[1][2].
– Чего тебе здесь надо? – крикнула девушка. – Что это такому знатному господину понадобилось на нашем бедном берегу?
Хродмар смерил ее пренебрежительным взглядом. Если она и не ведьма, то рабыня или служанка. Он вообще не стал бы ей отвечать, но ее дерзость показалась ему даже забавной.
– Я сам знаю, что мне надо! – небрежно ответил Хродмар. – И я не буду у всякой ведьмы спрашивать позволения!
– Ай, какие мы гордые! – восхитилась девушка. – Видно, род свой считаем по головам от самого Хеймдалля! [3] Смотри – кто очень высоко задирает нос, часто падает в лужи! – с мнимой заботливостью предупредила она и усмехнулась.
Усмешка у нее была странная: правая половина рта и правая бровь дернулись вверх, а левая половина лица осталась почти неподвижной. Казалось, она хочет удержать усмешку, но половинка ее все-таки прорвалась наружу.
– Как бы тебе не упасть самой! Слишком высоко ты забралась! – крикнул Хродмар.
Чтобы видеть ее, ему приходилось задирать голову, и это было досадно: Хродмар сын Кари не привык смотреть на кого-то снизу вверх. Тем более на таких замарашек!
Хёрдис видела, что сумела раздразнить его, и гневный блеск этих голубых глаз, сердито сдвинутые брови услаждали ее душу. С высоты крутого склона фигура фьялля выглядела маленькой, и Хёрдис сама себе казалась великаншей, которой ничего не стоит растоптать этот корабль, как яичную скорлупку, раздавить этого заносчивого красавца, как червяка. Ах, почему же она не дракон!
– Да уж конечно, тебе сюда не добраться! – издевательски крикнула Хёрдис. – Смотри, знатный ярл*, не порви твою цветную рубаху о здешние камни! Недолго тебе в ней красоваться! Я даже не думаю, что ты успеешь сносить ее до конца! Мимо Тюленьего Камня никто не проплывает просто так! Здесь положено приносить жертвы Большому Тюленю, а иначе он потопит ваш корабль!
– Наш корабль сам зовется «Тюленем»! – со смехом крикнул Модольв и указал на штевень. – Не захочет же он погубить своего родича!
– Жертвуйте сами своим камням! – смеясь, выкрикивали фьялли на корабле.
– А мы можем пожертвовать парочку старых башмаков!
– Уж не ты ли служишь этому грозному духу?
– Да уж он будет погрознее вашего беззубого тюленя! – отвечала Хёрдис.
Хродмару быстро надоела эта перебранка, но и прыгать на песок на глазах у растрепанной ведьмы не хотелось. Похоже, у нее дурной глаз, и лучше бы им здесь не подходить к берегу. Но позорно бежать на глазах у наглой твари он не мог себе позволить. Кто-нибудь из дружины дома проболтается об этом случае, и его засмеют!
– Уходи отсюда, дочь троллей! – крикнул он. – Или я тебя саму брошу в воду у вашего Тюленьего Камня! Посмотрим, не откажется ли он от такой завидной жертвы!
– Смотри – как бы тебе самому не искупаться! – быстро ответила Хёрдис.
Будто наяву она представила, как светловолосый красавец срывается с борта, кувырком летит в пляшущие волны, скрывается под ними и только бочонок скачет на воде там, где только что была его голова… Со всей страстью своей жадной и беспутной души Хёрдис хотела этого, даже сжала кулаки от жгучего желания… Ее воображение было живее самой жизни, и дикий порыв души подхватил видение таким мощным потоком силы, что…
Крики изумления и тревоги взмыли над кораблем, заглушив даже шум прибоя. Хродмар встал из воды, мокрый с головы до ног, нарядная рубаха прилипла к телу, вода лила с него ручьями обратно в море. А Хёрдис восторженно взвизгнула, подпрыгнула на месте, захлопала в ладоши, переполненная восхищением и счастьем сбывшейся мечты. Единственное, что она умела лучше всех, – это хотеть, страстно желать чего-то и отдавать этому желанию все силы души. Может быть, потому ей и удавалось даже то, что удаваться не должно.
Но долго радоваться ей не пришлось. Осознав, что произошло, Хродмар одним прыжком оказался на берегу, неуловимо быстрым движением выхватил нож и метнул его в Хёрдис. Стальное лезвие свистнуло мимо ее виска, щеку обдало холодом, а душу – ужасом. Вскрикнув, Хёрдис отшатнулась, а нож вонзился в ствол ели, пригвоздив прядь ее волос.
