Страница:
– Спасибо тебе, Ибрагим, – горестно улыбнулся Никита, – отправляйся покуда домой, матери и брату поклонись, от меня и от брата моего старшего князя Алексея Петровича. С отцом простись за себя, и за нас тоже. Да готовь саблю и шестопер булатный. Выговорю я для тебя разрешение у государя со мной поехать, а как приеду из Слободы, с войском или без него, поскачем на Белое озеро к монастырю. Каждая минута дорога нам. Гришка там один, зеленый совсем он. Как ему с такой силой справиться!
– Памятью отца клянусь! – Ибрагим яростно сжал в кулаке рукоятку висевшего у него на поясе кинжала. – Ни одного супостата живым не оставлю. Всех собственными руками уничтожу. До завтра, Никита. – Юсупов и князь Ухтомский снова крепко обнялись. – Как поутру на Архангельском соборе колокол зазвонит – я у тебя буду и людей своих приведу, кто решится.
Ибрагим снова подошел к своему аргамаку, нетерпеливо грызущему удила в ожидании хозяина. Ободряюще похлопал коня по крутым бокам, покрытым малиновым чепраком, сплошь усеянным серебряными бляхами. Затем вскочил в седло и, еще раз махнув Никите на прощание рукой, быстро растаял в темно-синем сумраке аллеи.
Проводив Ибрагима, Никита приказал всем дворовым разойтись, а Сомычу – приготовить все к завтрашнему выступлению. Затем он вернулся к посланцу Геласия. Монах уже пришел в себя. Вокруг него хлопотала Лукинична. Груша принесла пирогов да каши молочной с медом. Никита ободряюще похлопал монаха по плечу:
– Завтра поутру поеду просить у государя войско на подмогу, – сказал он обнадеживающе, – но если не откликнется государь на прошение мое, сам поеду, один, да Ибрагима Юсупова с его людьми с собой возьму. Народ белозерский, всех от мала до велика, поднимем…
– Правда твоя, государь, – согласно закивал головой Арсений, – да хранит тебя Господь…
– Государыня все еще у Алексея Петровича? – спросил у прислуги князь.
– Да нет, к себе поднялась, – живо откликнулась Груша, подливая в вареную лапшу в глиняной миске свежего варенца с медом. – Сказалась, что плохо почувствовала себя, просила не тревожить покуда.
– Еще одно дело свершилось, госпожа. Мурза кончился нынче в полдень. Граф Паоло де Монтерос-со призвал сеньора Юсуфа сопроводить его в прогулке по Щелям Ада. Сеньор не мог отказаться, – на губах Гарсиа мелькнула злая усмешка. – А вот трофеи еще одного нашего большого друга, покинувшего нас сегодня. – Он вытряхнул из небольшого капового сосуда оранжевые топазы с кафтана Андомы. Волшебные камни, упав на покрывало кровати, радостно заиграли всеми цветами радуги. Затем обратились в ярко-розовые, лиловые и обольстительно фиолетовые. Черный пифон, дремавший по обыкновению на хозяйской подушке, почуяв их присутствие, сполз на покрывало, обвил камни своим телом, и топазы успокоились, приняли прежний зеленовато-оранжевый цвет.
– Знают, что уже дома, – заметил Гарсиа. – Пришлось мне полазить по конькам-горбункам да чердакам в доме князя Афанасия Вяземского, пока добрался до золотой шкатулочки в его спальне, где он свою добычу спрятал. Камни эти, видать, давненько не только Андоме и Юсуф-мурзе спать не давали спокойно. Князь Вяземский от приступов зависти наверняка тоже сильно маялся. Недаром, как только Андо-му приговорили, он побежал к государю клянчить, чтоб ему за службу верную камешки-то бывшего дружка пожаловали. Иоанн жадничать не стал, пожаловал. Только недолго наслаждался Афоня своим новым богатством! Бегает как пить дать сейчас по дворцу своему, ищет сокровища пропавшие. Всех холопов отхлестал на конюшне, а – их нет как нет. Пропали. Камни эти, когда я их нашел в шкатулке княжеской, кровавые и, как огонь, горячие там лежали. Какой ни возьмешь – отравленный меч. Повезло князю Вяземскому больше, чем Голенищу: если бы я их не забрал. Они бы нового хозяина, как и Юсуфа, сами бы до смерти извели. Или как Андомского князя – прямехонько к петле подтолкнули…
– Да, повезло, – тихо отозвалась Вассиана. Она подошла к кровати, взяла один из топазов и положила его на ладонь. Камень засиял всеми своими гранями, а в глубине его закружилась таинственная золотистая туманность.
– В этих камнях Балкиды, царицы Савской, хранившихся в мечети Аль-Акса столетиями, похоронены души погибших на Востоке воинов Храма. Их не надо защищать, они сами способны постоять за себя, и каждый имеет свою судьбу, которую ничто не способно нарушить… – произнесла она. Затем положила камень на место и, обернувшись к Гарсиа, спросила: – Слыхал ли ты, что нынче вечером прибыл с Белого озера посланец к князю Алексею Петровичу?
– Слыхал, – подтвердил капитан, – но даже если бы я не знал, с какой вестью прискакал монах, я был бы уверен, что наконец произошло то, чего мы так давно ждали. Присланный Маршалом Храма на поддержку нам Командор Пустыни Жерар де Ридфор осадил монастырь. И все мертвые воины Тампля, похищенные некогда из Лазурного Замка, должны вернуться в лоно ордена. Это означает, госпожа, что время вышло. Великий Магистр принял решение, и наша миссия близится к концу. Я полагаю, Вам необходимо принять Laissage. Маршал Храма желает услышать вас немедленно.
– Ты прав, – согласилась с ним Вассиана, – тогда подготовь все.
– Извольте, госпожа.
Недолго думая, Гарсиа запер поплотнее дверь. Затем достал из запрятанной под кровать скрыни большое овальное зеркало в золотой раме с нежно-голубым стеклом и, подложив мягкую подушку, осторожно расположил его на табурете посредине комнаты. Поплотнее занавесил окна. И наконец, открыв один из ящиков комодца, привезенного с Белозерья и хранившегося обычно на галере, снял маскирующее верхнее днище его и достал лежащий в тайнике сверток. Развернув холст, в который было обернуто содержимое пакета, он аккуратно отложил его в сторону. В свертке находилось сложенное в несколько раз богатое одеяние из белоснежной материи. Вытянув руки, Гарсиа с благоговением распустил его. Это оказался роскошный длинный плащ с красным крестом посередине.
