дю Террайль Понсон Пьер Алексис. Мщение Баккара

   Цампа подошел к порту уже далеко за полночь и увидел удаляющуюся от берега лодку.
   — Кто это уехал от берега? — спросил он у стоявшего здесь лодочника.
   — Какая-то дама поехала кататься. Ее повез в своей лодке мой товарищ.
   — Ах, черт возьми! — подумал Цампа. — Все мои планы рушатся. Эта дама — графиня; она поехала на виллу и взяла с собой портрет. Через час Концепчьона все узнает. Нет, я не хочу изменять графине Артовой.
   В три часа утра Цампа спокойно сидел на пороге дома, где жила графиня Артова.
   Вскоре Баккара подошла к португальцу и провела его в небольшую комнату, в нижний этаж.
   — Ты заставил меня напрасно ждать, — проговорила она, — и я нахожу, что это весьма странно. Однако, что ты мне можешь сказать?
   — Несколько слов о Рокамболе, которого я вчера вечером видел.
   — Что ты говоришь! — воскликнула графиня. — Разве он в Кадиксе?
   — Да, под именем и оболочкой графа Вячеслава Полацкого.
   Цампа рассказал про свое свидание с графом Полацким и про результат этого свидания. После этого он показал графине записку Рокамболя, подписанную его рукой.
   — Я думаю, — сказал он, — что с этой запиской мы заведем его далеко.
   — Не дальше как до эшафота, — отвечала торжественно Баккара.
   Португалец пробыл наедине с графиней Артовой более часа.
   Выйдя от нее, Цампа снова отправился к графу Вячеславу Полацкому.
   — Возьми, — сказал Цампа, — вот портрет твоего двойника.
   При этом он развернул толстый сверток, и Рокамболь увидел портрет юного маркиза де Шамери.
   Указав на родимое пятно, виднеющееся на правой ноге портрета, Цампа прибавил:
   — Вот что могло погубить тебя! Рокамболь завладел портретом.
   — Что мне с ним сделать? — спросил он.
   — Я думаю, что лучше всего сжечь его, — отвечал Цампа, — и тогда…
   — Что же будет тогда?
   — Что? Ты приблизишься к грандству и к руке девицы Концепчьоны.
   Прошли сутки. На рассвете из восточных ворот Кадикса выехал экипаж и, объехав сначала вокруг города, вероятно для того, чтобы обмануть, направился к вилле архиепископа гренадского. В экипаже этом сидели два человека: мужчина и женщина.
   Мужчина был Фернан Роше. Женщина была Баккара. Она была одета в мужское платье, которое постоянно носила после отъезда из Парижа.
   — Любезная графиня, — проговорил Фернан, в то время как экипаж, запряженный четырьмя мулами, ехал во всю рысь, — как вы полагаете, не пора ли объяснить ваши действия?
   — Я вас понимаю, — сказала Баккара, —и сейчас дам вам ответ.
   Господин Роше прислонился к стенке экипажа, а графиня продолжала, улыбаясь:
   — Вас, вероятно, удивляли мои поступки?
   — Да, немало.
   — Вы, вероятно, не совсем поняли, для чего я желала, чтобы девица де Салландрера полюбила настоящего маркиза де Шамери.
   — Вы мне сказали, что не хотите передать суду Рокамболя, которого Бланш так долго любила и называла своим братом.
   — Да, это так.
   — Но вот чего я не понимаю: положим, что ваши планы все сбудутся, что настоящего маркиза Концепчьона полюбит и что он женится на ней вместо Рокамболя, но все-таки со временем это откроется.
   — Не думаю.
   — Не узнает ли Бланш теперь или после…
   — Никогда.
   — В таком случае, графиня, я вас положительно не понимаю.
   — Выслушайте меня, мой друг, я вам все расскажу.
   — Слушаю.
   — Настоящий маркиз де Шамери, этот благородный человек, произвел глубокое впечатление на Концепчьону; она сначала не признавалась себе, что любит его, да и не понимала этого, потому что была влюблена в негодяя Рокамболя, который украл у маркиза имя и титул. Теперь же я полагаю, что она поймет это.
