набросились вятичи. Вдоль по ручью весь снег был глубоко перепахан сотнями ног и копыт. Туда же нападавшие и отступили. Правда, не все. На месте битвы осталось около двух десятков тел, из них половина – живые. И раненые, и мертвые пострадали даже не столько от оружия, сколько от давки на ненадежном льду. Переломов, вывихов, ушибов от конских копыт, сломанных шей и проломленных голов было больше, чем колотых, резаных и рубленых ран. Именно копытом какой-то из обезумевших коней ударил по голове Жиляту, и теперь под обоими глазами у него наливалось по здоровому синяку, а кудрявый чуб, видневшийся из-под кое-как наложенной второпях повязки, промок от крови и прилип ко лбу.
Зимобор прошел вдоль разгруженного обоза. Теперь, когда суета немного улеглась и все опомнились, важнее всего было выяснить, сколько уцелело и каким количеством людей он может располагать.
– Ранослав! – вдруг вспомнив, заорал он во все горло. – Ранок! Эй, Поляйка, ваш боярин-то жив?
– Жив я! – Кто-то замахал от саней.
Подойдя ближе, Зимобор не столько узнал, сколько угадал в сидящем Ранослава – тот вытянул ушибленную ногу и прикладывал пригоршни снега к глазу.
– Сколько у тебя людей? – набросился на него Зимобор. – Вяз червленый те в ухо, что молчишь?
– Людей… – Ранослав морщился, с трудом соображая. – Два десятника отзываются, третий… не знаю. Говорят, по пять-шесть человек насчитали, и еще те… ну, Зелениных трое или четверо тут… Извини, княже, по голове меня приложили, не соображаю я что-то…
– Хоть десятника возьми потолковее, пусть людей посчитает и мне быстро скажет! – велел Зимобор. Он понимал, что Ранославу тоже нелегко пришлось, но им теперь некогда было хлопотать над ушибами. – И пусть сразу скажет, сколько народу может на ночь в дозоры дать. Нам сейчас до утра бы дожить, а там видно будет.
– Сейчас… – пробормотал Ранослав, морщась и пытаясь еще что-то вспомнить. – Да! – Он взмахнул рукой, когда Зимобор уже пошел прочь, словно хотел ухватить его за полушубок. – Девка…
– Что? – Зимобор обернулся.
– Нету ее. То ли зашибли, а скорее – увезли.
– Девка? А! – Зимобор тоже не сразу сообразил, что речь идет об Игрельке. – Увезли? Вяз червленый те в ухо! – Он свистнул. – Умыкнули твою невесту, Ранок! Ну, уж сам виноват! Беречь надо было, а мне не до того!
– Да мне самому не до того! – с досадой ответил Ранослав. – Я, вишь, твое добро берег, обоз оборонял, у меня же тут самые меха, не дерьмо какое-нибудь! Нет бы спасибо сказал, а он еще ругается!
– Да не ругаюсь я! – Зимобор наклонился и хлопнул его по плечу. – Ну, пропала, и хрен с ней! Ты же по ней сохнуть не будешь? Другую подберем, еще красивее! Главное, десятника мне пришли поскорей.
Он вернулся к своей дружине, и тут ему навстречу выбежал Желанич.
– Княже! – Кметь замахал рукой. – Ты погляди, чего Коньша с Братилой откопали!
Кмети расступились, пропуская его к саням. На санях лежало тело. Зимобор сначала испугался, что еще кто-то из своих убит, и тут огненный отблеск от ближнего костра осветил кольчугу.
Шлем восточной работы, с тонкой гравировкой, заметной даже в свете факела, поблескивал рядом. Зимобор подошел ближе и наклонился. На санях лежал мужчина, видимо еще молодой, безбородый, с черными волосами и непривычными, не славянскими чертами лица. Скорее его можно было принять за араба, и доспехи восточной работы на нем казались вполне уместными. Это был тот самый предводитель дружины, напавшей на обоз, вот только непонятно, каким образом араб оказался во главе тех, кого принимали за вятичей.
– Это еще что за… вяз червленый? – озадаченно спросил Зимобор и дернул самого себя за ухо. – Убит?
