Страница:
– А почему ты вдруг, через столько лет, вспомнила об этом?
– Не знаю… – Дилижанс, качаясь из стороны в сторону, медленно тащился по дороге. Одной рукой она ухватилась за ремень, а второй – за Чарли. Все сомнения рассеялись. Она была уверена в себе и счастлива. С ее временным пристанищем на Берлингтон-стрит покончено. Расселл Маннерс уехал в Индию – вот и хорошо, ей сейчас не нужны никакие сложности, ей не нужно оповещать всех о своем возвращении.
Два дня в отеле, потом меблированные комнаты в Хэмпстеде. Она принесла цветы на могилу Эдварда, посадила в землю луковицы, которые расцветут весной. Но думала она при этом не об Эдварде, а о Джордже. С Хэмпстедом было связано ее прошлое, он стал родным, полным воспоминаний, но не о медовом месяце с Джозефом, а о Билле. Госпожа Эндрюс в «Йеллоу Коттедж» была добра и радушна, но у нее не было комнат, которые она могла бы сдать хотя бы на полгода, а весь верхний этаж был отдан одному издателю, сэру Ричарду Филлипсу. Госпожа Кларк слышала о нем? Слышала… и сделала себе заметку на будущее. Издатель может пригодиться, все зависит от ее планов. Не согласится ли госпожа Эндрюс рекомендовать какие-нибудь другие меблированные комнаты, где она и капитан Томпсон смогли бы обосноваться на время? Конечно, попытайтесь поговорить с господином Николсом, Фласк Уолк, Нью-Энд. Он очень респектабельный джентльмен, по профессии булочник. Наконец вопрос с комнатами был решен.
Первый раунд был выигран.
На письмо, отправленное на Портман-сквер, ответа не было, но… двадцатого ноября Чарльз Фаркуар Томпсон, капитан 59-го пехотного полка, был восстановлен в должности. С победной улыбкой она протянула Чарли «Газетт».
– Ведь я обещала тебе, не так ли?
– Да, но что дальше?
– Отправляйся в полк. Ты застанешь его в Колчестере. Если полковник Фейн будет опять нападать на тебя, сразу же напиши мне.
Джордж спокойно продолжал учиться в Челси, но, как и говорил Чарли, его имя было вычеркнуто из списков Марлоу. Начальниками училища были и Эдам, и Гордон, так что сразу стало ясно, кто оказался инициатором этого шага. Так получилось, что сначала ей пришлось заняться Чарли. Теперь должен быть решен вопрос с Джорджем. В меблированных комнатах господина Николса хватало места для всех: и для гувернантки-француженки (приходится забыть о школе) и для Марты. Ее мать может пока оставаться в Локтоне. За последнее время она сильно сдала, довольно плохо себя чувствовала, все время на что-то жаловалась и спрашивала, почему Его Королевское Высочество не навещает ее. В конце недели из Колчестера вернулся Чарли. Одного взгляда хватило, чтобы понять: опять неприятности.
– Что теперь?
– Я вынужден сменить место. Полковник Фейн говорит, что он не потерпит моего присутствия в полку.
– Он объяснил почему?
– Все потому же – отсутствие без уважительной причины. И еще одно. Ты помнишь те векселя, которые были выписаны на имя Расселла Маннерса и которые мама подписала, а ты отправила мне? По ним можно было получить деньги через Роуланда Молтби в Фишмангерз Холле, и незадолго до того, как я заболел и уехал в отпуск, я получил от казначея в Лидсе наличные. Но по векселям платить отказались, а мы не можем доказать, что были уверены в своевременной оплате. Командир части говорит, что меня могут обвинить в мошенничестве.
– Странно. Роуланд Молтби всегда оплачивал векселя Расселла.
– Мой случай оказался исключением: Молтби отказался оплатить именно эти векселя. Может, у тебя были какие-то трения с Молтби и Маннерсом до твоего отъезда в Локтон? Может, ты не хотела их видеть?
– Великий Боже! Да они оба напились до потери сознания.
– Так… теперь все понятно. Но казначей дал мне денег, а потом векселя вернули. Если дело дойдет до суда, это будет моим концом.
– А разве полковник Фейн сказал, что против тебя будет выдвинуто обвинение?
– Он сказал, что дело закроют только в том случае, если я перейду в другой полк.
– Отлично. Мы добьемся твоего перевода. К Рождеству.
Но на этот раз ничего не получилось. Письма, отправленные на Портман-сквер, возвращались нераспечатанными. Чарли просил его о встрече. Отказ. Марта, водившая дружбу со слугами на Портман-сквер, решила зайти в гости к своей давней подруге, кухарке. Но никого из старых слуг там не оказалось, а новые просто не пустили ее на порог. У нее возникло впечатление, что все ее старые друзья были уволены господином Эдамом. За Мери и Элен, гулявшими по Нис-стрит, наблюдали. Гувернантка-француженка устроила из-за этого истерику и попросила расчет: какой-то мужчина дотронулся до нее и начал расспрашивать: «Госпожа Кларк в Хэмпстеде? Какой у нее адрес?»
Это могли быть кредиторы или даже Джозеф, но, скорее всего, за ними следили шпики Эдама. Чарли беспокойно шагал из угла в угол по маленькой гостиной, грыз ногти и выглядывал в окно.
– Есть что-нибудь о моем переводе?
– Пока нет. Я уже написала.
Не было надобности говорить ему, что его продвижение по служебной лестнице намеренно задерживали. Она написала в пятьдесят полков и отовсюду получила отказ. Никакое агентство не хотело брать его на учет. Очевидно, все получили негласный приказ: «Внести в черный список: Ч.Ф. Томпсон». Друзья, которые всего два года назад с радостью бросились бы ей на помощь, внезапно оказывались за городом, или больны, или заняты. Она отправилась к Виллу Огилви. По крайней мере, он скажет ей правду.
– Что произошло, Вилл?
– Разве вы не читали газеты?
– Вы же знаете, что я все лето и почти всю осень провела в Локтоне.
– Я же просил вас следить за развитием событий. Тогда вы бы все поняли. А вместо этого вы позволили себе расслабиться и смотреть, как Коксхед-Марш кольцует фазанов.
– Если вы считаете, что я получала от этого удовольствие… Так о чем пишут газеты?
– Они почти ежедневно нападают на Его Королевское Высочество. Оскорбительные, граничащие с неприличием памфлеты.
– А какое отношение это имеет ко мне?
– Официально – никакого. Но все военное министерство считает, что их пишете вы.
– Боже мой! Жаль, что не я.
