дю Морье Дафна. Мери Энн

   – Конечно, нет.
   – Вы когда-либо утверждали, что у вас есть основания жаловаться на Его Королевское Высочество герцога Йоркского?
   – Моим друзьям известно, что у меня были основания.
   – Разве вы не утверждали, что, если Его Королевское Высочество не выполнит ваши требования, вы разоблачите его?
   – Нет. Я написала два письма господину Эдаму. Возможно, он представит их.
   – Угрозы содержались в обоих письмах?
   – Там не было никаких угроз. Там были настойчивые просьбы.
   – Ваши просьбы сопровождались утверждением, что, если они не будут удовлетворены, вы разоблачите Его Королевское Высочество?
   – Я не помню. Лучше попросите представить письма. Однажды герцог передал мне, что, если я скажу или напишу что-то против него, он пригвоздит меня к позорному столбу или посадит в тюрьму.
   – Кто передал вам это?
   – Один очень близкий друг герцога Йоркского. Некто Тейлор, обувщик с Бонд-стрит.
   – Вы посылали Его Королевскому Высочеству письма? – Да.
   – Через кого вы переправили письма?
   – Через того же посла Марокко.
   Зал разразился хохотом. Министр юстиции поднял руку, требуя тишины.
   – Как зовут вашего мужа?
   – Кларк.
   – Как его имя?
   – Джозеф, кажется.
   – Где вы поженились?
   – В Панкрасе, господин Эдам может рассказать вам.
   Председатель сделал свидетельнице замечание и предупредил, что, если она и дальше будет отвечать в такой манере, ее удалят из зала.
   – Вы заставили господина Эдама поверить, что вы поженились в Беркхэмстеде, не так ли?
   – Я не знаю, во что я заставила его поверить. Я просто подшутила над ним.
   – Вы представляли своего мужа как племянника господина олдермена Кларка?
   – Он говорил мне, что он действительно его племянник. Я никогда не утруждала себя расспросами о нем. Он ничего для меня не значит, и я ничего для него не значу. Я не видела его и ничего не слышала о нем более трех лет, с тех пор как он угрожал начать судебное преследование против герцога.
   – Кто ваш муж?
   – Никто, просто мужчина.
   – Чем он занимается?
   – Ничем. Он живет со своим младшим братом и с женой другого брата – вот и все, что мне известно о нем.
   – Вы когда-либо жили на Тэвисток Плейс? – Да.
   – Где именно на Тэвисток Плейс?
   – Я не помню.
   – Где вы жили после того, как покинули Тэвисток Плейс, и до того, как переехали на Парк Лейн?
   – Я не знаю. Герцог знает. Должно быть, я жила в каком-то из его домов.
   – Когда вы познакомились с герцогом?
   – Мне кажется, вы поступаете нечестно, задавая этот вопрос. У меня есть дети, которых мне предстоит воспитывать.
   – Когда вы жили на Тэвисток Плейс, находились ли вы под покровительством герцога Йоркского?
   – Нет. Я была под покровительством своей матери.
   – Вам знаком майор Хоган, который писал памфлеты, направленные против герцога?
   – Нет, не знаком, я никогда его не видела. Как рассказал мне Тейлор, обувщик, господин Гринвуд считал, что я связана с памфлетистом. Я тогда это отрицала, отрицаю и сейчас.
   – Вы когда-либо говорили господину Роберту Найту, что вы хотели бы скрыть от герцога Йоркского передачу вам двухсот фунтов?
   – Нет.
   – И если кто-либо будет утверждать, что слышал от вас подобное высказывание, вы заявите, что он лжесвидетельствует?
   – Конечно.
   – Были ли у вас какие-либо причины скрыть от главнокомандующего визит доктора Тинна по поводу господина Найта?
   – Я никогда не пыталась скрывать от Его Королевского Высочества визиты доктора, а также визиты других джентльменов.
