– Слагви! Сколько брать зерна – сколько нам придется прятаться? – взывала фру Хильдирид.
– Бери, сколько сумеем унести! – советовал Стуре-Одд. – Ходить сюда пополнять запасы не получится.
– Линде! Сэла! Вы все из девичьей вынесли? Главное, одеяла, одеяла! Хильде! Ты все серебро вынула? И из красного сундучка тоже? Сэла, где отец? Что ты бегаешь без накидки, оденься, простудишься!
– Он запрягает лошадь.
– Поможет мне кто-нибудь?
– Гудмунд и Коль погнали коров. Нам пора двигаться за ними! Не сиди, хозяйка, а то скоро и рассветет!
– Да разве я сижу?
– Фру Альдис, не клади туда, постромки не выдержат! Давай сюда, к седлу привяжем!
– Бёрре, да куда же ты мои лыжи засунул!
Наконец сборы были окончены, и две волокуши двинулись со двора вслед за ушедшим стадом. Слагви ехал верхом впереди, за ним Стуре-Одд; Аринлейв и Кетиль шли пешком, ведя лошадей, запряженных в сани. В одних сидели фру Альдис, жена Сёльви, и одна служанка, а в другой – фру Хильдирид с Борглиндой. Сэла и двоюродная сестра Хильделинд, дочь Сёльви, ехали вдвоем на одной лошади, еще две служанки и три работника шли сзади, каждый с узлом или мешком на плечах.
Когда усадьба осталась позади, а факел в руке Слагви уже озарял свод иглистых сосновых ветвей, фру Хильдирид наконец перевела дух и посмотрела на среднюю дочь, словно хотела убедиться, что в суматохе сборов захватила именно то, что нужно.
– Ты, Сэла, Хильде, Альдис, Эйке, Ари… – Она оглядывалась, глазами считая домочадцев. – Отец, дед, Кетиль… Глед, Велли, Бёр, Исгерда… Вроде бы все, слава богине Фригг! Ну, вот и мы убегаем! – со странным удовлетворением произнесла хозяйка, глянув назад, где вслед за ними к горам тянулось еще несколько цепочек факелов.
Она сказала это так, словно они последние собрались наконец-то к важному делу, за которое все остальные принялись давным-давно.
– Был бы дома наш конунг, этого бы не было, – ответила Борглинда. Она сидела тихо, не выражая ни особого испуга, ни храбрости, словно все ее мысли находились не здесь. Она настолько привыкла делить с уехавшей Рагнхильд все свои переживания, что переживать одна почти и не умела.
– Конунг, да! – согласилась с ней мать. Потом она помолчала и вдруг добавила: – А я-то всегда думала, что если кто-то и выгонит нас зимней ночью из дома, то это будут квитты!
Зимний рассвет пришел поздно, но, едва солнце показалось над Черными горами в глубине берега и бросило белые, негреющие лучи на воду Аскефьорда, как корабли острова Туаль уже подходили к его устью. Это были те самые суденышки – коракли, над которыми потешались хирдманы Торварда конунга, когда видели их в устье Даны. Немногим больше лодок, туальские коракли не имели даже киля, и днищем им служила широкая доска, к которой крепились доски низких бортов. Скреплены они были железными заклепками, что делало их все же прочнее плетеных кораклей, но мачты и паруса они не имели и двигались только благодаря веслам. Зато на низком носу каждого из них красовалась резная конская голова в честь Ллира, бога морей.
В каждом из них помещалось всего-то человек двадцать, зато самих кораклей насчитывалось ровно двадцать шесть. В поход на Аскефьорд пошли многие из тех, кто перечислял свои подвиги на пиру Возвращения Солнца. Ниамор сын Брана вез священное Красное Копье, копье войны, а с ним и благословение грозной богини Бат, испускающей свой крик над полем битвы. Мощные руки воинов налегали на весла, но завести коракли во фьорд оказалось не так-то просто. Резкий противный ветер сносил их назад в море, и у скал, ограждающих вход во фьорд, кипели такие яростные, злобные буруны, что судно Лабрайда Неустрашимого чуть не бросило на камни.
– Налегай крепче! – кричал Ниамор сын Брана, правивший рулем. В кожаной накидке, с торчащей из-под капюшона мокрой рыжеватой бородой, он сам казался каким-то диким духом стихии. – Навались! Это здешние колдуны мешают нам! Никто еще не мог противиться Медведю Широкого Леса!
