дю Террайль Понсон Пьер Алексис. Мщение Баккара

   — Моя фамилия — Артов.
   — Артов! — воскликнула Концепчьона.
   — Это имя тоже известно вам, я близкий родственник того несчастного Артова, который, как рассказывают все, был обманут своей женой… вы, вероятно, знаете это…
   — Да… действительно.
   — Он сошел с ума на месте дуэли в ту самую минуту, когда он хотел нанести удар ее соблазнителю Роллану де Клэ.
   — Да, действительно, я знала все это, — ответила Концепчьона и потом добавила с легкой усмешкой: — Без сомнения, вы знаете все эти подробности от самой графини?
   — Некоторые, но не все.
   Юнкер заметил, что имя графини произвело неприятное впечатление на Концепчьону.
   — Сеньорита, — сказал он тогда, — позвольте мне теперь удивить вас тем, что вы еще не знаете.
   — Как вам будет угодно, — ответила равнодушно Концепчьона.
   — Вы не откажетесь взять меня под руку и пройти со мной?
   — Извольте… Куда вы хотите вести меня?
   — В сад.
   — Для чего?
   — Для того, чтобы показать одну знакомую вам особу, которую вы не ожидаете увидеть в Кадиксе.
   — В самом деле? — заметила молодая девушка с некоторым нетерпением. — Вы так таинственны!..
   — Не сказал ли я вам, сеньорита, что знаю часть ваших собственных секретов?
   — О! — сказала она с видом сомнения.
   — Вот, например, вы писали вчера вашему жениху, маркизу де Шамери.
   Молодая девушка чуть не вскрикнула. Ее сердце начало сильно биться, и ее рука задрожала на руке гвардейского офицера. В эту минуту молодой девушке пришла странная мысль; она даже почувствовала безумную надежду… Ей показалось, что знакомая особа, которую хотят показать ей, — он — маркиз де Шамери, тот, который вскоре сделается ее мужем.
   Юнкер повел ее по мраморной лестнице, выходившей в сад.
   — Не думайте, сеньорита, — продолжал он, — что моими поступками управляет одно пустое желание поинтриговать вас — меня побуждают к тому более важные причины.
   — Но объяснитесь же, — сказала молодая девушка с возрастающим нетерпением.
   — После… Теперь пойдемте…
   Юнкер повел Концепчьону по большой густой аллее, на которой было мало гуляющих.
   В конце этой аллеи находился павильон, окруженный густыми деревьями. Этот павильон, состоявший из одного этажа и из одной комнаты, был слабо освещен лампой. Вся меблировка его была совершенно в испанском вкусе.
   Юнкер ввел в него Концепчьону. Тогда Концепчьона увидела здесь на диване женщину, одетую цыганкой, и тоже в маске. Без сомнения, эта женщина была предупреждена о приходе молодой девушки. При появлении ее она встала и поклонилась.
   Концепчьона посмотрела на нее с большим любопытством.
   Тогда юнкер запер дверь павильона на замок.
   — Вот теперь мы и одни, — заметил он при этом. Затем он сделал знак сидевшей на диване. Та поспешила снять с себя маску. Концепчьона взглянула на нее и вскрикнула:
   — Графиня Артова!..
   Юнкер улыбнулся, снял свою маску и сказал:
   — Взгляните же теперь на меня, сеньорита. Концепчьона повернулась к нему и снова вскрикнула. Перед ней находились две графини Артовы, две
   Баккара — вся разница между которыми заключалась только в том, что одна из них была одета цыганкой, а другая гвардейским юнкером.
   — Я готова держать пари, сеньорита, — сказала тогда Баккара, — что вы до сих пор не знаете, которая из нас двух настоящая графиня Артова.
   — Я вижу все это во сне, — проговорила Концепчьона.
   — Вы не спите, сеньорита.
   — Ну, в таком случае я просто помешалась…
   — Совсем нет.