– Не! – Коньша мотнул головой. – Дышит. Видно, оглушили.
– Точно, я видел, – доложил Витим. – Это Прибыток. Как подпрыгнул, как вдарил ему мечом по жбану сверху – тот и скопытился. Он с коня упал, а на него еще наступил кто-то.
– Коньша и наступил! – крикнул Жилята. – Ты его знаешь, княже, ему бы только ногами топтать что ни попадя!
– А как бы я его еще нашел? – огрызнулся Коньше. – Только и нашел, что на кольчуге поскользнулся. А то его уже снегом закидали, там и остался бы лежать, к утру замерз бы. Так мы бы и остались без всего.
– Без чего?
– Ну а так нам и слава, и добыча! – Коньша приосанился. – Это же сам их князь. Раз мы с Прибытком его завалили, то мне кольчуга, а ему шлем.
– Это Прибыток его завалил, не примазывайся! – опять закричал Жилята.
– Он завалил, а я нашел!
– Тьфу, как дети, кто гриб первым увидел! – Судимир сплюнул кровь из разбитой челюсти. – Коньша, ты в дозоре постоять не хочешь, если много сил осталось?
– Да ну, какой это князь? – усомнился Зимобор, тем временем разглядывая пленника. – Доспехи-то хорошие, но ты ему в морду смотрел? Посмотри! Араб чистый, как тот Хаким, помнишь, в Селиборе жил? Одно лицо, только помоложе. Как он вообще сюда попал?
– А что… – начал Коньша. – Ты на меня, княже, посмотри. Я сам мордой чисто хазарин, однако же кривич я и тебе служу! Так и он – мог же вятический князь араба в дружину нанять?
– Гостья? – Боярыня остановилась. Красная и распаренная возле печи, она и сейчас что-то жарила, чтобы накормить припозднившуюся дружину Любиши, ходившую в эти два дня по реке Вороновке.
– Ну да. Если не здесь живет, не страшно на ночь глядя одной ходить? Вон, волки воют.
Из близкого леса и впрямь доносился волчий вой. Издалека он казался красивым, как песнь самого лунного света, но Зимобор представлял себе, какой жутью он наполняет, если встречаешь ночь посреди леса и знаешь, что здесь есть еще кое-кто более опасный и голодный, чем ты сам.
– Лютава-то? – с сомнением ответила боярыня. – Да не знаю, где она. За ней не уследишь. Глаза отводит да уйдет, а куда – и следу за ней нету.
– Да она ведунья, что ли? – Зимобор обрадовался, что девушка-вятичанка ему не померещилась, и понял, почему она показалась такой странной.
В ней действительно было нечто, роднившее ее с Дивиной, – дыхание Леса.
– Конечно, а кто же? – Боярыня пожала полными плечами. – Весь их род с Лесом знается.
– Они ведуны?
– Отец-то ее – старый князь Вершина, что за Угрой сидит, мать не знаю, у него жен-то десяток было, – ответила боярыня. – И дочерей десяток. К нам сюда две, бывает, ходят, Лютава да меньшая, Молинка. Той, правду сказать, уж год не видно, может, замуж отдали куда…
– Ну, дела, вяз червленый в ухо… – Зимобор чуть не сел. – Ребята! Коньша! Знаешь, к кому ты в женихи набивался? Это, говорят, угренская княжна была.
– Да ну! – Кмети даже перестали жевать.
– Вот она с чего к тебе-то сваталась! – сообразил Жилята. – Если она княжна, то Коньша ей, ясен пень, не пара.
– Чтой-то у них княжны по лесам бегают без присмотра? – заметил Радоня. – И правду купцы говорят – дикий народ эти вятичи! Все не как у людей!
– Однако в гости тебя приглашала! – Ранослав слегка подпихнул Зимобора в бок. – Может, надумаешь еще?
– У меня невеста есть.
– Так где одна, там и две, чего такого-то?
– Ты бы лучше подумал, куда она тебя приглашала? – сказал Зимобору умный Достоян. – Как-то мне это не нравится…
– А народ тут не бедный! – заметил Жилята. – Видал, какие на ней ожерелья?