– Госпожа Командор, – капитан низко склонился перед княгиней, – прошу вас.
Дочь герцога де Борджиа подошла к нему. Гарсиа одел ей на плечи плащ. Затем княгиня взяла с постели свернувшегося в клубок пифона и уложила его на оправе зеркала, вокруг сияющего голубоватого озера света. Гарса подал ей венецианский флакон с эликсиром. Княгиня брызнула несколько капель жидкости на зеркало. Блестящая поверхность зеркала внезапно потемнела, и из самой середины его, как будто из глубины, начали пробиваться скользящие оранжевые блики. Пифон неторопливо пополз по оправе, покусывая свой хвост. Круг жизни начал свое вечное вращение. Оранжевые вспышки становились все ярче и ярче. Наконец длинные лучи цвета червонного золота медленно закружились по комнате, чередуясь с мягко-лиловыми и слегка зеленоватыми. Пифон кружился все стремительней. Кожа на его треугольной головке приподнялась, образуя сияющую корону. Поверхность зеркала приобрела ярко-фиолетовый цвет, а из середины ее, появившись сначала маленькой точкой, вырастал, все увеличиваясь и расширяясь, диковинный алый цветок. Поднявшись, он раскинул на четыре стороны пурпурные лепестки, образовав крест, и тут же исчез.
Постепенно в овале зеркала стали мелькать картины. Возникли очертания гигантских складок из гладкого отполированного ветрами и приливами камня с поблескивающими темно-красными вкраплениями. Они возносились вверх, принимая самые причудливые формы: то тонкие, то круглые, то крючковатые, то напоминающие деревья, то статуи людей, то гигантских птиц. Сплошная каменная пустыня, и ни единой травинки на ней. Уносясь в аквамариновое небо, мрачные верхушки причудливых скал казались немного розоватыми, а спускаясь остовами своими к голубоватым бухтам, плещущимся волнами у их краев, – темно-индиговыми под толщей воды.
Изображение укрупнилось. И вот уже отчетливо можно различить на самой вершине этой невиданной горы полуразрушенные башни и бастионы старинного замка. Еще ближе – и промелькнули видимые как будто с высоты птичьего полета три крепостных стены, напоминающие по форме трапецию. На внешней стене от башни к башне извивается выложенная красным камнем дорожка. Она тянется вдоль всей стены и ответвляется лестницей к обрыву, где в обрамлении черно-красных скал грохочут, изрыгая бирюзово-розоватую пену сапфировые лавы водопада.
В отдалении, почти у самой воды, виднеется фигура человека, скрытая тончайшей вуалью мерцающих брызг. Человек стоит на большом камне, орлиным крылом парящим над обрывом, и волны яростно разбиваются в клочья пены у его кожаных сапог со звездчатыми золотыми шпорами, виднеющимися из-под длинного белого плаща с вышитым на нем алым крестом, ниспадающим складками почти до земли. Вложенный в ножны меч слегка топорщит плащ, но можно видеть только спиральную алмазную окантовку на закругленном окончании ножен. Голову рыцаря украшает красная кардинальская шляпа. Положив изящную голову на вытянутые лапы, у ног воина беспечно прикорнула иссиня-черная нубийская пантера с яркими зеленовато-миндалевыми глазами, а чуть выше, почти у самых стен замка, гордо выгнув спину и зорко озирая окрестности, возлежит на черных скалах рыжий пятнистый леопард.
Едва завидев рыцаря, Гарсиа немедленно отошел в глубь комнаты и встал, низко опустив голову и не смея взглянуть на зеркало. Когда изображение приблизилось настолько, что воин оказался почти рядом, Вас-сиана, распахнув плащ, опустилась на одно колено. Обжигающий солью морской ветер дохнул ей в лицо и зашевелил ее распущенные волосы.
– Мессир, – обратилась она к рыцарю по-французски, – Вы изволили позвать меня, мессир. Командор Арагона и Наварры покорно внимает вам. – И тоже низко склонила голову.
Воин на скале повернулся. Он был молод и высок ростом. Из-под кардинальской шляпы выбивались и падали на плечи жесткие черные волосы. Лицо его, прекрасное гармонией черт античного героя, казалось почти черным от загара. А под густыми черными бровями на нем горели, как две холодных бесстрашных звезды, ярко-синие глаза, соединившие в себе цвет неба и моря вокруг.
– Сестра Джованна, – донесся до княгини его властный голос с едва заметной хрипотцой, – настало время решительного броска. Вам надлежит, Командор Арагона и Наварры, исполнить свою миссию и вернуть ордену похищенный у него Цветок Луны. Душа графини де Тулуз д'Аргонн и души наших погибших братьев должны вернуться в родное им лоно. Готовы ли вы исполнить свой долг, сестра моя? И нет ли страха и соблазнов в сердце вашем?
– Нет, – твердо ответила Джованна, не поднимая головы. – Я знаю, сколь важна цель, стоящая передо мной, и готова на любую жертву, чтобы достичь ее.
– Тогда примите Laissage, Командор! – Маршал Храма вынул из украшенных алмазами ножен сверкающий меч с рубиновой рукояткой и перевернув, коснулся им как крестом лба Джованны. – Монжуа! Да свершится воля Господа, наместника Его апостола Петра и Великого Магистра Храма. Аминь.
– Монжуа! Да свершится великая воля. Аминь, – повторила за ним Джованна. Пантера у ног Маршала воинственно выгнула спину и свирепо сверкнула глазами. Пифон, подняв голову, трижды выбросил длинный раздвоенный язык и прекратил вращения. Картина снова отдалилась и начала меркнуть. Блеснули багровыми дымящимися водами бьющие у стен башен горные родники. Фантастические скалы пронеслись, кружась, словно на карусели. Гигантские цветущие папоротники у самой воды, обрызганные морской пеной, заслонили собой весь пейзаж. Просвистел где-то рядом невидимый дельфин, ему откликнулся длинным трубным стоном альбатрос. И все исчезло. Чудесный свет погас. Зеркало потемнело. И только солоноватый привкус морской воды, отдающий запахом водорослей, еще насыщал собой низкие своды кельи, и отзвуки клятвы, казалось, еще кружились эхом под потолком: «Монжуа! Аминь…»
Вассиана поднялась с колен. Сняла плащ и передала его Гарсиа.
– Laissage получен, – задумчиво сказала она, усаживаясь на постель, – и что бы ни случилось теперь, какие бы препятствия ни встали на моем пути, я обязана исполнить приказ. Это означает, что нам необходимо как можно скорее выехать на Белое озеро, чтобы соединиться с Командором Пустыни.
