Дю Понсон. Тайны Парижа. Том 1

   «Ничего, — сказал он мне, — хотя разбойники убили самую лучшую лошадь, которая когда-либо была у меня».
   Лошадь, действительно, была великолепная: генерал получил ее в подарок от самого императора Николая.
   Пока генералу искали другую лошадь, десять солдат по моему приказанию бросились туда, откуда раздался выстрел; обшарили кусты и нашли там одну только молодую женщину, держащую в руке еще дымившийся карабин, из которого она выстрелила в генерала.
   При свете факелов, освещавших нам путь, эта женщина показалась нам сверхъестественным существом. Она не была черкешенкой, а, судя по одежде, скорее московской или петербургской горожанкой; наше удивление достигло крайних пределов, когда она, взглянув на меня, сказала по-французски:
   «Извините меня, майор; я не враг русских — я стреляла во французского офицера, но промахнулась, и, как видите, я в отчаянии…»
   В то время, как она говорила, генерал смотрел на нее, по-видимому, стараясь что-то припомнить, потом вдруг побледнел и вскрикнул. Генерал, должно быть, узнал эту женщину.
   «Майор, — сказал он мне, — не расспрашивайте меня, не требуйте объяснений, но позвольте этой женщине идти, куда она пожелает, и не делайте ей зла».
   Я видел, как он дрожит, сидя в седле; волнение, охватившее его, было так сильно, что я боялся за его рассудок. Что касается женщины, которую и не подумали обезоружить, то она презрительно взглянула на генерала.
   «Вы неправы, великодушничая со мною, — сказала она, — в этом вы убедитесь через несколько дней».
   Она поклонилась мне с изумительной грацией и скрылась в чаще кустарника.
   Я был поражен и с удивлением смотрел на генерала.
   «Майор, — сказал он мне, — не спрашивайте меня никогда, кто эта женщина и как могло случиться, что я встретил ее здесь, за тысячу лье от того места, где я встретил в первый раз».
   «Однако…» — пробормотал я.
   «Молчите! — воскликнул он с отчаянием. — Я ничего не могу сказать… теперь, по крайней мере… позднее, быть может, в Петербурге…»
   И как бы испугавшись, что он сказал слишком много, генерал пришпорил лошадь.
   «Едем!» — крикнул он мне.
   Я видел, как он повернул голову, и мне показалось, что он в последний раз взглянул в чащу, где исчезло странное видение.
   — Действительно, — прервал капитан Гектор Лемблен майора, — ваш рассказ производит странное впечатление, тем более, что генерал никогда не упоминал об этом случае.
   Майор продолжал:
   — Я счел себя обязанным не касаться никогда этого происшествия.
   Солдаты, свидетели этой необычайной встречи, не знали французского языка, на котором говорила с нами молодая женщина, а потому только генерал и я поняли ее слова; она была молода и прекрасна.
   Во время похода я не задал ни одного вопроса генералу, не сказал ни одного слова, которое имело бы отношение к этому странному происшествию.
   Шесть месяцев спустя мы ехали обратно в Петербург; генерал получил приказание вернуться во Францию и принять командование полком, находившемся в Африке. Он был в то время еще только бригадным генералом.
   Итак, накануне отъезда генерал, живший тогда на набережной Невы, пригласил меня к себе на чай, объяснив, что хочет доверить мне какую-то тайну. В восемь часов вечера я приехал к нему. Он был один и ждал меня. Я никогда не видал человека более сумрачного и озабоченного. Он протянул мне руку и от всего сердца пожал мою.
   «Слушайте, — сказал он мне, — хотя мы не особенно старинные друзья, но тем не менее я думаю, что могу рассчитывать на ваше расположение…»
   «Генерал…» — остановил я его.
   Он, казалось, колебался.
   «И на вашу преданность», — добавил он.
   «О, конечно!» — вскричал я.
   «Слушайте, — продолжал он, грустно посмотрев на меня, — я хочу просить вас оказать мне большую услугу перед моим отъездом из России, которую я покидаю, быть может, навсегда».
   Что-то подсказывало мне, что он хочет поговорить со мною о странной женщине, которую мы так неожиданно встретили в горах Кавказа, и я не ошибся.
   «Майор, — сказал мне барон де Рювиньи, — помните вы женщину, которая стреляла в меня?»
   «Да, конечно».
   «Итак, эта женщина, которая, по-видимому, сильно ненавидит меня, явится, быть может, через несколько дней к вам и попросит вас дать сведения обо мне».
