Стоило ли предаваться тоске и одиночеству, когда ее ждут дела и поважнее. Трудовому человеку было не до грустных раздумий: после целого дня работы и сон крепче. Она приняла решение, и избранный ею путь представлялся правильным и достойным. Больше она не станет мешкать. И так всю неделю бездельничала, поддавшись слабости и нерешительности. За вечерней трапезой она сообщит о своем решении Бассетам. Они были добры к ней, чрезмерно пеклись о ней, строили планы относительно ее будущего. Уговаривали и упрашивали остаться у них, хотя бы на зиму. И дабы она не чувствовала, что в тягость им, с большим так-том предлагали взять ее к себе в услужение – в любом качестве – ухаживать за детьми или быть компаньонкой самой миссис Бассет.
Она выслушивала эти разговоры с покорностью, но без всякого интереса, никак на них не реагируя, и только многократно с подчеркнутой вежливостью благодарила за все сделанное для нее.
Сквайр со свойственной ему грубоватой простодушностью подтрунивал над ней за обедом, пытаясь разговорить ее.
– Ну же, Мэри, улыбки и благодарности – дело хорошее, но надо принять решение. Вы слишком молоды, чтобы жить одной. И, видите ли, скажу вам прямо, слишком хороши собой. Здесь, в Норт-Хилле, у вас есть дом, знайте это. Моя жена тоже очень просит вас остаться у нас. Тут много дел, знаете ли, очень много. Нужно и цветы нарезать для дома, и письма написать, и за детьми присмотреть. В общем, работа для вас найдется, даю слово.
А в библиотеке миссис Бассет, по-дружески положив руку на колено Мэри, говорила примерно то же самое:
– Нам очень приятно, что вы живете у нас. Почему бы вам не побыть у нас подольше? Дети обожают вас. Генри даже сказал вчера, что готов дать вам свою лошадь, как только вы пожелаете. А это, поверьте, многого стоит. У нас вам будет хорошо – никаких забот и неприятностей. И мне вы составите компанию в отсутствие мистера Бассета. Вы по-прежнему тоскуете по вашему дому в Хелфорде?
Тут Мэри улыбнулась и снова поблагодарила хозяйку, но не смогла выразить словами, как дорого ей все, что связано с Хелфордом.
Бассеты догадывались, что напряжение последних месяцев все еще сказывается на ней, и по доброте своей пытались помочь ей оправиться от потрясения. Но они держали открытый дом, и соседи из окрестных мест часто навещали их. И все они готовы были говорить только на одну тему. Сотни раз сквайр Бассет вынужден был повторять свой рассказ, и названия Олтернан и "Ямайка" стали невыносимы для Мэри, желавшей забыть их навсегда. Ее все более тяготило, что она стала объектом всеобщего внимания, что о ней заговорила вся округа. К тому же Бассеты не без гордости представляли ее своим друзьям как некую героиню. Она была преисполнена благодарности к ним и изо всех сил старалась выказать свою признательность, но все же чувствовала себя скованно в обществе любезных хозяев дома. Она не принадлежала к их кругу. Они были людьми другой породы, другого класса. Она их уважала, они даже ей нравились, и она желала им добра, но полюбить все же не могла.
Проявляя чуткость, они старались вовлечь ее в беседу, когда у них бывали гости, делали все, чтобы, встав из-за стола, Мэри не уходила и не садилась в сторонке. А девушка только и думала, как бы поскорее оказаться у себя в комнате или на кухне с конюхом Ричардсом и его румяной добродушной женой.
А сквайр Бассет, блистая остроумием, обращался к ней, будто бы за советом, смеясь каждому своему слову.
– Вот ведь какое дело, Мэри. Приход-то в Олтернане остался без священника. Может быть, вам занять место викария? Ручаюсь, что из вас вышел бы пастырь получше прежнего.