– Мы можем исчезнуть ночью, когда все успокоятся, – предложил Гарсиа. Он осторожно сложил тамплиерский плащ княгини и снова поместил его в тайник, старательно прижав сверху «крышкой». Затем передал уснувшего пифона госпоже и так же тщательно спрятал зеркало.
– Они не успокоятся этой ночью, – возразила ему Вассиана, – известие с Белого озера лишит их сна. Всю ночь будут собираться, а как только рассветет, Никита поскачет к государю, войско просить. Так что придется обождать, пока он отбудет. Горячку пороть резону нам нет. Еще неизвестно, как все обернется, так ли легко достанется нам Цветок Луны, как бы нам хотелось. У меня нет сомнения, что ларец вернется в Лазурный Замок, но, зная князя Ухтомского, нетрудно предположить, что придется нам изрядно «потрудиться» на его вотчине.
– А может статься, что Командор Пустыни Же-рар де Ридфор успеет взять ларец быстрее, чем принц де Ухтом доскачет до Белого озера, – высказал предположение Гарсиа. – Принц Григорий молод, опыта военного не имеет, да и народа у него маловато…
– Жерар де Ридфор к ларцу прикоснуться не посмеет, – резко ответила Вассиана. – Не для того он послан Маршалом, чтобы ларец брать. Он только ведь именуется Командором, по старой памяти для красного словца, а на деле – такой же бесправный слуга, как и ты. Он сам обрек себя на вечную муку унижения, когда в 1187 году, будучи Великим Магистром Храма, протолкнул в Иерусалимские короли своего дружка, бездарного проходимца Ги де Лузи-ньяна, а затем совместно с ним затеял поход против Саладина к Тивериадскому озеру. Там, на горе Хит-тин – не зря, видать, зовется она горой Блаженств в Евангелие, – они попали в сарацинскую ловушку и погубили всю христианскую армию. Де Ридфор сдался в плен, а с ним – более двухсот рыцарей-тамплиеров. Великий Магистр ордена, который при избрании приносил клятву не пощадить жизни во имя Христа и братьев своих, струсил и выкупил себе пощаду, приняв закон Пророка. Тем самым он обрек на гибель своих братьев-рыцарей. Именно потому он – единственный из двадцати трех Великих Магистров, возглавлявших орден в разные годы его существования, – не имеет теперь права сидеть за столом Совета в Лазурном Замке.
Он отправлен в слуги, и самый последний оруженосец самого безвестного рыцаря братства теперь стоит выше, чем он. Так что его дело теперь – навести страх, погреметь оружием, но он послан, чтобы выполнять мои приказания. Если он прикоснется к ларцу, это оскорбит души захороненных там воинов Тампля. Взять ларец должна я, и я должна привезти его Великому Магистру.
Однако ты верно заметил, что следовало бы нам так исхитриться, чтоб, несмотря на то, что выедем мы позже Никиты, прибыть на Белое озеро ранее его и попытаться взять Цветок Луны до его приезда. Так было бы легче. Но выказывать неуместную поспешность все же ни к чему. Все надо делать с головой. Я провожу Никиту, а сама сошлюсь на то, что не могу покинуть Алексея Петровича, покуда он не поправится. Ручаюсь, что еще до обедни Никита отправиться в путь.
А как улягутся все в усадьбе на послеобеденный сон – вот тут-то и мы исчезнем вслед. А чтобы из-мудриться нам обогнать Никиту, следует тебе, Гарсиа, раздобыть травку, болотный голубец называется, и незаметно завтра перед отъездом подсунуть ее в нау-зы, но не Ухтомскому князю, а Ибрагимке Юсупову, чтоб когда конь его в беснование впадет по дороге, на нас сразу бы никто не указал. Ибрагимка в полном снаряжении явится, так что кто ему где и что подвязал – нам не ведомо.
Конь взбрыкнет – других взбаламутит, а коли в чистом поле случится подобное – пока до постоялого двора или до деревни какой доберутся – много времени уйдет.
Вот тут-то и окажемся мы впереди их. За голубцом к Лукинишне не ходи, мало ли что сболтнет где. Лучше к подруге ее московской, которая в сватовстве Андомского князя помогала, обратись. Она теперь в дом нескоро нос покажет, а заработать гривенник не откажется…
– Может, Виктора к ней послать? – спросил госпожу Гарсиа. – Как, кстати, со свенами-то нам быть нынче? Пообещали награду им, а теперь что же? Плакали их фантики драгоценные в мешках? Не знали мы, что Великий Магистр именно сейчас решение примет, ведь очень долго тянул он с ним, годами…
– Тянул – значит, были у него дела поважнее. А со свенами… Что ж, сейчас, конечно, не можешь ты отправиться за их «наградой». Но это не значит, что я откажусь от данного мною слова. Оба свена послужили мне знатно, и я их вознагражу, как обещала. Только состоится их «чествование» несколько позже и в другом месте. А пока ты вовремя напомнил мне о них. Действительно, направь к этой замоскворецкой «ку-деснице» Виктора за голубцом. Он с ней подружился, она ему доверяет, а в доме все уже привыкли, что он вечно гуляет сам по себе, вроде как по господским приказам, а что и где – никому неизвестно толком. У него же нет постоянных обязанностей, как у прочих. Он – по особым поручениям, так у них в царстве говорят. Дай ему перстенек из моих, чтобы бабулька оказалась не в накладе. А про бумажки зеленые объясни ему от меня, что награду увеличу, если послужит он мне еще одну службу нужную…
– Какую? – удивился Гарсиа.
– Научи его, – Вассиана внимательно посмотрела на капитана, – чтоб, узнав об отъезде Никиты, слезно просил он князя взять его с собой. На Белом озере Виктор себя уже показал, что с противником в рукопашную справляться умеет. Верхом ездит не очень, но как-нибудь доедет до монастыря, а там уж ему лошадь не понадобится. Никите бойцы нужны. Он согласится.
– Зачем зам это, госпожа? – все еще не понимал ее Гарсиа.