   При этих словах я вздрогнул. Генерал открыл письменный стол и вынул запечатанный конверт и сверток с кредитными билетами.
   «Если эта женщина явится одна, — сказал он, — то вы отдадите ей эти деньги и сожжете письмо, которое здесь приложено…»
   «Хорошо! А если она придет не одна?»
   «Если же с ней будет ребенок, которому теперь должно быть лет двенадцать, белокурая девочка с голубыми глазами, вы все равно отдадите ей пакет с двадцатью тысячами франков, но оставите ребенка у себя. Тогда, мой дорогой майор, вы распечатаете это письмо и, ради нашей дружбы, поступите точь-в-точь согласно инструкциям, которые содержатся в письме».
   «Клянусь вам».
   Генерал снова сжал мою руку и сказал:
   «Прощайте, я уезжаю завтра и предчувствую, что мы больше с вами никогда не увидимся».
   Майор остановился и взглянул на Гектора Лемблена. Капитан был бледен, как смерть; он боялся, что смутно угадывает, кто такая молодая девушка, о которой говорил майор.

XXI

   Наступило короткое молчание. Наконец Гектор Лемблен сказал, посмотрев на своего собеседника:
   — Я до сих пор не вижу, что может быть общего между историей, которую вы рассказали, и вашим посещением.
   — Вы это сейчас узнаете. Однажды, три месяца с лишком назад, я был в Петербурге и не помышлял о поездке во Францию, тем более, что вследствие раны, полученной мною в последнем сражении, я должен был выйти в отставку. Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как генерал де Рювиньи уехал из России. Вдруг мне докладывают, что какая-то дама и молодая девушка желают меня видеть.
   Я начал уже понемногу забывать о поручении генерала и нашем приключении на Кавказе. Но, увидав даму, явившуюся ко мне, я вздрогнул и вскрикнул. Это была она! То есть женщина лет сорока пяти с лишком, все еще прекрасная, стоявшая под руку с другой женщиной лет двадцати трех-четырех, красота которой ослепила меня, но черты лица ее напомнили мне тотчас же генерала. Мать была в городском платье, но молодая девушка была одета как крестьянка. Обе, по-видимому, крайне нуждались; женщина постарше гордо взглянула на меня и спросила: «Помните вы барона де Рювиньи?» «Да», — отвечал я.
   Я открыл шкап и вынул сначала пакет с банковыми билетами, а затем письмо, которое я должен был распечатать только в том случае, если бы таинственная женщина явилась в сопровождении молодой девушки. Вот содержание этого письма:
   «Завтра, а может быть, и через десять лет, женщина, стрелявшая в меня на Кавказе, приведет вам нашего ребенка. Если это случится, то отправьте мать к ней на родину и не старайтесь узнать, кто она такая; но поберегите ребенка и привезите его ко мне в Париж, предупредив меня предварительно об этом письмом. Если я умру до тех пор, то все-таки приезжайте и отправьтесь в замок де Рювиньи, находящийся в Нормандии.
   Там вы найдете деньги, которые я завещал моему ребенку.
   Пройдите в мою спальню, сдвиньте дубовую кровать с красным пологом и сосчитайте квадраты паркета под альковом. Восьмой квадрат налево, ближе к стене, если начнете считать от изголовья кровати, скрывает тайник. Вы вынете квадратик и найдете под ним железную шкатулку.
   Она заключает в себе состояние, принадлежащее моему ребенку и не имеющее ни малейшего отношения к тому, которым я владею в глазах всей Франции. В ящике находится, сверх того, несколько новых инструкций, и я буду вам очень благодарен, если вы исполните их. Преданный вам — барон де Рювиньи».
   Окончив рассказ, майор взглянул на капитана Лемблена.
   — Теперь вы поняли? — спросил он его. Капитан был страшно бледен и молчал.
   — Прежде чем ехать во Францию, — продолжал майор, — я захотел узнать, что случилось с генералом, и мне сообщили одновременно о его женитьбе и смерти, а вскоре затем о смерти его жены, по которой вы носите траур. Теперь вы сочтете вполне естественным, что я обращаюсь к вам.
   Майор продолжал пристально смотреть на Гектора Лемблена, на лбу которого выступил холодный пот.
   — Сударь, — сказал наконец капитан сухим тоном, — то, что вы мне рассказали, крайне странно.
   — Вы правы.