   Министр юстиции пожал плечами и, сделав руками неопределенный жест, уступил место лидеру палаты.
   – Как скоро после перевода господин Найт выполнил свое обещание?
   – Немедленно, в тот же день.
   – Вы утверждаете, что это произошло в тот же день, когда вы попросили герцога Йоркского разменять деньги?
   – Я не просила герцога Йоркского разменивать деньги, деньги разменял слуга.
   – Вам платили деньги и в тех случаях, когда вы обращались к герцогу Йоркскому от имени других офицеров, желающих получить повышение?
   Свидетельница вздохнула, взглянула на председателя и ответила:
   – Я думала, что после того, как я расскажу все о деле Найта, меня отпустят.
   Наконец ей разрешили удалиться, и лидер палаты объявил, что господин Эдам может сделать заявление. В речи, длившейся двадцать минут, этот джентльмен сообщил палате, что в конце 1805 года ему стало известно, что Джозеф Кларк угрожает герцогу Йоркскому привлечь его в судебном порядке за адюльтер; что ему, прослужившему в качестве личного секретаря Его Королевского Высочества более двадцати лет, пришлось наводить справки. В результате расследования он выяснил, что поведение госпожи Кларк было некорректным, что она брала взятки, и он посчитал своим долгом сообщить об этом герцогу Йоркскому. Это была очень неприятная миссия, Его Королевское Высочество не хотел верить, что в его доме что-то не так. Но доказательства были неопровержимыми, и в скором времени Его Королевское Высочество принял окончательное решение порвать с госпожой Кларк и поручил ему, господину Эдаму, известить ее о своем решении. Их разговор был кратким, и с тех пор и до настоящего момента он, Эдам, ее больше не видел.
   Поднялся член парламента и заявил протест, потребовав прекратить обсуждать в палате характер свидетельницы госпожи Кларк во время рассмотрения поведения королевской семьи. Господин Персиваль ответил, что, несмотря на неприятный характер рассматриваемого дела, расследование должно быть полным.
   – Палате предстоит выяснить вопрос, – продолжал он, – действительно ли Его Королевскому Высочеству были известны обстоятельства передачи денег. Расследование будет неполным, если недооценивать значение госпожи Кларк как свидетельницы. Она утверждала, что она вдова, в то время когда ее муж был жив. Она сказала господину Эдаму, что они поженились в Беркхэмстеде, когда на самом деле венчание состоялось в Панкрасе. Я уверен, что обвинения будут опровергнуты с помощью ее же собственных ложных показаний. – Суд объявил перерыв.
   Мери Энн покинула палату общин в сопровождении своего брата, капитана Томпсона, и двух дам, с которыми прибыла на суд. До экипажа ее проводил лорд Фолкстоун, который был с ней очень заботлив и проявлял крайнее беспокойство по поводу ее здоровья. Их обступила толпа, любопытные лица выглядывали из окон.
   Когда она вернулась на Вестбурн Плейс, она приняла снотворное, рекомендованное ее врачом, доктором Меткалфом, и, поддерживаемая своим братом и сестрой Изабель, поднялась в свою комнату.
   – Скоты, – возмущался Чарли, – они обращались с тобой, как с простой преступницей. Какое отношение к делу имеет то, когда ты вышла замуж, в какой церкви вы обвенчались, где вы жили? Почему ты не послала министра юстиции к черту?
   Она растянулась на кровати и прикрыла глаза.
   – Я так и сделала, – ответила она, – но в очень вежливой форме. Не беспокойся, я знаю своих противников. Вилл Огилви предупредил меня. Но все оказалось гораздо хуже, чем я ожидала. Ничего не поделаешь. Изабель, дай мне, пожалуйста, воды.
   Изабель дала ей попить, сняла с нее туфли и склонилась к камину, чтобы раздуть огонь.