И она еще должна была улыбаться в ответ… Ее поражало, как можно быть таким толстокожим и не понимать, какие горькие воспоминания вызывали в ней подобные остроты. А сколько раз он повторял, что с контрабандой в "Ямайке" покончено, и если добьется своего, то с пьяными компаниями он тоже покончит.
– Я очищу это паучье гнездо! И больше уж ни один браконьер или цыган не посмеет сунуть туда нос. Поставлю там честного парня, который никогда и не нюхал бренди. Он будет носить фартук, а над дверью белыми буквами будет написано: "Добро пожаловать". И знаете, кто будут первыми посетителями? Ну, конечно же, Мэри, вы и я. – Он залился смехом, хлопая себя по ляжкам, и, чтобы не испортить его шутки, Мэри вынуждена была улыбаться.
Шагая по болоту Дюжины Молодцов, девушка раздумывала обо всем этом. И ей стало ясно, что нужно поскорее покинуть Норт-Хилл. И потому, что она чувствовала себя чужой среди этих людей, и потому, что только среди лесов и ручьев родной долины Хелфорда она сумеет вновь обрести мир и покой.
От Килмара навстречу ей ехала телега, петляя по белому снегу, как заяц.
Вокруг была безмолвная равнина. Мэри насторожилась. На этой пустоши нет ни одного жилища до самой Треворты. А это далеко, в долине, где течет Уити-Брук. Домик же в Треворте, насколько она знала, пустовал. Его хозяина она не видела с тех пор, как он стрелял в нее на вершине Раф-Тора.
– Он неблагодарный мошенник, как и все его родичи, – сказал о нем сквайр. – Если бы не я, засадили бы его в тюрьму, и надолго, чтобы как следует проучить. Я поймал его с поличным, и он вынужден был сдаться.
Правда, отдадим ему должное, он хорошо проявил себя после этого. И, благодаря ему, нам удалось найти вас и того негодяя в черной рясе. А ведь он даже не поблагодарил меня за то, что я снял с него подозрение в том, что он замешан в тех грязных делах. Взял да и уехал Бог весть куда. Так я слышал, во всяком случае. Не было еще ни одного Мерлина, который бы хорошо кончил, и этот пойдет по кривой дорожке.
Итак, домик в Треворте опустел, лошади одичали и вместе со своими сородичами носились по пустоши. А их хозяин уехал куда-то далеко, как всегда беззаботно посвистывая.
Между тем телега приближалась к склону холма, и, прикрыв глаза от солнца ладонью, Мэри следила за ней. Лошадь еле тащилась, низко нагнув голову. Телега была доверху нагружена кухонной утварью вперемешку с матрацами и другими вещами. Кто-то, видно, уезжал со всем своим скарбом. Но кто это мог быть – ей было невдомек. Только когда телега оказалась совсем рядом, а возница, посмотрев наверх, помахал ей рукой, она узнала его.
Спустившись к телеге, с видом полного равнодушия, Мэри подошла к лошади и, поглаживая ее, принялась что-то говорить ей. Джем ударом ноги подтолкнул камень под колесо телеги, чтобы она не скатывалась вниз.
– Тебе уже лучше? – обратился он к Мэри, стоя позади телеги. – Я слыхал, что ты захворала и лежишь в постели.
– Кто это мог такое сказать? – отвечала она. – Я все время была в Норт-Хилле, на ногах. Бродила вокруг. Ничего такого со мной не случилось, только извелась – так мне ненавистны здешние места.
– Прошел еще слушок, что ты устроилась в компаньонки к миссис Бассет.
Я думаю, это походит на правду. Там у тебя будет довольно легкая жизнь, прямо скажем. Наверняка они добрые люди, если узнать их поближе.
– Во всяком случае, ко мне они были добрее, чем кто-либо в Корнуолле с тех пор, как умерла моя мать. А это единственное, что имеет для меня значение. Тем не менее в Норт-Хилле я не останусь.
– Значит, все-таки нет?
– Нет, я возвращаюсь в Хелфорд.
