Дымовская Алла. Мирянин

   –?Леша, ты о чем? – спросила она (и впрямь, речь моя была темна и в стороне от смысла).
   –?Прости, сорвалось. Это я от беспомощности, – пришлось сознаться мне, но тут же остаточный мой гнев взял свое: – Какого черта!!! Ты и Юрасик!! И это ожерелье дурацкое! Ты же не продажная девка. И вдруг такое... – Здесь голос мой совсем упал, и я испугался ее ответа.
   –?При чем здесь девка, тем более продажная? Не стану даже спрашивать, оттуда ты узнал. Наплевать. Ты что, бесишься из-за того, что я беру подарки от Талдыкина? – как ни в чем не бывало спросила Наташа.
   Меня захлестнуло настолько через край, что я от боли и возмущения, вызванного ее спокойным и от этого особенно бесстыдным признанием, растерял все слова до единого. И опять между нами глумливой аурой повисло молчание
   –?У тебя есть муж, – нашелся я наконец, что сказать. И тут же сообразил, что произнес совершеннейшую ахинею.
   –?А если бы это ты, Леша, дарил мне «дурацкое ожерелье», тебя бы сильно волновал мой Ливадин? – и (вы не можете даже представить себе!) она усмехнулась. – Вот и выходит: плевать тебе, Лешенька, продажная я или бесценная, а главное. – Не ты покупаешь!
   –?Наташа, одумайся, что ты говоришь! – Вот тут меня прорвало. Из-за того, что меня поставили на одну доску с Юрасей, равно как и оскорбили в самом святом и тайном чувстве. И чувство мое тут же перестало быть тайным, когда вынужденно вдруг стало спасать мою честь: – Я всю мою жизнь! Я не смел! Даже думать! И ради тебя и ради Антона! И ты одна виновата, что я думать начал, вопреки себе! Когда увидел тебя с Юрасиком! Теперь ты все равно что плюнула мне в лицо, а я мечтал всегда, что я скажу, а ты поймешь!
   Она посмотрела на меня тем взглядом, что однажды я уже ощущал на себе. Это опять был непонятный мне страх и опять соотнесенный со мной лично. И все, что ни говорила и что бы ни делала сейчас Наташа, она как бы изживала и пересиливала эту загадочную боязнь.
   –?Я понимаю, Лешенька, ты только не волнуйся так. Ты и сам живешь неизвестно в каких небесах, и другим жить не даешь на земле. Тебе-то какая разница, Талдыкин или мой Антон? Ты, как большой ребенок, гладишь соседскую собаку, а свою завести не решаешься. Так не все ли равно, кто у собаки хозяин? Или ты желаешь устроить мое счастье за чужой счет? Не выйдет, и не надейся. Потому что по твоим правилам счастье невозможно.
   –?Ты хочешь сказать, что я все проморгал и все упустил. Я, конечно, имею в виду, что «все» – это ты, Наташа. Так я знаю. Тоже мне, обратная сторона Луны! – И здесь мне неожиданно пришла в голову мысль, что мне пытаются сказать больше, чем я рассчитывал, и я почти сошел с ума от радости: – Ты думаешь, я еще могу все исправить? Что для меня есть надежда?
   –?И мой муж, а твой друг, сейчас тебя не волнует? Ты страшный человек, Лешенька! Я это всегда знала, да, – очень тихо сказала мне Наташа.
   –?Глупости! Я вовсе не страшный. – От ее обвинения, совсем для меня неожиданного, стало вдруг нехорошо. – И Тошка очень даже меня волнует. Я не собираюсь подкупать или соблазнять тебя, как вор, за его спиной. Я имел в виду свободное соперничество, и ты это знаешь.
   –?Ого-го, как знаю. Ты не Юрасик, ты руки пачкать не станешь. Твои методы, они еще кошмарней выйдут. Как в средневековой пытошной ради креста.
   –?Хорошо, – от греха подальше согласился я. Перепалка наша вдруг зашла не в ту сторону, и меня ни с того ни с сего Наташа объявила чуть ли не инквизитором. – Я Гудвин, великий и ужасный. Приятный комплимент, оттого что я не ничтожество в твоих глазах. Но скажи мне, если даже плюнуть на общеупотребительную мораль, кой черт тебя дернул связаться с Юрасиком?