И он хрипло запел, стараясь перекричать шум бурлящих волн:
Как могучий дуб, что поднялся вершиной высоко
На огромной горе, что озирает гордо весь мир,
Я стою впереди могучего войска,
Я, Ниамор, Медведь Широкого Леса!
Не найдется под солнцем такого героя,
Что мог бы противиться моей лютой мощи,
Что мог бы снести удар моей сильной руки,
Не преклонить спину перед гневом моим благородным!
Я прихожу, чтобы убивать врагов,
Я прихожу, как буря без жалости и спасенья,
Я – старый вепрь, все крушащий кругом!
Ужасна встреча со мной в сраженье!
То ли хвалебная песня помогла, то ли при свете дня туалы сумели одолеть даже стихию, и через какое-то время, полное напряженных усилий, неровная вереница кораклей зашла во фьорд и приблизилась к первой площадке причала – что возле усадьбы Бергелюнг. Все воины были в шлемах с бронзовыми вепрями надо лбом, с копьями и мечами наготове. Доспехом им служили только толстые кожаные нагрудники с бронзовыми бляшками (пользоваться кольчугой на Туале считалось признаком слабости и трусости). Зато их длинные шестиугольные щиты с литыми бронзовыми накладками блестели над бортами кораблей, как несокрушимая стена. Зрелище было грозное и пугающее, само по себе способное привести врага в трепет и обратить в бегство. Вот только ужасаться оказалось некому – на всю эту сокрушительную роскошь любовались только бурые камни да унылые кусты можжевельника.
На причальной площадке, покрытой мокрым и смерзшимся песком, было пусто, лишь несколько рыбачьих лодок лежало в стороне. Первым причалил Лабрайд Неустрашимый, и напрасно воины держали наготове копья, ожидая, что сейчас из-за бурых валунов наверху площадки посыплется с боевыми кличами местная дружина. Вот уже все коракли лежат на песке, пять сотен воинов благополучно высадились, а вокруг по-прежнему тихо. Как будто до их высадки никому нет дела!
Сперва туалы недоуменно озирались в поисках поселения: привыкшие к Аблах-Брегу, они и здесь, где жил конунг фьяллей, ожидали увидеть город на холме, за стеной с прочными и богато украшенными воротами. Ничего подобного не оказалось: там и здесь виднелись дерновые крыши, вокруг них разные сараи, опустевшие борозды огородов, луговины, пруд, где мочат лён, даже несколько узких полевых наделов – полоски ячменя тут шутя называли «пивное поле», ибо весь небогатый урожай ячменя, который удавалось собрать с неплодородной земли Фьялленланда, уходил на пиво. Из крепостных сооружений в наличии имелись только невысокие каменные кладки, предназначенные не допустить вторжения коров и коз с пастбищ на полевые наделы. Но туалы оглядывались вокруг с огромным любопытством: ведь прежде они не бывали нигде, кроме уладских островов, где жизнь и обычаи мало отличались от туальских. Для них здесь был Иной Мир, живущий по совсем иным, неведомым законам.
– Город дальше! – говорили одни, призывая плыть в глубину фьорда.
– Никакого города у них нет! – вразумляли другие, которые в свое время удосужились расспросить гостивших в Аблах-Бреге фьяллей. – Конунг живет в какой-то из здешних усадеб!
– Там наверху усадьба! И не одна! – кричали воины, под предводительством Брана сына Ниамора первыми взобравшиеся на гребень причальной площадки.
Налево, ближе к морю, виднелась усадьба Устье Фьорда, направо, другая, побольше – Бергелюнг. Еще подальше теснились низкие крыши двух-трех двориков победнее. Конечно, туалы не знали их названий, но зато им сразу бросилось в глаза полное безлюдье – и на берегу, и перед жильем.
– Они попрятались от нас! – решил Ниамор. – Пойдем и поищем этих трусливых зайцев!
– Над крышами нет дыма! – заметил Бран. – Похоже, что там никого нет.
– Не может быть! – гневно воскликнул Арху сын Бранана, по прозвищу Победоносная Рука. – Никто не знал о нас! Нигде нас не замечали, и мы могли бы напасть на любой дом! Они должны быть здесь!
– Или это не Аскефьорд? – предположил Дойд сын Дойда. – Может, это покинутое место?
– Вот тут чистили рыбу, и всего день назад! – Лабрайд показал на кучку рыбьей чешуи и прочих отходов, которую кто-то вывалил из корзины почти у полосы прибоя. Чайки еще не успели все растащить. – Здесь есть люди.