– И что же ты будешь там делать?
– Попробую снова завести ферму, то есть сначала наймусь к кому-нибудь на работу. На свою ферму у меня пока денег нет. Зато есть друзья в Хелфорде и в Хелстоне. Они помогут мне.
– А где ты будешь жить?
– Да в любом доме нашей деревни мне дадут приют. На юге, знаешь ли, мы все добрые соседи.
– На это мне нечего возразить. У меня никогда не было соседей. Только мне всегда казалось, что жить в деревне – все равно что в стойле. Заглянешь через забор в чужой огород, и, коли у соседа картофель крупнее твоего, тут же затеешь об этом разговор, потом поднимется спор. А ежели ты готовишь на ужин кролика, то все соседи уже знают об этом по запаху. Черт побери, Мэри, ну что это за жизнь!
Она рассмеялась: он так забавно сморщил нос от отвращения. Затем посмотрела на беспорядочно нагруженную телегу.
– Что ты собираешься со всем этим делать? – спросила она.
– Мне тоже все в округе опротивело, – ответил он. – Хочу убраться куда-нибудь подальше от болот и запаха торфа. И от этого отвратительного Килмара, который хмурит на меня свою рожу от рассвета до заката. Здесь все мое хозяйство, Мэри. Все, что у меня когда-нибудь было, – на этой телеге.
Собрал все – и уезжаю, сам не знаю куда. Где вздумается, там и остановлюсь.
Я сызмальства был бродягой, никаких корней, никаких связей, никаких постоянных привязанностей. И смею думать, что так и умру бродягой. Для меня это единственно возможная жизнь.
– Но в бродяжничестве не найти ни мира, ни покоя, Джем. Наша жизнь – довольно долгое странствие. К чему еще отягощать свою ношу? Придет время, когда тебе захочется иметь собственный клочок земли, четыре стены и крышу над головой – место, где можно дать отдых уставшему телу.
– Если на то пошло, то мне принадлежит весь этот край, Мэри: небо над головой вместо крыши и земля вместо постели. Ты – женщина; твое царство – твой дом и все мелочи повседневной жизни. Я же никогда так не жил и не буду.
Одну ночь переночую на холме, другую – в большом городе. Я люблю ездить туда-сюда в поисках удачи, проводить время в компании незнакомых людей, поговорить с первым встречным. Вот увижу на дороге человека – и езжу вместе с ним, может, час, а может, год. А назавтра, может случиться, разойдемся. Мы с тобой говорим на разных языках.
Мэри продолжала поглаживать лошадь, чувствуя под рукой тепло влажной кожи. Джем, чуть улыбаясь, наблюдал за ней.
– В какую же сторону ты поедешь? – спросила она.
– Куда-нибудь на восток, за Теймар. Мне, в общем, все равно, – отвечал он. – Только не на запад. Во всяком случае, пока не стану старым и седым и не позабуду многое. Я подумывал проехать через Ганнислейк, повернуть на север и дальше направиться в центральные графства. Там люди богатые, живут лучше всех. Это подходящие места для того, кто ищет удачи. Может быть, у меня заведутся деньжата, и я смогу покупать лошадей для собственного удовольствия, а не красть их.
– Там ужасная черная земля, – заметила Мэри.
– А что мне до цвета земли, – возразил Джем. – Болотный торф тоже ведь черный. В Хелфорде тоже, когда дожди льют, все ваши свинарники полны черной водой. Какая разница?
– Ты, Джем, несешь всякий вздор, только чтобы поспорить. В твоих словах нет никакого смысла.
– А как я могу говорить что-нибудь разумное, когда ты прислонилась к моему коню и я схожу с ума, глядя, как твои буйные волосы смешиваются с его гривой? И я знаю, что через каких-нибудь десять минут буду уж по ту сторону холма на пути к Теймару… Без тебя. Ты же пойдешь назад в Норт-Хилл, чтобы распивать там чаи со сквайром Бассетом.