– И как будешь бедный, когда в лесах соболя кишат, а по Юлге знай вези их арабам! – отозвался Достоян.
– Может, заглянуть и к ним в гости… – задумчиво предложил Коньша. – Раз уж так просили…
– За Угру не пойдем. – Зимобор покачал головой. – С вятичами воевать нам рано. В такой поход как следует готовиться надо и настоящее войско собирать. Пусть уж. А там… годиков через несколько… можно будет и в гости съездить.
Кмети, посмеиваясь, снова принялись за еду.
– Все-таки как-то мне это не нравится… – задумчиво бормотал Достоян.
Через несколько дней, отдохнув и распрощавшись с гостеприимным Даровоем, поехали дальше. Миновали еще пару вятичских сел, а кое-где население было смешанное, и даже на одной и той же женской голове можно было увидеть височные кольца и вятичского, и кривичского вида. Вятичанок отличало преобладание красного и синего цветов в тесьме и толстых шерстяных поневах. Дань жители мелких сел платили неохотно, но топорами никто не махал.
Ехали второй день. Длинный обоз растянулся по льду Угры: передовым отрядом шла дружина Красовита, потом начиналась длинная вереница саней с поклажей, вдоль которой разместились прочие дружины. Самое ценное, то есть меха, везли в середине обоза под охраной кметей самого Зимобора. На задних санях были уложены мешки с зерном, льняные и шерстяные ткани, бочонки меда и прочие товары попроще. Позади них шагало ополчение во главе с Предваром. В одном селе дань заплатили лошадью, не слишком молодой, но еще пригодной, и теперь Предвар ехал на ней, не хуже других бояр.
Река петляла, так что из середины обоза не было видно ни его начала, ни конца. Следов близкого жилья не попадалось, только птицы прыгали по веткам, иногда сбрасывая на людей хлопья снега. Было пасмурно и довольно тепло. Это как раз тревожило: если потеплеет, на льду появится вода, откроются полыньи… А если выдастся ранняя весна и реки вскроются раньше, чем получится вернуться в Смоленск, то совсем дело плохо. Санный путь кончится, и перевозить собранное по грязи или по весенним бурным рекам, да еще против течения, будет вообще беда.
Начинались сумерки: еще не так чтобы темнело, но воздух засерел, намекая, что скоро наступит непроглядная зимняя тьма и пора заботиться о ночлеге.
– Что, княже, на снегу ночевать будем? – окликнул сзади боярин Любиша, подъехав поближе.
– Похоже на то. – Зимобор обернулся. – Я уже Красовиту сказал: если увидит хоть самое плохонькое село, пусть сворачивает.
Впереди вдруг закричали: «Назад, назад! Тащи! Тяни! Ах, мать твою!» Послышалось испуганное лошадиное ржанье, треск льда. Зимобор хлестнул коня и поскакал вперед, но через несколько шагов его схватили за повод:
– Стой, княже! Не езди, провалишься!
– Что там?
– Да полынья там, или лед треснул! Сани чуть не утопили.
Видимо, здесь в реку впадал шустрый ручеек, из-за чего лед у берега был непрочным и под тяжестью саней раскололся. Очередная лошадь пробила лед и погрузилась в воду. К счастью, возле берега было неглубоко, и лошадь удалось, освободив от саней, вытащить из-подо льда вовремя, пока она не поломала ноги.
Пока возились с лошадью, пока снова запрягали и поправляли груз – прошло время и передовая дружина ушла далеко вперед. Оставшаяся часть обоза теперь двигалась медленнее: опасное место приходилось обходить с осторожностью, и кмети с длинными палками прощупывали лед у берегов, прежде чем ехать. Между тем сумерки все сгущались, и Зимобор не шутя задумался о ночлеге.
– Что нам в их селах – дозорному десятку погреться, и только! Так и так людям на снегу спать, – решил он и махнул рукой: – Любиша, давайте на берег! Будем ночлег устраивать! Дальше передайте!
Вдоль обоза закричали, передавая его приказ, сани стали по очереди поворачивать, чтобы выбраться на берег.
