— И не умер? — : спросила королева.
   — Отнюдь нет! — ответил Ренодэн. — Ночью палач снял его с петли, и солдат отделался лишь тем, что у него шея окривела!
   — И вы хотите, чтобы Кабош проделал то же самое над Гаскарилем? Это опасно, потому что Жан Кабош способен выдать нас с головой королю!
   — Черт возьми!
   — Но я дам вам хорошую мысль: обещайте Гаскарилю, что с ним поступят именно таким образом, ну а там… посмотрим! Сказав это, Екатерина встала. Но Ренодэн остановил ее.
   — Еще одно слово, ваше величество! — сказал он. — Гаскариль не поверит мне на слово, если у меня не будет в руках доказательств в виде собственноручно вашим величеством написанной записки с обещанием помилования!
   — Но ведь… такая бумага… может попасть в руки… короля! — испуганно пробормотала королева.
   — Я отвечаю за то, что этого не случится! — ответил судья. — Но иначе я ничего не могу сделать для Рене.
   — Иначе говоря, вы требуете гарантию? — сказала королева.
   — Для Гаскариля — да!
   — Ну, и… для себя тоже!
   Ренодэн ничего не ответил. Екатерина подумала: «Он во что бы то ни стало хочет попасть в парламент!»И, усевшись за столом президента, написала на куске пергамента: «Я помилую Гаскариля. Екатерина», — приложила печать вырезанным на печатке перстня королевским гербом и подала бумагу Ренодэну.
   Когда королева ушла, президент снова отправился в Шатле и, войдя в камеру Гаскариля, сказал:
   — Ну-с, ты останешься жив!
   На вопрос воришки президент рассказал ему, как несколько лет тому назад Кабош спас от верной смерти приговоренного к казни солдата. Но Гаскариль не был простаком.
   — А где доказательства, что это так и будет? — спросил он. Президент показал ему записку королевы.
   — В самом деле! — пробормотал Гаскариль. — Ведь королеве очень важно спасти своего Рене! Ну-с, а если я возьму вину Флорентийца на себя, получу ли я те двести экю, которые вы хотели дать Фаринетте?
   — Получишь!
   — Гм!.. Но хорошо ли с моей стороны грабить такую бедную девушку, как Фаринетта?
   Ренодэн рассмеялся, а затем произнес:
   — Мы дадим ей другие двести экю! Ну, согласен? Гаскариль насмешливо посмотрел на Ренодэна и сказал:
   — Что-то вы уж очень щедры, господин президент! Можно подумать, что вешать собираются не меня, а вас!
   — При чем же здесь я? — ответил судья. — Ты сам понимаешь, что в спасении того лица, вину которого ты должен взять на себя, принимают участие такие особы, которые могут и умеют быть щедрыми! Я — лишь исполнитель чужих желаний.
   — И обещаний, не так ли? — насмешливо спросил Гаскариль. — Э, нет, глубокоуважаемый господин президент, это дело обставляется так хитро, что нашему брату надо быть осторожным. Ну а я ровно ни в чем не вижу гарантий, что обещания, которые вы дадите мне, будут действительно соблюдены!
   — Как! — патетически крикнул Ренодэн. — Я представил тебе записку ее величества…
   — Тэ-тэ-тэ, господин Ренодэн, прежде всего, я еще не знаю, подлинная ли эта записка…
   — Дурак!
   — Весьма возможно! Кроме того, меня смущает еще и то, что, в сущности говоря, эта записка… остается у вас, и если меня все-таки повесят, то…
   — Мне некогда! — недовольно перебил его Ренодэн. — Говори же прямо и без недомолвок, чего ты хочешь?
   — Да весьма немногого, господин президент: гарантий, что обещания не останутся лишь на словах!
   — Значит, ты боишься, что королева захочет сэкономить те несколько сотен экю, которые я обещаю тебе от ее имени?
   — О нет! Скорее я боюсь как раз обратного!
   — Ты бредишь?
