– К лету мы вернем твоего «Единорога» из плена, так что не плачь, борода! – обещал Эйнар Дерзкий.
– Я рада, что наша дружина не хочет спустить обиды! – подхватила кюна Хёрдис. – Но мне тут видится одна трудность: при свете дня туалы непобедимы.
– Я не спешил бы так говорить! – возразил Эрнольв ярл. – Мы дрались с ними, и у них тоже были убитые.
– Ночью! – крикнула кюна, и сыновья Хродмара опять приосанились.
– Днем! – непреклонно поправил Эрнольв. – Даже женщина, умевшая держать в руке оружие, сумела убить одного из них.
– Просто они растерялись.
– Если бы ты была воином, кюна, то знала бы: уметь заставить противника растеряться – тоже часть искусства боя. И Стуре-Одд тоже убил одного.
– Ну, он колдун!
– Он не единственный в Аскефьорде, кто владеет чарами. Ты, кюна, могла бы придумать какое-нибудь средство увеличить силу наших мечей не только ночью, но и днем.
– А почему бы не напасть на них ночью? – крикнул Фреймар сын Хродмара, который жаждал продолжать свои подвиги. – Это дает очень хорошие плоды!
– Да уж я видел вашу добычу! – с досадой согласился Торвард конунг. Ему уже показали лощину в скале, поодаль от жилья, куда побросали головы туалов и завалили сверху камнями. – Но убивать ночью – позор. Вам пришлось поступить так по необходимости, я вас не виню. Но не хотел бы я сам так отличиться!
– Необходимость никуда не делась, конунг! – поддержал Ингимар старшего брата, который слегка надулся. – Нас было мало, а их много, но даже если ты приведешь войско в десять раз большее, все равно при свете дня с ними не справиться. Спроси у людей, кому случалось с ними драться! У нас тридцать шесть убитых, а у них – трое или четверо. Это слишком высокая цена, они того не стоят!
– А ты что скажешь нам, кюна? – повторил Эрнольв ярл, настойчиво глядя на Хёрдис своим единственным глазом. Весь его вид говорил: раз уж мы почти тридцать лет терпим кюну-ведьму, должна же быть от нее какая-то польза!
Хёрдис помолчала, потом усмехнулась, причем правая половина рта и правая бровь у нее заметно дернулись вверх: вот и главный недруг признал ее способности и просит помощи! Кому что, а ей этот злосчастный набег приносит только славу и почет! Уж если кто удачлив, то это на всю жизнь, нравится это кому-то или нет!
– На всякого сильного сыщется сильнейший! – пословицей ответила она и загадочно промолчала о дальнейшем.
У кюны Хёрдис имелось в жизни мало друзей. Таких, кому она полностью доверяла, с кем делилась своими тайнами и у кого охотно искала помощи, насчитывалось всего трое. Очень разных, их объединяло одно: все трое не были людьми и не владели человеческой речью. Первым был пес по имени Серый, с которым Хёрдис дружила еще там, на родине, когда жила среди домочадцев Фрейвида Огниво, никого не любящая и никем не любимая, кроме этого пса. Он был ее постоянным спутником и собеседником, а иногда и помощником; он носил ей по ночам кусочки и корочки, когда она целых полмесяца сидела запертой в лодочном сарае и Фрейвид хёвдинг велел ее не кормить, пока она не скажет то, что он хочет от нее услышать. Серый последовал за ней и потом, когда она очутилась в пещере великана Свальнира, и погиб через год, глупо и безвременно, во время гонки за лисой напоровшись грудью на острый сук.
Там же, в Медном Лесу, Хёрдис сдружилась и с другим существом: с огромным волком по имени Жадный. С помощью своих новых, колдовских умений она иногда давала ему человеческий облик, и оборотень не раз сослужил ей хорошую службу.