   –?Ты извини, Лешенька, я не хотела тебя оскорблять, – попыталась со мной замириться Наташа, видно, поняла, что перегнула палку. – Ты весь больше меня там, куда люди не осмеливаются обычно ступать. Я это имела в виду. А Талдыкин – просто дурень, и я просто пользуюсь. Почему нет?
   На меня словно упал целый сноп радужного света и будто прирастил мне шесть крыл серафима, так прекрасно было, что она поняла. Неужели поняла? Все мои усилия освободиться, все попытки стать единым со своей волей, почти люциферовы попытки, ничего не имеющие общего с тем, что люди называют святостью.
   –?Что значит – просто пользуешься? – спросил я, потому что о главном говорить не было сил. Если поняла, то слова не нужны, а если нет, то они бесполезны.
   –?То и значит. Раз уж Юрасику хочется дарить, пусть совершит в своей жизни хоть один значительный поступок.
   –?Ты ничего ему не обещала? Но все равно, даже если так. Если ты согласилась принять его подарок, значит, и на все остальное тоже согласилась, – заупрямился я.
   –?Именно, что принять подарок, а не плату за все «остальное». А подарки – дело добровольное. И, стало быть, бескорыстное.
   –?И Талдыкин с тобой согласен? Он, ручаюсь, уж точно не бессребреник. А? – лукаво подзадорил я Наташу. Но и успокоился. С нее станется. Взять игрушку в полмиллиона и отправить дарителя в сад.
   –?Это его проблема. Я же говорю, Юрасик – просто дурень и тешит себя.
   –?А ты не боишься, что возникнет скандал? – Я представил на секундочку, что может случиться, если благая весть дойдет до Тошки.
   –?А что может случиться? – в тон моим мыслям спросила Наташа. И сама же ответила: – Накостыляет ему Ливадин по первое число. Но это вряд ли произойдет, Юрасик все же не настолько глуп, чтобы жаловаться. Скорее всего, прибежит еще раз, но с другим подарком.
   –?И после всего этого – я же страшный человек! – Мне совсем стало весело. – Но ты права в одном. Зарвавшегося дурака нужно учить. И не переживай, я ничего не скажу Тошке.
   –?За это я переживаю меньше всего, Лешенька. Кто меня действительно беспокоит, так это скорее ты. Знаешь, иногда мне кажется, что с тобой я блуждаю наяву в лабиринтах, в которых ты властелин, и им нет конца и нельзя выбраться без волшебного слова. И никак не добраться до Замка и не добиться, чтобы к тебе вышел его хозяин (опять этот Кафка, будь он проклят, гениальный австрийский графоман, внушающий ей опасные мысли!).
   –?Обо мне не беспокойся. А лучше скажи, должен ли я верить в свои надежды? – Для меня этот вопрос был главным, после всего, что я услышал.
   –?Не сходи с ума, Алексей Львович! – Она опять посмотрела в сторону. А потом взяла меня под руку. – Пойдем-ка обратно. А то Ливадин рискует остаться без ужина.
   И я пошел, и крылья, как возникли вдруг из ничего, так и остались за моей спиной. Потому что Наташа не сказала «нет».

Глава 2
Назови черта – запахнет серой

   Ни на какой такой ужин Юрасик не пришел. За стол нас село четверо, и можно сказать даже, что уныние овладело нами. Невелика была птица наш Талдыкин в смысле приятной компании. Но вот ведь, не доставало нам его глуповатых, босяцких шуточек, дурных манер, вечного пьянства и грубоватых выходок с официантами. В общем, не хватало всего того базарного шума, который порождал вокруг себя Юрася, где бы ни появлялся. И странно, казалось бы, за ужином сидели как бы все свои. Давно знакомые, близкие люди, даже и Олеся. У нее тоже была средь нас собственная роль, право на давнее амплуа отрицательного персонажа, который все молча осуждают и порицают, но без которого пьеса просто не пойдет. В каждой компании старых друзей есть подобный ей козел отпущения, но все равно – это свой козел, так сказать, родной, и именно он придает законченную замкнутость тесному, приятельскому мирку. Как собственный юродивый богатому монастырю.