   — К сожалению, нет! Я боюсь, что королева прикажет опустить в мою могилу не двести, а тысячу золотых экю и что мне с того света будет очень тяжело сознавать невозможность воспользоваться такой большой суммой. Так вот: я хочу гарантий, что мне подарят в добавление к золоту еще и жизнь!
   — Но ведь я…
   — Слова, глубокоуважаемый президент, слова!
   — Так чего же ты хочешь, черт возьми! Может быть, ты потребуешь, чтобы к тебе пришла сама королева и…
   — Ну вот еще! Королева! Что мне с нею делать? Нет, вот если бы ко мне пришла Фаринетта!
   — Я вижу, — с досадой сказал Ренодэн, — что с тобой действительно бесполезно говорить! Чем дальше в лес, тем больше дров. С каждой минутой ты ставишь все новые и новые условия, исполнимые все меньше и меньше. Словом — тебе хочется быть повешенным? Ну и отлично! Это можно будет устроить хотя бы завтра утром, ну а на твое место мы найдем кого-нибудь посговорчивее!
   — Поговорим откровенно и серьезно, президент Ренодэн, — ответил Гаскариль. — Ведь вы просто не хотите понять меня. Я не боюсь казни, потому что едва ли мне так или иначе избежать ее; не теперь — так потом… Знаете ли, в моей деятельности надо быть готовым ко всему! Но я уже говорил вам, что не доверяю верности Фаринетты мертвому Гаскарилю, и мне было бы очень тяжело думать, что на честно заработанные мною денежки она приобретет себе шикарного дружка. Вы вот говорите, что королева обещала помиловать меня. Правда, ее величество так и пишет в своей записке. А что, если это помилование не состоится помимо ее воли? Что, если Кабош ошибется и повесит меня самым заправским образом? Говорю вам откровенно: в данном случае меня пугает то, что останется жить Фаринетта, да еще с деньгами! Вот поэтому-то я и говорю, что могу дать окончательный ответ только тогда, когда поговорю с Фаринеттой. Она — девушка честная, и если что обещает, то сдержит. И тогда я буду в состоянии рискнуть, тем более что не один я буду знать о нашем сговоре…
   В то время когда Гаскариль говорил все это, в уме Ренодена с молниеносной быстротой проносился ряд самых противоположных соображений. Он думал о том, что осталось слишком мало времени для инсценировки комедии признания с участием не Гаскариля, а другого лица. Вместе с тем исполнить требование Гаскариля представлялось почти невозможным. Трудно уже провести в камеру заключенного постороннее лицо. Правда, эту трудность еще можно побороть. А вот разумно ли посвящать в сговор третьих лиц? Ведь положа руку на сердце можно смело сказать, что королева отнюдь не намерена сдерживать обещание. «Обещайте Гаскарилю, что с ним будет поступлено именно таким образом, а там… посмотрим!»— это были подлинные слова Екатерины Медичи, и если Гаскариля все — таки повесят, то ему, Ренодэну, придется ведаться с бандой со Двора Чудес!
   А почему ведаться придется именно ему, Ренодэну? Разве в случае чего он не может сказать, что Рене приказал палачу повесить Гаскариля по-настоящему, чтобы не осталось живой улики? Вероломство и жестокость парфюмера королевы известны всем, как известно и то, что он, Ренодэн, — человек маленький, подневольный. Ведь никто не поверит, что всю эту историю со всеми обещаниями он, президент, затеял от своего имени и на свой страх и риск? Значит, считаться и мстить будут не ему, а тем, кто действительно виноват в нарушении данного обещания!