Третьего друга она нашла уже здесь, в Аскефьорде. Двадцать шесть лет назад, впервые попав сюда, называясь женой Торбранда конунга и повелительницей Фьялленланда, она оставалась так же одинока, как и в пещере великана. Люди не противились воле конунга, но тихо, с непобедимым упорством не хотели признать ее своей. То горе, которое она им причинила, в глазах фьяллей весило больше того, чего брак с ней Торбранда конунга помог избежать.
«В одном племени был конунгом пёс, а у нас в кюнах теперь волчица!» – сказал однажды Асвальд Сутулый, и весь Аскефьорд повторял это за ним. Хёрдис отчетливо ощущала свою отчужденность среди них, глухую стену, которая мешала ее близости с людьми, и, к ее чести, знала, что виной тому не люди, а она сама. Она всегда была среди людей не своей , даже когда жила у отца. Такой она родилась, и поделать с этим было нечего. Ее муж-конунг честно держал слово и обходился с ней с должным уважением, но он не любил ее и не мог любить. Это только в сказании чудовище превращается в юную красавицу после первой же ночи, которую доблестный герой решится с ней провести, а Хёрдис в глазах мужа оставалась чудовищем еще не один год после рождения сына. Жизнь не сказание: здесь чудеса происходят не сразу.
Но здесь, в Аскефьорде, нашелся некто, с кем она могла говорить почти на равных. Малый Иггдрасиль, священный ясень, росший в полу гридницы и уходивший кроной выше кровли, сразу увидел ее и заговорил с ней. Они говорили не словами, но два года, проведенные Хёрдис в пещере великана, научили ее иной речи. Сливаясь с духом священного дерева, ее дух очищался от мрака и холода великаньей пещеры, согревался Изначальным Огнем, и благодаря ему Хёрдис так быстро вернула себе краски жизни, сумела родить прекрасного, здорового сына. Малый Иггдрасиль оставался верным другом Хёрдис все эти годы, не раз помогал ей и давал советы.
Первой же ночью после разговора о туалах кюна Хёрдис не легла спать, но отослала всех служанок в девичью и осталась в гриднице одна. Зная, что это означает, никто из женщин и челяди на кухне не мог заснуть, и все невольно прислушивались. Стена между гридницей и кухней не доходила до потолка, и в широкий проем вместе с дымом очага летели обрывки бормотания и пения. Кюна Хёрдис принялась за ворожбу.
Только в одном из двух очагов тлел огонь, совсем маленький, засыпающий: пламени уже почти не было, только гора черных углей еще багровела закатным светом, и волна яркого жара временами пробегала по головням, словно порыв раскаленного ветра. Кюна прохаживалась по палате между резными столбами, от одного очага до другого, и напевала что-то: самые сведущие могли узнать в ее бормотании известную песнь о сватовстве Фрейра к Герд [13].
Дай мне коня,
пусть со мною проскачет
сквозь полымя мрачное,
и меч, разящий
ётунов род
силой своею! –
пела кюна Хёрдис, держа перед собой посох, сверху донизу покрытый резными узорами, в которые вплетались девять рун, знаки девяти миров. Посох этот был не чем иным, как древком того копья, которое сам Один тридцать два года назад подарил Торбранду конунгу в обмен на жертву. «Оно твое и отныне будет принадлежать твоему роду! – сказал ему тогда Властелин. – Оно принесет тебе победу в любой битве, но на него наложено заклятие. Его не должно направлять на то, из чего была сделана цепь Глейпнир…» Но в первой же своей битве Торбранд конунг нарушил заклятие, направив копье на великана Свальнира, корень квиттингских гор. Копье сломалось. Из обломка наконечника сделали нож, который после Торбранда достался его сыну, а древко хранили без применения, пока кюна Хёрдис не сделала из него рунный посох, который колдуньи зовут Небесным Скакуном. И подарок Отца Колдовства отлично служил ей все эти годы.
Вот конь, возьми,
пусть с тобою проскачет
сквозь полымя мрачное,
и меч, разящий
ётунов род,
если мудрый им бьется, –
сама себе отвечала Хёрдис и видела перед собой не Фрейра, а самого Одина, известного также под именем Видольва, отца всех ведьм. У него она просила меч и коня для своего похода, и он дал ей то и другое. Конем был ее колдовской посох, а мечом – тайная сила, способная через моря и горы метким ударом поразить недруга. «Если мудрый им бьется…» А кюна Хердис была мудра – недаром она провела те долгие и страшные два года в пещере великана.
