дю Морье Дафна. Мери Энн

   Сама не понимая почему, она очень любила все эти приключения. Но она никогда не рассказывала о своих похождениях матери, которая наверняка бы не одобрила ее и отругала.
   Улица была для нее и наставником, и учителем, и компаньоном для игр. Уличные мошенники залезали в чужие карманы, нищим подавали милостыню, в лавках продавались различные товары, обменивались деньги, мужчины смеялись, мужчины грязно ругались, женщины плакали, женщины улыбались, дети гибли под колесами экипажей. Одни были разодеты в дорогие платья, другие ходили в отрепьях. Первые вкусно ели, вторые голодали. Для того чтобы тебе никогда не пришлось голодать и ходить в обносках, нужно наблюдать, ждать, первой хватать выпавшие из карманов монетки, быстро бегать, хорошо прятаться, уметь улыбнуться в нужный момент и вовремя исчезнуть, бережно хранить все свое достояние, следить за собой. Она всегда должна была помнить, что нельзя становиться похожей на свою мать, которая была слаба и не умела сопротивляться, которая потеряла себя в этом чужом для нее уголке Лондона и единственным утешением которой были разговоры о прошлом, когда она знавала лучшие дни.
   Лучшие дни… Что они собой представляли? «Лучшие дни» – значит спать на тонком белье, иметь слуг, покупать себе новые платья, обедать в четыре часа. Эти понятия ничего не говорили маленькой девочке, но со временем в глазах Мери Энн, постоянно слушавшей рассказы матери, они обрели вполне конкретные очертания. Мери Энн видела перед собой эти «лучшие дни». Она видела слуг, она видела красивые туалеты, она обедала в четыре часа. Единственное, чего она не понимала, – почему ее мать отказалась от всего этого.
   – У меня не было выбора. Я была вдовой с двумя детьми на руках.
   – Что значит «не было выбора»?
   – Твой отчим сделал мне предложение. Мне больше ничего не оставалось. Кроме того, он добрый и хороший человек.
   «Итак, мужчины не зависят от женщин, – подумала Мери Энн, – а женщины зависят от мужчин». Мальчики хрупки, мальчики плачут, мальчики изнежены, мальчики беспомощны. Мери Энн прекрасно знала это, она была старше своих братьев, ну а малышку Изабель вообще не следует принимать в расчет. Мужчины тоже хрупки, мужчины тоже плачут, мужчины тоже изнежены, мужчины тоже беспомощны. И к этому выводу Мери Энн пришла на основе собственного опыта, потому что все эти характеристики в полной мере относились к Бобу Фаркуару, ее отчиму. Но мужчины работали. Они зарабатывали деньги или сорили ими, как ее отчим, и не на что было купить одежду для детей. Ее мать пыталась сохранить хоть жалкие крохи, подрабатывала, вышивая по вечерам при свете свечи. Поэтому она выглядела уставшей и постаревшей. Где-то здесь была скрыта несправедливость. Нарушилось какое-то равновесие.
   – Когда я вырасту, я выйду замуж за богатого, – сказала Мери Энн.
   Это произошло в тот день, когда вся семья сидела за столом и ужинала. Было лето, и горячий воздух улицы проникал в комнату через открытую дверь, принося с собой вонь гниющих овощей и помоев. Отчим повесил свою куртку на спинку стула и остался в одной рубашке, намокшей от пота. Как обычно, его руки были в краске. Мать пыталась заставить Изабель поесть, но малышка, измученная жарой, отворачивалась и плакала. Джордж и Эдди толкали друг друга ногами под столом. Чарли только что опрокинул на себя соус.
   Мери Энн оглядела всех и объявила о своем решении. Ей уже было тринадцать. Боб Фаркуар рассмеялся и подмигнул ей.
   – Тебе придется сначала найти такого человека, – сказал он. – И что же ты собираешься для этого предпринять?