   Это — одно. А другое — то, что для него, Ренодэна, в данный момент важно лишь исполнить желание королевы и выручить Рене. Что будет потом, это другое дело, но если он не заставит Гаскариля принять на себя вину в убийстве Лорьо, если Рене не будет спасен, то королева примет это за недостаток желания с его стороны. Ну а если от мести банды Двора Чудес еще можно как — нибудь отвертеться, то от мести Екатерины Медичи не уйдешь никуда. Значит, раздумывать нечего, и…
   Гаскариль перестал говорить и выжидательно уставился на судью. Помолчав немного, Ренодэн сказал:
   — Ты упомянул, друг мой Гаскариль, что я не хочу понять тебя. Нет, я-то отлично понимаю тебя, а вот ты действительно не хочешь понять меня! Ты просишь привести Фаринетту. Отлично! Допустим, что я приведу ее к тебе. Но подумай сам: сначала ты Довольствовался тем, что Фаринетте дадут двести экю; затем ты потребовал жизни; затем к помилованию тебе понадобилось еще двести экю для тебя; а когда тебе обещали все это, ты находишь, что мы слишком щедры, и требуешь свидания с Фаринеттой. Устроить это свидание трудно, но все же возможно. Но где же у меня гарантии, что потом ты не потребуешь еще чего-нибудь? А так ведь дело затянется до бесконечности!
   — Нет, господин президент, — обрадованно подхватил воришка, — можете быть спокойны, больше я ничего не потребую. Если я поговорю с Фаринеттой и она даст мне кое-какие обещания, я буду спокоен. Тогда я буду уверен, что вы не собираетесь обмануть меня, а если и произойдет какая-нибудь ошибочка, то Фаринетта останется верной моей памяти. Только и всего, господин Ренодэн!
   — Ну, хорошо, — сказал судья, — я буду милостив до конца и приведу тебе твою милочку. Только помни: это — последняя поблажка, и больше ты от меня ничего не выторгуешь. Теперь скажи мне, где я могу найти эту знатную даму?
   — Это совсем не трудно, господин президент! — весело от ветил Гаскариль. — Видите, у меня в левом ухе болтается сережка? Отстегните ее первым делом! Вот так! Теперь ступайте к церкви Нотр-Дам-де-Виктуар. Около Двора Чудес вы увидите ряд действительно чудесных превращений. Безногий и безрукий калека, например, у ворот Двора Чудес вдруг превратится в здоровенного парня… Очень возможно, что, завидя вас, чудесно выздоровевший больной вновь сразу заболеет и подползет к вам за милостыней. Тогда вы скажете ему: «Я пришел повидать Фаринетту от имени Гаскариля. Вот — серьга друга Фаринетты!» Этого будет достаточно: Фаринетта сейчас же выбежит к вам. По серьге, которую она же мне и подарила, моя милочка поймет, что вы пришли от меня, и последует за вами!
   — Хорошо! — сказал Ренодэн. — Жди меня: я приведу к тебе Фаринетту. Но помни, это — последняя поблажка!
   Он вышел из камеры, ворчливо думая: «Нечего сказать, в хорошую кашу мне пришлось замешаться из-за этого негодяя Рене! Буду даже рад, если ему свернут шею за Гаскариля, который мне несравненно симпатичнее, чем королева и ее приспешник. Но… земные блага исходят не от Гаскариля и ему подобных, а от королевы, и потому…»
   Он плотнее закутался в плащ и быстро зашагал по направлению к Двору Чудес.

XIII

   Вернемся к Генриху Наваррскому, которого мы оставили на полу в комнате Нанси наблюдать через смотровое отверстие за происходящим в комнате королевы Екатерины совещанием королевы с президентом Ренодэном.
   Когда Ренодэн ушел, Генрих осторожно поставил на место кусок паркета, замаскировывавший проверченное отверстие, и направился к сонетке, проведенной из комнаты принцессы Маргариты. Он дернул за веревку снизу вверх, так что звонок не зазвонил, и через некоторое время Нанси, запершая дверь снаружи, пришла выпустить принца.
   — Пойдемте, господин де Коарасс, — сказала она.
   — Принцесса ждет меня? — спросил он.
   — Однако! — сказала Нанси. — Вы ненасытны, сударь!
   — Но почему?
   — Да ведь вы уже видели ее сегодня?
   — Ну, видел.
   — А принцесса имеет дурную привычку ложиться спать хоть раз в сутки! — с иронической улыбкой сказала насмешливая камеристка. — Ну-с, куда вы хотите направиться теперь?