Сумрак настал,
нам ехать пора
по влажным нагорьям
к племени турсов;
доедем ли мы,
или нас одолеет
ётун могучий?
Закрытыми глазами Хёрдис видела влажные дороги поверх облаков, между небом и морем ведущие далеко на северо-запад – к острову Туаль. Она пыталась найти там женщину, обидевшую ее сына. А подобная обида, как бы плохо ни думали люди о материнских чувствах ведьмы, действовала на ее грозные внутренние силы, как масло на огонь. Торвард был лучшей частью ее самой, и эту лучшую часть она никому не позволит обидеть!
Видишь ли меч,
в ладони моей,
изукрашенный знаками?
Голову им
Герд отрублю,
коль согласья не даст, —
пела Хёрдис, чутко прислушиваясь к отклику из-за облаков. Там стояла высокая, прочная стена силы, заграждающая фрию Эрхину от нападения. Конечно, верховная жрица богини была небеззащитна, но не было такой стены, которую не преодолела бы жаждущая мести Хёрдис Колдунья! Ей уже не раз случалось это доказывать. И если бы на острове Туаль больше интересовались делами Морского Пути, фрия Эрхина не раз подумала бы, прежде чем бросить вызов семье этой женщины!
Руны я режу —
«турс» и еще три:
похоть, безумье
и беспокойство;
но истреблю их,
так же как резал,
когда захочу! —
отвечая ей, песню продолжил уже другой голос, густой, низкий, гулкий, как гром под землей… Хёрдис содрогнулась от ужаса, холодной стрелой пронзившего ее с ног до головы, и поспешно открыла глаза: ей почудилось, что она снова слышит голос Свальнира… Это был Один, Отец Волшбы, отвечавший ей голосом того, кто навсегда соединился в ее памяти с мрачной, суровой, беспощадной и неудержимой силой колдовства. И он подсказывал ей способ одержать победу.
Хёрдис села на пол возле священного ясеня, вынула свой маленький нож с бронзовой рукоятью в виде головы уродливого тролля и принялась за работу. Распевая про себя заклинание, она царапала на одном из корней ясеня, выступающем из земли, Руны Волшбы, или Турс-руны: Турс, Ис, Эваз. Как сила Тора бьет и губит великанов, так Хёрдис звала его буйство и мощь на битву со своим врагом. Руна Льда скует и обездвижит противника, заморозит в нем силу и радость жизни. Руна Коня отнесет ее силы по назначению. Хёрдис пела, царапала руны, потом порезала себе руку возле запястья и окропила кору кровью, напитывая их силой.
Потом она повернулась лицом к священному дереву и обратила взгляд туда, где на его коре была вырезана цепочка рун. Для гадания ей не требовалось, как другим, раскладывать на белом платке двадцать четыре бляшки из кости или ясеня, вынимать одну, три или четыре и думать, что же они означают. Ее, собственно, никто не учил так, как веками деды учат внуков, чертя угольком на плоском камне или дощечке «крепчайшие знаки»: «А вот это руна Кано, руна огня. Помогает она, когда ворожат на здоровье и на любовь, а еще ее любят скальды, она делает стихи складнее. Если выпадет при гадании прямо, значит, подарок получишь, если наоборот – потеряешь что-то. Еще она пользу приносит врачеванию…»
Хёрдис училась по-другому: без слов, без объяснений. И гадала она по-другому. Сейчас, когда она осталась наедине со священным ясенем, опоясанным цепочкой рун, стены гридницы, дом и люди для нее исчезли. В ней ожили давние годы, громадная пещера в горе, долгие ночи полнолуния в святилище Стоячие Камни, наедине с окаменевшими великанами. Глядя в цепочку рун, тайно, неприметно она сливала свою кровь с невидимой кровью вселенной, и далекие силы говорили с ней своим, нечеловеческим языком.