– Красовит! – заорали с передних саней. – Поворачивай! Эй, где вы там? Не утонули?
– Горбатый, давай вперед, найди их и верни! – велел Зимобор одному из кметей. – А то они там до истоков доедут, не оглянутся.
– Этот кабан упрямый, он такой! – хмыкнул Горбатый. – Весь в отца, чтоб их кикиморы обоих за… щекотали.
Горбатый уехал по льду вперед. Едва миновав первый поворот и не видя перед собой Красовитовой дружины, он открыл было рот, чтобы их позвать, но тут уловил впереди странные и подозрительные звуки. Навстречу ему промчался оседланный конь без всадника, за ним другой. Это уже было совсем плохо.
А Красовит, не имея привычки оглядываться назад, успел уехать от обоза довольно далеко – перестрела на три-четыре. Река петляла, и оттого он не замечал, как далеко оторвался. Мысли его, как и всех прочих, были сосредоточены на поисках ночлега. О городах в этой местности Даровой ничего не говорил, а маленькие прибрежные села из пяти-шести небольших избушек, а то и полуземлянок не могли приютить даже десятую часть дружины. И все же надежда хоть ненадолго зайти в душное тепло избы была такой привлекательной, что Красовит усиленно вглядывался в берега, надеясь различить-таки признаки жилья.
Когда рядом свистнула стрела, он даже не успел это осознать. Тело само сорвалось с седла и покатилось по снегу, а Красовит только теперь и сообразил, что происходит. Один из кметей его дружины тоже катился по льду, но со стрелой в груди. Вокруг кричали: часть его людей оказалась одновременно ранена неизвестно откуда прилетевшими стрелами, другая часть вскинула щиты и готовилась защищаться, лихорадочно выискивая противника.
– Сзади, сзади! – кричали кмети.
У Красовита мелькнула мысль, что обстреляли их свои же смоляне – новый князь мог выбрать случай и избавиться от сторонника своей сестры-соперницы! Но эту мысль Красовит сразу отбросил, потому что прямо перед глазами увидел тело кметя со стрелой в спине – стрела была не смоленская, совсем чужая, с незнакомым оперением.
– С берега! Сверху! – кричали вокруг.
Снова засвистели стрелы. По ним стреляли с высокого берега Угры, причем снизу даже не удавалось никого увидеть, так что отвечать на выстрелы было нельзя.
– Щиты! – заорал Красовит, не высовываясь из-за собственного щита. – Назад!
Единственное, что пришло ему в голову, – прикрываясь от выстрелов, вернуться к обозу и там уже, с подкреплением, попытаться подняться на берег. Сейчас же они не могли сделать ничего, кроме как служить беспомощными мишенями для чужих лучников.
Это зрелище и застал Горбатый: рассеянная передовая дружина частью сидела, частью лежала на льду, прикрываясь щитами. Несколько раненых коней бились с оглушительным ржанием, а другие, оставшись без всадников, умчались в разные стороны.
– Назад, назад! – орал Красовит. – Князь! Князю скажите!
Провожаемые стрелами, Красовитовы кмети стали отступать. По количеству стрел Красовит уже вычислил, что обстреливает их не так уж и много народа, человек восемь-девять.
Зимобор тем временем проехал вперед, услышав тревожный шум. Завидев убегающих кметей и чужие стрелы, торчащие из щитов, он сразу понял, что это означает. К чему-то подобному он постоянно был готов и раньше, а тем более теперь, когда они шли по границе вятичей.
– Щиты! Судимир! Наверх! – быстро приказал он, отъехав назад и тоже подняв свой щит, висевший у седла.
Судимир тут же спешил свой десяток, и кмети, держа наготове щиты, стали один за одним осторожно подниматься по склону. Склон был довольно крут, и башмаки скользили по толстому слою опавших листьев, засыпанных снегом. Упираясь в землю древками копий, кмети медленно поднимались, иногда съезжая вниз, задевая и сталкивая друг друга.
