Решили взять половину войска и ехать вдогонку. Воеводы оправились поднимать и собирать своих людей. Еще оставалась надежда настичь беглецов до того, как они попадут на Угру, – и уж теперь Доброслав был полон решимости не дать уйти живым никому из этого подлого племени, кроме разве женщин.
Ярко собрался первым. Выступить намеревались на заре следующего дня, но ему хотелось сидеть на пристани с ночи – так рвалось сердце вслед за похищенной невестой.
Но еще под вечер, когда сборы были в разгаре, на воеводский двор явился Благовец, один из бояр воронежского князя Будогостя.
– Здравствуй, князь Святомер! – говорил он, проходя во двор, где князь наблюдал за сборами дружины. – Смотрю, готов выступать! Ну, спасибо тебе! Поклон тебе от князя Будогостя, тестя твоего. Уж он ждет тебя с войском не дождется, все готово, тебя одного и ждем. Что, завтра и выступаем? Или еще кого надо обождать?
– Выступаю-то я выступаю, да только в другую сторону! – с досадой ответил князь Святко. – С Угрой у меня нелады. Жену увезли, Будогостеву дочь.
– Семушку! – Воевода Благовец, хорошо помнивший дочь своего князя, вытаращил глаза. – Это кто ж осмелился?
Однако когда ему изложили все обстоятельства дела, он не согласился с тем, что поход на хазар надо откладывать.
– Ты как хочешь, князь Святко, а Перун такого не позволит! – Благовец покачал головой. – Провели вас, конечно, обидно, но своя дева при себе осталась, чужих еще найдете. В поход идем – даст Перун милости, красных девок табунами будем гонять. А Будогостевна, может, еще и воротится.
– Может! Тебе хорошо говорить! Моя ведь жена, не твоя!
– Жена женой, а слово нарушать – это не по-княжески! – Благовец сурово сдвинул брови. – Князь Будогость бьется, кровь проливает, князь Воемир бьется, князь Ярослав в Киеве ждет! Войска собраны, копья изострены, луки напряжены, кони оседланы! И все твою жену одну будут дожидаться? Нет, князь Святко, твоя воля, но если слово нарушишь, не будет тебе от русских князей ни веры, ни дружбы, ни прощения! Рудояре! Хоть ты свое слово скажи, воевода ты или не воевода?
– А жена моя как же?
– А ты без нее и воевать уже не можешь? Кто в поход собрался – ты или жена? Вот разобьем хазар – пойдешь за женой. И другие тебе князья тогда помогут. Не съедят же ее там. Такую женщину не обидят – волхва все-таки, княжеская дочь. Поживет на Угре немного, от нее не убудет.
– А бесчестье мое? – мрачно спросил Святко. – Позволить, чтобы она там с оборотнем этим жила? А мне потом здесь оборотневых щенков качать?
– Чтобы тебе щенков не качать, она сама позаботится, ее учить не надо. А вот если перед князьями русскими слово нарушишь, бесчестье тебе посильнее того будет. Кто свое слово не держит, тот пропащий человек и князем в Русской земле быть не достоин!
Вятичские воеводы молчали. Благовец был прав – не пойти в поход, нарушить ряд с другими русскими князьями, не прикрыть от набега свою же собственную землю было невозможно. Возвращение похищенной княгини могло и подождать. Отправить Благовца назад одного означало поссориться и с воронежским, и с донским, и с полянским князем, а этого Святко не мог себе позволить. Даже Доброслав, бледный, как березовая кора, молчал, не смея спорить.
Войска продолжали собираться, еще не зная толком, куда пойдут – на полудень или на закат.
На заре князь Святко вышел во двор и окинул небо взглядом, надеясь, что боги пошлют ему знак. Можно спросить волхвов – но что бы они ни сказали, идти на хазар надо.
С вышины раздался трубный крик. Святомер вскинул голову.
