дю Морье Дафна. Мери Энн

   – Вы помните, что в 1804 году к вам обращался капитан Сандон по поводу дела, связанного с майором Тоунином?
   – Я помню, что капитан Сандон работал на майора Тоунина.
   – Не могли бы вы вспомнить, пересылали ли вы какие-либо записки майору Тоунину через капитана Сандона?
   – Я ничего подобного не помню. Возможно, что-то такое и было, но с тех пор прошло много времени.
   – Пересылали ли вы какие-либо бумаги майору Тоунину через капитана Сандона?
   – Что за бумаги?
   – Любая записка, написанная вами или кем-то другим.
   – Не думаю, что я это делала. Я всегда соблюдала особую осторожность, отдавая кому-либо записки, написанные моей рукой.
   – А могли вы забыть, что послали такую бумагу майору Тоунину через капитана Сандона?
   – Нет, я помню все, что касалось герцога Йоркского.
   – Получил ли капитан Сандон какие-то проценты от майора Тоунина за посредничество?
   – Думаю, да. Майор Тоунин показался мне щедрым человеком, к тому же капитан Сандон вряд ли проявлял бы такую заинтересованность в деле, если бы не ожидал вознаграждения.
   – Вам известно, о чем допрашивали капитана Сандона сегодня?
   – Нет.
   В течение всего допроса свидетельница давала четкие и полные ответы на вопросы. Всем стало ясно, что, если и было в действительности такое письмо, она забыла о нем. Палата терпеливо ждала возвращения капитана Сандона и пристава. Прошло более часа, прежде чем он опять предстал перед барьером, и лидер палаты тут же принялся его допрашивать.
   – Вы нашли бумагу?
   – Нашел.
   – Вы принесли ее с собой?
   – Она у посыльного. У него есть и другие письма, связанные с этим делом.
   Посыльный передал суду стопку писем. Верхним было интересующее всех письмо. В полной тишине господин Персиваль протянул его председателю, который начал громко читать:
   – «Я только что получил ваше письмо. Дело Тоунина останется без изменения. Да благословит вас Господь».
   Подпись отсутствовала. Письмо было адресовано Джорджу Фаркуару, эсквайру, Глочестер Плейс, 18.
   На скамьях поднялся шум. Неужели письмо настолько важно? Его действительно написал герцог? Но кто такой Джордж Фаркуар?
   Господин Персиваль продолжил допрос капитана Сандона.
   – Зачем вы скрывали письмо?
   – У меня не было причин скрывать письмо. Мне просто стыдно.
   – Вам кто-нибудь советовал не упоминать об этом письме?
   – Нет.
   – Когда госпожа Кларк передавала вам это письмо, она говорила, что оно написано герцогом?
   – Я не помню, что конкретно она сказала, но смысл был таков, что письмо пришло от герцога.
   – Вам известен почерк герцога Йоркского?
   – Я никогда в жизни его не видел.
   – Вам не показалось, что письмо написано почерком госпожи Кларк?
   – Нет, не показалось.
   – Кто такой Джордж Фаркуар, эсквайр, которому адресовано письмо?
   – Не имею ни малейшего представления.
   Капитану Сандону разрешили удалиться. Для дачи свидетельских показаний вызвали госпожу Кларк. Ее допрашивал министр юстиции.
   – Вы когда-либо видели это письмо?
   – Полагаю, что видела, так как оно написано герцогом. Но я не представляю, как оно могло оказаться у этого человека, если только не через меня.
   – Посмотрите на печать. Она вам знакома?
   – Это личная печать герцога Йоркского. Надпись гласит: «Никогда не уклоняться».
   – Кто такой Джордж Фаркуар?
   – Сейчас такого человека не существует. У меня было два брата, которые служили во флоте. Они погибли, и Джордж был одним из них. Герцог всегда отправлял письма, адресованные мне, на его имя.
   – Вы когда-нибудь подделывали чей-либо почерк?
   – Нет, у меня не было в этом нужды. Может, когда-нибудь я в шутку и делала такое. Есть такая игра – я понимаю, смешно рассказывать о ней здесь, – один человек записывает имя мужчины, потом имя женщины, потом пишет, где они и чем занимаются, потом скатывает бумажку в трубочку и говорит: «Разве это не почерк такого-то?» И если почерк совпадает, то те, кого указали в бумажке, становятся друзьями.
   – Вы можете подделать почерк герцога Йоркского?