Вот Средняк первым оказался на гребне берега… и тут же получил топором по щиту. От сильного удара он потерял равновесие и съехал вниз на лед, но Жилята уже выскочил на гребень и сам вдарил кому-то боевым топором. Снизу вообще не было видно, кто там на гребне и много ли их, но оттуда сразу послышались крики.
– Что там? – закричал Зимобор. Больше всего ему хотелось самому вскарабкаться на берег, разобраться в обстановке и огреть топором по жбану того, кто все это затеял, но он был князем и не мог вслепую рисковать собой.
– Немного! Десятка два! Смерды! – орали сверху.
Зимобор сделал знак Моргавке, и еще один десяток полез туда, откуда доносился треск щитов, лязг железа и разноголосые крики. Взобравшись, кмети увидели там человек пятнадцать, по виду и впрямь смердов из обычных сельских жителей – мужиков в овчинах, с топорами и рогатинами.
Завидев, что к врагу подошло подкрепление, мужики заорали и стали отступать.
– Их много! Беги! – вразнобой кричали они и, уже не пытаясь сопротивляться, толпой побежали к лесу.
Десятки Судимира и Моргавки бросились в погоню. Зимобор только хотел было подняться и сам посмотреть, как спереди, из-за поворота реки, послышался стук множества копыт.
Он быстро оглянулся: все три десятка Красовита, кроме нескольких убитых и раненых, были здесь, вокруг своего боярина. Своих там, впереди, больше не было. Невольно он и Красовит встретились взглядами, и оба одновременно поняли, что это все означает.
– В седло! – заорал Красовит и схватил за повод первого подвернувшегося коня – своего искать было некогда.
Зимобор свистнул и взмахнул рукой, подзывая к себе оставшиеся при нем два десятка. Они не успели даже подтянуться и толком построиться, как из-за поворота реки к ним навстречу вылетела дружина числом не менее полусотни всадников.
Это уже была именно дружина, а не сборище чересчур отважных мужиков, решивших, что в этом лесу им никто не соперник. Впереди мчался воин в железном шлеме арабской работы, в кольчуге, такие же кольчуги Зимобор успел разглядеть и на трех или четырех всадниках позади него. У всех были щиты, и в руках они сжимали мечи и боевые топоры.
Выскочив из-за поворота, дружина разразилась громкими боевыми кличами, призывая Перуна, и с ходу ударила по смолянам. Те, едва успев надеть шлемы и взять в руки собственное оружие, под первым ударом прогнулись, но вскоре выровнялись. Всадники сталкивались, звенело железо, трещали разрубаемые щиты, ржали кони.
Зимобор рубил мечом, стараясь прорваться к вражескому вождю в восточном шлеме. Но на узком пространстве реки, где с одной стороны был высокий, неприступный для коней берег, а с другой – полыньи, возможностей для перемещения почти не было. Свои и чужие в тесноте налетали друг друга, топтали, ломили и давили. Трещал лед, кони проваливались, и хотя утонуть на такой глубине не могли, острые обломки льда резали им ноги, и кони бесились, били копытами, оглашая воздух истошным ржаньем. И оставаться в седле, и соскочить на лед было одинаково опасно, и сражаться ни верхом, ни пешком было почти невозможно.
Затрубил рог, и чужая дружина стала поворачивать. То ли это было бегство, то ли враги решили отступить, поняв, что в этой свалке они все равно ничего не добьются, а только покалечат коней и потеряют людей напрасно. Так или иначе, вятичи – а это несомненно были они – по одному выбирались из свалки, кто верхом, а кто и пешком, скакали и бежали назад, за поворот реки, из-за которого появились.
– Ко мне! Смоляне! Ко мне, кто уцелел! Огненный Сокол! – срывая голос, кричал Зимобор, пытаясь собрать всех, кто еще мог сражаться.
Рядом орал что-то Красовит. Полушубок на плече у него был порван и заляпан чем-то темным.
Десяток или чуть больше собрался возле Зимобора, столько же – около Красовита.
– Давай за ними! – возбужденно орал Красовит, потрясая мечом. – За ними, давай! Гады! Всех уделаю!
– Куда! Темно уже, как в… – так же орал в ответ Зимобор, то ли ему, то ли кметям. – Назад! К обозу!