– Они хорошо поработали, чтобы выяснить кое-что о вашем прошлом. Вернее, Эдам и Гринвуд. Но не о вашем замужестве, дорогая, – о вашем сотрудничестве с парнями с Граб-стрит, о ваших побочных приработках, когда вы жили в Холборне.
– Поэтому они пытаются выкинуть Чарли из полка?
– Конечно. Раз он ваш брат, значит, он увяз вместе с вами.
– Но, Вилл, ведь это же ложь…
– Не имеет значения. Вы опозорены, и их это очень устраивает. Дело в том, что люди, читая памфлеты, говорят: «Дыма без огня не бывает, рыба начинает гнить с головы» – и так далее. К нашему другу, Его Королевскому Высочеству, начинают относиться с меньшей благосклонностью. Его популярность падает, а, следовательно, падает популярность того, что за ним стоит: армия, церковь, правительство тори, война с Францией, конституция страны. Еще несколько месяцев, и мы сможем совершенно открыто вести свое дело. Вы не играете в шахматы – как же мне объяснить вам? Вы отличная пешка, Мери Энн, в той игре, в которую я играю уже четырнадцать лет, с 1793 года, когда Франция освободила себя.
Она раздраженно пожала плечами.
– Все еще продолжаете надоедать с разговорами о республике? Ладно, играйте в одиночку. Я вам и раньше говорила: для меня важнее всего безопасность. Моей семьи и моя собственная. В настоящий момент меня больше всего беспокоит мой брат Чарли. Они пытаются уволить его из 59-го.
– Ну и пусть увольняют… Это ни для кого не имеет значения.
– А для него имеет. И для меня. Будь я проклята, если допущу, чтобы его уволили без всякой причины. Вы можете подыскать ему другое место?
– Он в черном списке. Ни я, ни кто-либо другой не сможет ничего сделать. Попытайтесь быть более дальновидной, моя дорогая, и не надо нервничать. Через год правительство падет, Его Королевское Высочество сдаст свое командование… почему вы не можете подождать?
– Я люблю моего брата, а он очень переживает. Единственное, на что я надеюсь, это поговорить с герцогом и выяснить причины. Он все еще ездит в Фулхэм к госпоже Карей?
– Вы совсем отстали, он теперь развлекается с супругой пэра… Сейчас, поверьте мне, совершенно другая тактика. Вам следует стремиться не к тому, чтобы вернуть его. Вам следует стремиться нанести ему сокрушительный удар. – Маска вежливости спала. Темные глаза сверкали. Перед ней стоял совершенно другой Огилви, жесткий и безжалостный. – Из-за вашей дурацкой возни с братом вы теряете время. Но когда его наконец выпрут, а выпрут его обязательно, приходите ко мне: я расскажу вам, что делать. В Локтоне было очень скучно, не так ли? Но в Девоне, среди морских водорослей, еще скучнее.
Она ненавидела его, он ей нравился, она боялась его и доверяла ему.
– Почему, – спросила она, – я все время должна делать то, что вы от меня хотите?
– Потому, – ответил он, – что вы не можете жить по-другому.
Он проводил ее вниз, до экипажа, и закрыл дверь. Когда она вернулась в Хэмпстед, она увидела, что дети собрались вокруг Чарли и все чем-то обеспокоены.
– За нами все время наблюдал какой-то мужчина. Он спросил госпожу Николе, писала ли ты письма на Флит-стрит.
– Глупости. Не обращайте внимания. Какой-нибудь пьяница.
Она в последний раз отправила записку на Портман-сквер, а потом Чарли написал письмо в штаб.
На ее записку пришел ответ: «Я не знаю, что вы имеете в виду. Я никогда никому не давал указаний преследовать вас, так что можете быть спокойны относительно меня».
Ответ на письмо Чарли был краток и официален: ему предписывалось немедленно отправиться в Уолчестер.
– Значит, все в порядке? Меня не переведут?
Чарли радостно помахал бланком. Его глаза сияли. Он опять обрел уверенность в себе.
– Да… Наверное, это так, – с улыбкой ответила она и поцеловала его.
Итак, Огилви ошибался. Никакой вендетты.
Чарли бросился собираться и вскоре уехал.
Теперь надо подумать, куда отдавать Джорджа. В Марлоу или в Вулвич – это будет довольно легко после того, как решился вопрос с Чарли. Все казалось легким. Дети были счастливы. Никто не доставлял ей неприятностей, и все были в приподнятом настроении. Единственное, чего ей не хватало после отъезда Чарли, это мужчины, который знал бы ее, понимал. Но такого не было… Она схватила газету: «Не возвращается ли экспедиция из Буэнос-Айреса?»
Война в Южной Америке закончилась полным поражением. Это было рассредоточением сил, что и потребовалось противнику. Ошибка верховного командования или политиков? Но это неважно, главное, что Билл, может быть, вернется. Полтора года она не вспоминала о нем, но сейчас он был единственным на свете, кто мог бы понять ее.
– Я немедленно напишу в Аксбридж. Он должен уже быть дома.
Она забыла, как, уязвленная продажей дома на Глочестер Плейс, хотела, чтобы он убрался куда-нибудь подальше, как она радовалась, что больше не видит и не слышит его, что их разделяют тысячи миль.
Сейчас же ее настроение, подобно флюгеру, изменилось. Хэмпстед… воспоминания… Билл был тем самым мужчиной. О Боже! Как много нужно рассказать ему. О заговоре Эдама и Гринвуда, которые использовали бедного герцога как орудие и вынудили его порвать с ней (не надо упоминать о появлении госпожи Карей). Одно несчастье за другим, но она выстояла, без чьей-либо поддержки, только благодаря своей решительности. Расселл Маннерс, Роуланд Молтби и Коксхед-Марш? Да просто старые знакомые, страшно занудливые. Они ей многим обязаны.
Чарли уехал в Уолчестер, и она призвала Билла. Он пытался рассказать, как ужасно было в Буэнос-Айресе, какие лишения он терпел, какими болезнями переболел, какой там тяжелый климат. Она слушала пять минут, обеспокоенно покачивая головой, потом перебивала, и он опять превращался в покорного слушателя. Всех прошлых лет как не бывало: он опять здесь, спокойный, зависимый, надежный, верный, полный обожания. Какое счастье ощущать знакомое прикосновение! Как будто надеваешь старые удобные туфли или вдруг, обнаружив в самом дальнем углу гардероба старое, совсем забытое платье, видишь, что оно тебе очень идет.
– Ты останешься со мной, правда? – Она поцеловала его за ухом.
– А это не может показаться странным? Дети уже взрослые.
– Я отошлю их в Локтон. Там мама.
И опять все по-старому. Поклонение успокаивает нервы, особенно когда ощущаешь пресыщение и человек почти не вызывает интереса. Билл был свободен до следующего назначения. Однако никаких приказов не поступало. Им придется жить на его половинный оклад.