   Ну уж совсем не то, что сделала ее мать, чтобы найти Боба Фаркуара, подумала девочка. Она не будет терпеливо ждать, когда ей сделают предложение. Она не превратится в няньку и посудомойку. Все эти мысли вихрем пронеслись в ее голове, но девочка решила не высказывать их вслух, чтобы не обижать Боба, к которому очень хорошо относилась. Она улыбнулась ему и подмигнула.
   – Я ему быстро заморочу голову, – ответила она, – чтобы он не успел прийти в себя и одурачить меня.
   Ее ответ восхитил отчима, который усмехнулся и принялся раскуривать трубку. Но мать была недовольна.
   – Я знаю, где она научилась так говорить, – сказала мать. – Она слушает болтовню твоих приятелей, когда вы собираетесь по вечерам.
   Боб Фаркуар пожал плечами, зевнул и отодвинулся от стола.
   – Ну и что в этом плохого? – спросил он. – Она хитра, как мартышка, и знает об этом. Такая не пропадет.
   Он бросил на стол свернутый в рулон оттиск, который его падчерица ловко подхватила.
   – Что будет, если дернуть мартышку за хвост? – спросил он.
   – Мартышка укусит, – ответила Мери Энн.
   Она пробежала глазами текст оттиска. Некоторые слова были очень длинными, и она не понимала их значения, но, увидев, что отчим надевает куртку и направляется к двери, она сообразила, что правку оттиска он оставляет ей.
   – Ты еще не рассказала нам, как собираешься найти богатого мужа, – поддразнил се отчим.
   – Лучше ты посоветуй мне, как это сделать, – ответила Мери Энн.
   – Ну, встань на углу и свистни тому, кто тебе понравится. Твои глаза привлекут любого.
   – Хорошо, – сказала Мери Энн, – но понравившийся мне парень может не быть богатым.
   Его смех еще долго звучал в переулке. Боб Фаркуар направлялся на встречу со своими друзьями. Девочка часто сопровождала его и знала, что он будет делать. Сначала он будет болтаться по всем переулкам и созывать приятелей; потом они выйдут на улицу, смеясь и перебрасываясь шутками, начнут разглядывать прохожих; потом они небольшой компанией отправятся в пивную и будут рассказывать друг другу о том, что произошло за день.
   Беседы мужчин были всегда интереснее, чем разговоры женщин. Они никогда не говорили о кухне, о детях, о болезнях, об обуви, которая требовала ремонта. Мужчины обсуждали людей, причины каких-то событий. Разговор шел не о соседских детях, а о восстаниях во Франции. Не о том, кто разбил чашку, а о том, кто нарушил договор. Не о том, кто испачкал выстиранное белье, а о том, кто разгласил государственные секреты. «Виг» значило патриот, «лягушатник» – француз, «тори» – изменник, «женщина» – проститутка. Что-то из их разговоров было для нее интересным, что-то она считала скучным, но все равно сидеть рядом с ними было гораздо приятнее, чем чинить носки Чарли.
   – Жажда замучила?
   – Жажда замучила.
   Они торжественно чокались и торжественно пили. Сквозь шум и крики Мери Энн удавалось разобрать то, что они говорили о знаменитостях, и внимательно слушавшая девочка запоминала все обрывочные сведения об этих людях, как бы собирая их по кусочкам. Но это не сегодня. Сегодня ей предстояло заштопать носки и постирать рубашки, уложить мальчиков и успокоить мать, а когда, уже перед самым сном, у нее выдалась свободная минутка и она собралась было сесть у окна и просмотреть оттиск, который должны были напечатать на следующий день, пришел Чарли.
   – Расскажи мне сказку, Мери Энн.
   – Я тебя сначала за уши оттаскаю.
   – Расскажи мне сказку.