Он понимал, что враги, кто бы они ни были, наверняка имеют целью захват обоза. Присутствие настоящей дружины говорило о том, что в деле замешаны не отважные смерды, а кто-то из очень знатных и богатых вождей – возможно, и сами вятические князья. Кто, кроме князя, мог в этих лесах раздобыть шлем и кольчугу? В Смоленске не знали, сколько у вятичей князей, но четверо или пятеро, на разных реках, должно было найтись. Ничего удивительного, что кто-то из них, вероятно ближайший, угренский, князь, посчитал нужным захватить обоз с собранной данью и заодно и отбить у смоленских князей охоту соваться так близко к их землям. Сохранить обоз и дань было наиболее важной задачей – и гораздо более выполнимой, чем преследование неизвестного по численности врага в незнакомой местности уже почти в темноте.
– Давай назад! – кричал Зимобор, заворачивая своих. – Этих собирай! Кто живой, вяжи! Коней ловите!
Но Красовит, не слушая его, опять взобрался на коня и помчался вслед за вятичами. Зимобор только плюнул и поскакал назад к обозу. Если выбирать между обозом с данью и Секачовым сыном, то охранять он предпочитал именно обоз.
И к обозу он повернул в самое подходящее время. Не успели еще все остатки его дружины, в том числе спустившиеся с берега десятки Судимира и Моргавки, собраться к обозу, как с низкого берега на них снова налетел конный отряд. С гиком и свистом полусотенная дружина прорвалась к саням и набросилась на пеших кметей Корочуна и ополченцев. К счастью, застать их врасплох уже не удалось: обозная стража видела, что происходит с передовыми дружинами, и успела снарядиться, приготовить щиты и оружие. Зато сами десятки Зимобора, с ходу ударившие сбоку на вятичей, оказались для тех неожиданностью. Но те не отступили, и везде между санями завязалась схватка.
Часть обоза к тому времени успела выехать на берег, часть осталась на льду, и теперь лед трещал под копытами бьющихся коней. Темнота совсем сгустилась, хорошо хоть, не было метели, но все же отличать своих от чужих было довольно трудно. Те и другие непрерывно орали, одни – «Смоленск!» и «Огненный Сокол!», а другие – «Вятко!» и «Угра!» Только по этим крикам каждый отличал, где противник, но все равно битва в темноте между санями, между лежащими, бьющимися, упущенными лошадьми больше напоминала свалку. Всадники и пешие сражались вперемешку, от треска, лязга и крика можно было оглохнуть, и никто не понимал, что же происходит и кто берет верх.
Дружина у обоза была занята своим противником и не могла не то что видеть Красовита, но даже вспомнить о нем. А ему пришлось нелегко. Неполных два его десятка уцелевших обогнули выступ берега, преследуя бегущих вятичей. Они даже не услышали громкого треска и шума падающих деревьев.
А вятичи внезапно прекратили бегство, развернулись и снова ударили на смолян. С высокого берега слетело несколько стрел, но для стрельбы уже слишком стемнело. Отступающих вдруг стало гораздо больше, чем было раньше. Сообразив, что угодил в ловушку, Красовит закричал, чтобы смоляне отступали. Но, повернув назад, они сразу наткнулись на огромные заснеженные сосны, в беспорядке лежащие поперек реки! Видимо, деревья были заранее подрублены, и теперь их обрушили сверху, перегородив смоленским всадникам дорогу назад.
Прижимая противников к соснам, вятичи кололи копьями, рубили мечами и топорами. Смоляне отбивались как могли, то один, то другой бросал убитого или раненого коня и карабкался через завал, чтобы попытаться пешком убежать к своим. Сам Красовит, отступая последним, уже почти одолел заснеженную вершину, когда вдруг на шлем его обрушился чей-то боевой топор – и в глазах потемнело.
