Кобыла уже немало потрудилась сегодня и будет упрямиться, если ее станут погонять. А мой конь, как вам известно, охромел, и ходок из него плохой. Ах, Неугомонный, если бы ты только знал, если бы только мог понять, что в этом бегстве немалая доля твоей вины. Когда ты потерял в вереске гвоздь от подковы, ты выдал своего хозяина. В наказание тебе придется скакать под женщиной.
   Ночь выдалась темная, сырая. Дул холодный ветер. Облака плотно заволокли небо, и луне через них было не пробиться. Мэри поняла, что первый кон проигран: удача пока сопутствовала викарию Олтернана. Садясь в седло, девушка подумала было крикнуть во все горло. Может быть, кто-нибудь из деревенских проснется и придет на помощь? Но едва эта мысль промелькнула в ее голове, как она почувствовала железную хватку вокруг щиколотки. Он вставил ее ногу в стремя и, подняв голову, улыбнулся.
   – Битая карта, Мэри, – сказал он. – В Олтернане ложатся спать рано.
   Пока они протрут глаза, я буду уже далеко на болотах, а вы останетесь лежать вниз лицом на мокрой траве. И что станется с вашей молодостью и красотой?
   Если у вас замерзли руки и ноги, езда согреет их. Неугомонный славно понесет вас.
   Мэри молча взялась за поводья. В своей рискованной игре она зашла так далеко, что вынуждена будет играть ее до конца.
   Викарий вскочил на гнедую, привязав Неугомонного за уздечку к своему седлу, и они отправились в путешествие.
   Когда они проезжали застывшую в молчании, погруженную в темноту церковь, викарий обнажил голову и, взмахнув шляпой, отвесил поклон.
   – Вам надо было слышать, как я читал проповеди, – тихо произнес он.
   – Они сидели на скамьях, словно овцы – именно так, как я изобразил их: с разинутыми ртами и дремлющими душами. Церковь для них была всего лишь четырьмя каменными стенами с крышей. И только оттого, что некогда ее освятили человеческие руки, они считали ее святой. Не ведают они, что под ее основанием лежат кости их языческих предков. Там сокрыты древние алтари из гранита, на которых совершались жертвоприношения задолго до того, как умер на кресте Христос. Я, бывало, стоял в церкви в полночь, Мэри. Там, в тишине, слышен невнятный гул голосов и шепот неуспокоенных душ, томящихся глубоко в земле. Им неведомы ни церковь, ни Олтернан.
   Его слова напоминали Мэри, что она испытывала в темных коридорах "Ямайки". Смерть дяди для дома была ничто. И когда она стояла рядом с его телом, от стен веяло чем-то жутким. Этот дух господствовал здесь и раньше, с тех пор как холм, на котором стоял злосчастный трактир, был куском гранита среди вересковых болот. Девушка вздрогнула, словно от соприкосновения с чем-то чуждым и страшным, принадлежавшим иному миру.
   Очнувшись и посмотрев на Фрэнсиса Дейви, она содрогнулась вновь – взор его был обращен к тому, ушедшему миру.
   Путники достигли края вересковых зарослей и двинулись по неровной тропе, ведущей к броду. Перебравшись через ручей, они очутились в самой сердцевине черной болотной пустоши. Здесь уж не было ни тропок, ни дорожек – лишь жесткая трава да сухой вереск. Лошади то и дело спотыкались о камни, проваливались в зыбкую почву трясины. Но Фрэнсис Дейви по-ястребиному зорко сразу замечал опасное место и, чуть помедлив, всякий раз безошибочно отыскивал надежную тропу.
   Скалистые холмы обступили их со всех сторон, стеной отгораживая всадников от остального мира. Шедшие бок о бок лошади осторожно и неспешно прокладывали путь через жухлый папоротник.
   Мэри начала терять надежду. Глядя на громаду холмов, девушка чувствовала себя слабой и беспомощной. Ворлегган оставался все дальше позади, и даже Норт-Хилл, казалось, был где-то на другом краю света.
   Колдовская сила, издревле и на веки вечные воцарившаяся над пустошью, делала ее неприступной. Но не для Фрэнсиса Дейви. Он владел ее тайной и с легкостью, словно в собственном доме, пробирался во тьме через топи.