Ежегодное содержание, обещанное герцогом, уже давно не выплачивалось, но, пока она жила в Локтон Лодж, ее это не волновало. Очередные козни Эдама, он приостановил выплату. Придется заняться этим вопросом.
– Билл, мне кажется странным, что давно ничего не было от Чарли.
– Очевидно, он ждет приказа, как и я. Его полк могут направить за границу. По всему Лондону ходят слухи, что намечается новая экспедиция в Испанию под командованием Уэллсли.
– Боюсь, Чарли заболел. Он такой слабый.
– Ему пойдет на пользу посмотреть на настоящее сражение.
– Именно этого он и хочет, – быстро ответила она, – показать, на что он способен, и доказать это всему полку. До сих пор у него не было такой возможности.
Молчание Чарли было первым облачком на ясном небосклоне, первым предвестником бури. А через двадцать четыре часа она узнала всю правду. Прочитала в лондонской «Газетт»: «Капитан Чарльз Фаркуар Томпсон, 59-го пехотного полка, находится под арестом в ожидании решения военного трибунала».
Бог он или дьявол, Вилл Огилви оказался пророком. Хэмпстедской идиллии пришел конец. Началась борьба.
– Не знаю… – Дилижанс, качаясь из стороны в сторону, медленно тащился по дороге. Одной рукой она ухватилась за ремень, а второй – за Чарли. Все сомнения рассеялись. Она была уверена в себе и счастлива. С ее временным пристанищем на Берлингтон-стрит покончено. Расселл Маннерс уехал в Индию – вот и хорошо, ей сейчас не нужны никакие сложности, ей не нужно оповещать всех о своем возвращении.
Два дня в отеле, потом меблированные комнаты в Хэмпстеде. Она принесла цветы на могилу Эдварда, посадила в землю луковицы, которые расцветут весной. Но думала она при этом не об Эдварде, а о Джордже. С Хэмпстедом было связано ее прошлое, он стал родным, полным воспоминаний, но не о медовом месяце с Джозефом, а о Билле. Госпожа Эндрюс в «Йеллоу Коттедж» была добра и радушна, но у нее не было комнат, которые она могла бы сдать хотя бы на полгода, а весь верхний этаж был отдан одному издателю, сэру Ричарду Филлипсу. Госпожа Кларк слышала о нем? Слышала… и сделала себе заметку на будущее. Издатель может пригодиться, все зависит от ее планов. Не согласится ли госпожа Эндрюс рекомендовать какие-нибудь другие меблированные комнаты, где она и капитан Томпсон смогли бы обосноваться на время? Конечно, попытайтесь поговорить с господином Николсом, Фласк Уолк, Нью-Энд. Он очень респектабельный джентльмен, по профессии булочник. Наконец вопрос с комнатами был решен.
Первый раунд был выигран.
На письмо, отправленное на Портман-сквер, ответа не было, но… двадцатого ноября Чарльз Фаркуар Томпсон, капитан 59-го пехотного полка, был восстановлен в должности. С победной улыбкой она протянула Чарли «Газетт».
– Ведь я обещала тебе, не так ли?
– Да, но что дальше?
– Отправляйся в полк. Ты застанешь его в Колчестере. Если полковник Фейн будет опять нападать на тебя, сразу же напиши мне.
Джордж спокойно продолжал учиться в Челси, но, как и говорил Чарли, его имя было вычеркнуто из списков Марлоу. Начальниками училища были и Эдам, и Гордон, так что сразу стало ясно, кто оказался инициатором этого шага. Так получилось, что сначала ей пришлось заняться Чарли. Теперь должен быть решен вопрос с Джорджем. В меблированных комнатах господина Николса хватало места для всех: и для гувернантки-француженки (приходится забыть о школе) и для Марты. Ее мать может пока оставаться в Локтоне. За последнее время она сильно сдала, довольно плохо себя чувствовала, все время на что-то жаловалась и спрашивала, почему Его Королевское Высочество не навещает ее. В конце недели из Колчестера вернулся Чарли. Одного взгляда хватило, чтобы понять: опять неприятности.
– Что теперь?
– Я вынужден сменить место. Полковник Фейн говорит, что он не потерпит моего присутствия в полку.
– Он объяснил почему?
– Все потому же – отсутствие без уважительной причины. И еще одно. Ты помнишь те векселя, которые были выписаны на имя Расселла Маннерса и которые мама подписала, а ты отправила мне? По ним можно было получить деньги через Роуланда Молтби в Фишмангерз Холле, и незадолго до того, как я заболел и уехал в отпуск, я получил от казначея в Лидсе наличные. Но по векселям платить отказались, а мы не можем доказать, что были уверены в своевременной оплате. Командир части говорит, что меня могут обвинить в мошенничестве.
– Странно. Роуланд Молтби всегда оплачивал векселя Расселла.
– Мой случай оказался исключением: Молтби отказался оплатить именно эти векселя. Может, у тебя были какие-то трения с Молтби и Маннерсом до твоего отъезда в Локтон? Может, ты не хотела их видеть?
– Великий Боже! Да они оба напились до потери сознания.
– Так… теперь все понятно. Но казначей дал мне денег, а потом векселя вернули. Если дело дойдет до суда, это будет моим концом.
– А разве полковник Фейн сказал, что против тебя будет выдвинуто обвинение?
– Он сказал, что дело закроют только в том случае, если я перейду в другой полк.
– Отлично. Мы добьемся твоего перевода. К Рождеству.
Но на этот раз ничего не получилось. Письма, отправленные на Портман-сквер, возвращались нераспечатанными. Чарли просил его о встрече. Отказ. Марта, водившая дружбу со слугами на Портман-сквер, решила зайти в гости к своей давней подруге, кухарке. Но никого из старых слуг там не оказалось, а новые просто не пустили ее на порог. У нее возникло впечатление, что все ее старые друзья были уволены господином Эдамом. За Мери и Элен, гулявшими по Нис-стрит, наблюдали. Гувернантка-француженка устроила из-за этого истерику и попросила расчет: какой-то мужчина дотронулся до нее и начал расспрашивать: «Госпожа Кларк в Хэмпстеде? Какой у нее адрес?»
Это могли быть кредиторы или даже Джозеф, но, скорее всего, за ними следили шпики Эдама. Чарли беспокойно шагал из угла в угол по маленькой гостиной, грыз ногти и выглядывал в окно.
– Есть что-нибудь о моем переводе?
– Пока нет. Я уже написала.