Фьялли на корабле кричали. Хродмар кинулся вверх по береговому склону. Башмаки скользили по камням, песок под ногами осыпался, мокрая одежда мешала движениям, но яростный порыв и жажду добраться до ведьмы ничто не могло остановить.
Хёрдис рванулась, жмурясь от жгучих слез боли, схватила рукоять ножа и изо всех сил дернула. Нож поддался, Хёрдис вырвала его из ствола, освободила волосы и бросилась бежать. Темный ельник сомкнулся за спиной, колючая стена мелких елок расступилась, пропуская ее. За ней мчался Серый, иногда оборачиваясь к врагам и с яростным лаем припадая к земле.
Тяжело дыша, Хродмар вскарабкался на выступ, на котором стояла ведьма, и в изнеможении уцепился за ствол. Весь в песке, налипшем на мокрую одежду и волосы, сейчас он сам напоминал скорее тролля, чем одного из первых щеголей и красавцев Аскефьорда, украшение пиров в гриднице* Торбранда конунга.
В темном чешуйчатом стволе виднелась щель от ножа, к желтым каплям смолы пристала тонкая отсеченная прядь темно-русых волос. Еловые лапы еще качались, но на плотном зеленом мху и на рыжей хвое не остается следов. Ведьма исчезла, как дух, растворилась среди елей, словно ее и не было, ушла под мох и камни, и только ветер носил в отдалении лай ее пса.
– Догони ее, Хродмар! – кричали гребцы с корабля. – Покажи этой троллихе, как приставать к мужчинам!
Но Хродмар плюнул под ноги и стал спускаться к полосе прибоя. Еще чего не хватало – бегать за такой дрянью! Ему и так было нестерпимо стыдно за эту дурацкую перебранку, за свое падение – никогда еще ему не случалось срываться за борт так некстати! – за промах и эту глупую погоню. Узнает Асвальд Сутулый – проходу не даст своими насмешками.
– Ничего, Хродмар! – Добрый Модольв дружески потрепал племянника по мокрому плечу. Он знал, что сын его сестры отличается очень чутким самолюбием. – Говорят же: ничего нет сильнее, чем злые чары! У девчонки глаза ведьмы! Будем надеяться, что этим мы и отделаемся!
И он сотворил знак молота над собой и над раздосадованным Хродмаром.
В расселине действительно оказался ручей. Набрав воды, «Тюлень» двинулся дальше. Но едва он отошел от берега, как на каменном выступе снова появилась ненавистная фигурка с серой собакой у ног.
– Недолог будет ваш путь! – кричала ведьма вслед «Тюленю». – Вы не найдете ничего, что ищете, а найдете свою смерть! Скоро, скоро из тебя вырастет дерево, о славный метатель ножа!
– Поди назад в подземелья, ведьма! – крикнул Хродмар, не в силах сдержать досаду. – Там тебя заждались все тролли! А мне больше не попадайся! Не уйдешь живой, клянусь!
– Не очень-то я боюсь тебя и твоих беззубых угроз! – отвечала Хёрдис, подняв руку с зажатым в ней ножом Хродмара и издевательски помахивая им.
Хродмар отвернулся. Мало того что осрамился на глазах у всей дружины, так еще и такой хороший нож пропал! Подарок конунга, между прочим! Из добычи прошлого лета, привезенной с Зеленых островов!
– Здесь, на Квиттинге, все женщины – ведьмы! – крикнул со своего места кормчий Вестмар, желая его несколько утешить. – От них надо держаться подальше.
– Такой нож был! – Хродмар в досаде ударил кулаком по борту. – Что я конунгу скажу, если спросит, куда он делся?
– А ты ему скажешь – твой зуб кольчуги [4] укусил ведьму, а она была такая костлявая и жесткая, что он застрял в ее костях!
Гребцы на ближних скамьях рассмеялись, Хродмар тоже заставил себя улыбнуться. Но ему было невесело: перед глазами стояло лицо ведьмы со странной, половинчатой усмешкой. «Не очень-то я боюсь тебя и твоих беззубых угроз!»
Не оборачиваясь, он спиной чувствовал: длинноволосая ведьма все так же стоит на вершине утеса, издевательски размахивая его ножом.
Красно-белый парус с синей полосой скрылся вдали. Проводив его взглядом, Хёрдис подошла к самому краю Тюленьего Камня и посмотрела вниз, на серо-зеленые волны, пляшущие внизу прямо под ней. Здесь было страшно, голова кружилась от высоты. Но Хёрдис очень нравилось стоять на самом краю: она забывала весь человеческий мир, глядя в глаза морских великанш, и казалась себе такой же сильной и свободной, как они.