   – Куда мы направляемся? – спросила наконец девушка.
   Он повернулся к ней и с улыбкой указал на север.
   – Возможно, вскоре стражники станут патрулировать прибрежные районы Корнуолла, – сказал он. – Я говорил вам об этом, когда мы вместе возвращались из Лонстона. Но сегодня и завтра нам пока некого опасаться.
   Только дикие птицы властвуют над просторами от Боскасла до Хартленда.
   Атлантический океан всегда был моим другом. Быть может, более безжалостным и суровым, чем хотелось бы, но все же другом. Вы знаете, что такое корабль, не правда ли, Мэри Йеллан? Хотя в последнее время предпочитали не говорить о них. Так вот, именно корабль и увезет нас из Корнуолла.
   – Значит, мы должны покинуть Англию, мистер Дейви?
   – А что еще вы могли бы предложить? Отныне викарий Олтернана вынужден порвать со Святой Церковью и снова стать беглецом. Вы увидите Испанию, Мэри, и Африку. Узнаете, что такое солнце, почувствуете под ногами песок пустыни.
   Если пожелаете, конечно. Мне все равно, куда мы отправимся, выбор за вами.
   Отчего вы улыбаетесь и качаете головой?
   – Потому что все, о чем вы говорите, мистер Дейви, – плод вашей фантазии. Ничего такого не будет. Вы же прекрасно знаете, что при первой возможности я постараюсь сбежать от вас. Из первой же деревни, что встретится нам на пути. Я поехала с вами лишь потому, что боялась, как бы вы не убили меня под покровом ночи. Но с наступлением дня, как только мы окажемся среди людей, вы будете столь же бессильны, как сейчас я.
   – Как вам будет угодно, Мэри Йеллан. Я готов пойти на риск. Но, уповая на избавление, вы, однако же, забываете, что северное побережье Корнуолла совсем не похоже на южное. Вы ведь из Хелфорда, насколько я помню, из мест, где вдоль реки меж уютных аллей проложены тропы, а деревушки переходят одна в другую, и домики стоят близ дороги. Северное побережье едва ли столь гостеприимно – вы в этом сами сможете убедиться. Оно так же безлюдно и пустынно, как эти болотные пустоши. Вряд ли вам приведется увидеть чье-либо лицо, кроме моего собственного, до тех пор, пока мы не доберемся до пристанища, к которому направляемся.
   – Допустим, все это так, – отвечала Мэри. От страха в голосе ее неожиданно прозвучал вызов. – Допустим даже, что мы доедем до моря и окажемся на судне, ожидающем вас, и пустимся в плавание. И вы воображаете, что, куда бы вы ни направились – в Африку или Испанию, – – я покорно последую за вами и не разоблачу вас как убийцу?
   – К тому времени вы забудете об этом, Мэри Йеллан.
   – Забуду?! Забуду, что вы убили сестру моей матери?
   – Да, и это, и многое другое. Забудете и болота, и "Ямайку", и то, как вы по глупости забрели невесть куда и случайно повстречались со мной.
   Забудете слезы, что лили по дороге из Лонстона, и о молодом человеке, явившемся их причиной.
   – Вам нравится лезть в чужую душу, мистер Дейви.
   – Признаюсь, рад, что сумел задеть вас за живое. Ах, не кусайте губы и не хмурьтесь. Мне нетрудно догадаться, о чем вы думаете. Я ведь говорил вам, что за свою жизнь выслушал немало исповедей и лучше вашего понимаю движение женской души. Тут у меня явное преимущество перед братом трактирщика.
   Он вновь улыбнулся жуткой улыбкой маски. Мэри отвернулась, чтобы не видеть насмешки в его глазах.
   Дальше они ехали молча. Через некоторое время девушке начало казаться, что ночная тьма сгущается, влага повисла в воздухе, и не стало видно очертаний холмов. Лошади ступали медленно и неуверенно, то и дело останавливаясь и тревожно всхрапывая. Не было видно ни зги, но Мэри чувствовала, что под ногами предательская вязкая почва. Болота обступали их со всех сторон. Вот отчего так беспокойны были лошади.