   Рассказывать можно было о чем угодно. Как бьют в барабан. Как звучат колокола собора св. Павла. Как кричит пьяница. Как оборванный лудильщик идет по улице, стучит в двери и кричит: «Лудим, паяем. Кому надо чинить кастрюли?» – и вдруг спотыкается о Джорджа и Эдди, которые пускают кораблики в сточной канаве. Даже старого обтрепанного лудильщика, которого мать не раз прогоняла от двери их дома, можно превратить в принца, чтобы Чарли был доволен.
   – Расскажи мне о Сорока пяти и о серебряной пуговице. Принц Чарльз проиграл битву, а герцог Камберлендский выиграл. Она никогда не заговаривала об этом в присутствии матери, урожденной Маккензи. У одного из Маккензи хранилась серебряная пуговица, которая раньше была на камзоле принца. На этом семейное предание заканчивалось.
   – А что случилось с пуговицей? – спросила Мери Энн, когда ей было пять лет.
   Ее мать не знала. Она родилась на юге, куда перебрались отпрыски боковой ветви Маккензи. Они потеряли связь с родственниками. Вот Мери Энн и выдумала сказку для Чарли и для себя. Им нужно только найти пуговицу, и благоденствие семьи восстановится.
   – А что мы будем делать, когда найдем пуговицу?
   – Зажжем везде свечи.
   Свечи, которые ярко освещают комнату, а не заполняют ее удушливой вонью. Свечи, которые не трещат и не разбрызгивают жир по всей комнате, пока не сгорят.
   Мери Энн рассказала Чарли легенду о серебряной пуговице. Потом она зажгла свечу и, развернув оттиск, принялась громко читать, внимательно следя за своим произношением. Как-то мать сказала ей, что она неправильно выговаривает звуки, и слова матери крепко засели в голове девочки.
   – Что значит – неправильно выговариваю? – спросила Мери Энн, защищаясь.
   – Я не имею в виду твой голос – он очень звонкий. Но у тебя грязная речь. Ты набралась всего этого словесного мусора у здешних детей. Твой отчим ничего не замечает. Он сам так говорит.
   Она была опять унижена. Ее позором был отчим и переулок, в котором она выросла. Шотландские Маккензи совсем другие. Такие, как ее отец, господин Томпсон из Абердина.
   – Значит, он был дворянином? – Она потянула за ниточку, которая связывала их с «лучшими днями».
   – Он вращался среди дворян, – был ответ.
   Но этого было недостаточно. Недостаточно для «лучших дней» и для обедов в четыре часа. Обычный господин Томпсон из Абердина – этого мало. Мало и того, что он погиб в войне с Америкой.
   – Ты хочешь сказать, что он командовал войсками?
   – Не совсем. Он был прикомандирован к войскам.
   Может, в качестве советника? Чтобы разрабатывать планы? Или в качестве посредника? В памфлетах упоминалось о таких людях. Иногда их называли шпионами. Господин Томпсон, с которым ее мать провела «лучшие дни», стал интересовать Мери Энн. Он улыбался, кланялся и слушал; он выпытывал военные секреты; он был умен; он был хитер. Более того, он был дворянином, который умел правильно говорить. Его речь очень отличалась от речи детей на улице.
   – Слушай, Чарли. Слушай, как звучит мой голос.
   – А разве с твоим голосом что-то не так?
   – Тебя не касается. Слушай.
   Самое главное было научиться произносить звук «х». Так сказала ей мать – «х», «о» и «у». И еще «о» и «и», когда они стоят рядом.
   – «По сведениям, полученным из достоверных источников, правительство Его Величества, которое будет рыскать повсюду в поисках подходящей палки, которой оно уже на настоящей сессии постарается избить до полусмерти Оппозицию, вытащило на свет грязное белье…»
   – Что ты читаешь, Мери Энн?
   – Завтрашний выпуск.
   – Но я ничего не понимаю.
   – И я тоже. Но это неважно. Папа говорит, что читатели тоже ничего не понимают. Не перебивай. «По сведениям, полученным из достоверных источников…» – И тут она вытащила карандаш: «р» в слове «достоверных» было напечатано неправильно из-за сломанной литеры.
