Рагна-Гейда больше не была девушкой из рода Стролингов, она была женой Вигмара сына Хроара, и теперь существовало только то, что касалось его. Она больше не жалела об Эггбранде – его поблекший образ стал ей чужим, и она неосознанно молилась, чтобы и боги забыли о нем, не вздумали ставить его смерть в вину Вигмару, если уж пришло время расплачиваться. Именно сегодня, сейчас, опять фьялли, опять битвы… Рагна-Гейда лежала неподвижно, как придавленная страшной угрозой; откуда-то из небытия возникла расплывчатая, страшная тень и невидимо грозила: вот сейчас, когда вы хотели быть счастливыми, мы заставим вас за все расплатиться! За нарушение долга перед родом, за убийство Модвида, за любовь к кровному врагу! Никуда вы не денетесь, за все приходится платить! За все! За ваше сегодняшнее счастье, большее, чем положено людям, доступное одному-двум из сотни!
А много ли человеку надо, чтобы перестать быть живым? Да, он упрям в своем стремлении сохранить жизнь во что бы то ни стало, так изумительно упрям, что даже боги удивляются силам, которые пробуждает в их созданиях это желание. Но Рагне-Гейде вспомнилось, как горло Модвида встретилось с острием Поющего Жала – и все, только кровь на полу. «Ты же знаешь, я бессмертный!» Нет, она не верила в его бессмертие. Вигмар такой же человек, как и все, и смерть, жадная до всего живого и горячего, точно так же сторожит его малейшую неосторожность…
Отбросив одеяло, Рагна-Гейда придвинула к себе ворох своей одежды. То же самое свадебное платье, те же золотые застежки. Если что – для костра и переодевать не надо. Путаясь в собственных кудряшках, она кое-как, неумело заколола их на затылке и повязала белым женским покрывалом. Вообще-то голову новобрачной этим утром должны покрыть старшие женщины, но теперь уж не до обрядов.
Обряды гибнут, да и пусть их. Главное, чтобы выжило то, что они призваны хранить,– любовь к жизни и связь поколений.
По узким лесным тропам, по каменистым, скользким от изморози горным склонам не могло пройти большое войско, и фьяллям поневоле пришлось разделиться. Пять больших отрядов двигались по отдельности, но старались не расходиться далеко. То и дело над застывшим, продрогшим лесом взлетал густой рев боевого рога – воины перекликались, подбадривая друг друга.
Отряд Эрнольва шел первым. Сейчас все стало иначе, не так, как в первую поездку вокруг озера. Огненный меч Регинлейв невидимо для всех разрубил чары квиттингских духов, опутавшие берега, ехать было легко, тропинки, как колосья из развязанного снопа, бежали в разные стороны: вдоль воды, вверх по склонам гор, в долины. Оглядываясь, Эрнольв не узнавал местности: вроде бы он проезжал уже здесь, но в тот раз все выглядело по-другому.
Рунный полумесяц на груди был горячим, как маленькое солнышко, грел, дарил неисчерпаемую, будто летнее море, бодрость. Эрнольв чувствовал себя каким-то обновленным, как поток весенней воды, сбросившей лед и впитывающей первые слепящие лучи солнца. Он чувствовал в себе силу руками выворотить из земли любое дерево, но мысли его, вопреки всему, стремились не к битвам. Всю эту ночь ему грезилась не Регинлейв, а Свангерда. Казалось, любимая рядом, стоит за плечом. Только обернись – и встретишь ее любящий взгляд, ее ласковую улыбку. Эрнольв не понимал сам себя – сейчас, накануне кровавых сражений, ему мерещилось счастье любви, которого он еще не испытал. Никогда наяву Свангерда не смотрела на него так, никогда еще у него не было так тепло на сердце. Такое впору переживать перед свадьбой! Но вокруг – блеск оружия, боевые песни, которые хирдманы Арнвида пели всю ночь, восторженные выкрики Ингирид, перед которой снова открывалась дорога к вожделенному золоту Медного Леса.