Не было надобности говорить ему, что его продвижение по служебной лестнице намеренно задерживали. Она написала в пятьдесят полков и отовсюду получила отказ. Никакое агентство не хотело брать его на учет. Очевидно, все получили негласный приказ: «Внести в черный список: Ч.Ф. Томпсон». Друзья, которые всего два года назад с радостью бросились бы ей на помощь, внезапно оказывались за городом, или больны, или заняты. Она отправилась к Виллу Огилви. По крайней мере, он скажет ей правду.
– Что произошло, Вилл?
– Разве вы не читали газеты?
– Вы же знаете, что я все лето и почти всю осень провела в Локтоне.
– Я же просил вас следить за развитием событий. Тогда вы бы все поняли. А вместо этого вы позволили себе расслабиться и смотреть, как Коксхед-Марш кольцует фазанов.
– Если вы считаете, что я получала от этого удовольствие… Так о чем пишут газеты?
– Они почти ежедневно нападают на Его Королевское Высочество. Оскорбительные, граничащие с неприличием памфлеты.
– А какое отношение это имеет ко мне?
– Официально – никакого. Но все военное министерство считает, что их пишете вы.
– Боже мой! Жаль, что не я.
– Они хорошо поработали, чтобы выяснить кое-что о вашем прошлом. Вернее, Эдам и Гринвуд. Но не о вашем замужестве, дорогая, – о вашем сотрудничестве с парнями с Граб-стрит, о ваших побочных приработках, когда вы жили в Холборне.
– Поэтому они пытаются выкинуть Чарли из полка?
– Конечно. Раз он ваш брат, значит, он увяз вместе с вами.
– Но, Вилл, ведь это же ложь…
– Не имеет значения. Вы опозорены, и их это очень устраивает. Дело в том, что люди, читая памфлеты, говорят: «Дыма без огня не бывает, рыба начинает гнить с головы» – и так далее. К нашему другу, Его Королевскому Высочеству, начинают относиться с меньшей благосклонностью. Его популярность падает, а, следовательно, падает популярность того, что за ним стоит: армия, церковь, правительство тори, война с Францией, конституция страны. Еще несколько месяцев, и мы сможем совершенно открыто вести свое дело. Вы не играете в шахматы – как же мне объяснить вам? Вы отличная пешка, Мери Энн, в той игре, в которую я играю уже четырнадцать лет, с 1793 года, когда Франция освободила себя.
Она раздраженно пожала плечами.
– Все еще продолжаете надоедать с разговорами о республике? Ладно, играйте в одиночку. Я вам и раньше говорила: для меня важнее всего безопасность. Моей семьи и моя собственная. В настоящий момент меня больше всего беспокоит мой брат Чарли. Они пытаются уволить его из 59-го.
– Ну и пусть увольняют… Это ни для кого не имеет значения.
– А для него имеет. И для меня. Будь я проклята, если допущу, чтобы его уволили без всякой причины. Вы можете подыскать ему другое место?
– Он в черном списке. Ни я, ни кто-либо другой не сможет ничего сделать. Попытайтесь быть более дальновидной, моя дорогая, и не надо нервничать. Через год правительство падет, Его Королевское Высочество сдаст свое командование… почему вы не можете подождать?
– Я люблю моего брата, а он очень переживает. Единственное, на что я надеюсь, это поговорить с герцогом и выяснить причины. Он все еще ездит в Фулхэм к госпоже Карей?
– Вы совсем отстали, он теперь развлекается с супругой пэра… Сейчас, поверьте мне, совершенно другая тактика. Вам следует стремиться не к тому, чтобы вернуть его. Вам следует стремиться нанести ему сокрушительный удар. – Маска вежливости спала. Темные глаза сверкали. Перед ней стоял совершенно другой Огилви, жесткий и безжалостный. – Из-за вашей дурацкой возни с братом вы теряете время. Но когда его наконец выпрут, а выпрут его обязательно, приходите ко мне: я расскажу вам, что делать. В Локтоне было очень скучно, не так ли? Но в Девоне, среди морских водорослей, еще скучнее.
Она ненавидела его, он ей нравился, она боялась его и доверяла ему.
– Почему, – спросила она, – я все время должна делать то, что вы от меня хотите?
– Потому, – ответил он, – что вы не можете жить по-другому.
Он проводил ее вниз, до экипажа, и закрыл дверь. Когда она вернулась в Хэмпстед, она увидела, что дети собрались вокруг Чарли и все чем-то обеспокоены.
– За нами все время наблюдал какой-то мужчина. Он спросил госпожу Николе, писала ли ты письма на Флит-стрит.
– Глупости. Не обращайте внимания. Какой-нибудь пьяница.
Она в последний раз отправила записку на Портман-сквер, а потом Чарли написал письмо в штаб.
На ее записку пришел ответ: «Я не знаю, что вы имеете в виду. Я никогда никому не давал указаний преследовать вас, так что можете быть спокойны относительно меня».
Ответ на письмо Чарли был краток и официален: ему предписывалось немедленно отправиться в Уолчестер.
– Значит, все в порядке? Меня не переведут?
Чарли радостно помахал бланком. Его глаза сияли. Он опять обрел уверенность в себе.
– Да… Наверное, это так, – с улыбкой ответила она и поцеловала его.
Итак, Огилви ошибался. Никакой вендетты.
Чарли бросился собираться и вскоре уехал.
Теперь надо подумать, куда отдавать Джорджа. В Марлоу или в Вулвич – это будет довольно легко после того, как решился вопрос с Чарли. Все казалось легким. Дети были счастливы. Никто не доставлял ей неприятностей, и все были в приподнятом настроении. Единственное, чего ей не хватало после отъезда Чарли, это мужчины, который знал бы ее, понимал. Но такого не было… Она схватила газету: «Не возвращается ли экспедиция из Буэнос-Айреса?»
Война в Южной Америке закончилась полным поражением. Это было рассредоточением сил, что и потребовалось противнику. Ошибка верховного командования или политиков? Но это неважно, главное, что Билл, может быть, вернется. Полтора года она не вспоминала о нем, но сейчас он был единственным на свете, кто мог бы понять ее.
– Я немедленно напишу в Аксбридж. Он должен уже быть дома.
Она забыла, как, уязвленная продажей дома на Глочестер Плейс, хотела, чтобы он убрался куда-нибудь подальше, как она радовалась, что больше не видит и не слышит его, что их разделяют тысячи миль.
Сейчас же ее настроение, подобно флюгеру, изменилось. Хэмпстед… воспоминания… Билл был тем самым мужчиной. О Боже! Как много нужно рассказать ему. О заговоре Эдама и Гринвуда, которые использовали бедного герцога как орудие и вынудили его порвать с ней (не надо упоминать о появлении госпожи Карей). Одно несчастье за другим, но она выстояла, без чьей-либо поддержки, только благодаря своей решительности. Расселл Маннерс, Роуланд Молтби и Коксхед-Марш? Да просто старые знакомые, страшно занудливые. Они ей многим обязаны.