Битва возле обоза тем временем начала затихать. Все меньше и меньше людей вокруг кричало «Вятко!» или «Угра!» – правда, желающих кричать хоть что-нибудь явно поубавилось. Зимобор метался туда-сюда вдоль саней: в голове гудело, тьма слепила глаза, горло было сорвано от крика, а левая рука совсем онемела под тяжестью расколотого щита. То и дело он натыкался на какие-то фигуры, то движущиеся, то лежащие и сидящие у саней, и никогда он не мог сразу понять, свои это или чужие, живые или мертвые. Иногда ему попадался кто-то знакомый, и он торопливо расставлял людей цепью вдоль обоза. Обоз, по крайней мере, был здесь, оттеснить от него смолян противнику не удалось, а значит, битву можно было считать выигранной. Но ни на один насущный вопрос – где враг и сколько его, нападет ли он еще, сколько уцелело своих и где они, убит ли кто-то из бояр – Зимобор не имел ответа. Крича из последних сил, он собирал людей, но все отозвавшиеся тут же куда-то терялись.
Наконец звон клинков прекратился, никто ни на кого больше не нападал.
– Разожгите огонь кто-нибудь! – требовал Зимобор, злясь на глухую тьму, как никогда ни на кого не злился.
И вот появился горящий факел, потом второй, – Судимир заранее озаботился палками, обернутыми просмоленной паклей. Огненные отблески упали на усталые, возбужденно дышащие лица. Так, вон сам Судимир в шлеме, вон Кудряшка из его десятка, вон Горбатый зажимает здоровой рукой раненую. Вон Жилята сидит на санях, а Гнездила торопливо бинтует ему лоб чем-то похожим на рукав рубахи. Вон возится Коньша, выкапывая что-то из-под снега.
– Сколько наших? Сколько ранено? Сколько убитых? – Зимобор быстро огляделся, понимая, что убитые непременно будут.
– Боярин Корочун… того… – виновато откликнулся кто-то из темноты.
Достоян распоряжался, выравнивал оцепление, отгородившее обоз от берега.
– Не пойдем дальше, княже, здесь будем ночевать, – прокричал он. – Давай, что ли, сани ставить, куда уж тут идти!
Зимобор кивнул и велел разгружать сани. Поклажу в мешках и бочонках сложили на берегу, пустые сани выстроили широким кругом, образовав нечто вроде невысокой крепостной стены. Перед чертой этой крепости разложили костры, торопливо срубив несколько ближайших деревьев.
Промерзшее дерево горело очень неохотно, больше дымило, трещала и выбрасывала искры еловая хвоя, но все же берег осветился. Стали видны опушка леса и русло ручья, по которому на них и набросились вятичи. Вдоль по ручью весь снег был глубоко перепахан сотнями ног и копыт. Туда же нападавшие и отступили. Правда, не все. На месте битвы осталось около двух десятков тел, из них половина – живые. И раненые, и мертвые пострадали даже не столько от оружия, сколько от давки на ненадежном льду. Переломов, вывихов, ушибов от конских копыт, сломанных шей и проломленных голов было больше, чем колотых, резаных и рубленых ран. Именно копытом какой-то из обезумевших коней ударил по голове Жиляту, и теперь под обоими глазами у него наливалось по здоровому синяку, а кудрявый чуб, видневшийся из-под кое-как наложенной второпях повязки, промок от крови и прилип ко лбу.
Зимобор прошел вдоль разгруженного обоза. Теперь, когда суета немного улеглась и все опомнились, важнее всего было выяснить, сколько уцелело и каким количеством людей он может располагать.
– Ранослав! – вдруг вспомнив, заорал он во все горло. – Ранок! Эй, Поляйка, ваш боярин-то жив?
– Жив я! – Кто-то замахал от саней.
Подойдя ближе, Зимобор не столько узнал, сколько угадал в сидящем Ранослава – тот вытянул ушибленную ногу и прикладывал пригоршни снега к глазу.
– Сколько у тебя людей? – набросился на него Зимобор. – Вяз червленый те в ухо, что молчишь?