И сейчас жена была где-то поблизости. Она не захотела ехать с мужем, да Эрнольв и не настаивал – сейчас ему еще меньше обычного хотелось видеть эту женщину рядом. Именно она, как камень в ручье, преграждала путь к этому, чудом приснившемуся счастью, и вспоминать о ней не хотелось, чтобы не рушить хотя бы призрачное блаженство мечты. Именно из-за Ингирид этим снам не суждено сбыться. Она сделала Эрнольва несчастным, но и сама счастья не обрела. Иначе на кой тролль ей сдалось бы это проклятое золото? Кто не умеет находить сокровища в человеческой душе, своей или чужой, тому только и остается, что отягощать грудь цепями, а руки – перстнями.
– Осторожнее, тут камни!– крикнул кто-то из едущих впереди.
Очнувшись от размышлений, Эрнольв заметил, что отряд переезжает вброд неширокий, глубиной по колено лошадям, но быстрый горный ручей. Из воды торчали острые бурые камни, пестрая галька густо усыпала его берега.
– Смотрите! Человек!– закричали разом несколько воинов.
Эрнольва эти крики застали как раз на середине ручья; внимательно следя, не оступится ли конь, он выехал на берег и только потом поднял голову. И вместе со всеми увидел тощую, юркую человеческую фигурку шагов на пятьдесят выше по ручью. Человечек был одет в рыжевато-бурые штаны и облезлую меховую накидку; издалека не удавалось даже разглядеть, старик это или подросток. Он возился возле самой воды, вроде бы выискивая что-то среди камней. То и дело он хватал что-то с земли и совал в небольшой, но тяжелый кожаный мешок, который волочил за собой по земле, перебираясь с места на место.
– Чего это он делает?– удивленно пробормотал кто-то из фьяллей.
Движение отряда остановилось, все не сводили глаз со странного старичка, по-мальчишески щуплого и проворного. Да, кажется, это именно старичок: тощенькая фигурка казалась скорее жилистой, чем гибкой.
– Рыбу, что ли, ловит?– предположил один из хирдманов, сам в это не веря.– Или ракушек каких-нибудь…
– Смотрите – блестит… – вдруг проговорил кто-то.
В россыпи пестрой гальки, между камнями, сразу несколько человек заметило неясный блеск. Желтоватый, похожий на золотой. Один хирдман, подъехав ближе, соскочил с коня и наклонился. Когда он разогнулся, у него на ладони был небольшой, с перепелиное яйцо, ноздреватый камешек тускло-желтого цвета.
– Золото… – растерянно пробормотал хирдман, подняв руку и показывая находку товарищам.– Золото!– вдруг закричал он, как будто только что сообразил.
Мигом рассыпавшись по берегу, фьялли спешились и стали шарить меж камнями. Над ручьем то и дело взлетали торжествующие крики: нашел! Нашел! И я нашел! И еще нашел! И еще! Чуть ли не каждый разглядел среди камней, на дне и на берегу ручья, золотые камушки, крупинки, осколки, большие и поменьше, окатанные водой и острые, как сколы кремня. Мокрые, холодные, они были тяжелы и осязаемы. Даже Эрнольв растерялся, разглядывая золотые самородки, которые с торжеством протягивали со всех сторон. Это не призрачное сияние со дна озера! Это настоящее, полновесное золото! Неужели все они правы: и Ингирид, и Ульвхедин, и Хардгейр Вьюга? Неужели золото Медного Леса так легко взять – стоило только перебраться на другой берег?
– Глядите – убегает!– крикнул вдруг кто-то.
Хирдманы вскинули головы. Старик с мешком, как будто лишь сейчас заметив чужих людей, кинулся бежать. Сгибаясь под тяжестью своего мешка, он устремился в лес.
