Страница:
— Сударь… — сказала молодая девушка, стараясь преодолеть свое волнение, — вы хотите серьезно поговорить со мною, не правда ли?
— Маргарита, — прошептал де Ласи, — подумали ли вы о будущем?
Молодая девушка вздрогнула.
— Что вы хотите сказать? — спросила она.
— Я говорю о том близком будущем, которое вас ожидает… о свадьбе…
— О, никогда! Завтра я пойду к отцу… брошусь перед ним на колени… буду умолять его…
— Ваш отец будет неумолим.
— Ну, так я буду противиться… я откажу де Монгори.
— Маргарита, — возразил Гонтран, — есть только один способ избегнуть грозящего вам несчастия.
— Какой? — спросила она.
— Бежать.
Это слово, как громом, поразило Маргариту. Молодой светской девушке, воспитанной в старых дворянских традициях, предложить бежать из родительского дома, от домашнего очага, где прошло ее детство, сказать ей: «Сегодня ночью вы бежите… не попрощавшись со старыми, вырастившими вас слугами, не поцеловав седую голову отца, для которого вы составляете радость и гордость, бежите, не отдыхая ни днем, ни ночью, пока не очутитесь на чужой земле, где наш закон не может преследовать похитителей…» Не значит ли это оскорбить честь женщины, которая стыдится всего противозаконного?
Гонтран понял, что происходит в душе Маргариты, и он упал перед ней на колени.
— Маргарита, — прошептал он, — я люблю вас и буду счастливейший из смертных, если вы согласитесь принять мое имя… Скажите, согласны ли вы?
— Да, — ответила она чуть слышно.
— Тогда бежим, — сказал он страстно, — потому что здесь наше счастье невозможно… слишком много врагов угрожают нам… мы уедем в Англию.
— Отец добр, — пробормотала Маргарита. — Он не захочет, чтобы его дочь была несчастна.
— О! Препятствие не в одном вашем отце.
— Я не знаю других, — сказала она простодушно. Гонтран смутился; он чуть не выдал тайну общества.
— Маргарита, — произнес он, — верите ли вы, что я человек честный?
— Конечно, — ответила она.
— Если я сообщу вам нечто, поверите вы мне?
— Клянусь.
— Ну так слушайте. Страшная опасность грозит нам обоим… если мы останемся здесь… наше счастье рушится навсегда, любовь наша будет сокрушена, как былинка.
— Но, наконец, — спросила Маргарита, — кто же эти враги и в чем опасность?
— Увы! — прошептал Гонтран. — Я не могу вам этого сказать. Это тайна между мною и Богом, Маргарита, это тайна не моя…
Видя ее удивление, он приложил руку к сердцу и продолжал:
— Верьте мне… я вас люблю и говорю правду…
— Бежать, — прошептала растерявшаяся Маргарита… Бежать от отца… разве это возможно? О, нет, никогда!..
— В таком случае прощайте, Маргарита, — печально сказал Гонтран. — Я завтра уеду, так как не хочу быть причиной ваших несчастий…
— Что вы говорите? — вскричала она.
— Выходите замуж за де Монгори, — продолжал маркиз. — Может быть, вы будете счастливы…
— Боже мой! Боже мой! Я с ума схожу! — прошептала молодая девушка вне себя от горя.
— Прощайте… Маргарита… — повторил Гонтран и сделал шаг к двери.
— Гонтран!.. — воскликнула Маргарита, и вся душа ее вылилась в этом слове. — Говорите, приказывайте… я люблю вас!
— Так надо бежать, бежать, завтра же…
— Но как?
— Завтра вечером, в полночь… все будет готово… Маргарита ушла, подавив вздох; любовь к Гонтрану победила в ней чувство к отцу.
Что касается Гонтрана, то он сразу превратился в человека решительного, которого не страшат препятствия. Маргарита обещала ему следовать за ним; у него оставалась только одна цель — подготовить бегство.
XXX
XXXI
XXXII
XXXIII
— Маргарита, — прошептал де Ласи, — подумали ли вы о будущем?
Молодая девушка вздрогнула.
— Что вы хотите сказать? — спросила она.
— Я говорю о том близком будущем, которое вас ожидает… о свадьбе…
— О, никогда! Завтра я пойду к отцу… брошусь перед ним на колени… буду умолять его…
— Ваш отец будет неумолим.
— Ну, так я буду противиться… я откажу де Монгори.
— Маргарита, — возразил Гонтран, — есть только один способ избегнуть грозящего вам несчастия.
— Какой? — спросила она.
— Бежать.
Это слово, как громом, поразило Маргариту. Молодой светской девушке, воспитанной в старых дворянских традициях, предложить бежать из родительского дома, от домашнего очага, где прошло ее детство, сказать ей: «Сегодня ночью вы бежите… не попрощавшись со старыми, вырастившими вас слугами, не поцеловав седую голову отца, для которого вы составляете радость и гордость, бежите, не отдыхая ни днем, ни ночью, пока не очутитесь на чужой земле, где наш закон не может преследовать похитителей…» Не значит ли это оскорбить честь женщины, которая стыдится всего противозаконного?
Гонтран понял, что происходит в душе Маргариты, и он упал перед ней на колени.
— Маргарита, — прошептал он, — я люблю вас и буду счастливейший из смертных, если вы согласитесь принять мое имя… Скажите, согласны ли вы?
— Да, — ответила она чуть слышно.
— Тогда бежим, — сказал он страстно, — потому что здесь наше счастье невозможно… слишком много врагов угрожают нам… мы уедем в Англию.
— Отец добр, — пробормотала Маргарита. — Он не захочет, чтобы его дочь была несчастна.
— О! Препятствие не в одном вашем отце.
— Я не знаю других, — сказала она простодушно. Гонтран смутился; он чуть не выдал тайну общества.
— Маргарита, — произнес он, — верите ли вы, что я человек честный?
— Конечно, — ответила она.
— Если я сообщу вам нечто, поверите вы мне?
— Клянусь.
— Ну так слушайте. Страшная опасность грозит нам обоим… если мы останемся здесь… наше счастье рушится навсегда, любовь наша будет сокрушена, как былинка.
— Но, наконец, — спросила Маргарита, — кто же эти враги и в чем опасность?
— Увы! — прошептал Гонтран. — Я не могу вам этого сказать. Это тайна между мною и Богом, Маргарита, это тайна не моя…
Видя ее удивление, он приложил руку к сердцу и продолжал:
— Верьте мне… я вас люблю и говорю правду…
— Бежать, — прошептала растерявшаяся Маргарита… Бежать от отца… разве это возможно? О, нет, никогда!..