Из-за зеленых вершин леса вылетела белая лебедь и неспешно приближалась к городу, как живое белое облако на голубом ясном небе. Подлетая, она сделала круг над луговиной, словно приветствуя Воротынец.
Князь Святко снял шапку. От громадного облегчения он даже ослабел, захотелось присесть, на глазах выступили слезы. На сердце стало легко, память о недавних сложностях и обидах растаяла, все тревоги показались смешными. Подумаешь, обманул! Главное – она вернулась. Вернулась живая, здоровая, раз летает, и вовремя. В самом главном угрянский оборотень сдержал слово, а значит, наказание за прочие обманы может и подождать.
– Ну, пойдем на хазар! – объявил дружине повеселевший Святко. – Слово дали – надо держать, а не то всех вятичей среди русских земель ославят. А ты, сыне, не грусти! – Он ободряюще похлопал по плечу осунувшегося Ярко. – Из похода вернемся – пойдем на Угру, за твоей невестой. Будем сватать, а добром не отдадут – силой возьмем. Никуда она от нас не денется. Ведь вся Русская земля за нами будет!
Ярко молчал. Он не мог спорить со старшим в роду, но хорошо понимал – до зимы еще очень долго, и случиться может всякое. Особенно когда впереди ждет далекий и трудный хазарский поход…
Глава 9
Молинка вскрикнула во сне и дернулась; Лютава мновенно проснулась, приподнялась, вцепилась в плечо сестры, быстрым взглядом окидывая темноту.
В воздухе реяло облако золотых искр.
– Вот он ты, негодник! – Лютава мигом вскочила, схватила сулицу, предусмотрительно положенную рядом на пол, и ловко метнула ее прямо в облако.
В истобке раздался короткий вскрик, облако искр, как живое, уклонилось от короткого копья, вытянулось и метнулось к окну. Заслонка оказалась отодвинута – а ведь с вечера ее закрывали и еще укладывали на косяке траву полынь и дедовник – все то, что служит оберегом от Летучего Змея.
Лютава мигом подобрала с пола сулицу и кинулась в погоню, рыча от ярости. Но огненное облако уже выскользнуло через окошко, в истобке стало темно.
– Ох! – раздался с лежанки голос Любовидовны. – Приходил опять, горе наше? Ушел? А меня такой сон сморил – хоть в било бей над ухом. Потом тебя услышала – проснулась. Доченька, ты как?
Лютава перевела дух и снова вздохнула в досаде, опираясь на сулицу. Вот уже третью ночь подряд она ночевала не в Варге, а в Ратиславле, в жилище Любовидовны. После возвращения из земли вятичей прошло уже дней пятнадцать, но Молинка так и не повеселела. Первые три дня после отъезда, пока над ней висел наведенный облик Семьюшки, она провела как в полусне и плохо понимала, где находится и что с ней происходит. Но вот чары растаяли, морок рассеялся, она пришла в себя и осознала все, что случилось, – она обручилась с княжичем Ярко, но брат и сестра все-таки увезли ее от жениха, увезли силой и обманом, чтобы вернуть домой.
Первые дни она плакала и не хотела с ними разговаривать, кляла обманщиков, погубивших ее счастье, грозила им гневом Макоши. Но эти волки лишь смотрели на нее своими одинаковыми серыми узкими глазами и молчали. Они сделали то, что считали правильным. А до ее любви и тоски им не было дела. Лютава, правда, утешала ее, уверяла, что осенью или зимой сродники Святомера непременно приедут сватать ее за Ярко, и если отец, князь Вершина, посчитает этот брак подходящим, ее отдадут и всего-то через полгодика она снова увидит своего ненаглядного жениха.
Но Молинку это все не утешало. Она была влюблена, весь мир без Ярко утратил краски, и сама себе она казалась пустой облочкой – ее сердце, душа, жизнь остались на берегах Зуши. Даже если все сложится так удачно, как Лютава обещает, то ждать еще так долго! Полугодовая разлука казалась Молинке невыносимым горем, целым морем черной пустоты, перейти которое не хватит сил.