– Ну, тогда отложи свое путешествие, и поедем в Норт-Хилл вместе.
– Не говори глупостей, Мэри. Можешь ли ты вообразить меня распивающим чаи со сквайром и покачивающим на колене его детей? Я не принадлежу к его классу, да и ты тоже.
– Я знаю. Потому-то и возвращаюсь в Хелфорд. Я истосковалась по дому, Джем, хочу снова дышать речным воздухом и ступать по родной земле.
– Ну и отправляйся. Повернись ко мне спиной и иди – прямо сейчас.
Через десять миль будет дорога, которая приведет тебя к Бодмину, от Бодмина к Труро, а там уж и Хелстон. Найдешь в Хелстоне своих друзей, поживешь с ними, пока не будет готова твоя ферма.
– Ты сегодня очень груб и жесток.
– Я и со своими лошадьми груб, когда они упрямятся и не слушаются, но это не означает, что я их меньше люблю.
– Да ты никогда в жизни никого не любил, – сказала Мэри.
– А много ли я знал любви на своем веку? – ответил он резко.
Обойдя телегу, он ногой вышиб камень из-под колеса.
– Что это ты делаешь? – спросила Мэри.
– Уже полдень, и мне пора в путь. И так я долго здесь прохлаждался, – – бросил он. – Была б ты мужчиной, я предложил бы тебе поехать со мной. Мы сели бы рядом на облучок, ты засунула бы руки в карманы, и мы бы были вместе, пока тебе не надоело бы.
– Я бы и поехала, когда б ты повез меня на юг, – отвечала она.
– Да, но я-то еду на север. И ты не мужчина. Ты всего лишь женщина. И только намучилась бы, кабы поехала со мной. Посторонись-ка, Мэри, да перестань скручивать вожжи. Я уезжаю. Прощай!
Тут он взял ее за подбородок и поцеловал, и она увидела, что он смеется.
– Когда ты станешь старой девой в своем Хелфорде и будешь носить митенки, то вспомни, как я тебя целовал. И будешь помнить до конца своих дней. "Он воровал лошадей, – скажешь ты, – и ничуть не интересовался женщинами. Но кабы не моя гордость, я была бы сейчас с ним".
Он забрался на телегу и сверху поглядывал на нее, помахивая кнутом и позевывая.
– До ночи покрою миль пятьдесят, – произнес он лениво. – Потом залягу в палатке на обочине дороги и буду дрыхнуть без задних ног. Разожгу костер и поджарю себе кусок бекона. А ты будешь думать обо мне или нет?
Не слушая его, Мэри, сжав руки, смотрела на юг. Она мучительно колебалась.
За этими холмами суровые пустоши переходили в пастбища, а пастбища – в долины и реки. Там у мирно струящейся воды ее ожидал покой Хелфорда.
– Это вовсе не гордость, – произнесла она наконец, – ты знаешь, что не гордость. Я тоскую по дому и по всему, что утратила.
Он ничего не ответил, но взялся за вожжи и прикрикнул на коня.
– Подожди, – сказала Мэри. – Подожди, придержи его и подай мне руку.
Джем отложил кнут, наклонился к девушке и помог ей сесть рядом с собой.
– Ну, что теперь? – спросил он. – Куда ты хочешь, чтобы я повез тебя? Ты ведь сидишь спиной к Хелфорду, ты это знаешь?
– Знаю, – ответила она.
– Если поедешь со мной, у тебя будет нелегкая жизнь, а порой – ох, какая суровая, Мэри! Ни постоянного жилья, ни покоя, ни уюта. Мужчины – скверные компаньоны. Особенно когда они не в духе. А я, видит Бог, хуже всех. Вот что тебя ожидает вместо спокойной жизни на ферме, которой ты так жаждешь.
– Я готова рискнуть, Джем. И попробую вынести твой дурной нрав.
– Ты любишь меня, Мэри?
– Кажется, да, Джем.