   – Не волнуйтесь за меня, дорогие мои. Идите спать. Вы тоже, должно быть, устали. Будь добр, Чарли, посмотри, нет ли для меня писем. Было одно. Вот.
   Он передал ей письмо со штемпелем Тильбюри. Оно пришло на Бедфорд Плейс, а оттуда его переправили сюда. Почерк Билла. Она сжала письмо в руке.
   – Все в порядке. Скажи Марте, чтобы меня не беспокоили. Они вышли, и она распечатала письмо.
   «Дорогая моя, где ты и что там у вас происходит? Я получил твое письмо в Лиссабоне перед Рождеством, ты написала, что собираешься разоблачить Г. Неужели ты сошла с ума? Умоляю тебя, не слушай глупых советов. Я буду в Лондоне в четверг, в отеле „Рейд“.
   В четверг. Сегодня. Она бросила взгляд на часы, стоявшие на камине. Она должна немедленно пойти к нему и все рассказать. Завтра будет поздно – он прочтет газеты, у него сложится свое мнение по поводу этого дела, возможно, он осудит ее и откажется ввязываться во все.
   Она встала, схватила пальто, подошла на цыпочках к двери и открыла ее. Дом был погружен в тишину, свет погашен. Чарли и Изабель разошлись по своим комнатам. Оставив на подушке записку для Марты, она спустилась вниз.
   Мери Энн подозвала проезжавший мимо наемный экипаж и приказала ехать к отелю «Рейд». Была уже почти полночь, когда она подъехала к Сен-Мартин Лейн. Улица была пуста.
   Хозяин отеля, господин Рейд, разговаривал в холле с одним из своих постояльцев. Он сразу же ее узнал и направился к ней, радостно улыбаясь. Слава Богу, он не связывает ее с делом герцога, которое обсуждается на каждом углу: она слышала, что в разговоре промелькнули слова «герцог» и «лживая шлюха». Господину Рейду она была известна как «дама господина Даулера».
   – Пришли к вашему джентльмену? – спросил он. – Он поднялся наверх – поужинал два часа назад. Он был так счастлив отведать настоящих английских блюд. Он прекрасно выглядит. Сэм, проводи мадам в номер 5.
   Посыльный проводил ее на второй этаж и остановился возле двери. Она вошла.
   Билл, в рубашке с закатанными рукавами, стоял на коленях возле сундука. При виде его, такого знакомого, родного, надежного, беспокойство исчезло. Она закрыла за собой дверь и позвала его.
   – Билл…
   – Как… Мери Энн!
   Ей нужно так много рассказать ему, объяснить – все, что произошло в последние девять месяцев. Ему было известное приговоре военного трибунала, но он ничего не знал о том, что последовало за этим: письма господину Эдаму, арест, полное отсутствие денег, знакомство в ноябре с Уордлом и майором Доддом и окончательное решение связать свою судьбу с ними.
   – Ты была не права, ужасно не права.
   Но она перебила его.
   – А что мне оставалось делать? Тебя здесь не было. Мне никогда еще не было так одиноко.
   – Я предупреждал тебя четыре года назад…
   – Я знаю… знаю… Какой смысл вспоминать об этом? Дело сделано. Если бы герцог пошел на то, чтобы договориться со мной, ничего бы не случилось. Но он отказался, и мне больше ничего не оставалось, как сделать то, что я сделала сегодня: выступить свидетельницей по выдвинутым против него обвинениям. Это страшная мука, это кошмар, но у меня нет другого выхода.
   – Ты ждешь, что я помогу тебе?
   – Ты должен мне помочь. Без тебя я пропаду. Мы не можем положиться на других свидетелей. Сегодня вечером, после заседания, Уордл сказал мне, что большинство участников дела будут все отрицать: они слишком сильно боятся неприятностей. Ты помнишь Сандона, друга полковника Френча? Мы думали, что он выступит в качестве свидетеля от обвинения, но, по всей видимости, он откажется. И еще агент по имени Донован, на которого, как я считала, можно было положиться, учитывая, что в прошлом он получал от меня довольно хорошие деньги. Билл, дорогой, прошу тебя… ты должен поддержать меня.
