Страница:
– Ведун у нас живет. Завтра увидишь его в святилище.
– Только он сам не из святилища, а отдельно живет, за леском у него двор, – поспешно вставил Яробуд, как будто боялся, что смоляне плохо подумают об их гнездовом святилище.
– Паморок его зовут, – добавил Лежень и покосился на старшего брата: не зря ли я это сказал?
– Паморок, – подтвердил Хотила, что, дескать, податься некуда. – Балуется он с этим…
– С чем – с этим?
– Да вот, что ты видел. Мышей насылает. Если не угодит ему кто – пришлет целую прорву, весь амбар за ночь вынесут, одно дерьмо оставят, тьфу, прости Род! – Хотила на всякий случай привстал и поклонился столбу. При тесных родственных связях окрестных сел каждый чур был в какой-то степени своим любому жителю гнезда.
– Кошку опять же присылает, – добавил Лежень. – Кошка не простая у него. И видел-то ее мало кто, так, мелькнет что-то черное в окошке. Зато как ночь, сама в село идет, сядет под окном да мяучит, да так тошно и жалобно – прямо ножом по сердцу. И кто ее слышит, тот наутро непременно заболеет чем. А видеть – не видели, только если выйдешь вдруг, тень мелькнет, и все, будто не было.
– А ведуна-то самого видели? – спросил Зимобор.
– Как не видеть!
– Чего его видеть-то, кому надо, тот зайдет. За лесочком живет-то.
– Так за чем же дело стало? – не понял Зимобор. – Не пробовали его взять да мышиным дерьмом покормить, раз он до чужого зерна такой жадный? А потом в мешок с кошками сунуть да в реку? Я не пробовал, но люди говорят, от таких шалунов хорошо помогает.
– Тронешь его! – Хотила нахмурился. – Ведь пожрут мыши весь припас, а нам как жить?
– Его уже били! – опять вставил Яробуд. – И камнями, и топорами – уходит сквозь землю, упырь проклятый! Он ведь всегда такой был. Еще молодой когда, ходил всегда, как туча черная, не улыбнется, не поговорит ни с кем. Девки от него шарахались. Он ведь тоже к Углянке сватался, да она…
– Молчи! – Лежень выразительно толкнул слишком болтливого младшего брата.
– Что за Углянка такая? – Любопытный князь уже вцепился в новое имя. – Ваша местная Лада? Хороша? И что с ней?
– Жена моя вторая была, – неохотно и сурово ответил Хотила. – Шесть лет тому. Выросла девка у Нездрава в Глушичах, всем невестам невеста. Я посватался, да и Паморок, рожа темная и глаз дурной, тоже посватался. Она за меня пошла, конечно. Сына родила. А Паморок тогда с горя и ушел к Хитровану жить да науку его перенимать. Хитрован-то уж лет пять себе тогда приемыша искал, чтобы обучить всему и силу передать. Да никто не хотел идти. У него тоже дурной глаз был, у Хитрована.
– А как Хитрован помер, с тех пор у нас Паморок ворожить стал, – торопливо продолжил Яробуд. – Каждому ведуну ведь одно какое-то дело лучше всех прочих дается, вот у нас Паморок мышей стал заклинать. Захочет – пришлет, захочет – уберет. С таким войском нам и князей не надо!
Он запнулся и пожалел о том, что брякнул не подумавши.
– А Углянка что? – спросил Зимобор, вместо того чтобы гневаться. – Жена твоя то есть?
– Пропала Углянка, – мрачно ответил Хотила, не глядя на него. – Ночью из дому пропала. Дом заперт, двор заперт, собаки не шелохнулись. И ведь в чем ушла-то – вся одежа и обувка на месте осталась. До рубашки. Спать ложилась в рубашке, а утром – рубашка есть, а ее нет.
Все помолчали, только кмети гудели о своем, кому уже не была слышна беседа князя с сежанами.
– Мальцу шестой год пошел, вовсю по двору бегает, а где его мамка, никто не ведает, – добавил Лежень.
– А ведь самое дело для колдуна – с лежанки бабу украсть, да прямо без башмаков! – заметил Ранослав. – А, княже? Может, пойдем утопим этого баловника? Или расспросим как следует: куда, мол, бабу чужую девал?
– Не смейся, видишь, горе у человека! – осудил его Корочун.
– Да, дела, вяз червленый в ухо! – согласился Зимобор. – Что, Хотила, жалко жену?
– Хорошая была баба, – сдержанно оценил старейшина.
Зимобор цепко глянул ему в лицо. Пожалуй, баба была не просто хорошая, а очень хорошая.
И как он хорошо понимал этого неразговорчивого мужика! Прошло уже больше полугода с тех пор, как он в последний раз видел Дивину. Она, его невеста, единственная и любимая, та, с которой он дважды обручился и дважды ее потерял, ушла за Зеленую Межу, во владения Леса Праведного, и не сказала, как ее вернуть. Зимобору оставалось только ждать весны и надеяться, что весной, когда вскроются реки и растают снега, она сумеет подать ему какой-то знак.
Он ждал весны, и хотя бы ее неизбежный приход давал ему надежду. А у Хотилы не было ни следа, ни надежды. Зато насколько проще было бы Зимобору, если бы он точно знал, кого именно нужно взять за горло, прижать к стене и поднести к глазам острый нож, чтобы потерянная дочь князя Столпомира вернулась с Той Стороны, откуда так редко возвращаются… Хотя бы и этого мышиного князька с кошкой за пазухой…
– Что, не было кошки? – спрашивал он у дозорных, умываясь.
– Вроде нет. Леший ее разберет, – докладывал отчаянно зевающий Годила. – То ли мяучит нечистая сила, то ли в ушах звенит.
– Зерно-то не сожрали?
– Вроде нет. Надо у Моргавки спросить, он обоз последним сторожил.
Обоз был в порядке. Еще бы! Наученный опытом, Зимобор перед сном обошел его весь со своим тайным оберегом и нашептал заговор собственного сочинения, в котором мыши и кошки посылались в… края далекие и труднодостижимые, скажем так. Но что в этих краях никогда не светит солнце – это точно.
Утром поехали. Всего в паре верст от Немилова села в Касню впадала Сежа, и обоз свернул на нее. Прямо возле устья на пригорке стояло село Заломы – большое, из трех десятков дворов, окруженное частоколом.
– Волки, бывают, приходят зимой, – объяснил Хотила. – Прямо в хлев бы залезли, да и человеку выйти ночью страшно. Да мы зимой-то мало выходим. На праздники или по родственным делам каким… Нам дальше ехать, святилище наше вон там, за березничком.
– А люди где? – Зимобор оглядел село, которое выглядело совсем пустым. Лишь кое-где над крышами тянулся дымок из маленьких окошек.
– И люди в святилище. Только бабки с самыми мальцами да хворые дома остались.
