В тоне Сарры было столько искренности, что Рене в конце концов поборол свою нерешительность.
   — Пусть будет так! — сказал он. — Вы свободны! Он открыл дверь и отступил на шаг.
   — Дальше от дверей! — крикнула Сарра.
   Рене отступил еще дальше. Тогда, не отнимая кинжала от груди, красавица еврейка вышла из дверей на улицу.
   Теперь она была свободна и стремглав кинулась бежать к кабачку Маликана.
   Там ее встретила Миетта.
   — Боже мой! — — крикнула девушка. — Откуда вы? Что с вами случилось? Где вы были?
   Сарра нашла в себе силы сказать лишь одно слово:
   — Генрих?
   — Спасен, спасен! — ответила Миетта. — Его рана оказалась неопасной, он останется жив!
   — Я хочу видеть его! Где он?
   — Он в безопасном месте, но сейчас идти туда рискованно: ведь вас может выследить Рене!
   — О, теперь я не боюсь Рене, — ответила Сарра, — потом я объясню тебе все, а сейчас. Бога ради, бежим туда!
   Так и случилось, что Сарра появилась в комнате принца. На вопросы Генриха и Ноэ, изумленных ее неожиданным появлением, она рассказала все, что с ней случилось.
   — Черт возьми! — крикнул Ноэ. — Рене совершил небезвыгодное дельце!
   — Да что же мне было делать с сокровищами Самуила Лорьо? — ответила Сарра.
   — Ну, положим, — пробормотал Генрих, — для таких вещей всегда можно найти применение!
   — Мой ребенок умер! — ответила Сарра, покачав головой.
   — Все равно, чтобы меня черт побрал! — рявкнул Ноэ. — Все равно, я не допущу, чтобы Рене вступил во владение этими сокровищами!
   — Я поклялась! — заметила Сарра.
   — И мадам Лорьо совершенно права, — сказал Генрих, хитро подмигивая в то же время товарищу, как бы желая сказать: «Ты уж не беспокойся, мы все это устроим!».
   Миетта скромно сидела в углу комнаты и потупилась, так как чувствовала на себе страстные взгляды Ноэ.
   Амори уступив свое место у кровати Генриха Сарре, подошел к окну, выходившему на улицу, затем стал подзывать девушку знаками к себе и наконец тихо произнес:
   — Миетта!
   Девушка покраснела, но подошла и опустилась рядом с Ноэ на подоконник.
   — Милая Миетточка, — сказал Ноэ, — я очень рад, что с Саррой не приключилось никакой беды…
   — О, разумеется! — ответила Миетта.
   — Но клянусь тебе, что вместе с тем я'был бы очень доволен, если бы ее сейчас не было здесь!
   — Но почему? — изумленно спросила Миетта.
   — Неужели ты не понимаешь? А ведь это так просто!
   — Ах, поняла! — сказала вдруг Миетта. — С минуты на минуту может приехать принцесса Маргарита. Или, по крайней мере, Нанси. И она увидит Сарру… А Сарра любит принца.
   — Еще бы!
   — Но и принцесса тоже любит его!
   — А он любит их обеих!
   — Ну вот! — сказала Миетта, скандализованная сказанным Ноэ. — Как же это возможно любить одновременно двух женщин?
   — Я не говорил, что он любит их одновременно; он любит их по очереди. Но дело не в том, как это возможно, а в том, что сейчас нашей единственной покровительницей является принцесса Маргарита, и если она встретит здесь соперницу, то, будучи оскорблена в своей любви, может перейти на сторону наших врагов!
   — Это совершенная правда! — в ужасе сказала Миетта. — Сарра непременно должна уйти отсюда! Пойду попробую как-нибудь удалить ее!
   Ноэ и Миетта отошли от окна и подошли к принцу, который нежно держал в своих руках руку Сарры. Надо полагать, что Миетта придумала что-нибудь очень гениальное, но что именно — это так и осталось неизвестным, потому что не успела она открыть рта, как в дверь постучались и на пороге появилась камеристка принцессы Маргариты.
   Увидев, что Генрих держит в своих руках руку Сарры, Нанси недовольно сморщила брови, хотя Сарра по-прежнему была одета в костюм беарнского мальчика.
   Заметив недовольный взгляд Нанси, Миетта и Ноэ почувствовали, что их пробирает легкая дрожь.

XXXII

   Мы оставили герцога Гиза в комнате принцессы Маргариты. Долго простоял герцог в состоянии полного отчаяния, пока наконец не понял, что ему окончательно нечего здесь делать. Он в последний раз оглядел комнату, в которой столько раз был счастлив прежде, а затем, подойдя к столу принцессы и отыскав там перо и кусок пергамента, набросал следующие строки:
   «Прощайте, принцесса! Возвращаю Вам Ваши клятвы… Любите кого любится. Я прощаю Вас! Генрих».
   Положив записку на видное место, он вышел из комнаты, подавляя последний вздох.
   Из Лувра он прямо отправился в лавочку Рене. Герцог был очень бледен той нервной бледностью, за которой скрывается сильное бешенство, но его взгляд был спокоен, и губы кривила грустная улыбка.
   — Рене! — сказал он. — Я уезжаю из Парижа и хотел бы повидать тебя перед отъездом.
   — Ваше высочество, поверьте…
   — Я хотел видеть тебя, потому что скоро, как я и надеюсь, события объединят нас так же, как они объединили нас в этот вечер… Сир де Коарасс едва ли умрет; он молод…
   — Черт! — с яростью крикнул Рене.
   — Да, он не умрет, и потому должен настать день, когда мы с ним встретимся лицом к лицу…
   — Господи! — с глубочайшим презрением сказал Рене. — Какой — то Коарасс, провинциальный дворянчик…
   Герцог сморщил брови, а затем, желая как-нибудь объяснить, почему именно сир де Коарасс казался ему, герцогу, достойным противником, и при этом не выдать тайны действительного имени мнимого «мелкого дворянчика», сказал:
   — Он беарнец и олицетворяет в моих глазах Наварру. Выслушай меня как следует, Рене! Наступит час, когда католики и гугеноты разделятся на две враждебные партии. Я не знаю, кто будет вождем последних, но клянусь тебе, что с сегодняшнего дня я проникаюсь непреклонной ненавистью к кальвинистам и стану их безжалостным истребителем!
   Не желая вступать в дальнейшие объяснения, герцог пожал руку Рене, переступил порог лавочки и исчез в ночном мраке.
   Через час после этого он скакал по направлению к городу Нанси, унося в глубине своего сердца смертельную ненависть к Генриху, будущему королю Наварры, добившемуся любви Маргариты, которую он, Генрих Гиз, так любил.