– Больше, чем Хелфорд?
– Этого я не знаю.
– Почему же в таком случае ты села со мной?
– Потому что хочу, потому что не могу иначе, потому что отныне и навек мое место рядом с тобой, – ответила Мэри.
Тут он радостно рассмеялся, взял ее руку и вручил ей вожжи.
И, уж больше не оглядываясь назад, она стала править на Теймар.
Она выслушивала эти разговоры с покорностью, но без всякого интереса, никак на них не реагируя, и только многократно с подчеркнутой вежливостью благодарила за все сделанное для нее.
Сквайр со свойственной ему грубоватой простодушностью подтрунивал над ней за обедом, пытаясь разговорить ее.
– Ну же, Мэри, улыбки и благодарности – дело хорошее, но надо принять решение. Вы слишком молоды, чтобы жить одной. И, видите ли, скажу вам прямо, слишком хороши собой. Здесь, в Норт-Хилле, у вас есть дом, знайте это. Моя жена тоже очень просит вас остаться у нас. Тут много дел, знаете ли, очень много. Нужно и цветы нарезать для дома, и письма написать, и за детьми присмотреть. В общем, работа для вас найдется, даю слово.
А в библиотеке миссис Бассет, по-дружески положив руку на колено Мэри, говорила примерно то же самое:
– Нам очень приятно, что вы живете у нас. Почему бы вам не побыть у нас подольше? Дети обожают вас. Генри даже сказал вчера, что готов дать вам свою лошадь, как только вы пожелаете. А это, поверьте, многого стоит. У нас вам будет хорошо – никаких забот и неприятностей. И мне вы составите компанию в отсутствие мистера Бассета. Вы по-прежнему тоскуете по вашему дому в Хелфорде?
Тут Мэри улыбнулась и снова поблагодарила хозяйку, но не смогла выразить словами, как дорого ей все, что связано с Хелфордом.
Бассеты догадывались, что напряжение последних месяцев все еще сказывается на ней, и по доброте своей пытались помочь ей оправиться от потрясения. Но они держали открытый дом, и соседи из окрестных мест часто навещали их. И все они готовы были говорить только на одну тему. Сотни раз сквайр Бассет вынужден был повторять свой рассказ, и названия Олтернан и "Ямайка" стали невыносимы для Мэри, желавшей забыть их навсегда. Ее все более тяготило, что она стала объектом всеобщего внимания, что о ней заговорила вся округа. К тому же Бассеты не без гордости представляли ее своим друзьям как некую героиню. Она была преисполнена благодарности к ним и изо всех сил старалась выказать свою признательность, но все же чувствовала себя скованно в обществе любезных хозяев дома. Она не принадлежала к их кругу. Они были людьми другой породы, другого класса. Она их уважала, они даже ей нравились, и она желала им добра, но полюбить все же не могла.
Проявляя чуткость, они старались вовлечь ее в беседу, когда у них бывали гости, делали все, чтобы, встав из-за стола, Мэри не уходила и не садилась в сторонке. А девушка только и думала, как бы поскорее оказаться у себя в комнате или на кухне с конюхом Ричардсом и его румяной добродушной женой.
А сквайр Бассет, блистая остроумием, обращался к ней, будто бы за советом, смеясь каждому своему слову.
– Вот ведь какое дело, Мэри. Приход-то в Олтернане остался без священника. Может быть, вам занять место викария? Ручаюсь, что из вас вышел бы пастырь получше прежнего.
И она еще должна была улыбаться в ответ… Ее поражало, как можно быть таким толстокожим и не понимать, какие горькие воспоминания вызывали в ней подобные остроты. А сколько раз он повторял, что с контрабандой в "Ямайке" покончено, и если добьется своего, то с пьяными компаниями он тоже покончит.