В мыслях ее стоял вопрос: как победить тех, кто непобедим при свете дня? Должен ли ее сын собирать войско и вести его к берегам острова Туаль, чтобы отомстить за нанесенное ему оскорбление? Хёрдис смотрела его глазами, глазами мужчины и конунга, жаждущего отплатить за пережитый двойной позор, и мыслью скользила по цепочке рун. И вот одна из них откликнулась, засветилась на темном дереве рыжеватым пламенным светом. Это руна Альгиз, притом Хёрдис видела ее перевернутой, хотя все знаки были начертаны на дереве в прямом положении. Глазам колдуньи открывалась внутренняя суть руны, а не те черты, которые когда-то провел по коре священный нож. Ответ был дан: задуманное едва ли осуществится сейчас, а потому будь гибким. Не время для сомкнутого строя щитов и копий, будь как река, что обтекает большой камень стороной и находит себе обходной путь…
Хёрдис закрыла глаза, словно отставила в сторону первый вопрос, потом открыла их снова. Теперь она думала о другом: как найти тот обходной путь? На коре засветилась руна Райд – руна Пути. Он уже совершается. Единственный путь уже найден, и ноги знают свою тропу. Не мешай тому, что происходит само собой, доверяй тому, кто не говорит вслух, не мудрствуй, не размышляй, доверься внутреннему вожаку…
К чему ведет этот путь? Хёрдис освободила свой внутренний взор, позволила ему свободно скользить вперед, вперед, к тому, чего еще нет. На коре засветилась руна Гебо, руна взаимной связи. Кто-то поможет. Какой-то человек, связанный с вами, хотя и находящийся сейчас на другом конце пути…
Наутро в гридницу явились мужчины из усадьбы Дымная Гора. Стуре-Одда всегда встречали здесь с неизменным уважением, а Аринлейва теперь приветствовали веселыми криками: днем убив одного из туалов, сбежав из плена и доскакав до Рауденланда на бергбурском быке, он теперь считался в Аскефьорде одним из первых героев, так что даже сыновья Хродмара ревновали.
– Хотели мы поговорить с тобой, конунг! – начал Стуре-Одд. Он сегодня впервые выбрался из дому после того, как был ранен, и говорил еще с некоторым трудом, поскольку силы его восстанавливались медленно. – Прости, мне трудно быть в гостях у тебя долго, поэтому я сразу скажу, что хотел. Мы понимаем, что в зимние бури нелегко снарядить войско, но мы хотели бы знать, когда ты собираешься это сделать. Если ты помнишь, моя внучка, дочь моего сына Слагви, увезена туалами. Она спасла мою жизнь, отвела их мечи от моего горла, и мне стыдно было бы сидеть сложа руки, когда моя внучка в рабстве.
– Я не хочу, чтобы моя сестра лишний день оставалась в рабынях у какого-нибудь кабана с бронзовой головой! – горячо воскликнул Аринлейв, едва лишь дед его умолк. В глубине души он во всем винил себя, и бегство из плена уже представлялось ему не подвигом, а позором, как будто он бросил сестру в беде. Теперь он готов был разорваться, лишь бы скорее спасти ее. – Это позор для нашего рода, позор для всего Аскефьорда, что ее увезли, что хоть один человек из нас попал в рабство! Нужно освободить ее! Что ты скажешь на это, конунг? Мы сделали все, чтобы защитить твою честь и твое добро, так и ты должен сделать все, чтобы защитить наши семьи и нашу честь!