   — Хорошо, — проговорил Роше, — дальше.
   — Если мне удастся зажечь эти два сердца, и я надеюсь, что я этого добьюсь, потому что Концепчьона произвела на маркиза сильное впечатление, — ничего нет легче, как заменить ложного маркиза настоящим.
   — Вы так думаете?
   — По всей вероятности. К свадьбе все уже готово, они должны обвенчаться без шума в часовне замка де Салландрера. После церемонии молодая чета должна отправиться в Мадрид. Там маркиз получит аккредитивы к бразильскому императору и они уедут через несколько дней.
   — В Бразилию?
   — Без сомнения.
   — Все-таки я не понимаю…
   — Не торопитесь… положим, что подлог возможен, настоящий маркиз, на имя которого Рокамболь уже получил документы о перемене подданства, займет место Рокамболя, он увезет Концепчьону в Бразилию и проживет там лет десять.
   — Да, теперь я понял.
   — Роста он одного с Рокамболем. Маленькое сходство у них есть, без которого бандит не имел бы таких успехов.
   — Когда виконтесса Бланш д'Асмолль увидит своего настоящего брата, она будет уверена, что он тот самый, которого видела прежде в Париже.
   — Теперь я вас совершенно понял, — проговорил Роше, — но это не так легко!
   — Да, но… Бог не без милости.
   — К тому же… Рокамболь… что же вы с ним хотите сделать?
   Из глаз графини посыпались искры.
   —О! — проговорила она. — Он будет жестоко наказан, вы это увидите.
   Голос Баккара был страшен и вместе с тем торжествен, как голос судьи.
   — Но, — проговорил Фернан, — объясните мне, графиня, почему вы не хотите передать Рокамболя в руки правосудия, так как он находится здесь переодетым и под чужим именем?
   — Это я вам теперь не скажу, мой друг, — ответила Баккара, отодвигая своей нежной рукой кожаные занавески кареты, которая остановилась.
   Они подъехали к вилле. При звуке бубенчика на крыльцо вышла женщина. Это была герцогиня де Салландрера. Бедная мать поспешила протянуть руку графине.
   — Ну, что с ней? — спросила Баккара.
   — Сперва много плакала, но теперь успокоилась и желает видеть вас.
   — Где она?
   — В своей комнате, она пристально смотрит на море. Это упорство пугает меня.
   — А мне так кажется, что это к лучшему.
   — Дай Бог, чтобы ваши слова оправдались, графиня!..
   — Позвольте мне одной войти к ней.
   — Сделайте одолжение.
   Герцогиня взяла под руку Фернана Роше и повела его в приемную виллы; графиня же поднялась на лестницу, в первый этаж, прошла через широкие сени и, подойдя к комнате Концепчьоны, тихо стукнула в дверь. Ответа не последовало. Дверь была не заперта, Баккара вошла. Она увидела Концепчьону, сидевшую при открытом окне и устремившую взгляд свой на бушующее море. Она была погружена в глубокую задумчивость.
   Графиня, заперев двери, подошла к девице де Салландрера так тихо, что последняя ничего не слышала. Подойдя к ней, графиня положила свою руку на плечо Концепчьоны.
   — Ах, это вы, графиня, я вас ждала, — проговорила она. Они обнялись и поцеловались.
   — Бедная, — сказала графиня, — как вы страдаете. От последних слов графини пробудилась гордость молодой девушки. Она выпрямилась и со спокойным, холодным, почти угрожающим взглядом проговорила:
   — Напротив, графиня, я думаю, как отомстить этому негодяю.
   — За вас отомстят.
   — Теперь, — прибавила Концепчьона, — я чувствую такое презрение к этому подлецу, что мщение кажется недостойным меня.
   — Верю, — проговорила графиня, — мщение недостойно вас, но вы имеете право наказать его, и вы, вероятно, накажете его?