– За ним!– взревели разом десятки голосов. У каждого мелькали обрывки алчных мыслей: отнять у старика мешок, полный золота, а заодно поглядеть, куда тот побежит. Может, у незнакомца в запасе такая гора сокровищ, что весь клад Фафнира покажется горстью зернышек, запасенных на зиму хомяком! Бросив лошадей, сжимая в кулаках или придерживая за пазухой свою добычу, хирдманы бежали за стариком.
Эрнольв бежал со всеми, но его мысли были не те, что у остальных. Разом вспомнились и олени с золотыми рогами, так же легко давшиеся в руки, и ужас, который за этим последовал. Как знать, во что превратится золото в руках фьяллей? Он даже выбросил под ноги тот единственный самородок, который подобрал сам,– драгоценность вдруг показалась противной и опасной, как змеиное яйцо.
А старик перебирал ножками со звериной быстротой и ловкостью, как жук, карабкался на склон. Его серый колпак, кожаный мешок на плече мелькали за лапами редких елок, усеявших длинный пологий склон, то ныряли в гущу можжевеловых кустов, то скользили меж камней. И сильные мужчины, не отягченные никаким грузом, кроме оружия, не могли его догнать; набавляя хода, когда старик терялся из вида, они торжествующе кричали, опять заметив его, и снова прибавляли хода, но беглеца настичь не удавалось.
– Уйдет! Вон пещера! Уйдет!– кричали вокруг Эрнольва.
Он тоже заметил пещеру. Там, где пологий склон кончался, за маленькой тесной долиной поднималась новая гора, высокая и крутая, сплошь покрытая острыми выходами бурого камня. У подножия темнела узкая щель. К ней-то и торопился старик с мешком.
– Там его золото! Там сокровище!– торжествовали хирдманы.– Ох, уйдет!
Старик подбежал к пещере, ловко вскарабкался по камням к самому входу, вот-вот он исчезнет из глаз… Но не исчез. Он сбросил свой мешок на землю и трижды стукнул короткой палкой по скале возле самой пещеры. Каменный гул разнесся по воздуху, земля дрогнула под ногами, и фьялли невольно остановились. Каждое сердце затрепетало, подсказывая: сейчас что-то будет. Старик обернулся, впервые глянул на своих преследователей. Лучше бы он этого не делал: фьялли разглядели не человеческое лицо, а нечто, скорее напоминающее морду зверя. Тупое, дикое, обтянутое коричневой кожей, с провалившимся ртом и пронзительным взглядом, оно внушало ужас.
А гора вдруг сильно содрогнулась, поколебав землю в долине, так что и люди покачнулись, с трудом удержавшись на ногах. Потом еще раз, словно что-то огромное и живое рвалось на волю и не могло выбраться через узкую щель пещеры. Теперь фьялли и при желании не смогли бы бежать: давящее, близкое к ужасу чувство ожидания неизбежного сковало их железной цепью.
Гора содрогнулась в третий раз и вдруг разошлась почти на две половины. Узкий проход превратился в ворота, через которые без труда проплыл бы лучший боевой корабль Торбранда конунга на двадцать восемь скамей. И ужас сменился восторгом, от которого перехватило дыхание. Открывшиеся стены пещеры сияли разноцветным блеском. По самому верху змеились прожилки яркого золота, впаянного в каменную породу; ниже текли ручейки серебряной руды, еще ниже тянулась полоса меди, а в самом низу поднимался от пола широкий слой рыжего горного железа. Мудрец и колдун Стуре-Одд когда-то рассказывал о подобном: это называется «медная шапка». Такие вот горы, богатые всеми сокровищами, какие только сумели сотворить боги, захватили сварт-альвы и много веков подряд выбирают из них несметные богатства. А людям нечасто удается увидеть «медную шапку»: только если кто-то добьется расположения темных альвов, что почти невозможно, или силой заставит их раскрыть тайны, что возможно еще меньше.