Он говорил не только о себе, но и обо всех тех, кто составлял Аскефьорд. Но Торвард конунг, сам не пострадавший, был уязвлен не меньше, а даже больше Аринлейва. Он чувствовал себя виноватым в этом набеге, который навлек на Аскефьорд своим глупым сватовством – теперь он считал его просто глупым, стараясь забыть все то, что его привлекало в Эрхине. Но идти на северо-запад, в океан, где бушуют зимние бури, когда даже вдоль берегов отваживаются путешествовать немногие, да еще плыть большим войском, когда в любой день волны могут разметать корабли, рассеять их и погубить все замыслы, – это было бы безумием. Торвард конунг был достаточно умен, чтобы это сознавать, но и достаточно горяч и горд, чтобы отчаянно страдать от своего бессилия. И это в первый год, когда он только-только провозглашен конунгом и еще должен доказать, что достоин этого звания! Иной раз ему приходило в голову, что судьба обошлась с ним чересчур жестоко, но эти мысли он гнал прочь, потому что ныть и жаловаться, хотя бы и про себя, – позорный признак слабости.
– К Празднику Дис мы соберем корабли и поведем их к острову Туаль, – ответил он, стараясь держаться невозмутимо и не показывать, что внутри он бесится. – Раньше это бессмысленно.
– Сдается мне, что и потом это будет бессмысленно! – подала вдруг голос кюна Хёрдис. – Разве вы не убедились, что туалы почти непобедимы в открытом бою?
– Но это днем! А ведь можно же приплыть туда и ночью! – не слишком уверенно подал голос Слагви. – Их трудно одолеть днем, я это и сам знаю, на себе испытал. Но ведь ночью они бессильны, и это мы тоже испытали на себе!
Он бросил взгляд в сторону сыновей Хродмара, и те охотно его поддержали.
– Не так-то все здесь просто! – живо возразила кюна Хёрдис, словно поймала их на ошибке. – Если бы достаточно было просто приплыть к Туалю ночью, забрать все его сокровища и спокойненько отчалить, то уже давно бы нашлись охотники это сделать и без вас! Каждый конунг хотя бы один раз в жизни бывал на острове Туаль и видел все то, что вы видели: и серебряный котел, в котором можно сварить целого быка, и золотую яблоню, и все-все! Притом каждый конунг видел это как раз тогда, когда только вступал на престол и отчаянно хотел отличиться! Однако я не слышала, чтобы хоть кто-то прославился подобным подвигом. То есть бывало, да, не раз и не два славные герои отправлялись к берегам острова Туаль, рассчитывая напасть на него ночью! Но хоть один из них вернулся назад? Вы слышали о таком? – среди тишины, с торжествующей уверенностью вопрошала кюна. – Нет? Ты, Слагви, ты, Стуре-Одд – вы знаете столько песен и сказаний, так есть ли среди них хоть одно об удачном набеге на Туаль? Нету? Так, видно, это неспроста, это поймет и ребенок! Глупо было бы думать, что мы выдумали такое, чего никто не выдумал со времен Харабаны Старого, который… это… Эохайд Оллатир!
Кюна все-таки вспомнила мудреное прозвище древнего прародителя и с торжеством обвела глазами мужчин в гриднице, словно одержала над ними решительную победу. Да так оно и было: все молчали, и многие из тех, кто в душе поддерживал Слагви, опустили глаза. Их ехидная повелительница была права: днем остров Туаль охраняла непобедимость его воинов, а ночью… Ночью, если рассуждать здраво, его охраняло что-то другое. Что-то такое, что делало невозможным набеги на него и под покровом темноты. Но никто из ходивших на него походами не вернулся назад и не смог рассказать, что опрокинуло надежды и расчеты.
– Мы говорили об этом и вчера, хозяйка, и третьего дня тоже! – заметил Эрнольв ярл, зорко к ней приглядываясь своим единственным глазом. – Ты что-то задумала?