   — Тем более, — продолжал Гектор Лемблен, — что барон де Рювиньи, с которым я был очень дружен, а также баронесса, наследовавшая после него состояние и после которой я, в свою очередь, получил наследство, никогда не говорили мне ничего подобного.
   Майор нахмурил брови и сказал:
   — У меня есть доказательства моих слов. Во-первых, дочь генерала в Париже; затем, у меня в руках письмо, которое он мне оставил, уезжая из Петербурга. Вы должны отлично знать его почерк, я полагаю?
   — Да, еще бы! — ответил капитан.
   Майор расстегнул сюртук, вынул письмо, о котором только что говорил, и положил его перед Гектором Лембленом. Последний взглянул на него
   Действительно, это был почерк генерала.
   — Если вы окажете мне честь отобедать со мною сегодня вечером в Бово… — продолжал майор.
   Капитан жестом выразил отказ.
   — … то вы увидите дочь генерала.
   — К сожалению, — прошептал Гектор Лемблен глухим голосом, — траур, который я ношу в сердце, не допускает меня ни до каких посещений…
   — Хорошо, — согласился майор, — в таком случае я приеду с нею к вам.
   — Сюда! — воскликнул с волнением капитан.
   — Сюда, — просто повторил майор.
   — Однако что же я могу сделать для дочери генерала? Гектор Лемблен с трудом произнес это имя.
   — Вы можете вернуть ей ее состояние.
   — А это состояние действительно существует?
   — Вы видели, что написано в письме.
   — Итак, вы хотите поехать в Рювиньи?
   — Я рассчитывал на это.
   — Мой управляющий проводит вас, — продолжал Гектор Лемблен.
   — Нет, — сказал майор, — вы проводите меня сами
   — Я! — с ужасом воскликнул капитан. — Я!
   — Разве у вас есть какая-нибудь важная причина для отказа?
   — Только одна, что моя жена умерла там… — нетвердым голосом произнес капитал.
   Но майор принадлежал к числу людей, обладающих способностью подчинять себе. Он пристально смотрел своими серыми глазами на капитана, и тот не выдержал его взгляда и вздрогнул.
   — Быть может, — продолжал майор Арлев, — вместе с банковыми билетами шкатулка заключает в себе документы, касающиеся доходов, акты о введение во владение и прочее, что может потребовать некоторых формальностей или обнародования, а потому ваше присутствие в Рювиньи необходимо.
   — Однако…
   — Ну, что ж, я вижу, — прибавил майор, — что молодой девушке, которую я хочу вам представить, придется пустить в ход свое красноречие… и она не откажется от этого.
   Капитан, казалось, внутренне боролся с собою; он вздрогнул, услышав слова майора Арлева.
   — Я не настаиваю более, чтобы вы приехали ко мне обедать, но приезжайте часам к девяти. Мы будем одни.
   — Я приеду, — ответил Гектор Лемблен, подчиняясь повелительному тону этого человека, который он старался сгладить вежливой и мягкой формой выражения.
   Майор встал и откланялся, а капитан, шатаясь, проводил его до двери. Через пять минут кабриолет русского дворянина выехал со двора, капитан же почти без чувств упал в кресло.
   — О, угрызения совести, угрызения совести! — прошептал он.
   Капитан заперся на ключ в своем кабинете. В течение нескольких часов он сидел погруженный в думу, неподвижный, с остановившимися глазами, опустив лицо на руки, и плакал от злости. Потом он встал и начал быстрыми и неровными шагами ходить по комнате, комкая в руках бумаги, разбросанные на столе, и из сдавленной груди его вылетали восклицания, похожие не то на жалобы, не то на гнев.
   — О, угрызения совести… угрызения совести… — повторил он сдавленным голосом.
   Кровавая ли тень генерала барона де Рювиньи вставала перед ним и упрекала за свою смерть, за поруганную честь, за жену, за похищенное состояние? Или душа капитана Гектора Лемблена так загрубела, что расшевелить ее нужны были более ужасные угрызения совести, чем воспоминание о первом преступлении, которое он усугубил, овладев женою и состоянием генерала, — потому что только после смерти Марты им овладели таинственные мучения и ужасная тоска, перевернувшие всю его жизнь и всецело поглотившие его.
   Какое же новое преступление совершил этот человек?
   Весь день прошел для него в страшной борьбе, окончательно обессилевшей его.