— В таком случае прощайте, Маргарита, — печально сказал Гонтран. — Я завтра уеду, так как не хочу быть причиной ваших несчастий…
— Что вы говорите? — вскричала она.
— Выходите замуж за де Монгори, — продолжал маркиз. — Может быть, вы будете счастливы…
— Боже мой! Боже мой! Я с ума схожу! — прошептала молодая девушка вне себя от горя.
— Прощайте… Маргарита… — повторил Гонтран и сделал шаг к двери.
— Гонтран!.. — воскликнула Маргарита, и вся душа ее вылилась в этом слове. — Говорите, приказывайте… я люблю вас!
— Так надо бежать, бежать, завтра же…
— Но как?
— Завтра вечером, в полночь… все будет готово… Маргарита ушла, подавив вздох; любовь к Гонтрану победила в ней чувство к отцу.
Что касается Гонтрана, то он сразу превратился в человека решительного, которого не страшат препятствия. Маргарита обещала ему следовать за ним; у него оставалась только одна цель — подготовить бегство.
XXX
В замке обыкновенно завтракали в дни охоты в половине девятого, а в остальные дни в десять часов.
— Дядя, — сказал д'Асти, войдя в столовую и пожимая руку Гонтрану, — наш друг покидает нас на двое суток.
— Почему? — спросил удивленный барон. Маргарита, вошедшая в эту минуту, не смогла скрыть
своего изумления. Молодая девушка сильно побледнела и опустила глаза, губы ее побелели, все обличало пережитое ею волнение.
— Как! Вы покидаете нас? — спросила она.
— Да, — ответил за Гонтрана шевалье. — Мой друг де Ласи едет осмотреть замок Фолейн и, вероятно, там ночует. Я даже советую ему проехаться до Шастеля, другой археологической достопримечательности.
— Может быть, — пробормотал Гонтран.
Он взглянул на Маргариту, и глаза его сказали: «Я лгу… я хочу подготовить все для нашего бегства».
Де Пон нашел проектируемую поездку Гонтрана вполне естественной и сел за стол очень веселый; он начал говорить о близкой свадьбе Маргариты.
— Ах да, дядя, — лицемерно спросил д'Асти, — значит, свадьба решена окончательно?
— Конечно, — ответил де Пон, — даже сам король не мог бы ничего изменить.
— Вот как!
— Племянник, — строго сказал барон, — когда человек, подобный мне, даст слово, то даже Бог не помешает ему сдержать его.
Гонтран и Маргарита переглянулись, как бы говоря: «Дольше нельзя колебаться».
Шевалье рассчитывал именно на такой ответ барона, чтобы победить нерешительность Маргариты.
Де Пон поспешно позавтракал. На нем уже был надет охотничий костюм.
— Ты поедешь? — спросил он шевалье.
— С удовольствием, дядя.
— Сегодня погода прекрасная. Поедем с нами, маркиз, дорога в Фолейн идет на пол-лье та же самая, что и в Монгори.
Сказав это, Пон поцеловал свою дочь в лоб.
— А ты, значит, останешься одна? — спросил он ее.
— Я поеду навестить тетю, — отвечала Маргарита. Гонтран уличил время, когда шевалье и барон выходили из столовой, и, подойдя к молодой девушке, шепнул ей:
— Сегодня вечером в десять часов… в конце парка… я все устрою…
Маргарита побледнела, но утвердительно кивнула головой. Гонтран отправился с шевалье и бароном.
Час спустя три всадника доехали до перекрестка, где они должны были расстаться. Де Пон и его племянник поехали налево, а Гонтран направо и скоро исчез в лесной чаще. Но, проехав с четверть лье, маркиз вдруг повернул обратно, пришпорил лошадь и, проехав немного по берегу Ионны, переправился через нее вброд, затем поскакал по дороге в Кламеси, куда приехал в полдень. Он направился к той самой гостинице, где при проезде достал лошадь и проводника. План Гонтрана еще не был окончательно составлен, но он решил пока найти резвых лошадей и почтовую карету.
У входа в гостиницу Гонтран де Ласи заметил сидящего на скамейке лакея, поразившего его своими манерами парижанина; на лице у лакея, одетого по-дорожному, было как будто написано: меня можно нанять и купить; невдалеке от него стояла карета, запряженная парою отличных лошадей.
— Это ваша карета? — спросил Гонтран.
Лакей поклонился маркизу, как человек, понимающий с полуслова.
— Не совсем. Но это все равно. Гонтран вопросительно взглянул на лакея.
— Сударь, — сказал последний, — я камердинер одной дамы, которая возвращается в свое поместье, отстоящее в пяти лье отсюда, и мне приказано отвезти дорожную карету в Париж к завтрашнему вечеру…
«Завтра вечером, — подумал Гонтран, — это поздно, но не беда!»
Затем, обратившись к лакею, он спросил:
— Хотите вы заработать пятьдесят луидоров?
— Черт возьми! А что прикажете сделать? — спросил лакей.
— Во-первых, завтра вечером, когда начнет смеркаться, вы будете ждать меня с каретой в указанном мною месте.
— Хорошо, а что дальше?
— Затем, — продолжал Гонтран, — вы отвезете нас в Париж как можно скорее.
Лакей улыбнулся, поняв, в чем дело.
В это время, в нижнем этаже гостиницы, в одном из тщательно завешанных окон, откинулась занавеска, и любопытные глаза, глаза женщины, устремились на Гонтрана де Ласи в то время, когда он передавал повод своей лошади лакею. Занавеска опустилась. Гонтран вошел в гостиницу и начал расспрашивать хозяина о путешественнице, возвращающейся в свое поместье.
— Это очень красивая женщина, одетая во все черное, — ответил ему тот. — Откуда она едет, я не знаю, потому что она не захотела сказать мне своего имени; она не показывается со вчерашнего вечера, с самого своего приезда, и сама убирает комнату.
— И вы не знаете, как ее зовут?
— Нет, сударь, но, — добавил трактирщик, подмигивая, — мне кажется, что эта женщина уехала от мужа.
«Впрочем, какое мне дело?» — подумал де Ласи.
Во время своего пребывания в замке де Пон Гонтран иногда прогуливался по лесу, расположенному по другому берегу Ионны, по направлению к Кламеси; он вспомнил, что на опушке леса однажды видел хижину дровосека, на пороге которой стояли мужчина и старая женщина с грудным ребенком на руках; оба они были в лохмотьях. Заметив Гонтрана и бывшего в то время с ним барона, они стали просить милостыню. Де Пон бросил сто су в шляпу мужчине и с отвращением отвернулся.