– Я очищу это паучье гнездо! И больше уж ни один браконьер или цыган не посмеет сунуть туда нос. Поставлю там честного парня, который никогда и не нюхал бренди. Он будет носить фартук, а над дверью белыми буквами будет написано: "Добро пожаловать". И знаете, кто будут первыми посетителями? Ну, конечно же, Мэри, вы и я. – Он залился смехом, хлопая себя по ляжкам, и, чтобы не испортить его шутки, Мэри вынуждена была улыбаться.
Шагая по болоту Дюжины Молодцов, девушка раздумывала обо всем этом. И ей стало ясно, что нужно поскорее покинуть Норт-Хилл. И потому, что она чувствовала себя чужой среди этих людей, и потому, что только среди лесов и ручьев родной долины Хелфорда она сумеет вновь обрести мир и покой.
От Килмара навстречу ей ехала телега, петляя по белому снегу, как заяц.
Вокруг была безмолвная равнина. Мэри насторожилась. На этой пустоши нет ни одного жилища до самой Треворты. А это далеко, в долине, где течет Уити-Брук. Домик же в Треворте, насколько она знала, пустовал. Его хозяина она не видела с тех пор, как он стрелял в нее на вершине Раф-Тора.
– Он неблагодарный мошенник, как и все его родичи, – сказал о нем сквайр. – Если бы не я, засадили бы его в тюрьму, и надолго, чтобы как следует проучить. Я поймал его с поличным, и он вынужден был сдаться.
Правда, отдадим ему должное, он хорошо проявил себя после этого. И, благодаря ему, нам удалось найти вас и того негодяя в черной рясе. А ведь он даже не поблагодарил меня за то, что я снял с него подозрение в том, что он замешан в тех грязных делах. Взял да и уехал Бог весть куда. Так я слышал, во всяком случае. Не было еще ни одного Мерлина, который бы хорошо кончил, и этот пойдет по кривой дорожке.
Итак, домик в Треворте опустел, лошади одичали и вместе со своими сородичами носились по пустоши. А их хозяин уехал куда-то далеко, как всегда беззаботно посвистывая.
Между тем телега приближалась к склону холма, и, прикрыв глаза от солнца ладонью, Мэри следила за ней. Лошадь еле тащилась, низко нагнув голову. Телега была доверху нагружена кухонной утварью вперемешку с матрацами и другими вещами. Кто-то, видно, уезжал со всем своим скарбом. Но кто это мог быть – ей было невдомек. Только когда телега оказалась совсем рядом, а возница, посмотрев наверх, помахал ей рукой, она узнала его.
Спустившись к телеге, с видом полного равнодушия, Мэри подошла к лошади и, поглаживая ее, принялась что-то говорить ей. Джем ударом ноги подтолкнул камень под колесо телеги, чтобы она не скатывалась вниз.
– Тебе уже лучше? – обратился он к Мэри, стоя позади телеги. – Я слыхал, что ты захворала и лежишь в постели.
– Кто это мог такое сказать? – отвечала она. – Я все время была в Норт-Хилле, на ногах. Бродила вокруг. Ничего такого со мной не случилось, только извелась – так мне ненавистны здешние места.
– Прошел еще слушок, что ты устроилась в компаньонки к миссис Бассет.
Я думаю, это походит на правду. Там у тебя будет довольно легкая жизнь, прямо скажем. Наверняка они добрые люди, если узнать их поближе.
– Во всяком случае, ко мне они были добрее, чем кто-либо в Корнуолле с тех пор, как умерла моя мать. А это единственное, что имеет для меня значение. Тем не менее в Норт-Хилле я не останусь.
– Значит, все-таки нет?
– Нет, я возвращаюсь в Хелфорд.
– И что же ты будешь там делать?
– Попробую снова завести ферму, то есть сначала наймусь к кому-нибудь на работу. На свою ферму у меня пока денег нет. Зато есть друзья в Хелфорде и в Хелстоне. Они помогут мне.
– А где ты будешь жить?
– Да в любом доме нашей деревни мне дадут приют. На юге, знаешь ли, мы все добрые соседи.