   В ее голосе было столько муки, столько страданий, глаза наполнились слезами. Он обнял ее и прижал к себе.
   – Мы поговорим об этом завтра.
   – Нет, сегодня.
   – Уже поздно. Я вызову экипаж, чтобы отвезти тебя домой.
   – Я не поеду домой. Я останусь у тебя.
   – Это не очень мудрое решение…
   – О Господ и, не говори о мудрости… Разве ты не хочешь меня?
   Швейцар получил записку, которую он передал Самюэлю Уэллсу, посыльному: «Ни в коем случае не беспокоить до утра номер 5. Завтрак к восьми».
   На следующий день полковник Уордл получил информацию, что господин Вильям Даулер, прибывший из Лиссабона, готов выступать в качестве свидетеля от обвинения и готов встретиться с ним в воскресенье на Вестбурн Плейс.
   «Что они скажут Биллу? – спрашивала себя Мери Энн. – Почему отвечать на вопросы так мучительно, почему надо все время изворачиваться?» Ей нечего бояться своих показаний. Она брала взятки – это всем было известно, она признавала свою вину. Ее не волновало, что ее будут об этом расспрашивать, но, когда министр юстиции коснулся ее прошлого, ее охватило чувство, будто ее заманили в ловушку, из которой нет выхода. Она боялась, что ее заставят признаться в чем-то таком, что касалось ее прошлой жизни, ее любовников, и это потом попадет в газеты и дойдет до детей.
   Бедный Билл, возможно, он тоже чувствует свою вину, думая о своем отце в Аксбридже, который всегда считал постыдным делом брать взятки. А теперь Биллу придется обо всем рассказать, чтобы поддержать обвинение. Внезапно она с ужасом поняла, что не сможет выдержать этого, и, когда в понедельник вечером к ней заехал Вилл Огилви, она попросила его увезти ее из города.
   – Я сорвалась. Я не смогу пройти через это.
   Секунду он не отвечал. Потом он пересек комнату и остановился перед ней.
   – Вы жалкая трусиха, – сказал он и дал ей пощечину. Ее мгновенно охватило бешенство. Она дала ему сдачи. Он расхохотался и сложил на груди руки. Она расплакалась.
   – Ну ладно, похнычьте, – сказал он, – и возвращайтесь в канаву. Ползите, как крыса, и спрячьтесь там. Я-то думал, что вы – настоящая кокни, что у вас есть гордость.
   – Как вы смеете называть меня трусихой!
   – Потому что вы на самом деле трусиха. Вы родились в грязном переулке и получили воспитание на улицах Лондона, но у вас не хватает духу отстаивать интересы вашего класса. Вы боитесь, потому что королевский министр юстиции, чья работа заключается в том, чтобы быть отталкивающим, задает вам вопросы. Вы боитесь, потому что тори называют вас шлюхой. Вы боитесь потому, что гораздо спокойнее рыдать, чем бороться, и потому, что вся палата состоит из мужчин, а вы – женщина. Уходите, если хотите, поступайте, как вам заблагорассудится. Может, вам будет интересно узнать, что вы окажетесь в хорошей компании. Герцог Кент только что произнес речь в палате лордов. Предлагаю вам присоединиться к нему и поехать с ним в Илинг.
   Он швырнул на пол какой-то листок и вышел. Она услышала, как хлопнула входная дверь. Она подобрала листок и прочитала то, что было подготовлено для прессы на следующее утро:
   «Палата лордов, шестое февраля 1809 года. Герцог Кент счел необходимым заметить, что многие считают, будто именно он санкционировал обвинения против главнокомандующего из-за конфликта, возникшего между ним и его братом. Какими бы ни были у них разногласия, они касаются только профессиональной сферы. Герцог Кент питает к своему брату безграничное уважение и считает, что он был неспособен совершить приписываемые ему преступления. Напротив, герцог Кент сделал все возможное, чтобы опровергнуть выдвинутые обвинения. Все члены королевской семьи сошлись в едином мнении по этому вопросу».