   – Стучат в дверь.
   – Да пусть стучат.
   Но мальчик уже вскочил с кровати и высунулся в окно.
   – Какие-то мужчины… они несут папу… он ранен. Внезапно они услышали взволнованный голос матери, заплакала Изабель, забегали наверху Джордж и Эдди.
   – Все в порядке. Успокойтесь. Причин для беспокойства нет.
   Отчима уложили на пол между двух стульев в гостиной. Его лицо было в красных пятнах, он казался чужим.
   – Это все жара.
   – Доктор пустит ему кровь.
   – Он упал на углу.
   – Он скоро придет в себя.
   Мать стояла, беспомощно опустив руки. Мери Энн послала Чарли за доктором, увела мальчиков и Изабель наверх. Потом она принесла таз с холодной водой и сделала отчиму компресс. А его приятели продолжали рассказывать матери, как с ним произошло несчастье.
   Вскоре вернулся Чарли и привел доктора, который выглядел очень важно и что-то бормотал насчет апоплексии. Он выгнал Мери Энн и Чарли из комнаты – дети мешали ему заниматься больным.
   Наконец Боба Фаркуара перенесли на кровать в спальню. Ему пустили кровь. Детям сказали, что это не удар и он не умрет, но ему нужен отдых. Он ни в коем случае не должен идти на работу, ни завтра, ни всю следующую неделю и потом еще несколько недель. Пока доктор объяснял обезумевшей от горя матери, как ухаживать за больным и чем его кормить, Мери Энн проскользнула в спальню и взяла отчима за руку. Он уже был в сознании.
   – Что же будет? – сказал он. – Они наймут кого-нибудь другого вместо меня. Им не нужен больной работник.
   – Не беспокойся.
   – Тебе придется отнести им записку. Спроси господина Дея, управляющего. – Он закрыл глаза: разговор утомил его.
   Мери Энн спустилась вниз. Мать смотрела на нее с выражением полной безнадежности.
   – Это конец, – проговорила она. – Они заплатят ему только за эту неделю. Может, он оправится только через несколько месяцев, а к тому времени его место уже будет занято. На что нам жить?
   – Утром я схожу в типографию.
   – Расскажи им все, как есть. Что твой отец болен.
   – Я так и сделаю.
   Мери Энн бережно расправила оттиск. Нельзя упускать такой случай, а для этого следует проверить каждое слово. Она уже знала, как отмечать ошибки – крохотные пометки на полях: еще ни разу оттиск не возвращался в типографию без пометок ее отчима. Она прекрасно знала его почерк. Наклонная «Р». Завиток на «Ф». В самом низу оттиска она написала: «Исправлено. Боб Фаркуар».
   На следующее утро она тщательно умылась, надела свое выходное платье. Непослушные локоны делали ее похожей на маленькую девочку. Она отрезала их ножницами и повернулась к зеркалу посмотреть, что получилось. Намного лучше, но чего-то недостает – не хватает яркого мазка. Она пробралась в спальню. Отчим спал. Она открыла шкаф, в котором мать держала свою одежду. Там висело платье, которое та ни разу не надевала с тех пор, как стала жить на Баулинг Инн Элли, платье, которое было из «лучших дней», с бантом из красных лент на корсаже. Мери Энн взяла одну ленту, собрала сю волосы и посмотрела на себя в зеркало. Да, лента решила все проблемы.
   Она тихо выскользнула из дома, чтобы мать и братья не увидели ее, и, зажав в руке свернутый оттиск, направилась к Флит-стрит.