А если отец не согласится ее отдать? Ведь они все навыдумывали кучу каких-то сложностей – про хазар, про смолян, про дешнян! При чем здесь хазары и смоляне? Она ведь просто хотела быть счастливой с тем, кого указали ей Лада и Макошь!
Ко времени возвращения домой Молинка немного взяла себя в руки. Когда мимо ладьи потянулись знакомые берега, а с этих берегов им кланялись знакомые люди, ее горе несколько притупилось. В привычной обстановке новая любовь уже не казалась такой горячей и яркой, стала напоминать скорее счастливый сон. Вот они дома, ее обнимают мать и отец, братья и сестры, все рады и счастливы… Довольный князь Вершина хлопает Лютомера по плечу, целует Лютаву, благодарит старшего сына, и все Ратиславичи довольны – девушки возвращены, никаких обещаний вятичам не дадено, на хазар идти не надо!
Князя Вершину и особенно, разумеется, его жену Замилу очень тревожило то, что Хвалислав не вернулся со всеми, а родичей волновала судьба Вышеня, Домши, Толиги и Глядовца с сыном, которые все еще оставались в руках вятичей. Но Лютомер заверил, что и этих надо ждать обратно в ближайшие дни, – он ведь честно выполнил уговор. Когда бойники в первый раз заночевали на берегах Оки, он сам разбудил Семиславу на белой заре, вывел из шалаша на поляну и снял свои чары.
Княгиня опомнилась, осмотрела себя, увидела вывернутую рубаху своего пленителя, в которой проходила все эти дни, и усмехнулась, дивясь собственному виду. Поистине сильны были чары, если молодая оковская княгиня, щеголиха, избалованная богатым и любящим мужем, не замечала, что ходит вроде травяного чучела, наряжаемого на праздники.
– Спасибо тебе, варга Лютомер, что слово сдержал, не обидел меня. – Она посмотрела на Лютомера, и в глазах ее засиял прежний насмешливый блеск. Теперь даже нелепая чужая одежда не мешала ей выглядеть так, будто весь белый свет лежит у ее ног. – И рубаху свою подарил, не пожалел!
– Что же мне было делать, если перья свои лебединые ты по ветру растеряла? – Лютомер тоже усмехнулся, вспомнив, как она лежала на траве в груде шелковых обрывков. – А что до обид – твой муж и пасынки моих сестер не обидели, и я тебя невредимой мужу возвращаю. Пусть знает – хоть я и оборотень лесной, а слово свое держу. Или и ты думала, что у меня совести нет?
– Нет. – Семислава несколько смутилась и отвела глаза. – Не потому, что ты оборотень и волк лесной. Потому что ты Велес, и Велес – в тебе. Я знаю, как трудно тебе Ладу отпустить. И хотел бы, да руки не пускают. Но от судьбы не уйдешь, что на небе делается, то и на земле отражается. Может, придет еще срок Велесу с Ладой повидаться.
– Велесу с Ладой – несомненно, – ответил Лютомер. – А мне с тобой?
Но Семислава на этот вопрос не ответила. Развязав полотенце, которое все эти дни служило ей вместо повоя, она расплела косы и тряхнула освобожденными прядями, волнистыми, как речные струи, высвобождая и принимая свою силу. Лютомер застыл, словно скованный этими шелковыми сетями, – Семислава вновь была собой, свободной лебедью в небе, способной очаровать даже его, того, кто недавно держал ее в плену своих чар.
– Возьми. – Усмехнувшись, она стянула Лютомерову рубаху и бросила в него. Он безотчетно поймал, не в силах ни оторвать глаз от этого зрелища, ни пошевелиться.
– Прощай, варга Лютомер! – Обнаженная берегиня, окутанная волнами шелковых светлых волос, махнула ему рукой, и рука вдруг обернулась белым крылом.
