дю Террайль Понсон Пьер Алексис. Тайны Парижа. Том 1

   Голос этого человека звучал повелительно. Ему повиновались. Маски упали, и все шестеро «Друзей шпаги» с изумлением оглядывали друг друга.

IV

   Лица, снявшие маски, из которых пятеро еще не знакомы нашим читателям, заслуживают того, чтобы им были посвящены несколько строк. Первому было лет около тридцати; он был высокого роста, смугл, с густыми черными усами и мужественно красив; широкий шрам на лбу свидетельствовал о том, что он видал врага лицом к лицу. Нетрудно догадаться, что он-то и есть дезертировавший адъютант. Звали его Гектором Лембленом. Это был славный офицер, обязанный капитанским чином собственным заслугам, а не своему происхождению, потому что он был сыном незначительного руанского негоцианта. Второй был еще совершенно юный, белокурый, тщедушный юноша, с лицом, носившим отпечаток беспутной жизни, звали его виконт Ронневил. Это был несчастный игрок. Третий — адвокат — был лет двадцати девяти, с истомленным от труда и честолюбия лицом, с тонкими насмешливыми губами, с горящими и бегающими глазами; он носил чужое имя. В свете его звали Эммануэль Флар-Монгори.
   Последний отпрыск славного рода Флар-Монгори усыновил молодого Эммануэля и впоследствии должен был оставить ему все свое состояние; но старый дворянин, насквозь пропитанный родовыми предрассудками, был готов отдать все, исключая своего имени; хотя он и передавал состояние своему приемному сыну, но все же не собирался передать ему на законном основании своего имени. Однако Эммануэль выдавал себя за Флара де Монгори, а старик, по свойственной ему слабости, допускал это. Но в один прекрасный день маркиз мог умереть, и тогда его племянник барон де Флар-Рювиньи на законном основании мог приказать наследнику по завещанию покойного, человеку, вращающемуся в свете, снова носить имя Шаламбеля. Можно было предположить, однако, что если бездетный господин де Флар-Рювиньи умрет раньше маркиза, то последний усыновит Эммануэля.
   Четвертый, барон Мор-Дье, последний отпрыск вандейской фамилии, был закадычным другом Гонтрана де Ласи. Барон наделал долгов на сто тысяч экю, и бабушка лишила его наследства, которое отдала одному из своих племянников, капитану африканской кавалерии, и только в случае смерти капитана г-жа Мор-Дье могла бы изменить свое решение и вернуть барону то, что ему принадлежало по праву. Наконец, пятый, некогда учинивший подлог, человек лет тридцати пяти, представлял тип парижского прожигателя жизни. Бурная жизнь покрыла его лоб морщинами; горькая улыбка, блуждавшая на его губах, свидетельствовала о степени его разочарования и о том, что его общественная жизнь состояла из ряда предосудительных поступков, которые умный человек должен тщательно скрывать. В свете и полусвете Оперы его называли маленьким шевалье. Он был одним из тех людей, жизнью которых управляет слепой случай и которые, сообразно с обстоятельствами, то обладают всевозможными добродетелями, то способны на всякие преступления. Он шел прямо к цели, никогда не отступал, и полковник, знавший его, наметил его своим преемником в организованном им обществе.
   Шевалье д'Асти был высокого роста и отличался необыкновенной силой и ловкостью во всех телесных упражнениях; бледное, как у всех прожигателей жизни, лицо его, мужественно прекрасное и выразительное, неотразимо действовало на воображение женщин. Он любил противоречить, был проницателен и осмеивал все и вся на свете. Он был опасен, как Мефистофель, и прекрасен, как Алкивиад. Шевалье еще не разорился, хотя заранее уже спустил несколько наследств, которые должны были впоследствии перейти к нему. На его рассеянную, беспутную жизнь не хватало двадцати тысяч ливров годового дохода, и его дядя отказал ему в руке его кузины, мадемуазель де Пон, потому что барон де Пон желал иметь зятя, обладающего, по крайней мере, миллионным состоянием. Шестеро гостей полковника знали друг друга по именам, а некоторые были знакомы между собой и лично, но он один знал подробно темное прошлое каждого из них. Представив их друг другу, полковник взял лист бумаги и сказал:
   — Позвольте мне теперь, господа, прочитать вам устав нашего общества. В нем заключаются четыре параграфа.
   Шестеро товарищей по шпаге, прежде чем подписаться под уставом, внимательно выслушали речь своего главы.