   Мэри взглянула на Фрэнсиса Дейви. Он сидел в седле, низко наклонясь вперед и пристально вглядываясь в сгущавшуюся мглу. По выражению его лица, по плотно сжатому рту она поняла, что каждая жилка его напряжена и что он думает только об одном – как миновать опасное место. Нервозность лошади передалась Мэри. Она подумала об этих топях, виденных ею при дневном свете: коричневые пучки травы, колышимые ветром тонкие, тесно прижавшиеся друг к другу, камыши, шуршащие и подрагивающие от малейшего дуновения, а под ними – темная вода, словно застывшая в молчаливом ожидании…
   Она знала, что даже людям, живущим здесь, случалось сбиться с пути, и тогда один неверный шаг и – не успев вскрикнуть, они проваливались в трясину. Фрэнсис Дейви знал болота, но и он мог заблудиться.
   Журчание ручья, бегущего по камням, слышно на расстоянии – болотная же вода тиха. Малейшая ошибка может стать роковой. Внутри у Мэри все дрожало от напряжения. Стоит лошади споткнуться, и она, не думая, что делает, соскочит с седла прямо в гущу цепких водорослей.
   Услышав, как Фрэнсис Дейви громко нервически сглотнул, она запаниковала еще сильнее. Он снял шляпу, чтобы лучше видеть, и подолгу изучал буквально каждый дюйм земли вокруг, прежде чем решиться ступить дальше. Холодная сырая пелена заволакивала болота. На волосах и одежде его блестел иней. В нос ударил острый кисловатый запах гниющего камыша. Внезапно, преграждая путь, перед ними возникла белая стена тумана, поглотив все запахи и звуки.
   Фрэнсис Дейви натянул поводья, и обе лошади сразу же послушно остановились. Они дрожали, и пар с их потных крупов смешивался с покрывающим все туманом.
   Некоторое время путники выжидали: болотный туман мог рассеяться так же быстро, как и сгустился. Но в плотной завесе не было ни малейшего просвета.
   Туман опутал их, словно паутина.
   Тут Фрэнсис Дейви повернулся к Мэри. Окутанный белой пеленой, он походил на призрак; мертвенно-бледное лицо было по-прежнему непроницаемо, как маска.
   – Мои древние боги отвернулись от меня, – промолвил он. – Я хорошо знаю здешние туманы. Этот не рассеется раньше чем через несколько часов.
   Ехать дальше через болота – еще большее безумие, чем возвращаться. Надо ждать рассвета.
   Мэри молча слушала. Она вновь воспрянула духом. Но тут же подумала, что в такую пору не так-то легко будет отыскать их. Туман – столь же грозная преграда для беглеца, сколь и для погони.
   – Где мы сейчас находимся? – спросила она.
   В этот момент он снова взялся за поводья и, понукая лошадей, заставил их подняться выше. Они выбрались на более твердую почву. Но и здесь туман был так же плотен. Казалось, от него не уйти.
   – Ну что ж, Мэри Йеллан, – сказал он, – стало быть, вам все же будет дарован желанный отдых. Проведете ночь в гроте, выспитесь на гранитной плите. Быть может, завтра вы вновь увидите белый свет, но эту ночь придется провести на Раф-Торе.
   Низко наклонив голову, лошади медленно и осторожно брели через туман к черневшим вдали холмам.
   Потом, завернувшись в накидку, так что и лица не было видно, Мэри сидела в гроте, прислонясь спиной к плоской каменной глыбе. Крепко обхватив колени, она подтянула их к подбородку, сжавшись в комок. Но сырость просачивалась меж складок накидки, холод пробирал до костей. Огромная зубчатая вершина скалы, как корона, величественно вставала из тумана. Внизу под ними была сплошная завеса облаков.