– Что мы стоим, будто пустили корни в землю? – возмутился Ниамор. – Вперед, воины Оллатира! Я сам поищу, что есть в той усадьбе, а ты, Лабрайд, осмотри вон ту!
Лабрайд со своей дружиной двинулся к Устью Фьорда, а Ниамор повел людей к Бергелюнгу. Дойд сын Дойда остался охранять коракли, но это было напрасно – кроме нескольких чаек, никто к ним не проявлял ни малейшего внимания. Впрочем, остальным вождям повезло не больше. Ни в Устье Фьорда, ни в Бергелюнге они не нашли никого и ничего – если не считать скамей и спальных помостов, очагов с кучами углей и золы, пустых сундуков и глиняных горшков на посудных полках. Все, что представляло какую-то ценность, было увезено неизвестно кем и неизвестно куда.
– Гнусные собаки! – ревел Ниамор, оскорбленный в лучших чувствах. Коварство врага лишило его всего – и славы, и добычи, и он не мог с этим смириться. – Я разыщу их, хотя бы мне пришлось достать их из-под земли!
Не желая мириться с разочарованием, туалы постарались на совесть: перевернули все дома вверх дном, сдвинули с мест спальные помосты, переворошили и развеяли по двору сено из сараев – но все эти действенные меры ни к какому достойному итогу не привели. Враг бесследно исчез. Разгневанный Ниамор хотел поджечь постройки, но его удержали: и туалам ведь нужно где-то ночевать.
Единственной действительно ценной добычей оказались корабли. Для сухопутной поездки по Фьялленланду они, конечно, не требовались Торварду конунгу и потому оставались в Аскефьорде. И вот теперь пришельцы захватили прямо в сараях девятнадцать отличных кораблей, больших и поменьше. Среди них туалы узнавали те самые, на которых приходили к ним дружины Торварда конунга и которыми они не без тайной зависти любовались в устье Даны, отличные фьялленландские боевые корабли, лучшие в Морском Пути! Длиной от сорока до шестидесяти шагов, с дубовым килем из цельного бревна, что делало их гораздо крепче и надежнее туальских, эти корабли были настоящим сокровищем. Заостренные концы киля давали возможность легче скользить по волнам, дубовые мачты можно было поднимать или опускать. Хотя туалы, непривычные к морским боям, не могли в полной мере оценить эти преимущества, искусство и основательность постройки они оценили. Дубовые или ясеневые доски обшивки были для прочности оплетены еловыми корнями и проконопачены звериным волосом, изогнутые шпангоуты делались из естественно искривленных частей дерева, так что все вместе обеспечивало кораблям изумительную гибкость, поворотливость и притом надежность. Верхние бортовые доски украшала красивой резьбой, а передний штевень каждого из кораблей венчала искусно сделанная голова того или иного грозного зверя с костяными или металлическими вставками. Почти все были окрашены в разные цвета, полностью или частично, и каждый из них был неповторим, каждый казался живым, одухотворенным существом! Открывая двери корабельных сараев и замечая в полутьме высоко поднятую голову дракона с железными рогами, белозубую оскаленную морду волка или коня с медной гривой, туалы невольно издавали вопли ужаса, словно наткнулись на плененное чудовище. Каждый из фьялленландских кораблей мог вместить до сотни и даже более человек. Туалы пришли в восхищение, предвкушая, как приведут домой этих чудовищ, покорившихся их непобедимым рукам. Правда, многие опасались, что для управления этими драконами надо знать особые заклятья, но самоуверенность Ниамора не знала сомнений.
Однако только кораблей было маловато. Не встречая сопротивления, туалы рассыпались по всему Аскефьорду, добросовестно обшарили каждый дворик и каждую усадьбу. Но фьорд оказался слишком велик, чтобы его удалось толком осмотреть за один день, и в сумерках вожди с дружинами расположились на ночлег в захваченных усадьбах. Здешние дома вызывали у туалов почти такое же презрение, как корабли – восхищение. Разве могли они сравниться с их прекрасными каменными крепостями в несколько этажей, под защитой высоких каменных стен, за рвами, через которые так трудно пробраться по узкому мосту! Где огромные покои для пиров, отдельные помещения для хозяев, гостей и челяди?