   — Но что же все это означает?
   — Очень простую вещь, сеньорита, —сказал юнкер и, указывая на цыганку, добавил: — Эта особа, которую вы видите теперь перед собой, — моя сестра… ее зовут Ребеккой; она дочь моего отца и одной еврейки.
   — Так это вы графиня Артова, — вы?
   — Я.
   Тогда на губах гордой испанки показалась презрительная улыбка.
   Баккара поняла эту улыбку; она гордо подняла голову и твердо проговорила:
   — Потрудитесь спросить у моей сестры, сеньорита, и тогда вы узнаете, что не я, а она любила Роллана де
   Клэ.
   — Это правда, — подтвердила цыганка. Концепчьона снова вскрикнула, но на этот раз уже не от удивления. Перед нею разорвалась завеса, и луч света пробился в ее ум. Она еще не все поняла, но догадалась. А так как Концепчьона де Салландрера имела благородную и великодушную натуру, то она тотчас же протянула руку графине.
   — Простите меня, — сказала она, — что я осмелилась осудить вас.
   — Не вы, сеньорита, осудили меня, — ответила печально графиня, — целый свет слишком строго осудил меня.
   — О, но ведь он увидит свою ошибку он увидит ее…
   — Не теперь…
   — Почему же?
   — Потому, — ответила серьезно графиня, — что я должна раньше выполнить одну высокую задачу, сеньорита.
   Концепчьона, казалось, была очень удивлена ее словами.
   — Вы ведь живете, — продолжала Баккара, — в доме гренадского архиепископа?..
   — Да.
   — Этот дом находится за городом — совершенно на берегу моря?
   — Да.
   — Итак, — продолжала графиня, — завтра в этот же час, то есть после полуночи, приходите на террасу.
   — Зачем?
   — Пока я могу вам сказать только одно, сеньорита, — заметила Баккара, — что вы замешаны, без ведома вашего, в одну ужасную историю.
   — Боже, вы пугаете меня.
   — Что делать… прощайте!
   Графиня надела маску и вышла из павильона.
   — Вы уже оставляете меня?
   — Да.
   — Но увижу ли я вас сегодня ночью?
   — Может быть… но сейчас, — сказала графиня, — не забудьте, что уже около трех часов.
   — Что же?
   — Человек в маске, одетый арестантом и которого вы видели, обещал возвратиться на бал.
   — Но, — произнесла Концепчьона, слегка вздрогнув, — что же есть общего между мною и им?
   — Ничего и очень много. Только вы можете сказать ему следующие слова: «Я видела графиню, она позволяет вам рассказать часть вашей истории».
   Баккара встала и вышла из павильона. Ребекка последовала за ней. Концепчьона осталась одна. Она находилась как бы в недоумении и села на диване, на котором сидела цыганка.
   — Боже! — прошептала она, — что значат все эти тайны? — Прошло несколько минут. Она старалась думать о том, кого любила, но на самом деле не могла сделать этого, — таинственный и симпатичный голос человека, одетого арестантом, так и звучал в ее ушах. Какое-то тайное очарование и вместе с тем любопытство насильно влекли к нему мысли Концепчьоны.
   Вдруг молодая девушка услышала легкие шаги и увидела на пороге павильона человека… Это был он.
   Теперь на нем уже не было маски, и лицо его произвело на сеньориту глубокое впечатление.
   Это был человек лет тридцати с белокурой шелковистой бородой, его голубые глаза были грустны и невольно привлекали и располагали к себе.
   — Сеньорита, — сказал он, подходя к молодой девушке и почтительно целуя ее руку, — графиня Артова, которую я только что встретил, сказала мне, что вы здесь и что…— Он не договорил и приостановился.
   Концепчьона пригласила его сесть около себя и прибавила:
   — Графиня позволяет вам рассказать мне часть вашей истории.
   У молодого человека потемнело в глазах — он уже хотел отвечать, как вдруг в саду послышался какой-то шум. В дверь павильона грубо постучали, и она тотчас же отворилась.