   – Я не знаю. Ему лучше судить. Несколько раз, когда он был рядом, я пыталась писать его почерком. Он смеялся, что мне удавалось изобразить его подпись «Фредерик», но я никогда не пользовалась этим. Если бы такое случилось, меня уже давно привлекли бы за это к суду.
   – Вы всегда пишете одним и тем же почерком?
   – Мне трудно сказать, как я пишу. Обычно я очень тороплюсь, когда что-либо пишу.
   – Вы водили рукой вашей матери, когда она подписывала векселя, которые были представлены военному трибуналу в связи с обвинениями, предъявленными вашему брату. Разве это нельзя назвать другим почерком?
   – Когда я вожу рукой своей матери, я не тороплюсь. Думаю, это фактически мой почерк, а не ее, так как она почти не в состоянии пользоваться своей рукой.
   – Получается, что вы можете писать двумя различными почерками?
   – Не вижу, чтобы они сильно различались.
   – Вы не видите разницы между вашим собственным почерком и почерком, которым подписаны векселя, представленные военному трибуналу?
   – Мне кажется, они не сильно отличаются друг от друга… Вы намекаете, что подпись на векселях была поддельной?
   – Я ни на что подобное не намекаю. Вы направляете руку матери?
   – Она держит перо, я держу его чуть пониже и таким образом направляю ее руку. Вы можете посмотреть, как мы пишем, когда вам угодно.
   – Значит на обоих векселях стоит фактически ваша подпись?
   – Если вам хочется рассматривать все именно так, ради Бога. Я просто использовала руку своей матери, а почерк был моим.
   Заседание закончилось. Было решено назначить специальный комитет, который исследует остальные письма, написанные госпожой Кларк и найденные у капитана Сандона. Комитет должен будет представить отчет к следующему дню. Таким образом, семнадцатого февраля было зачитано несколько писем из тех, которые, по утверждению госпожи Кларк, были написаны ее почерком – хотя ей разрешили только прочитать адреса на конвертах, а не сами письма. Большинство из писем были датированы летом 1804 года.
   В каждом письме имя герцога Йоркского прямо или косвенно связывалось с назначением различных офицеров, в том числе и майора Тоунина: «Скажите Спеддингу, чтобы он написал, что ему нужно. Г. говорит, так будет лучше… Не могли бы вы еще раз спросить о звании лейтенанта в наших войсках в Индии? Г. уверил меня, что продаются два патента… Я разговаривала с Г. о патенте майора. Он отнесся к этому вполне благосклонно. Полагаю, вы можете заплатить мне за это сто фунтов?.. Очень сожалею, но эту вакансию уже забрал лорд Бриджуотер. Его Королевское Высочество обещал предупредить меня, как только что-нибудь появится… Мне очень неприятно поднимать этот вопрос, но вы можете передать Бэкону и Спеддингу, что каждый из них должен заплатить мне по двести фунтов. Сообщите мне их решение, так как мне надо говорить с ним об этом… Я сообщила, что вы имеете отношение к этому делу… Герцог издал приказ сообщить о назначении Тоунина в официальном бюллетене…»
   Письма произвели неизгладимое впечатление на членов палаты. Все поняли, что письма были обнаружены по чистой случайности: ни госпожа Кларк, ни полковник Уордл не знали, что они находятся у капитана Сандона. Если бы это было им известно, они уже давно представили бы их в качестве вещественных доказательств.
   Господин Персиваль спросил полковника Гордона, военного министра, действительно ли, по его мнению, письмо, которое послужило началом сегодняшнего расследования – «Я только что получил ваше письмо. Дело Тоунина останется без изменений. Да благословит вас Господь», – написано почерком герцога.
   – Самое большее, что я могу сказать, – почерк очень похож. Но я не могу утверждать, что письмо написано самим Его Королевским Высочеством.
   – Вы когда-либо обсуждали этот вопрос с герцогом Йоркским?
   – Да, обсуждал.
   – О чем был разговор?
   – Последний разговор состоялся в половине одиннадцатого сегодня утром, когда я как обычно, пришел к герцогу для обсуждения дел. Первое, что он сказал мне: «Так как вас обязательно вызовут в парламент и будут задавать вопросы, я ничего не буду обсуждать с вами. Однако я хотел бы повторить вам то, что говорил не раз: мне ничего не известно, и я считаю письмо подделкой».
   Потом были допрошены другие свидетели, но никто из них не мог с полной уверенностью утверждать, что письмо было написано самим герцогом. Одним из свидетелей был клерк из банка Коуттов. Он заявил, что почерк идентичен почерку герцога, однако без подписи он не может присягнуть в этом.