В Аскефьорде же еще встречались старинные «длинные дома», стены которых были выложены из дикого камня на высоту человеческого роста, а дальше сразу начинались скаты крыши. Деревянные перегородки делили их на кладовку-спальню-кухню-хлев, и в иных из этих домов свиньи и коровы жили под одной крышей с людьми! Даже в больших богатых домах не имелось отдельных спален, и ночью челядь спала на лавках в гриднице, где вечером пировали воины, а днем женщины чесали шерсть. Гостевые дома, девичьи, кладовки и прочее были выстроены отдельно и соединялись с большим домом бревенчатыми переходами. В спальном покое широкие лежанки на высоких приступках, подальше от холодного земляного пола, были рассчитаны на троих-четверых, и в обязанности крайнего входило всю ночь подкладывать в очаг поленья. Правда, ему же было теплее всех. Только для хозяина и хозяйки имелся отдельный так называемый «спальный чулан», пристроенный к гриднице или просто отгороженный деревянной стенкой. Иного названия этот чулан и не заслуживал, потому что умещались там только лежанка, маленький очаг и пара сундуков. Туалы дивились неприхотливости фьяллей и незащищенности их домов, в которые те, однако, так охотно привозят заморскую добычу!
Ниамор сын Брана, как военный вождь, желал непременно занять усадьбу конунга, но никто не мог ему сказать, которая это. Поначалу Ниамор выбрал Висячую Скалу, как самую большую, потом прельстился Бергелюнгом, который был поновее прочих и получше украшен. Только уже в сумерках Финнлит Упрямый вспомнил, что фьялли будто бы говорили, что прямо в гриднице конунговой усадьбы растет ясень. Такой дом в Аскефьорде нашелся только один, и Ниамор с почетом занял Ясеневый Двор.
– Это что, вот сюда Торвард конунг хотел привести нашу фрию! – негодующе громыхал военный вождь, стоя над кроватью в здешнем спальном чулане, дверь которого открывалась прямо в кухню. – В эту грязную дыру, пригодную только для его рабынь!
Насчет грязной дыры он, пожалуй, погорячился: кровлю, конечно, покрывал толстый слой копоти, но пол оказался чист, очаг выметен. На дверных косяках красовались бронзовые кольца для факелов. Сама кровать была украшена резными столбами, на вершинах которых оскаленные морды чудовищ отгоняли мар и дурные сны. При свете огня блестели узорные литые полоски из позолоченной бронзы, явно уладской работы, искусно врезанные в боковую доску. Все они были разной длины и ширины, но все же при свете факелов ложе фьялленландских конунгов смотрелось весьма богато (хотя песцовое покрывало кюна Хёрдис увезла). По крайней мере, после того как законным хозяином этого чулана стал молодой Торвард конунг, многие знатные девы Морского Пути легли бы в эту кровать с большой охотой…
Но теперь ее занял Ниамор, в благородном одиночестве, поскольку за весь день не было захвачено ни одной пленницы, достойной ее с ним разделить. Вечерний пир получился не слишком роскошным: надеясь на добычу, воины Туаля не так уж много припасов привезли с собой. На их счастье, в усадьбе нашлось немало ячменя, сушеной и соленой рыбы, вяленого, копченого и соленого мяса, сыров и еще кое-каких припасов – увезти все не сумела даже упрямая кюна Хёрдис. Но она постаралась, чтобы врагам досталось поменьше: на заднем дворе возле погребов туалы нашли огромные лужи, пахнущие пивом, и другие, белые – из вылитого молока. Тут же валялись пустые бочки и бочонки. Но ни ковров, ни кубков, ни оружия – ничего, что стоило бы везти домой как добычу. Только возле очага красовался огромный железный котел, в былые времена кормивший разом по пятьдесят человек, а теперь старый, ржавый, с широкой трещиной на дне, похожей на издевательскую усмешку. Кюна Хёрдис нарочно приказала притащить его и положить на видном месте, чтобы больнее уязвить обманутых захватчиков. И ей это вполне удалось.
Чем дольше шли бесплодные поиски, тем сильнее разгорался гнев пришельцев и тем более бурные потоки брани изливались на головы трусливых беглецов.
– Ни один враг еще не уходил от Ниамора сына Брана! – яростно восклицал носитель сего громкого имени, ударяя себя в блестящий нагрудник. – Я не позволю им уйти от меня! Завтра же мы пойдем на поиски! И мы найдем их! Я разыщу этих трусливых псов!