   Здесь, наверху, воздух был прозрачен и кристально чист. Он брезгливо избегал соприкосновения с тем миром внизу, где какие-то ничтожные существа копошились в туманной мгле. Здесь ветер что-то нашептывал камням, с шуршанием пробегал по вереску. Дыхание его было холодным; он резал, как нож; омывал алтарные плиты, эхом прокатывался по гротам. Легкий звон разливался в воздуха. Потом все смолкало, и прежняя мертвая тишина вновь повисала над скалами. Лошади жались друг к другу под прикрытием большого валуна. Им тоже было явно не по себе, и они то и дело поворачивали морды к хозяину. Тот сидел в стороне, в нескольких ярдах от своей спутницы, и порой она ловила на себе его задумчивый беспокойный взгляд. Мэри была начеку, в любой момент ожидая нападения. Стоило ему пошевелиться, и руки ее непроизвольно сжимались в кулаки.
   Он пожелал ей спокойного сна, но сон не шел к ней. Да она ни за что не поддалась бы сонной одури, всеми силами постаралась бы побороть ее как коварного врага. Мэри знала, что дрема может внезапно одолеть ее, а очнется она от того, что ледяные руки вцепятся ей в горло, и, открыв глаза, она увидит прямо перед собой бледное лицо викария в венчике белых волос и огонь в его обычно бесстрастных глазах.
   Он был всевластен здесь под защитой объятых молчанием грозных остроконечных гранитных вершин, подходы к которым оберегал неприступный туман. Один раз она услышала, как он откашлялся, словно намереваясь заговорить. Ей подумалось, что они совершенно оторваны от мира: два существа, одни во всей вселенной, случайно сведенные вместе судьбой. И этот ночной кошмар не исчезнет с наступлением дня. Она потеряет себя, сделается его тенью.
   Но он так ничего и не сказал. В напряженной тишине снова стал слышен шум ветра. Это был уже иной ветер, налетевший неизвестно откуда. Он то усиливался, то утихал и, казалось, вырывался откуда-то из-под камней. Со стоном и рыданиями он кружил меж скал, скорбно вздыхал в пустынных гротах и жалобно всхлипывал в расселинах. Все звуки сливались в одну заунывную похоронную мелодию.
   Мэри плотнее закуталась в накидку и натянула на голову капюшон, чтобы не слышать этот вой. Но тут ветер сделался еще сильнее. Он срывал капюшон, трепал ее волосы и со свистом проносился по гроту. Откуда взялся этот вихрь?
   Внизу застыл густой туман, облака стояли неподвижно. Здесь же, на вершине, ветер бесновался и стенал, шептал о том далеком и страшном, что теперь было ведомо лишь ему одному: о пролитой крови и поселившемся здесь отчаянии. И на самой вершине Раф-Тора, высоко над головой, раздавался какой-то дикий иступленный крик, словно сами боги стенали там, подняв к небу огромные головы. В своем воображении она слышала топот тысяч ног, шепот тысячи голосов. Ей чудилось, что камни превращаются в живых существ. Их фантастические лики совсем не походили на человеческие: старые-престарые, иссеченные морщинами и грубые, как гранит, язык их был ей непонятен, а ноги и руки напоминали когтистые лапы птиц.
   Они обратили к ней свои каменные очи, но глядели куда-то вдаль сквозь нее. Им не было до нее дела. Она чувствовала себя жалким листочком, сорванным с дерева и гонимым ветром. А эти древние исполины были нетленны и вечны. Сплошной стеной они безжалостно надвигались на Мэри. Вот-вот они раздавят ее. Девушка вскрикнула и вскочила на ноги, каждая жилка дрожала внутри.
   Ветер внезапно стих. За ее спиной по-прежнему неподвижно темнели гранитные плиты. Рядом сидел Фрэнсис Дейви, опершись подбородком на руки. Он пристально смотрел на нее.
   – Вы заснули, – произнес он.
   Ока неуверенно возразила ему, все еще находясь под впечатлением жуткого сна, который вроде бы и не был сном.
   – Вы устали, но упорно боретесь со сном в ожидании рассвета, – продолжал он. – Сейчас лишь полночь, впереди долгая ночь. Подчинитесь природе, Мэри Йеллан, и дайте себе отдых. Неужели вы думаете, что я причиню вам зло?
   – Ничего я не думаю, но спать не могу.