   Лидер палаты предпринял последнюю попытку обвинить госпожу Кларк в фальсификации, вызвав господина Бенджамина Тауэна.
   – Чем вы занимаетесь?
   – Я художник по бархату.
   – Вы были знакомы с госпожой Кларк, когда она жила на Глочестер Плейс?
   – Да.
   – Вспомните, говорила ли она что-либо, касающееся почерков?
   – Да. Во время разговора она заметила, что могла бы подделать подпись герцога, и показала мне, как она это делает. Я тогда не смог определить, где ее подпись, а где – герцога.
   – Вы хотите сказать, что она сама завела разговор на эту тему и тут же показала вам, как она подделывает почерк?
   – Да.
   – Она показала, как подделывает подпись герцога?
   – Да. На листке бумаги. Она написала то ли «Фредерик», то ли «Йорк», то ли «Олбани» – я не помню.
   – Вы что-нибудь сказали по этому поводу?
   – Я сказал, что это очень серьезно.
   – А что она ответила?
   – Она рассмеялась.
   Следующим свидетеля допрашивал Фолкстоун.
   – Какую область рисования вы преподаете?
   – Изображение цветов, ландшафтов, фигур и фруктов.
   – Вы учите своих учеников писать буквы каким-нибудь особенным образом? С завитушками и так далее?
   – Да.
   – Скажите, а госпожа Кларк утверждала, что она может подделывать только подпись герцога или что ей удается имитировать его почерк?
   – Она говорила только о подписи.
   – Вы были доверенным лицом госпожи Кларк?
   – Нет.
   – Когда вы дали ей последний урок?
   – Я не помню, мне надо посмотреть в своих записях.
   – Когда вы расстались с ней, вопрос с оплатой был улажен?
   – Она была должна мне.
   – Она уплатила свой долг?
   – Нет.
   Свидетель в некотором замешательстве покинул зал, и заседание объявили законченным. Было решено отдать спорное письмо на исследование человеку, который сможет определить, кем оно написано. Его мнение помогло бы парламенту вынести свое решение по этому вопросу на следующем заседании.

Глава 5

   Как только Мери Энн закрывала глаза, перед ее внутренним взором представали два векселя и ей слышался голос матери: «Зачем ты подписываешься моим именем, что это значит?» и ее собственный голос, когда она, потеряв терпение, раздраженно ответила: «Ради всего святого, делай, как я тебе говорю. Чарли нужны деньги, он может по этим чекам получить наличные. Будет выглядеть гораздо лучше, если векселя подпишешь ты, а не я». Потом, схватив руку матери, она принялась водить ею.
   – Значит, если встанет вопрос о деньгах, они придут ко мне? У меня нет денег, чтобы послать Чарли.
   – Конечно, нет. Не будь такой глупой.
   Эти векселя были отосланы Чарли, он по ним получил наличные, потом они вернулись. Их опять вытащили на свет, и они стали предметом тщательного изучения на военном трибунале. О них позабыли, так как Чарли оправдали. Потом опять о них вспомнили, теперь уже в палате общин. На эти векселя наложено какое-то дьявольское проклятье. Неужели она тогда поступила неправильно? Может, ее поступок был противозаконным? Может, это и есть фальсификация, когда водишь чьей-либо рукой? Она не может поклясться на Библии, что ее мать на самом деле знала, что подписывает. Она очень плохо себя чувствовала и была слишком слаба, чтобы понять все, что касалось векселей, чеков, денег. Она не знала, чем ее дочь занималась с Расселлом Маннерсом на Олд Берлингтон-стрит, 9.
   А что, если они привезут ее мать в палату, поставят ее перед барьером и начнут расспрашивать? От этой мысли ей становилось плохо… Она почти теряла сознание: на стуле сидит ее мать, дрожащая, запуганная и затравленная министром юстиции. Мери Энн начинала метаться, прижимая руки к глазам. Сколько еще будет продолжаться эта мука? Когда настанет конец?
   Ничего хорошего из этого не выйдет, только ее имя изваляют в грязи. Позор, бесчестие, ложь и грязные разоблачения. Она выпила предписанный доктором порошок и содрогнулась. Два дня постельного режима. Никаких визитов друзей или родственников. Так велел доктор, и она подчинилась его приказу. Но ей не было покоя: над ней висело новое обвинение – фальсификация.
   Стук в дверь. Опять Марта, решила она, пришла поправить подушки.
   – В чем дело, Марта? Можешь ты дать мне поспать?