– Тебе придется это сделать! – согласилась Слайне, заклинательница из Аблах-Брега, единственная в войске женщина, которую пришлось взять с собой ради «колдовского облака». – Фрия Эрхина послала вас в поход, могучие воины, не для того чтобы вы привезли ей пару поломанных скамей. Нет, иного она ждет от вас! Она ждет от вас цветных ковров, что так искусно ткут женщины Морского Пути, она ждет от вас мечей и копий из квиттингского железа, ждет бронзовых светильников и серебряных блюд, ждет золотых кубков, сияющих, словно солнце в ночи! Ждет, что вы захватите оружие врагов, отлично сделанное и способное блистать в гуще битвы, как молния в туче! Ждет коров и лошадей, ждет сильных молодых рабов и красивых юных рабынь, достойных служить ей!
– И она получит все это! – клялся Ниамор, и все вожди и воины повторяли за ним. – Она получит железные клинки, бронзовые светильники, золотые кубки! Она получит жирных коров, быстрых коней, кудрявых овец! И самого лучшего быка здешних пастбищ – самого Торварда конунга! Я приведу его к ней, обвязав веревкой его железную шею!
Я – Медведь Широкого Леса, ужасный для врагов!
Разящий бойцов, неукротимый в гневе!
Я настигаю врага, как молния из грозовой тучи!
Выхожу я на бой с радостью в сердце!—
громко пел он, точно желал докричаться до трусливо скрывшихся врагов. Пока в гриднице пелись боевые песни, Слайне вышла во двор и тоже запела, подняв руки к темному небу:
Именем Богини, Великой, Четырехликой,
Что правит в ночи, скрывая лицо,
Призываю я могучие чары,
Могучие, благие, защищающие нас.
Призываю я туман, затмевающий зрение,
Призываю мглу, затемняющую взор,
Сплетаю я облако колдовское, волшебное,
Что спрячет воинов от вражеских глаз.
О Богиня, Луна в новолунье!
Колдунья, скрытая от глаз!
Укрой нас щитом могучим, нерушимым,
Защити нас, бессильных, от ярости ночи…
Она пела, и словно бы ничего не менялось вокруг, только воздух над головой жрицы как будто уплотнялся и становился похож на чистейшую, прозрачнейшую воду. Слайне смотрела в небо, и оно представлялось ей глубоким, чистым морем, на дне которого сияли белые зимние звезды. Позади нее, в доме, звучала арфа и раздавались могучие голоса, песней прославляющие доблесть воинов, но Слайне знала: без нее и ее заклятия воины острова Туаль беспомощны и беззащитны ночью, как новорожденные младенцы. Такова плата за их непобедимость при свете дня. Боги справедливы – они никому не дают слишком много, и за каждый их дар приходится платить.
На другой день, как только рассвело, воины острова Туаль покинули пустые дома и двинулись в глубь берега. Внезапное бегство жителей Аскефьорда, такое же неожиданное и непоправимое, каким должно было стать нападение, не только лишило туалов быстрой победы, но и заставило их подвергнуться опасности ночевок на чужой земле. Чтобы не уйти совсем с пустыми руками, приходилось решаться на преследование, которое, быть может, будет продолжаться дольше одного дня. От каждой усадьбы разбегались натоптанные тропы, и как угадать, по которой из них ушла наиболее достойная добыча?
Перед выступлением в поход не обошлось без споров. Ниамор, конечно, жаждал возглавить все войско, но Лабрайд, Ройг и некоторые другие очень хотели преследовать бежавших врагов самостоятельно. Они ведь понимали, что, если они это сделают в обществе Ниамора, их доля в добыче заметно сократится. Как трудно выцарапать что-нибудь достойное из загребущих лап Медведя Широкого Леса, его боевые соратники знали по опыту.
– Мое умение велико, но я не могу раздвоиться! – предупреждала их Слайне. – Кто сплетет для вас «колдовское облако»? Без него вы останетесь беззащитны перед яростью ночи.
– До ночи мы уж наверное найдем подходящее укрытие! – отвечал Лабрайд.
– До ночи мы перебьем всех, кто вздумает противиться нам! – подпевал Ройг.
– Говорят, что у здешней королевы много золотых уборов! – рассуждали вожди, вспоминая те подарки, которые на их глазах подносились фрии Эрхине от Торварда конунга. – В какую сторону она убежала? Куда увезли ковры, светильники и все прочее?
Куда ушли жирные коровы, сильные рабы и стройные рабыни с золотыми кольцами на пальцах? Видения баснословной добычи, вроде той, которую воспевают сказания, носились перед глазами, но ответить на этот вопрос никто не мог. За вчерашний день и за ночь потеплело, снег растаял вместе со следами, и оставалось довериться тропинкам, видным на каменистой земле.