   – К тому же вы продрогли, – убеждал он. – Скорчились там около этого камня. Я устроился не намного лучше, но здесь по крайней мере не дует из трещины в скале. Нам обоим было бы легче, если бы мы сели рядом и постарались согреть друг друга.
   – Нет, я не замерзла.
   – Я знаю, каковы здесь ночи. Оттого и предлагаю вам разумное решение.
   К рассвету станет еще холоднее. Идите же сюда, сядем спиной к спине – так вам, может быть, удастся поспать. У меня в мыслях нет трогать вас.
   Мэри отрицательно покачала головой и спрятала руки под накидкой, крепко сцепив пальцы. Увидеть выражение его лица было нельзя. Он сидел в тени, повернувшись к ней боком. Но она была уверена, что он улыбается в темноте, забавляясь ее страхом. Она действительно замерзла, и тело ее жаждало тепла, но она и мысли не допускала сесть рядом с ним. Руки ее окоченели, ноги от холода потеряли чувствительность. Казалось, она превратилась в гранит, стала частью глыбы, на которую опиралась. И тут в ее дрему вошел викарий – гигантская фигура с белыми волосами и бесцветными глазами. Он касался ее горла, нашептывал что-то на ухо. Она перенеслась в другой мир, населенный такими же, как он, существами. Вытянув перед собой руки, они преграждали ей путь. Тут она вновь очнулась – холодный ветер дул в лицо. Вокруг ничего не изменилось: все та же глубокая ночь и туман. Да и прошло-то не больше минуты.
   Потом она бродила с ним где-то в Испании. Улыбаясь, он собирал для нее в поле диковинные фиолетовые цветы. Она отбросила их от себя, но они прилипли к юбке, и, цепляясь усиками, начали ползти вверх, туго обвивая шею, душа ядовитыми стеблями.
   Потом она ехала рядом с ним в приземистой, черной, как жук, карете.
   Стены начали вдруг смыкаться, давя их, давя, пока не сплющили в лепешку. И они навечно остались лежать рядом, как две гранитных плиты.
   Когда Мэри очнулась от этого последнего кошмара, его рука зажимала ей рот. На сей раз это не было галлюцинацией. Она попыталась вырваться, но он крепко держал ее в своих сильных руках, как в тисках, шепотом приказывая сидеть тихо. Он завернул Мэри руки за спину и связал их ремнем. В движениях его не было ни резкости, ни желания причинить боль. Но действовал Фрэнсис Дейви решительно и умело. Он даже проверил, не трет ли ремень ей по коже.
   Мэри беспомощно следила за его действиями, пытаясь по глазам понять, что он задумал.
   Вынув из кармана сюртука носовой платок и свернув его, викарий засунул кляп ей в рот и завязал концы платка на затылке. Так она лежала и ждала следующего хода в их партии. Ноги он ей связывать не стал и помог ей подняться. Потом повел за гранитные валуны у склона холма.
   – Я вынужден сделать это, Мэри, ради нас обоих, – тихо сказал он. – Когда прошлой ночью мы отправились в путь, я выпустил из виду туман. И если в итоге я проиграю, то именно из-за этой оплошности. Прислушайтесь хорошенько, и вы поймете, почему я связал вас. Если вы не издадите ни звука, мы сможем еще спастись.
   Он стоял на гребне холма, держа ее за руку и указывая вниз.
   – Слушайте же, – повторил он, – ваш слух может оказаться острее моего.
   Тут Мэри поняла, что проспала дольше, чем предполагала. Ночная мгла поредела, наступало утро. Низкие облака суматошно неслись по небу, сливаясь с клубящимся внизу туманом. На востоке забрезжил тусклый свет, предвещая восход бледного солнца.
   Туман по-прежнему окутывал их, белым покрывалом лежал на болотах.
   Посмотрев вниз, куда он показывал, она ничего не увидела, кроме пелены и намокших стеблей вереска. Прислушавшись, как он приказал, Мэри различила слабый звук, доносящийся сквозь туман, – не то вой, не то крик, не то протяжный вопль. Сперва он был слишком слабым, и она не могла понять, что же это такое. На человеческий голос, на крики людей не похож – слишком уж высок… Звук нарастал, наполняя воздух смутной тревогой.