   – Лорд Фолкстоун принес вам цветы.
   – Тогда поставь их в воду.
   – Он надеется, что вам лучше, мэм, и желает вам всех благ.
   – Он говорил, что хочет видеть меня?
   – Он не осмелился.
   Она зевнула и бросила взгляд на часы. Только половина десятого. Время тянется так медленно. Может, разговор с Фолкстоуном отвлечет ее, и тогда ей удастся заснуть. Он такой привлекательный, даже очень привлекательный и, очевидно, влюблен в нее как теленок: он потерял жену и, кажется, еще не оправился, но тяжелая утрата придает чувствам законченность, она сама познала эту истину. Она села и потянулась за шалью, потом немного подкрасилась и капнула пару капель духов на подушку.
   – Скажи его светлости, чтобы он поднялся. Марта ушла.
   Бледная и томная, она откинулась на подушки. Лампа рядом с кроватью едва освещала ее лицо, и этот полумрак очень шел ей. Стук в дверь показался ей самоуверенным, и ей стало даже интересно: слишком давно мужчина не стучался в ее дверь.
   – Войдите, – сказала она, и ее голос звучал не вяло, а нежно, мягко, чувственно, обещающе. – Как хорошо, что вы приехали. Мне было так одиноко.
   – Я на минутку. Готов поклясться, вам лучше.
   – Конечно, лучше. Но почему вас это так беспокоит?
   – Когда в палату приехал доктор Меткалф и сообщил, что вы больны и не сможете сегодня выступать, я едва досидел до конца заседания. Я вызвал доктора к барьеру и допросил его. Он удовлетворил любопытство суда, заявив, что вы действительно больны, но от этого мне еще больше захотелось увидеть вас. Вам что-нибудь нужно? Что вам принести? Вы уверены, что доктору можно верить, – я могу послать за своим?
   – Со мной все в порядке, просто я очень устала. Я надеялась, что за выходные смогу отдохнуть, но ошиблась. Итак, расскажите мне, как идут дела.
   – Великолепно. Весь день допрашивали специалистов по почеркам. Двое с почтамта, контролеры франков, они принесли микроскопы. Еще один – из банка Коуттов, и трое – из Английского банка. Все дали один и тот же ответ, хотя Персиваль изо всех сил пытался все исказить.
   – И что же они ответили?
   – Очень похоже, но они не могут поклясться, что они полностью идентичны. Они думают, что почерк один и тот же, и все. У них был ужасно глупый вид, когда я спросил, читали ли они в газетах протокол заседания, на котором обсуждалась подлинность письма. Естественно, они все ответили, что читали, а это значило, что фактически они давали пристрастную оценку, заранее зная о сомнениях относительно подлинности письма.
   – Итак, правительственная партия никуда не продвинулась?
   – Абсолютно. Расследование стоит на месте, и вопрос можно решить только голосованием. После экспертов мы допрашивали старого Клаверинга, который решил отрицать знакомство с вами. И отрицал, пока не увидел ваши письма. Он нас здорово развлек. Его допрашивал Сэм Уитбред, и он так его уделал, что старик был рад убраться от него подальше. Его свидетельские показания никак не повлияли на обвинения, но, увидев, как он отвечает на вопросы, как мямлит и ходит вокруг да около, все пришли к выводу, что и он обращался к вам за назначением. Потом вызвали Гринвуда и Гордона. Ничего существенного. Они представили целую груду совершенно ничего не значащих бумаг. Все заскучали. Вообще-то, интерес пропал, как только стало известно, что вы не придете.
   – Как жестоко с их стороны развлекаться, глядя на мои мучения. Жертва, брошенная на растерзание львам.
   – Вовсе нет. Вы никогда не выглядели, как жертва. Такое впечатление, что вы в любой момент превратите заседание в веселый спектакль. Министр юстиции – медведь, а вы – охотник, который травит его. Все члены парламента просто с ума сходят от вас, в том числе и члены правительства. Даже Вилберфорс забыл о рабах-неграх и говорит только о вас. Я слышал, как он во время разговора с одним из своих друзей со вздохом сказал: «Она хорошая – в глубине».
   – В глубине чего?
   – В глубине души. Он сказал, будто вы попали под влияние злого человека.
   – Возможно, он прав. Если верить памфлетам, столько людей оказывало на меня влияние, что от меня почти ничего не осталось. Вы читали их?
   – Я не унижаюсь до того, чтобы читать всякую мерзость. Мне кажется, я утомляю вас?