   Девица де Салландрера вздрогнула и посмотрела на Баккара.
   Графиня продолжала:
   — Этого подлеца нужно наказать жестоко, его нужно удалить навсегда от общества; он похитил чужое имя, чужое состояние, он коварно умерщвлял всех тех, кто ему мешал, он подлежит человеческому правосудию.
   — Отчего же вы не передаете его в суд? — сказала Концепчьона хладнокровно.
   — Нет, — отвечала графиня, — это со временем, а не теперь.
   — Что же вы будете теперь делать?
   — Сначала надо подумать, а потом уже взяться за такое дело, как наказание этого убийцы и мошенника.
   — Ах, графиня, — прошептала девица де Салландрера, — я угадала. Меня целый день сегодня не оставляла эта мысль, что надо возвратить обокраденному человеку его имя, титул и состояние, нужно, чтобы маркиз… де Шамери… освободился… с каторги…
   — Да, это необходимо.
   — О, я пойду к королеве, если нужно, я-даже.. Графиня остановила Концепчьону и потом проговорила:
   — Прежде, нежели примете от меня совет, сделайте мне одно одолжение.
   — О, говорите скорей.
   — Позвольте попросить сюда маркиза для того, чтобы он увиделся с вами.
   Концепчьона побледнела, кровь прилила к ее сердцу… она пошатнулась. Графиня, увидав это, обняла ее обеими руками.
   — Уйдемте, — прошептала девушка, увлекая графиню на террасу.
   Ночь была ясна.
   Графиня указала пальцем по направлению к Кадиксу.
   — Глядите и слушайте, — проговорила графиня. — Вы видите там вдали движущуюся черную точку… лодку… слышите ли вы удары весел… это он…
   Концепчьона в изнеможении оперлась на руку Баккара.
   — Она уже его любит, — подумала графиня, — дело идет на лад.
   Обе женщины, облокотясь на парапет, устремили взоры на море и молча стали следить за движением лодки… лодка приближалась. Когда уже лодка была близко, обе женщины увидели в ней двух людей, один из них греб, а другой стоял на корме лодки.
   Сердце Концепчьоны стало сильно биться.
   Наконец лодка подъехала к лестнице, на которой стояли Концепчьона и графиня. Тогда молодая девушка, с трудом стоявшая на ногах, увидела, что молодой человек, который был на корме, с легкостью выскочил из лодки на лестницу и поднялся наверх; это был он… точно он.
   Но маркиз де Шамери не был уже в рубашке каторжника. Он был в костюме морского офицера, и понятно, видя его в этом костюме, нельзя было сомневаться, что это настоящий маркиз де Шамери. Как ни волновалась Концепчьона, но она спросила себя: «Как я могла предпочесть этому благородному и бледному молодому человеку отвратительного негодяя Рокамболя?»
   Маркиз был также взволнован; он поклонился Концепчьоне и поцеловал ей руку.
   Баккара отступила.
   В эту минуту, без сомнения, вдохновенная мысль пробежала в уме и сердце Концепчьоны. И, взяв руку графини, она сказала ей нерешительным голосом: «Пожалуйста, пойдите к моей матери и оставьте меня наедине с маркизом де Шамери».
   Вероятно, Баккара поняла, что происходило с Концепчьоной, потому что она, не возражая, пожала ей руку и ушла.
   Концепчьона и маркиз остались одни, с глазу на глаз посреди безмолвной тишины. В продолжение нескольких секунд они сидели молча.
   Но наконец Концепчьона, пересилив себя, посмотрела на маркиза своим печальным, кротким взором и проговорила:
   — О, маркиз! Я теперь все знаю: ваше происхождение, ваше имя, и вы, конечно, знаете, что тот, который осмелился называться вашим именем…
   — Я уверен, — проговорил с живостью маркиз, — что вы самая честная и благородная из женщин, но вместе с тем самая несчастная.