Проехали еще с версту, и стало видно святилище. Оно располагалось на мысу, высоко поднятом над замерзшей рекой. Мыс от берега отделялся высоким валом, за которым стояли две длинные хоромины, а позади хоромины тянулся еще один вал. На гребне второго вала горело несколько костров, образующих цепочку огней. Это означало, что сегодня праздник и в святилище большое собрание.
– Всех старейшин сразу увидишь, княже, всех мужиков, – приговаривал Хотила. – Объясняй им твою правду, может, послушают.
Перед святилищем и правда собралась нешуточная толпа. Всех, считая женщин, стариков и подростков, человек двести.
– Это сколько же у вас сел по Сеже? – Зимобор сдвинул шапку на затылок и запустил пальцы в волосы.
– Два больших, наше да Ледяничи, а малых по гнездам с два десятка будет.
– Хорошо! – искренне обрадовался Зимобор. – Гляди, Ранок, сколько хороших людей сразу!
– А что, ведун ваш тоже тут? – несколько опасливо осведомился Любиша.
– Должно быть, тут. – Хотила кивнул.
Народ изготовился на праздник – все женщины нарядились в праздничные яркие уборы, высокие кички[8], вышитые цветными нитками, с птичьими перышками у висков, с шерстяной бахромой. Из-под кожухов у всех виднелись нарядные крашеные рубахи, даже сами кожухи у некоторых были покрыты крашеным сукном. Мужики тоже были в новых шапках, с цветными поясами. Вокруг внешнего вала стояло множество саней с мешками и бочонками – приношения святилищу, из которых готовятся угощения жертвенного пира.
Перед воротами вала уже виднелась наполовину слепленная Снеговая Баба выше человеческого роста – три кома, поставленные друг на друга. Придать ей надлежащий вид еще не успели – должно быть, помешало появление полюдья.
Велев обозу и воям оставаться пока на реке, Зимобор с ближней дружиной поднялся на берег и подъехал к святилищу. Из толпы навстречу ему выбралось с десяток мужиков – все такие же немолодые, основательные, как Хотила с братьями, – старейшины местных сел и родовых поселочков. На Хотилу и братьев бросали частью облегченные, частью вопросительные взгляды: братья были живы и здоровы, что уже хорошо, но с чем все-таки приехали? Огромная и хорошо вооруженная дружина внушала страх – у сежан не было возможности по-настоящему ей противиться, и даже старейшины с трудом сохраняли невозмутимый вид. Однако они держались как хозяева, а Зимобор был здесь гостем. Ему очень хотелось договориться и получить свое добром – не только сегодня, но и на следующий год.
– Здоровы будьте, люди сежанские, да благословит Род ваши дома, да пошлет Макошь приплод в ваши семьи и ваши стада! – Не сходя с коня, Зимобор слегка поклонился старейшинам и приветственно помахал рукой. – Я – Зимобор, сын Велебора, князь смоленский. Подвластны мне земли от Сожи до Двины, от Днепра до Угры. Объезжаю я мои земли, дань собираю. Хочу получить по белке с рала, кто пашет, и по белке с дыма, кто ремеслом живет. Дань невелика, вас не разорит, зато дружба моя вам полезна будет – от врагов обороню, с дальними странами торговать научу, случись недород или еще какая беда – помогу. В дела ваши вмешиваться не буду, как правили собой по заветам отцов и дедов, так и будете править. Святилищ ваших не трону, жен и детей не обижу. Что скажете?
– Не было никогда такого, чтобы сежане дань платили смоленским князьям, – ответил ему один из старейшин.
– Ты кто такой будешь, добрый человек? – тут же осведомился Зимобор.
– Быстрень я, Переплясов сын, из села Леденичи, – ответил мужик.
И что-то изменилось: он стал самим собой, а не частью расплывчатой людской массы, стал говорить как бы от себя и почувствовал себя не так уверенно. А Зимобор смотрел на него пристально и приветливо – без угрозы, но так, что здоровый мужик, годящийся в отцы этому кудрявому парню, ощутил желание опустить глаза. Из карих блестящих глаз молодого князя на него смотрели целые поколения людей, привыкших властвовать, привыкших смотреть на мир свысока, со спины боевого коня. Их мир был широк и неохватен, и старейшина, чей белый свет отроду замыкался течением Сежи – два-три перехода от начала до конца, – вдруг оробел перед этим миром, впервые осознав его огромность. Он смутно знал, что где-то есть Днепр и Сож, – а этот парень их видел и пил их воду.
– Не хочу я с вами ссориться, мужи сежанские, – убедительно сказал Зимобор. – Вон, дружина со мной, мечи и копья у них ой как красноречивы – и глухого уговорят. Не печальте богов и предков напрасным кровопролитием – давайте вместе жертвы принесем и дадим клятвы в мире и дружбе.
Старейшины переглядывались, в толпе за их спинами раскатывался глухой ропот. Смоленский князь предлагал им союз, как равный равным. Но все понимали, что этот союз означает дань – сейчас они дадут такую клятву, и белку с рала придется отдавать потом каждый год. И уже ничего нельзя будет изменить. Белка – ерунда, такую дань за год добудет даже однорукий. Но эта белка будет означать, что они, сежане, не сами себе голова, а что правит ими князь далекого Смоленска.
– Слышали мы, чем такие дела кончаются! – Вперед вышел другой мужик, пониже и пошире, гордо и вызывающе засунул ладони за пояс. – Ездил я по Днепру, знаю, как там. А кто не знает, тому я скажу! – Он обернулся и глянул на толпу. – Сперва по белке с рала будем платить. Потом случится в Смоленске война – к нам придут ратников собирать, и перебьют наших сыновей на Двине где-нибудь, с полотескими и плесковскими князьями на ратях. Потом поставят у нас тут городище, посадят воеводу, с тиунами, мечниками, а тех кормить надо, да весь год, – вот и превращается наша белка уже в соболя, а потом в целый сорок соболей!
– Коготок увяз – всей птичке пропасть, – добавил мужик в черном овчинном полушубке, в волчьей мохнатой шапке, низко надвинутой на глаза. – Не давайте коготка, сами целы будете.
– А ты кто за птичка? – спросил Зимобор. – Надо же, как сладко поешь! Не Сирином зовут?
– Паморок я.
– Ах вот кто! – Зимобор даже обрадовался и подъехал поближе. Толпа старейшин дрогнула и шагнула назад. – Паморок! Слышал я про тебя. Ведун, значит?
– Велеса я служитель. – Мужик мрачно сверкнул на него глазами из-под шапки, и Зимобор в душе содрогнулся.
Глаза у мужика были нехорошие – темные, бездонные и холодные, как сама смертная Бездна. Зимобор сразу понял, почему местные, недолюбливая своего ведуна, не смеют его тронуть, – от этого взгляда в самую душу словно входил длинный холодный нож и лишал сил.
Венок вилы за пазухой ожил, шевельнулся, запахло ландышем.
Паморок вдруг тоже встрепенулся, невольно огляделся, словно почуял опасность.