   Фрэнсис Дейви повернулся к Мэри.
   – Вы знаете, что это такое? – спросил он.
   Она посмотрела на него с недоумением и покачала головой. Даже если бы и захотела ответить ему, она все равно не смогла бы. Никогда прежде она не слыхала такого звука.
   Вдруг на лице его вновь появилась мрачная улыбка.
   – Мне доводилось слышать, но я совсем позабыл, что сквайр из НортХилла держит свору гончих. Печально, что я упустил это из виду.
   Наконец девушка поняла. Осознав, что означает для них этот нарастающий шум, она с ужасом посмотрела на своего спутника, потом на двух лошадей, терпеливо ждущих у валунов.
   – Да, – промолвил он, проследив за ее взглядом, – придется отвязать их и спустить пониже к болотам. Нам они больше не послужат, а вот свору навести могут. Неугомонный, бедняга, ты снова предал бы меня.
   С тяжелым сердцем она смотрела, как он отвязывает лошадей и ведет их к крутому склону холма. Нагнувшись, он поднял горсть камней и принялся бросать ими в животных, пока они не пошли, скользя и спотыкаясь, среди мокрого папоротника. Он продолжал швырять камнями в лошадей, и, наконец, поддавшись инстинкту, они рванули, храпя от страха, вниз по склону, увлекая за собой камни и землю, и вскоре скрылись в белом тумане. Лай гончих становился все громче, яростнее и настойчивее. На ходу сбросив с себя длинное, ниже колен, пальто и швырнув в вереск шляпу, Фрэнсис Дейви подбежал к Мэри.
   – Пошли, – сказал он. – Кем бы ты ни была – другом или врагом, – сейчас нас объединяет общая опасность.
   Что было сил они стали карабкаться вверх по склону среди валунов и гранитных плит. Викарий старательно поддерживал Мэри, ибо двигаться со связанными руками ей было трудно. Так они пробирались меж расселин и камней, по колено увязая в мокром папоротнике, путаясь в черном вереске, все выше и выше, к самой вершине Раф-Тора. Гранитные плиты тут имели какую-то причудливую форму: искривленные и изогнутые, они как бы образовывали крышу.
   С трудом переводя дыхание, Мэри легла под этот каменный навес. Ссадины кровоточили. Викарий же, встав ногой в трещину в камне, влез на нависавшую над Мэри плиту и протянул ей руку. И хотя она трясла головой, показывая, что не в силах ползти дальше, он, дотянувшись до нее, поднял девушку на ноги, разрезал связывавший ее руки пояс и вытащил платок изо рта.
   – Спасайтесь тогда сами, – крикнул он, – как можете! – В глазах его горел огонь, лицо было ужасно бледным, белые волосы развевались по ветру.
   Совершенно обессилев, задыхаясь, Мэри ухватилась руками за плиту, нависшую в футах десяти над ней. Он же продолжал карабкаться все выше, быстро удаляясь от нее. На гладкой поверхности скалы его худая фигура в черном была похожа на пиявку.
   Лай собак казался чудовищным, противоестественным. К их хору присоединились крики и улюлюканье людей. В беспросветном тумане этот гвалт был особенно страшен.
   По небу стремительно мчались облака. Внезапно над белой пеленой появился желтый диск солнца. Туман поредел и рассеялся. Уходя струями ввысь, он сливался с проплывавшими мимо облаками. Земля, наконец освободившись от тумана, словно тянулась к бледному, вновь родившемуся небу.
   Мэри посмотрела вниз. У подножия холма она разглядела маленькие черные фигурки. Освещенные солнцем, по колено в вереске стояли люди. Оставляя их сзади, с лаем бежали рыжие гончие. Среди крупных серых валунов они казались букашками.
   Людей было не меньше пятидесяти. Они быстро вышли на след и, громко крича, показывали на огромные каменные плиты. Погоня приближалась, и собачий лай эхом отдавался в расселинах.
   Вслед за туманом начали таять и облака. Проглянул лоскут голубого неба.