Женщина повернулась в воздухе, словно сжалась в комок, а потом крупный белый лебедь расправил крылья и взмыл в утреннее небо. Сделал круг, крикнул, еще раз прощаясь, и умчался на полудень, держа путь над Зушей. Туда, где ее ждали люди, думающие, будто она принадлежит им.
Лютомер, не помня себя, провожал глазами птицу и сжимал в руках свою рубаху, на которой еще остались тепло и запах ее тела. Он не мог не жалеть, что отпустил ее, но знал, что иначе поступить сейчас нельзя.
В оставшиеся ночи дороги он клал эту рубаху себе под голову, а с Лютавой держался внимательно, предупредительно и чуть-чуть виновато, хотя никто, кроме самой Лютавы, не смог бы разглядеть это за его обычной уверенной невозмутимостью. На всех весенних праздниках ему случалось уединяться с девушками, и Лютава никогда его не ревновала – подумаешь, дело! По сравнению с их связью, которая была неизмеримо глубже, чем просто две земных судьбы, возня под ореховым кустом казалась такой ерундой, что даже думать не о чем. Но теперь рядом с ним впервые появилась не просто женщина, а земное воплощение богини Лады, тоже подруги Велеса, но – другой. Той, что проводит с ним зимнее время, пока Марена выходит в белый свет и правит земным миром. Пришла Ночь Богов, во время которой Ладой владеет Велес, и он встретил ее… Лютаву не так чтобы огорчало появление этой женщины – неизбежное, как все, что определено Кологодом, – но заставляло задуматься. Ведь если к Лютомеру пришла его Лада, значит, к ней, Деве Марене, должен прийти Перун… Тот, кого она ждала уже шесть лет и чьего имени до сих пор не знала. Ведь когда-то же все это должно разрешиться!
А Ратиславль даже не подозревал обо всех этих хитросплетениях и ждал уехавших. Лютомер не сомневался, что Хвалис со своими людьми вернется, – даже если оковские князья и захотят задержать их, Семислава им этого не позволит. Как у оковских князей в лице Хвалиса завелся друг на Угре, так и в земле вятичей у Лютомера появился тайный союзник. Его преимущество состояло в том, что он о Хвалисе знал, а Святкин род и не подозревал, что между Семиславой и угрянским оборотнем протянулась какая-то тайная нить. Они не заключали никаких уговоров, не давали друг другу никаких обещаний, у них вроде бы не было даже ничего общего, но Лютомер не мог прогнать из мыслей образ Семиславы и не сомневался, что она также думает о нем.
Поэтому насчет возвращения любимого сына Лютомер успокаивал отца с чистой совестью. И князь Вершина, поверив ему, приказал готовить пир, чтобы после возвращения Хвалислава отпраздновать успешное дело и воздать честь всем, кто заслужил.
Лютава и Лютомер долго обсуждали между собой и со старшими из бойников, стоит ли попытаться открыть глаза князю Вершине и рассказать, как его любимый сын Хвалис чуть не погубил их всех.
– А подите докажите! – втолковывал им десятник Лесога. – Предал он нас? Знамо дело, предал, иначе откуда бы Святко вообще про нас узнал? В воде разве что увидал! А мы-то, чай, не дурни, дозоры днем и ночью выставляли. Хоть чем тебе поклянусь – ни одна вятичская рожа к нашему стану и близко не подходила! Хвалис выдал, больше некому!
– А подите докажите! – возражал ему Чащоба. – Гулять он пошел, Хвалис, на девок посмотреть! Купала же! Или русалок испужался, побежал, куда глаза глядят! Ведь были русалки!
– Мы и сами испужались! – пробормотал Дедила. – Да, Хортимка?
– Только мы не побежали никуда, – буркнул Хортомил, вспоминая, как в ту ночь вокруг их лесного стана ходили призрачным хороводом русалки, завлекали, манили к себе молодых парней, почти весь год лишенных женского общества. И как они пятеро – он с Дедилой, Лесога с Чащобой и Серогость, – призывая к себе духи своих волков-покровителей, окружили поляну, не подпуская русалок к младшим побратимам. Ибо если чего и боятся лесные девы – то это волка, а за каждым из «отреченных волков» стоит лесной зверь, вышедший когда-то на поединок и отдавший свой дух человеку-победителю.