   У Талдыкина тоже сложилась в последнее время его, и только его, личная роль. Роль человека немного постороннего, при котором все же стыдно выставлять чувства напоказ и необходимо держаться на уровне. А теперь, без Юрасика, особенно страшно меж нас четверых, чересчур «своих», сказывалось отсутствие Никиты. И пустоту эту можно было почтить только глубоким молчанием. Так часто случается и на похоронах, когда близкие родственники приходят с кладбища, и закончились поминки, и в доме нет никого чужих, и опускаются руки, потому что только теперь, после всех хлопот, становится ясно – одного не хватает и навсегда.
   В этот вечер и вышли у нас такие вот семейные посиделки над покойником. Мы не говорили о полицейских делах, забыт оказался и Юрасик с его странным затворничеством. Обсуждали только какие-то почти унесенные из памяти происшествия из другого, прежнего времени, словно листали альбом с фотографиями, старинный и пыльный, лишь бы чем себя занять. Ливадин все время поминал Никиту, какие-то деловые казусы из его карьеры, что протекали на Тошкиных глазах, и я слушал внимательно, хотя никогда не интересовался этой стороной жизни моего Ники.
   И разошлись мы на удивление рано, хотя как раз по вечерам старались держаться вместе, чтобы не тяготила нас темнота. Олеся сказала только, что постучит еще раз к Юрасику, а Тошка ответил: нет, не надо, захочет, выйдет сам, – но она стояла на своем, вдруг несчастный случай. И Ливадин не выдержал, психанул. И черт бы с ним, с этим Талдыкиным! Хоть бы и несчастный случай, всем будет проще и легче.
   –?Да что ты, Тоша? Хватит нам уж смертей, – заметил я Ливадину.
   А он только огрызнулся сквозь зубы, пусть, мол, все делают, что хотят, и если угодно, ради бога, расцелуются с этим Юрасиком, а с него довольно, он не мальчик.
   Я ушел к себе на первый этаж. Такая стояла в моем номере тишина и прохлада, и еще мягкая темнота, как в монашеской келье, что не стал я нарушать это очарование едва ли не средневековой тайны, разделся и лег в кровать, так ни разу и не включив свет. Я уснул.
   Меня разбудил стук (вы не поверите!) в балконную дверь. Не стук даже, а отвратительный скрежет металла по стеклу, как визг бормашины и несмазанной амбарной двери вместе взятые. Сон с меня словно рукой сняло, еще бы – при таких-то бесчеловечных для психики звуках! Как был в трусах, я доковылял на нетвердых ногах к двери и только увидел в неверном отраженном свете убывающей на закат луны плотный размазанный силуэт. Бред, конечно, но мне померещилось, что призрак Никиты вдруг ожил и явился по мою душу, требуя свое. И чтобы отогнать его безвозвратно, я наскоро перекрестился, зажмурил глаза, а после отпер замок, даже не спросив, кто, собственно, ломится ко мне посреди ночи. Хотя время, кажется, было не очень позднее, немногим больше полуночи.
   –?Это я, – ответил мне на незаданный вопрос хриплый, сдавленный голос, опознать который я вот так сразу не смог.
   –?Ладно, заходи. – Я приоткрыл призраку дверь. Что ж, поиграем в таинственность.
   Когда гость уже оказался в комнате, я только тогда сообразил – передо мной Юрасик собственной персоной. Наверное, созрел для откровений. Я ничего не имел против помощи ближнему своему, даже такому отсталому парню, как Талдыкин, только время не показалось мне подходящим. А ему, Юрасику, видимо, наоборот. Почему-то именно ночная половина суток заставляет человека плевать на удобства других и часами выливать на них свои душевные помои. Но прогнать Талдыкина у меня, честно говоря, не хватило сил. Да и любопытство сыграло здесь не последнюю роль.
   –?Погоди, включу свет, – сказал я Юрасику, машинально шаря по стене в поисках регулятора освещения.