   Когда наступил вечер, капитан не знал еще, хватит ли у него мужества отправиться к майору Арлеву. Какое-то предчувствие явилось у него, что он идет на новую пытку, но любопытство, жажда неизвестного подталкивали его принять приглашение майора.
   — Ну что ж! — сказал он себе. — Я должен поступить так… это необходимо. Быть может, загладив, хоть и поздно, свою вину, я обрету душевный покой.
   И, движимый этой мыслью, капитан Гектор Лемблен оделся к восьми часам и приказал подать себе карету. Ровно в девять он явился к майору Арлеву.
   Майор по приезде своем в Париж поселился в маленьком отеле на углу предместья Сент-Онорэ и площади Бово. Швейцар в ливрее, обшитой множеством галунов, распахнул обе половинки ворот перед экипажем капитана, который въехал во двор. Два ливрейных лакея опустили подножку коляски Гектора Лемблена и взяли его визитную карточку.
   — Ах, — сказал один из лакеев, взглянув на карточку Гектора, — граф ожидает вас, сударь.
   Майор Арлев был, следовательно, граф.
   Капитан, выйдя из экипажа, последовал за слугою, который, поднявшись по ступенькам подъезда, проводил его в первый этаж отеля.
   Это было уютное жилище, какие одни только женщины умеют устроить в несколько дней. Лестница была украшена цветами и померанцевыми деревьями, стены расписаны живописью наподобие помпейских вилл.
   Капитан прошел через зимний сад и остановился у входа в хорошенький будуар, освещенный алебастровой лампой, спускавшейся с потолка; в будуаре он застал старика и молодую женщину,
   Старик был не кто иной как граф Арлев, русский майор. Что же касается женщины, сидевшей рядом с ним, то едва капитан взглянул на нее, как вздрогнул и остановился пораженный. Она была замечательно красива, и в ее красоте было что-то чарующее и неземное, так что Гектор Лемблен смутился. Но сколько он ни всматривался в черты этой женщины, они не могли напомнить ему мужественных черт генерала Рювиньи.
   Майор, увидав вошедшего капитана, встал и подошел к нему.
   — Благодарю вас, капитан! Вы точны, как истый воин, — сказал он, взглянув при этом на стенные часы, стрелка которых указывала ровно девять часов.
   Капитан вошел нетвердой поступью, точно, увидав эту женщину, он лишился последнего рассудка, и без того сильно расстроенного; он пробормотал несколько слов приветствия и сел в кресло, которое ему придвинул майор.
   Молодая женщина посмотрела на него своим сверкающим взором и молча ответила на его поклон.
   — Капитан, — спросил майор, указывая на молодую женщину, — не находите ли вы, что эта госпожа похожа на генерала?
   Капитан не знал, что ответить.
   — Действительно… мне кажется… это возможно… — пробормотал он.
   Молодая женщина была одета во все черное, и на одной ее руке была надета черная перчатка, что чрезвычайно удивило Гектора Лемблена.
   — Капитан, — продолжал граф Арлев, — сегодня утром вы отказались сопровождать нас в замок Рювиньи, не правда ли?
   Эти слова привели в окончательное смущение капитана.
   — Да… действительно… не знаю… — пробормотал он.
   — Ах, — сказала Дама в черной перчатке, устремляя на него свои голубые глаза, обладающие могущественным и таинственным обаянием, — вы не имеете права отказать нам.
   — Я поеду, — ответил тогда Гектор.
   В согласии его слышалась покорность раба воле господина. Капитан пробыл больше часа в будуаре Дамы в черной перчатке.
   Что произошло в этот час, показалось капитану каким-то смутным сном, истинный смысл которого не поддавался его пониманию. Он говорил и слушал, не отдавая себе отчета. Капитан Гектор Лемблен весь отдался обаянию женщины, которая околдовала его и поработила, ловил каждое движение ее губ и начинал испытывать первые приступы той роковой любви, которая уже давно овладела сердцем юного Армана, сына полковника Леона.
   Бой стенных часов вывел капитана из его нравственного оцепенения.
   Было десять часов; он встал и простился.
   — Итак, капитан, — сказал ему майор, — послезавтра утром мы поедем в Рювиньи.
   — Я буду ждать вас.
   Капитан почтительно поклонился Даме в черной перчатке и в сопровождении майора, проводившего его до конца лестницы отеля, шел неровным шагом, как человек, находящийся в состоянии опьянения.
   — Домой! — крикнул он кучеру.