Толпа заметила это, ропот зазвучал громче.
– А ведь у вас тут вятичи близко, мордва тоже недалеко, – сказал Зимобор, обращаясь к толпе. – Придут вас воевать, а заступиться-то будет некому. Не этот же птиц Сирин в волчьей шапке вас защитит. Что, не верите? – Ропот еще усилился. – А вот давайте и проверим, кто сильнее – я или он!
Толпа загомонила в полный голос, даже ведун удивился. Биться с ним один на один никто никогда не пытался. Зимобор видел, что сбил противника с толку, и спешил этим воспользоваться. Говорят, против дубины и чары не всегда помогают, так надо успеть пустить ее в ход.
– Давай выходи! – Зимобор соскочил с коня, бросил повод отроку, расстегнул пояс с мечом и передал его Радоне. – Давай-ка выходи, на кулаках будем биться. Если я одолею – платите мне дань, какую сказал, если он одолеет – уйду, ничего не трону.
Это было что-то невиданное, и даже кмети не ожидали такого от своего князя.
– Давай выходи, птиц небесный! – подзадоривал Зимобор своего противника, подходя ближе. – Или ты только на словах ловок? Или богов застыдился? День ясный, им сверху хорошо все видно. Сейчас и рассудят, кто из нас им больше угоден.
Ведун стоял, как родовой чур, глядя в пустоту перед собой. Но Зимобор не собирался ждать, пока он решится. Ведун был здесь главным, и его нужно было обломать, тогда и все сежане ему подчиняться.
Подойдя, Зимобор нанес Памороку первый удар в голову – тот не пытался ни уклониться, ни закрыться. Голова его мотнулась… и вдруг он подпрыгнул на месте, дико вскрикнул, вытаращив глаза, отлетел назад, перекатился через голову… и на его месте оказался медведь.
Толпа дико закричала, дрогнула, забурлила, как будто хотела бежать во все стороны сразу. Зимобор, вдруг увидев перед собой зверя, не растерялся: зная, что перед ним ведун, он не так чтобы был готов к этому, но быстро все понял.
Его противник был оборотнем – отсюда эта угрюмость, житье на отшибе, дикий взгляд и неприятная, ранящая сила.
Зимобор не удивился и не слишком испугался. Мысль была только одна – рогатину надо. На поясе был только нож – хороший, но слишком короткий для борьбы с длиннолапой могучей громадой. Бить кулаками нет смысла – у медведя ведь не кулаки, а когти.
– Держи! – вдруг сказал рядом знакомый голос, и прямо под руками Зимобора оказалось длинное древко рогатины.
Не успев заметить, кто ее дает, он вцепился в древко и повернул к зверю длинное острие с крепкой перекладиной.
Медведь, шедший прямо на него на задних лапах, замер – оборотень сохранял человеческий разум и знал, что это такое. Не дожидаясь, пока он опомнится, Зимобор ударил острием прямо в мохнатую грудь – но в тот самый миг, как острие должно было впиться в шкуру, медведь исчез.
Держа рогатину наготове, Зимобор быстро огляделся, точно ждал, что оборотень нападет на него с какой-то другой стороны. Но того нигде не было – ни в зверином облике, ни в человеческом. Были только изумленная толпа перед воротами в святилище, ближняя дружина и обоз внизу на льду. На снегу остались отпечатки медвежьих лап, но сам медведь исчез.
– Ну, куда ты делся, вяз червленый тебе в… в ухо. – Зимобор еще раз огляделся. – Куда дели? – настырно спросил он у старейшин. – Подавайте вашего оборотня, а то я в раж вошел, его нет, на кого другого кинуться могу! Ну!
– Не губи! – первым выдохнул Быстрень и качнулся вперед, будто хотел упасть на колени. – Не губи, княже, пожалей невиновных! Да разве мы с ним… Разве мы когда за него… Сдохнуть бы ему, проклятому, да ведь не берет его ничего! Сквозь землю уходит, вот как теперь ушел, а чтобы оборачиваться… Да медведем… да ни в жизни… Разве мы знали…
– Ой, отец, ведь это он и был! – вдруг закричала какая-то молодая баба из передних рядов толпы. Вокруг нее женщины плакали, дети ревели от испуга, а она сделала несколько шагов вперед. – Отец, ведь это он был! Он, проклятый, чтоб ему провалиться да уж не вылезти!
– Верно, он, – согласился тот мужик, который расписывал превращение белки в сорок соболей. Теперь он выглядел не воинственно, а растерянно. – И как мы сами… Ведь умный был, гадина, ровно иной человек…
– Да разве ж мы знали! – загудели вокруг. – Да если бы кто ведал, что он оборачивается!
– Вы про что, люди добрые? – Зимобор огляделся, опираясь на рогатину. Все вокруг дружно говорили о чем-то, что все хорошо знали, а он нет. – Да не бойтесь, не трону, я ж не оборотень какой! Кто – он?
– Да он, проклятый! – опять закричала та женщина. Среди всеобщего смятения она так осмелела, что говорила вперед мужчин. На вид ей еще не было двадцати лет, а судя по шерстяной красной бахроме, спускавшейся с кички на плечи, она вышла замуж недавно и еще не имела детей. – Оборотень! Ведун наш! В позапрошлую зиму у нас медведь хлевы разорял, скотину драл, и ни тыны ему, ни запоры, ни собаки! И в прошлую зиму драл скотину, у нас в селе четыре коровы унес! Уж ловили его, ловили, и ямами, и самострелами, и так! Собак ломал…
– А Рыкошу нашего уж не он ли тоже задрал! – закричала пожилая баба в темном повое[9], и женщины загомонили вдвое громче.
– Задрал человека одного у нас, Рыкошу, из Сычовых зятьев, – пояснил подошедший Яробуд. – Не ори, Муравка, мужики сами князю все обскажут.
Женщина с красной бахромой смутилась и залезла обратно в толпу.
– Ну, дела, вяз червленый ему в ухо! – Зимобор покачал головой. – Ну так что, мужики? – Он качнул в руке рогатину и оглядел старейшин. – Даете мне белок или сами со своими медведями разбираетесь?
– Ну, вот что, княже! – Быстрень хлопнул в ладоши, будто сам с собой заключал договор. – Ты оборотня раздразнил, проявиться заставил, он теперь зол на весь свет. Так ли иначе ли – ты уйдешь восвояси, а мы останемся. Уж теперь сделай так, чтобы оборотень нас не тревожил больше – ни мышей не напускал, ни кошку свою, лихорадку, нам под окна не гонял, да и медведем чтоб не бродил у нас по дворам. Ты его разозлил, твой и ответ. Избавишь нас от оборотня – дадим тебе по белке. Правильно, народ?
Не слишком уверенно, но народ все-таки издал несколько одобрительных возгласов.
– Думается, это справедливо! – заметил Хотила.
