Страница:
Через несколько мгновений трое варягов и их добыча уже покинули двор и исчезли где-то за углом. Эйнстейн имел приказ по возможности не ввязываться в драки, а постараться, пользуясь темнотой и неразберихой, вынести маленького князя из города. Хедин рассчитывал, что в первые мгновения занятый обороной Хотобуд не вспомнит о мальчике, а когда вспомнит, будет поздно.
Ворота уже стояли открытыми. Возле створок лежало несколько тел, но живых поблизости не было. Дорога к святилищу была свободна.
А в детинце царила неразбериха. Все сторонники Хотобуда уже вооружились и старались отбить нападение, но нападавших было в два с половиной раза больше. Несмотря на усилия воеводы, дать достойный отпор нигде не удалось: к тому времени как он подоспел, нападавшие уже проникли внутрь и растеклись по улицам. На каждом углу вспыхивали и гасли маленькие битвы, и вскоре смятые и рассеянные кмети не столько бились, сколько искали, где бы укрыться. Жители детинца запирали ворота своих дворов и забивались по углам, со страхом слушая, как под их окошками звенят мечи и раздаются крики.
Воеводу Хотобуда нашли только утром, когда совсем рассвело. Он лежал под тыном на углу внутренней площади детинца, а рядом было несколько тел его людей и двое варягов. Но никто из оставшихся в живых не мог рассказать, что здесь произошло. Видимо, убивший Хотобуда в ночной темноте и неразберихе так и не понял, кто же был его противником. Дружина Хедина потеряла убитыми восемь человек, в посадской дружине, гораздо хуже вооруженной и менее опытной, погибших было около двадцати. Зато уцелевшие, снарядившись снятыми с убитых стегачами и шлемами, по-новому вооружившись, были полны боевого духа.
Впрочем, применить его пока было некуда. От дружины Хотобуда осталось неполных три десятка, и их пока заперли в пустой амбар. Маленький князь был в святилище, Избрана перебралась со своими людьми на княжий двор. Растерянная Хотобудова челядь с готовностью признала ее своей хозяйкой, да и что оставалось делать?
Но Избране было не до радости. У нее было чувство, что она захватила этот город, но что представляла собой ее добыча? Полумертвые улицы, где жизнь теплилась в лучшем случае на каждом третьем дворе. Еще три года назад каждое семейство насчитывало человек по десять, теперь же остались трое-четверо, в среднем один мужчина на двух-трех женщин. В святилище были Огняна со жрицами и маленьким князем, а в посаде около сотни жителей – полуголодных, забросивших свои ремесла. И гончары, и кузнецы, и кожевники теперь все кормились от леса и реки. У кожевников не было кож, а гончарам некуда было сбывать свои изделия – не имея лишних средств, каждая семья предпочитала лепить горшки своими руками, пусть кривовато, зато бесплатно. Избрана и ее люди оказались наибольшей силой в этом городе, а значит, она и отвечала за то, чтобы Плесков со временем ожил, а не захирел и не обезлюдел окончательно.
– Теперь ты здесь княгиня, так что прикажи посадским взять топоры и идти за дровами, – сказал ей Хедин. – Будем класть погребальный костер. Отправим наших мертвецов в дорогу, а у живых дела со временем наладятся. «Живой – наживает», помнишь, как говорил Один?
Все только рассаживались на бревнах вокруг костра, где варилась похлебка из рыбы, как с берега прибежал какой-то рыбак.
– Там… два корабля от озера идут! – еле выговорил он, тяжело дыша после бега. – От озера… Скорей сказать… Новине и Колче хоть сказать… Мать Огняна… два корабля… Большие… Варяжские…
Побросав ложки, пирующие кинулись на пригорок и действительно увидели. По Великой, со стороны Чудского озера, шли два больших корабля.
В устье Великой, через которую корабли из Варяжского моря попадали сюда, еще князем Вадимиром Старым, приглашенным защищать город, была построена сторожевая башня. Завидев подозрительные или вражеские корабли, дозорные зажигали сигнальный огонь, а сами копьями и стрелами старались задержать врага, пока в городе подготовятся к встрече. Но с уходом князя Волегостя башня осталась без дружины, и теперь даже предупредить плесковцев было некому.
– Это наши, норманны! – тут же сказал Хедин, хотя всем и так были видны очертания узких, длинных кораблей с высоко поднятыми штевнями. – Боевые. Вот только не ясно, чего хотят.
Ветер дул с берега, поэтому парусов не было и корабли шли на веслах. Один был шагов тридцать длиной, другой чуть поменьше, и на каждом было примерно по сотне людей. Длинные борта были усажены рядами круглых ярко раскрашенных щитов, а внутри поблескивало железо шлемов.
– Всем за стены! – тут же распорядилась Избрана и повернулась: – Торир, беги в посад. Пусть все бегут в детинец и закрывают ворота.
Торир кивнул и прыжками бросился вниз по склону, помогая себе древком копья. Избрана только бросила взгляд в сторону Огняны, и ее с мальчиком тут же повели в детинец.
– Идем и мы тоже! – сказал Хедин. – Отсюда видно, что там больше двух сотен. А нас осталось не больше сотни, даже если мы опять дадим оружие тем, которые сейчас сидят в амбаре. Одна надежда, что эти не догадаются сделать лестницы.
– Думаешь, они глупее тебя?
– Надеюсь. Это не слишком умные люди. Иначе они знали бы, что здесь уже нечего взять, и поискали бы себе добычи и славы в другом месте. Отчего бы им не пойти в Британию или Францию? Там реки не замерзают, а после смерти короля Карла и порядка никакого нет. Там сейчас любой удачливый вождь может захватить кусок земли и основать собственное королевство. Ха! – Его осенила новая мысль. – Это мы и попытаемся сделать, если здесь не выгорит. Хочешь быть королевой на Рейне, а Исбьерг?
Именем Исбьерг, которое сам для нее придумал, Хедин называл ее очень редко, только когда чувствовал к ней наибольшее расположение. Но Избрана не заметила: ее мысли были заняты совсем другим.
– А пленные? Им нужны люди.
– А чем их кормить? Вместе с пленными всегда берут запас еды, чтобы они не перемерли по дороге на рабский рынок. А здесь нет запасов и на три дня. Им придется кормить пленных до самой Бирки[22] за собственный счет, и в итоге прибыль будет смешная.
– Может, им самим нужны люди?
– Эти старики и старухи, едва волочащие ноги от истощения?
– Ты думаешь, меня это утешит? – гневно воскликнула Избрана. – Что же мне делать?