   — Я хотел бы видеть господина Пибрака. Нанси довела его до той лестницы, по которой паж Рауль уже столько раз водил принца в апартаменты Пибрака, и сказала:
   — Ну а теперь вы и сами знаете дорогу! До свиданья!
   — Постой, крошка, одно слово! — сказал Генрих, удерживая девушку. — Ну а завтра в котором часу?
   — Вам ничего не сказали?
   — Нет!
   — Ну так на всякий случай приходите к девяти часам, как и всегда!
   Нанси убежала обратно, а Генрих постучался в комнату капитана гвардии, который в большом волнении поджидал его.
   — Боже мой, наконец-то! — сказал он, увидев принца.
   — Вы беспокоились?
   — Страшно!
   — Ну так успокойтесь: все идет отлично.
   — Да что с вами случилось?
   — Я вам скажу это через несколько минут, а сейчас я должен разузнать еще кое о чем!
   Сказав это, Генрих открыл книжный шкаф и снова скользнул в тайник.
   «Черт возьми! — подумал он, заглядывая в смотровое отверстие. — Я попал некстати: ее высочество ложится спать!»
   И принц стал дерзко смотреть в отверстие.
   Действительно, принцесса при помощи Нанси совершала свой ночной туалет.
   — Знаете, ваше высочество, — сказала Нанси, — этот бедный господин де Коарасс, который так хорошо читает в звездах и сумел уверить ее величество, будто он чародей, сам стал жертвой чар!
   — Ты думаешь?
   — Он безумно влюблен в вас!
   Генрих увидел, что лицо Маргариты покраснело, словно у девочки.
   — Вы только представьте себе, принцесса, он хотел вернуться сюда! — продолжала камеристка.
   — Сюда?
   — Именно сюда!
   — Теперь? Сейчас?
   — Ну да! — И у Нанси появилась хитрая улыбка. — Ведь он знал, что завтра…
   — Завтра? Но ведь я ничего не сказала…
   — Так что же из этого? Я взяла на себя смелость назначить ему час свиданья!
   — Однако…
   — О Господи! — с лицемерным смирением сказала Нанси. — Если ваше высочество не пожелает видеть его, то я успею предупредить…
   — Ну, мы там посмотрим, — ответила принцесса, видимо взволнованная.
   — В конце концов, этот мальчик просто прелестен! — снова начала Нанси.
   — Ты находишь?
   — И если бы я была принцессой…
   — Дерзкая!
   — Раз уж вашему высочеству предстоит стать королевой Наваррской, то было бы хорошо дать сиру де Коарассу какую-нибудь придворную должность. Ведь в Нераке так скучно!
   — Знаешь что, крошка моя, я начинаю думать, что сир де Коарасс принадлежит к числу твоих друзей! Ты с ним в заговоре и хочешь заставить меня во что бы то ни стало полюбить его!
   — О, что касается этого, ваше высочество, — ответила Нанси, в то время как принц задрожал от радости в своем тайнике, — то мне кажется, что ваше высочество несколько поощрили меня к такому заговору!
   — Молчи, сумасшедшая, — сказала принцесса, — и ступай! Я хочу спать!
   Нанси погасила свет и ушла из комнаты. И тогда принц услыхал, как с губ Маргариты сорвалось тихим шепотом:
   — Господи, Господи! Как я люблю его!
   «Еще бы! — подумал принц. — Я это и так заметил!»
   Он осторожно вышел из тайника и сказал Пибраку:
   — Милый Пибрак, если вы хотите добиться какой-либо милости по моей протекции, то начинайте!
   — Что вы хотите сказать этим, ваше высочество?
   — То, что я пользуюсь любовью короля и вошел в милость королевы Екатерины. Я занял место Рене! Пибрак широко открыл глаза.
   — Ваше высочество торгует парфюмерным товаром?
   — Нет, но зато я читаю в звездах прошлое и будущее!