   – Ни капельки. Ваше присутствие успокаивает меня.
   – Дело с письмом выглядит очень странно. Послушайте только, что говорят в кулуарах: Сандон понял, что, раз письмо написано герцогом, оно сыграет на руку обвинению, поэтому он сделал вид, будто потерял его. Ему даже в голову не приходило, что Эдам представил его суду.
   – А почему Эдам представил его? Ведь оно только вредило им.
   – Как вы не видите – потому что он сам не верил, что письмо подлинное. А сейчас, из-за того, что Сандон все так безнадежно запутал, это письмо, а потом и другие письма приобщили к вещественным доказательствам – и получилось, что они сами все устроили! Именно поэтому письмо и принесет победу нашему делу. Персиваль сам себя ударил. Готов поспорить, что завтра же Его Королевское Высочество выкинет Эдама.
   – Он побоится выгнать его. Эдам держит его в клещах. Я всегда это говорила.
   – Вы действительно ни о чем не сожалеете? Это замечательно.
   – Какой смысл сожалеть сейчас? Слишком поздно.
   – Ходят слухи – хотя им никто не верит – что за всем стоит Кент. Я знаю, как зародилось подобное подозрение: однажды вы в своих свидетельских показаниях заявили, что были знакомы с Доддом, личным секретарем Кента. Но ведь все знакомы с Доддом.
   Она не ответила. Она помнила, что надо быть осторожной. Идеалист Фолкстоун даже не догадывался, что за всем стоит заговор.
   – Вы хорошо его знаете?
   – Кого, Додда? О Боже, нет. Он такая зануда. Он живет по соседству, на Слоан-стрит, и любит иногда заглядывать на огонек.
   – На вашем месте я держался бы от него подальше. При дворе сплетничают вовсю. Именно это показалось мне особенно дерзким, когда я жил во Франции – еще до Террора, естественно, когда была сильна власть идеалов. Казалось, что большая их часть возродилась после того, как была свергнута тирания, и есть будущее, ради которого стоит жить.
   Слава Богу, он углубился в свою любимую тему. Опасность миновала, сейчас, по крайней мере. Через десять минут надо налить ему бренди, чтобы отвлечь внимание, потом можно разрешить сесть на кровать.
   Его внимание было отвлечено, но не с помощью бренди.
   Опять появилась Марта, которая сообщила, что звонят в дверь.
   – Вас хотят видеть полковник Уордл и майор Додд. Молчание. Изобразить ужас. Потом изумление.
   – Как странно! Они пришли вместе? Интересно зачем?
   – Полковник Уордл надеется, что вы примете его.
   – Зря надеется.
   Лорд Фолкстоун поднялся со стула.
   – А не может ему показаться странным, что меня вы согласились принять, а ему даже слова не хотите сказать?
   – Пусть думает. Я могу встречаться с теми, чье общество доставляет мне удовольствие.
   – Я в замешательстве. Прошу вас, примите его. Если он узнает, что я здесь, могут пойти всякие глупые сплетни.
   Его светлость боится быть скомпрометированным. Он упал в ее глазах. Он уже не казался таким привлекательным.
   – Хорошо. Пусть поднимается.
   Его светлость успокоился. В спальню вошел полковник Уордл.
   Вместо ожидаемой самодовольной ухмылки, тычка под ребра, замечания: «А вы, кажется, меня обставили?» – с намеком на общество, в котором она пребывает, она увидела тревогу: член парламента от Оукхэмптона был чем-то обеспокоен. Он пробормотал пару ничего не значащих фраз и замолчал. Что-то было не так. Она почувствовала, как изменилась атмосфера.
   – Лорд Фолкстоун рассказал мне о сегодняшних событиях, – проговорила она. – Как я поняла, решение не вынесено, но для нас все складывается удачно.
   – Да. Палата настроена хорошо по отношению к нам. В этом заключается одна из причин, почему мы приехали к вам. Думаю, будет лучше, если вы воспользуетесь своей болезнью и попросите разрешения не присутствовать больше ни на каких заседаниях.
   – Ничто на свете не принесло бы мне такого облегчения. Лорд Фолкстоун с недоверием уставился на Уордла.
   – Вы, должно быть, сошли с ума! Ведь госпожа Кларк – наш главный козырь. Одного ее присутствия достаточно, чтобы выиграть.
   – Я не согласен.
   – Вы хотите сказать, что ее свидетельские показания не представляют никакой ценности, что они нанесли вред нашему общему делу? Это чудовищно. Без нее у нас не было никакого шанса.