– Тролли меня возьми, откуда я знаю! – в свою очередь сорвался Хедин. – Ты думаешь, я сам Один и все знаю? Ничего я не думаю, это не мое дело – думать! Я не знаю, что теперь делать. Я, конечно, могу им объяснить, что брать нас в плен невыгодно, но вдруг они обидятся, что напрасно плыли в такую даль, и от обиды решат сжечь город вместе с нами?
Они подходили к воротам почти последними, позади них только Сиггейр и Бьерн Маленький тащили на палке горячий котел с недоваренной рыбой. На ходу Бьерн глянул на Избрану, подмигнул и бросил: «Ни крошки врагу!» Эти люди ко всему привыкли. И от этой маленькой несвоевременной шутки у Избраны вдруг стало легче на душе: может, не все еще потеряно.
Она остановилась у мостика через Пскову, по которому с этой стороны попадали к пристаням и детинцу.
– Иди в город, а я останусь, – сказала она и оглянулась в сторону реки, по которой шли чужие корабли.
– Как? Зачем? – не понял Хедин.
– Поговорю с ними. Они ведь не знают, что у нас тут два с половиной человека, и те раненые! И не надо им об этом знать! Я скажу, что я правительница этого города, и спрошу, зачем они сюда явились.
– Ха! Я перестарался, уговаривая тебя брать пример с женщин древности! – воскликнул Хедин. – Смелость – хорошее дело, но это уже чересчур! Ты, женщина, хочешь одна встречать два корабля разбойников! И ты думаешь, что мы, мужчины, это допустим?
– Они ведь тоже не ждут, что их выйдет встречать одна женщина. Они удивятся, и мы уже кое-что выиграем. А вы будете ждать прямо за воротами. Ты тоже видел, у них нет на мачте красного щита!
– Но и белого я тоже не заметил![23]
– А это значит, что они сами не знают, с чем идут сюда, с миром или войной. Хотят посмотреть сначала, что тут происходит и на что можно рассчитывать. Если мне повезет, я заставлю их дать мирные обеты раньше, чем они разберутся в наших плачевных делах. А если у меня не получится, мы все равно все погибнем, чуть раньше или чуть позже. Мы все равно не отобьемся, когда у нас нет и сотни против их двух. Выйти и умереть вместе со мной вы всегда успеете.
– Уж к этому мы не опоздаем! – заверил Хедин. Похоже, она его убедила. – Ну, попробуй! Такую смелость боги не дают просто так, с ней они дают и удачу. А мы с ребятами и в Валгалле хотим сидеть на хороших местах. А для этого надо прийти туда с достойным вождем. Ты – достойный вождь, Исбьерг, я всегда так думал. Если тебе не повезет, мы умрем вместе с тобой и вместе пойдем к Одину. Нет, пожалуй, к Фрейе![24] – Хедин ухмыльнулся и даже слегка подтолкнул ее в бок.
Подобного свойского обращения между ними никогда не водилось, но Избрана не обиделась. Хитрый, жесткосердечный, но по-своему честный варяг таким образом выражал ей свою привязанность и преданность, а они стоили дорого.
Ворота закрылись, Избрана осталась одна в самом начале пристани. Вся варяжская дружина собралась на стене и выглядела довольно грозно. Дальше вдоль стены разместились посадские: сообразительный Хедин спешно загнал на забороло всех мужчин, кто вообще мог передвигаться, включая стариков и подростков, именно на них надев самые красивые и внушительные шлемы. Стена щетинилась копьями, пестрела щитами. То, что с других сторон не было вообще никого, с реки нельзя было разглядеть, и с пристани казалось, что крепость полна хорошо вооруженного войска.
Избрана стояла на берегу, только чайки скакали вокруг нее по песку и пронзительно кричали, перекрикивая ветер. Она сняла рукавицы, чтобы было видно золотые перстни и браслеты. Остывший на ветру металл холодил кожу, порывы трепали полы красного плаща, подбитого мехом. Сердце ее стучало так, словно она сама покинула землю, прошла по радужному мосту и стоит перед воротами, за которыми ждет ее бог, владыка мира. Будет это Сварог или Один, ей сейчас было все равно – среди варягов она привыкла относиться к богам славян и норманнов одинаково.
И ей вовсе не было страшно. После погребальных обрядов ее переполняло ощущение близости к небу, ее собственные умершие предки смотрели на нее из невидимых глубин, и она чувствовала, что стоит на плечах нескончаемо длинной цепи исполинов. Что ей были какие-то два корабля? Ее наполняли уверенность, спокойствие и сила, в душе поднималось такое воодушевление, что, казалось, она могла раскинуть руки и лететь, в своем красном плаще, как птица на крыльях. Больше всего эта женщина из рода смоленских князей страшилась несвободы, зависимости и беспомощности, а теперь она снова была вольна выбирать свой путь. Она радовалась испытаниям, которые давали ей возможность показать себя. И если ей выпадет судьба погибнуть, своим выбором она заслужит не меньший почет, чем те героини древности, подражать которым учил ее Хедин.
С усилием выгребая против ветра и течения, к детинцу подошел первый корабль. Еще издалека пришельцы заметили что-то красное на пустом берегу. По мере приближения это «что-то» превратилось в высокую, стройную женскую фигуру. И женщина явно была не из тех, кого опасность захватила врасплох и кто не успел укрыться. Она никуда не бежала, а спокойно ждала, повернувшись лицом к приближающимся гостям. Все в ней указывало на знатный род и высокое положение: гордая осанка, яркий красный плащ с золотой застежкой, белизна украшенных браслетами и кольцами рук, строгая и величавая красота лица. Она стояла у воды, как факел, раздуваемый ветром, и в этой одинокой неустрашимой гордости виделось нечто божественное.
А поодаль еще дымил погребальный костер, с которого не успели собрать прах и обгорелые остатки оружия. Пришельцам был ясен смысл этого сооружения. На краю безлюдного города их встретили только мертвые воины и женщина в красном плаще – точь-в-точь валькирия[25], из небесных чертогов пришедшая за павшими. Все это вместе настолько поражало воображение гостей, что корабль застыл и даже подался по течению назад – гребцы в растерянности опустили весла, не решаясь править к берегу.
Женщина сделала приглашающий знак. Взгляд ее скользил по кораблю, выискивая вождя. Она знала, что искать его следует на носу, рядом со стягом. Таким большим красивым кораблем может владеть только знатный человек, а у него наверняка есть свой стяг, прославленный в битвах и окропленный кровью, с гордым и жутким именем – «Лебедь битвы», или «Пес Одина», или «Опустошитель земель»[26].