   На пороге ее показался человек в костюме сторожа галерных каторжников. В руках у него была дубина.
   — Эй, номер тридцатый! — крикнул он, обращаясь к молодому человеку, — ты знаешь, что ты должен возвратиться в четыре часа, — теперь уже половина четвертого. Поспеши, молодец, тебе остается еще только полчаса быть маркизом.
   Крикнув это, галерный сторож удалился, оставив Концепчьону в сильном страхе.
   — Кто этот человек? Что ему надо? Зачем он, наконец, приходил сюда? — вскрикнула она, смотря на своего собеседника.
   — Этот человек приходил за мною! — ответил молодой человек кротко и тихо.
   — За вами?!
   Каторжник не сразу ответил на этот вопрос, он приподнял край своих толстых холстинных панталон и показал изумленной и обезумевшей от испуга Концепчьоне железное кольцо, бывшее у него на ноге. Вслед за этим он проговорил совершенно спокойно: — Сеньорита! Этот человек — мой сторож; я теперь не переодет, и этот костюм — моя настоящая одежда; я — каторжник и потерял мое имя, переменив его на номер, — меня теперь зовут: «номер тридцатый!»
   Можно было предположить, что после этого происшествия Концепчьона упадет в обморок, но на самом деле этого не случилось.
   Концепчьона не могла даже и допустить того, что он мог быть виновен. Ее мимолетный испуг сменился горячей симпатией.
   — Но что же было причиной, что вы сделались жертвой? — вскричала она, протягивая ему руку.
   Тогда молодой человек рассказал ей все, что мы уже знаем относительно его жизни, крушения корабля и т. д.
   Только он был осторожен и не сказал своего имени. Концепчьона со всей горячностью своей души сжалилась над его положением и предложила ему просить за него королеву, но молодой человек отказался и от этого, сказав ей, что о нем уже хлопочут и что торопливость может только повредить его делу. Ровно в четыре часа дверь павильона снова отворилась.
   — Пойдем, номер тридцатый, пойдем! — крикнул грубый голос сторожа. — Скоро уже четыре часа.
   Молодой человек встал.
   — Прощайте, сеньорита, — сказал он, — благодарю вас за участие.
   — Но вы не должны уходить, — начала было молодая девушка.
   Но молодой человек перебил ее:
   — Так надо, — сказал он. — Только по одной неожиданной милости вы меня видели здесь… Вскоре зазвонит колокол, которым будят каторжников… Прощайте, сеньорита.
   Оставшись одна, Концепчьона встала и вышла из сада.
   — Все это необъяснимо, — шептала она, проходя по опустелым залам.
   Тогда только Концепчьона вспомнила, что она приехала на бал по особенному приказанию королевы и что приехала с дальней своей родственницей донной Жозефой, которую и оставила в начале вечера за картами. Она стала искать ее и пошла сперва в одну залу, потом в другую — но за карточными столами уже давно никого не было.
   Продолжая отыскивать донну Жозефу, она вдруг наткнулась на лакея в ливрее кадикского городского управления.
   — Цампа! — вскрикнула она с удивлением.
   — Донна Концепчьона! — проговорил португалец.
   — Как же ты попал сюда?
   — Я теперь служу у господина Алькада, — ответил Цампа.
   — Но… давно ли?
   — Со смерти герцога де Шато-Мальи.
   При этом имени Концепчьона снова вздрогнула. В этот вечер она слышала это имя уже два раза, и во второй раз ей говорили одно и то же. Концепчьона вздохнула.
   — Так это правда? — сказала она.
   — Умер, сеньорита, — и уже два месяца.
   Концепчьона посмотрела вокруг себя.
   Зала, где они находились, была абсолютно пуста. Молодая девушка опустилась на диван и пристально посмотрела на португальца.
   — Итак, герцог де Шато-Мальи умер? — спросила она опять.