   Меня тут же ухватила за плечо цепкая ручища, и в ухе зашипел просительно голос:
   –?Не надо, а то увидят, – и в голосе этом без затей прозвучал натуральный испуг.
   –?Не надо так не надо, – миролюбиво согласился я. – Только что же нам в темноте сидеть? Хочешь, я задерну плотные шторы и дверь приоткрою в ванную комнату. Пусть оттуда свет идет.
   При слове «ванная комната» рука Талдыкина вцепилась в меня, как кузнечные клещи, а сам он чуть ли не захлебнулся страхом:
   –?Зачем ванная? Не надо никаких ванн. Ой-ой!
   Это было странно совсем. Но я не стал пытать человека в расстроенных чувствах. А только усадил Юрасика на свою кровать, сам же сел рядом на стуле.
   –?Может, выпить хочешь, Юрий Петрович? – на всякий случай предложил я. – Но учти, ничего особенного у меня нет. Из мини-бара – мини-бутылочки.
   –?Я сейчас не пью, – ответил Талдыкин. И надо ли объяснять, какой неожиданностью явился для меня подобный его ответ.
   –?Не пьешь – и хорошо. Молодец. А я выпью, пожалуй. – Раз уж меня подняли с кровати на неизвестно сколько времени, чего же сидеть просто так. Тем более по опыту я знал: чужие излияния куда легче воспринимать в компании с бутылкой. И я взял пива в жестяной банке.
   Юрасик сидел молча в полной темноте, будто прислушивался, как я открываю холодильник, потом откупориваю банку, как делаю глоток и еще один. И когда мне все уже надоело до зеленых чертей, и я решил: сейчас же решительно отправлю Талдыкина спать, – он заговорил, без предисловий и не очень понятно о чем:
   –?Мне, Алексей Львович, знаешь ли, позвонили. Вот сегодня днем, – и замолчал опять.
   –?Позвонили, это хорошо. А по поводу? – Я зевнул и еще хлебнул из банки.
   –?Как же? Помнишь, ты просил? Узнать, зачем мне привесили хвост, – ответил Юрасик с некоторой обидой, словно он маленький ребенок.
   А я вправду позабыл. Из-за Наташи, из-за этого проклятого ожерелья, из-за давешней выходки самого Талдыкина. Но зато многое мне в единый момент стало вдруг ясно. Солнце, как говорится, вышло из затмения. Очевидно, сведения, полученные Юрасиком из его крутых источников, в сравненье с коими отдыхал Бухарин, и привели его в совершеннейшее расстройство.
   –?Так ты не тяни, выкладывай, раз пришел, – заговорил я строго. В подобных ситуациях иначе нельзя, если не хочешь затянуть игры до бесконечности.
   –?Помнишь, Лексей Львович, как звали бедную девочку? – ни к селу ни к городу выпалил Талдыкин и закашлялся, так ему сдавило горло.
   –?Какую еще бедную девочку? – спросонья я тупо соображал. Вдобавок и пиво, конечно.
   –?Какую? Да Вику же! – занервничал Юрасик. Я это понял по тому, как заходила под ним ходуном отчаянно моя кровать.
   –?Как звали? Полностью: Виктория Юрьевна Чумаченко, – сказал я довольно равнодушно, хотя и напрягся изнутри. Сейчас как выяснится, что ее наследственная фамилия Чикатило или еще какая убийственная подробность!
   –?Вот именно. Юрьевна! Фамилию-то я, козел старый, и позабыл давно, – прошептал скорбно Талдыкин. А мне внезапно померещилось, что наш доморощенный бонвиван и «мэн крутой» Юрасик вот-вот заплачет.
   –?Ну и что? – не понял я. Нарочно спокойно так спросил, чтобы не вышло неудобно.
   –?Юрьевна! То-то и оно! Понимаешь, Лексей Львович? Она – моя дочь!
   Я ждал убийственной подробности? Я ее получил, причем сполна.
   –?Как – дочь?! Откуда – дочь?! – Вот и все мои слова, какие смог найти.
   И Талдыкин рассказал мне банальнейшую и на редкость грязную историю, которую у меня не хватит духа изложить его словесным способом, так что я попробую своим.