И такого человека она вскоре нашла. Мужчина с горделивой осанкой стоял у борта, не сводя с нее глаз. Лица его было почти не видно под позолоченным шлемом с полумаской, виднелась только небольшая светлая бородка. Плечи его обтягивала кольчуга, позади оруженосец держал круглый красный щит с белым драконом и копье, броском которого вождь по обычаю начинает битву. Но сейчас он явно был растерян – вместо вражеского войска и вождя-соперника, в которого он должен был бросить это копье, напротив него стояла женщина, молодая, прекрасная, как валькирия, и грозная в своей отважной красоте.
Завидев ее приглашающий жест, вождь тоже сделал знак своим гребцам, и корабль ткнулся носом в песок. Но никто не спешил прыгать с него на берег, и в сердце Избраны поднялось ликование. Она добилась своего – она удивила их, смутила, заставила растеряться, а значит, сейчас она была хозяйкой положения.
– Кто вы такие и что привело вас к этим берегам? – громко и ясно спросила она на языке варягов. – Я не вижу на вашей мачте ни красного щита, ни белого щита, так чего же вы ищете здесь, воины, мира или войны?
– Что это за берег, я хотел бы спросить у тебя? – ответил ей вождь, и в его голосе слышалась неуверенность. – Именем Бальдра и Фрейра[27] заклинаю тебя, кто бы ты ни была, ответь – принадлежит он живым или мертвым?
– Он принадлежит мне. А я – Избрана, дочь Велебора, княгиня из рода Крива и Прерады, и род мой идет от богов. Я правлю здесь и хочу знать, кто пришел ко мне. Сойди же на берег, если ты и есть вождь этих людей, и ответь мне.
– Но я… Я не обращусь в прах, коснувшись этой земли?[28] – с тревогой спросил вождь, хотя долг требовал от него держаться твердо и ни перед какой опасностью не выказывать боязни.
– Тот мужчина, кто не боится действовать! – северной пословицей ответила Избрана и улыбнулась. – Ты ведь не трус, как я вижу, так подойди ко мне, и ты все узнаешь сам!
Ее улыбка могла не столько успокоить, столько усилить тревогу и недоверие гостя. Но после того как его перед дружиной спросили, не трус ли он, вождь не мог отступить. Все это слишком напоминало ему старинные саги о путешествиях в мир мертвых, но он не собирался уступать никому из древних героев. С таким решительным и отчаянным видом, словно делает заведомо последний шаг в своей жизни, он быстро вскарабкался на борт и широким прыжком перелетел на берег. Поскользнувшись на мокром песке, вождь едва не упал возле ног Избраны, но удержался и выпрямился.
– Теперь я вижу, что твоя смелость достойна твоего войска, и род твой, должно быть, знатен, – одобрительно сказала Избрана. – Как твое имя?
– Я – Хродгар, сын Рагнемунда, и отец мой был конунгом Западного Етланда. На этих кораблях – моя дружина.
– Что привело тебя сюда, Хродгар сын Рагнемунда?
– Желание повидать чужие страны! – с какой-то ожесточенной дерзостью ответил Хродгар, и его яркие голубые глаза остро сверкнули в железных кольцах полумаски.
– Ты говоришь неправду, – мягко и ласково, как ребенку, сказала ему Избрана. – Вовсе не это заставило тебя покинуть родной дом в пору зимних бурь и туманов. Даже бродяга старается на это время найти себе теплый приют. А достойный муж зимой приводит свою дружину под крышу и там на пирах вспоминает подвиги, совершенные летом. Что же погнало из дома сына конунга?
– Ну, достойный муж и зимой не делает в подвигах перерыв! – Хродгар по-особому усмехнулся, намекая на что-то, пока неведомое его собеседнице. – Иной раз в чужой земле скорее найдешь надежный кров для себя и дружины, чем у себя дома!
– Это верно! – Избрана кивнула и подавила вздох. Разве сама она не была вынуждена среди зимы искать приют подальше от родного дома?
– Но я не бродяга и не буду выпрашивать для себя и людей сухие корки. – Гость гордо вскинул голову. – Я привез с собой такое сокровище, равных которому нет и на волшебных островах!
– Что же ты хочешь у нас найти?
– Мне нужно пристанище для меня и дружины на какое-то время. Может быть, до весны. Пока не придет время подвигов.
– Принеси клятву не причинять вреда никому в этой земле, и я дам вам пристанище.
– Я клянусь соблюдать мир на этой земле и в этом городе…
– Плескове, – подсказала Избрана.
– Городе Плескове, – старательно повторил гость, – и не причинять вреда ни тебе, ни кому-либо из твоих людей. Пусть Фрейр покарает меня, если я окажусь плохим гостем, пусть Бальдр не даст мне мира и процветания, и пусть Один откажет мне в месте за своим столом!
Избрана молчала. Эта клятва ей понравилась, но было стыдно, что в ответ она может предложить сыну конунга только пустой и нетопленый гостевой двор возле пристани.
Не зная, почему она молчит, Хродгар дернул ремешок шлема и снял его вместе с подшлемником. Избрана увидела тонкое, остроносое лицо молодого человека лет двадцати трех или двадцати четырех, обветренное, со старым шрамом на лбу, уходящим под волосы на виске, с горбинкой на когда-то сломанном носу. В светлой бородке слева была видна небольшая проплешина, тоже, наверное, оставшаяся после зажившей раны. Он смотрел на нее как-то неоднозначно – доброжелательно, но притом вызывающе, словно хотел сказать: да, я такой, а если вам не нравится, то это ваши трудности. Но Избране он понравился. У него был вид воинственного, но честного человека, который хоть и держит в одной руке меч, а в другой боевой топор, камня за пазухой не припас.
Некоторое время они смотрели друг на друга.
– Ты… сама правишь этой страной? – негромко спросил Хродгар.
– Да, – чуть помедлив, ответила Избрана. Она могла считать эту землю своей, раз уж оказалось, что выйти навстречу врагу здесь некому, кроме нее.
Она подняла голову и сделала знак Хедину, напряженно следившему за ними со стены. Хедин в свою очередь взмахнул рукой, ворота стали со скрипом открываться.
– Мои люди покажут вам жилье, – сказала Избрана Хродгару. – А потом я жду тебя в крепости. Думается, у тебя есть что рассказать мне.
Она повернулась и пошла к открывшимся воротам. Хродгар смотрел, как она уходит, ветер задувал ему в лицо светлые волосы, и он отбрасывал их, чтобы не мешали смотреть.
Вернувшись, Эйнстейн рассказал, что гости просят ни о чем не беспокоиться и только дозволить им охоту в здешних лесах. Избрана дозволила, радуясь, что Хродгар ярл намерен сам заботиться о своих людях. По словам Эйнстейна, еты подошли к делу основательно: нарубили в лесу огромную кучу дров, растопили баню, а теперь моются, вовсю стирают одежду, чинят скамьи, лежанки и столы в обветшавшем гостином дворе, а по стенам развесили цветные ковры, которые привезли с собой.