– Или, скажет, вятичи сами на них в лесу наткнулись, – продолжал доказывать Чащоба. – Взяли под белы руки, за спину заломили – и к князю волоком. Мы, скажет, молчали, как идол в нежертвенный день, а эти гады ползучие сами догадалися – раз тут один сын Вершины угрянского, то и другие неподалеку! За княжнами следили? – Он ткнул рукой в сторону Лютавы. – Следили! А она куда пошла? К тебе, Лют!
– Никто не видел, как я пошла! – ответила Лютава, мельком подумав, что если бы кто-то видел тогда их встречу, то их накрыли бы еще на реке под развесистой старой ивой.
– Откуда ты знаешь?
– Берегиня Зуша Твердяту отвлекла, мной прикинулась, завертела, залюбила его чуть не до полусмерти. Где ему было за мной следить?
– Он там что, один был? Да там же народу, как на Купале! – по привычке сравнил Хортогость и сам ухмыльнулся. – Ведь верно?
– Да кто угодно мог вас видеть, – подхватил Чащоба. – Так что отвертится Хвалис, ужом вывернется. Его небось Вышень за это время научил, чего отцу говорить. Такую кощуну сложил, что сам Хвалибог Соловей обзавидуется!
– Так что же, – Лютомер обвел глазами побратимов, сидевших, по случаю хорошей летней погоды, прямо на траве перед землянками Варги, – молчать?
– Молчать, что брат кровный нас вятичам выдать хотел на погибель? – подхватила Лютава.
– Ну, скажете. – Хортомил пожал плечами. – А он вам поверит? Князь-то? Он Хвалиса любит. Вон, как радовался, пока его в поход собирал! Если бы еще видоки нашлись. А с ним только кормилец, да Вышень, да Глядовец. Они все сами тем же дерьмом замазаны, будут молчать. Вы только с князем поссоритесь, и все.
Лютава и Лютомер молчали. Бойники были правы. Будучи уверены в предательстве Хвалислава, они не имели никаких доказательств, которым поверил бы князь Вершина. А значит, они только опозорятся в глазах всего рода, якобы пытаясь оклеветать сына хвалиски. А его, бедняжечку, и так всякий обидеть норовит!
– Ну его к лешему! – наконец махнул рукой Лютомер. – Пусть живет, дрянь подколодная. Авось уму-разуму научился немного – хотел меня в землю закопать, да сам чуть туда не отправился. Будет знать, как со мной тягаться.
Хвалис и впрямь вернулся в ближайшие же несколько дней после возвращения бойников. Рассказывал он и его спутники точь-в-точь то самое, что от них и ожидали. Дескать, в лесу на них наскочили гуляющие вятичи, оттащили к князю, а там их опознали Доброслав и его кмети. О Лютомере и бойниках они, дескать, ни слова не говорили, притворились, будто приехали вести переговоры о возвращении сестер, а о бойниках князь Святко каким-то образом узнал сам. Жена Семислава рассказала, с неба увидав!
Все это говорилось на пиру, который князь Вершина и правда устроил. Лютомер и Лютава молча слушали рассказ сводного брата, и он даже был несколько разочарован, приготовившись отражать их попытки разоблачить его ложь. Наученный Галицей, он надеялся в ходе неизбежной ссоры настроить отца против Лютомера, в чем ему помогли бы и Вышень с Глядовцем, и Толига, пожалуй, тоже. Но не вышло, и он сидел как на иголках, не зная, чего от них теперь ждать.