   – Вы меня неправильно поняли, Фолкстоун. Конечно, госпожа Кларк оказала нам огромную услугу. Я имею в виду, что она уже сказала все, что должна была сказать. Если она еще раз появится в палате, она будет подвергнута перекрестному допросу, и тогда может всплыть информация, которая только навредит нам.
   Итак, до Уордла тоже дошли слухи о том, что Кент замешан в этом деле. Поэтому-то они с Доддом и заехали. Она пожала плечами. Пусть они в одиночестве доведут борьбу до конца, ее это не волнует.
   – Послушайте, – сказал Фолкстоун, – что за всем этим стоит? Вы что-то недоговариваете, объясните. Неужели в слухах, связанных с Кентом, действительно есть доля правды?
   – Нет, уверяю вас.
   – Тогда в чем же дело?
   – Мне бы очень не хотелось, чтобы беспокоили госпожу Кларк.
   – Они не могут навредить ей больше, чем они уже сделали, вы сами это прекрасно понимаете. К тому же она с легкостью с ними справилась. Что это за информация, которая может навредить?
   Полковник Уордл обратил на Свидетеля Номер Один полный мольбы взгляд в надежде на ее помощь. Но она не обратила на него внимания, закрыла глаза и зевнула. Он в отчаянии повернулся к лорду Фолкстоуну.
   – Хорошо, буду откровенен. Это личное дело, связанное со мной и госпожой Кларк. Я буду премного благодарен, если вы оставите нас вдвоем на пять минут.
   Лорд Фолкстоун поднялся.
   – Конечно, если вы так ставите вопрос, у меня нет выбора. Он вышел из комнаты, оставив их вдвоем. Взволнованный полковник Уордл тут же перешел к делу:
   – Вы ничего не рассказывали Фолкстоуну о герцоге Кенте?
   – Естественно, нет.
   – Он очень подозрителен. Ведь поэтому он и заехал к вам.
   – Глупости, он привез мне цветы.
   – Это просто предлог. Предупреждаю вас, будьте осторожны. Ходит много слухов. Если правительственная партия что-то пронюхает, все наши обвинения рухнут.
   – Фолкстоун не принадлежит к правительственной партии.
   – Это не имеет значения. Если он узнает, он тут же сдастся.
   – Итак, вы устыдились и вашего заговора, и выдвинутых вами обвинений?
   – Дело не в стыде и не в заговоре. Дело в политике, все очень запутано.
   – «Запутано» – всего лишь слово. И вы втянули меня в эту неразбериху. Мне надо остерегаться не только представителей правительственной партии, но и Фолкстоуна, человека, который изо всех сил старался помочь мне.
   – Мне очень жаль. Все сложилось очень неудачно. Но в политике нашими друзьями часто становятся те, кто раньше нас предавал, хотя и без всякого злого умысла.
   – Так что вам требуется от меня?
   – Заверить Фолкстоуна, что Кент за нами не стоял. Скажите, если вам нравится, что вы и я были в интимных отношениях и что я боюсь скандала, который может привести к разводу.
   – Большое спасибо!
   – Это может испугать его и удержать от дальнейших расспросов.
   – А зачем я должна пугать его? Я нахожу его довольно приятным.
   – Тогда придумайте что-нибудь другое, только не говорите правды.
   Она села в постели, взбила подушки, бросила взгляд в зеркало и поправила шаль.
   – Для патриота, полковник Уордл, вы очень впечатлительны. Как жаль, что министр юстиции не слышит вас.
   – Моя дорогая, в политике все средства…
   – Это политическое словоблудие. Не говорите мне о политике, от нее дурно пахнет. Хорошо, я заморочу голову его светлости, вам нечего беспокоиться. Но я явлюсь в палату. Если меня вызовут. Я не намерена заниматься доносительством, так что сохраняйте спокойствие. А теперь будьте добры, пойдите найдите его светлость и скажите ему, что наш тет-а-тет закончился.
   Уордл с облегчением вздохнул и выпрямился. Измученный взгляд, складка между бровями – все исчезло. Он вышел, и она услышала, что они разговаривают в кабинете. Она представила себе картину: Фолкстоун настойчиво расспрашивает, Уордл и Додд всячески уклоняются от прямых ответов. Только Бог знает, какие слухи ходят о ней самой. Послышался стук захлопнувшейся двери и звук шагов по улице. Они ушли, и она может расслабиться и поспать. Она собралась было скинуть шаль и погасить лампу, когда опять раздался стук в дверь.