– А затем, что дорога к богатой и спокойной жизни в его далеком царстве лежит для свена через захват нами тамплиерского ларца. Почему? Потому что теперь только получив ларец я смогу появиться в Лазурном Замке перед Великим Магистром и просить его исполнить мою просьбу – возвратить верных слуг моих в те времена, откуда они прибыли. И только с разрешения Великого Магистра ты сможешь теперь отправиться в этот самый «Банк ов Нью-Йорк» за их бумажками. Мы приняли Laissage и более не принадлежим себе, покуда не исполним данный обет. Если же мы не возьмем Цветок Луны, меня постигнет Chati-ment, Кара Храма. На меня наложат епитимью, лишат командорства, а ты отправишься туда, откуда извлек тебя в свое время Великий Магистр, в Адовы Щели сребролюбцев. В тот самый пятый круг, который гениально прозрел мой соотечественник Данте Алигьери: «Мы перешли, чтоб с кручи перевала увидеть новый росщеп Злых Щелей и новые напрасные печали. И как в венецианском арсенале кипит зимой тягучая смола, чтоб мазать струги, те, что обветшали, так силой не огня, но божьих рук кипела подо мной смола густая, на скосы налипавшая вокруг…» Помнишь ты об этом, Гарсиа? – Вассиана грустно улыбнулась.
– Как мне не помнить, госпожа? – Испанец помрачнел, потупившись. – Получше, чем о чем-нибудь ином.
– Так вот, чтоб избежать всех этих вполне возможных для нас неудобств, хочу я, чтоб Виктор, оказавшись в крепости с Никитой, открыл нам тихомолком ворота монастыря и проложил путь к Успенскому собору, где хранится Цветок Луны. Решаюсь я на это оттого, что не очень-то надеюсь на устрашения Рид-фора и его воинов. Если князь Никита успеет прибыть в монастырь, да еще с царскими стрельцами, неровен час его никакой Ридфор не испугает. А я сыграю древнюю игру, известную еще от Гефсиманского сада, где Иуда поцеловал Христа, выдав его стражникам. Я сделаю ставку на хитрость и на жадность, которая, как сам ты видел, не один раз уже помогала нам, если ее умело использовать. Виктор попадет в монастырь с Никитой, с нами ему ехать нельзя. Как он потом объяснит свое появление? Покажется неправдоподобным и возбудит ненужные подозрения. А тут – все чисто. Исполнен благодарности, желает отслужить и так далее… Дружка своего тоже с собой возьмет, разумеется. А когда время настанет, ты сумеешь шепнуть ему, что надо делать. Он же хочет получить свои вожделенные бумажки и потратить их у себя на широкую ногу? Вот и получит. Но потом. В Лазурном Замке, из рук Маршала Храма.
– Вы полагаете, госпожа, – осторожно поинтересовался Гарсиа, – он согласится на подобное?
– Согласится, – уверенно ответила Вассиана, – Он уже согласился. Занял нашу сторону. Так что теперь отступать поздно. Тем более, что все его интересы – в моих руках. Кто еще его домой на четыреста лет вперед отправит? Тетка Лукинична с Грушей, что ли? Или Сомыч? Вот то-то. Только сразу ты ему все наши карты не открывай, – предупредила княгиня, – скажи пока, чтоб слушался Никиты и смирно ждал, когда ты его найдешь. А там видно будет. И поди сейчас растолкай его. А то он спит наверняка у печки. Пусть немедля к подруге своей собирается за голубцом и готовит речь убедительную, чтоб Никита его с собой на Озеро взял. Подскажи ему, если надо.
Вдруг все смолкает. Толпа расступается. По красной ковровой дорожке к Вите направляется Президент Путин. Он долго жмет руку своего коллеги. Говорит о высоком долге чекиста, о чистой совести, горячем сердце и обо всем прочем, что оба они заучили наизусть еще в юности из уст Иоганна Вайса по кинофильму «Щит и меч». В ответ Витя, прижав чемодан к сердцу, роняет скупую слезу признательности, благодарит свою советскую Родину, которой обязан всем, Феликса Эдмундовича, долгие годы служившего ему примером в трудной борьбе, и клянется продолжать свою деятельность в том же духе на благо… На этом торжественный митинг по случаю награждения героя заканчивается. И Витя предается красивой жизни, которая теперь ему доступна во всех ее соблазнах. И начинается она, конечно, там, где Витя многие годы своего безденежья мечтал побывать, не имея ни малейшего шанса когда-нибудь осуществить свои желания, – во Франции, в Ницце, на Лазурном берегу.
На первый взгляд по его представлениям картины этой жизни отдаленно напоминают приключения веселого жандарма из Сен-Тропеза в исполнении Луи де Фюнеса. Те же витиеватые дорожки, обсаженные пальмами и апельсиновыми деревьями над синим морскими заливами, где у белых пристань качаются на волнах богатые белоснежные яхты с разноцветными парусами. Те же фешенебельные курорты вдоль морской полосы, куда ни кинь глаз. Те же желтоватые пляжи, сплошь утыканные яркими зонтиками от солнца. И те же загорелые длинноногие француженки в пикантно открытых купальниках и широкополых шляпах с лентами, как будто только сошедшие со страниц модного журнала.
– Эх, Леха, Леха, Леха, мы с тобой в Париже! – От неожиданно представших его взору перспектив Витя, предавшись эмоциям, неловко повернулся на скамье и чуть не рухнул на пол. Больно стукнувшись локтем о печку, он окончательно распростился с грезами и протер глаза.
– Buenos dias! – в сгустившихся в неосвященных сенях сумерках он разглядел стоящую перед ним фигуру де Армеса. – Как спалось, Виктор?
– Да вроде ничего, нормально, – пробормотал Растопченко, еще нечетко различая, явь перед ним или продолжение сна. Но оглядевшись по сторонам, и с трудом различив в полутьме очертания печки, деревянных скамей, столов и бочек по углам, он вспомнил, где находится.
– Памятью отца клянусь! – Ибрагим яростно сжал в кулаке рукоятку висевшего у него на поясе кинжала. – Ни одного супостата живым не оставлю. Всех собственными руками уничтожу. До завтра, Никита. – Юсупов и князь Ухтомский снова крепко обнялись. – Как поутру на Архангельском соборе колокол зазвонит – я у тебя буду и людей своих приведу, кто решится.
Ибрагим снова подошел к своему аргамаку, нетерпеливо грызущему удила в ожидании хозяина. Ободряюще похлопал коня по крутым бокам, покрытым малиновым чепраком, сплошь усеянным серебряными бляхами. Затем вскочил в седло и, еще раз махнув Никите на прощание рукой, быстро растаял в темно-синем сумраке аллеи.