На самом деле Хвалис возвращался от вятичей далеко не таким напуганным и неуверенным, как думали дети Семилады. В главном обещания Галицы сбылись: на прощание князь Святко заверил его в своей дружбе и даже намекнул, что зимой привезет ему в жены свою дочь – ту самую, от которой отказался Лютомер. А Доброслав весьма прозрачно давал понять, что если у Хвалиса появится новая возможность извести оборотня, то они, вятичи, всегда рады ему в этом помочь. Чувствуя за спиной силу, Хвалис без страха смотрел в волчьи глаза Лютомера и его сестры. Он ясно понимал, что они все знают и не собираются его прощать, но они молчали, и это уже была его победа. Меньшая, чем он надеялся, но победа. Тем более что после возвращения из похода в Ратиславле его стали уважать больше, признав в нем наконец мужчину и воина. Еще бы жениться на хорошей знатной невесте с сильной уважаемой родней – и можно вступить в открытую схватку с оборотнем, который, не имея жены, не числясь среди взрослых мужчин и вообще членов рода, был как бы и не сын Вершине вовсе.
Кроме наблюдений за Хвалисом, у Лютавы нашлись на пиру и другие дела.
– Ярко мне снился сегодня, – шепотом рассказывала ей Молинка, отведя в уголок. – Будто приходит он ко мне, красивый такой, кудри золотом горят, в глазах огонь. Будто обнимает он меня, целует, говорит: лада моя, не грусти, скоро буду я с тобой!
Сначала Лютава не нашла тут никаких поводов для тревоги – чудное ли дело, когда влюбленной девушке снится жених? Но сны эти повторялись ночь за ночью и не шли Молинке на пользу – бледная, без румянца на щеках, с темными тенями возле глаз, она худела и дурнела день ото дня все заметнее.
– Береги дочь твою, матушка! – как-то сказала Любовидовне Галица. – Давеча вышла я ночью по нужде, да и видела – прилетел Змей Огненный, над крышей твоей искрами рассыпался да и пропал. Не к тебе же летал, не к меньшой твоей, а видно, к старшей. Тоскует о женихе, вот змей ее и выследил!
Как ни мало большуха уважала Галицу и доверяла ее суждениям, сейчас приходилось признать, что пронырливая челядинка права. Судя по словам Молинки, к ней приходил молодой парень, точь-в-точь похожий на Ярко, но с золотыми кудрями, с огнем в глазах, и именно после его ласк она просыпалась разбитая и обессиленная. Любовидовна пробовала сам проследить за незваным гостем, но каждую ночь на нее нападал такой вязкий и глубокий сон, что побороть его не удавалось.
Позвали Лютаву.
– Ты за ней в вятичах не уследила, теперь сделай что-нибудь, – сказала большуха и тут же принялась просить: – Помоги, доченька! Ты же – Волчица Лютая, тебе богами дано вражеский след следить. Прогони ты этого гада, а то ведь потеряем Молинку! Уж тогда лучше бы ей там, у вятичей, замуж пойти – все бы живая была да еще счастливая!
Любовидовна понимала, насколько нежелательны для угрян сейчас брачные связи с вятичами и вообще русами, но материнская любовь одолевала, – всей душой жалея дочь, она сама уже готова была просить мужа отпустить Молинку за Ярогнева оковского.
И Лютава, вооружившись сулицей, перебралась жить в Ратиславль, в землянку Любовидовны. Легкое копье было не игрушкой, а ее обрядовым оружием, и она очень неплохо умела с ним обращаться. Под руководством Хортогостя она еще в отрочестве выучилась ловко и метко бросать его в цель, и, хотя воевать ей приходилось пока только с врагами на тайных тропах Навного мира во время различных обрядов, против живого врага сулица послужила бы не хуже.