– Пусть тот, кому понадобится моя помощь, трубит в свой медный рог, и я примчусь, как могучий ураган! – пообещал Ниамор на прощанье. – Я, Ниамор сын Брана, Медведь Широкого Леса!
Перед выходом, желая получше осмотреть местность, Арху сын Бранана поднялся со своими людьми на гору в самой вершине фьорда, но гора повела себя подозрительно и угрожающе: с ее вершины вдруг повалил густой едкий дым и стали сыпаться раскаленные камни. Решив, что здесь-то и укрылся враг, Арху Победоносная Рука, прикрываясь щитом и держа меч наготове, повел людей вверх по склону, но враг не показывался, а каменный дождь становился все гуще. Камни градом стучали по щитам и шлемам, и удары их были так ощутимы, что десяток оглушенных воинов остались лежать на мокрых камнях. Несколько брошенных наугад копий не достигли, по-видимому, никакой цели, и, когда камнем ударило прямо в лицо самому Арху, туалам пришлось отступить. У вождя оказался сломан нос и обожжена кожа на правой половине лица. Скрывая боль, как истинный воин, он все же повел своих людей назад.
– Там засели злые духи! – объяснил он ждавшим внизу. – Непохоже, чтобы там были люди.
Так выиграл свою битву единственный обитатель Аскефьорда, не пожелавший спасаться бегством, – бергбур из Дымной горы.
Сам Арху считал, что его раны ничтожны и не помешают ему сражаться, но остальные вожди единогласно решили именно ему доверить охрану кораблей. Ниамор со своим сыном и дружиной выбрал самую широкую тропу. Камни и сосны Фьялленланда дивились пришельцам, украшенным сверкающей бронзой: рослым, белокожим, с розовыми лицами и длинными рыжеватыми кудрями. Ровным строем шагая по каменистым тропам, с щитами на левой руке, похожими на сплошную стену, с копьями, поднятыми к небесам, они словно бы вышли из песни о древних героях, и молодые деревца трепетали, когда воины острова Туаль проходили мимо.
По пути дружины несколько раз останавливались: от основной тропы отделялись боковые тропки, иной раз на склоне холма показывались крыши усадеб. На опушке нашли пару коров: как видно, кто-то бросил их, спасая более дорогое имущество, или просто потерял в темноте. Коров забили, туши разделали и взяли с собой, чтобы потом поджарить на привале.
Враги, которых туалы искали, были не так уж далеко. Многие из беглецов уже остались у туалов за спиной, забившись с добром и скотиной в пещерки и овраги в глубине леса. Однако сидеть зимой в лесу без огня невесело, и большинство продолжало путь прочь от берега, надеясь, что так далеко в глубь чужой земли туалы забираться не станут. Но туалы, словно и впрямь были отлиты из бронзы, неутомимо шагали по горам, и свежие коровьи лепешки, время от времени попадавшиеся, указывали им путь.
Беглецы, обремененные скотом и пожитками, двигались медленнее, чем преследователи, но у них был выигрыш по времени в целую ночь, и потому первый день погони ничего не дал туалам. На ночь они расположились в одной из усадеб, которую нашли по столбу дыма над лесом. Хозяева ничего не знали о набеге и оказались застигнуты врасплох. Вдруг увидев перед своими воротами рыжеволосых воинов в бронзовых шлемах, с непривычными шестиугольными щитами, они настолько оторопели, что без сопротивления позволили пришельцам овладеть усадьбой.
Туалы испускали боевые кличи и размахивали оружием, переполненные жаждой схватки, но домочадцы бонда лишь разбегались, даже не думая дать отпор. Ослепленные блеском мечей, хозяева только жались к стенам, а руки их сами собой тянулись протереть глаза.
– Вы живые люди или духи? – только и сумел вымолвить хозяин, Стейн хёльд по прозвищу Крючок. – Уж не воинство ли светлых альвов явилось прямо с неба? Но почему – разве мы уже с ними воюем? Или я вижу страшный сон?
– Воистину страшен сон тех, кто попадется на пути Медведя из Широкого Леса! – подтвердил Ниамор сын Брана. Это странное прозвище в сочетании с непривычным, иноземным и не вполне понятным выговором укрепило Стейна в подозрении, что к нему явились оборотни. – И для тех, кто не покорится мне, этот сон станет последним и вечным!
– Нисколько не сомневаюсь! – пробормотал ошарашенный хозяин, на самом деле мало что понявший из непривычной речи туалов. – Я подчинюсь тебе, Бьёрн ярл! [10]