– Идет! – Зимобор протянул руку сперва Быстреню, потом Хотиле. – Избавлю от оборотня, и клятвы дадим. Только вы, если сам не появится, искать его подсобите. А пока не появился, давайте праздновать!
Народ загомонил громче и радостнее – все-таки собрались на праздник!
Толпа повалила к святилищу, Зимобор сделал кметям знак идти следом, потом вспомнил и огляделся.
– Чья? – крикнул он, вопросительно приподняв рогатину. В его дружине ни у кого такой не было, но, может, у воев? – Кто дал?
– Я дал. – Жилята забрал у него рогатину.
– Где взял? По дороге, что ли, купил? Что-то я ее не помню.
– Да она не моя. – Жилята тоже огляделся. – Народ, чья рогатина? – заорал он. – Как я увидел медведя, ну, думаю, плохо дело, – рассказывал он Зимобору, пока дружина проходила мимо них к святилищу. – А тут глядь – стоит передо мной, и вроде как ничья. Ну, я не подумал, есть – и слава Перуну…
– Сама стоит?
– Да вроде как и сама… – Жилята запоздало удивился. Это был уже не юный, опытный кметь, лет тридцати, хотя еще удалой, с кудрявыми светло-русыми волосами и молодым румянцем на щеках. В молодости он был буян, гуляка и безрассудная голова, но с годами остепенился и теперь мог подать дельный совет и других удержать от глупости.
– Ну, брат! – Зимобор засмеялся. – Не знал бы, что пить нам с утра было нечего, так подумал бы… Стой, дай сюда!
Он снова забрал у кметя рогатину и перевернул. На перекрестье ему померещилось что-то маленькое и светлое, вроде жемчужинки на зеленом шнурке.
– Вяз червленый… – пробормотал Зимобор.
Это была не жемчужинка. Это было несколько белоснежных бутонов ландыша на свежем зеленом стебельке. Понятно, в каком лесу они могли зацепиться за перекрестье рогатины в разгар лютого месяца сечена. В том лесу, что на Той Стороне. Сама Младина, Вещая Вила, вложила рогатину в руки кметя, чтобы уберечь Зимобора от верной гибели.
Зимобор быстро снял стебелек с перекрестья и сжал в кулаке. Она снова напомнила о себе – Младина, младшая из трех Вещих Вил, явившаяся ему на третью ночь после смерти отца. Дева Будущего подарила ему свою любовь, увела его из Смоленска, обещала, что он в любом бою одержит победу и станет смоленским князем вопреки всему, но в обмен на помощь потребовала от него любви и верности до самой смерти. Очарованный красотой Вещей Вилы, он пообещал – да и как он мог отказаться, если во власти вилы человек не принадлежит себе? Вот только любовь ее для смертного губительна – за несколько лет Дева выпьет из него все силы, и молодой парень умрет, высохший, лысый и слепой, как старик. Зимобор не хотел такой судьбы. И встретил Дивину – живую девушку, которая тоже полюбила его, но ее любовь не отнимала силы, а прибавляла их. С тех пор Зимобор жил под вечным страхом мести Вещей Вилы, и эта месть уже отняла у него Дивину.
Дева Будущего устранила земную соперницу со своего пути и продолжает помогать тому, кого выбрала. Вот только помощь ее, при всей ее несомненной полезности, внушала Зимобору не благодарность, а ужас. Он все еще был во власти Вещей Вилы, а значит, его мечты о свободе и счастье с Дивиной были не более чем мечтами.
А старейшины уже толпились около ворот и ждали знатного гостя, чтобы вместе войти в старинное гнездовое святилище. Первый двор занимали длинные хоромины, в которых окрестные жители пировали по священным праздникам. Хоромины располагались справа и слева, а между ними было свободное пространство и ворота во внутреннем валу, которые вели уже в само святилище, землю богов. Перед воротами были разложены два костра, очищающие своим огнем и дымом все и всех, кто хочет вступить на священную землю. Воротных створок собственно не было, но по сторонам проема возвышались два высоких резных столба-чура, и каждый входящий кланялся им, коротко прося позволения войти. Впрочем, чтобы не создавать давки, в дни больших праздников старейшины просили это позволение сразу за весь род.
Приносить жертвы сегодня было не время, поэтому огонь перед жертвенником не горел. Когда все оказались внутри, старейшины вместе со старшей Макошиной жрицей (всего в святилище жили три женщины) вышли вперед и попросили, кланяясь идолам девяти богов:
– Благословите нас, отцы и матери, зиме рог сшибать, весне дорогу мостить. А тогда, как придет весна, разожжем мы огни вам калиновы, принесем жертву богатую, чтобы свет белый не мерк, род людской не переводился!
А потом пошло веселье. Снеговую Бабу отделали до конца – вылепили ей стройный стан с пышной грудью, в глаза вставили угольки, рот выложили мелкими шишками. На снежную голову надели нарочно сшитую кичку – темную, старушечью, потому что зима уже состарилась, пора ей скоро на покой!
Все женское население разделилось на две ватаги: девушки и замужние бабы. Замужние стеной встали перед Снеговой Бабой, а девки, выстроившись в пеструю стенку, с визгом кинулись на них. Под вопли и хохот столпившихся вокруг мужчин девки дрались с бабами, норовили сорвать с голов кики и повои, бабы отбивались, драли своих противниц за длинные косы, опрокидывали на снег. Снег летел во все стороны вместе с какими-то шнурочками, перышками, бубенчиками, височными кольцами и прочими частями женских уборов. Видимо, засеяв в этот день поляну перед святилищем, женщины потом всю весну, пока не поднимется трава, собирают здесь свое добро.
Стоял гвалт, визг, вой, рев, гогот, так что от одного шума, казалось, лед на реке должен треснуть. Полуоглохшие мужики сгибались пополам от смеха, наблюдая бабью потасовку, смоленские кмети не хуже местных прыгали вокруг, кричали, подбадривали, кому какая понравилась, давали советы, которых никто не слышал и не слушался, но все равно было весело.
– Давай, Муравка, меси их, пустоголовых! – орал Зимобор, взявший сторону Лежневой старшей снохи, которая первой догадалась про медведя-оборотня. – Налегай давай, покажи им, вяз червленый в ухо!
Но зря старался: девичье войско побеждало, несмотря на ожесточенное сопротивление. Оттеснив охающих противниц, которые торопливо подбирали со снега сорванные кички и кое-как прилаживали их на разлохмаченные головы, прикрывая волосы, девушки пробились к Снеговой Бабе и, отогнав ее последних защитниц, сорвали кичку и с нее. Под торжествующие вопли и проклятья снежное чучело разметали, раскидали по полю и растоптали. С зимы сорвали кичку – теперь застыдится ходить простоволосой и уберется прочь, уступит дорогу весне! И пусть еще не скоро, еще больше месяца до равноденствия и весенних праздников Лады, а до настоящего тепла еще дальше, – но все-таки.