   — Параграф первый, — начал полковник. — «Общество состоит из семи членов и называется обществом „Друзей шпаги“.
   Параграф второй: члены общества «Друзей шпаги» должны сплотиться и отрешиться от всех личных привязанностей ради интересов общества.
   Параграф третий: один только председатель этого союза вправе отдавать приказания, и это я — полковник Леон, основатель общества.
   Параграф четвертый и последний: каждый член, который когда-либо захотел бы выйти из состава общества, должен будет драться на дуэли поочередно со всеми остальными шестью членами. Хотя шпага должна быть единственным оружием союзников, они все же будут носить кинжал и при случае пускать его в ход, как орудие защиты и нападения, а если потребуют обстоятельства, то они могут прибегать и к пистолету.
   Полковник умолк и обвел взглядом присутствовавших.
   — Подпишитесь, господа, — предложил он.
   Взяв перо, он подал его маркизу де Ласи. Гонтран слегка побледнел, но подписался. Пятеро других членов подписались вслед за ним.
   — Теперь, господа, — продолжал полковник, — наше общество основано и должно немедленно начать действовать. В этом году я ваш начальник: я руковожу вашими действиями, а вы действуете; я приказываю, а вы повинуетесь. Никто из вас не вправе обсуждать мои приказания, потому что в основе их лежит общая выгода. Теперь мы разойдемся. Завтра каждый из вас получит приказания. Я, со своей стороны, постараюсь оградить вас от опасностей, которые будут угрожать вам.
   Полковник взглянул на Гонтрана и сказал:
   — Маркиз де Ласи, я поклялся вам, что Леона полюбит вас. Прежде всего мы позаботимся о вас, потому что страсть, овладевшая вами, не ждет.
   Сказав это, полковник встал.
   — Господа, — прибавил он, — сегодня бал в Опере; вернитесь туда, если желаете. Объявляю заседание закрытым.
   Пятеро союзников де Ласи встали и вышли один вслед за другим. В комнате остались только полковник, снова надевший домино, и Гонтран, не могший прийти в себя от всего происшедшего.
   — Я брежу, — прошептал он.
   — Нет, — сказал полковник, — вы не бредите, маркиз.
   Гонтран поднес руку ко лбу.
   — Я дал клятву, — сказал он, вздрогнув от ужаса, — я не принадлежу уже себе.
   — Леона будет вашей, — проговорил полковник. Услышав это имя, маркиз просиял.
   — Вы правы! — вскричал он. — Я хочу Леону во что бы то ни стало; Леона или смерть…
   Полковник был спокоен и невозмутим.
   — Однако, полковник, — продолжал маркиз, устремляя на него лихорадочный взгляд, — что, если вы меня обманете?
   — Что такое вы сказали? — холодно спросил последний.
   — Что, если вы не сдержите своих обещаний?
   — Я их сдержу.
   — Но, однако…
   — Маркиз, — перебил его полковник, — если, сверх ожидания, я их не исполню, то вы можете выйти из общества, хотя это ни к чему вам не послужит.
   — Вы полагаете? — спросил Гонтран, вздрогнув.
   — Да, — сказал полковник, — если мы не вернем вам Леону, вы умрете.
   — Мне и самому так кажется, — пробормотал маркиз.
   — Итак, если вы верите мне, — проговорил полковник, — то отправляйтесь домой и приготовьтесь к отъезду. Рано утром мы отправимся в путь.
   — Куда же мы поедем?
   — В поиски за Леоной.

V

   Неаполь просыпался при звуках песен и восторженных кликах народа. Перед церковью теснилась громадная толпа любопытных, жаждавших полюбоваться на невиданное зрелище: женился знатный синьор, граф Джузеппе делла Пульцинелла. Граф привлекал к себе общее внимание уже в течение целого месяца, и рассказ о его жизни, полной всевозможных приключений, переходил из уст в уста. Граф принадлежал к очень древней, но разорившейся фамилии, которая ни за что не согласилась бы взяться за низкий труд; он был нищий и поэт, а король называл его своим кузеном. Рассказывали, что какой-то ревнивый муж, заставший его на своем балконе, был убит им; вследствие этого графу пришлось иметь дело с полицией, и он принужден был покинуть свое отечество. Тут начиналась целая эпическая поэма, полная таинственности и легенд.