Проводив Ибрагима, Никита приказал всем дворовым разойтись, а Сомычу – приготовить все к завтрашнему выступлению. Затем он вернулся к посланцу Геласия. Монах уже пришел в себя. Вокруг него хлопотала Лукинична. Груша принесла пирогов да каши молочной с медом. Никита ободряюще похлопал монаха по плечу:
– Завтра поутру поеду просить у государя войско на подмогу, – сказал он обнадеживающе, – но если не откликнется государь на прошение мое, сам поеду, один, да Ибрагима Юсупова с его людьми с собой возьму. Народ белозерский, всех от мала до велика, поднимем…
– Правда твоя, государь, – согласно закивал головой Арсений, – да хранит тебя Господь…
– Государыня все еще у Алексея Петровича? – спросил у прислуги князь.
– Да нет, к себе поднялась, – живо откликнулась Груша, подливая в вареную лапшу в глиняной миске свежего варенца с медом. – Сказалась, что плохо почувствовала себя, просила не тревожить покуда.
* * *
Узнав об осаде монастыря и едва дождавшись, когда Никита вслед за Сомычем выйдет из дома, Вассиа-на поспешила в свою келью. Здесь ее встретил капитан де Армес. События всех прошедших дней, в том числе и только что минувшего, никак не сказались на испанце. Он как обычно был подтянут, аккуратен и невозмутим. Как только дверь за княгиней закрылась, Гаосиа низко поклонившись, сообщил, предупреждая е вопросы:– Еще одно дело свершилось, госпожа. Мурза кончился нынче в полдень. Граф Паоло де Монтерос-со призвал сеньора Юсуфа сопроводить его в прогулке по Щелям Ада. Сеньор не мог отказаться, – на губах Гарсиа мелькнула злая усмешка. – А вот трофеи еще одного нашего большого друга, покинувшего нас сегодня. – Он вытряхнул из небольшого капового сосуда оранжевые топазы с кафтана Андомы. Волшебные камни, упав на покрывало кровати, радостно заиграли всеми цветами радуги. Затем обратились в ярко-розовые, лиловые и обольстительно фиолетовые. Черный пифон, дремавший по обыкновению на хозяйской подушке, почуяв их присутствие, сполз на покрывало, обвил камни своим телом, и топазы успокоились, приняли прежний зеленовато-оранжевый цвет.
– Знают, что уже дома, – заметил Гарсиа. – Пришлось мне полазить по конькам-горбункам да чердакам в доме князя Афанасия Вяземского, пока добрался до золотой шкатулочки в его спальне, где он свою добычу спрятал. Камни эти, видать, давненько не только Андоме и Юсуф-мурзе спать не давали спокойно. Князь Вяземский от приступов зависти наверняка тоже сильно маялся. Недаром, как только Андо-му приговорили, он побежал к государю клянчить, чтоб ему за службу верную камешки-то бывшего дружка пожаловали. Иоанн жадничать не стал, пожаловал. Только недолго наслаждался Афоня своим новым богатством! Бегает как пить дать сейчас по дворцу своему, ищет сокровища пропавшие. Всех холопов отхлестал на конюшне, а – их нет как нет. Пропали. Камни эти, когда я их нашел в шкатулке княжеской, кровавые и, как огонь, горячие там лежали. Какой ни возьмешь – отравленный меч. Повезло князю Вяземскому больше, чем Голенищу: если бы я их не забрал. Они бы нового хозяина, как и Юсуфа, сами бы до смерти извели. Или как Андомского князя – прямехонько к петле подтолкнули…
– Да, повезло, – тихо отозвалась Вассиана. Она подошла к кровати, взяла один из топазов и положила его на ладонь. Камень засиял всеми своими гранями, а в глубине его закружилась таинственная золотистая туманность.
– В этих камнях Балкиды, царицы Савской, хранившихся в мечети Аль-Акса столетиями, похоронены души погибших на Востоке воинов Храма. Их не надо защищать, они сами способны постоять за себя, и каждый имеет свою судьбу, которую ничто не способно нарушить… – произнесла она. Затем положила камень на место и, обернувшись к Гарсиа, спросила: – Слыхал ли ты, что нынче вечером прибыл с Белого озера посланец к князю Алексею Петровичу?
– Слыхал, – подтвердил капитан, – но даже если бы я не знал, с какой вестью прискакал монах, я был бы уверен, что наконец произошло то, чего мы так давно ждали. Присланный Маршалом Храма на поддержку нам Командор Пустыни Жерар де Ридфор осадил монастырь. И все мертвые воины Тампля, похищенные некогда из Лазурного Замка, должны вернуться в лоно ордена. Это означает, госпожа, что время вышло. Великий Магистр принял решение, и наша миссия близится к концу. Я полагаю, Вам необходимо принять Laissage. Маршал Храма желает услышать вас немедленно.
– Ты прав, – согласилась с ним Вассиана, – тогда подготовь все.
– Извольте, госпожа.
Недолго думая, Гарсиа запер поплотнее дверь. Затем достал из запрятанной под кровать скрыни большое овальное зеркало в золотой раме с нежно-голубым стеклом и, подложив мягкую подушку, осторожно расположил его на табурете посредине комнаты. Поплотнее занавесил окна. И наконец, открыв один из ящиков комодца, привезенного с Белозерья и хранившегося обычно на галере, снял маскирующее верхнее днище его и достал лежащий в тайнике сверток. Развернув холст, в который было обернуто содержимое пакета, он аккуратно отложил его в сторону. В свертке находилось сложенное в несколько раз богатое одеяние из белоснежной материи. Вытянув руки, Гарсиа с благоговением распустил его. Это оказался роскошный длинный плащ с красным крестом посередине.
– Госпожа Командор, – капитан низко склонился перед княгиней, – прошу вас.
Дочь герцога де Борджиа подошла к нему. Гарсиа одел ей на плечи плащ. Затем княгиня взяла с постели свернувшегося в клубок пифона и уложила его на оправе зеркала, вокруг сияющего голубоватого озера света. Гарса подал ей венецианский флакон с эликсиром. Княгиня брызнула несколько капель жидкости на зеркало. Блестящая поверхность зеркала внезапно потемнела, и из самой середины его, как будто из глубины, начали пробиваться скользящие оранжевые блики. Пифон неторопливо пополз по оправе, покусывая свой хвост. Круг жизни начал свое вечное вращение. Оранжевые вспышки становились все ярче и ярче. Наконец длинные лучи цвета червонного золота медленно закружились по комнате, чередуясь с мягко-лиловыми и слегка зеленоватыми. Пифон кружился все стремительней. Кожа на его треугольной головке приподнялась, образуя сияющую корону. Поверхность зеркала приобрела ярко-фиолетовый цвет, а из середины ее, появившись сначала маленькой точкой, вырастал, все увеличиваясь и расширяясь, диковинный алый цветок. Поднявшись, он раскинул на четыре стороны пурпурные лепестки, образовав крест, и тут же исчез.