Чарли уехал в Уолчестер, и она призвала Билла. Он пытался рассказать, как ужасно было в Буэнос-Айресе, какие лишения он терпел, какими болезнями переболел, какой там тяжелый климат. Она слушала пять минут, обеспокоенно покачивая головой, потом перебивала, и он опять превращался в покорного слушателя. Всех прошлых лет как не бывало: он опять здесь, спокойный, зависимый, надежный, верный, полный обожания. Какое счастье ощущать знакомое прикосновение! Как будто надеваешь старые удобные туфли или вдруг, обнаружив в самом дальнем углу гардероба старое, совсем забытое платье, видишь, что оно тебе очень идет.
– Ты останешься со мной, правда? – Она поцеловала его за ухом.
– А это не может показаться странным? Дети уже взрослые.
– Я отошлю их в Локтон. Там мама.
И опять все по-старому. Поклонение успокаивает нервы, особенно когда ощущаешь пресыщение и человек почти не вызывает интереса. Билл был свободен до следующего назначения. Однако никаких приказов не поступало. Им придется жить на его половинный оклад.
Ежегодное содержание, обещанное герцогом, уже давно не выплачивалось, но, пока она жила в Локтон Лодж, ее это не волновало. Очередные козни Эдама, он приостановил выплату. Придется заняться этим вопросом.
– Билл, мне кажется странным, что давно ничего не было от Чарли.
– Очевидно, он ждет приказа, как и я. Его полк могут направить за границу. По всему Лондону ходят слухи, что намечается новая экспедиция в Испанию под командованием Уэллсли.
– Боюсь, Чарли заболел. Он такой слабый.
– Ему пойдет на пользу посмотреть на настоящее сражение.
– Именно этого он и хочет, – быстро ответила она, – показать, на что он способен, и доказать это всему полку. До сих пор у него не было такой возможности.
Молчание Чарли было первым облачком на ясном небосклоне, первым предвестником бури. А через двадцать четыре часа она узнала всю правду. Прочитала в лондонской «Газетт»: «Капитан Чарльз Фаркуар Томпсон, 59-го пехотного полка, находится под арестом в ожидании решения военного трибунала».
Бог он или дьявол, Вилл Огилви оказался пророком. Хэмпстедской идиллии пришел конец. Началась борьба.
Глава 10
Мери Энн сидела в гостинице в Колчестере. В руках у нее была копия обвинительного заключения, а рядом сидел рекомендованный Комри адвокат, Смитиз, и писал под ее диктовку.
Напротив за столом сидел Роуланд Молтби, вынужденный выступать как свидетель, угрюмый, чувствующий себя крайне неловко. Его вытащили из дома в Хэртфордшире, чтобы он давал показания. Приехав к нему домой и пригрозив, что, если он будет отрицать, будто счета, о которых говорилось в обвинении, не были представлены ему к оплате, она позовет его жену и разоблачит и его, и Расселла Маннерса, который – вот повезло дьяволу – находился где-то в Индии, она посадила его в экипаж и привезла в Колчестер.
– Что я должен говорить?
– Можете говорить, что угодно, но только так, чтобы с моего брата сняли обвинение в мошенничестве.
– У меня нет желания ввязываться в это дело. Я гражданское лицо, военный трибунал меня не касается.
– Вы сами способствовали его обвинению, теперь вам придется давать показания в пользу моего брата. Или мне лучше вернуться и поговорить с вашей женой?
Она приоткрыла дверь экипажа, сделав вид, будто собирается выпрыгнуть. Он быстро втолкнул ее внутрь и испуганно взглянул на окно верхнего этажа.
– Хорошо, я еду с вами. Дайте мне время, чтобы придумать какой-нибудь предлог. Встретимся на перекрестке через час.
Всю дорогу до Колчестера он просидел с угрюмым видом в надежде уязвить ее этим, однако она даже ни разу не взглянула в его сторону. Она непрерывно что-то писала. «Делает заметки для своего проклятого братца», – решил он. В два часа ночи они прибыли в Вилей, где ему выдали сандвич и пожелали спокойной ночи. Каким же дураком, должно быть, он выглядел в глазах хозяина гостиницы!
Она читала обвинительное заключение, а адвокат записывал.
– «Обвинение первое. В скандальном и постыдном поведении, порочащем звание офицера и джентльмена, проявившемся в самовольной отлучке 21 июля 1807 г., не имея на то разрешения командира части».
– «Обвинение второе. В скандальном и позорном поведении, порочащем» и т.д., «проявившемся в том, что обвиняемый обманным путем выманил у господина Милбанка, казначея военного округа Лидса, сто фунтов стерлингов, представив ему два векселя, которые не были оплачены по предъявлении».
Она остановилась и сделала пометку карандашом.
– А теперь, господин Смитиз, я хотела бы сообщить вам, что мой брат не способен выступать в свою защиту. Вы будете представлять его и проводить перекрестный допрос свидетелей. В качестве свидетеля выступлю я, а также господин Молтби. Мой брат утверждает, что оба обвинения необоснованны и что он невиновен.
– Я понял, госпожа Кларк.
Она вырвала лист бумаги и протянула ему.
– Первое обвинение касается самовольной отлучки. Вот вопросы, которые вы должны задать обвинению. Вопрос первый: «Известно ли вам, что во время моего отсутствия я находился на грани помешательства из-за сильнейшей боли и что трое докторов признали меня негодным к службе?» Вы должны понять, господин Смитиз, военный трибунал – это то, что на кокни называется «лажа». Они хотят уволить моего брата из армии, а для такой цели любые средства хороши.
Вопрос второй: «Известно ли вам, что, как только я прибыл в Лондон, я немедленно отправил инспектору рекомендации доктора, касающиеся моего состояния здоровья?» Вам все понятно?
– Да, госпожа Кларк.
– Прекрасно. Теперь о втором обвинении. Мы не можем предугадать, о чем меня будет спрашивать обвинитель. Наверняка разговор пойдет о векселях, которые я дала своему брату и которые были подписаны моей матерью, Элизабет Маккензи Фаркуар. Дело в том, что ее руки исковерканы ревматизмом и она не может писать, поэтому я водила ее рукой. Причина, почему я использовала ее имя, а не свое, заключается в том, что мне не хотелось, чтобы мое имя было как-то связано с Расселлом Маннерсом – зятем присутствующего здесь господина Молтби. Вы должны обратиться ко мне со следующим вопросом: «Сообщал ли вам господин Роуланд Молтби о том, что он когда-либо отказывался оплачивать вексель, выписанный на имя Расселла Маннерса?» На это я отвечу: «Никогда».