   — О, маркиз, — отвечала гордо Концепчьона. — Тут дело идет не обо мне. Убийца, подлец, укравший ваше честное имя, встал мне на дороге, и я, легковерная, слепая, думала, что люблю его. За мою легковерность я готова выслушать, как кругом будут говорить: «Девица де Салландрера чуть не сделалась женой убийцы».
   Она произнесла последние слова с неизъяснимой тоской.
   — Ах! — проговорил маркиз, с трудом удерживая свое волнение. — Я понимаю вас, если я выдам себя, то это происшествие убьет вашу мать… мою сестру… Знаете что, отсрочьте вашу свадьбу с этим подлецом. Я еще некоторое время не объявлю про свое имя и состояние, и мы отделаемся от этого человека… Вы будто бы будете оплакивать его, — моя сестра, моя милая сестра будет тоже оплакивать своего мнимого брата. И тогда наша честь будет спасена, и никто не посмеет сказать, что убийца назывался моим именем и что он осмеливался просить руки дочери де Салландрера… Не оставляйте меня в каторге… помогите мне выйти… чтобы я мог увидеть хоть на один час… на одну минуту, хоть где-нибудь в толпе мою дорогую Бланш, и я буду доволен, я буду благословлять вас…
   Маркиз говорил это сквозь слезы, и одна слезинка скатилась с его щеки на руку Концепчьоны, эта слеза обожгла ее.
   — Господин маркиз де Шамери, — проговорила она, — я была незнающей, легковерной девушкой, но во мне течет благородная кровь, и я проведу у ног человека, протягивающего мне руку в моем несчастье, всю свою жизнь.
   — Боже мой! — воскликнул маркиз, боясь понять смысл слов, сказанных Концепчьоной.
   — Маркиз, вы хотите пойти еще на одну жертву, — продолжала Концепчьона, — для того чтобы спасти меня от позора, мать мою от отчаяния, может быть, жизнь вашей обожаемой сестры?
   — О, с удовольствием… говорите. Концепчьона продолжала твердым голосом:
   — Маркиз, хотите сделать меня вашей женой? Маркиз, вскрикнув от радости, упал на колени перед
   Концепчьоной.
   — О, да, — проговорила она, — потому что я чувствую, что вас люблю!
   — А я, — прошептал маркиз, — я чувствую то же самое.
   Почти в то же время, когда графиня Артова с Фернаном приехали в виллу, где жила Концепчьона с матерью, господин граф Вячеслав Полацкий сел в свою коляску и отправился в комендантский дворец. В этот же самый день, утром, мнимого графа посетил комендант крепости, капитан Педро С, капитан обошелся с мнимым графом с величайшим почтением и высказал ему то, что было написано им накануне в письме, то есть,что достаточно быть отрекомендованным генералом С, чтобы пользоваться всевозможными услугами капитана Педро С.
   — Господин граф! — проговорил комендант, — вы бы мне сделали большое одолжение, если бы не отказались пообедать со мной сегодня.
   Граф принял предложение и отправился обедать к коменданту в крепость.
   Капитан вышел сам навстречу к мнимому графу. Потом он повел его в огромную залу, убранную в испанском вкусе. Это была приемная комната для гостей почетных, тут он извинился, что должен оставить графа на несколько минут, и, предложив ему английскую газету, вышел отдать приказания. Разговаривали они между собой по-английски, потому что граф будто бы не умел по-испански.
   Едва капитан вышел из залы, как мнимый граф увидел вошедшего Цампу в ливрее. А так как он немало удивился, Цампа сделал ему знак, чтобы замолчал.
   — Тише! — проговорил Цампа. — Мне нужно передать тебе пару слов.
   И, подойдя к Рокамболю, Цампа шепнул: «Ты получил мою записку?»
   — Да, ты мне велел сидеть целый день дома.
   — И ты это исполнил?
   — Понятно.
   — В таком случае надейся.
   — Что ты этим хочешь сказать!
   — Мне нужно передать тебе много, но теперь некогда. Довольно, если я скажу тебе, что сегодня вечером…
   — Что?