– Они сказали, что к такой знатной женщине можно являться, только приведя себя самих в достойный вид, так что они надеются, ты извинишь их за небольшую задержку, – ухмыляясь, рассказывал Эйнстейн. – Чистят все оружие и щиты, только треск стоит, нашего бы Коля и Тормунда заодно туда отправить поучиться. А еще этот Хродгар ярл, который у них главный, спросил у меня, точно ли ты, хозяйка, сама правишь и у тебя мужа нет, – доверительно добавил он, склонившись к Избране. – Я сказал, что наша хозяйка никакому мужчине не уступит и достойного мужа ей найти не так-то просто. Он понял.
На третий день еты наконец явились. Хродгар ярл привел с собой полсотни самых знатных и прославленных из своих людей, и по ним было видно, что дружина и правда не потратила времени даром. Вся их одежда была чистой, на всех были цветные рубахи и плащи, на шеях блестели свежевычищенные серебряные и даже золотые гривны и цепи, на руках – браслеты и кольца. В знак мирных намерений из оружия каждый, не исключая самого Хродгара ярла, взял только меч. Волосы их тоже были вымыты и расчесаны, а кончики усов заплетены в тонкие косички. Такое Избрана увидела впервые, но не выказала никакого удивления. С ее стороны гости на пиру тоже выглядели неплохо: Хединова дружина, посадские старосты, остатки боярства в детинце. Конечно, присутствовали жрицы и маленький князь Вадимир. Принаряженные по мере возможности, плесковцы сидели взволнованные, неуверенные, но очень довольные, что после всех несчастий жизнь налаживается: у них снова есть власть, и даже устраивается пир с заморскими гостями.
Для такого случая Огняна дала нарядные скатерти с вытканным узором, достала серебряные и медные блюда, предназначенные для пиров в святилище. Угощение состояло из мяса и рыбы, варенных, печенных и жаренных всеми способами, было даже немного сыра и творога. Вместо пива подали брагу, изготовленную из березового сока, и еты, никогда о таком не слышавшие, были в восторге.
Но больше всех радовалась этому пиру Избрана. Пусть ему было далеко до тех, которые когда-то давались в Смоленске, но почему-то сейчас она чувствовала себя увереннее, чем во время своего недолгого правления в родных местах. И плесковцы, и гости смотрели на нее с почтением и восхищением. Для первых она была необходимой опорой и единственной надеждой на будущее, а для вторых – загадочной и прекрасной властительницей таинственной страны, в которой они все еще отчасти подозревали Иной Мир. И Избрана не возражала.
Она не ошиблась, предположив, что Хродгару ярлу есть что рассказать. Но рассказ его превзошел все ожидания. Оказалось, что его семейная история удивительно схожа с историей смоленских Твердичей. Хродгар был младшим из двух сыновей Рагнемунда конунга, но значительно превосходил старшего знатностью рода.
– Моей матерью была королева Эйдехильд Мудрая, дочь конунга Гудлейва Могучего с острова Борнхольм, – рассказывал он, так вызывающе и дерзко вздернув свой острый нос, точно кто-то с этим спорил. – А Флоси родился от какой-то ирландской пленницы, рабыни, хоть он и рассказывает, что она-де дочь какого-то тамошнего короля. У них там в каждой долине свой король, и у каждого все богатство – три тощих коровы, из-за которых они вечно воюют между собой. Он родился от рабыни, и нрав у него всю жизнь был рабский – хитрый, коварный, подлый и трусливый. С тех пор как мне исполнилось двенадцать, я ни одного лета не сидел дома, а каждый год водил дружину за моря искать подвигов и славы! Я побывал в таких странах, о которых мало кто и слышал. Я был и на Рейне, и в Британии, и на Оркнейских островах, и во Фризии, и даже еще дальше, в тех землях, где все люди смуглы, как обожженная глина, а серебра и золота там полным-полно! Мой скальд споет тебе о моих походах. – Он кивнул на одного из своих людей, который, кроме меча, был вооружен еще красивой небольшой арфой. – А пока я был в море, этот подлец обделывал свои делишки дома! Отец не собирался делать его своим наследником, это ясно, как день, иначе он дал бы ему другое имя. Конунгов Етланда никогда не звали Флоси! Все наследство отец предназначал только для меня. Прошедшей осенью мой отец решил посвататься к йомфру Альви, внучке восточного конунга Ингольва. Но у нее уже был жених, один из гардских[29] князей, живший в Бирке, и он не пожелал уступить ее без боя. Они сражались, и жених был убит. Но и мой отец получил тяжелую рану. Он обручился с йомфру Альви, а свадьба была отложена до тех пор, пока он оправится от раны. Он не мог покинуть усадьбу, и я вместо него отправился собирать дань с наших подданных. А пока я был этим занят, рана моего отца воспалилась, и он умер! А вернувшись, я узнал, что эта сволочь Флоси, эта подлая гадюка, уже провозгласил себя конунгом на тинге и всех людей уговорил себя поддержать! Эта мерзкая собака каждому бонду вылизывал зад… Прости, госпожа. Всякой козявке он раздавал подарки, приглашал на пиры, ко всякому мелкому троллю ездил в гости в их конуры, чуть ли не детей нарекал у всяких недоумков, кто только имеет на тинге право голоса. Но по нашему обычаю, конунг даже после тинга еще не конунг, пока не примет священную чашу Фрейра. А она хранится в святилище, и извлекать ее можно только в присутствии всех членов рода, кто сейчас живет на свете. Поэтому без меня принять чашу Фрейра он никак не мог. Ему пришлось меня ждать. А когда я приехал, я, разумеется, возмутился. Какой-то раб и сын рабыни провозглашает себя конунгом Етланда, да еще ссылается на то, что его дед, дескать, правил каким-то ирландским болотом и его, видите ли, признал тинг! И еще что он старше на шесть лет! Конечно, отцу же надо было как-то обходиться, пока он не нашел достойной знатной жены и не заслужил право посвататься к моей матери, вот он и спал со всякими рабынями… Ну, короче, я сказал, что он не будет править Етландом, пока я жив. И в святилище он не войдет. И чашу Фрейра не получит, пока я жив. В общем… У нас случилась там целая битва между моими сторонниками и его, но моих было меньше…
Ворота уже стояли открытыми. Возле створок лежало несколько тел, но живых поблизости не было. Дорога к святилищу была свободна.