Глава 3

   Двери были открыты, и она могла идти, куда ей вздумается. Никто не обращал на нее внимания. Работал печатный станок. Она мельком взглянула на эту огромную деревянную махину, которая была установлена в длинной узкой комнате. Рядом со станком стояли двое рабочих и мальчик, державший в руках рулоны бумаги, которые он передавал рабочим. Невдалеке стояли еще двое рабочих, которые о чем-то беседовали, и другой мальчик, постоянно бегавший по лестнице в комнату на втором этаже и возвращавшийся с новыми рулонами бумаги. Один из мужчин стал говорить громче, так как грохот станка заглушал его слова.
   Напротив входа в печатный цех находилась дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Мери Энн постучала в эту дверь. В ответ раздалось раздраженное: «Войдите!» Девочка вошла в комнату.
   – Что тебе надо?!
   Обладатель этого раздраженного голоса был настоящим джентльменом. На нем был отлично сшитый камзол, шелковые чулки и напудренный завитой парик, повязанный черной лентой.
   – Я пришла с запиской от моего отца. Он заболел.
   – Кто твой отец?
   – Роберт Фаркуар.
   Джентльмен пожал плечами и отвернулся. Сидевший рядом с ним мужчина, в чулках грубой вязки и без парика, принялся объяснять:
   – Боб Фаркуар, господин Хьюэс. Один из наших лучших работников. Наборщик и корректор. Какое несчастье. – Он повернулся к девочке. – Что случилось с твоим отцом?
   – Ему стало плохо вчера вечером. Доктор говорит, что он сможет вернуться на работу только через несколько недель.
   – Вычеркни его, – проговорил раздраженный джентльмен, он стоял у окна и полировал ногти. – Мы запросто найдем замену. Выдай девочке недельное жалование, и пусть она уходит домой.
   Но второй мужчина казался обеспокоенным.
   – Мне было бы жаль потерять такого работника, сэр. Он уже много лет работает у нас.
   – Ничем не могу помочь. Я не могу содержать больных работников.
   – Да, сэр. – Мужчина вздохнул и, открыв ящик стола, вытащил деньги. – Скажи своему отцу, что нам очень жаль и, если он надумает зайти к нам после того, как поправится, мы попробуем ему подыскать какую-нибудь работу. Но обещать мы ничего не можем. Вот его жалование за неделю.
   – А вы господин Дей? – Да.
   – Значит, это вам я должна отдать оттиск.
   Она протянула ему драгоценный свиток и стала наблюдать, как он разворачивает его. Она заметила, что он бросил взгляд на подпись.
   – Твой отец внес правки вчера вечером до того, как ему стало плохо?
   – Да.
   – И здесь убыток, господин Хьюэс. Боб Фаркуар обычно брал оттиски домой, и мы экономили на заработной плате второму рабочему.
   – Значит, теперь тот, кто согласится на сверхурочные, будет оставаться здесь после работы и вносить правку. Отдай девочке деньги и прогони ее.
   Господин Дей протянул Мери Энн деньги.
   – Мне очень жаль, – сказал он.
   Мери Энн взяла деньги и вышла из комнаты. Но домой она не пошла. Выйдя на улицу, она отошла на несколько шагов и принялась ждать, пока наконец не увидела, что господин Хьюэс вышел из типографии и направился вверх по Флит-стрит. После этого она вернулась и вновь постучала в дверь с табличкой «Посторонним вход запрещен». Ей разрешили войти. Господин Дей что-то писал.
   – Опять ты? – сказал он, удивленно взглянув на нее. – Я же отдал тебе деньги.
   Мери Энн плотно затворила за собой дверь.
   – Скажите, с оттиском все в порядке?
   – Что ты имеешь в виду? Он чистый. Ты что, уронила его по дороге?
   – Нет. Я имею в виду, хорошо ли сделаны исправления?
   – Да. Его уже отправили в печатный цех.
   – И ошибок нет?
   – Нет. Твой отец всегда очень внимателен. Потому-то мне и жаль терять такого работника. Но, как ты успела заметить, господина Хьюэса трудно в чем-то убедить.