   Много, то есть почти двадцать, лет тому назад Юрася Талдыкин играл в любовь сразу с двумя подругами. У себя то ли в Комсомольске-на-Амуре, то ли в Караганде, не важно. Девушек звали Светка и Танька. Одна натуральная блондинка, другая крашенная пергидролем шатенка. Поиграли, поиграли – и в ревность с выдиранием волос, и в печки-лавочки, и много во что еще – а потом Юрася ушел служить на флот. Ничего подругам не обещая, даже писать. Что, впрочем, неудивительно: ему, безграмотному балбесу, рукописные тексты давались с трудом. А когда вернулся матрос второй статьи Талдыкин в свой то ли Каменодрищенск, то ли в Караганду, из двух подружек осталась только одна. Светка. А куда канула, будто в воду, Танька, было неизвестно, да он и не выяснял. Ходили слухи о скандальной ссоре с родителями, о расправе над Танькой отца, и вроде даже выгнали ее из дому за грехи. Но случилось это происшествие давно, еще в первый флотский год Юраси, и потому рассказ о Таньке потускнел со временем, и ничего кроме вялого любопытства у Юрасика не вызвал. А Светка, встретившая его с флотской службы, терпеливая и упорная бабенка, так и осталась подле Талдыкина. Теперь уже с четырьмя его детьми, и не Светка вовсе, а Светлана Ларионовна. Конечно, много ей досталось, в смысле выкрутасов Юрасика, но и Талдыкин честно компенсировал гражданской жене ее неопределенный статус и собственные загулы по бесконечным любовницам. Так что, по выражению Талдыкина, был он кругом молодец и ни в чем не виноватый перед своей Светланой Ларионовной. Но вся загвоздка как раз и была в том, что сама Светлана Ларионовна так не считала. И видно, давно уж собиралась поквитаться с блудным отцом семейства. А способы и возможности имелись к ее услугам отнюдь не провинциальные, а наилучшие столичные, и денег на их осуществление хватало.
   Как понял сам Талдыкин из слов своих компетентных доносчиков, Светлана Ларионовна знала, где искать и кого. И как только созрел сей план в женской головке?! Ведь тоже мать! Юрасик разве лишь диву давался. В общем, спустя сколько-то времени, нашла она пропавшую некогда Таньку, точнее, ее остывший след. Как и все беженки из дому, другого лучшего варианта девушка не придумала, чем податься лимитчицей в Москву. Завод «Серп и Молот» принял Таньку в свои объятия. Сначала уборщицей в заводоуправлении, потом подавальщицей в столовой. С маленьким ребенком куда еще деваться. Через десять лет мытарств по общежитиям всеми неправдами получила Танька и комнату в рабочей коммуналке, а еще через пять померла от астмы. Комната осталась за дочкой, Викой. Девицей без определенной профессии, но симпатичной. И тут все сложилось для Светланы Ларионовны весьма даже удачно. Дочка эта уже второй год как подрабатывала в сыскном агентстве «Элит-конфиденс» на предосудительных ролях, когда требовалось соблазнить или уличить клиента. Тогда Светлана Ларионовна, не очень долго раздумывая, и решилась на исключительный способ мести. Явилась в агентство и наняла девушку для задания. Видно, ей лучше других было известно, от кого случился ребенок у ее бывшей, а ныне покойной подруги.
   –?Ты мне скажи, Лексей Львович, как... блин, такое может быть? Я же Светке и то и се, ничего не жалел. Хочешь, шубу, а хочешь две. «Мерседес» новый купил, лишь бы радовалась. За четверых-то деток я благодарен, не думай!
   –?Я и не думаю. А вот тебе не мешало бы. Как ты полагаешь, Юрий Петрович, любит она тебя? Или, скажем так, раньше любила? – задал я Юрасику простой вопрос. А что еще я мог разъяснить несчастному человеку? Сам был в шоке от услышанного.
   –?Любила? Спрашиваешь! – Талдыкин впервые ответил не хвастливо, а с сиротской горечью. – Это теперь у меня бабла навалом, а случалось, и жрать было нечего. Так все равно, тянула, как могла, лишь бы со мной.