Она взглянула на сидящего напротив мрачного свидетеля. Он потягивал эль и молчал. Адвокат писал.
– После этого, господин Смитиз, – продолжала она, – вы спросите меня: «Зная об имевшем место обмене вышеназванных векселей, можете ли вы с полной уверенностью сказать, что у капитана Томпсона не было намерений обмануть казначея, когда он передавал ему эти векселя?» На это я скажу: «Конечно, нет. Капитану Томпсону было известно, что господин Маннерс был у меня в долгу».
Роуланд Молтби заерзал на стуле.
– Послушайте, вы не можете говорить об этом в суде!
– О чем?
– О том, что происходило на Берлингтон-стрит, 9, когда мы оба, пока наши жены находились в Уэльсе, развлекались там с вами.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду… я ничего подобного не помню. Говоря «в долгу», я имела в виду деньги. Я продала браслет, за который выручила триста фунтов, и дала сто Расселлу. Следовательно, он находился у меня в долгу. Вы согласны?
Роуланд Молтби пожал плечами и взглянул на адвоката.
– Был в долгу, госпожа Кларк. Я так и записал.
– Спасибо, господин Смитиз. Вот и все, что я хотела вам сказать. Давайте выпьем кофе.
Она встала и закинула руки за голову. Господи! Какое же это наслаждение – сражаться, сражаться в одиночку, самостоятельно выискивать веские аргументы. И когда никто не мешает. Билл стал бы молить ее об осторожности, безопасности, благоразумии. Именно это и были его последние слова, когда они прощались перед ее отъездом. «Будь осторожна. Своим вмешательством ты можешь только навредить». Как будто бедный Чарли мог самостоятельно выступать на суде… Три месяца эти животные держали его под арестом, предъявив ему обвинения только неделю назад. Прочитав имена, она поняла причину: все члены трибунала были собственноручно подобраны Эдамом, Гринвудом и полковником Гордоном.
Игра была нацелена против нее, но ее это не беспокоило. Она очистит имя Чарли от обвинения в мошенничестве – остальное не имело значения.
– А защита? – спросил господин Смитиз. – Господин Комри предложил мне вызвать коллегу из Линкольнз Инн. Мы могли бы вместе подготовить заявление от имени вашего брата.
Она посмотрела на него и улыбнулась.
– Нет необходимости.
– Вы хотели бы поручить это кому-то еще?
– Я сама напишу заявление.
– Но, мадам…
– О! Пожалуйста, не спорьте. Я знаю, что надо говорить.
– Но язык юридических документов…
– Чем длиннее слово, тем лучше! Я их забросаю словами. Когда вы, господин Смитиз, были еще младенцем, я уже правила оттиски. Краткие изложения дел, составленные адвокатами, были моими первыми книгами. Можете быть уверены, защита будет проведена с полным знанием дела.
Она протянула обоим мужчинам руку для поцелуя и поднялась наверх. Господин Смитиз кашлянул и взглянул на Роуланда Молтби.
– Вы, конечно, проиграете? – спросил Молтби.
– Боюсь, что так.
Заседание трибунала было коротким. Множество свидетелей подтвердили обоснованность первого обвинения. Рассмотрение второго обвинения потребовало больше времени, и обвинители, почувствовав, что не в состоянии расстроить замысел сестры арестованного, все утро провозились с господином Молтби, который сам себе противоречил. Его очень пристрастно допрашивали, но не о векселях или деньгах, а о том, как часто он приезжал к госпоже Кларк в Локтон, принадлежит ли тот дом ей, а если не ей, то кому. По просьбе арестованного объявили перерыв. Субботу и воскресенье сестра арестованного провела в гостинице, запершись в своей спальне и обложившись бумагами. Когда во вторник рассмотрение дела возобновилось, адвокат капитана Томпсона обратился к суду с его заявлением:
«Господин председатель, уважаемые члены военного трибунала!
Прослужив в армии всего около четырех лет, будучи очень молодым и не обладая преимуществами, которые дает опыт, я крайне нуждаюсь в вашем покровительстве и прошу прощения за все нарушения, которые я, возможно, невольно совершил.
Если бы я не был вполне уверен, что в достаточной мере реабилитировал свое доброе имя перед лицом многоуважаемого трибунала в отношении обвинений, выдвинутых против меня с целью опорочить мою репутацию, я ушел бы из общества честных людей, спрятался бы в глуши и приложил бы все усилия, чтобы стереть память о себе.
Однако, джентльмены, я смело и с уверенностью и в то же время с полной покорностью утверждаю, что посланные кучкой завистников отравленные стрелы, нацеленные на то, чтобы нарушить мой душевный покой и повредить моей репутации, будут отбиты щитом чести, невиновности и добропорядочности.
Джентльмены, когда мне впервые выпала честь вступить в 59-й полк, я очень скоро, к своему огромнейшему сожалению, обнаружил, что не только не встречаю сочувствия, но не ощущаю никакой поддержки со стороны полковника Фейна. Во имя справедливости я должен признать, что, возможно, моя молодость и отсутствие опыта были причиной незначительных нарушений, от которых меня могли бы уберечь и знание жизни, и богатый опыт. Безсомнения, полковник Фейн не желал утруждать себя задачей стать моим наставником, и я был неожиданно, без подготовки откомандирован из Ньюарка в Лидс для прохождения службы в рекрутском подразделении.
Я доблестно выполнял свой воинский долг, проявляя исключительное рвение и усердие, которые не прошли бы незамеченными, будь рядом более ответственный и опытный офицер, пока в июле 1807 года у меня не случился приступ тяжелейшей болезни. Моим лечением занимались опытные врачи, но в конечном итоге они заявили, что больше ничего не могут сделать для облегчения моих страданий. И я написал полковнику Фейну, сообщил ему о моем тяжелом состоянии и попросил у него отпуск по болезни. В ответ на мою просьбу я получил письмо, в котором полковник Фейн сообщил, что не в его компетенции давать мне отпуск и что, если мое состояние действительно настолько серьезно, я должен выслать медицинский сертификат старшему инспектору. Я так и сделал, но только по прибытии в Лондон. Я признаю, что совершил ошибку, не сумев правильно оценить ситуацию. Но я осмелюсь обратиться к многоуважаемому суду с вопросом: что заставило командира части представить меня, неопытного молодого человека, перед трибуналом, если не желание разрушить мою жизнь (ведь репутация и есть жизнь для честного человека) и лишить меня всех перспектив на будущее?