А в детинце царила неразбериха. Все сторонники Хотобуда уже вооружились и старались отбить нападение, но нападавших было в два с половиной раза больше. Несмотря на усилия воеводы, дать достойный отпор нигде не удалось: к тому времени как он подоспел, нападавшие уже проникли внутрь и растеклись по улицам. На каждом углу вспыхивали и гасли маленькие битвы, и вскоре смятые и рассеянные кмети не столько бились, сколько искали, где бы укрыться. Жители детинца запирали ворота своих дворов и забивались по углам, со страхом слушая, как под их окошками звенят мечи и раздаются крики.
Воеводу Хотобуда нашли только утром, когда совсем рассвело. Он лежал под тыном на углу внутренней площади детинца, а рядом было несколько тел его людей и двое варягов. Но никто из оставшихся в живых не мог рассказать, что здесь произошло. Видимо, убивший Хотобуда в ночной темноте и неразберихе так и не понял, кто же был его противником. Дружина Хедина потеряла убитыми восемь человек, в посадской дружине, гораздо хуже вооруженной и менее опытной, погибших было около двадцати. Зато уцелевшие, снарядившись снятыми с убитых стегачами и шлемами, по-новому вооружившись, были полны боевого духа.
Впрочем, применить его пока было некуда. От дружины Хотобуда осталось неполных три десятка, и их пока заперли в пустой амбар. Маленький князь был в святилище, Избрана перебралась со своими людьми на княжий двор. Растерянная Хотобудова челядь с готовностью признала ее своей хозяйкой, да и что оставалось делать?
Но Избране было не до радости. У нее было чувство, что она захватила этот город, но что представляла собой ее добыча? Полумертвые улицы, где жизнь теплилась в лучшем случае на каждом третьем дворе. Еще три года назад каждое семейство насчитывало человек по десять, теперь же остались трое-четверо, в среднем один мужчина на двух-трех женщин. В святилище были Огняна со жрицами и маленьким князем, а в посаде около сотни жителей – полуголодных, забросивших свои ремесла. И гончары, и кузнецы, и кожевники теперь все кормились от леса и реки. У кожевников не было кож, а гончарам некуда было сбывать свои изделия – не имея лишних средств, каждая семья предпочитала лепить горшки своими руками, пусть кривовато, зато бесплатно. Избрана и ее люди оказались наибольшей силой в этом городе, а значит, она и отвечала за то, чтобы Плесков со временем ожил, а не захирел и не обезлюдел окончательно.
– Теперь ты здесь княгиня, так что прикажи посадским взять топоры и идти за дровами, – сказал ей Хедин. – Будем класть погребальный костер. Отправим наших мертвецов в дорогу, а у живых дела со временем наладятся. «Живой – наживает», помнишь, как говорил Один?
* * *
Большой погребальный костер для погибших варягов устроили на пустыре за рекой Псковой, напротив северной стены детинца. Угощением служила только наловленная в реке рыба, пива не было, но в остальном Хедин устроил все как надо: были и песнь в честь погибших, сложенная Лейдольвом Скальдом, и воинское состязание над свежим курганом. Избрана сама подожгла костер из просмоленных дров и стояла среди черного дыма, провожая отлетающие духи не только по обычаю, но в порыве искренней благодарности. Эти люди погибли не столько за мальчика Вадимира, который широко раскрытыми глазами наблюдал, стоя рядом с Огняной, весь обряд, сколько за нее и ее будущее.Все только рассаживались на бревнах вокруг костра, где варилась похлебка из рыбы, как с берега прибежал какой-то рыбак.
– Там… два корабля от озера идут! – еле выговорил он, тяжело дыша после бега. – От озера… Скорей сказать… Новине и Колче хоть сказать… Мать Огняна… два корабля… Большие… Варяжские…
Побросав ложки, пирующие кинулись на пригорок и действительно увидели. По Великой, со стороны Чудского озера, шли два больших корабля.
В устье Великой, через которую корабли из Варяжского моря попадали сюда, еще князем Вадимиром Старым, приглашенным защищать город, была построена сторожевая башня. Завидев подозрительные или вражеские корабли, дозорные зажигали сигнальный огонь, а сами копьями и стрелами старались задержать врага, пока в городе подготовятся к встрече. Но с уходом князя Волегостя башня осталась без дружины, и теперь даже предупредить плесковцев было некому.
– Это наши, норманны! – тут же сказал Хедин, хотя всем и так были видны очертания узких, длинных кораблей с высоко поднятыми штевнями. – Боевые. Вот только не ясно, чего хотят.
Ветер дул с берега, поэтому парусов не было и корабли шли на веслах. Один был шагов тридцать длиной, другой чуть поменьше, и на каждом было примерно по сотне людей. Длинные борта были усажены рядами круглых ярко раскрашенных щитов, а внутри поблескивало железо шлемов.
– Всем за стены! – тут же распорядилась Избрана и повернулась: – Торир, беги в посад. Пусть все бегут в детинец и закрывают ворота.
Торир кивнул и прыжками бросился вниз по склону, помогая себе древком копья. Избрана только бросила взгляд в сторону Огняны, и ее с мальчиком тут же повели в детинец.
– Идем и мы тоже! – сказал Хедин. – Отсюда видно, что там больше двух сотен. А нас осталось не больше сотни, даже если мы опять дадим оружие тем, которые сейчас сидят в амбаре. Одна надежда, что эти не догадаются сделать лестницы.
– Думаешь, они глупее тебя?
– Надеюсь. Это не слишком умные люди. Иначе они знали бы, что здесь уже нечего взять, и поискали бы себе добычи и славы в другом месте. Отчего бы им не пойти в Британию или Францию? Там реки не замерзают, а после смерти короля Карла и порядка никакого нет. Там сейчас любой удачливый вождь может захватить кусок земли и основать собственное королевство. Ха! – Его осенила новая мысль. – Это мы и попытаемся сделать, если здесь не выгорит. Хочешь быть королевой на Рейне, а Исбьерг?
Именем Исбьерг, которое сам для нее придумал, Хедин называл ее очень редко, только когда чувствовал к ней наибольшее расположение. Но Избрана не заметила: ее мысли были заняты совсем другим.
– А пленные? Им нужны люди.
– А чем их кормить? Вместе с пленными всегда берут запас еды, чтобы они не перемерли по дороге на рабский рынок. А здесь нет запасов и на три дня. Им придется кормить пленных до самой Бирки[22] за собственный счет, и в итоге прибыль будет смешная.
– Может, им самим нужны люди?
– Эти старики и старухи, едва волочащие ноги от истощения?
– Ты думаешь, меня это утешит? – гневно воскликнула Избрана. – Что же мне делать?
– Тролли меня возьми, откуда я знаю! – в свою очередь сорвался Хедин. – Ты думаешь, я сам Один и все знаю? Ничего я не думаю, это не мое дело – думать! Я не знаю, что теперь делать. Я, конечно, могу им объяснить, что брать нас в плен невыгодно, но вдруг они обидятся, что напрасно плыли в такую даль, и от обиды решат сжечь город вместе с нами?