– Эй, Большой Тюлень! – закричала Хёрдис, обращаясь к волнам, и голос ее разлетелся над берегом, как пронзительный крик чайки. – Большой Тюлень! Ты слышишь меня?
Вглядываясь в воду, она ловила ухом далекие звуки.
Под самым Камнем волны вдруг забурлили сильнее.
– Большой Тюлень! – снова закричала Хёрдис. – А ты видел тот фьялльский корабль, на котором плыло полсотни наглецов? Они ходили возле твоего Камня, они набрали воды из твоего источника, а про жертвы даже и не вспомнили! Не забудь о них, когда они поплывут назад! Вот что они оставили тебе вместо жертвы!
И Хёрдис с размаху бросила в воду нож Хродмара. Нож с бронзовой позолоченной рукоятью, когда-то принадлежавший одному из уладских королей, упал с громким плеском, вода яростно взметнулась, огромный пенный язык жадно лизнул Камень, достав до половины его высоты. А Хёрдис радостно засмеялась, запрыгала на месте, хлопая в ладоши. Ей было не жаль расстаться со своей драгоценной добычей – морской дух, хозяин западного побережья Квиттинга, услышал ее.
Ранним утром десятилетний Хар, самый младший из детей Фрейвида Огниво, прибежал во двор с важной новостью. На песчаную отмель вынесло кита!
Усадьба – Прибрежный Дом – тут же пришла в движение. На южной половине Квиттинга киты были редкими гостями, и следовало торопиться, пока богатую добычу не перехватили соседи. Все повседневные дела были мгновенно брошены, мужчины доставали большие ножи, женщины тащили из сарая корыта и бочонки.
Сам Фрейвид хёвдинг вышел из спальни, где над постелью висело все его оружие, с большим гарпуном в руке. Хозяин усадьбы был не очень высок, но силен, плечи его казались несоразмерно широкими, а голова маленькой. Ему едва исполнилось пятьдесят лет, и в рыжеватых кудрях и бороде блестели серебристые седые пряди. Высокий выпуклый лоб Фрейвида говорил о незаурядном уме, блекло-голубые глаза смотрели твердо и властно. При появлении хозяина суета и гомон на дворе притихли, каждый из работников прямо-таки источал усердие и деловитость.
– А кит еще жив? – окликнул хёвдинг младшего сына, который в кружке женщин повествовал о своей находке.
– Жив! Вот такие пузыри пускает! – Хар раскинул руки так широко, как только смог. Все вокруг засмеялись.
– Пузыри! Скажешь тоже!
– Сам ты пузырь! – Старший брат, Асольв, мимоходом потрепал Хара по затылку. – Охотник!
– Да ну тебя! – обиженно отмахнулся Хар и с надеждой посмотрел на Фрейвида: – Хёвдинг! Я пойду с вами, ладно?
Мимоходом кивнув, Фрейвид заговорил с одним из работников.
Асольв ушел в дом за острогой, а Хар деловито устремился к жене управителя, Хильдигунн, раздававшей деревянные ведра.
– А ножа я тебе не дам! – непреклонно отвечала та на просьбы мальчика. – Что положат, то и понесешь! Да смотри не лезь к киту, пока он еще жив! А не то как даст хвостом, от тебя одна лужа останется!
– Идите, идите! – со смехом кричала Хёрдис Колдунья, почему-то оказавшаяся сегодня дома. – Какой удачный день для морской охоты! Вас ждет богатая добыча! Вместо одного кита вы найдете сразу двух!
– Двух? – Хар повернулся к ней и вытаращил глаза: – Откуда второй? Разве ты его видела? Где?
Ему уже было обидно, что кто-то другой нашел добычу не хуже, чем у него.
– Да нет, зайчик мой, не слушай ее! – Мать, одна из служанок, ласково погладила его по затылку. – Не слушай ее, она все врет!
Хёрдис только расхохоталась в ответ.
На шум из девичьей вышла ее сводная сестра Ингвильда. По старшинству она была среди детей Фрейвида Огниво третьей – ей исполнилось восемнадцать лет, – но она же считалась некоторым образом старшей и единственной, поскольку единственная из четырех детей хёвдинга родилась от его законной жены, фру Альмвейг. Ее называли йомфру* Ингвильда – в отличие от Хёрдис, которая была просто Хёрдис, и все. О своих детях от служанок Фрейвид думал очень мало и лишь с Ингвильдой связывал все честолюбивые надежды. Только она поможет ему породниться с каким-нибудь богатым и знатным родом, чтобы еще больше усилить вес и влияние своего рода. И только ее будущим детям Фрейвид хёвдинг собирался завещать обе свои усадьбы и все богатства. Словом, Ингвильда дочь Фрейвида была одной из лучших невест на Квиттинге – как родом и приданым, так и красотой.