– На это мне нечего возразить. У меня никогда не было соседей. Только мне всегда казалось, что жить в деревне – все равно что в стойле. Заглянешь через забор в чужой огород, и, коли у соседа картофель крупнее твоего, тут же затеешь об этом разговор, потом поднимется спор. А ежели ты готовишь на ужин кролика, то все соседи уже знают об этом по запаху. Черт побери, Мэри, ну что это за жизнь!
Она рассмеялась: он так забавно сморщил нос от отвращения. Затем посмотрела на беспорядочно нагруженную телегу.
– Что ты собираешься со всем этим делать? – спросила она.
– Мне тоже все в округе опротивело, – ответил он. – Хочу убраться куда-нибудь подальше от болот и запаха торфа. И от этого отвратительного Килмара, который хмурит на меня свою рожу от рассвета до заката. Здесь все мое хозяйство, Мэри. Все, что у меня когда-нибудь было, – на этой телеге.
Собрал все – и уезжаю, сам не знаю куда. Где вздумается, там и остановлюсь.
Я сызмальства был бродягой, никаких корней, никаких связей, никаких постоянных привязанностей. И смею думать, что так и умру бродягой. Для меня это единственно возможная жизнь.
– Но в бродяжничестве не найти ни мира, ни покоя, Джем. Наша жизнь – довольно долгое странствие. К чему еще отягощать свою ношу? Придет время, когда тебе захочется иметь собственный клочок земли, четыре стены и крышу над головой – место, где можно дать отдых уставшему телу.
– Если на то пошло, то мне принадлежит весь этот край, Мэри: небо над головой вместо крыши и земля вместо постели. Ты – женщина; твое царство – твой дом и все мелочи повседневной жизни. Я же никогда так не жил и не буду.
Одну ночь переночую на холме, другую – в большом городе. Я люблю ездить туда-сюда в поисках удачи, проводить время в компании незнакомых людей, поговорить с первым встречным. Вот увижу на дороге человека – и езжу вместе с ним, может, час, а может, год. А назавтра, может случиться, разойдемся. Мы с тобой говорим на разных языках.
Мэри продолжала поглаживать лошадь, чувствуя под рукой тепло влажной кожи. Джем, чуть улыбаясь, наблюдал за ней.
– В какую же сторону ты поедешь? – спросила она.
– Куда-нибудь на восток, за Теймар. Мне, в общем, все равно, – отвечал он. – Только не на запад. Во всяком случае, пока не стану старым и седым и не позабуду многое. Я подумывал проехать через Ганнислейк, повернуть на север и дальше направиться в центральные графства. Там люди богатые, живут лучше всех. Это подходящие места для того, кто ищет удачи. Может быть, у меня заведутся деньжата, и я смогу покупать лошадей для собственного удовольствия, а не красть их.
– Там ужасная черная земля, – заметила Мэри.
– А что мне до цвета земли, – возразил Джем. – Болотный торф тоже ведь черный. В Хелфорде тоже, когда дожди льют, все ваши свинарники полны черной водой. Какая разница?
– Ты, Джем, несешь всякий вздор, только чтобы поспорить. В твоих словах нет никакого смысла.
– А как я могу говорить что-нибудь разумное, когда ты прислонилась к моему коню и я схожу с ума, глядя, как твои буйные волосы смешиваются с его гривой? И я знаю, что через каких-нибудь десять минут буду уж по ту сторону холма на пути к Теймару… Без тебя. Ты же пойдешь назад в Норт-Хилл, чтобы распивать там чаи со сквайром Бассетом.
– Ну, тогда отложи свое путешествие, и поедем в Норт-Хилл вместе.
– Не говори глупостей, Мэри. Можешь ли ты вообразить меня распивающим чаи со сквайром и покачивающим на колене его детей? Я не принадлежу к его классу, да и ты тоже.