   — Останется только один маркиз, и это будешь ты.
   — Ты не врешь? — спросил мнимый граф дрожащим от волнения голосом.
   — Не думаю. Теперь вот что. Ты скажи, что ты желаешь прокатиться ночью по морю, под предлогом… ну, да ведь найдешь какой-нибудь предлог.
   — Ну, дальше.
   — Капитан даст тебе лодку, своего слугу и одного из каторжников.
   — Ты полагаешь?
   — Я уверен. Этот каторжник будет он. — А слуга?
   — Я. Тсс! Вскоре узнаешь еще кое-что, а теперь я уйду.
   Цампа скрылся, и через несколько минут вошел капитан. Он извинился перед графом, что оставил его одного так надолго, и представил его своей жене.
   Через несколько секунд после этого Цампа вошел в двери и торжественно пригласил господ обедать.
   Мнимый граф вежливо подал руку жене коменданта и повел ее в столовую.
   Никого из посторонних не было. Рокамболь обедал в обществе капитана Педро С. и его жены. Разговор шел на английском.
   После обеда, когда уже стало смеркаться, капитан пригласил гостя на террасу пить кофе.
   — О, что за прелестная ночь! — проговорил граф. — Ветер еще немного свеж, но через несколько недель ночные прогулки по морю будут прелестны.
   — Знаете, — проговорил граф, — если б у меня была лодка, я бы с большим удовольствием поехал по морю, покурил сигару. Я мечтателен, как северный уроженец.
   — Ах, я вам с удовольствием могу предложить лодку.
   — Серьезно? — воскликнул Рокамболь с мнимой радостью.
   — И дам вам каторжника-гребца.
   — Каторжника? — спросил с беспокойством мнимый граф. — Может быть, мне нужно оставить у вас часы и бумажник?
   — Не беспокойтесь, — отвечал капитан, улыбаясь, — я отпущу с вами своего лакея.
   — Великолепно, — сказал граф.
   Капитан позвал Цампу, сказал ему несколько слов по-испански, и через несколько минут после этого граф простился с капитаном и сошел вместе со слугой с маленькой лестницы, спускавшейся в море.
   — Теперь мы можем говорить спокойно, — сказал Цампа.
   — Говори, я слушаю.
   — Ночь темна… мы выйдем далеко в море, и нас не будет видно.
   — Не глуп ли ты? — проговорил Рокамболь. — Ведь темно!
   — Но огонь оружия виден и ночью.
   — Да, но мне кажется, что лучше было бы взять с собой хороший нож.
   — Нет, — сказал Цампа, — нож не всегда хорошо действует. Я служу примером же!..
   — Да, правда, — проговорил граф.
   — С пулей всегда можно быть уверенным. Возьми мой револьвер.
   Сказав это, Цампа подал Рокамболю револьвер.
   Рокамболь положил его в карман.
   Внизу у лестницы стояла лодка, в ней сидел человек, по-видимому, дремавший.
   Цампа, вступив на первую ступеньку, сказал Рокамболю шепотом:
   — Когда я тебе подам сигнал, ты пошлешь маркиза к предкам.
   — Какого рода сигнал?
   — Когда мы отъедем на порядочное расстояние, я скажу ему: ну, маркиз, расскажи-ка нам свою историю. Ведь ты настоящий маркиз.
   — Хорошо, — сказал Рокамболь.
   Цампа, прыгнув первым в лодку, начал будить довольно невежливо заснувшего.
   Лежавший человек поднялся и спросил по-испански:
   — Что надо?
   — Это я, лакей капитана.
   — Капитан зовет меня?
   — Зажги фонарь и возьми весла, со мной поедет знатный польский вельможа. Он любит кататься по ночам.
   Рокамболь, стоявший на лестнице, слышал весь разговор.
   Он не вдруг вошел в лодку и ждал, пока человек, говоривший с Цампой, зажег фонарь, тогда Рокамболь ясно увидел лицо каторжника, которого он сейчас же узнал — это был морской офицер с брига «Чайка», его жертва с островка.