   — Два месяца тому назад.
   — А от чего он умер? Цампа загадочно улыбнулся.
   — В журналах и газетах, — проговорил он уклончиво, — писали, что он умер от карбункула…
   — Что это за болезнь?
   — Лошадиная болезнь.
   — Но каким образом герцог мог захворать подобной болезнью?
   — В журналах было написано…
   — Мы говорим не о журналах, — перебила его Концепчьона. — Ты ведь был его лакей?
   — Да, сеньорита.
   — В таком случае ты должен знать, как он умер, лучше всяких журналов и газет.
   — Все это правда, но он заразился не от лошади.
   — Объяснись же, Цампа!
   — Герцог умер от карбункула, точно так же, как и лошадь, — ответил португалец, — но герцог и лошадь заразились каждый особо, хотя и схожим образом.
   — То есть — как же?
   — Да очень просто — лошадь была уколота булавкой, напитанной в гниющем трупе другой лошади. Ну, а герцог?
   — А герцог сам укололся об отравленную булавку, которая была воткнута в ручку кресла, на котором он обыкновенно сидел.
   — Но кто же воткнул эту булавку в кресло? — спросила в испуге молодая девушка.
   — Я.
   — Нечаянно?
   — Совсем нет, я ненавидел герцога, потому что знал, что вы его не любите.
   Концепчьона заглушила в себе крик негодования и ужаса — она воображала, что лакей покойного дона Хозе, из привязанности к своему покойному господину, ненавидевшему, по его словам, герцога, счел своим долгом продолжать ненавидеть своего нового господина и даже убить его.
   — Несчастный, прошептала она, —не думал ли ты угодить мне, сделав подобное преступление, и не воображаешь ли ты, что оно пройдет теперь для тебя безнаказанно?
   Цампа пожал плечами.
   — Я не для того воткнул булавку, — пробормотал он, —чтобы понравиться вам, сеньорита.
   — Для чего же? Подлый человек! Или ты был недоволен герцогом?
   — Я? О, нет… герцог наш был настоящий аристократ, а не какой-нибудь выскочка… он знал, что все мы люди, и обращался со мною очень хорошо.
   — Но кто же заставил сделать тебя такое преступление?
   — Один только страх.
   — Какой страх?
   — Боязнь за свою голову; был человек, который знал то, что ведал только один Бог, дон Хозе и я, то, что я был некогда приговорен к смертной казни в Испании.
   Молодая девушка невольно вздрогнула при этих словах.
   — Этот-то человек, продолжал Цампа, мог всегда донести на меня и отдать мою голову на отсечение.
   — О, как все это ужасно, прошептала Концепчьона.
   — Этот человек, добавил медленно Цампа, приказал мне убить герцога, и я повиновался ему
   — Но кто же этот человек?
   — Я не знаю его имени, — ответил Цампа, — или, лучше сказать, хоть и знаю его, но мне не позволено сказать его вам.
   — Говори, несчастный!
   — Если, сеньорита, вам угодно узнать подробнее о смерти герцога де Шато-Мальи, то потрудитесь обратиться за этим к графине Артовой.
   Затем Цампа низко и почтительно поклонился Концепчьоне и ушел.
   Концепчьона хотела удержать его, но едва привстала с дивана, как снова опустилась на него в изнеможении. Она не могла произнести ни одного слова. В ее голове все смешалось, и она чувствовала себя как бы во сне.
   К счастию для нее, в это время к ней подошла донна Жозефа, искавшая ее по всем залам и аллеям сада.
   — Ах! — вскрикнула она, подходя к бледной и трепещущей Концепчьоне. — Где вы были, мое дитя?
   — Я искала вас, тетя…
   — Но… и я также.
   — В таком случае мы разошлись.
   — Знаете ли вы, что теперь уже почти пять часов.
   — Ну что же! Поедемте…
   Когда Концепчьона приехала домой, то было уже совсем светло.