   –?Вот тебе и ответ, Петрович. – Я впервые панибратски назвал Юрасика по отчеству. Мы все еще сидели с ним в полной темноте, как заговорщики в ночь переворота. – Она любила, а ты ей – деньги и машины. Ты в душу ей плюнул, пойми, глупый человек. Она терпела, а ты изгалялся. А когда терпение кончилось, твоя Светлана Ларионовна и поняла, что игра без правил. Раз можно тебе, значит и ей тоже. Это месть, причем страшная. Думаешь, зачем она эту Вику бедную наняла? Чтоб потом фотографии с доказательствами тебе в лицо сунуть и затем на это лицо посмотреть. Пусть бы ты и прибил ее после, все равно, дело для нее того стоило.
   –?Это верно ты говоришь, Лексей Львович. Она и с Танькой, как кошка с собакой, бывало, сцеплялась, хоть и дружили они. И все из-за меня. Только как же можно, ведь это же мой ребенок?!
   –?А так. Кого ты больше всего на свете любишь, а, Юрий Петрович? Так, чтоб больше выпивки и блондинок? Детишек своих ты любишь. А Светлана твоя Ларионовна только нянька при них и ничего сверх того. Усекаешь?
   –?Усекаю. Это она, чтоб больнее было. Чтоб по самому дорогому. Я понимаю. Вот же бабы... гадюки эдакие... – И Юрасик тихо заматерился. Потом вдруг прервался на полуслове, и мат его перешел в плач: – А ведь девочка моя, она мертвая теперь. Убивать за что же было? Доченька единственная!
   Мне вдруг сделалось до жути дико и страшно. Я ничего не мог сказать, да и произнести боялся хоть слово. Талдыкин еще не понимал весь ужас своего положения. А было оно хуже, чем у мифического фиванского страдальца Эдипа. Сейчас его мучило сознание предательства бабского и еще гибели той, кого он даже не успел при жизни обрести как дочь. Он горевал по смерти своего ребенка, как любой нормальный отец, а Талдыкин был еще и отцом очень любящим, этого у него не отнять. Такой феномен. И в жене своей, пусть и невенчанной, видел лишь убивицу дитяти, злобную и мстительную мачеху, и это сейчас исключительно занимало его мысли. Скорее всего, именно по причине того, что Вика была мертва и, может, даже убита, Талдыкин не мог сосредоточиться ни на чем ином. Он вспоминал, какая она красивая и какая взрослая, словно Вика не лежала в гробу, а могла вот-вот войти к нему, и какая-то неуместная гордость слышалась в его жалобах. Если бы обстоятельства дела ограничивались только смертью его предполагаемой дочери, горе Талдыкина выглядело бы красивым и благообразным. Но я помнил еще и то, что сам Юрий Петрович, похоже, на время позабыл. И это-то придавало его слезам страшный, порочный оттенок, когда хочется вырвать себе глаза и больше уже не сметь смотреть на белый свет. Он совершенно упустил из виду, что его дочь была его же любовницей. Что он платил еще и за свою распущенность, и за свои грехи. Meis impensis, всегда за совершенные тобой грехи ты платишь сам, «за собственный счет», как говорили некогда латиняне и были в том мудры.
   –?Послушай, Петрович, а не может ли иметь место путаница? – Мне вдруг пришла в голову идея, чтобы спасти Юрасика от окончательной беды. Все равно ведь поправить ничего нельзя, и я старался, как некогда слепой Тиресий. – Откуда ты знаешь, что Вика – твоя дочь? Надо же экспертизу провести, все проверить и узнать точно. Мало ли откуда ребенок у этой Таньки?
   –?Экспертизу, говоришь? Можно и экспертизу. Чтоб меня совсем доконать, – ужасным голосом произнес Талдыкин, каким могут вещать только с того света. – Чтоб никакой надежды не осталось, одна моя жизнь пропащая.