Но ведь вот она, гора, полная всеми сокровищами земли, и путь к ней свободен. Сначала один хирдман, потом другой сделали первые шаги; людям хотелось просто прикоснуться руками к сокровищам, убедиться, что происходящее не сон. Старик исчез, но о нем уже никто не помнил. Онемевшей от изумления толпой фьялли ввалились в пещеру, способную принять еще пять раз столько же гостей, и нестройным потоком растеклись к стенам. Шаря руками по железной руде, они тянулись, стараясь достать хотя бы до меди, остриями копий пытались выковырнуть хоть кусочек, но порода держалась крепко. Золотые прожилки горели над головами так ярко, что не требовалось огня. Чуть дальше потолок пещеры понижался. Там можно будет потрогать и серебро, и золото…
– Стойте!– вдруг опомнившись, воскликнул Эрнольв. Словно чья-то сильная рука решительно сорвала завесу с его рассудка, он понял: эта пещера, полная сокровищ, есть новая ловушка, приготовленная здешними троллями. Куда приведет их подземная дорога? Что и кто там встретит? Выйдут ли воины обратно?– Стойте!– кричал он, хватая за плечи проходящих мимо и с ужасом бессилия вспоминая, что вот так же напрасно пытался остановить раудов, бегущих к сияющему озеру.– Вы погибнете там! Вы ничего не получите, ничего не найдете! Здешние тролли не отдадут ни крупинки! Они погубят вас! Вас сожрет эта гора! Сожрет! Возвращайтесь, пока не поздно!
Но, похоже, было поздно. Хирдманы не отвечали Эрнольву ни слова, они просто не замечали вождя. Мимо, поверх его головы их взгляды стремились к золотым молниям, бегущим по верху пещеры, на лицах застыло восторженное оцепенение. Кроме драгоценных прожилок в беловатой, полупрозрачной кварцевой породе, похожей на лед, для них не существовало ничего. Эрнольв кричал, даже бил своих товарищей, надеясь разбудить,– все напрасно. Они не замечали ударов, словно окаменев; непонятная, но могучая сила затягивала дальше и дальше внутрь горы.
Свет позади начал меркнуть, а золото оставалось все так же недостижимо высоко. Эрнольв бранился самыми последними словами, чуть не плача от бессильной ярости. Он один сознавал, что все эти люди обречены, больше никогда не увидеть им дневного света, но ничего не мог поделать. Не бросать же их, одному спеша обратно, пока выход из горы свободен! Вождь составлял одно целое со своей дружиной, и у них был один путь до конца.
Еще накануне вечером, слушая рассказы Эрнольва и его людей, Арнвид ярл пожалел, что в его дружине нет Сельви и Слагви, сыновей Стуре-Одда. Девятнадцатилетние близнецы славились как хорошие воины, но в далеких походах их ценили не за смелость и не за умение обращаться с оружием. Сыновья кузнеца-колдуна, водящего знакомство с троллем из Дымной горы, считались как бы живыми амулетами войска, охраняющими от любой нечисти и нежити. Если бы они были здесь, то и Арнвид, и все его люди чувствовали бы себя гораздо спокойнее.
И сейчас, зайдя уже довольно далеко на юг вдоль берега Золотого озера, Арнвид ярл снова подумал, как сильно не хватает тех двоих его многочисленной дружине. Рог Торбьерна Запевалы еще изредка ревел за дальним ельником, но отряд Эрнольва Одноглазого, шедший восточнее, уже давно перестал отзываться. Погода испортилась, серые тучи сомкнулись плотнее, откуда-то налетел резкий холодный ветер. Хирдманы прикрывали лица рукавицами и недовольно хмурились.
– Гадкое местечко!– бормотал Арнвид ярл, по привычке потирая рукой бороду.– Самое раздолье троллям!
– Что, опять иголки замучали?– мимоходом бросил один из хирдманов, Торгест Зубоскал.
Это была одна из любимых шуток, уже порядком прискучившая: тонкие рыжие прядки в бороде Арнвида напоминали пожелтевшие сосновые иглы, и когда он тер по привычке подбородок, непременно кто-то осведомлялся, не слишком ли сильно колются иголки.