– Я говорила с Малым Иггдрасилем, – значительно ответила кюна под десятками настороженных, вопросительных взглядов. – И ясень открыл мне, что не войском и не кораблями будет достигнута победа в этом деле. Сейчас не время потрясать щитом. Нельзя одолеть туалов в открытом бою, но непобедимых не бывает. А значит, победить их можно не снаружи, а изнутри. И это дело уже делается. Так вышло, что дочь твоя, Слагви, оказалась на острове. А совсем не так плохо, когда у нас есть надежный друг среди недругов! Да, да, Стуре-Одд! Хоть тебе и не хватает внучки, поверь мне – для нас всех очень хорошо, что она оказалась там. Вместе с ней туалы увезли отсюда свое будущее поражение. И все, что от нас требуется сейчас: как-нибудь связаться с ней, чтобы она вовремя могла подать нам знак. Она и только она найдет, где слабина в их сомкнутом строе, и даст нам знать, куда наносить удар. И что-то мне подсказывает, что она справится с этим делом. Хоть Сэла дочь Слагви и не любила выставлять себя напоказ, ума и отваги в ней не меньше, чем в ином мужчине.
– Я не могу спорить с Малым Иггдрасилем… – хмурясь, неохотно ответил Торвард. – Но… Не слишком-то мне приятно… Если мы, мужчины, будем ждать вестей и помощи от девушки… От той, которая вправе ждать помощи от нас…
Люди молчали: Торвард конунг в этих словах выразил общее чувство. Мужчинам и воинам было стыдно думать, что они намеренно оставляют девушку в руках врага, чтобы она позаботилась об их будущей победе. Получалось, что они прячутся за ее спиной. Но возразить было нечего.
От мысли о военном походе пока приходилось отказаться, но и новый путь, который предложил устами кюны Хёрдис сам Малый Иггдрасиль, тоже требовал серьезных размышлений. Теперь требовалось как-то установить связь с увезенной Сэлой: хотя бы узнать, где она сейчас и в каком положении, а также передать ей, что от нее ждут совета и помощи. Что именно ей выпало на долю «бросить копье» против обидчиков Аскефьорда, к которым она пока находится ближе всех.
Но как? Кто-то должен поехать туда к ней. Слагви предложил снарядить корабль и отправиться на Туаль с выкупом за нее, но эту мысль не сочли особенно удачной. А вдруг туалы примут выкуп, освободят Сэлу, и тогда она уже не сможет искать их слабое место изнутри. Семейство Стуре-Одда вполне устроил бы и такой исход, но тогда месть туалам за набег снова оказалась бы безнадежной затеей.
Но тогда Торвард конунг показал, что является достойным сыном своей хитроумной матери и своего изобретательного отца.
– Я знаю, как мы подадим ей весть! – сказал он после того, как предложение Слагви о выкупе дружина сочла неподходящим. – Позовите сюда наших квиттов. Только мужчин.
Лофт управитель, в ожидании возможных распоряжений стоявший у дверей, тут же вышел в кухню. Было ясно, кого Торвард конунг имеет в виду под «нашими квиттами»: он говорил о рабах, квиттингских пленниках, захваченных в разные годы нескончаемый войны. По всему Фьялленланду пахали землю, чинили изгороди, пасли скотину, чистили хлевы и мололи зерно квитты и квиттинки, самые старые из которых были взяты в плен десятилетия назад. Но имелись и молодые, привезенные в недавние года, когда фьялли еще пытались собирать с Квиттинга дань, год от года скудевшую.
Вскоре Лофт вернулся, ведя за собой четвертых квиттов, живших в Аскегорде: двух пастухов, скотника и водовоза.
– Асгрима Курносого послали выбирать сети, есть пока только эти четверо! – доложил он. – Послать за ним кого-нибудь, или пока этих хватит?
– Пока хватит. – Торвард конунг кивнул и помолчал, пристально поглядывая на четверых рабов, словно прикидывая, годятся ли эти люди, грязновато одетые, неказистые, с натруженными руками, для того дела, которое он задумал.
Видкон Водовоз, самый старый из всех, с согнутой спиной, покашливал, поднимая к лицу рукав. Скотник Хумле, коренастый мужчина лет сорока, с нечесаной рыжеватой бородой, явно беспокоился и моргал.