— Эти люди не заслуживают сострадания, — сказал он Гонтрану. — Это негодяи: мужчина вышел из тюрьмы, а женщина, после того как приобрела худую славу на весь округ, вышла наконец замуж за этого мерзавца. Они часто приходят в замок за подаянием, но не задумаются поджечь его, если им кто-нибудь предложит за это сто су.
Гонтран теперь вспомнил это, а также и то, что в двухстах шагах от хижины проходит дорога из замка Пон в Кламеси. Приняв какое-то решение, маркиз снова подошел к лакею и сказал ему:
— Завтра вечером мы поедем по дороге, ведущей из Кламеси в Пон. Ты остановишься на опушке леса, в двухстах метрах от хижины дровосека, прозванной хижиной каторжника.
— Хорошо, — ответил лакей, — понял, все будет исполнено.
Маркизу больше нечего было делать в Кламеси; он сел на лошадь и поехал. До замка Пон было пять лье.
Когда Гонтран вдевал ногу в стремя, занавески в окне первого этажа раздвинулись, и та же женская головка показалась в нем и многозначительно переглянулась с лакеем. Маркиз де Ласи пустился галопом и через два часа был уже на опушке больших Морванских лесов. Когда он въезжал в лес, до ушей его долетело странное, однообразное пение; присмотревшись, он заметил вдалеке мелькавшую между деревьев фигуру и узнал в ней Нику «невинного» (как все его называли), возвращавшегося в Шатель-Сенсоар, напевая свою любимую песенку. Безумный, услышав позади себя конский топот, остановился, чтобы пропустить всадника.
— Эге! — вскричал он, заливаясь хохотом. — Это принц, — и, сняв шляпу, протянул се Гонтрану.
Гонтран бросил ему экю и продолжал путь. Безумный тоже пошел своей дорогой, но затем, подчиняясь необъяснимому любопытству, ускорил шаг и бросился догонять маркиза, чтобы узнать, куда он едет. Гонтран направился к хижине каторжника. Любопытство Нику усилилось, и он, перестав петь и скакать подобно обезьяне, принялся следить за маркизом, скользя между деревьями и притаиваясь всякий раз, когда всадник останавливался или оборачивался. Маркиз остановился перед дверью хижины; сумасшедший спрятался за кусты и улегся на землю, улыбаясь безумною улыбкой.
Услышав конский топот, дровосек и его жена, ужинавшие в это время, поспешили выйти из хижины; заметив Гонтрана, они почтительно приветствовали его.
— Вы одни? — спросил маркиз, соскакивая с лошади и входя в хижину.
— Да, — ответили разом оба.
Гонтран закрыл дверь и, повелительно взглянув на дровосека, спросил:
— Вы сидели в тюрьме, вы возбудили к себе общее презрение, никто не доверяет вам. Если бы у вас были деньги, уехали ли бы вы из этой страны немедленно?
— Да, сударь, — ответил дровосек, — но мы так бедны!
— Я могу дать вам необходимые деньги, — сказал Гонтран.
Глаза у мужчины загорелись, и Гонтран понял, что он не только не раскаялся, но опять готов начать свой преступный образ жизни за немного золота.
— Успокойтесь, — сказал он ему, — взамен двадцати пяти луидоров, которые я предложу вам, я потребую от вас пустой услуги.
— Чтобы заработать эту сумму, — ответил дровосек, — я на все готов.
— Отлично, — сказал Гонтран. — Я приеду сюда через несколько часов, и тогда вы узнаете, чего я потребую от вас.
Затем, вскочив в седло, он сказал каторжнику, указывая на висевшие у седла пистолеты:
— Если же вы измените мне…
— Я предпочитаю получить двадцать луидоров, — пробормотал дровосек.
Гонтран снова отправился в путь. Тогда безумный, лежавший за кустом, тоже поднялся и последовал за маркизом.
Наступила ночь, темная и безлунная; ветер не колыхал верхушки дерев, лес молчал, только пение пастуха да крик дикого зверя нарушали тишину. Де Ласи внимательно осмотрел дорогу и направился в парк, где он назначил свидание Маргарите. Десять часов пробило на башенных часах замка, когда он доехал до ограды.
Гонтран привязал лошадь к дереву и проскользнул в парк; здесь он с волнением начал ждать молодую девушку.
— Дядя, — сказал д'Асти, войдя в столовую и пожимая руку Гонтрану, — наш друг покидает нас на двое суток.
— Почему? — спросил удивленный барон. Маргарита, вошедшая в эту минуту, не смогла скрыть
своего изумления. Молодая девушка сильно побледнела и опустила глаза, губы ее побелели, все обличало пережитое ею волнение.
— Как! Вы покидаете нас? — спросила она.
— Да, — ответил за Гонтрана шевалье. — Мой друг де Ласи едет осмотреть замок Фолейн и, вероятно, там ночует. Я даже советую ему проехаться до Шастеля, другой археологической достопримечательности.
— Может быть, — пробормотал Гонтран.
Он взглянул на Маргариту, и глаза его сказали: «Я лгу… я хочу подготовить все для нашего бегства».
Де Пон нашел проектируемую поездку Гонтрана вполне естественной и сел за стол очень веселый; он начал говорить о близкой свадьбе Маргариты.
— Ах да, дядя, — лицемерно спросил д'Асти, — значит, свадьба решена окончательно?
— Конечно, — ответил де Пон, — даже сам король не мог бы ничего изменить.
— Вот как!
— Племянник, — строго сказал барон, — когда человек, подобный мне, даст слово, то даже Бог не помешает ему сдержать его.
Гонтран и Маргарита переглянулись, как бы говоря: «Дольше нельзя колебаться».
Шевалье рассчитывал именно на такой ответ барона, чтобы победить нерешительность Маргариты.
Де Пон поспешно позавтракал. На нем уже был надет охотничий костюм.
— Ты поедешь? — спросил он шевалье.
— С удовольствием, дядя.
— Сегодня погода прекрасная. Поедем с нами, маркиз, дорога в Фолейн идет на пол-лье та же самая, что и в Монгори.
Сказав это, Пон поцеловал свою дочь в лоб.
— А ты, значит, останешься одна? — спросил он ее.
— Я поеду навестить тетю, — отвечала Маргарита. Гонтран уличил время, когда шевалье и барон выходили из столовой, и, подойдя к молодой девушке, шепнул ей:
— Сегодня вечером в десять часов… в конце парка… я все устрою…
Маргарита побледнела, но утвердительно кивнула головой. Гонтран отправился с шевалье и бароном.