   В течение десяти лет никто не знал о судьбе нищего графа. По словам одних, он сделался разбойником, начальником шайки воров, тем самым Джузеппе, который обирал путешественников в ущельях Абруццких гор; другие же утверждали, что он жил во Франции, где приобрел популярность как дуэлист и эксцентрик. Потом его однажды видели в Неаполе в безукоризненном костюме, в карете, со множеством слуг. Он возвратился с молодой прекрасной женщиной, одетой в глубокий траур, неутешной вдовой. Целый год она оплакивала смерть первого мужа. Но год миновал, и граф Джузеппе делла Пульцинелла теперь женится на маркизе Леоне, вдове маркиза делль Пиомбо, женщине столь же добродетельной, сколь прекрасной и безупречной.
   У входа в церковь и вдоль прилегающих улиц стояла длинная вереница экипажей, среди которых выделялась карета, запряженная шестью лошадьми в дорогой упряжи.
   Это была почтовая карета графа. Он хотел соединить английские обычаи с итальянскими, и свадьба была днем. Намереваясь провести медовый месяц в одном из своих уединенных замков, вдали от городского шума, где они, богатые и счастливые, могли полнее отдаться восторгам любви, граф уезжал в Пульцинеллу, свое родовое, выкупленное им имение, расположенное на восточном склоне Абруццких гор вблизи Адриатического моря, безбрежной голубой поверхностью которого можно было любоваться с высоты башен замка. Пульцинелла была феодальным замком, о котором, несмотря на ее милое имя «Полишинель», ходили самые мрачные легенды.
   В Средние века ее стены, как говорили, заглушили не один предсмертный стон пленного рыцаря. В последнее время в ее развалинах находила убежище шайка разбойников, основавших здесь свою главную квартиру.
   Но, разбогатев, конечно, благодаря разбоям, бандиты в один прекрасный день исчезли. Тогда граф выкупил Пульцинеллу и реставрировал ее, рассчитывая провести в ней все лето, так как климат здесь был лучше, чем в Неаполе.
   В полдень новобрачные вышли из церкви, окруженные толпою приглашенных и встреченные аплодисментами зевак, которые всегда рады случаю пошуметь.
   Граф был в полном смысле слова красавец. На нем был надет древний неаполитанский костюм, который шел к нему замечательно; он бросал в толпу с беспечностью истого аристократа мелкую серебряную монету. Новая графиня была обворожительна. Но внимательный наблюдатель мог бы заметить тень грусти и скрытого беспокойства, омрачавшего ее белое, как слоновая кость, чело, или уж не счастие ли сделало ее мечтательной?
   Граф и графиня сели в карету, поблагодарив провожавших за пожелания счастливого пути и распрощавшись с ними. Четыре ливрейных лакея, ехавшие верхом, окружили карету.
   Карета тронулась; лошади галопом понеслись по улицам Неаполя. Никто из приглашенных на брачную церемонию не последовал за знатными супругами, только их собственные слуги сопровождали их.
   Двадцать пять лье, отделявшие Неаполь от Пульцинеллы, они проехали так быстро, что к полуночи прибыли в замок. Граф распорядился заранее, чтобы слуги в замке ожидали их приезда. Когда карета, миновав предместья, покатилась по открытому полю, граф, обернувшись к своей супруге, сказал ей смеясь:
   — Как ты находишь, моя милая, хорошо мы сыграли свои роли?
   — Превосходно!
   — Пусть меня повесят, если только неаполитанцы не считают тебя самой чистой и добродетельной из женщин.
   — А ты так чуть не сделался добродетельным…
   — К счастью, бандит уже не существует. На свете есть только граф Джузеппе Пульцинелла, истый джентльмен, страшный богач, женатый на благородной маркизе делль Пиомбо.
   Леона опустила голову.
   — Какая прекрасная будущность предстоит нам! — продолжал бывший разбойник. — Мы богаты благодаря моему удачному ремеслу, а те сто тысяч экю, которые нам достались от глупого маркиза Гонтрана де Ласи, несколько увеличили наше состояние.
   Леона ответила взрывом смеха и посмотрела на мужа.
   В первый раз этот человек, которого она обожала, когда он был убийцей и бандитом, показался ей не на своем месте в одежде добродетельного вельможи.
   — Странно, — прошептала она, — но мне кажется, что ты теперь утратил всю прелесть и поэзию.
   Джузеппе закусил губы.
   — Ты с ума сошла! — воскликнул он. — Неужели ты хочешь, чтобы я опять взялся за карабин?
   — Почему бы и нет? Карабин — это опасность, жизнь с ним полна приключений и волнений.
   Граф пожал плечами.
   — Не хочешь ли ты, чтобы я снова набрал шайку и обратил замок Пульцинеллу в притон разбойников?