Постепенно в овале зеркала стали мелькать картины. Возникли очертания гигантских складок из гладкого отполированного ветрами и приливами камня с поблескивающими темно-красными вкраплениями. Они возносились вверх, принимая самые причудливые формы: то тонкие, то круглые, то крючковатые, то напоминающие деревья, то статуи людей, то гигантских птиц. Сплошная каменная пустыня, и ни единой травинки на ней. Уносясь в аквамариновое небо, мрачные верхушки причудливых скал казались немного розоватыми, а спускаясь остовами своими к голубоватым бухтам, плещущимся волнами у их краев, – темно-индиговыми под толщей воды.
Изображение укрупнилось. И вот уже отчетливо можно различить на самой вершине этой невиданной горы полуразрушенные башни и бастионы старинного замка. Еще ближе – и промелькнули видимые как будто с высоты птичьего полета три крепостных стены, напоминающие по форме трапецию. На внешней стене от башни к башне извивается выложенная красным камнем дорожка. Она тянется вдоль всей стены и ответвляется лестницей к обрыву, где в обрамлении черно-красных скал грохочут, изрыгая бирюзово-розоватую пену сапфировые лавы водопада.
В отдалении, почти у самой воды, виднеется фигура человека, скрытая тончайшей вуалью мерцающих брызг. Человек стоит на большом камне, орлиным крылом парящим над обрывом, и волны яростно разбиваются в клочья пены у его кожаных сапог со звездчатыми золотыми шпорами, виднеющимися из-под длинного белого плаща с вышитым на нем алым крестом, ниспадающим складками почти до земли. Вложенный в ножны меч слегка топорщит плащ, но можно видеть только спиральную алмазную окантовку на закругленном окончании ножен. Голову рыцаря украшает красная кардинальская шляпа. Положив изящную голову на вытянутые лапы, у ног воина беспечно прикорнула иссиня-черная нубийская пантера с яркими зеленовато-миндалевыми глазами, а чуть выше, почти у самых стен замка, гордо выгнув спину и зорко озирая окрестности, возлежит на черных скалах рыжий пятнистый леопард.
Едва завидев рыцаря, Гарсиа немедленно отошел в глубь комнаты и встал, низко опустив голову и не смея взглянуть на зеркало. Когда изображение приблизилось настолько, что воин оказался почти рядом, Вас-сиана, распахнув плащ, опустилась на одно колено. Обжигающий солью морской ветер дохнул ей в лицо и зашевелил ее распущенные волосы.
– Мессир, – обратилась она к рыцарю по-французски, – Вы изволили позвать меня, мессир. Командор Арагона и Наварры покорно внимает вам. – И тоже низко склонила голову.
Воин на скале повернулся. Он был молод и высок ростом. Из-под кардинальской шляпы выбивались и падали на плечи жесткие черные волосы. Лицо его, прекрасное гармонией черт античного героя, казалось почти черным от загара. А под густыми черными бровями на нем горели, как две холодных бесстрашных звезды, ярко-синие глаза, соединившие в себе цвет неба и моря вокруг.
– Сестра Джованна, – донесся до княгини его властный голос с едва заметной хрипотцой, – настало время решительного броска. Вам надлежит, Командор Арагона и Наварры, исполнить свою миссию и вернуть ордену похищенный у него Цветок Луны. Душа графини де Тулуз д'Аргонн и души наших погибших братьев должны вернуться в родное им лоно. Готовы ли вы исполнить свой долг, сестра моя? И нет ли страха и соблазнов в сердце вашем?
– Нет, – твердо ответила Джованна, не поднимая головы. – Я знаю, сколь важна цель, стоящая передо мной, и готова на любую жертву, чтобы достичь ее.
– Тогда примите Laissage, Командор! – Маршал Храма вынул из украшенных алмазами ножен сверкающий меч с рубиновой рукояткой и перевернув, коснулся им как крестом лба Джованны. – Монжуа! Да свершится воля Господа, наместника Его апостола Петра и Великого Магистра Храма. Аминь.
– Монжуа! Да свершится великая воля. Аминь, – повторила за ним Джованна. Пантера у ног Маршала воинственно выгнула спину и свирепо сверкнула глазами. Пифон, подняв голову, трижды выбросил длинный раздвоенный язык и прекратил вращения. Картина снова отдалилась и начала меркнуть. Блеснули багровыми дымящимися водами бьющие у стен башен горные родники. Фантастические скалы пронеслись, кружась, словно на карусели. Гигантские цветущие папоротники у самой воды, обрызганные морской пеной, заслонили собой весь пейзаж. Просвистел где-то рядом невидимый дельфин, ему откликнулся длинным трубным стоном альбатрос. И все исчезло. Чудесный свет погас. Зеркало потемнело. И только солоноватый привкус морской воды, отдающий запахом водорослей, еще насыщал собой низкие своды кельи, и отзвуки клятвы, казалось, еще кружились эхом под потолком: «Монжуа! Аминь…»
Вассиана поднялась с колен. Сняла плащ и передала его Гарсиа.
– Laissage получен, – задумчиво сказала она, усаживаясь на постель, – и что бы ни случилось теперь, какие бы препятствия ни встали на моем пути, я обязана исполнить приказ. Это означает, что нам необходимо как можно скорее выехать на Белое озеро, чтобы соединиться с Командором Пустыни.
– Мы можем исчезнуть ночью, когда все успокоятся, – предложил Гарсиа. Он осторожно сложил тамплиерский плащ княгини и снова поместил его в тайник, старательно прижав сверху «крышкой». Затем передал уснувшего пифона госпоже и так же тщательно спрятал зеркало.
– Они не успокоятся этой ночью, – возразила ему Вассиана, – известие с Белого озера лишит их сна. Всю ночь будут собираться, а как только рассветет, Никита поскачет к государю, войско просить. Так что придется обождать, пока он отбудет. Горячку пороть резону нам нет. Еще неизвестно, как все обернется, так ли легко достанется нам Цветок Луны, как бы нам хотелось. У меня нет сомнения, что ларец вернется в Лазурный Замок, но, зная князя Ухтомского, нетрудно предположить, что придется нам изрядно «потрудиться» на его вотчине.