   И тут я понял наконец, что с выводами поторопился. Ничего Талдыкин не позабыл и не упустил из виду. Наверное, бедняга, маялся этим целый день, оттого и сидел взаперти. Просто в нем самое мерзостное и гадкое, что он прекрасно сознавал, уже перегорело и успело остыть. Он давно проклял себя, и для него теперь существовала в памяти Вика только как его умершая дочь, а не как злосчастная любовница в его неописуемом, невольном преступлении. А я подумал, хорошо, что она умерла. Останься Вика сейчас жива, кошмар ситуации стал бы неразрешим. Как бы Талдыкин смотрел в ее голубые, красивые, круглые глаза, какие бы сыскал слова, чтобы все объяснить? Да и нет в мире подобных слов. Только ослепить себя и бежать за тридевять земель. И никакая не нужна экспертиза, я свалял дурака, когда предложил. Пока есть надежда, хоть крошечная, на призрачное оправдание, Юрий Петрович сможет как-то быть, не наложив на себя руки. А иначе – ему точно конец.
   –?Послушай меня, Петрович. Только послушай хорошенько, – осторожно начал я. – С Викой стряслась беда. И даже если она – твоя дочь, сейчас только это имеет значение. А все остальное – нет. Ты выбрось из головы. Что меж вами случилось, уже не исправить. Да и останься Вика в живых – все равно исправить было бы нельзя. А разница в том, что твой грех теперь записан где-то в аду, там и отвечай. И никто из живущих счет тебе предъявить не может. – Я был намерен теперь произнести очень опасные слова. Но я желал поступить по своей воле, а не согласно мелочному страху, что презирал в себе. – Вику убили, и вряд ли это дело рук Светланы Ларионовны. Ей-то как раз выгодней вышло б наоборот. Чтоб ты видел перед собой живой свой мерзкий грех и мучился. Вот ты и думай, кто покусился на твоего ребенка и зачем.
   –?Я уж думал, Лексей Львович, – очень быстро ответил мне Талдыкин и забился столь сильной дрожью, что я ощутил это даже сквозь темноту. – Я к тебе за тем и пришел. Если кто и поможет, так только ты один.
   Я почувствовал, как к горлу моему подкатила тошнота. Не из-за пива, вовсе нет. Если он пришел просить меня замолвить словечко перед инспектором, то бесполезно. Фидель и так делает, что может. И вряд ли информация о Вике – для него, католика, неудобоваримая, как блевотина, – окажется полезной. Хотя, кто знает? А если Юрий Петрович пришел ко мне искать правды, лично ко мне пришел, то – это не по адресу. Никакой правды я искать не буду, я еще не сошел с ума. И Талдыкину не позволю.
   –?Я, видишь ли, все думал. Кому это надо, чтоб Вику мою сжить со свету. И тоже, понимаешь, сообразил. Светка здесь ни при чем. А кто при чем, я знаю. Ты послушай, что мне еще рассказали. Не пожалеешь.
   Я напрягся и ждал беды. Было во мне такое ощущение, что какое-нибудь лихо сейчас разбудит он обязательно. И я не ошибся, как оказалось в дальнейшем.
   –?Ты вот не знаешь, хоть и сыщик. И твой инспектор не знает и не догадывается. – Талдыкин вдруг заговорил одновременно испуганно и зло: – А только моя Светка ходила в это агентство долбанное не одна.
   –?А с кем? – удивился я, но и что-то во мне расслабилось.
   –?Угадай с трех раз, – мрачно, как алкаш перед пустой бутылкой, усмехнулся Юрасик. – С Крапивницкой нашей, скромницей Олесей ходила. Они приятельствуют меж собой, а ты не знал?
   Откуда? Вот так номер. Но ход мыслей Талдыкина внезапно стал мне более понятен, и, честно говоря, от этой ясности меня затошнило еще сильней.
   –?Наверное, совет они держали промеж себя. Как меня с головой в дерьме искупать. Моя Светка одна ни в жизнь бы не додумалась. А та – интеллигентная стерва, вот и надоумила.
   –?Постой, постой, Петрович. Допустим, ходили они в агентство вместе. И что? Может, Олеся за компанию увязалась, она липучая, как бумага для мух. Откуда ей было знать, что твоя супружеская половина замышляет? И не такой Олеська человек, чтобы смотреть изо дня в день, как ты... – тут я запнулся, ну не поворачивался у меня язык произнести вслух, – в общем, следить за тобой и Викой и ничем себя не выдать.