Они подходили к воротам почти последними, позади них только Сиггейр и Бьерн Маленький тащили на палке горячий котел с недоваренной рыбой. На ходу Бьерн глянул на Избрану, подмигнул и бросил: «Ни крошки врагу!» Эти люди ко всему привыкли. И от этой маленькой несвоевременной шутки у Избраны вдруг стало легче на душе: может, не все еще потеряно.
Она остановилась у мостика через Пскову, по которому с этой стороны попадали к пристаням и детинцу.
– Иди в город, а я останусь, – сказала она и оглянулась в сторону реки, по которой шли чужие корабли.
– Как? Зачем? – не понял Хедин.
– Поговорю с ними. Они ведь не знают, что у нас тут два с половиной человека, и те раненые! И не надо им об этом знать! Я скажу, что я правительница этого города, и спрошу, зачем они сюда явились.
– Ха! Я перестарался, уговаривая тебя брать пример с женщин древности! – воскликнул Хедин. – Смелость – хорошее дело, но это уже чересчур! Ты, женщина, хочешь одна встречать два корабля разбойников! И ты думаешь, что мы, мужчины, это допустим?
– Они ведь тоже не ждут, что их выйдет встречать одна женщина. Они удивятся, и мы уже кое-что выиграем. А вы будете ждать прямо за воротами. Ты тоже видел, у них нет на мачте красного щита!
– Но и белого я тоже не заметил![23]
– А это значит, что они сами не знают, с чем идут сюда, с миром или войной. Хотят посмотреть сначала, что тут происходит и на что можно рассчитывать. Если мне повезет, я заставлю их дать мирные обеты раньше, чем они разберутся в наших плачевных делах. А если у меня не получится, мы все равно все погибнем, чуть раньше или чуть позже. Мы все равно не отобьемся, когда у нас нет и сотни против их двух. Выйти и умереть вместе со мной вы всегда успеете.
– Уж к этому мы не опоздаем! – заверил Хедин. Похоже, она его убедила. – Ну, попробуй! Такую смелость боги не дают просто так, с ней они дают и удачу. А мы с ребятами и в Валгалле хотим сидеть на хороших местах. А для этого надо прийти туда с достойным вождем. Ты – достойный вождь, Исбьерг, я всегда так думал. Если тебе не повезет, мы умрем вместе с тобой и вместе пойдем к Одину. Нет, пожалуй, к Фрейе![24] – Хедин ухмыльнулся и даже слегка подтолкнул ее в бок.
Подобного свойского обращения между ними никогда не водилось, но Избрана не обиделась. Хитрый, жесткосердечный, но по-своему честный варяг таким образом выражал ей свою привязанность и преданность, а они стоили дорого.
Ворота закрылись, Избрана осталась одна в самом начале пристани. Вся варяжская дружина собралась на стене и выглядела довольно грозно. Дальше вдоль стены разместились посадские: сообразительный Хедин спешно загнал на забороло всех мужчин, кто вообще мог передвигаться, включая стариков и подростков, именно на них надев самые красивые и внушительные шлемы. Стена щетинилась копьями, пестрела щитами. То, что с других сторон не было вообще никого, с реки нельзя было разглядеть, и с пристани казалось, что крепость полна хорошо вооруженного войска.
Избрана стояла на берегу, только чайки скакали вокруг нее по песку и пронзительно кричали, перекрикивая ветер. Она сняла рукавицы, чтобы было видно золотые перстни и браслеты. Остывший на ветру металл холодил кожу, порывы трепали полы красного плаща, подбитого мехом. Сердце ее стучало так, словно она сама покинула землю, прошла по радужному мосту и стоит перед воротами, за которыми ждет ее бог, владыка мира. Будет это Сварог или Один, ей сейчас было все равно – среди варягов она привыкла относиться к богам славян и норманнов одинаково.
И ей вовсе не было страшно. После погребальных обрядов ее переполняло ощущение близости к небу, ее собственные умершие предки смотрели на нее из невидимых глубин, и она чувствовала, что стоит на плечах нескончаемо длинной цепи исполинов. Что ей были какие-то два корабля? Ее наполняли уверенность, спокойствие и сила, в душе поднималось такое воодушевление, что, казалось, она могла раскинуть руки и лететь, в своем красном плаще, как птица на крыльях. Больше всего эта женщина из рода смоленских князей страшилась несвободы, зависимости и беспомощности, а теперь она снова была вольна выбирать свой путь. Она радовалась испытаниям, которые давали ей возможность показать себя. И если ей выпадет судьба погибнуть, своим выбором она заслужит не меньший почет, чем те героини древности, подражать которым учил ее Хедин.
С усилием выгребая против ветра и течения, к детинцу подошел первый корабль. Еще издалека пришельцы заметили что-то красное на пустом берегу. По мере приближения это «что-то» превратилось в высокую, стройную женскую фигуру. И женщина явно была не из тех, кого опасность захватила врасплох и кто не успел укрыться. Она никуда не бежала, а спокойно ждала, повернувшись лицом к приближающимся гостям. Все в ней указывало на знатный род и высокое положение: гордая осанка, яркий красный плащ с золотой застежкой, белизна украшенных браслетами и кольцами рук, строгая и величавая красота лица. Она стояла у воды, как факел, раздуваемый ветром, и в этой одинокой неустрашимой гордости виделось нечто божественное.
А поодаль еще дымил погребальный костер, с которого не успели собрать прах и обгорелые остатки оружия. Пришельцам был ясен смысл этого сооружения. На краю безлюдного города их встретили только мертвые воины и женщина в красном плаще – точь-в-точь валькирия[25], из небесных чертогов пришедшая за павшими. Все это вместе настолько поражало воображение гостей, что корабль застыл и даже подался по течению назад – гребцы в растерянности опустили весла, не решаясь править к берегу.
Женщина сделала приглашающий знак. Взгляд ее скользил по кораблю, выискивая вождя. Она знала, что искать его следует на носу, рядом со стягом. Таким большим красивым кораблем может владеть только знатный человек, а у него наверняка есть свой стяг, прославленный в битвах и окропленный кровью, с гордым и жутким именем – «Лебедь битвы», или «Пес Одина», или «Опустошитель земель»[26].
И такого человека она вскоре нашла. Мужчина с горделивой осанкой стоял у борта, не сводя с нее глаз. Лица его было почти не видно под позолоченным шлемом с полумаской, виднелась только небольшая светлая бородка. Плечи его обтягивала кольчуга, позади оруженосец держал круглый красный щит с белым драконом и копье, броском которого вождь по обычаю начинает битву. Но сейчас он явно был растерян – вместо вражеского войска и вождя-соперника, в которого он должен был бросить это копье, напротив него стояла женщина, молодая, прекрасная, как валькирия, и грозная в своей отважной красоте.