– Если ты, конунг, про свинью, то я того, еще тогда говорил Торхильде – подохнет свинья, потому что в ней червяк сидит! – поспешно заговорил он, не дождавшись, пока его о чем-то спросят. – Червяк в нутре, все одно она подохла бы. Я Торхильде говорил. И Бьярни Заплатка, конюший, слышал, он там тоже был, ты хоть его спроси…
Торвард конунг усмехнулся этому несоответствию своих забот заботам раба, и многие в гриднице встретили смехом эту беспокойную речь. Хумле растерянно замолчал. Кроме сдохшей ночью свиньи, которая давно худела и не хотела есть, он за собой вины не знал, и от этой усмешки его недоумение только возрастало.
– Я позвал вас вот зачем, – произнес наконец Торвард и снова немного помолчал. Дружина слушала его с не меньшим любопытством, чем четверо рабов. – Если бы вам четверым, и Асгриму Курносому тоже, хоть он и пошел за рыбой, дали корабль и послали в поездку за море, чтобы вы отвезли весть одному человеку, а после возвращения отпустили бы вас на свободу и даже дали бы в придачу серебра – согласились бы вы на это и дали бы клятву исполнить в точности все, что вам скажут?
Квитты молчали. На лицах их отражалось изумление, и трое других вопросительно поглядывали на Видкона Водовоза, который среди них считался не только самым старым, но и самым умным.
– Тебе, конунг, понадобились люди для поездки, из которой не возвращаются? – покашливая, спросил Видкон. Ничем другим он не мог объяснить это странное поручение. – Иначе ведь у тебя и без нас есть люди… более подходящие для такого дела…
– Ты ошибаешься. – С невозмутимостью, достойной самого Торбранда Тролля, Торвард конунг покачал головой, и старым хирдманам, хорошо помнившим его отца, померещилось движение в воздухе знаменитой соломинки, которым тот словно бы отметал нестоящие возражения. – Я считаю эту поездку совершенно безопасной. Более того – я очень хочу, чтобы все вы вернулись ко мне сюда целыми и невредимыми и рассказали обо всем, что видели.
– Но почему ты хочешь услышать об этом от рабов?
– Просто мне нужны люди с быстрым квиттингским выговором и высокими квиттингскими скулами. Люди, которые с чистой душой назовут себя квиттами и ответят на любой вопрос о Квиттинге, который им зададут. Нужно будет не упоминать о Фьялленланде, чтобы никто не догадался, что корабль ваш снаряжался здесь.
Лица хирдманов и ярлов просветлели, потому что эти-то теперь поняли, что задумал конунг. Кюна Хёрдис задорно усмехнулась: замысел сына понравился ей своей неожиданностью и дерзостью; Асвальд Сутулый дернул уголком рта, намекая, что ничего из этой затеи не выйдет.
– Но… что такого могут сделать квитты, чего не могут фьялли? – Рабы, не знавшие, о чем тут шла речь, по-прежнему были в недоумении.
– Квитты могут появиться на острове Туаль, не вызвав ни вражды, ни подозрений, – пояснил Торвард конунг.
Ни в какое другое время он не стал бы так обстоятельно беседовать с рабами, но он задумал дело, для которого ему требовались свободные люди, и уже теперь должен был обращаться с ними как со свободными. Ибо эту мудрость он постиг полностью: настоящей преданности и отваги можно ждать только от свободных людей.
– Думаю, не надо вам рассказывать, что Аскефьорд пострадал от набега туалов – вы были здесь в это время и все знаете лучше меня. И вы догадываетесь, что я не намерен оставить это оскорбление, нанесенное мне, безнаказанным. Но так вышло, что силой достичь нашей мести сейчас нельзя. Мы одолеем силу туалов изнутри. От вас потребуется немного: под видом торговцев приплыть на Туаль и найти там Сэлу, дочь Слагви и внучку кузнеца Стуре-Одда из Дымной Горы. Не думаю, что это будет трудно сделать. Она – единственная пленница, молодая и красивая девушка, а значит, попала в какой-то из самых знатных и богатых домов. Вы найдете ее и передадите ей то, что вам скажут позже. Потом вы вернетесь сюда и передадите мне ее ответ. И тогда… Нет. В тот час, когда вы дадите мне клятву исполнить поручение, я объявлю вас свободными людьми.