   Она прямо прошла в свою комнату, где ее ожидала горничная, чтобы раздеть. При входе ее горничная взяла с камина толстый сверток бумаг.
   — Что это такое? — спросила с удивлением молодая девушка.
   — Право, не знаю, это было прислано на ваше имя.
   — Кто принес?
   — Какой-то незнакомый человек.
   — Когда?
   — Вчера вечером, когда вы изволили уехать на бал.
   — При этом свертке не было никакого письма?
   — Никакого.
   — Хорошо. Раздень меня.
   Концепчьона легла в постель, велела придвинуть к себе столик со свечой, отослала горничную и распечатала сверток.
   В этом свертке заключалась довольно толстая тетрадь, написанная по-французски. В заглавии ее было написано следующее:
   «История графа Кергаца, его брата сэра Вильямса и ученика последнего из них — Рокамболя».
   — Что это такое? — прошептала Концепчьона и развернула тетрадь.
   На ее первой странице был приклеен облаткою маленький листочек бумаги, на котором было написано карандашом:

   «Когда девица Концепчьона получит эту рукопись, то она уже не будет находиться на бале, на котором она узнала так много. Ее просят убедительно — во имя самых священных интересов — прочитать эту тетрадь».

   — Посмотрим, — прошептала молодая девушка, предполагая, что ей придется читать историю таинственного арестанта.
   Эта тетрадь, написанная рукой графини Артовой, содержала в себе краткое, но ясное извлечение из долгой, описываемой нами истории и начиналась со смерти полковника де Кергаца, отца Армана, и оканчивалась наказанием, совершенным Баккара на корабле «Фаулер».
   Графиня Артова умалчивала о новом появлении Рокамболя, и следы бандита исчезали со дня его отъезда в Англию.
   Пробило десять часов, а Концепчьона еще не засыпала. Заинтересовавшись рассказом возмутительной истории, которая нам уже известна, она решила дочитать ее до конца, и в то время, как на часах било десять, она оканчивала читать последние строчки этой рукописи.
   Окончив чтение, Концепчьона задумалась и наконец тихо сказала:
   Что же тут общего между мной и всем этим?
   Девица Концепчьона де Салландрера не могла даже и представить себе, что блестящий маркиз де Шамери, человек, которого она так страстно любила и который должен был сделаться ее мужем, был тот отвратительный бездельник, начавший свое поприще тому шестнадцать лет в Буживале в кабаке госпожи Фипар. Но если она не могла найти никаких соотношений между Рокамболем и маркизом де Шамери, то она точно так же не могла отыскать какой-нибудь связи между арестантом и прочими лицами прочитанной ею только что истории.
   Все эти вещи могут окончательно свести меня с ума, прошептала она, кладя тетрадь на столик.
   Концепчьона почувствовала тогда, что ее ум, сердце и воспоминания — все это обратилось к прошедшему времени. Она задумалась о том, кого любила, и стала считать по пальцам число дней, прошедших с тех пор, как она отправила свое последнее письмо.
   — Альберт, — мечтала она, — должен был получить его во вторник, а теперь у нас пятница. Если он мне ответил сейчас же, то я должна получить его дорогое письмо сегодня.
   Рассуждая таким образом, Концепчьона обратилась к морю и заметила большую лодку, направлявшуюся прямо к берегу. Молодая девушка до того заинтересовалась этой лодкой, что навела на нее зрительную трубу.
   Но едва она взглянула в нее, как почувствовала сильное волнение. Это была лодка коменданта. Концепчьона узнала ее, рассмотрев красные куртки каторжников — ее гребцов. Лодка приближалась к берегу, лавируя, так как около стен виллы море имело значительную глубину и быстрое течение.
   Лодка все приближалась и приближалась.
   Тогда Концепчьона заметила капитана Педро С, подле которого стоял арестант, командовавший лодкой.