– Я знаю. Потому-то и возвращаюсь в Хелфорд. Я истосковалась по дому, Джем, хочу снова дышать речным воздухом и ступать по родной земле.
– Ну и отправляйся. Повернись ко мне спиной и иди – прямо сейчас.
Через десять миль будет дорога, которая приведет тебя к Бодмину, от Бодмина к Труро, а там уж и Хелстон. Найдешь в Хелстоне своих друзей, поживешь с ними, пока не будет готова твоя ферма.
– Ты сегодня очень груб и жесток.
– Я и со своими лошадьми груб, когда они упрямятся и не слушаются, но это не означает, что я их меньше люблю.
– Да ты никогда в жизни никого не любил, – сказала Мэри.
– А много ли я знал любви на своем веку? – ответил он резко.
Обойдя телегу, он ногой вышиб камень из-под колеса.
– Что это ты делаешь? – спросила Мэри.
– Уже полдень, и мне пора в путь. И так я долго здесь прохлаждался, – – бросил он. – Была б ты мужчиной, я предложил бы тебе поехать со мной. Мы сели бы рядом на облучок, ты засунула бы руки в карманы, и мы бы были вместе, пока тебе не надоело бы.
– Я бы и поехала, когда б ты повез меня на юг, – отвечала она.
– Да, но я-то еду на север. И ты не мужчина. Ты всего лишь женщина. И только намучилась бы, кабы поехала со мной. Посторонись-ка, Мэри, да перестань скручивать вожжи. Я уезжаю. Прощай!
Тут он взял ее за подбородок и поцеловал, и она увидела, что он смеется.
– Когда ты станешь старой девой в своем Хелфорде и будешь носить митенки, то вспомни, как я тебя целовал. И будешь помнить до конца своих дней. "Он воровал лошадей, – скажешь ты, – и ничуть не интересовался женщинами. Но кабы не моя гордость, я была бы сейчас с ним".
Он забрался на телегу и сверху поглядывал на нее, помахивая кнутом и позевывая.
– До ночи покрою миль пятьдесят, – произнес он лениво. – Потом залягу в палатке на обочине дороги и буду дрыхнуть без задних ног. Разожгу костер и поджарю себе кусок бекона. А ты будешь думать обо мне или нет?
Не слушая его, Мэри, сжав руки, смотрела на юг. Она мучительно колебалась.
За этими холмами суровые пустоши переходили в пастбища, а пастбища – в долины и реки. Там у мирно струящейся воды ее ожидал покой Хелфорда.
– Это вовсе не гордость, – произнесла она наконец, – ты знаешь, что не гордость. Я тоскую по дому и по всему, что утратила.
Он ничего не ответил, но взялся за вожжи и прикрикнул на коня.
– Подожди, – сказала Мэри. – Подожди, придержи его и подай мне руку.
Джем отложил кнут, наклонился к девушке и помог ей сесть рядом с собой.
– Ну, что теперь? – спросил он. – Куда ты хочешь, чтобы я повез тебя? Ты ведь сидишь спиной к Хелфорду, ты это знаешь?
– Знаю, – ответила она.
– Если поедешь со мной, у тебя будет нелегкая жизнь, а порой – ох, какая суровая, Мэри! Ни постоянного жилья, ни покоя, ни уюта. Мужчины – скверные компаньоны. Особенно когда они не в духе. А я, видит Бог, хуже всех. Вот что тебя ожидает вместо спокойной жизни на ферме, которой ты так жаждешь.
– Я готова рискнуть, Джем. И попробую вынести твой дурной нрав.
– Ты любишь меня, Мэри?
– Кажется, да, Джем.
– Больше, чем Хелфорд?
– Этого я не знаю.
– Почему же в таком случае ты села со мной?
– Потому что хочу, потому что не могу иначе, потому что отныне и навек мое место рядом с тобой, – ответила Мэри.
Тут он радостно рассмеялся, взял ее руку и вручил ей вожжи.
И, уж больше не оглядываясь назад, она стала править на Теймар.