Час спустя три всадника доехали до перекрестка, где они должны были расстаться. Де Пон и его племянник поехали налево, а Гонтран направо и скоро исчез в лесной чаще. Но, проехав с четверть лье, маркиз вдруг повернул обратно, пришпорил лошадь и, проехав немного по берегу Ионны, переправился через нее вброд, затем поскакал по дороге в Кламеси, куда приехал в полдень. Он направился к той самой гостинице, где при проезде достал лошадь и проводника. План Гонтрана еще не был окончательно составлен, но он решил пока найти резвых лошадей и почтовую карету.
У входа в гостиницу Гонтран де Ласи заметил сидящего на скамейке лакея, поразившего его своими манерами парижанина; на лице у лакея, одетого по-дорожному, было как будто написано: меня можно нанять и купить; невдалеке от него стояла карета, запряженная парою отличных лошадей.
— Это ваша карета? — спросил Гонтран.
Лакей поклонился маркизу, как человек, понимающий с полуслова.
— Не совсем. Но это все равно. Гонтран вопросительно взглянул на лакея.
— Сударь, — сказал последний, — я камердинер одной дамы, которая возвращается в свое поместье, отстоящее в пяти лье отсюда, и мне приказано отвезти дорожную карету в Париж к завтрашнему вечеру…
«Завтра вечером, — подумал Гонтран, — это поздно, но не беда!»
Затем, обратившись к лакею, он спросил:
— Хотите вы заработать пятьдесят луидоров?
— Черт возьми! А что прикажете сделать? — спросил лакей.
— Во-первых, завтра вечером, когда начнет смеркаться, вы будете ждать меня с каретой в указанном мною месте.
— Хорошо, а что дальше?
— Затем, — продолжал Гонтран, — вы отвезете нас в Париж как можно скорее.
Лакей улыбнулся, поняв, в чем дело.
В это время, в нижнем этаже гостиницы, в одном из тщательно завешанных окон, откинулась занавеска, и любопытные глаза, глаза женщины, устремились на Гонтрана де Ласи в то время, когда он передавал повод своей лошади лакею. Занавеска опустилась. Гонтран вошел в гостиницу и начал расспрашивать хозяина о путешественнице, возвращающейся в свое поместье.
— Это очень красивая женщина, одетая во все черное, — ответил ему тот. — Откуда она едет, я не знаю, потому что она не захотела сказать мне своего имени; она не показывается со вчерашнего вечера, с самого своего приезда, и сама убирает комнату.
— И вы не знаете, как ее зовут?
— Нет, сударь, но, — добавил трактирщик, подмигивая, — мне кажется, что эта женщина уехала от мужа.
«Впрочем, какое мне дело?» — подумал де Ласи.
Во время своего пребывания в замке де Пон Гонтран иногда прогуливался по лесу, расположенному по другому берегу Ионны, по направлению к Кламеси; он вспомнил, что на опушке леса однажды видел хижину дровосека, на пороге которой стояли мужчина и старая женщина с грудным ребенком на руках; оба они были в лохмотьях. Заметив Гонтрана и бывшего в то время с ним барона, они стали просить милостыню. Де Пон бросил сто су в шляпу мужчине и с отвращением отвернулся.
— Эти люди не заслуживают сострадания, — сказал он Гонтрану. — Это негодяи: мужчина вышел из тюрьмы, а женщина, после того как приобрела худую славу на весь округ, вышла наконец замуж за этого мерзавца. Они часто приходят в замок за подаянием, но не задумаются поджечь его, если им кто-нибудь предложит за это сто су.
Гонтран теперь вспомнил это, а также и то, что в двухстах шагах от хижины проходит дорога из замка Пон в Кламеси. Приняв какое-то решение, маркиз снова подошел к лакею и сказал ему:
— Завтра вечером мы поедем по дороге, ведущей из Кламеси в Пон. Ты остановишься на опушке леса, в двухстах метрах от хижины дровосека, прозванной хижиной каторжника.
— Хорошо, — ответил лакей, — понял, все будет исполнено.
Маркизу больше нечего было делать в Кламеси; он сел на лошадь и поехал. До замка Пон было пять лье.
Когда Гонтран вдевал ногу в стремя, занавески в окне первого этажа раздвинулись, и та же женская головка показалась в нем и многозначительно переглянулась с лакеем. Маркиз де Ласи пустился галопом и через два часа был уже на опушке больших Морванских лесов. Когда он въезжал в лес, до ушей его долетело странное, однообразное пение; присмотревшись, он заметил вдалеке мелькавшую между деревьев фигуру и узнал в ней Нику «невинного» (как все его называли), возвращавшегося в Шатель-Сенсоар, напевая свою любимую песенку. Безумный, услышав позади себя конский топот, остановился, чтобы пропустить всадника.
— Эге! — вскричал он, заливаясь хохотом. — Это принц, — и, сняв шляпу, протянул се Гонтрану.
Гонтран бросил ему экю и продолжал путь. Безумный тоже пошел своей дорогой, но затем, подчиняясь необъяснимому любопытству, ускорил шаг и бросился догонять маркиза, чтобы узнать, куда он едет. Гонтран направился к хижине каторжника. Любопытство Нику усилилось, и он, перестав петь и скакать подобно обезьяне, принялся следить за маркизом, скользя между деревьями и притаиваясь всякий раз, когда всадник останавливался или оборачивался. Маркиз остановился перед дверью хижины; сумасшедший спрятался за кусты и улегся на землю, улыбаясь безумною улыбкой.
Услышав конский топот, дровосек и его жена, ужинавшие в это время, поспешили выйти из хижины; заметив Гонтрана, они почтительно приветствовали его.
— Вы одни? — спросил маркиз, соскакивая с лошади и входя в хижину.
— Да, — ответили разом оба.
Гонтран закрыл дверь и, повелительно взглянув на дровосека, спросил:
— Вы сидели в тюрьме, вы возбудили к себе общее презрение, никто не доверяет вам. Если бы у вас были деньги, уехали ли бы вы из этой страны немедленно?
— Да, сударь, — ответил дровосек, — но мы так бедны!
— Я могу дать вам необходимые деньги, — сказал Гонтран.
Глаза у мужчины загорелись, и Гонтран понял, что он не только не раскаялся, но опять готов начать свой преступный образ жизни за немного золота.
— Успокойтесь, — сказал он ему, — взамен двадцати пяти луидоров, которые я предложу вам, я потребую от вас пустой услуги.
— Чтобы заработать эту сумму, — ответил дровосек, — я на все готов.