– Людей… – Ранослав морщился, с трудом соображая. – Два десятника отзываются, третий… не знаю. Говорят, по пять-шесть человек насчитали, и еще те… ну, Зелениных трое или четверо тут… Извини, княже, по голове меня приложили, не соображаю я что-то…
– Хоть десятника возьми потолковее, пусть людей посчитает и мне быстро скажет! – велел Зимобор. Он понимал, что Ранославу тоже нелегко пришлось, но им теперь некогда было хлопотать над ушибами. – И пусть сразу скажет, сколько народу может на ночь в дозоры дать. Нам сейчас до утра бы дожить, а там видно будет.
– Сейчас… – пробормотал Ранослав, морщась и пытаясь еще что-то вспомнить. – Да! – Он взмахнул рукой, когда Зимобор уже пошел прочь, словно хотел ухватить его за полушубок. – Девка…
– Что? – Зимобор обернулся.
– Нету ее. То ли зашибли, а скорее – увезли.
– Девка? А! – Зимобор тоже не сразу сообразил, что речь идет об Игрельке. – Увезли? Вяз червленый те в ухо! – Он свистнул. – Умыкнули твою невесту, Ранок! Ну, уж сам виноват! Беречь надо было, а мне не до того!
– Да мне самому не до того! – с досадой ответил Ранослав. – Я, вишь, твое добро берег, обоз оборонял, у меня же тут самые меха, не дерьмо какое-нибудь! Нет бы спасибо сказал, а он еще ругается!
– Да не ругаюсь я! – Зимобор наклонился и хлопнул его по плечу. – Ну, пропала, и хрен с ней! Ты же по ней сохнуть не будешь? Другую подберем, еще красивее! Главное, десятника мне пришли поскорей.
Он вернулся к своей дружине, и тут ему навстречу выбежал Желанич.
– Княже! – Кметь замахал рукой. – Ты погляди, чего Коньша с Братилой откопали!
Кмети расступились, пропуская его к саням. На санях лежало тело. Зимобор сначала испугался, что еще кто-то из своих убит, и тут огненный отблеск от ближнего костра осветил кольчугу.
Шлем восточной работы, с тонкой гравировкой, заметной даже в свете факела, поблескивал рядом. Зимобор подошел ближе и наклонился. На санях лежал мужчина, видимо еще молодой, безбородый, с черными волосами и непривычными, не славянскими чертами лица. Скорее его можно было принять за араба, и доспехи восточной работы на нем казались вполне уместными. Это был тот самый предводитель дружины, напавшей на обоз, вот только непонятно, каким образом араб оказался во главе тех, кого принимали за вятичей.
– Это еще что за… вяз червленый? – озадаченно спросил Зимобор и дернул самого себя за ухо. – Убит?
– Не! – Коньша мотнул головой. – Дышит. Видно, оглушили.
– Точно, я видел, – доложил Витим. – Это Прибыток. Как подпрыгнул, как вдарил ему мечом по жбану сверху – тот и скопытился. Он с коня упал, а на него еще наступил кто-то.
– Коньша и наступил! – крикнул Жилята. – Ты его знаешь, княже, ему бы только ногами топтать что ни попадя!
– А как бы я его еще нашел? – огрызнулся Коньше. – Только и нашел, что на кольчуге поскользнулся. А то его уже снегом закидали, там и остался бы лежать, к утру замерз бы. Так мы бы и остались без всего.
– Без чего?
– Ну а так нам и слава, и добыча! – Коньша приосанился. – Это же сам их князь. Раз мы с Прибытком его завалили, то мне кольчуга, а ему шлем.
– Это Прибыток его завалил, не примазывайся! – опять закричал Жилята.
– Он завалил, а я нашел!
– Тьфу, как дети, кто гриб первым увидел! – Судимир сплюнул кровь из разбитой челюсти. – Коньша, ты в дозоре постоять не хочешь, если много сил осталось?
– Да ну, какой это князь? – усомнился Зимобор, тем временем разглядывая пленника. – Доспехи-то хорошие, но ты ему в морду смотрел? Посмотри! Араб чистый, как тот Хаким, помнишь, в Селиборе жил? Одно лицо, только помоложе. Как он вообще сюда попал?
– А что… – начал Коньша. – Ты на меня, княже, посмотри. Я сам мордой чисто хазарин, однако же кривич я и тебе служу! Так и он – мог же вятический князь араба в дружину нанять?