Завидев ее приглашающий жест, вождь тоже сделал знак своим гребцам, и корабль ткнулся носом в песок. Но никто не спешил прыгать с него на берег, и в сердце Избраны поднялось ликование. Она добилась своего – она удивила их, смутила, заставила растеряться, а значит, сейчас она была хозяйкой положения.
– Кто вы такие и что привело вас к этим берегам? – громко и ясно спросила она на языке варягов. – Я не вижу на вашей мачте ни красного щита, ни белого щита, так чего же вы ищете здесь, воины, мира или войны?
– Что это за берег, я хотел бы спросить у тебя? – ответил ей вождь, и в его голосе слышалась неуверенность. – Именем Бальдра и Фрейра[27] заклинаю тебя, кто бы ты ни была, ответь – принадлежит он живым или мертвым?
– Он принадлежит мне. А я – Избрана, дочь Велебора, княгиня из рода Крива и Прерады, и род мой идет от богов. Я правлю здесь и хочу знать, кто пришел ко мне. Сойди же на берег, если ты и есть вождь этих людей, и ответь мне.
– Но я… Я не обращусь в прах, коснувшись этой земли?[28] – с тревогой спросил вождь, хотя долг требовал от него держаться твердо и ни перед какой опасностью не выказывать боязни.
– Тот мужчина, кто не боится действовать! – северной пословицей ответила Избрана и улыбнулась. – Ты ведь не трус, как я вижу, так подойди ко мне, и ты все узнаешь сам!
Ее улыбка могла не столько успокоить, столько усилить тревогу и недоверие гостя. Но после того как его перед дружиной спросили, не трус ли он, вождь не мог отступить. Все это слишком напоминало ему старинные саги о путешествиях в мир мертвых, но он не собирался уступать никому из древних героев. С таким решительным и отчаянным видом, словно делает заведомо последний шаг в своей жизни, он быстро вскарабкался на борт и широким прыжком перелетел на берег. Поскользнувшись на мокром песке, вождь едва не упал возле ног Избраны, но удержался и выпрямился.
– Теперь я вижу, что твоя смелость достойна твоего войска, и род твой, должно быть, знатен, – одобрительно сказала Избрана. – Как твое имя?
– Я – Хродгар, сын Рагнемунда, и отец мой был конунгом Западного Етланда. На этих кораблях – моя дружина.
– Что привело тебя сюда, Хродгар сын Рагнемунда?
– Желание повидать чужие страны! – с какой-то ожесточенной дерзостью ответил Хродгар, и его яркие голубые глаза остро сверкнули в железных кольцах полумаски.
– Ты говоришь неправду, – мягко и ласково, как ребенку, сказала ему Избрана. – Вовсе не это заставило тебя покинуть родной дом в пору зимних бурь и туманов. Даже бродяга старается на это время найти себе теплый приют. А достойный муж зимой приводит свою дружину под крышу и там на пирах вспоминает подвиги, совершенные летом. Что же погнало из дома сына конунга?
– Ну, достойный муж и зимой не делает в подвигах перерыв! – Хродгар по-особому усмехнулся, намекая на что-то, пока неведомое его собеседнице. – Иной раз в чужой земле скорее найдешь надежный кров для себя и дружины, чем у себя дома!
– Это верно! – Избрана кивнула и подавила вздох. Разве сама она не была вынуждена среди зимы искать приют подальше от родного дома?
– Но я не бродяга и не буду выпрашивать для себя и людей сухие корки. – Гость гордо вскинул голову. – Я привез с собой такое сокровище, равных которому нет и на волшебных островах!
– Что же ты хочешь у нас найти?
– Мне нужно пристанище для меня и дружины на какое-то время. Может быть, до весны. Пока не придет время подвигов.
– Принеси клятву не причинять вреда никому в этой земле, и я дам вам пристанище.
– Я клянусь соблюдать мир на этой земле и в этом городе…
– Плескове, – подсказала Избрана.
– Городе Плескове, – старательно повторил гость, – и не причинять вреда ни тебе, ни кому-либо из твоих людей. Пусть Фрейр покарает меня, если я окажусь плохим гостем, пусть Бальдр не даст мне мира и процветания, и пусть Один откажет мне в месте за своим столом!
Избрана молчала. Эта клятва ей понравилась, но было стыдно, что в ответ она может предложить сыну конунга только пустой и нетопленый гостевой двор возле пристани.
Не зная, почему она молчит, Хродгар дернул ремешок шлема и снял его вместе с подшлемником. Избрана увидела тонкое, остроносое лицо молодого человека лет двадцати трех или двадцати четырех, обветренное, со старым шрамом на лбу, уходящим под волосы на виске, с горбинкой на когда-то сломанном носу. В светлой бородке слева была видна небольшая проплешина, тоже, наверное, оставшаяся после зажившей раны. Он смотрел на нее как-то неоднозначно – доброжелательно, но притом вызывающе, словно хотел сказать: да, я такой, а если вам не нравится, то это ваши трудности. Но Избране он понравился. У него был вид воинственного, но честного человека, который хоть и держит в одной руке меч, а в другой боевой топор, камня за пазухой не припас.
Некоторое время они смотрели друг на друга.
– Ты… сама правишь этой страной? – негромко спросил Хродгар.
– Да, – чуть помедлив, ответила Избрана. Она могла считать эту землю своей, раз уж оказалось, что выйти навстречу врагу здесь некому, кроме нее.
Она подняла голову и сделала знак Хедину, напряженно следившему за ними со стены. Хедин в свою очередь взмахнул рукой, ворота стали со скрипом открываться.
– Мои люди покажут вам жилье, – сказала Избрана Хродгару. – А потом я жду тебя в крепости. Думается, у тебя есть что рассказать мне.
Она повернулась и пошла к открывшимся воротам. Хродгар смотрел, как она уходит, ветер задувал ему в лицо светлые волосы, и он отбрасывал их, чтобы не мешали смотреть.
* * *
Избрана ждала гостей уже наутро, но за весь следующий день они так и не появились. Она даже отправила пятерых варягов во главе с Эйнстейном выяснить, в чем дело, то есть «хорошо ли гости устроились и не терпят ли нужды в чем-либо». Обычай предписывал хозяйке задавать такие вопросы, хотя предложить гостям на самом деле было нечего. Для прокормления ее собственной дружины приходилось снаряжать рыбаков на реку и на Чудское озеро, а какой-то из десятков каждый день отправлялся на охоту, чтобы раздобыть мяса.Вернувшись, Эйнстейн рассказал, что гости просят ни о чем не беспокоиться и только дозволить им охоту в здешних лесах. Избрана дозволила, радуясь, что Хродгар ярл намерен сам заботиться о своих людях. По словам Эйнстейна, еты подошли к делу основательно: нарубили в лесу огромную кучу дров, растопили баню, а теперь моются, вовсю стирают одежду, чинят скамьи, лежанки и столы в обветшавшем гостином дворе, а по стенам развесили цветные ковры, которые привезли с собой.