– А может статься, что Командор Пустыни Же-рар де Ридфор успеет взять ларец быстрее, чем принц де Ухтом доскачет до Белого озера, – высказал предположение Гарсиа. – Принц Григорий молод, опыта военного не имеет, да и народа у него маловато…
– Жерар де Ридфор к ларцу прикоснуться не посмеет, – резко ответила Вассиана. – Не для того он послан Маршалом, чтобы ларец брать. Он только ведь именуется Командором, по старой памяти для красного словца, а на деле – такой же бесправный слуга, как и ты. Он сам обрек себя на вечную муку унижения, когда в 1187 году, будучи Великим Магистром Храма, протолкнул в Иерусалимские короли своего дружка, бездарного проходимца Ги де Лузи-ньяна, а затем совместно с ним затеял поход против Саладина к Тивериадскому озеру. Там, на горе Хит-тин – не зря, видать, зовется она горой Блаженств в Евангелие, – они попали в сарацинскую ловушку и погубили всю христианскую армию. Де Ридфор сдался в плен, а с ним – более двухсот рыцарей-тамплиеров. Великий Магистр ордена, который при избрании приносил клятву не пощадить жизни во имя Христа и братьев своих, струсил и выкупил себе пощаду, приняв закон Пророка. Тем самым он обрек на гибель своих братьев-рыцарей. Именно потому он – единственный из двадцати трех Великих Магистров, возглавлявших орден в разные годы его существования, – не имеет теперь права сидеть за столом Совета в Лазурном Замке.
Он отправлен в слуги, и самый последний оруженосец самого безвестного рыцаря братства теперь стоит выше, чем он. Так что его дело теперь – навести страх, погреметь оружием, но он послан, чтобы выполнять мои приказания. Если он прикоснется к ларцу, это оскорбит души захороненных там воинов Тампля. Взять ларец должна я, и я должна привезти его Великому Магистру.
Однако ты верно заметил, что следовало бы нам так исхитриться, чтоб, несмотря на то, что выедем мы позже Никиты, прибыть на Белое озеро ранее его и попытаться взять Цветок Луны до его приезда. Так было бы легче. Но выказывать неуместную поспешность все же ни к чему. Все надо делать с головой. Я провожу Никиту, а сама сошлюсь на то, что не могу покинуть Алексея Петровича, покуда он не поправится. Ручаюсь, что еще до обедни Никита отправиться в путь.
А как улягутся все в усадьбе на послеобеденный сон – вот тут-то и мы исчезнем вслед. А чтобы из-мудриться нам обогнать Никиту, следует тебе, Гарсиа, раздобыть травку, болотный голубец называется, и незаметно завтра перед отъездом подсунуть ее в нау-зы, но не Ухтомскому князю, а Ибрагимке Юсупову, чтоб когда конь его в беснование впадет по дороге, на нас сразу бы никто не указал. Ибрагимка в полном снаряжении явится, так что кто ему где и что подвязал – нам не ведомо.
Конь взбрыкнет – других взбаламутит, а коли в чистом поле случится подобное – пока до постоялого двора или до деревни какой доберутся – много времени уйдет.
Вот тут-то и окажемся мы впереди их. За голубцом к Лукинишне не ходи, мало ли что сболтнет где. Лучше к подруге ее московской, которая в сватовстве Андомского князя помогала, обратись. Она теперь в дом нескоро нос покажет, а заработать гривенник не откажется…
– Может, Виктора к ней послать? – спросил госпожу Гарсиа. – Как, кстати, со свенами-то нам быть нынче? Пообещали награду им, а теперь что же? Плакали их фантики драгоценные в мешках? Не знали мы, что Великий Магистр именно сейчас решение примет, ведь очень долго тянул он с ним, годами…
– Тянул – значит, были у него дела поважнее. А со свенами… Что ж, сейчас, конечно, не можешь ты отправиться за их «наградой». Но это не значит, что я откажусь от данного мною слова. Оба свена послужили мне знатно, и я их вознагражу, как обещала. Только состоится их «чествование» несколько позже и в другом месте. А пока ты вовремя напомнил мне о них. Действительно, направь к этой замоскворецкой «ку-деснице» Виктора за голубцом. Он с ней подружился, она ему доверяет, а в доме все уже привыкли, что он вечно гуляет сам по себе, вроде как по господским приказам, а что и где – никому неизвестно толком. У него же нет постоянных обязанностей, как у прочих. Он – по особым поручениям, так у них в царстве говорят. Дай ему перстенек из моих, чтобы бабулька оказалась не в накладе. А про бумажки зеленые объясни ему от меня, что награду увеличу, если послужит он мне еще одну службу нужную…
– Какую? – удивился Гарсиа.
– Научи его, – Вассиана внимательно посмотрела на капитана, – чтоб, узнав об отъезде Никиты, слезно просил он князя взять его с собой. На Белом озере Виктор себя уже показал, что с противником в рукопашную справляться умеет. Верхом ездит не очень, но как-нибудь доедет до монастыря, а там уж ему лошадь не понадобится. Никите бойцы нужны. Он согласится.
– Зачем зам это, госпожа? – все еще не понимал ее Гарсиа.
– А затем, что дорога к богатой и спокойной жизни в его далеком царстве лежит для свена через захват нами тамплиерского ларца. Почему? Потому что теперь только получив ларец я смогу появиться в Лазурном Замке перед Великим Магистром и просить его исполнить мою просьбу – возвратить верных слуг моих в те времена, откуда они прибыли. И только с разрешения Великого Магистра ты сможешь теперь отправиться в этот самый «Банк ов Нью-Йорк» за их бумажками. Мы приняли Laissage и более не принадлежим себе, покуда не исполним данный обет. Если же мы не возьмем Цветок Луны, меня постигнет Chati-ment, Кара Храма. На меня наложат епитимью, лишат командорства, а ты отправишься туда, откуда извлек тебя в свое время Великий Магистр, в Адовы Щели сребролюбцев. В тот самый пятый круг, который гениально прозрел мой соотечественник Данте Алигьери: «Мы перешли, чтоб с кручи перевала увидеть новый росщеп Злых Щелей и новые напрасные печали. И как в венецианском арсенале кипит зимой тягучая смола, чтоб мазать струги, те, что обветшали, так силой не огня, но божьих рук кипела подо мной смола густая, на скосы налипавшая вокруг…» Помнишь ты об этом, Гарсиа? – Вассиана грустно улыбнулась.
– Как мне не помнить, госпожа? – Испанец помрачнел, потупившись. – Получше, чем о чем-нибудь ином.