   Удивление Пибрака дошло до апогея. Тогда принц рассказал капитану гвардии все, что произошло в последнее время и что читатели уже знают.
   Пибрак с хмурым видом выслушал сообщение Генриха и наконец сказал:
   — Ваше высочество, я могу лишь повторить слова принцессы Маргариты: вы играете в опасную игру!
   — Друг мой Пибрак, вы любите волноваться из-за пустяков.
   — Я знаю королеву!
   — Да и я тоже!
   — И знаю Рене, а это еще важнее.
   — О, что касается Флорентийца, то его жизнь в моих руках. Мне достаточно отправиться к королю и рассказать ему все!
   — Боже сохрани ваше высочество от этого! — крикнул Пибрак.
   — Это почему?
   — А потому что хотя бы король приказал перевести Рене в Бастилию, выпустить на свободу Гаскариля и объявить вину Рене доказанной — все равно Флорентинец казнен не будет!
   — Да полно вам!
   — Королева-мать скорее поднимет революцию во Франции, чем поступится своим Рене!
   — Значит, вы думаете…
   — Думаю, что король ничего не должен знать. Пусть Рене изворачивается из лап палача, вашему высочеству следует лишь продолжать взятую на себя роль кудесника. Ведь королева любит Рене только потому, что верит в его сверхъестественные способности.
   — Только из-за этого?
   — Ну, прибавьте сюда еще некоторую долю привычки, только и всего. И в тот день, когда королева уверится, что ей удалось найти колдуна, превосходящего силой и знаниями Рене, песенка проклятого парфюмера будет спета. А такой результат будет несравненно лучше, чем если Рене будет осужден парламентом. Предоставим королю, королеве и Рене устраиваться между собой как они знают, вы же, если вы по-прежнему хотите жениться на принцессе Маргарите…
   — Но конечно хочу, друг мой! Принцесса очаровательна, хотя… мне совсем не нужно стать ее мужем, для того чтобы получить доступ в ее спальню!
   — Но тогда… к чему?
   — На это у меня имеются причины политического характера. Ну — с, а теперь, когда мы с вами столковались, я ухожу.
   — Вы идете домой?
   — Нет, у меня еще есть дельце, которое надо обделать этой ночью.
   Выйдя из Лувра, Генрих прямым путем направился в кабачок Маликана. Кабачок был уже закрыт, но сквозь щели ставен виднелся свет. Принц осторожно постучал.
   — Кто там? — послышался свеженький голосок Миетты.
   — Земляк землячки! — ответил принц на беарнском наречии. Миетта поспешила открыть дверь. Войдя в кабачок, принц увидал Ноэ и красотку-еврейку. Последняя по-прежнему была в одежде беарнского мальчика.
   Ноэ пришел в кабачок после того, как сдал Паолу на попече ние Вильгельма Верконсина. Он вернулся берегом реки и, войдя в кабачок и поцеловав Миетту, сказал:
   — Я умираю от голода, милочка, и ты будешь умницей, если дашь мне поесть!
   В тот момент, когда пришел принц, Ноэ ужинал, разговаривая с обеими женщинами.
   — Черт возьми! — сказал Генрих. — Теперь я понимаю, почему я чувствовал себя все время так не по себе: я не обедал!
   Он уселся против Ноэ и первым делом налил себе того старого доброго вина, которое Маликан приберегал лишь для земляков.
   Генрих и Ноэ поужинали с великолепным аппетитом. Утолив первый голод, принц, весь вечер находившийся под действием чар принцессы, принялся смотреть на красотку-еврейку.
   Даже и в костюме беарнского мальчика Сарра продолжала оставаться очень хорошенькой. Генрих с удовольствием смотрел на нее, и под его взглядом молодая женщина густо покраснела.
   «Как странно! — подумал принц. — Я никогда не думал, что можно любить одновременно двух женщин, а между тем это так: я ослеплен красотой принцессы, а теперь дрожу от одного взгляда глаз Сарры. Какая странная вещь — сердце мужчины!»