– Только он сам не из святилища, а отдельно живет, за леском у него двор, – поспешно вставил Яробуд, как будто боялся, что смоляне плохо подумают об их гнездовом святилище.
– Паморок его зовут, – добавил Лежень и покосился на старшего брата: не зря ли я это сказал?
– Паморок, – подтвердил Хотила, что, дескать, податься некуда. – Балуется он с этим…
– С чем – с этим?
– Да вот, что ты видел. Мышей насылает. Если не угодит ему кто – пришлет целую прорву, весь амбар за ночь вынесут, одно дерьмо оставят, тьфу, прости Род! – Хотила на всякий случай привстал и поклонился столбу. При тесных родственных связях окрестных сел каждый чур был в какой-то степени своим любому жителю гнезда.
– Кошку опять же присылает, – добавил Лежень. – Кошка не простая у него. И видел-то ее мало кто, так, мелькнет что-то черное в окошке. Зато как ночь, сама в село идет, сядет под окном да мяучит, да так тошно и жалобно – прямо ножом по сердцу. И кто ее слышит, тот наутро непременно заболеет чем. А видеть – не видели, только если выйдешь вдруг, тень мелькнет, и все, будто не было.
– А ведуна-то самого видели? – спросил Зимобор.
– Как не видеть!
– Чего его видеть-то, кому надо, тот зайдет. За лесочком живет-то.
– Так за чем же дело стало? – не понял Зимобор. – Не пробовали его взять да мышиным дерьмом покормить, раз он до чужого зерна такой жадный? А потом в мешок с кошками сунуть да в реку? Я не пробовал, но люди говорят, от таких шалунов хорошо помогает.
– Тронешь его! – Хотила нахмурился. – Ведь пожрут мыши весь припас, а нам как жить?
– Его уже били! – опять вставил Яробуд. – И камнями, и топорами – уходит сквозь землю, упырь проклятый! Он ведь всегда такой был. Еще молодой когда, ходил всегда, как туча черная, не улыбнется, не поговорит ни с кем. Девки от него шарахались. Он ведь тоже к Углянке сватался, да она…
– Молчи! – Лежень выразительно толкнул слишком болтливого младшего брата.
– Что за Углянка такая? – Любопытный князь уже вцепился в новое имя. – Ваша местная Лада? Хороша? И что с ней?
– Жена моя вторая была, – неохотно и сурово ответил Хотила. – Шесть лет тому. Выросла девка у Нездрава в Глушичах, всем невестам невеста. Я посватался, да и Паморок, рожа темная и глаз дурной, тоже посватался. Она за меня пошла, конечно. Сына родила. А Паморок тогда с горя и ушел к Хитровану жить да науку его перенимать. Хитрован-то уж лет пять себе тогда приемыша искал, чтобы обучить всему и силу передать. Да никто не хотел идти. У него тоже дурной глаз был, у Хитрована.
– А как Хитрован помер, с тех пор у нас Паморок ворожить стал, – торопливо продолжил Яробуд. – Каждому ведуну ведь одно какое-то дело лучше всех прочих дается, вот у нас Паморок мышей стал заклинать. Захочет – пришлет, захочет – уберет. С таким войском нам и князей не надо!
Он запнулся и пожалел о том, что брякнул не подумавши.
– А Углянка что? – спросил Зимобор, вместо того чтобы гневаться. – Жена твоя то есть?
– Пропала Углянка, – мрачно ответил Хотила, не глядя на него. – Ночью из дому пропала. Дом заперт, двор заперт, собаки не шелохнулись. И ведь в чем ушла-то – вся одежа и обувка на месте осталась. До рубашки. Спать ложилась в рубашке, а утром – рубашка есть, а ее нет.
Все помолчали, только кмети гудели о своем, кому уже не была слышна беседа князя с сежанами.
– Мальцу шестой год пошел, вовсю по двору бегает, а где его мамка, никто не ведает, – добавил Лежень.
– А ведь самое дело для колдуна – с лежанки бабу украсть, да прямо без башмаков! – заметил Ранослав. – А, княже? Может, пойдем утопим этого баловника? Или расспросим как следует: куда, мол, бабу чужую девал?
– Не смейся, видишь, горе у человека! – осудил его Корочун.
– Да, дела, вяз червленый в ухо! – согласился Зимобор. – Что, Хотила, жалко жену?
– Хорошая была баба, – сдержанно оценил старейшина.
Зимобор цепко глянул ему в лицо. Пожалуй, баба была не просто хорошая, а очень хорошая.
И как он хорошо понимал этого неразговорчивого мужика! Прошло уже больше полугода с тех пор, как он в последний раз видел Дивину. Она, его невеста, единственная и любимая, та, с которой он дважды обручился и дважды ее потерял, ушла за Зеленую Межу, во владения Леса Праведного, и не сказала, как ее вернуть. Зимобору оставалось только ждать весны и надеяться, что весной, когда вскроются реки и растают снега, она сумеет подать ему какой-то знак.
Он ждал весны, и хотя бы ее неизбежный приход давал ему надежду. А у Хотилы не было ни следа, ни надежды. Зато насколько проще было бы Зимобору, если бы он точно знал, кого именно нужно взять за горло, прижать к стене и поднести к глазам острый нож, чтобы потерянная дочь князя Столпомира вернулась с Той Стороны, откуда так редко возвращаются… Хотя бы и этого мышиного князька с кошкой за пазухой…
* * *
Ночью Зимобор спал почти спокойно, лишь изредка ему мерещилось сквозь сон жалобное кошачье мяуканье. Утром голова побаливала, но от мяуканья или от дымной духоты – кто же знает?– Что, не было кошки? – спрашивал он у дозорных, умываясь.
– Вроде нет. Леший ее разберет, – докладывал отчаянно зевающий Годила. – То ли мяучит нечистая сила, то ли в ушах звенит.
– Зерно-то не сожрали?
– Вроде нет. Надо у Моргавки спросить, он обоз последним сторожил.
Обоз был в порядке. Еще бы! Наученный опытом, Зимобор перед сном обошел его весь со своим тайным оберегом и нашептал заговор собственного сочинения, в котором мыши и кошки посылались в… края далекие и труднодостижимые, скажем так. Но что в этих краях никогда не светит солнце – это точно.
Утром поехали. Всего в паре верст от Немилова села в Касню впадала Сежа, и обоз свернул на нее. Прямо возле устья на пригорке стояло село Заломы – большое, из трех десятков дворов, окруженное частоколом.
– Волки, бывают, приходят зимой, – объяснил Хотила. – Прямо в хлев бы залезли, да и человеку выйти ночью страшно. Да мы зимой-то мало выходим. На праздники или по родственным делам каким… Нам дальше ехать, святилище наше вон там, за березничком.
– А люди где? – Зимобор оглядел село, которое выглядело совсем пустым. Лишь кое-где над крышами тянулся дымок из маленьких окошек.
– И люди в святилище. Только бабки с самыми мальцами да хворые дома остались.