– Так вот, чтоб избежать всех этих вполне возможных для нас неудобств, хочу я, чтоб Виктор, оказавшись в крепости с Никитой, открыл нам тихомолком ворота монастыря и проложил путь к Успенскому собору, где хранится Цветок Луны. Решаюсь я на это оттого, что не очень-то надеюсь на устрашения Рид-фора и его воинов. Если князь Никита успеет прибыть в монастырь, да еще с царскими стрельцами, неровен час его никакой Ридфор не испугает. А я сыграю древнюю игру, известную еще от Гефсиманского сада, где Иуда поцеловал Христа, выдав его стражникам. Я сделаю ставку на хитрость и на жадность, которая, как сам ты видел, не один раз уже помогала нам, если ее умело использовать. Виктор попадет в монастырь с Никитой, с нами ему ехать нельзя. Как он потом объяснит свое появление? Покажется неправдоподобным и возбудит ненужные подозрения. А тут – все чисто. Исполнен благодарности, желает отслужить и так далее… Дружка своего тоже с собой возьмет, разумеется. А когда время настанет, ты сумеешь шепнуть ему, что надо делать. Он же хочет получить свои вожделенные бумажки и потратить их у себя на широкую ногу? Вот и получит. Но потом. В Лазурном Замке, из рук Маршала Храма.
– Вы полагаете, госпожа, – осторожно поинтересовался Гарсиа, – он согласится на подобное?
– Согласится, – уверенно ответила Вассиана, – Он уже согласился. Занял нашу сторону. Так что теперь отступать поздно. Тем более, что все его интересы – в моих руках. Кто еще его домой на четыреста лет вперед отправит? Тетка Лукинична с Грушей, что ли? Или Сомыч? Вот то-то. Только сразу ты ему все наши карты не открывай, – предупредила княгиня, – скажи пока, чтоб слушался Никиты и смирно ждал, когда ты его найдешь. А там видно будет. И поди сейчас растолкай его. А то он спит наверняка у печки. Пусть немедля к подруге своей собирается за голубцом и готовит речь убедительную, чтоб Никита его с собой на Озеро взял. Подскажи ему, если надо.
* * *
Проспав несколько часов без снов, Витя проснулся, но глаза открывать ему не хотелось. Мысленно он прокручивал в памяти события только что минувшего дня, и воображение уже рисовало ему сладостную картину, как капитан де Армес приплывает на своей галере из заоблачной дали – представить себе перемещения по времени более подробно у Вити все-таки не хватало фантазии, поэтому он ограничился «сероватыми волнами неизведанного», подсказанными, кстати, каким-то виденным уже давно кинофильмом, – сходит по трапу на берег, может быть даже Белого озера, и на глазах у очумевшей публики, среди которой, конечно же, стоят Груша, Стешка, Аукинична и Сомыч, вручает Вите большой кожаный чемодан, напоминающий чем-то кейсы Джеймса Бонда из американского боевика. А Витя? Ну, Витя, как учили, от награды всячески отказывается. «Скромность украшает работника лучше высоких наград,» – подобное, бывало, Витя нередко слыхал в своей конторе. Однако руководство в лице княгини Вассианы и капитана де Армеса проявляет настойчивость. Они уговаривают Растопченко, прямо бегают за ним по полянке. И наконец, смущенно покраснев, Витя принимает дар под жаркие аплодисменты публики. Де Армес просит его раскрыть чемодан. Витя расстегивает железные пряжки – а там… Столпившийся вокруг люд ахает от восторга. Ровненькими пачечками «плечом к плечу» сложены еще пахнущие американской типографией новенькие зелененькие бумажки. Они лежат, лежат, лежат… Лежат! Целый миллион долларов! Без шуток. В публике – бурные овации. Десятки корреспондентов – откуда они взялись на Белом озере, в шестнадцатом веке, – неважно! Какой триумф без прессы? Так вот, десятки корреспондентов бросаются к Вите, стремясь обогнать друг друга, чтобы взять у него интервью. Кто-то падает, споткнувшись о кочку. Вокруг Растопченко – вспышки фотоаппаратов, суета, толкотня. Все спрашивают, как ему удалось достичь столь невиданных успехов. Смазливые девушки в мини-юбках недвусмысленно намекают о встрече наедине.Вдруг все смолкает. Толпа расступается. По красной ковровой дорожке к Вите направляется Президент Путин. Он долго жмет руку своего коллеги. Говорит о высоком долге чекиста, о чистой совести, горячем сердце и обо всем прочем, что оба они заучили наизусть еще в юности из уст Иоганна Вайса по кинофильму «Щит и меч». В ответ Витя, прижав чемодан к сердцу, роняет скупую слезу признательности, благодарит свою советскую Родину, которой обязан всем, Феликса Эдмундовича, долгие годы служившего ему примером в трудной борьбе, и клянется продолжать свою деятельность в том же духе на благо… На этом торжественный митинг по случаю награждения героя заканчивается. И Витя предается красивой жизни, которая теперь ему доступна во всех ее соблазнах. И начинается она, конечно, там, где Витя многие годы своего безденежья мечтал побывать, не имея ни малейшего шанса когда-нибудь осуществить свои желания, – во Франции, в Ницце, на Лазурном берегу.
На первый взгляд по его представлениям картины этой жизни отдаленно напоминают приключения веселого жандарма из Сен-Тропеза в исполнении Луи де Фюнеса. Те же витиеватые дорожки, обсаженные пальмами и апельсиновыми деревьями над синим морскими заливами, где у белых пристань качаются на волнах богатые белоснежные яхты с разноцветными парусами. Те же фешенебельные курорты вдоль морской полосы, куда ни кинь глаз. Те же желтоватые пляжи, сплошь утыканные яркими зонтиками от солнца. И те же загорелые длинноногие француженки в пикантно открытых купальниках и широкополых шляпах с лентами, как будто только сошедшие со страниц модного журнала.
– Эх, Леха, Леха, Леха, мы с тобой в Париже! – От неожиданно представших его взору перспектив Витя, предавшись эмоциям, неловко повернулся на скамье и чуть не рухнул на пол. Больно стукнувшись локтем о печку, он окончательно распростился с грезами и протер глаза.
– Buenos dias! – в сгустившихся в неосвященных сенях сумерках он разглядел стоящую перед ним фигуру де Армеса. – Как спалось, Виктор?
– Да вроде ничего, нормально, – пробормотал Растопченко, еще нечетко различая, явь перед ним или продолжение сна. Но оглядевшись по сторонам, и с трудом различив в полутьме очертания печки, деревянных скамей, столов и бочек по углам, он вспомнил, где находится.