   — Ваше высочество, — сказала Сарра, нежно взяв принца за руку, — вы не собираетесь в скором времени вернуться в Наварру?
   — Нет, милочка.
   Сарра тяжело вздохнула.
   — Почему вы спрашиваете меня об этом? — спросил принц.
   — Но потому… что я… сама хотела бы отправиться туда…
   — Вы?
   — Ну да, я нашла бы приют у Коризандры… Имя Коризандры заставило Генриха вздрогнуть. «Черт возьми! — подумал он. — Я все забываю, что Коризандра и Сарра — все равно что два пальца одной руки!»
   — Если вы хотите отправиться в Наварру, то это очень просто… — сказал он еврейке.
   — Вы поедете со мной? — быстро спросила она.
   — Нет, но…
   Сарра сильно побледнела и промолвила:
   — В таком случае я тоже не поеду. Вы спасли мне жизнь, и какой-то внутренний голос говорит мне, что мне тоже придется вырвать вас из страшной опасности.
   «Однако! — подумал принц. — Решительно весь мир превратился в кабинет чародея. Все наперебой рвутся предсказывать будущее, начиная от принца Наваррского и кончая госпожой Лорьо».
   Во время этих размышлений принц не переставал смотреть на красотку-еврейку. Сарра была печальна, и меланхолия, чувст вовавшаяся во взгляде ее влажных глаз, заставляла предполагать, что что-то терзает ее.
   «Она любит меня!» — подумал принц и, опять забыв Маргариту, взял в свои руки руку Сарры.
   Тем временем Ноэ болтал с хорошенькой Миеттой на другом конце стола. И как, глядя на Сарру, Генрих забывал Маргариту, так, глядя на Миетту, Ноэ переставал думать о Паоле. А Миетта совершенно так же смотрела на Ноэ, как Сарра — на принца.
   В этот момент на колокольне пробило двенадцать часов.
   — Однако, — сказал принц, — не думаешь ли ты, милый Ноэ, что нам пора подумать о Годольфине?
   — Это правда, — согласился Ноэ.
   — Что вы хотите делать с этим несчастным? — спросила Миетта. — Он плачет все ночи и дни напролет. Каждый раз, когда я спускаюсь к нему в погреб, у меня сердце разрывается. Что вы хотите от него?
   — Мы хотим утешить его, крошка, — ответил принц. — А теперь, красавицы, вы хорошо сделали бы, если бы отправились спать. Будьте покойны, мы ничего не утащим!
   — Ну, раз вы хотите остаться одни, так оставайтесь, — от ветила Миетта. — Покойной ночи!
   — Покойной ночи, крошка, — сказал Ноэ и поцеловал девушку.
   — Покойной ночи, сударыня, — сказал принц, прижимаясь губами к руке Сарры.
   Обе женщины поднялись по лестнице в свою комнату и оставили молодых людей одних в нижнем этаже. Когда они скрылись, Генрих и Ноэ переглянулись.
   — Честное слово! — сказал последний, — мне кажется, Анри, что вы более, чем когда-либо, увлечены Саррой!
   — Мне это тоже кажется!
   — Значит, вы уже разлюбили принцессу?
   — Отнюдь нет. Я люблю ее больше прежнего.
   — Ну уж это…
   — Постой, — перебил принц. — Ты-то сам любишь Паолу?
   — Конечно да!
   — Так к чему же эти нежные взгляды на Миетту?
   — Гм… В сущности говоря, это правда…
   — Значит, ты любишь их обеих?
   — Весьма возможно!
   — Берегись! Миетта находится под моим покровительством, и я не допущу…
   — Берегитесь, ваше высочество, — в свою очередь сказал Ноэ, — Сарра по-прежнему остается другом Коризандры, и вы можете стать жертвой веселенькой шутки!
   Генрих прикусил язык и через несколько секунд молчания сказал:
   — Быть может, ты и прав! Оставим в покое обеих очаровательниц и займемся Годольфином. Твоя лошадь в конюшне?