— Отлично, — сказал Гонтран. — Я приеду сюда через несколько часов, и тогда вы узнаете, чего я потребую от вас.
Затем, вскочив в седло, он сказал каторжнику, указывая на висевшие у седла пистолеты:
— Если же вы измените мне…
— Я предпочитаю получить двадцать луидоров, — пробормотал дровосек.
Гонтран снова отправился в путь. Тогда безумный, лежавший за кустом, тоже поднялся и последовал за маркизом.
Наступила ночь, темная и безлунная; ветер не колыхал верхушки дерев, лес молчал, только пение пастуха да крик дикого зверя нарушали тишину. Де Ласи внимательно осмотрел дорогу и направился в парк, где он назначил свидание Маргарите. Десять часов пробило на башенных часах замка, когда он доехал до ограды.
Гонтран привязал лошадь к дереву и проскользнул в парк; здесь он с волнением начал ждать молодую девушку.
XXXI
Маргарита провела день в страшном волнении. Бежать — значило поставить на карту счастье всей жизни, нанести удар старику отцу, которого она нежно любила, забыть стыд и целомудрие женщины, принести все в жертву страсти. Но отказаться от Гонтрана, от возлюбленного Гонтрана, не значило ли это погубить себя навеки, выйти замуж за старика, который запрячет ее в свой старый замок, где каждый шум отдает гулкое эхо, где самое веселое пение походит на погребальный напев… притом она клялась… она дала слово… По мере того, как проходил день и солнце близилось к закату, Маргарита начала тревожиться все сильнее… Что делать? Она хотела, чтобы отец и кузен возвратились… Но они должны были переночевать в Монгори, а Гонтран придет в парк в десять часов. Наступила ночь. Маргарита думала, что умрет от волнения… Она села у письменного стола и написала отцу длинное письмо, которое оросила слезами. Она просила у отца прощения за свое бегство; признавалась ему в своем отвращении к Монгори и в любви к Гонтрану; умоляла де Пона не проклинать ее; говорила, что любит своего будущего мужа больше жизни. Прошел час, а она все еще писала, и ни малейший шум не долетал до ее ушей.
Барон не возвращался…
Вернись в это время отец, она бы бросилась к нему на шею и сказала:
— Спаси меня, спаси от меня самой!
Но письмо было окончено, а де Пон не вернулся. Тогда Маргарита решилась бежать. Образ любимого человека встал перед нею, образ отца стушевался.
Жребий брошен… Маргарита должна бежать с Гонтраном. Часы пробили десять; она вскрикнула, сердце ее готово было разорваться…
— Он ждет меня! — прошептала она. Маргарита встала, подчиняясь какой-то непреодолимой силе, увлекавшей ее к похитителю. Накинув на плечи шаль и положив письмо на камин, она из будуара прошла через большой зал, называвшийся залом предков, где на стенах были развешаны фамильные портреты. Молодая девушка боялась взглянуть на них, и ей казалось, что они выходят из своих рам, гневно блестя глазами и проклиная ее. Она бросилась бежать.
Может быть, она опомнилась бы, если бы встретила кого-нибудь из старых седых слуг, которые имели право напомнить ей о ее долге. Но лестница, вестибюль, двор — все было пусто, а решетка парка была отперта. Маргарита чуть не лишилась рассудка и шла, не отдавая себе отчета в своих поступках. Она бежала, не зная наверное, куда бежит и чего ищет. Вдруг раздался радостный крик, чьи-то руки обхватили ее и подняли, и она почувствовала, как бьется чье-то сердце около нее. Гонтран вынес ее, как ребенка, из парка и вскочил на лошадь… Маргарита закрыла глаза и подумала, что видит страшный сон.
Де Ласи пришпорил лошадь, которая заржала от боли, взвилась на дыбы и помчалась галопом, увозя похитителя и его добычу.
Маргарита лишилась чувств.
Очнувшись, мадемуазель де Пон почувствовала, как ночной холод обвевает ее лицо, а лошадь все еще мчится подобно коню в немецкой балладе, увозившему Леонору и ее мертвого возлюбленного.
Маленький огонек блеснул в отдалении, который был маяком для похитителя. Маргарита открыла глаза, узнала Гонтрана, с любовью склонившегося над ней, и вспомнила все.
— Отец, мой бедный отец! — прошептала она.
— Мы вернемся к нему когда-нибудь, — ответил Гонтран, страстно сжимая ее в своих объятиях. — Мы вернемся… он благословит нашу любовь и наш союз.
Маргарита вздохнула, и слезы скатились по ее щекам. Лошадь продолжала мчаться вперед. Скоро она остановилась у дверей хижины, на пороге появились дровосек и его жена и, взглянув на Гонтрана и на молодую девушку, ушли по знаку Гонтрана. Он хотел избавить Маргариту от стыда краснеть перед такими негодяями.
— Простите меня за то, что я привез вас сюда, но мы должны остаться здесь до завтрашнего вечера; так нужно. Завтра вечером почтовая карета будет ждать нас на опушке леса и отвезет в Париж.
Мадемуазель де Пон с гадливостью осмотрелась кругом и вспомнила свой хорошенький голубой будуар, где она проводила дождливые дни; слезы выступили у нее на глазах. Но Гонтран стал перед нею на коленях, плакал и умолял, и говорил так страстно. Да притом уже поздно было думать о возвращении.
— Маргарита, — сказал Гонтран, — вы чисты, как ангел, и оставайтесь такой, пока сам Бог, через руки своего служителя, не отдаст мне вас в жены. Смотрите на меня, как на брата.
Де Ласи оставил молодую девушку одну в бедной каморке, а сам, не раздеваясь, лег на скамью, между тем как дровосек с женой примостились на куче сухих листьев.
Барон не возвращался…
Вернись в это время отец, она бы бросилась к нему на шею и сказала:
— Спаси меня, спаси от меня самой!
Но письмо было окончено, а де Пон не вернулся. Тогда Маргарита решилась бежать. Образ любимого человека встал перед нею, образ отца стушевался.
Жребий брошен… Маргарита должна бежать с Гонтраном. Часы пробили десять; она вскрикнула, сердце ее готово было разорваться…
— Он ждет меня! — прошептала она. Маргарита встала, подчиняясь какой-то непреодолимой силе, увлекавшей ее к похитителю. Накинув на плечи шаль и положив письмо на камин, она из будуара прошла через большой зал, называвшийся залом предков, где на стенах были развешаны фамильные портреты. Молодая девушка боялась взглянуть на них, и ей казалось, что они выходят из своих рам, гневно блестя глазами и проклиная ее. Она бросилась бежать.