Проехали еще с версту, и стало видно святилище. Оно располагалось на мысу, высоко поднятом над замерзшей рекой. Мыс от берега отделялся высоким валом, за которым стояли две длинные хоромины, а позади хоромины тянулся еще один вал. На гребне второго вала горело несколько костров, образующих цепочку огней. Это означало, что сегодня праздник и в святилище большое собрание.
– Всех старейшин сразу увидишь, княже, всех мужиков, – приговаривал Хотила. – Объясняй им твою правду, может, послушают.
Перед святилищем и правда собралась нешуточная толпа. Всех, считая женщин, стариков и подростков, человек двести.
– Это сколько же у вас сел по Сеже? – Зимобор сдвинул шапку на затылок и запустил пальцы в волосы.
– Два больших, наше да Ледяничи, а малых по гнездам с два десятка будет.
– Хорошо! – искренне обрадовался Зимобор. – Гляди, Ранок, сколько хороших людей сразу!
– А что, ведун ваш тоже тут? – несколько опасливо осведомился Любиша.
– Должно быть, тут. – Хотила кивнул.
Народ изготовился на праздник – все женщины нарядились в праздничные яркие уборы, высокие кички[8], вышитые цветными нитками, с птичьими перышками у висков, с шерстяной бахромой. Из-под кожухов у всех виднелись нарядные крашеные рубахи, даже сами кожухи у некоторых были покрыты крашеным сукном. Мужики тоже были в новых шапках, с цветными поясами. Вокруг внешнего вала стояло множество саней с мешками и бочонками – приношения святилищу, из которых готовятся угощения жертвенного пира.
Перед воротами вала уже виднелась наполовину слепленная Снеговая Баба выше человеческого роста – три кома, поставленные друг на друга. Придать ей надлежащий вид еще не успели – должно быть, помешало появление полюдья.
Велев обозу и воям оставаться пока на реке, Зимобор с ближней дружиной поднялся на берег и подъехал к святилищу. Из толпы навстречу ему выбралось с десяток мужиков – все такие же немолодые, основательные, как Хотила с братьями, – старейшины местных сел и родовых поселочков. На Хотилу и братьев бросали частью облегченные, частью вопросительные взгляды: братья были живы и здоровы, что уже хорошо, но с чем все-таки приехали? Огромная и хорошо вооруженная дружина внушала страх – у сежан не было возможности по-настоящему ей противиться, и даже старейшины с трудом сохраняли невозмутимый вид. Однако они держались как хозяева, а Зимобор был здесь гостем. Ему очень хотелось договориться и получить свое добром – не только сегодня, но и на следующий год.
– Здоровы будьте, люди сежанские, да благословит Род ваши дома, да пошлет Макошь приплод в ваши семьи и ваши стада! – Не сходя с коня, Зимобор слегка поклонился старейшинам и приветственно помахал рукой. – Я – Зимобор, сын Велебора, князь смоленский. Подвластны мне земли от Сожи до Двины, от Днепра до Угры. Объезжаю я мои земли, дань собираю. Хочу получить по белке с рала, кто пашет, и по белке с дыма, кто ремеслом живет. Дань невелика, вас не разорит, зато дружба моя вам полезна будет – от врагов обороню, с дальними странами торговать научу, случись недород или еще какая беда – помогу. В дела ваши вмешиваться не буду, как правили собой по заветам отцов и дедов, так и будете править. Святилищ ваших не трону, жен и детей не обижу. Что скажете?
– Не было никогда такого, чтобы сежане дань платили смоленским князьям, – ответил ему один из старейшин.
– Ты кто такой будешь, добрый человек? – тут же осведомился Зимобор.
– Быстрень я, Переплясов сын, из села Леденичи, – ответил мужик.
И что-то изменилось: он стал самим собой, а не частью расплывчатой людской массы, стал говорить как бы от себя и почувствовал себя не так уверенно. А Зимобор смотрел на него пристально и приветливо – без угрозы, но так, что здоровый мужик, годящийся в отцы этому кудрявому парню, ощутил желание опустить глаза. Из карих блестящих глаз молодого князя на него смотрели целые поколения людей, привыкших властвовать, привыкших смотреть на мир свысока, со спины боевого коня. Их мир был широк и неохватен, и старейшина, чей белый свет отроду замыкался течением Сежи – два-три перехода от начала до конца, – вдруг оробел перед этим миром, впервые осознав его огромность. Он смутно знал, что где-то есть Днепр и Сож, – а этот парень их видел и пил их воду.
– Не хочу я с вами ссориться, мужи сежанские, – убедительно сказал Зимобор. – Вон, дружина со мной, мечи и копья у них ой как красноречивы – и глухого уговорят. Не печальте богов и предков напрасным кровопролитием – давайте вместе жертвы принесем и дадим клятвы в мире и дружбе.
Старейшины переглядывались, в толпе за их спинами раскатывался глухой ропот. Смоленский князь предлагал им союз, как равный равным. Но все понимали, что этот союз означает дань – сейчас они дадут такую клятву, и белку с рала придется отдавать потом каждый год. И уже ничего нельзя будет изменить. Белка – ерунда, такую дань за год добудет даже однорукий. Но эта белка будет означать, что они, сежане, не сами себе голова, а что правит ими князь далекого Смоленска.
– Слышали мы, чем такие дела кончаются! – Вперед вышел другой мужик, пониже и пошире, гордо и вызывающе засунул ладони за пояс. – Ездил я по Днепру, знаю, как там. А кто не знает, тому я скажу! – Он обернулся и глянул на толпу. – Сперва по белке с рала будем платить. Потом случится в Смоленске война – к нам придут ратников собирать, и перебьют наших сыновей на Двине где-нибудь, с полотескими и плесковскими князьями на ратях. Потом поставят у нас тут городище, посадят воеводу, с тиунами, мечниками, а тех кормить надо, да весь год, – вот и превращается наша белка уже в соболя, а потом в целый сорок соболей!
– Коготок увяз – всей птичке пропасть, – добавил мужик в черном овчинном полушубке, в волчьей мохнатой шапке, низко надвинутой на глаза. – Не давайте коготка, сами целы будете.
– А ты кто за птичка? – спросил Зимобор. – Надо же, как сладко поешь! Не Сирином зовут?
– Паморок я.
– Ах вот кто! – Зимобор даже обрадовался и подъехал поближе. Толпа старейшин дрогнула и шагнула назад. – Паморок! Слышал я про тебя. Ведун, значит?
– Велеса я служитель. – Мужик мрачно сверкнул на него глазами из-под шапки, и Зимобор в душе содрогнулся.
Глаза у мужика были нехорошие – темные, бездонные и холодные, как сама смертная Бездна. Зимобор сразу понял, почему местные, недолюбливая своего ведуна, не смеют его тронуть, – от этого взгляда в самую душу словно входил длинный холодный нож и лишал сил.
Венок вилы за пазухой ожил, шевельнулся, запахло ландышем.