А теперь осмелюсь обратить ваше внимание на некоторые замечания по поводу второго обвинения. Я обратился к моей близкой родственнице за денежной помощью. Она прислала мне два вышеупомянутых векселя, полученных ею от господина Расселла Маннерса, эсквайра. Они подлежали оплате господином Молтби, Фишмангерз Холл. В том, что векселя подлинные и будут оплачены по первому предъявлению, у меня не было ни малейшего сомнения, и я попросил господина Милбанка, казначея округа, выдать мне в обмен на эти векселя наличные, что он и сделал. Но вскоре я узнал, что векселя так и не были оплачены. Я не буду занимать ваше драгоценное время, повторяя все слышанное вами, потому что каждое слово, сказанное свидетелями, оправдывает меня и подтверждает мою невиновность.
Джентльмены, я в отчаянии от того, что вынужден так долго злоупотреблять вашим вниманием, но мое стремление наиболее точно и правдиво описать каждое обстоятельство вынуждает меня идти на этот шаг. Я не имею намерения молить многоуважаемый суд о снисхождении. Меня ни в коей мере не беспокоит результат, потому что ваше решение будет продиктовано свободным от предрассудков и просвещенным разумом. Я смиряюсь и подчиняюсь вашему решению и молю высокочтимого председателя и военного юриста поверить, что, каким бы ни было ваше решение, я всегда буду безмерно вам благодарен за внимание, которое вы уделили рассмотрению моего дела».
Напротив за столом сидел Роуланд Молтби, вынужденный выступать как свидетель, угрюмый, чувствующий себя крайне неловко. Его вытащили из дома в Хэртфордшире, чтобы он давал показания. Приехав к нему домой и пригрозив, что, если он будет отрицать, будто счета, о которых говорилось в обвинении, не были представлены ему к оплате, она позовет его жену и разоблачит и его, и Расселла Маннерса, который – вот повезло дьяволу – находился где-то в Индии, она посадила его в экипаж и привезла в Колчестер.
– Что я должен говорить?
– Можете говорить, что угодно, но только так, чтобы с моего брата сняли обвинение в мошенничестве.
– У меня нет желания ввязываться в это дело. Я гражданское лицо, военный трибунал меня не касается.
– Вы сами способствовали его обвинению, теперь вам придется давать показания в пользу моего брата. Или мне лучше вернуться и поговорить с вашей женой?
Она приоткрыла дверь экипажа, сделав вид, будто собирается выпрыгнуть. Он быстро втолкнул ее внутрь и испуганно взглянул на окно верхнего этажа.
– Хорошо, я еду с вами. Дайте мне время, чтобы придумать какой-нибудь предлог. Встретимся на перекрестке через час.
Всю дорогу до Колчестера он просидел с угрюмым видом в надежде уязвить ее этим, однако она даже ни разу не взглянула в его сторону. Она непрерывно что-то писала. «Делает заметки для своего проклятого братца», – решил он. В два часа ночи они прибыли в Вилей, где ему выдали сандвич и пожелали спокойной ночи. Каким же дураком, должно быть, он выглядел в глазах хозяина гостиницы!
Она читала обвинительное заключение, а адвокат записывал.
– «Обвинение первое. В скандальном и постыдном поведении, порочащем звание офицера и джентльмена, проявившемся в самовольной отлучке 21 июля 1807 г., не имея на то разрешения командира части».
– «Обвинение второе. В скандальном и позорном поведении, порочащем» и т.д., «проявившемся в том, что обвиняемый обманным путем выманил у господина Милбанка, казначея военного округа Лидса, сто фунтов стерлингов, представив ему два векселя, которые не были оплачены по предъявлении».
Она остановилась и сделала пометку карандашом.
– А теперь, господин Смитиз, я хотела бы сообщить вам, что мой брат не способен выступать в свою защиту. Вы будете представлять его и проводить перекрестный допрос свидетелей. В качестве свидетеля выступлю я, а также господин Молтби. Мой брат утверждает, что оба обвинения необоснованны и что он невиновен.
– Я понял, госпожа Кларк.
Она вырвала лист бумаги и протянула ему.
– Первое обвинение касается самовольной отлучки. Вот вопросы, которые вы должны задать обвинению. Вопрос первый: «Известно ли вам, что во время моего отсутствия я находился на грани помешательства из-за сильнейшей боли и что трое докторов признали меня негодным к службе?» Вы должны понять, господин Смитиз, военный трибунал – это то, что на кокни называется «лажа». Они хотят уволить моего брата из армии, а для такой цели любые средства хороши.
Вопрос второй: «Известно ли вам, что, как только я прибыл в Лондон, я немедленно отправил инспектору рекомендации доктора, касающиеся моего состояния здоровья?» Вам все понятно?
– Да, госпожа Кларк.
– Прекрасно. Теперь о втором обвинении. Мы не можем предугадать, о чем меня будет спрашивать обвинитель. Наверняка разговор пойдет о векселях, которые я дала своему брату и которые были подписаны моей матерью, Элизабет Маккензи Фаркуар. Дело в том, что ее руки исковерканы ревматизмом и она не может писать, поэтому я водила ее рукой. Причина, почему я использовала ее имя, а не свое, заключается в том, что мне не хотелось, чтобы мое имя было как-то связано с Расселлом Маннерсом – зятем присутствующего здесь господина Молтби. Вы должны обратиться ко мне со следующим вопросом: «Сообщал ли вам господин Роуланд Молтби о том, что он когда-либо отказывался оплачивать вексель, выписанный на имя Расселла Маннерса?» На это я отвечу: «Никогда».
Она взглянула на сидящего напротив мрачного свидетеля. Он потягивал эль и молчал. Адвокат писал.
– После этого, господин Смитиз, – продолжала она, – вы спросите меня: «Зная об имевшем место обмене вышеназванных векселей, можете ли вы с полной уверенностью сказать, что у капитана Томпсона не было намерений обмануть казначея, когда он передавал ему эти векселя?» На это я скажу: «Конечно, нет. Капитану Томпсону было известно, что господин Маннерс был у меня в долгу».
Роуланд Молтби заерзал на стуле.
– Послушайте, вы не можете говорить об этом в суде!
– О чем?
– О том, что происходило на Берлингтон-стрит, 9, когда мы оба, пока наши жены находились в Уэльсе, развлекались там с вами.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду… я ничего подобного не помню. Говоря «в долгу», я имела в виду деньги. Я продала браслет, за который выручила триста фунтов, и дала сто Расселлу. Следовательно, он находился у меня в долгу. Вы согласны?
Роуланд Молтби пожал плечами и взглянул на адвоката.
– Был в долгу, госпожа Кларк. Я так и записал.
– Спасибо, господин Смитиз. Вот и все, что я хотела вам сказать. Давайте выпьем кофе.