Может быть, она опомнилась бы, если бы встретила кого-нибудь из старых седых слуг, которые имели право напомнить ей о ее долге. Но лестница, вестибюль, двор — все было пусто, а решетка парка была отперта. Маргарита чуть не лишилась рассудка и шла, не отдавая себе отчета в своих поступках. Она бежала, не зная наверное, куда бежит и чего ищет. Вдруг раздался радостный крик, чьи-то руки обхватили ее и подняли, и она почувствовала, как бьется чье-то сердце около нее. Гонтран вынес ее, как ребенка, из парка и вскочил на лошадь… Маргарита закрыла глаза и подумала, что видит страшный сон.
Де Ласи пришпорил лошадь, которая заржала от боли, взвилась на дыбы и помчалась галопом, увозя похитителя и его добычу.
Маргарита лишилась чувств.
Очнувшись, мадемуазель де Пон почувствовала, как ночной холод обвевает ее лицо, а лошадь все еще мчится подобно коню в немецкой балладе, увозившему Леонору и ее мертвого возлюбленного.
Маленький огонек блеснул в отдалении, который был маяком для похитителя. Маргарита открыла глаза, узнала Гонтрана, с любовью склонившегося над ней, и вспомнила все.
— Отец, мой бедный отец! — прошептала она.
— Мы вернемся к нему когда-нибудь, — ответил Гонтран, страстно сжимая ее в своих объятиях. — Мы вернемся… он благословит нашу любовь и наш союз.
Маргарита вздохнула, и слезы скатились по ее щекам. Лошадь продолжала мчаться вперед. Скоро она остановилась у дверей хижины, на пороге появились дровосек и его жена и, взглянув на Гонтрана и на молодую девушку, ушли по знаку Гонтрана. Он хотел избавить Маргариту от стыда краснеть перед такими негодяями.
— Простите меня за то, что я привез вас сюда, но мы должны остаться здесь до завтрашнего вечера; так нужно. Завтра вечером почтовая карета будет ждать нас на опушке леса и отвезет в Париж.
Мадемуазель де Пон с гадливостью осмотрелась кругом и вспомнила свой хорошенький голубой будуар, где она проводила дождливые дни; слезы выступили у нее на глазах. Но Гонтран стал перед нею на коленях, плакал и умолял, и говорил так страстно. Да притом уже поздно было думать о возвращении.
— Маргарита, — сказал Гонтран, — вы чисты, как ангел, и оставайтесь такой, пока сам Бог, через руки своего служителя, не отдаст мне вас в жены. Смотрите на меня, как на брата.
Де Ласи оставил молодую девушку одну в бедной каморке, а сам, не раздеваясь, лег на скамью, между тем как дровосек с женой примостились на куче сухих листьев.
XXXII
В то время как мадемуазель де Пон и ее похититель нашли себе приют в жилище дровосека, в ожидании, когда пройдет ночь и день и наступит их окончательный отъезд, барон и его племянник д'Асти ночевали в Монгори. Первый, утомленный охотой, скоро заснул мирным сном, а второй, вместо того, чтобы лечь спать, вышел из замка через калитку, которая вела в лес.
Была полночь, весь замок был погружен в сон, и д'Асти был вполне убежден, что его отсутствие не будет замечено. Он пошел по дороге, пролегающей между Монгори и замком барона де Пон, по той самой дороге, по которой когда-то ехали Гонтран и Маргарита. Пройдя быстрыми шагами около часу, шевалье остановился и, приложив два пальца к губам, свистнул наподобие шаунов во время Вандейской войны. Две секунды спустя из глубины долины раздался в ответ такой же свисток. Тогда шевалье д'Асти сел на камень, лежавший у края дороги, и начал ждать.
Дорога, где он находился, шла справа уступами, довольно высокими и крутыми, в этом месте заграждавшими течение Ионны. Среди этих скал извивалась тропинка, проложенная пастухами и дровосеками. Вскоре он увидел человека, поднимавшегося по тропинке так быстро, насколько позволяла ее крутизна, и беспечно что-то насвистывавшего сквозь зубы.
— Жюльен! — окликнул его д'Асти.
— Я самый! — отвечал тот.
Если бы де Ласи очутился здесь, то он узнал бы в подошедшем того самого лакея из Кламеси, который должен был на следующий день привезти ему почтовую карету.
— Есть новости? — спросил д'Асти.
— Да, сударь.
— Я прискакал сюда из Кламеси во всю мочь.
— Видел ты его?
— Конечно. Он обещал мне 50 луидоров, если я доставлю ему карету.
— Когда?
— Завтра вечером.
— Где ты должен ждать его?
— У леса, через который проходит дорога из Кламеси в замок де Пон.
— Превосходно, — пробормотал шевалье, — мне везет, все исполняется по-моему.
Злая улыбка мелькнула на губах шевалье.
— А она? — спросил д'Асти.
— Она ждет, когда можно будет отправиться в замок.
— Отлично! Завтра утром, ровно в десять часов, она может явиться туда.
— Теперь полночь, — сказал лакей, — я буду в Кламеси только на рассвете.
— Иди, да поторапливайся.
Лакей поклонился и проворно спустился по тропинке, а шевалье, направившийся в замок Монгори, услышал удаляющийся конский топот.
— А! Дорогой маркиз, — прошептал с иронией д'Асти, — я верну свою жену, несмотря на вашу любовь. Бедный безумец! У вас не хватит сил бороться со мною, и только со шпагою в руке вы могли бы одолеть меня, но и это меня не пугает; вы член нашего общества, а волки не едят друг друга…
Шевалье вошел в замок никем незамеченный. Де Пон преспокойно спал, а его племянник считал тем временем миллионы, которые Маргарита принесет ему в приданое; старый маркиз Флар-Монгори страдал бессонницей. Страсть у стариков всегда сильнее и опаснее. В течение сорока лет де Монгори питал отвращение к браку и имел мало общего с женщинами; но теперь, серьезно задумав жениться, он страстно, безумно полюбил Маргариту и ревновал ее ко всему, считая дни и ночи, отделявшие его от блаженства, как узник считает часы, оставшиеся ему до дня освобождения. Вот эти-то мечты и не давали спать маркизу. Тем не менее, в четыре часа утра, вдоволь намечтавшись о своем прекрасном будущем, он заснул. Но его тревожный сон, вместе того, чтобы служить продолжением его чудной мечты, давил его как кошмар. Влюбленный старик видел себя во сне дряхлым подагриком около молодой и красивой жены. В этом грустном замке, где он скрыл свое сокровище от всех глаз, он видел себя одиноким, покинутым у очага, с нахмуренным лицом, взбешенным… Она убежала… убежала навсегда вслед за прекрасным соблазнителем с медовыми речами, не пожалев своего мужа, который умрет от горя. Де Монгори проснулся, весь дрожа, с холодным потом на лбу. Начинало светать; маркиз встал, открыл окно, и утренняя свежесть охватила его пылающую голову.