Молинку уложили между матерью и сестрой, Лютава устроилась на краю лежанки, положив сулицу на пол так, чтобы легко могла схватить. Она собиралась вообще не спать, но, когда приблизилась полночь, сразу поняла, о чем говорила Любовидовна: неодолимая истома сковала все тело. Сознание плыло, веки опускались сами собой. Сон был наведенным, она отчетливо видела это, у нее не хватало сил его сбросить. И чары исходили не от человека, а от какого-то иного, более сильного существа. Так же Семислава не могла одолеть чар, которые накладывал на нее сын Велеса – сковывая по рукам и ногам, не давая развернуться ее собственным способностям…
– Не спи! – вдруг гулко произнес внутри ее сознания знакомый низкий голос.
Где-то рядом распахнулась пропасть: Лютаву облил мгновенный ужас, что-то огромное, черное надвинулось на нее, грозя поглотить. Но эта же чернота была источником новых, свежих сил. К ней на помощь пришел дух-покровитель: она не могла даже сама позвать его, но он пришел без зова, чувствуя, что ей нужна подмога.
– Проснись! Вставай! – низким голосом рокотала чернота. – Проснись, Лютая Волчица, враг твой близко!
Встряхнувшись, Лютава сбросила вязкие чары наведенного сна, и они рассыпались, как насквозь прогнившая ткань. Она соскочила с лежанки, одновременно хватая с пола сулицу. И увидела.
Сквозь кровлю полуземлянки просачивалось целое облако пламенеющих искр. Казалось, идет огненный дождь, и Лютава невольно отпрянула, чтобы не обжечься. А искры собрались тесной стаей и вдруг слились в человеческую фигуру.
Лютава даже оторопела, хотя ждала чего-то похожего. Перед ней стоял княжич Ярогнев, сын Рудомера оковского! Она хорошо помнила эту статную фигуру, лицо с правильными чертами, мягкую ложбинку на подбородке, большие ясные глаза, кудри, красиво обрамляющие прямоугольный лоб… Вот только кудри имели цвет пламени, и в глазах вместо небесной голубизны горел тот же огонь. Парень был обнажен, а в чертах красивого лица жило немного дикое, хищное и притом веселое выражение. У того Ярко, что на Зуше, она никогда не замечала подобного. От этого все лицо ночного гостя стало жестким, и его красота не прельщала, не обманывала – это было очень опасное существо.
– О, думал одну забаву найти, а вас тут две! – негромко произнес гость, и в его голосе слышался далекий отзвук небесного грома.
В душноватой полуземлянке повеяло свежим запахом грозы, от фигуры подложного Ярко исходили невидимые волны силы – горячей, неукротимой, вольной, способной поднять в вышину или с одного удара вбить в землю. Он посмотрел на Лютаву и обворожительно улыбнулся – и даже в улыбке его было нечто жесткое и хищное, отчего вся его нечеловеческая природа проступила еще яснее.
– Ты мне не нужна сейчас, красавица, в другой раз к тебе приду, коли пожелаешь. А пока место мне освободи. Нечего девице рядом с ладой моей лежать.
– Нет тебе здесь лежанки, Змей Летучий! – гневно ответила Лютава. Справившись с первым изумлением, она рассердилась и была готова к бою. – Уходи, пока цел!
Змей засмеялся, глядя на сулицу в ее руке, приготовленную для удара.
– Вот ты какая! Волчица Лютая, по следу идущая! Что же ты такая злая? Все равно я свое возьму, сколько мне ни грози! Лада моя по мне тоскует, слезы льет, на свет белый не глядит, людей сторонится! Я один ей отрада, а без меня не будет ей радости ни днем при солнце, ни ночью при месяце. Не губи сестру, пропусти меня!
– Без тебя обойдемся! У нее есть жених, зимой замуж пойдет. Не нужен ты ей. Уходи!
– Пропусти меня, Волчица! – стал просить Змей, медленно приближаясь к ней. Его мягкие, плавные движения завораживали, он словно перетекал по воздуху, но Лютава настороженно следила за его движениями, готовая в любой миг отразить выпад. – А я тебе отплачу. То, что хочешь знать, открою. Ведь ты сама замуж не идешь, судьбу свою ждешь. Хочешь, научу, где ее найти?