   – Если кто-нибудь из рабочих будет вносить правки здесь, в типографии, ему придется задерживаться после работы, и он потребует, чтобы ему платили как за сверхурочные. Правильно?
   – Да. Но за сверхурочные мы заплатим ему столько же, сколько платили твоему отцу за полный рабочий день.
   – Эти деньги дали бы возможность нашей семье не умереть с голоду и помогли бы моему больному отцу встать на ноги.
   Управляющий уставился на девочку.
   – Это отец просил тебя сказать?
   – Нет. Я сама так подумала. Если я буду забирать оттиски домой и по утрам приносить их в типографию, вас это устроит, не правда ли? И, может, не надо говорить об этом господину Хьюэсу?
   Господин Дей улыбнулся. Девочка тоже улыбнулась. Ей действительно очень шла красная лента.
   – Почему ты не предложила это, когда здесь был господин Хьюэс?
   – Господин Хьюэс велел бы мне убираться отсюда.
   – Сколько тебе лет?
   – Тринадцать.
   – Ты ходишь в школу?
   – Нет. У моего отца нет денег, чтобы платить за обучение.
   – Ты могла бы ходить в воскресную школу.
   – Моя мама говорит, что у детей, которые ходят в воскресную школу, слишком вульгарные манеры.
   Господин Дей укоризненно взглянул на нее.
   – Ты вырастешь невеждой, если не будешь учиться. Каждый ребенок должен уметь писать и читать.
   – Я умею и читать, и писать. Я сама научилась. Могу ли я вернуться домой и сказать отцу, что вы будете платить ему за правку, пока он не выздоровеет?
   Господин Дей колебался. Он вновь скользнул взглядом по красной ленте в ее волосах, посмотрел в ее огромные глаза. Его удивляла ее необъяснимая уверенность.
   – Ну ладно, – наконец проговорил он, – даю неделю. Посмотрим, что получится, хотя я не совсем понимаю, как больной человек будет делать правку. Ведь такая работа требует огромного внимания.
   – Конечно, сэр. И я, и отец понимаем это.
   – Ты думаешь, у него достаточно сил для работы? Надеюсь, у него не удар, или лихорадка, или что там еще?
   – О, нет.
   – Но что же с ним такое?
   – Он… он сломал ногу. Он упал с лестницы.
   – Понятно. Хорошо, приходи сегодня вечером, и я дам для него оттиск. До свидания.
   Когда Мери Энн вернулась домой, отец все еще лежал в постели. Окна были закрыты, а шторы опущены, чтобы в комнату не проникала уличная вонь. (
   – Только что приходил доктор, – сказала мать. – Он сказал, что помочь ему могут только покой и тишина. Ты виделась с господином Деем?
   – Да, он просил не беспокоиться. Он будет платить пять шиллингов в неделю, пока папа болеет.
   – Пять шиллингов просто так? Как это великодушно!
   – Он сказал, что папа – один из лучших работников. Девочка поднялась наверх и спрятала красную ленту.
   В течение последующих трех недель в тайне от всей семьи Мери Энн правила оттиски и относила их управляющему. Но однажды, в начале четвертой недели, когда она вернулась с прогулки с братишками, она услышала голос отчима, звавшего ее из своей душной темной спальни.
   – Только что ушел господин Дей.
   – Он почему-то был очень изумлен. Он решил, что у меня сломана нога.
   – Это я ему так сказала. Мне казалось, что сломанная нога звучит гораздо лучше, чем апоплексия.
   – Но и апоплексии у меня нет. У меня был самый обыкновенный тепловой удар.
   – С тепловым ударом ты не смог бы править оттиски.
   – Конечно.
   Мери Энн молчала. Она попалась в ловушку, расставленную Бобом Фаркуаром.
   – Господин Дей поблагодарил меня за правку этого оттиска. А я сказал ему, что никакой оттиск я не правил. Потом я догадался, что это твоя работа. Ты хоть на минуту задумывалась, за сколь рискованное дело ты берешься? Ну две, ну три ошибки – но не полдюжины.