– И ты появилась, госпожа Белые Руки! – завидев сводную сестру, язвительно окликнула ее Хёрдис. – Неужели ты собралась на китовую охоту? Смотри, как бы тебе не испачкать твое нарядное платье!
Ингвильда посмотрела на нее, но ничего не ответила. Она привыкла, что от Хёрдис не дождешься доброго слова, но сама отличалась спокойным нравом и никогда не вздорила со злючкой, хотя поводов к тому было множество.
Толпа работников с хёвдингом во главе уже выходила из ворот усадьбы, счастливый Хар бежал впереди, показывая дорогу. Ингвильду вдруг потянуло вслед за ними. Она бросила взгляд на Хёрдис, но та уже отвернулась, делая вид, что вся эта суета ничуточки ее не занимает.
Ну и пусть ее. Махнув рукой, Ингвильда заторопилась за отцом.
Поспешные сборы оправдали себя – соседи не успели обнаружить кита, и люди из Страндхейма оказались единственными обладателями славной добычи. Работники разделывали тушу и укладывали мясо и жир в бочонки и корыта, хирдманы* стояли на страже, а хозяин наблюдал за работой. Предосторожности, пожалуй, были излишними: раз уж Фрейвид Огниво успел к добыче первым, едва ли кто-то из соседей попытается оспорить ее. Этот человек почти единовластно повелевал западной четвертью страны, и на тинге* его слово было решающим – благодаря как властной уверенности хёвдинга, так и многочисленной толпе дружины, работников и сторонников.
Конечно, Ингвильде на разделке туши было нечего делать: она только хотела убедиться, что кит на отмели один и Хёрдис опять что-то выдумала. Поглядев немного на работу, она пошла немного пройтись вдоль берега.
Неподалеку от отмели стоял продолговатый черный камень чуть выше человеческого роста. Про него говорили, что это темный альв*, окаменевший от солнечных лучей, и за неимением поблизости настоящего святилища к этому камню в дни праздников приносили жертвы. Еще он служил одним из двух «смотрельных камней», младшим из пары. Если встать возле него и смотреть на восток, то вдали, на соседнем береговом выступе, увидишь черное пятно стоячего валуна – второго, старшего «смотрельного камня». Когда солнце взойдет точно над ним – значит, настал день Середины Лета*.
И день этот был уже недалек.
Ингвильда любила эту пару стоячих камней и часто приходила к ним. Для нее они воплощали точки опоры во времени, текущем незаметно и непрерывно. Сами боги поставили их здесь, чтобы люди не потерялись во времени и пространстве. Стоячие камни отмеряют бурное течение лет, следят, как все меняется вокруг них, но сами остаются неизменными. Возле них царит неподвижная Вечность, а беспокойно бегущее время остается за незримыми воротами, очерченными прохладной тенью. Камни молчат, но они все видят, все слышат и все запоминают. Навсегда, пока стоит мир. Каждый из священных камней казался Ингвильде тайным входом в особое скрытое пространство, и плотность их была в ее глазах только хитро скрытой пустотой прохода. Гладкая черная поверхность таила под собой иной мир, и у Ингвильды всегда замирало сердце, когда она прикасалась к камню, – как знать, не откроется ли ей однажды дорога в неведомое?
Подойдя к младшему камню, Ингвильда приветливо погладила его черный гладкий бок, нагретый солнечным теплом. Ведь говорят же, что каждая человеческая душа живет сначала в камне, потом в растении, потом в животном и только потом переходит в человека, чтобы оттуда, после нескольких жизней, перейти еще выше – в такие дали, о которых имеют представление только боги. При виде черной глыбы ей всегда приходило в голову, что и ее собственная душа когда-то жила в таком же камне. А может, и сейчас в нем живет душа, ждущая своего воплощения. В детстве Ингвильда всегда здоровалась с камнем и с замиранием сердца ждала, что он ответит. Голос у него, должно быть, низкий, гулкий… Взрослой девушке разговаривать с валуном вслух было неловко, но и сейчас Ингвильда мысленно произнесла, улыбаясь и снова чувствуя себя маленькой: «Здравствуй, Камень!» Да и разве не была она ребенком по сравнению с ним?