Паморок вдруг тоже встрепенулся, невольно огляделся, словно почуял опасность.
Толпа заметила это, ропот зазвучал громче.
– А ведь у вас тут вятичи близко, мордва тоже недалеко, – сказал Зимобор, обращаясь к толпе. – Придут вас воевать, а заступиться-то будет некому. Не этот же птиц Сирин в волчьей шапке вас защитит. Что, не верите? – Ропот еще усилился. – А вот давайте и проверим, кто сильнее – я или он!
Толпа загомонила в полный голос, даже ведун удивился. Биться с ним один на один никто никогда не пытался. Зимобор видел, что сбил противника с толку, и спешил этим воспользоваться. Говорят, против дубины и чары не всегда помогают, так надо успеть пустить ее в ход.
– Давай выходи! – Зимобор соскочил с коня, бросил повод отроку, расстегнул пояс с мечом и передал его Радоне. – Давай-ка выходи, на кулаках будем биться. Если я одолею – платите мне дань, какую сказал, если он одолеет – уйду, ничего не трону.
Это было что-то невиданное, и даже кмети не ожидали такого от своего князя.
– Давай выходи, птиц небесный! – подзадоривал Зимобор своего противника, подходя ближе. – Или ты только на словах ловок? Или богов застыдился? День ясный, им сверху хорошо все видно. Сейчас и рассудят, кто из нас им больше угоден.
Ведун стоял, как родовой чур, глядя в пустоту перед собой. Но Зимобор не собирался ждать, пока он решится. Ведун был здесь главным, и его нужно было обломать, тогда и все сежане ему подчиняться.
Подойдя, Зимобор нанес Памороку первый удар в голову – тот не пытался ни уклониться, ни закрыться. Голова его мотнулась… и вдруг он подпрыгнул на месте, дико вскрикнул, вытаращив глаза, отлетел назад, перекатился через голову… и на его месте оказался медведь.
Толпа дико закричала, дрогнула, забурлила, как будто хотела бежать во все стороны сразу. Зимобор, вдруг увидев перед собой зверя, не растерялся: зная, что перед ним ведун, он не так чтобы был готов к этому, но быстро все понял.
Его противник был оборотнем – отсюда эта угрюмость, житье на отшибе, дикий взгляд и неприятная, ранящая сила.
Зимобор не удивился и не слишком испугался. Мысль была только одна – рогатину надо. На поясе был только нож – хороший, но слишком короткий для борьбы с длиннолапой могучей громадой. Бить кулаками нет смысла – у медведя ведь не кулаки, а когти.
– Держи! – вдруг сказал рядом знакомый голос, и прямо под руками Зимобора оказалось длинное древко рогатины.
Не успев заметить, кто ее дает, он вцепился в древко и повернул к зверю длинное острие с крепкой перекладиной.
Медведь, шедший прямо на него на задних лапах, замер – оборотень сохранял человеческий разум и знал, что это такое. Не дожидаясь, пока он опомнится, Зимобор ударил острием прямо в мохнатую грудь – но в тот самый миг, как острие должно было впиться в шкуру, медведь исчез.
Держа рогатину наготове, Зимобор быстро огляделся, точно ждал, что оборотень нападет на него с какой-то другой стороны. Но того нигде не было – ни в зверином облике, ни в человеческом. Были только изумленная толпа перед воротами в святилище, ближняя дружина и обоз внизу на льду. На снегу остались отпечатки медвежьих лап, но сам медведь исчез.
– Ну, куда ты делся, вяз червленый тебе в… в ухо. – Зимобор еще раз огляделся. – Куда дели? – настырно спросил он у старейшин. – Подавайте вашего оборотня, а то я в раж вошел, его нет, на кого другого кинуться могу! Ну!
– Не губи! – первым выдохнул Быстрень и качнулся вперед, будто хотел упасть на колени. – Не губи, княже, пожалей невиновных! Да разве мы с ним… Разве мы когда за него… Сдохнуть бы ему, проклятому, да ведь не берет его ничего! Сквозь землю уходит, вот как теперь ушел, а чтобы оборачиваться… Да медведем… да ни в жизни… Разве мы знали…
– Ой, отец, ведь это он и был! – вдруг закричала какая-то молодая баба из передних рядов толпы. Вокруг нее женщины плакали, дети ревели от испуга, а она сделала несколько шагов вперед. – Отец, ведь это он был! Он, проклятый, чтоб ему провалиться да уж не вылезти!
– Верно, он, – согласился тот мужик, который расписывал превращение белки в сорок соболей. Теперь он выглядел не воинственно, а растерянно. – И как мы сами… Ведь умный был, гадина, ровно иной человек…
– Да разве ж мы знали! – загудели вокруг. – Да если бы кто ведал, что он оборачивается!
– Вы про что, люди добрые? – Зимобор огляделся, опираясь на рогатину. Все вокруг дружно говорили о чем-то, что все хорошо знали, а он нет. – Да не бойтесь, не трону, я ж не оборотень какой! Кто – он?
– Да он, проклятый! – опять закричала та женщина. Среди всеобщего смятения она так осмелела, что говорила вперед мужчин. На вид ей еще не было двадцати лет, а судя по шерстяной красной бахроме, спускавшейся с кички на плечи, она вышла замуж недавно и еще не имела детей. – Оборотень! Ведун наш! В позапрошлую зиму у нас медведь хлевы разорял, скотину драл, и ни тыны ему, ни запоры, ни собаки! И в прошлую зиму драл скотину, у нас в селе четыре коровы унес! Уж ловили его, ловили, и ямами, и самострелами, и так! Собак ломал…
– А Рыкошу нашего уж не он ли тоже задрал! – закричала пожилая баба в темном повое[9], и женщины загомонили вдвое громче.
– Задрал человека одного у нас, Рыкошу, из Сычовых зятьев, – пояснил подошедший Яробуд. – Не ори, Муравка, мужики сами князю все обскажут.
Женщина с красной бахромой смутилась и залезла обратно в толпу.
– Ну, дела, вяз червленый ему в ухо! – Зимобор покачал головой. – Ну так что, мужики? – Он качнул в руке рогатину и оглядел старейшин. – Даете мне белок или сами со своими медведями разбираетесь?
– Ну, вот что, княже! – Быстрень хлопнул в ладоши, будто сам с собой заключал договор. – Ты оборотня раздразнил, проявиться заставил, он теперь зол на весь свет. Так ли иначе ли – ты уйдешь восвояси, а мы останемся. Уж теперь сделай так, чтобы оборотень нас не тревожил больше – ни мышей не напускал, ни кошку свою, лихорадку, нам под окна не гонял, да и медведем чтоб не бродил у нас по дворам. Ты его разозлил, твой и ответ. Избавишь нас от оборотня – дадим тебе по белке. Правильно, народ?
Не слишком уверенно, но народ все-таки издал несколько одобрительных возгласов.
– Думается, это справедливо! – заметил Хотила.