   Вор никогда не встречается с обокраденным человеком без смущения. Рокамболь почувствовал, что сердце его забилось сильней и что он побледнел под слоем кирпичной краски, покрывавшей его лицо, он забыл, что он в польской одежде и в парике. Оправившись, он вошел в лодку и, сев на почетном месте, подал знак Цампе, который сел напротив него спиной к каторжнику.
   Затем, обратившись к Рокамболю, он сказал тихо:
   — Ты знаешь, что маркиз говорит по-английски.
   — Знаю.
   — Следовательно, ты можешь говорить с ним.
   — Не хочу.
   — Почему?
   — Потому что он может узнать меня по голосу.
   — Понимаю…
   Цампа, взяв весла, начал помогать каторжнику грести. Поднялся ветер.
   — Господин Цампа, — спросил каторжник, — можно распустить парус?
   — Как знаешь.
   Каторжник распустил парус, и лодка помчалась быстрее молнии.
   — Куда же направить лодку? — спросил каторжник.
   — Прямо в море.
   — А там?
   — Потом поедешь к скале, которую видно на море.
   — Хорошо.
   — И ты обогнешь ее.
   Каторжник исполнил приказание лакея. Цампа сказал Рокамболю:
   — Это довольно смешно, настоящему маркизу я говорю ты, а к тебе — с таким почетом.
   Рокамболь, взяв руку Цампы, крепко сжал ее.
   — Тише! — проговорил он шепотом.
   Настоящий маркиз, которому несколько часов назад Концепчьона предложила свою руку и который снова нарядился в рубашку каторжника, управлял лодкой, и, казалось, только этим и был занят.
   Лодка, подгоняемая ветром, вошла в быстрое течение и проезжала около виллы, в которой жила Концепчьона с матерью; в эту самую минуту Цампа спросил громко:
   — Маркиз, ты знаешь — чей это дом?
   — Это его преосвященства, — отвечал тот.
   — В нем живет невеста твоего двойника—маркиза. Цампа, обернувшись к Рокамболю, сказал ему: «Не зевай».
   Лодка поехала дальше. Белые стены виллы исчезли, и лодка заехала за скалу, так что ее не стало видно из порта.
   Стоявший на лодке маркиз де Шамери был весь освещен светом фонаря, а мнимый маркиз и Цампа сидели в темноте.
   — Как же, разве у тебя нет двойника? — проговорил Цампа.
   — Никогда и не было.
   — Стало быть, маркиз де Шамери…
   — Я.
   — Ну, а тот, который в Париже.
   — Тот плут, обманщик.
   Рокамболь, заслонив себя Цампой, вынул из кармана револьвер, который дал ему португалец, и затем, прицелившись, выстрелил. При звуке выстрела Рокамболь увидал, как человек, в которого он выстрелил, вскочил, выпрямился во весь рост, вытянул руки, затем, схватившись обеими руками за грудь, простонал от страшной боли и закричал: «Убийца! Убийца!..»
   Рокамболь продолжал стрелять из своего оружия, послышалось еще три выстрела… и маркиз де Шамери, испустив последний крик, хотел броситься на Рокамболя, но силы его оставили, и он опрокинулся навзничь и свалился в море. Над его головой пронеслась волна и поглотила его.
   — Вот теперь ты настоящий маркиз де Шамери и тебе никто не мешает, — сказал португалец, подбежав к рулю для того, чтобы повернуть его, а затем опять сел на место.
   Рокамболь, волнуемый чувством радости, наклонился через борт лодки, чтобы посмотреть на море.
   При свете фонаря ученик сэра Вильямса удостоверился, что маркиз не появился больше на поверхности воды.
   — Ну, теперь возьми руль и правь к берегу, — сказал Цампа, отдавая руль Рокамболю.
   — К Кадиксу?
   — Конечно.
   — А как мы объясним исчезновение каторжника?
   — Очень просто: я скажу капитану, что ты убил его.