— Я видел страшный сон, — прошептал он. К счастью, — прибавил он, мало-помалу успокаиваясь, — Маргарита прекрасна и умна… Я буду счастливейшим из мужей.
В это утро он должен был завтракать у невесты, а потому приложил все старания, чтобы одеться как можно элегантнее. Одевшись, он вышел к гостям, уже ожидавшим его на дворе, куда им привели оседланных лошадей. Шевалье, ночное путешествие которого осталось для всех тайной, казался хорошо выспавшимся и был весел. Барон, наоборот, был чем-то озабочен.
— Что с вами, дядя? — спросил д'Асти, когда подошел маркиз.
— Сам не знаю что, — ответил де Пон, — но я чувствую какое-то сильное беспокойство… мне кажется, что должно случиться что-то страшное.
Де Монгори невольно вздрогнул, но промолчал.
— Ну, едемте, — небрежно сказал шевалье. — Вы, дядя, самый счастливый из смертных, и я не понимаю, что может волновать вас.
— Сам не знаю, — прошептал барон. — Едем в Пон; я не знаю… но я видел во сне Маргариту…
Маркиз снова вздрогнул.
— Во сне я все искал ее, — продолжал барон, — и не находил.
Де Монгори вздрогнул и вскочил на седло с проворством юноши.
«Ого, — подумал д'Асти, — поневоле поверишь в предчувствия!»
Три всадника поскакали по дороге в замок де Пон, куда и приехали через час. У дверей замка барон де Пон заметил идиота Нику, который, взглянув на него и его спутников, захохотал.
— Ха-ха-ха! — воскликнул он. — Вот они, принцы… отец и возлюбленный княжны… вот они! Но они не получат ее, ни тот, ни другой… нет… нет!
И, говоря это, идиот полез в карман и вытащил кожаный кошелек, в котором загремело несколько медных монет.
— И я не получу ее… — добавил он грустно, — а другой.
— Бедный сумасшедший! — прошептал де Монгори.
— Не настолько, как вы думаете, — заметил шевалье.
— Почему?
— Потому, — продолжал, улыбаясь, шевалье, — что он понял, что для того, чтобы жениться, будь то на крестьянке или на княжне, нужны деньги.
Де Монгори бросил в шляпу нищего два экю.
Чтобы объяснить присутствие Нику у ворот замка, надо вспомнить, что накануне он проводил Гонтрана до хижины дровосека, а затем обратно до входа в парк, где де Ласи привязал свою лошадь. Там нищий вторично спрятался в нескольких шагах от Гонтрана и начал ждать. Спустя несколько минут он снова увидел Гонтрана, несшего на руках что-то белое; затем он видел, как тот вскочил на лошадь и быстро ускакал… У идиота наступило минутное просветление. Он догадался обо всем, понял все… Нику хотел закричать, но ни один звук не вылетел из его груди; он хотел бежать за похитителем, но ноги отказались служить ему, и Нику стоял неподвижный, без голоса; безумие снова овладело им, и вместе с безумием он забыл о случившемся; однако силы скоро вернулись к нему, и Нику преспокойно направился к замку, напевая свой излюбленный мотив. Нику зашел на кухню, где ему дали поужинать, потом вместо того, чтобы тотчас же отправиться в Шатель-Сенсуар, бедный малый подсел сначала к огню, а потом, перешагнув порог, уселся у двери и задумался.
— Он ночует здесь, — сказал управляющий барона, — сведите его в собачью конуру.
И Нику лег около собак, на подстилке. На другое утро, прежде, чем отправиться в деревню просить подаяние, он сел и старался припомнить все случившееся накануне и, разумеется, вспомнил, если так насмешливо приветствовал шевалье и де Монгори. «Они не получат ее, ни тот, ни другой, ни даже я!»
Была полночь, весь замок был погружен в сон, и д'Асти был вполне убежден, что его отсутствие не будет замечено. Он пошел по дороге, пролегающей между Монгори и замком барона де Пон, по той самой дороге, по которой когда-то ехали Гонтран и Маргарита. Пройдя быстрыми шагами около часу, шевалье остановился и, приложив два пальца к губам, свистнул наподобие шаунов во время Вандейской войны. Две секунды спустя из глубины долины раздался в ответ такой же свисток. Тогда шевалье д'Асти сел на камень, лежавший у края дороги, и начал ждать.
Дорога, где он находился, шла справа уступами, довольно высокими и крутыми, в этом месте заграждавшими течение Ионны. Среди этих скал извивалась тропинка, проложенная пастухами и дровосеками. Вскоре он увидел человека, поднимавшегося по тропинке так быстро, насколько позволяла ее крутизна, и беспечно что-то насвистывавшего сквозь зубы.
— Жюльен! — окликнул его д'Асти.
— Я самый! — отвечал тот.
Если бы де Ласи очутился здесь, то он узнал бы в подошедшем того самого лакея из Кламеси, который должен был на следующий день привезти ему почтовую карету.
— Есть новости? — спросил д'Асти.
— Да, сударь.
— Я прискакал сюда из Кламеси во всю мочь.
— Видел ты его?
— Конечно. Он обещал мне 50 луидоров, если я доставлю ему карету.
— Когда?
— Завтра вечером.
— Где ты должен ждать его?
— У леса, через который проходит дорога из Кламеси в замок де Пон.
— Превосходно, — пробормотал шевалье, — мне везет, все исполняется по-моему.
Злая улыбка мелькнула на губах шевалье.
— А она? — спросил д'Асти.
— Она ждет, когда можно будет отправиться в замок.
— Отлично! Завтра утром, ровно в десять часов, она может явиться туда.
— Теперь полночь, — сказал лакей, — я буду в Кламеси только на рассвете.
— Иди, да поторапливайся.
Лакей поклонился и проворно спустился по тропинке, а шевалье, направившийся в замок Монгори, услышал удаляющийся конский топот.