– Идет! – Зимобор протянул руку сперва Быстреню, потом Хотиле. – Избавлю от оборотня, и клятвы дадим. Только вы, если сам не появится, искать его подсобите. А пока не появился, давайте праздновать!
Народ загомонил громче и радостнее – все-таки собрались на праздник!
Толпа повалила к святилищу, Зимобор сделал кметям знак идти следом, потом вспомнил и огляделся.
– Чья? – крикнул он, вопросительно приподняв рогатину. В его дружине ни у кого такой не было, но, может, у воев? – Кто дал?
– Я дал. – Жилята забрал у него рогатину.
– Где взял? По дороге, что ли, купил? Что-то я ее не помню.
– Да она не моя. – Жилята тоже огляделся. – Народ, чья рогатина? – заорал он. – Как я увидел медведя, ну, думаю, плохо дело, – рассказывал он Зимобору, пока дружина проходила мимо них к святилищу. – А тут глядь – стоит передо мной, и вроде как ничья. Ну, я не подумал, есть – и слава Перуну…
– Сама стоит?
– Да вроде как и сама… – Жилята запоздало удивился. Это был уже не юный, опытный кметь, лет тридцати, хотя еще удалой, с кудрявыми светло-русыми волосами и молодым румянцем на щеках. В молодости он был буян, гуляка и безрассудная голова, но с годами остепенился и теперь мог подать дельный совет и других удержать от глупости.
– Ну, брат! – Зимобор засмеялся. – Не знал бы, что пить нам с утра было нечего, так подумал бы… Стой, дай сюда!
Он снова забрал у кметя рогатину и перевернул. На перекрестье ему померещилось что-то маленькое и светлое, вроде жемчужинки на зеленом шнурке.
– Вяз червленый… – пробормотал Зимобор.
Это была не жемчужинка. Это было несколько белоснежных бутонов ландыша на свежем зеленом стебельке. Понятно, в каком лесу они могли зацепиться за перекрестье рогатины в разгар лютого месяца сечена. В том лесу, что на Той Стороне. Сама Младина, Вещая Вила, вложила рогатину в руки кметя, чтобы уберечь Зимобора от верной гибели.
Зимобор быстро снял стебелек с перекрестья и сжал в кулаке. Она снова напомнила о себе – Младина, младшая из трех Вещих Вил, явившаяся ему на третью ночь после смерти отца. Дева Будущего подарила ему свою любовь, увела его из Смоленска, обещала, что он в любом бою одержит победу и станет смоленским князем вопреки всему, но в обмен на помощь потребовала от него любви и верности до самой смерти. Очарованный красотой Вещей Вилы, он пообещал – да и как он мог отказаться, если во власти вилы человек не принадлежит себе? Вот только любовь ее для смертного губительна – за несколько лет Дева выпьет из него все силы, и молодой парень умрет, высохший, лысый и слепой, как старик. Зимобор не хотел такой судьбы. И встретил Дивину – живую девушку, которая тоже полюбила его, но ее любовь не отнимала силы, а прибавляла их. С тех пор Зимобор жил под вечным страхом мести Вещей Вилы, и эта месть уже отняла у него Дивину.
Дева Будущего устранила земную соперницу со своего пути и продолжает помогать тому, кого выбрала. Вот только помощь ее, при всей ее несомненной полезности, внушала Зимобору не благодарность, а ужас. Он все еще был во власти Вещей Вилы, а значит, его мечты о свободе и счастье с Дивиной были не более чем мечтами.
А старейшины уже толпились около ворот и ждали знатного гостя, чтобы вместе войти в старинное гнездовое святилище. Первый двор занимали длинные хоромины, в которых окрестные жители пировали по священным праздникам. Хоромины располагались справа и слева, а между ними было свободное пространство и ворота во внутреннем валу, которые вели уже в само святилище, землю богов. Перед воротами были разложены два костра, очищающие своим огнем и дымом все и всех, кто хочет вступить на священную землю. Воротных створок собственно не было, но по сторонам проема возвышались два высоких резных столба-чура, и каждый входящий кланялся им, коротко прося позволения войти. Впрочем, чтобы не создавать давки, в дни больших праздников старейшины просили это позволение сразу за весь род.
Приносить жертвы сегодня было не время, поэтому огонь перед жертвенником не горел. Когда все оказались внутри, старейшины вместе со старшей Макошиной жрицей (всего в святилище жили три женщины) вышли вперед и попросили, кланяясь идолам девяти богов:
– Благословите нас, отцы и матери, зиме рог сшибать, весне дорогу мостить. А тогда, как придет весна, разожжем мы огни вам калиновы, принесем жертву богатую, чтобы свет белый не мерк, род людской не переводился!
А потом пошло веселье. Снеговую Бабу отделали до конца – вылепили ей стройный стан с пышной грудью, в глаза вставили угольки, рот выложили мелкими шишками. На снежную голову надели нарочно сшитую кичку – темную, старушечью, потому что зима уже состарилась, пора ей скоро на покой!
Все женское население разделилось на две ватаги: девушки и замужние бабы. Замужние стеной встали перед Снеговой Бабой, а девки, выстроившись в пеструю стенку, с визгом кинулись на них. Под вопли и хохот столпившихся вокруг мужчин девки дрались с бабами, норовили сорвать с голов кики и повои, бабы отбивались, драли своих противниц за длинные косы, опрокидывали на снег. Снег летел во все стороны вместе с какими-то шнурочками, перышками, бубенчиками, височными кольцами и прочими частями женских уборов. Видимо, засеяв в этот день поляну перед святилищем, женщины потом всю весну, пока не поднимется трава, собирают здесь свое добро.
Стоял гвалт, визг, вой, рев, гогот, так что от одного шума, казалось, лед на реке должен треснуть. Полуоглохшие мужики сгибались пополам от смеха, наблюдая бабью потасовку, смоленские кмети не хуже местных прыгали вокруг, кричали, подбадривали, кому какая понравилась, давали советы, которых никто не слышал и не слушался, но все равно было весело.
– Давай, Муравка, меси их, пустоголовых! – орал Зимобор, взявший сторону Лежневой старшей снохи, которая первой догадалась про медведя-оборотня. – Налегай давай, покажи им, вяз червленый в ухо!
Но зря старался: девичье войско побеждало, несмотря на ожесточенное сопротивление. Оттеснив охающих противниц, которые торопливо подбирали со снега сорванные кички и кое-как прилаживали их на разлохмаченные головы, прикрывая волосы, девушки пробились к Снеговой Бабе и, отогнав ее последних защитниц, сорвали кичку и с нее. Под торжествующие вопли и проклятья снежное чучело разметали, раскидали по полю и растоптали. С зимы сорвали кичку – теперь застыдится ходить простоволосой и уберется прочь, уступит дорогу весне! И пусть еще не скоро, еще больше месяца до равноденствия и весенних праздников Лады, а до настоящего тепла еще дальше, – но все-таки.