   Майор вернулся в будуар, где его ждала Дама в черной перчатке, и эти два лица, которых мы уже видели на площади Св. Михаила, в старом доме, казавшемся необитаемым, остались с глазу на глаз.
   — Мой добрый Герман, — сказала молодая женщина, смотря на майора Арлева, — человек, вышедший отсюда, великий преступник.
   — Совершенно верно, — согласился майор.
   — Он совершил еще более тяжкое злодеяние, чем то, за которое я хочу преследовать его без пощады: он убил свою жену.
   Майор выразил свое удивление и ужас.
   — В замке Рювиньи, — продолжала Дама в черной перчатке, — где мы уже приготовили все, чтобы разыграть ужасную комедию, жертвой которой будет он, мы получим доказательства того, о чем я говорю.
   — Откуда вы их достанете?
   — Мой бедный друг, — продолжала молодая женщина, холодно улыбаясь, — вы юны и неопытны, несмотря на седые волосы. Разве вы не заметили, что я произвела на этого человека странное обаяние благодаря силе, которой обладает мой взгляд? Вы не догадываетесь, что этот человек полюбит меня через неделю и упадет к моим ногам, с мольбою простирая ко мне руки?
   — Верю, — сказал майор с убеждением.
   — Ну, так разве женщина не может заставить человека, который ее любит, открыть ей все тайны своего сердца, тайны, которые доведут его до эшафота?
   — Ваша правда, сударыня.
   — Этот человек расскажет мне все в минуту страсти, вот увидите…
   И на бледных губах этой странной женщины мелькнула дьявольская улыбка.
   — Он будет мой! — прошептала она.

XXII

   Три дня спустя после первой встречи капитана Гектора Лемблена с майором Арлевым и Дамою в черной перчатке поздно вечером почтовая карета въехала во двор замка де Рювиньи. Старый нормандский замок, где Марта де Шатенэ любила и страдала и откуда через год вынесли ее гроб, был мрачен и пуст, как все жилища, покинутые своими хозяевами. Несколько слуг, родившихся в замке, жили еще там в отсутствие своего последнего владельца.
   Их чрезвычайно удивило, когда они увидали приехавшего капитана, бледного, грустного, исхудалого, с почти совершенно поседевшими волосами, превратившегося в старика. Однако тот, кто видел капитана три дня тому назад, то есть в то время, когда его посетил граф Арлев, и увидел бы его теперь, заметил бы в нем огромную перемену. Истомленное и пасмурное лицо капитана, носившее раньше отпечаток болезненной слабости, выражало теперь лихорадочную энергию, столь неестественную для этого ходячего трупа. Он все еще был бледен и слаб, хотя в глазах его виднелась решимость, а стан выпрямился.
   Он вышел из кареты и направился в большую залу, куда потребовал к себе своего управляющего. Управляющий замка де Рювиньи был старый слуга, при котором родился покойный генерал, и он все еще оплакивал покойного, а вместе с ним и прекращение старинного рода Флар-Рювиньи, последний отпрыск которого погиб от шпаги маркиза Гонтрана де Ласи. Для него Гектор Лемблен не был господином, а только тираном, которого он терпел и приказания которого он исполнял хотя в точности, но без малейшего усердия.
   — Петр, — сказал ему капитан, — сегодня вечером я жду гостей из Парижа… Они скоро приедут.
   Управляющий взглянул на Гектора Лемблена и так искусно притворился удивленным, что тот поверил ему.
   — Вы распорядитесь, чтобы их достойно приняли в замке, — продолжал Гектор.
   — Слушаю, сударь, — сказал управляющий, кланяясь. Капитан поднялся на первый этаж, вошел в большую залу, выходившую на площадку, откуда вела лестница к утесу и подножью скал; это была та самая лестница, по которой, как читатель помнит, баронесса Марта де Рювиньи часто спускалась в сумрак к посту надсмотрщика Мартина. Капитан прошел через залу, вышел на площадку и облокотился на перила. Там он погрузился в воспоминания. У его ног океан повторял свой вечный монотонный напев. Между океаном и им вилась крутая, извилистая тропинка, по которой он когда-то каждую ночь поднимался в замок, чтобы обнять свою обожаемую Марту, которая ожидала его, взволнованная и дрожащая. Капитан был в то время счастлив.
   Он провел так два долгих часа, склонив лицо на руки, переживая прошлое, которое, казалось, все еще улыбалось ему, и забыв настоящее, полное неисходной муки.
   — О, Марта, Марта! — прошептал он в отчаянии несколько раз.