   Концепчьона сразу узнала его. Это был он.
   Она хотела уйти от окна, но ее удерживала какая-то притягивающая сила, странное очарование, которому она не могла противостоять.
   А лодка между тем подъехала к террасе и остановилась. Тогда Концепчьона увидела, как из нее выскочил капитан Педро С. и как арестант, стоявший с ним рядом, печально сел у руля. Он поднял кверху глаза и взглянул на Концепчьону, и этот-то робкий и кроткий взгляд окончательно смутил молодую девушку.
   — Сеньорита, — проговорил в это время Педро С, подходя к ней, — я увидал вас, возвращаясь из моей ежедневной поездки, и не мог отказать себе в удовольствии засвидетельствовать вам свое почтение.
   Концепчьона поклонилась, дала поцеловать ему свою ручку и не могла оторвать своих глаз от бедного арестанта, не осмелившегося даже поклониться ей.
   Комендант пробыл у них очень недолго и, поговорив с Концепчьоной и ее матерью о вчерашнем бале, поспешил уехать, не упомянув даже об арестанте.
   Концепчьона проводила его, то есть дошла с ним до края террасы, и, пока он сходил с лестницы, облокотилась на парапет. Молодая девушка смотрела на бедного арестанта, принявшего снова команду над лодкой.
   И она следила за ней до тех пор, пока та не исчезла совсем за поворотом берега у самого порта.
   — Я просто сумасшедшая, — прошептала она, когда лодка скрылась из виду, — сострадание к этому молодому человеку завлекает меня чересчур далеко.
   В эту самую минуту ее горничная подала ей письмо и сказала:
   — Из Франции…
   Концепчьона вскрикнула и, распечатав его, совершенно забыла про арестанта.
   Это было письмо от Рокамболя. прерваны двумя
   Я очень
   Возвратимся теперь обратно в Париж.
   Через неделю после похорон управителя замка Оранжери, старика Антона, которого, как мы знаем, нашли мертвым в постели и смерть которого была приписана апоплексическому удару, маркиз Альберт-Фридерик-Оноре де Шамери возвратился в Париж в свой отель в улице Вернэль.
   На другой день он проснулся очень рано и сидел у окна.
   Кража портрета из замка Оранжери сильно беспокоила его.
   Думы и размышления его были ударами в дверь его комнаты.
   — Войдите, — крикнул он. Это был виконт д'Асмолль.
   — Любезный Альберт! — сказал он, входя, рад, что ты уже встал.
   — Это почему?
   — Потому что нам необходимо сейчас же ехать в испанское посольство, где тебе придется подписать все бумаги, которые от тебя требовали, и тогда ты тотчас же будешь утвержден испанским подданным.
   — Ты делаешь все очень скоро, любезный Фабьен, — ответил Рокамболь, ободряясь этим известием.
   — Надо же похлопотать о твоем счастье. Мнимый маркиз пожал руку Фабьену и поспешно оделся.
   — Ты знаешь, что мы уезжаем завтра вечером? — продолжал виконт.
   — Да, — ответил Рокамболь, — но я уезжаю с небольшим беспокойством, несмотря на всю мою радость.
   — Это почему?
   — Да, кража моего портрета из замка Оранжери заставляет меня делать самые странные предположения.
   — Действительно, — заметил Фабьен, — все собранные тобой сведения кажутся мне очень странными.
   — Я боюсь только одного, чтобы какая-нибудь прежняя моя любовница не стала с помощью этого портрета расстраивать мой брак с Концепчьоной.
   — Кто знает? Подобные твари способны ведь на всякую мерзость, — добавил Рокамболь.
   — Ого, — проговорил Фабьен, — я тебе ручаюсь, мой друг, что сердце Концепчьоны запечатано и на нем написан твой адрес.
   — Знаю хорошо это.
   — И если бы ей доказали, что ты достоин каторги, то и тогда бы она любила тебя.