   – Прежде чем отнести оттиск в типографию, я просмотрела его четыре раза, потом еще раз при дневном свете.
   – И ошибок не было?
   – Нет. Иначе господин Дей сказал бы мне.
   – Ну ладно, теперь он знает, что ты правишь оттиски.
   – И что же он сказал? Что он со мной сделает? Ты потеряешь работу?
   – Тебе придется отправиться в типографию и поговорить с ним.
   Она опять надела выходное платье и повязала волосы красной лентой. Чарли, следовавший за ней как тень, с беспокойством наблюдал за ее переодеванием.
   – Господин Дей узнал, что ты наделала. Он побьет тебя.
   – Нет, не побьет. Я уже вышла из того возраста, когда можно было меня бить.
   – Ну, так еще что-нибудь сделает.
   Она не ответила. Она выскочила из дома и побежала по Ченсери Лейн по направлению к Флит-стрит. Ее сердце бешено стучало. А если там будет господин Хьюэс? Уж он точно прикажет высечь ее. Он даже сам может ее выпороть.
   Но господина Хьюэса там не было. В комнате сидел только господин Дей, управляющий.
   Со смиренным видом Мери Энн остановилась у двери. Господин Дей держал в руке несколько испорченных оттисков, свернутых в трубки. По всей видимости, она на самом деле пропускала ошибки.
   – Послушай, Мери Энн, – проговорил управляющий. – Как я понял, ты пыталась всех нас одурачить.
   – Нет, сэр.
   – Зачем ты обманывала меня?
   – Нам нужны были деньги.
   – Еще до болезни твой отец говорил мне, что ты уже много раз сама правила оттиски. Зачем ты это делала?
   – Мне нечего было читать.
   – Но девочкам не положено читать то, что написано в газетах.
   – Вот поэтому мне и нравится читать оттиски. Господин Дей закашлял и отложил в сторону листки. Мери Энн стало интересно, что он собирается делать. Очевидно, он сейчас накажет ее.
   – Сколько же из того, что ты читаешь, тебе понятно?
   – Не знаю.
   – А что, к примеру, мы печатали на прошлой неделе про премьер-министра?
   – Вы писали, что Билли Питт слишком крепко держит в руках вожжи, чтобы его можно было вышибить из седла, а Чарли Фоксу гораздо полезнее играть на Сент-Джеймс-стрит в теннис с принцем Уэльским и господином Маклоу, владельцем корта. Я не совсем уверена, но мне кажется, что здесь какой-то скрытый смысл.
   Господин Дей был ошарашен и посмотрел на девочку с еще большим неодобрением.
   – По крайней мере, тебе не понятен газетный жаргон! – воскликнул он.
   – Я знаю, что значит «взять крученый».
   – И что же это значит?
   – На самом деле это выражение теннисистов. Но когда оно употребляется в газете, оно обозначает «облапошить простака».
   Господин Дей удивленно поднял брови.
   – У нас с твоим отцом был долгий разговор, – сообщил он, – и я сказал ему, что мы с радостью примем его на работу, когда он поправится. Но ты не должна больше править оттиски. Во всяком случае, сейчас. Вместо этого ты пойдешь в школу.
   – В школу?
   – Да. Не в воскресную, а в пансион для благородных девиц, который находится в Хэме в Эссексе.
   Мери Энн изумленно смотрела на господина Дея. Может, он повредился в рассудке?
   – Я не могу ехать туда, – наконец сказала она. – У моего отца нет денег, чтобы платить за мое обучение, да и мама не отпустит меня из дома.
   Господин Дей поднялся. Во взгляде больше не было осуждения. Он улыбался.
   – Я предложил платить за твое обучение, – признался он. – Я думаю, девочка с такими способностями должна учиться. У меня есть дочка, ей столько же лет, сколько тебе, и она учится в этом пансионе. Уверен, что тебе там понравится.