   Она отбросила листок и подошла к окну, но Вилл Огилви уже ушел. Она позвала Марту.
   – Если приедет полковник Уордл, скажи ему, что я сплю. Но передай ему, что завтра в то время, какое он укажет, я буду в палате общин.
   «Непорочный Саймон» может отказываться от своих взглядов. Но не Мери Энн.

Глава 2

   В следующий четверг, когда возобновилось слушание дела, полковник Уордл заявил, что он переходит ко второму обвинению, касающемуся рекрутов полковника Френча, и вызвал капитана Сандона. Из страха свидетель стал отрицать, что когда-либо говорил на эту тему с госпожой Кларк. Вопрос, заявил он, был решен между этой дамой и полковником Френчем, и он сам ни во что не вмешивался. Однако, под нажимом полковника Уордла, он признал, что несколько раз он заплатил ей в общей сложности восемьсот или восемьсот пятьдесят фунтов вдобавок к тому, что полковник Френч заплатил ей и ее агенту, господину Корри.
   Он не считал, продолжал свидетель, что госпожа Кларк обладала таким уж большим влиянием на главнокомандующего, и никогда не предполагал, что в ответ на свое прошение о разрешении проводить набор рекрутов, поданное по обычной процедуре, он получит отказ. Но полковник Френч решил ускорить дело, дав деньги госпоже Кларк. Госпожа Кларк держала все в большой тайне и каждый раз при встрече просила его соблюдать максимальную осторожность, опасаясь, что известие о передаче денег дойдет до официальных инстанций, а главным образом – до герцога Йоркского.
   Капитану Сандону разрешили удалиться и вызвали господина Доменго Корри. Учитель музыки, улыбающийся и полный сознания собственной значимости, завивший по такому важному случаю волосы, огляделся по сторонам в надежде увидеть знакомые лица. Однако его попросили быть повнимательнее, и полковник Уордл начал допрос.
   – Вы можете вспомнить, как представили капитана Сандона госпоже Кларк?
   – Я никогда не представлял его, он представился сам.
   – Вам что-либо известно о заключенной между ними сделке?
   – Они договорились обо всем, и в июне мне был отослан чек на двести фунтов.
   – Вам что-либо еще известно?
   – Несколько человек обращались ко мне с просьбой устроить их на хорошее место, и я говорил об этом госпоже Кларк, но больше я ничего не слышал.
   – Вы уничтожали какие-либо бумаги до того, как дело стало слушаться в палате?
   – Я уничтожил некоторые бумаги в июле того же года, после дела с капитаном Сандоном. Однажды я пришел в дом к госпоже Кларк, и она сказала мне, что произошел ужасный скандал, что герцог в гневе, и она просит, чтобы я сжег все бумаги и письма.
   – Она объяснила, почему герцог рассержен?
   – Да. Она сказала мне, что за герцогом очень пристально наблюдает полковник Гордон, а господин Гринвуд следит за ее действиями. Она оказалась в таком положении, что ничего не могла предпринять. В тот момент она собиралась поехать в Кенсингтон Гарден. Экипаж ждал у дверей, и она сказала: «Ради Бога, идите домой и сожгите бумаги».
   Поднялся господин Шеридан, член парламента от Ирландии.
   – С тех пор вы получали письма от госпожи Кларк?
   – Да, в этом году я получил приглашение приехать к ней. Она пригласила меня отобедать, и я согласился.
   – Состоялся ли между вами какой-либо разговор, касающийся событий 1804 года?