Арнвид ярл хотел ответить, даже поднял голову, но вдруг остановился. Моргая под ветром, он вглядывался и не мог понять, не мерещится ли ему движение на вершине ближней горы.
– Эй, поглядите-ка!– позвал он окружающих, показывая рукой.
Склоны крутой горы покрывали заросли мелкой ели и можжевельника, а каменистая вершина оставалась свободна, словно нарочно предназначалась для троллиных плясок. И кажется, нечто подобное там сейчас и происходило.
Пять, шесть, семь – сосчитать не удавалось – расплывчатых фигур двигались по верхней площадке, то по кругу, то навстречу друг другу, то двумя рядами, то вразнобой. И все же в этих движениях присутствовал какой-то смысл: они составляли нелепый и причудливый танец. Головы и верхняя часть туловища неведомых плясунов окутывали серые плащи или шкуры – странным казалось, как умудряются они вслепую не сталкиваться и не скатываться с неширокой площадки на вершине. Серые шкуры почти сливались с тяжелыми облаками, следить за танцем было трудно, но оторвать глаз – невозможно; движение завораживало, каменило, пугало своей непонятной, но неоспоримой значительностью.
– Тролли!– прошептал кто-то совсем рядом с Арнвидом ярлом, и он не узнал охрипшего от изумления голоса.
Тролли! Никем другим не могли быть эти странные существа. Едва Арнвид ярл понял это, как ему захотелось бежать прочь со всех ног, забыв и о добыче, и о славе. Странная пляска велась неспроста – это творилось колдовство, не сулящее пришельцам ничего хорошего. Сила их оружия столкнулась здесь с другой силой, сквозь которую меч пройдет, как через воду, никого не ранив и ничего не добившись. И никто не поможет. Регинлейв только открыла фьяллям дорогу, дальнейшее должна решить их собственная доблесть.
Ветер оглушал, но настороженный слух вдруг разобрал заунывный низкий вой. Этот вой летел по воздуху, как всадник верхом на диком коне с ледяной гривой. Это звучала песня троллей.
А следом за ветром ринулся снег. Он был подобен лавине: слепящие, густые и крупные хлопья сыпались с неба, засыпали лица, не давали ни глядеть, ни дышать. Они неслись сразу со всех сторон; мокрый, насыщенный тяжелой влагой снег залеплял глаза и носы, фьялли кашляли, ладонями сдирая хлопья с лиц, но едва успевали вздохнуть, прежде чем новые пригоршни душили их. Вертясь на месте, люди пытались повернуться к ветру спиной, но тот находил их повсюду. Сгибаясь, падая на колени, воины прятали лица в ладонях, и тут же на спине и на плечах у каждого вырастал снежный горб, гнущий к земле. Хирдманы бежали вслепую, подгоняемые ветром, не зная, что впереди и что под ногами, скользили, падали, катились вниз по каменистому склону, ушибаясь и не успевая почувствовать боли.
Буйный ветер и снег, как голодные драконы, сожрали пространство и время. Каждый, кто кое-как боролся со стихией за глоток холодного воздуха, был одинок и потерян в жестоком буране и даже не помнил, что совсем недавно их насчитывалось целое войско.
Глава 11
Рука Эрнольва, ползшая по стене пещеры, вдруг сорвалась в пустоту. Дневной свет позади давно исчез, и Эрнольв даже не знал, существует ли еще выход из горы, скрывшийся за поворотом, или она закрылась, впустив живых, чтобы никогда больше не выпустить обратно? Золотые жилы змеились по потолку, но свет их не достигал пола, и идти приходилось на ощупь. Вокруг, так же ощупью, двигались хирдманы; Эрнольв пробовал звать их, называл имена, но никто не откликался. Только по шороху шагов вокруг, похожему на шуршание чешуи ползущего по камню дракона, Эрнольв догадывался, что не один здесь. Пока еще. Почему-то ему казалось, что спутников стало меньше. Дружину сожрала темнота. А может быть, уже и не только она. Но все продолжали идти вперед, и он тоже шел. Другого пути просто нет.