   — Верно, — прошептал Рокамболь, едва удерживаясь от нервной дрожи.
   Это все было ровно в девять часов.
   Мнимый маркиз де Шамери и Фабьен д'Асмолль поехали в карете в испанское посольство.
   Там их принял один из чиновников посольства и подал Рокамболю целую пачку бумаг, предложив ему подписать их.
   В канцелярии в это время находился генерал С, которому маркиз поклонился.
   Когда генерал С. узнал, что они едут на другой день в Кадикс, то он предложил Фабьену и мнимому маркизу де Шамери рекомендательное письмо к своему двоюродному брату, бывшему комендантом в Кадиксе.
   — Я с радостью воспользуюсь вашим предложением, — заметил Рокамболь.
   — А, кстати, — проговорил генерал С, — имя моего двоюродного брата Педро С. напоминает мне одно странное приключение, о котором я никогда бы не сказал вам ни слова, если бы вы не ехали в Кадикс.
   — В чем дело?
   — О, это целая история.
   — В чем же она заключается?
   — Вы долго служили в Индии?
   — Да, даже очень долго.
   — Не служил ли у вас там один французский матрос?
   — Очень может быть, но я этого, право, не помню, — ответил Рокамболь, — у меня было так много под командою матросов… Для чего вы это, однако, спрашиваете?
   — Я вам сейчас скажу… этот-то матрос отлично изучил все ваши привычки, ваш вкус и вообще все семейные дела.
   — Что вы такое говорите? — заметил мнимый маркиз, вздрогнув всем телом.
   — Его взяли на судне, торговавшем неграми, — сказал генерал.
   — А, вот как!
   — И приговорили к галерам.
   — Потом?
   — Потом… отгадайте-ка, что он осмеливается говорить в свое оправдание?
   — Ну, право, не знаю, генерал.
   — Он выдает себя за маркиза де Шамери, — докончил, смеясь, генерал.
   Это ужасное и поражающее сообщение не произвело на Рокамболя того действия, какое можно было ожидать. Вместо того, чтобы побледнеть и обнаружить жестокий испуг, ученик сэра Вильямса сохранил гордое хладнокровие и ту ясность ума, которая уже не раз спасала весь клуб червонных валетов. Он понял, что настоящий маркиз жив, и у него достало силы улыбнуться и сказать:
   — Ах вот что — это довольно сильно сказано.
   — Я,согласен с вами, маркиз, но выслушайте же до конца всю историю.
   — Рассказывайте, пожалуйста, тем более что она меня очень интересует.
   — Этот плут дошел до того, что уверил совершенно моего кузена Педро С, что он действительно маркиз де Шамери.
   — В самом деле?
   — Педро писал тогда мне, поручая разыскать семейство де Шамери.
   — Ну, и что же вы сделали, генерал?
   — Я отвечал моему брату, что его маркиз де Шамери — наглый обманщик, так как настоящий маркиз еще недавно танцевал у меня на бале в Париже.
   — Гм, это походит на волшебную сказку, — заметил Рокамболь.
   — Так как вы едете в Кадикс, любезный маркиз, — продолжал генерал С, — то вы увидите там своего двойника.
   — Мне, кстати, пришла странная мысль, — проговорил Рокамболь.
   — Какая же?
   — Дайте мне письмо к вашему родственнику коменданту, капитану Педро.
   — Но ведь я уже предлагал вам это.
   — Да, но рекомендуйте меня ему под другой фамилией.
   — Для чего вам это нужно?
   — Я проживу в Кадиксе несколько дней. Насмотрюсь вдоволь на человека, выдающего себя за меня, и заставлю его рассказать мне свою биографию.
   — Отлично, — заметил генерал, — я пришлю к вам сегодня вечером письмо на имя капитана Педро С, в котором я буду отлично рекомендовать… кого прикажете?
   — Графа Вячеслава Полацкого, польского дворянина, — ответил ему, улыбаясь, Рокамболь.