   Вдруг он встал, как бы под влиянием внезапной и страшной мысли, осветившей его расстроенный разум.
   — Нет, нет, — сказал он себе. — Они не должны войти вместе со мною в комнату Марты. Почем знать!..
   Дрожь охватила его тело.
   — Почем знать, — продолжал он, — быть может, я оставил какую-нибудь улику, след?
   И капитан, багровый от волнения, отвлекся от мрачного хода своих мыслей и с площадки прошел в залу и дернул сонетку. На его зов явился камердинер.
   — Жермен, — приказал капитан, — отыщи мне связку ключей: они лежат в кузове дорожной кареты, и принеси мне свечу.
   Слуга вышел, а капитан Гектор Лемблен стал ждать его возвращения, прислонившись к камину. Энергия, появившаяся было на его лице в то время, как он входил в замок Рювиньи, уже исчезла. Им снова овладели сомнения, и он чувствовал, как трепет ужаса охватывает его при одной только мысли, что он может войти в комнату жены.
   Слуга вернулся.
   — Вот ключи, — сказал он.
   — Хорошо, — резко оборвал его капитан, — ступай, больше мне от тебя ничего не нужно.
   — Барин сошел с ума, — пробормотал Жермен и, уходя, поставил свечу на стол и рядом с нею положил ключи.
   Чтобы объяснить, зачем капитану понадобились ключи, необходимо перенестись к событиям, случившимся год назад в Рювиньи, иначе говоря, к смерти Марты.
   Госпожа Лемблен уже давно была больна; она заметно худела и была бледна, но никто не догадывался, однако, о ее близком конце.
   Однажды вечером, в конце января, она казалась слабее обыкновенного и рано удалилась в свою комнату. Гектор хотел провести ночь около нее вместе с Жерменом. Жермен не был старым слугой в Рювиньи, это был человек новый, которого капитан взял к себе в услужение всего несколько месяцев назад. Ночью слуги видели, как Жермен несколько раз входил и выходил из комнаты, а утром вдруг раздались отчаянные крики; Жермен выбежал бледный, весь дрожа и закричал:
   — Госпожа умерла! Госпожа умерла! Растерявшиеся слуги бросились в комнату покойницы.
   Но на пороге они увидали мужа, который не пустил их туда, крича:
   — Прочь! Оставьте меня с ней одного… до последнего часа… до последней минуты…
   Платье Гектора Лемблена было в беспорядке, глаза блуждали, волосы стояли дыбом.
   Что произошло в эту ночь, на другой день и в следующую ночь в комнате умершей? Слуги замка Рювиньи никогда этого не узнали. Гектор пожелал похоронить свою жену сам при помощи только одного Жермена и собственноручно положить ее в гроб. Слуги видели, как Марта вошла к себе, чтобы лечь в постель, но с тех пор ее больше не видали, даже мертвую. Когда гроб вынесли из комнаты покойной, Жермен тщательно запер там все окна и дверь, а капитан, уехав из Рювиньи, увез ключ с собою. С тех пор ни один человек не переступил порога комнаты покойницы, где, без сомнения, разыгралась таинственная и ужасная драма.
   И вот, чтобы войти в эту комнату, Гектор Лемблен приказал Жермену принести связку ключей и свечу.
   Когда лакей вышел, капитан несколько минут не решался двинуться с места; он стоял, весь дрожа, не зная, на что решиться.
   — Ну, что ж! — сказал он вдруг. — Это необходимо. И, схватив свечу и ключи, он неровными и колеблющимися шагами направился к двери.
   Чтобы пройти в комнату, где умерла госпожа Лемблен, приходилось выйти из залы и пройти коридор, который огибал изнутри весь замок и соединял обе половины его. Если бы кто-нибудь увидал тогда капитана, идущего по мрачному и пустому коридору со свечою в руке, то принял бы его за привидение, так он был бледен и подавлен.
   По мере того, как Гектор Лемблен приближался к роковой двери, он чувствовал, как сердце его замирает; волосы у него встали дыбом, а холодный пот покрывал лицо. Когда он дошел до порога и начал перебирать связку ключей, ища ключ, чтобы отпереть дверь, им овладела такая дрожь, что пламя свечи начало мерцать, и свеча, выпав у него из рук, упала на пол и потухла. Охваченному суеверным ужасом капитану показалось, что сама покойница своим дыханием потушила свечу, прежде чем вырвать ее у него из рук.