   Кто-то снова закричал. Человек, встав на колено среди зарослей вереска буквально в пятидесяти ярдах от Мэри, вскинул ружье и выстрелил.
   Не задев девушки, пуля чиркнула о гранитный валун. Человек поднялся на ноги. Это был Джем, но он ее не узнал.
   Он выстрелил снова, и на сей раз пуля просвистела у нее над ухом. Она почувствовала запах раскаленного металла.
   Гончие метались среди папоротника. Одна из них прыгнула на выступ скалы прямо под Мэри и начала обнюхивать камень. Тут Джем прицелился куда-то выше нее и еще раз нажал на курок. Она увидела высокую черную фигуру Фрэнсиса Дейви, четко вырисовывающуюся на фоне неба. Он стоял на широкой, похожей на алтарь плите, высоко над ее головой. На мгновение он застыл, словно статуя, только ветер трепал его волосы. Потом он широко раскинул руки, как будто собираясь взлететь, и вдруг обмяк и упал с гранитной вершины на каменистую осыпь, в разросшийся сырой вереск.



18


   Был холодный ясный январский день. Рытвины и впадины на дороге, обычно заполненные грязью с водой, взялись тонким слоем льда; колея покрылась изморозью.
   Мороз наложил свою белую лапу и на болота. Они простирались до самого горизонта, грязно-блеклые на фоне чистого голубого неба. Земля затвердела, и низкая замерзшая трава похрустывала под ногами, как галька. На ее родине, на юге, в краю густых аллей, живых изгородей и уютных тропинок, в это время солнце пригревало и напоминало о близкой весне. Здесь же воздух был колючим, пощипывал щеки. От холода все вокруг выглядело суровым и неприветливым.
   Мэри одиноко шагала по болоту Дюжины Молодцов. Ветер дул в лицо.
   Взглянув на Килмар, она с удивлением подумала, что он вдруг утратил свой грозный вид и казался теперь всего лишь черным скалистым холмом. Вероятно, прежде волнение и тревога мешали ей оценить своеобразную красоту этих мест.
   В ее сознании пустоши странным образом были неразрывно связаны со страхом перед дядей и ненавистью к нему и к "Ямайке". Пустошь и сейчас оставалась суровой, а холмы неприветливыми, но они уже не представлялись ей зловещими.
   Она безбоязненно шагала по ним, равнодушно поглядывая по сторонам.
   Теперь она была вольна отправиться, куда пожелает, и ее мысли обратились к Хелфорду, к зеленым долинам юга. Неизъяснимая, щемящая душу тоска по родному дому и знакомым приветливым лицам охватила девушку.
   В их краях у моря брала начало широкая река, и его воды плескались о тенистый берег. С грустью вспоминала Мэри запахи и звуки, которые окружали ее с детства. Журчание ручейков, разбегающихся в стороны от реки, как своенравные дети, и терявшихся среди деревьев.
   Летом леса там давали приют усталому путнику. Шелест листвы ласкал слух. И даже зимой можно было найти пристанище под обнаженными ветвями деревьев. Она соскучилась по порхающим среди деревьев птицам, милым ее сердцу звукам фермы: кудахтанью кур, задорному крику петуха и суетливому звонкому гоготанью гусей. Ей захотелось ощутить терпкий и теплый запах навоза в стойлах и почувствовать на руках горячее дыхание коров, услышать их тяжелую поступь во дворе и поскрипывание колодца. Она мечтала постоять, прислонившись к воротам, поглядеть на деревенскую улицу, пожелать доброй ночи шедшей мимо подружке, увидеть голубой дымок, вьющийся над печными трубами, услышать знакомые голоса, чуть грубоватые, но радующие слух, и смех из окон. Ей так хотелось снова жить и работать на ферме – вставать рано поутру, набирать воду из колодца, возиться в своем небольшом птичнике, работать до седьмого пота, находя в этом радость, утешение и лекарство от тоски; принимать каждый день как благодать; ждать урожая как дара. Там она могла вновь обрести душевный покой и радость жизни. Ведь корни ее в Хелфорде, там жили ее предки. Она должна вернуться туда. На той земле она взросла и, когда умрет, то снова станет ее частицей.