— А! Дорогой маркиз, — прошептал с иронией д'Асти, — я верну свою жену, несмотря на вашу любовь. Бедный безумец! У вас не хватит сил бороться со мною, и только со шпагою в руке вы могли бы одолеть меня, но и это меня не пугает; вы член нашего общества, а волки не едят друг друга…
Шевалье вошел в замок никем незамеченный. Де Пон преспокойно спал, а его племянник считал тем временем миллионы, которые Маргарита принесет ему в приданое; старый маркиз Флар-Монгори страдал бессонницей. Страсть у стариков всегда сильнее и опаснее. В течение сорока лет де Монгори питал отвращение к браку и имел мало общего с женщинами; но теперь, серьезно задумав жениться, он страстно, безумно полюбил Маргариту и ревновал ее ко всему, считая дни и ночи, отделявшие его от блаженства, как узник считает часы, оставшиеся ему до дня освобождения. Вот эти-то мечты и не давали спать маркизу. Тем не менее, в четыре часа утра, вдоволь намечтавшись о своем прекрасном будущем, он заснул. Но его тревожный сон, вместе того, чтобы служить продолжением его чудной мечты, давил его как кошмар. Влюбленный старик видел себя во сне дряхлым подагриком около молодой и красивой жены. В этом грустном замке, где он скрыл свое сокровище от всех глаз, он видел себя одиноким, покинутым у очага, с нахмуренным лицом, взбешенным… Она убежала… убежала навсегда вслед за прекрасным соблазнителем с медовыми речами, не пожалев своего мужа, который умрет от горя. Де Монгори проснулся, весь дрожа, с холодным потом на лбу. Начинало светать; маркиз встал, открыл окно, и утренняя свежесть охватила его пылающую голову.
— Я видел страшный сон, — прошептал он. К счастью, — прибавил он, мало-помалу успокаиваясь, — Маргарита прекрасна и умна… Я буду счастливейшим из мужей.
В это утро он должен был завтракать у невесты, а потому приложил все старания, чтобы одеться как можно элегантнее. Одевшись, он вышел к гостям, уже ожидавшим его на дворе, куда им привели оседланных лошадей. Шевалье, ночное путешествие которого осталось для всех тайной, казался хорошо выспавшимся и был весел. Барон, наоборот, был чем-то озабочен.
— Что с вами, дядя? — спросил д'Асти, когда подошел маркиз.
— Сам не знаю что, — ответил де Пон, — но я чувствую какое-то сильное беспокойство… мне кажется, что должно случиться что-то страшное.
Де Монгори невольно вздрогнул, но промолчал.
— Ну, едемте, — небрежно сказал шевалье. — Вы, дядя, самый счастливый из смертных, и я не понимаю, что может волновать вас.
— Сам не знаю, — прошептал барон. — Едем в Пон; я не знаю… но я видел во сне Маргариту…
Маркиз снова вздрогнул.
— Во сне я все искал ее, — продолжал барон, — и не находил.
Де Монгори вздрогнул и вскочил на седло с проворством юноши.
«Ого, — подумал д'Асти, — поневоле поверишь в предчувствия!»
Три всадника поскакали по дороге в замок де Пон, куда и приехали через час. У дверей замка барон де Пон заметил идиота Нику, который, взглянув на него и его спутников, захохотал.
— Ха-ха-ха! — воскликнул он. — Вот они, принцы… отец и возлюбленный княжны… вот они! Но они не получат ее, ни тот, ни другой… нет… нет!
И, говоря это, идиот полез в карман и вытащил кожаный кошелек, в котором загремело несколько медных монет.
— И я не получу ее… — добавил он грустно, — а другой.
— Бедный сумасшедший! — прошептал де Монгори.
— Не настолько, как вы думаете, — заметил шевалье.
— Почему?
— Потому, — продолжал, улыбаясь, шевалье, — что он понял, что для того, чтобы жениться, будь то на крестьянке или на княжне, нужны деньги.
Де Монгори бросил в шляпу нищего два экю.
Чтобы объяснить присутствие Нику у ворот замка, надо вспомнить, что накануне он проводил Гонтрана до хижины дровосека, а затем обратно до входа в парк, где де Ласи привязал свою лошадь. Там нищий вторично спрятался в нескольких шагах от Гонтрана и начал ждать. Спустя несколько минут он снова увидел Гонтрана, несшего на руках что-то белое; затем он видел, как тот вскочил на лошадь и быстро ускакал… У идиота наступило минутное просветление. Он догадался обо всем, понял все… Нику хотел закричать, но ни один звук не вылетел из его груди; он хотел бежать за похитителем, но ноги отказались служить ему, и Нику стоял неподвижный, без голоса; безумие снова овладело им, и вместе с безумием он забыл о случившемся; однако силы скоро вернулись к нему, и Нику преспокойно направился к замку, напевая свой излюбленный мотив. Нику зашел на кухню, где ему дали поужинать, потом вместо того, чтобы тотчас же отправиться в Шатель-Сенсуар, бедный малый подсел сначала к огню, а потом, перешагнув порог, уселся у двери и задумался.
— Он ночует здесь, — сказал управляющий барона, — сведите его в собачью конуру.
И Нику лег около собак, на подстилке. На другое утро, прежде, чем отправиться в деревню просить подаяние, он сел и старался припомнить все случившееся накануне и, разумеется, вспомнил, если так насмешливо приветствовал шевалье и де Монгори. «Они не получат ее, ни тот, ни другой, ни даже я!»
XXXIII
Войдя в вестибюль замка под впечатлением мрачных предчувствий, де Пон чувствовал, как сердце его тоскливо сжимается и, встретив первого попавшегося лакея, спросил его:
— Барышня встала?
— Нет, господин барон, мы еще не видали ее сегодня.
— Разве она больна? — нахмурившись, прошептал барон. — Она всегда встает в восемь часов.
В это время мимо проходила горничная Маргариты.
— Барышня еще не звонили, — сказала она.
Де Пон, подозревая недоброе, оставил племянника с де Монгори и быстро поднялся в комнату дочери. Он постучал, но не получил ответа. Кровь застыла в жилах бедного отца, который, предчувствуя несчастье, повернул ключ в двери. Он вошел. Комната была пуста, кровать не смята.
— Барышня встала?
— Нет, господин барон, мы еще не видали ее сегодня.
— Разве она больна? — нахмурившись, прошептал барон. — Она всегда встает в восемь часов.
В это время мимо проходила горничная Маргариты.
— Барышня еще не звонили, — сказала она.
Де Пон, подозревая недоброе, оставил племянника с де Монгори и быстро поднялся в комнату дочери. Он постучал, но не получил ответа. Кровь застыла в жилах бедного отца, который, предчувствуя несчастье, повернул ключ в двери. Он вошел. Комната была пуста, кровать не смята.