   – Да, и я был в некоторой степени удивлен, так как вскоре после обеда приехали какие-то джентльмены, и, как только они вошли, сразу начался разговор о том случае с капитаном Сандоном, и я рассказал то же, что и сейчас.
   – А госпожа Кларк упоминала о других сделках подобного характера?
   – Нет, оставшуюся часть вечера мы провели очень весело, шел общий разговор, я уехал чуть позже двенадцати, а джентльмены еще остались. – Вы знаете, кто эти джентльмены?
   – Я не могу с полной уверенностью утверждать. Был один длинноносый джентльмен, друг госпожи Кларк; писатель из газеты – мне говорили, в какую газету он пишет, но я забыл; еще один джентльмен, похожий на адвоката, он очень долго смеялся, когда я ему об этом сказал.
   – А кто этот джентльмен, которого вы назвали другом госпожи Кларк?
   – Я должен отвечать и в том случае, если она сообщила мне об этом по секрету?
   Свидетелю было велено отвечать на вопросы, однако от внимания палаты общин ускользнул тот факт, что полковник Уордл, у которого после допроса свидетеля случился такой сильный приступ зубной боли, что ему пришлось прижать к лицу носовой платок, сейчас сидел, согнувшись в три погибели, по всей видимости, измученный болью.
   Господин Корри ответил:
   – Ну, она сказала мне, что это господин Меллиш, член парламента от Миддлсекса, который, как я полагаю, присутствует здесь.
   По залу прошел изумленный шепот, за которым последовали громкий хохот и язвительные замечания со стороны представителей оппозиции. Все увидели, как тучный мужчина, сидевший на правительственной скамье, внезапно побагровел и неистово замотал головой. Свидетелю велели покинуть свидетельское место. Господин Меллиш, тот самый тучный джентльмен, поднялся и попросил, чтобы его допросили, несмотря на то, что это может противоречить процедуре.
   Его спросили, был ли он в гостях у госпожи Кларк в январе. Он ответил:
   – Я никогда в жизни не был у госпожи Кларк, я даже никогда раньше ее не видел.
   По просьбе господина Меллиша вновь вызвали господина Корри, и достопочтенный член парламента подошел вплотную к барьеру, чтобы дать свидетелю возможность повнимательнее рассмотреть его.
   – Видели ли вы меня у госпожи Кларк? – обратился Меллиш к свидетелю.
   – Нет, – ответил господин Корри, – то были не вы. Но ведь я только повторил то, что она мне сказала. Джентльмен, которого я видел, был смуглее вас. Я ничего не могу поделать, если она тогда солгала мне.
   Раздался хохот, и достопочтенный член парламента, чье доброе имя было восстановлено, направился к своему месту в сопровождении бурных аплодисментов.
   Полковник Уордл, оправившийся от зубной боли, вызвал господина Вильяма Даулера. Свидетель подошел к барьеру. Его лицо было хмурым, но спокойным. Он сообщил, что недавно вернулся из Лиссабона, что он знает госпожу Кларк много лет и что он видел и полковника Френча, и капитана Сандона на Глочестер Плейс как раз в тот период, когда госпожа Кларк находилась под покровительством герцога Йоркского.
   На вопрос, был ли у него с полковником Френчем какой-либо разговор по поводу набора рекрутов, он ответил:
   – Однажды я увидел его в доме госпожи Кларк. Он сообщил мне, что приехал по поводу служебного письма. Я начал расспрашивать госпожу Кларк о характере ее деятельности, и я отлично помню, что высказал ей свое неодобрение. Это было после ухода полковника Френча. Он заплатил госпоже Кларк пятьсот гиней от обещанной суммы.
   – Что вам ответила госпожа Кларк?
   – Она ответила, что у герцога большие денежные затруднения и она не может просить у него, что это единственный способ добыть денег на хозяйственные нужды. Она обиделась на меня, и мы некоторое время не общались.
   – Где вы сейчас работаете?