– Они сказали, что к такой знатной женщине можно являться, только приведя себя самих в достойный вид, так что они надеются, ты извинишь их за небольшую задержку, – ухмыляясь, рассказывал Эйнстейн. – Чистят все оружие и щиты, только треск стоит, нашего бы Коля и Тормунда заодно туда отправить поучиться. А еще этот Хродгар ярл, который у них главный, спросил у меня, точно ли ты, хозяйка, сама правишь и у тебя мужа нет, – доверительно добавил он, склонившись к Избране. – Я сказал, что наша хозяйка никакому мужчине не уступит и достойного мужа ей найти не так-то просто. Он понял.
На третий день еты наконец явились. Хродгар ярл привел с собой полсотни самых знатных и прославленных из своих людей, и по ним было видно, что дружина и правда не потратила времени даром. Вся их одежда была чистой, на всех были цветные рубахи и плащи, на шеях блестели свежевычищенные серебряные и даже золотые гривны и цепи, на руках – браслеты и кольца. В знак мирных намерений из оружия каждый, не исключая самого Хродгара ярла, взял только меч. Волосы их тоже были вымыты и расчесаны, а кончики усов заплетены в тонкие косички. Такое Избрана увидела впервые, но не выказала никакого удивления. С ее стороны гости на пиру тоже выглядели неплохо: Хединова дружина, посадские старосты, остатки боярства в детинце. Конечно, присутствовали жрицы и маленький князь Вадимир. Принаряженные по мере возможности, плесковцы сидели взволнованные, неуверенные, но очень довольные, что после всех несчастий жизнь налаживается: у них снова есть власть, и даже устраивается пир с заморскими гостями.
Для такого случая Огняна дала нарядные скатерти с вытканным узором, достала серебряные и медные блюда, предназначенные для пиров в святилище. Угощение состояло из мяса и рыбы, варенных, печенных и жаренных всеми способами, было даже немного сыра и творога. Вместо пива подали брагу, изготовленную из березового сока, и еты, никогда о таком не слышавшие, были в восторге.
Но больше всех радовалась этому пиру Избрана. Пусть ему было далеко до тех, которые когда-то давались в Смоленске, но почему-то сейчас она чувствовала себя увереннее, чем во время своего недолгого правления в родных местах. И плесковцы, и гости смотрели на нее с почтением и восхищением. Для первых она была необходимой опорой и единственной надеждой на будущее, а для вторых – загадочной и прекрасной властительницей таинственной страны, в которой они все еще отчасти подозревали Иной Мир. И Избрана не возражала.
Она не ошиблась, предположив, что Хродгару ярлу есть что рассказать. Но рассказ его превзошел все ожидания. Оказалось, что его семейная история удивительно схожа с историей смоленских Твердичей. Хродгар был младшим из двух сыновей Рагнемунда конунга, но значительно превосходил старшего знатностью рода.
– Моей матерью была королева Эйдехильд Мудрая, дочь конунга Гудлейва Могучего с острова Борнхольм, – рассказывал он, так вызывающе и дерзко вздернув свой острый нос, точно кто-то с этим спорил. – А Флоси родился от какой-то ирландской пленницы, рабыни, хоть он и рассказывает, что она-де дочь какого-то тамошнего короля. У них там в каждой долине свой король, и у каждого все богатство – три тощих коровы, из-за которых они вечно воюют между собой. Он родился от рабыни, и нрав у него всю жизнь был рабский – хитрый, коварный, подлый и трусливый. С тех пор как мне исполнилось двенадцать, я ни одного лета не сидел дома, а каждый год водил дружину за моря искать подвигов и славы! Я побывал в таких странах, о которых мало кто и слышал. Я был и на Рейне, и в Британии, и на Оркнейских островах, и во Фризии, и даже еще дальше, в тех землях, где все люди смуглы, как обожженная глина, а серебра и золота там полным-полно! Мой скальд споет тебе о моих походах. – Он кивнул на одного из своих людей, который, кроме меча, был вооружен еще красивой небольшой арфой. – А пока я был в море, этот подлец обделывал свои делишки дома! Отец не собирался делать его своим наследником, это ясно, как день, иначе он дал бы ему другое имя. Конунгов Етланда никогда не звали Флоси! Все наследство отец предназначал только для меня. Прошедшей осенью мой отец решил посвататься к йомфру Альви, внучке восточного конунга Ингольва. Но у нее уже был жених, один из гардских[29] князей, живший в Бирке, и он не пожелал уступить ее без боя. Они сражались, и жених был убит. Но и мой отец получил тяжелую рану. Он обручился с йомфру Альви, а свадьба была отложена до тех пор, пока он оправится от раны. Он не мог покинуть усадьбу, и я вместо него отправился собирать дань с наших подданных. А пока я был этим занят, рана моего отца воспалилась, и он умер! А вернувшись, я узнал, что эта сволочь Флоси, эта подлая гадюка, уже провозгласил себя конунгом на тинге и всех людей уговорил себя поддержать! Эта мерзкая собака каждому бонду вылизывал зад… Прости, госпожа. Всякой козявке он раздавал подарки, приглашал на пиры, ко всякому мелкому троллю ездил в гости в их конуры, чуть ли не детей нарекал у всяких недоумков, кто только имеет на тинге право голоса. Но по нашему обычаю, конунг даже после тинга еще не конунг, пока не примет священную чашу Фрейра. А она хранится в святилище, и извлекать ее можно только в присутствии всех членов рода, кто сейчас живет на свете. Поэтому без меня принять чашу Фрейра он никак не мог. Ему пришлось меня ждать. А когда я приехал, я, разумеется, возмутился. Какой-то раб и сын рабыни провозглашает себя конунгом Етланда, да еще ссылается на то, что его дед, дескать, правил каким-то ирландским болотом и его, видите ли, признал тинг! И еще что он старше на шесть лет! Конечно, отцу же надо было как-то обходиться, пока он не нашел достойной знатной жены и не заслужил право посвататься к моей матери, вот он и спал со всякими рабынями… Ну, короче, я сказал, что он не будет править Етландом, пока я жив. И в святилище он не войдет. И чашу Фрейра не получит, пока я жив. В общем… У нас случилась там целая битва между моими сторонниками и его, но моих было меньше…