   — Да. Я возьму Годольфина к себе на седло, как только что вез Паолу!
   Генрих взял свечу и спустился с Ноэ в погреб. Годольфин, по — прежнему связанный по рукам и ногам, лежал на соломе. При виде Ноэ он вскрикнул от радости и спросил:
   — Вы пришли освободить меня, как обещали, не правда ли?
   — Это зависит от того, можно ли положиться на тебя, — ответил Ноэ.
   — Я еще никогда не нарушал данного слова.
   — И если я отвезу тебя к Паоле, ты не будешь пытаться бежать?
   — От Паолы? Я буду пытаться бежать от Паолы? Ведь быть возле нее… это рай!
   — Но быть может, тебе захочется повидать Рене? — спросил Генрих.
   — Рене! — крикнул Годольфин. — Я ненавижу его!
   — В таком случае пойдем!
   Ноэ освободил Годольфина от его пут, с помощью принца вынес его из погреба и усадил на лошадь. Через несколько минут они уже выезжали из ворот кабачка. У Годольфина была повязка на глазах, но он успел в момент отъезда сдвинуть ее на минутку с глаз и заметил, что перед ним виднелся фасад Лувра.

XIV

   На следующий день королева Екатерина поджидала сира де Коарасса, которому назначила прийти в пять часов для нового сеанса. Генрих явился в Лувр за несколько минут до назначенного срока и прошел прямо в комнату Нанси.
   — А знаете ли, — сказала принцу хорошенькая камеристка, — ваша идея стать колдуном отвратительна.
   — Почему же это, дитя мое?
   — Потому что теперь мне приходится целыми днями сидеть в своей комнате, чтобы знать все, что делает королева!
   — Ну что же, — ответил Генрих, — когда-нибудь и я отплачу вам за все добро.
   — Чем же это?
   — Я пошлю к вам Рауля…
   — Это для чего еще? — спросила девушка, краснея до ушей.
   — Чтобы вам не было скучно!
   Природный юмор Нанси взял верх над смущением.
   — Ба! — сказала она. — В такой услуге я не нуждаюсь.
   — Уж будто бы?
   — Ну да, потому что Рауль… только что вышел отсюда!
   — Ого!
   — А почему бы и нет? — насмешливо спросила девушка. — Ведь вы же пришли сюда?
   — Ну, я другое дело, я… ваш друг!
   — Рауль тоже!
   — Гм!
   — И даже больше: он мой помощник на службе вам!
   — То есть как же это?
   — А вот как! Королева провела очень беспокойную ночь. До утра у нее горел свет, и однажды я услыхала, как она пробормотала: «Никогда еще Рене в самые удачные часы прорицания не открывал мне таких вещей, как этот гасконец!» Из других от рывистых слов, которые вырывались у нее, я поняла, что ее волнует мысль о том, как Рене перенесет пытку. На другой день, то есть сегодня утром, она уже послала пажа Рено узнать, что с Tлорентийцем. Но Рено удалось узнать лишь, что гот был унесен в бесчувственном состоянии. Тогда, около двенадцати часов, королева приказала подать носилки без гербов и выехала из дворца. Я подумала, что вам будет очень полезно узнать, куда именно ездила королева, и кликнула Рауля… О, господин Коарасс, согласитесь, что я — хороший друг, потому что только из-за вас…
   — Что такое?
   — Я не пустила бы иначе Рауля в свою комнату!
   — Но ведь он любит вас.
   — Вот поэтому-то его и следует держать на расстоянии, но…
   — Э, да тут есть продолжение!
   — Рауль дерзок, как настоящий паж! Он осмелился… потре бовать платы за услугу! Я попросила его выследить, куда именно поедет королева, а он ответил мне, что согласен сделать это на одном условии. Вы понимаете, что я нахмурилась. Этот мальчишка смеет ставить мне условия!
   — А каковы это были условия?
   — Он требовал, чтобы я позволила ему поцеловать меня в левую щеку… Ну, вы понимаете: это было нужно для вас… и… Рауль поцеловал меня.