   — Ты с ума сошел!
   — Ничуть. Капитан будет тебе за это очень благодарен. Рокамболь пожал лишь плечами.
   — Теперь господин герцог де Шамери-Салландрера, — с важностью проговорил Цампа, — я должен тебе кое-что сообщить.
   — Слушаю, — сказал Рокамболь.
   — Во-первых, графиня Артова уехала сегодня вечером в Париж к умирающему мужу, следовательно, тебе нечего ее бояться.
   — А Концепчьона?
   — Концепчьона не видела портрета, а графиня уезжает в полной уверенности, что девушке уже все известно относительно тебя.
   — Как же это ты устроил?
   — Графиня Артова боялась вдруг разочаровать твою невесту. Она представила ей маркиза…
   — Что ты говоришь? — вскричал Рокамболь в испуге.
   — Успокойся, — отвечал Цампа, улыбнувшись, — маркиз рассказал ей свою историю, но не сказал своего имени. Мне было поручено отнести портрет Концепчьоне и указать ей выписанное внизу имя живописца, год, число и название замка, где он был писан. Все это должно было ясно доказать, что ты отчаянный мошенник. Но вместо того, чтобы отнести этот портрет на виллу, я отдал его тебе сегодня поутру.
   — И Концепчьона не догадывается, кто этот человек?
   — Она ничего не знает. Я пошел в город под предлогом — засвидетельствовать почтение своим прежним господам и просить барышню принять меня в услужение. Она сказала мне, чтоб через несколько дней я обратился к тебе, так как все уже готово к свадьбе.
   — Она сказала тебе это? — спросил Рокамболь, встрепенувшись от радости.
   — Да, граф Вячеслав Полацкий, — отвечал Цампа, улыбнувшись. — Кроме того, она поручила мне отнести на почту письмо.
   — Ко мне?
   — Конечно.
   Цампа вынул из кармана письмо и передал его Рокамболю.
   — Как ты смел его распечатать? — вскричал яростно Рокамболь и выхватил револьвер.
   — Не торопись, — спокойно проговорил Цампа, — потому что без меня ты должен будешь отказаться от грандства, от девицы Концепчьоны, от маркизства и еще много от чего. Не забудь, что у меня есть талисман в виде лоскутка бумаги, который я вчера вечером отдал на сохранение нотариусу.
   — Возьми руль, — проговорил Рокамболь, пряча пистолет, —и дай мне прочесть письмо моей возлюбленной.
   Письмо Концепчьоны было следующего содержания:

   «Мой друг!
   Завтра утром я и моя мать выезжаем из Кадикса.
   Королева, уезжая отсюда, сказала мне: «Прощайте, маркиза, надеюсь увидеть вас через две недели в Мадриде вместе с вашим супругом. Уезжайте из Кадикса, мое дитя. Вы должны венчаться в замке Салландрера — этого требует ваш траур».
   Вот почему мы уезжаем, мой друг, и ждем вас в замке Салландрера. Нас будет венчать архиепископ — мой дядя.
   Я должна была рассказать ему историю нашей любви. Он бранил меня за слишком вольное обращение с вами и сказал:
   «Вы зашли уже так далеко, дитя мое, что не должны более видеться с вашим женихом до самой свадьбы».
   К тому же он не хочет допустить другого обряда венчания, кроме древнеиспанского: т. е. невеста входит в церковь через одну дверь, а жених — через другую, и они встречаются у самого алтаря.
   Следовательно, друг мой, спешите с приездом в замок Салландрера. Я жду вас через неделю. Наша свадьба должна совершиться четырнадцатого числа, так как, по разным преданиям, это число считается самым счастливым в нашем семействе.
   Если вы приедете тринадцатого, то не входите в замок. Остановитесь под горой, в доме лесовщика, которому уже отдано приказание о приеме вас.
   Прощайте, друг мой. Перенесите терпеливо этот своеобразный испанский обычай, утешаясь мыслью, что вскоре между нами будет только Бог и любовь.