Остановившись, Эрнольв вслепую поводил рукой по воздуху, но там, где должна быть стена, нащупал только пустоту. Что это? Простое углубление, щель в стене пещеры? Провал? Пропасть? Нагнувшись, он пошарил по шершавому камню возле самого пола. Пальцы были так густо покрыты каменной и рудной пылью, что почти не ощущали холода. Или он совсем застыл? Понемногу превращается в камень?
Эрнольв остановился: было так тяжело, как будто всю эту невообразимо громадную гору он тащил на плечах. Силясь отдышаться, он прижал руку к груди. Рунный полумесяц казался теплым и слегка дрожал, то ли в лад дыханию Эрнольва, то ли от своего собственного, тоже нелегкого дыхания. Но все же амулет жил и вливал в кровь Эрнольва новые силы. Надолго ли их хватит?
Стена заворачивала. Эрнольв тоже повернул, шагнул сначала осторожно, везя подошвой по полу. Никакого провала не оказалось, и дальше он пошел смелее. Судя по шороху, кто-то из хирдманов отправился вместе с ним. Эрнольв опять попробовал окликнуть, уже не надеясь на ответ. И услышал только тишину и сосредоточенный шорох – окаменевшие душой люди искали дорогу дальше, в глубину горы, к своей новой матери, в свой новый истинный дом.
Не зная, долго ли идет по каменному подземелью, сколько раз повернул и глубоко ли под землю забрался, Эрнольв уже почти отчаивался. Ему не нужны были сокровища Медного Леса, он вообще не хотел идти сюда, а здравый рассудок, сохраненный вопреки всем троллиным чарам, позволял в полной мере осознать ужас нынешнего положения. Не услышав ни единого слова в ответ, он окончательно уверился: отсюда не выбраться, все они навсегда останутся в горе и погибнут, умрут от голода и жажды, задохнутся или просто застынут, окаменев, окованные чарами подземных духов. Эрнольв не хотел умирать: горячим ключом в нем билось жгучее желание выбраться на волю, на свет, вернуться домой, к Свангерде. Почему-то именно сейчас он верил, что она ждет, что они могли бы быть счастливы вместе. Ингирид забылась, как будто у него и не было никогда никакой жены, а только смутный неприятный сон, от которого надо поскорее очнуться, вернуться к светлой и радостной яви.
Сделав еще несколько шагов, Эрнольв остановился. Тишина оглушила, как будто камнем забило и уши. Слух не улавливал шороха шагов: то ли товарищи выбились из сил и отдыхали, то ли он остался один. Колени ослабели, и он сел на пол, прислонясь плечами к жесткому камню стены. Темнота давила и душила, но страшнее всего было одиночество – холоднее льда, тяжелее камня, мрачнее ночи. Пока рядом шли люди, пусть очарованные колдовством горы и забывшие себя, сохранялась какая-то надежда. Но сейчас он остался один, и у него больше не осталось сил идти дальше. Непроглядная тьма, каменный холод, цепенящее дыхание горы сковали все существо; зрение умерло, утратив свет, слух умер, утратив звук, и только дыхание в груди еще тлело, ловя остатки воздуха. Той жизни, что правила здесь, не требовались ни свет, ни звук, ни воздух.
Чьи-то тонкие холодные пальчики коснулись руки. Эрнольв сильно вздрогнул, поднял склоненную голову. По-прежнему было темно и тихо. Но рядом появился кто-то: не теплый и плотный, как человек, а легкий, полупрозрачный, почти такой же холодный, как камень, но подвижный. Не видя и не слыша ничего, Эрнольв всей кожей ощущал рядом присутствие неизвестного существа, слышал медленное, редкое, неглубокое по сравнению с человеческим дыхание.
– Пойдем,– чуть слышно прошелестел голос. А может быть, и не голос, может быть, чужая мысль коснулась сознания Эрнольва и пробудила от оцепенения.– Пойдем со мной.