Она встала и закинула руки за голову. Господи! Какое же это наслаждение – сражаться, сражаться в одиночку, самостоятельно выискивать веские аргументы. И когда никто не мешает. Билл стал бы молить ее об осторожности, безопасности, благоразумии. Именно это и были его последние слова, когда они прощались перед ее отъездом. «Будь осторожна. Своим вмешательством ты можешь только навредить». Как будто бедный Чарли мог самостоятельно выступать на суде… Три месяца эти животные держали его под арестом, предъявив ему обвинения только неделю назад. Прочитав имена, она поняла причину: все члены трибунала были собственноручно подобраны Эдамом, Гринвудом и полковником Гордоном.
Игра была нацелена против нее, но ее это не беспокоило. Она очистит имя Чарли от обвинения в мошенничестве – остальное не имело значения.
– А защита? – спросил господин Смитиз. – Господин Комри предложил мне вызвать коллегу из Линкольнз Инн. Мы могли бы вместе подготовить заявление от имени вашего брата.
Она посмотрела на него и улыбнулась.
– Нет необходимости.
– Вы хотели бы поручить это кому-то еще?
– Я сама напишу заявление.
– Но, мадам…
– О! Пожалуйста, не спорьте. Я знаю, что надо говорить.
– Но язык юридических документов…
– Чем длиннее слово, тем лучше! Я их забросаю словами. Когда вы, господин Смитиз, были еще младенцем, я уже правила оттиски. Краткие изложения дел, составленные адвокатами, были моими первыми книгами. Можете быть уверены, защита будет проведена с полным знанием дела.
Она протянула обоим мужчинам руку для поцелуя и поднялась наверх. Господин Смитиз кашлянул и взглянул на Роуланда Молтби.
– Вы, конечно, проиграете? – спросил Молтби.
– Боюсь, что так.
Заседание трибунала было коротким. Множество свидетелей подтвердили обоснованность первого обвинения. Рассмотрение второго обвинения потребовало больше времени, и обвинители, почувствовав, что не в состоянии расстроить замысел сестры арестованного, все утро провозились с господином Молтби, который сам себе противоречил. Его очень пристрастно допрашивали, но не о векселях или деньгах, а о том, как часто он приезжал к госпоже Кларк в Локтон, принадлежит ли тот дом ей, а если не ей, то кому. По просьбе арестованного объявили перерыв. Субботу и воскресенье сестра арестованного провела в гостинице, запершись в своей спальне и обложившись бумагами. Когда во вторник рассмотрение дела возобновилось, адвокат капитана Томпсона обратился к суду с его заявлением:
«Господин председатель, уважаемые члены военного трибунала!
Прослужив в армии всего около четырех лет, будучи очень молодым и не обладая преимуществами, которые дает опыт, я крайне нуждаюсь в вашем покровительстве и прошу прощения за все нарушения, которые я, возможно, невольно совершил.
Если бы я не был вполне уверен, что в достаточной мере реабилитировал свое доброе имя перед лицом многоуважаемого трибунала в отношении обвинений, выдвинутых против меня с целью опорочить мою репутацию, я ушел бы из общества честных людей, спрятался бы в глуши и приложил бы все усилия, чтобы стереть память о себе.
Однако, джентльмены, я смело и с уверенностью и в то же время с полной покорностью утверждаю, что посланные кучкой завистников отравленные стрелы, нацеленные на то, чтобы нарушить мой душевный покой и повредить моей репутации, будут отбиты щитом чести, невиновности и добропорядочности.
Джентльмены, когда мне впервые выпала честь вступить в 59-й полк, я очень скоро, к своему огромнейшему сожалению, обнаружил, что не только не встречаю сочувствия, но не ощущаю никакой поддержки со стороны полковника Фейна. Во имя справедливости я должен признать, что, возможно, моя молодость и отсутствие опыта были причиной незначительных нарушений, от которых меня могли бы уберечь и знание жизни, и богатый опыт. Безсомнения, полковник Фейн не желал утруждать себя задачей стать моим наставником, и я был неожиданно, без подготовки откомандирован из Ньюарка в Лидс для прохождения службы в рекрутском подразделении.
Я доблестно выполнял свой воинский долг, проявляя исключительное рвение и усердие, которые не прошли бы незамеченными, будь рядом более ответственный и опытный офицер, пока в июле 1807 года у меня не случился приступ тяжелейшей болезни. Моим лечением занимались опытные врачи, но в конечном итоге они заявили, что больше ничего не могут сделать для облегчения моих страданий. И я написал полковнику Фейну, сообщил ему о моем тяжелом состоянии и попросил у него отпуск по болезни. В ответ на мою просьбу я получил письмо, в котором полковник Фейн сообщил, что не в его компетенции давать мне отпуск и что, если мое состояние действительно настолько серьезно, я должен выслать медицинский сертификат старшему инспектору. Я так и сделал, но только по прибытии в Лондон. Я признаю, что совершил ошибку, не сумев правильно оценить ситуацию. Но я осмелюсь обратиться к многоуважаемому суду с вопросом: что заставило командира части представить меня, неопытного молодого человека, перед трибуналом, если не желание разрушить мою жизнь (ведь репутация и есть жизнь для честного человека) и лишить меня всех перспектив на будущее?
А теперь осмелюсь обратить ваше внимание на некоторые замечания по поводу второго обвинения. Я обратился к моей близкой родственнице за денежной помощью. Она прислала мне два вышеупомянутых векселя, полученных ею от господина Расселла Маннерса, эсквайра. Они подлежали оплате господином Молтби, Фишмангерз Холл. В том, что векселя подлинные и будут оплачены по первому предъявлению, у меня не было ни малейшего сомнения, и я попросил господина Милбанка, казначея округа, выдать мне в обмен на эти векселя наличные, что он и сделал. Но вскоре я узнал, что векселя так и не были оплачены. Я не буду занимать ваше драгоценное время, повторяя все слышанное вами, потому что каждое слово, сказанное свидетелями, оправдывает меня и подтверждает мою невиновность.
Джентльмены, я в отчаянии от того, что вынужден так долго злоупотреблять вашим вниманием, но мое стремление наиболее точно и правдиво описать каждое обстоятельство вынуждает меня идти на этот шаг. Я не имею намерения молить многоуважаемый суд о снисхождении. Меня ни в коей мере не беспокоит результат, потому что ваше решение будет продиктовано свободным от предрассудков и просвещенным разумом. Я смиряюсь и подчиняюсь вашему решению и молю высокочтимого председателя и военного юриста поверить, что, каким бы ни было ваше решение, я всегда буду безмерно вам благодарен за внимание, которое вы уделили рассмотрению моего дела».