   – В последнее время я служил при расчетном отделе комиссариата в Лиссабоне.
   – Как вы получили эту должность?
   – Я купил ее у госпожи Кларк.
   Раздался свист. Господин Даулер покраснел.
   – Вы платили госпоже Кларк за это назначение?
   – Я дал ей тысячу фунтов.
   – Обращались ли вы к кому-либо еще, кроме госпожи Кларк, с просьбой найти вам место?
   – Нет.
   – Вы понимали, что госпожа Кларк добилась вашего назначения через герцога Йоркского?
   – Конечно.
   При перекрестном допросе, проведенном министром юстиции, господин Даулер сказал, что госпожа Кларк сама предложила найти ему место и что его отец сначала не хотел давать своего согласия, но позже согласился, так как его сын был полностью уверен, что сделка не приобретет огласки. Он настойчиво отрицал, что, возможно, именно его отец похлопотал за него через своих друзей: нет, он совершенно уверен, что госпожа Кларк нашла ему место через самого герцога Йоркского.
   Последним вопросы задавал господин Шеридан, член парламента от Ирландии.
   – Если вы выражали госпоже Кларк свое неодобрение по поводу ее сделки с полковником Френчем в 1804году, почему вы сами, в 1805году, дали ей взятку в размере тысячи фунтов за то, что она подыскала вам место?
   – Потому что в тот момент у нее были денежные затруднения, потому что никто никогда не узнал бы об этом, если бы не проводимое расследование. Репутация герцога Йоркского и госпожи Кларк не пострадала бы, не будь я вынужден, к моему огромному сожалению, предстать перед парламентским судом.
   – Значит, вы осуждали госпожу Кларк не из-за того, что считали ее действия нарушением общепринятых понятий о чести и нравственности, а только из-за того, что она подвергала себя риску быть разоблаченной?
   – Нет. Я говорил, что сделка не принесет ей ничего, кроме волнений и беспокойства, и посоветовал попросить герцога Йоркского увеличить ей месячное пособие, вместо того чтобы ввязываться в подобные дела. Она ответила мне, что у герцога нет денег.
   – Вы помните, когда вы впервые дали деньги госпоже Кларк?
   – Я давал ей в долг различные суммы.
   – Вы отдавали деньги под залог? – Нет.
   – Вы давали ей в долг? – Да.
   – Вы не получали никакой расписки?
   – Нет.
   – Вы виделись с госпожой Кларк после возвращения изПортугалии?
   – Да.
   – Когда вы с ней виделись? — В воскресенье.
   – А после воскресенья?
   Мы только что виделись в комнате для свидетелей.
   С ней кто-нибудь был?
   Одна или две молодые дамы. – Что произошло между вами, когда вы заехали к ней в воскресенье?
   – Я был очень расстроен, когда узнал, в каком положении она оказалась. Она сказала, что до этого ее довел герцог Йоркский, отказавшись платить ей назначенное им ежегодное пособие.
   – Вы виделись с госпожой Кларк до вашего отъезда в Португалию, в прошлом году?
   – Да.
   – Часто?
   – Не могу точно сказать, насколько часто.
   – Вы можете вспомнить, когда в последний раз давали ей деньги?
   – Нет, не могу.
   – Вы давали ей деньги после того, как получили место?
   – Даю вам слово, я не помню. Если и давал, то, должно быть, какую-то очень незначительную сумму.
   Наконец, после почти часового перекрестного допроса, Вильяму Даулеру разрешили удалиться.
   Господин Хаскиссон, который в 1805 году являлся секретарем государственного казначейства, заявил, что он не помнит, при каких обстоятельствах господин Даулер получил эту должность, он считает, что даже самое тщательное исследование архивов казначейства не сможет выяснить, через кого он был назначен. Сопровождаемый свистом и выкриками, раздававшимися со стороны оппозиции, он добрался до своего места и сел.