Повинуясь пожатию холодных, но сильных пальцев, он поднялся и сделал неуверенный шаг. Все чувства застыли, он не боялся, даже не пытаясь угадать, кто и куда ведет его. Вели – и он шел, послушный силам, которые властвовали здесь, в чреве горы.
Они шли вперед. Чувства Эрнольва понемногу оживали, и он уже замечал, что проход сужается и поднимается – стало чуть легче дышать, воздух немного потеплел. Через какое-то время он снова владел своим рассудком и телом, только чувствовал усталость. Но и усталость свидетельствовала о том, что еще жив. «Пока горшок трещит – значит держится!» – вспомнилась одна из любимых поговорок матери. А с нею и сама фру Ванбьерг, отец, Свангерда, усадьба Пологий Холм – все, что составляло его жизнь.
Щурясь, Эрнольв отчаянно пытался разглядеть в темноте тонкую невесомую фигурку того, кто по-прежнему держал его руку тонкими и холодными пальчиками. Сумрак постепенно редел, уже можно было рассмотреть женщину, худощавую и высокую, лишь немного ниже самого Эрнольва. В ее неслышном скользящем шаге, в легких подергиваниях стана и плеч, походивших то ли на судорогу, то ли на дрожание тени от огня, угадывалось что-то знакомое.
– Кто ты?– окликнул он, не слишком надеясь получить ответ, но желая услышать хотя бы свой собственный голос.
– Меня называют Асплой, но это имя не даст тебе власти надо мной,– прошелестела темнота.
И Эрнольв вспомнил. Точно так же, тихим невнятным голосом, похожим на шелест ветерка, проползающего меж ветвями, говорила ведьма, встреченная когда-то над озером. Это она. Она явилась в подгорные глубины, чтобы вывести его на свет.
Проход снова стал расширяться. Вокруг светлело, впереди мелькнуло ослепительно белое пятнышко. Эрнольв сначала принял его за какой-то особенный подземный огонь и только потом понял, что видит свет. Обыкновенный свет пасмурного зимнего дня. И еще через несколько шагов путники оказались в широкой пещере, зев которой открывался в незнакомую долину, густо заросшую можжевельником. Но кусты едва виднелись: долину засыпал пышный, свежий снег. С порывами ветерка в пещеру залетало его влажное бодрящее дыхание.
– Иди,– сказала Аспла, обернувшись к Эрнольву и выпустив его руку.– Дальше я не должна тебя провожать. Я не должна была и выводить тебя из горы, но ведь я обещала помочь увидеться с Лисицей. Я не могу привести его сюда. Но теперь ты найдешь его сам. Амулет поможет тебе. Я видела у него такой же и знаю, что они тянутся друг к другу.
Эрнольв смотрел на девушку-ведьму, стараясь разглядеть лицо, но в полумраке пещеры оно расплывалось, заволакивалось серой тенью, виднелось только зеленоватое мерцание узких, по-звериному настороженных и по-человечески грустных глаз. Все странное, неуловимое, необъяснимое существо сосредоточилось и отразилось в них. Эрнольв хотел что-то сказать, как-то поблагодарить ее, но не находил слов. Какие человеческие слова имеют цену в этом медленно дышащем мире?
– А что будет… с теми?– спросил он, неуверенно кивнув назад, где узкий черный проход уходил в глубину горы. Эрнольв вспомнил своих зачарованных товарищей, и ему снова стало страшно. Это мертвые ничего не боятся. А живым страшно, и потому страх – тоже доказательство жизни.
Аспла передернула костлявыми плечиками:
– Съедят.
Эрнольв хотел спросить, кто съест, но не решился. Он и сам знал, но назвать имя не смог бы – для этого не было слов в человеческом языке.
– Иди.– Аспла кивнула на выход из пещеры.– Иди своей дорогой. Мы сплели заклятья, живая молния с неба разрушила их, мы сплели новые. У нас свои дела, а у вас, людей, свои. Мы не ходим по вашим тропам. Делайте свое дело.