   — Это было бы картинно и поэтично.
   — Полно, моя милая, картинность и поэзия встречаются только в опере, но никак не в действительной жизни разбойников.
   Леона в свою очередь закусила губу.
   — Неужели вы думаете, — продолжал Джузеппе, — что, ведя этот ужасный и опасный образ жизни, я имел в виду поэзию, а носил постоянно за плечами карабин ради картинности?
   Леона до крови закусила губу и молчала.
   — Честное слово! — проговорил, волнуясь, разбойник. — Женщина — самое капризное и странное создание на свете! Оказывается, что если бы я владел миллионом и был при этом честным человеком, то вы никогда не полюбили бы меня.
   — Разумеется, нет; преступление притягивает, — холодно ответила Леона и затем с досадой добавила. — Если бы я вздумала полюбить честного и богатого человека, то я выбрала бы Гонтрана де Ласи. Он был положительно героем романа и заплатил за мою любовь всем своим состоянием. Если бы он пронзил меня кинжалом, чтобы я живой не досталась вам, то я умерла бы, любя его.
   Все это было сказано Леоной презрительно и сухо; затем, откинувшись в глубину кареты, она закрыла глаза и притворилась спящей, не желая видеть своего мужа, сделавшегося теперь совершенно не интересным для нее в новом положении знатного синьора.
   Так ехали они целый день и только к вечеру достигли ущелий Абруццких гор, которые вели к Пульцинелле. Вид диких горных цветов и кустарников напомнил Леоне встречу с разбойниками, страх за нее Гонтрана, и ей стало жаль прошлого. Ей захотелось, чтобы человек, сидящий рядом с нею, был Гонтран и чтобы Джузеппе и его разбойники снова напали на них.
   Пустая иллюзия! Джузеппе сделался добродетельным, его товарищи, тоже разбогатевшие, последовали его примеру. Абруццкие горы, несмотря на дикий и страшный вид, были теперь безопасны для путешественников.
   Карета все еще ехала очень быстро, углубляясь в горы; день клонился к вечеру, последние лучи солнца слегка золотили вершины гор; вечерний мрак спустился на землю, и скоро все предметы потонули в нем. Граф Джузеппе спал безмятежным сном, производя впечатление доброго вельможи, не склонного к поэзии и которому уже наскучили и природа, и путешествия. Леона находила, что разбойник, превратившийся в рантье, сделался страшно вульгарен. Вдруг свет мелькнул на дороге, раздался выстрел, и как месяц назад, одна из лошадей упала, раненная насмерть. Граф сразу проснулся.
   — Черт возьми, вот и вторая пуля! — вскричал он. — Однако здесь нет разбойников.
   Леона просияла от радости.
   — Возьмите пистолеты, — приказала она ему, — и защищайтесь!
   — Вздор! — ответил он. — К чему? Это, наверное, кто-нибудь из моих прежних товарищей, не бросивших еще своего ремесла и принявший нас за англичан. К счастью, он узнает меня.
   Две пули снова пролетели мимо ушей графа, и убитые лошади повалились на пыльную дорогу, увлекая за собою своих всадников.
   В то же время человек двенадцать подскочили к карете и закричали по-итальянски:
   — Сдавайтесь или вы умрете!
   — Эге! Друзья мои, — отвечал Джузеппе, не удостоивши даже поднести руку к пистолетам, — вы не узнали меня? Я граф Джузеппе. Подойдите-ка сюда…
   Один из разбойников приблизился и почтительно поклонился.
   — А, ваше сиятельство, — пробормотал он, — тысячу извинений! Мы поджидали немецкого принца, который должен был проехать здесь. Мы подумали, что это он.
   — Джакомо! — воскликнул Джузеппе с удивлением. — Мой лейтенант.
   — Да, капитан.
   — Ты разбойник!
   — Такой же, каким были и вы.
   — Но ведь ты разбогател после дележа.
   — Увы!
   — Что это значит?
   — Я скучаю, ваша светлость.
   — Ты снова взялся за прежнее ремесло?
   — Как видите.
   — И теперь ты, мошенник, командуешь моими людьми?
   — Нет, не я, ваша светлость.
   — Как, они выбрали другого начальника?
   — Да, я, как был лейтенантом, так и остался.
   — Все это отлично, но ты причина того, что я приеду двумя часами позже в свои владения. Ты убил мою лошадь.
   — Смешная история, ваша светлость.
   — Прикажи дать мне лошадь и до свиданья!
   — Извините! Но я не понял вас.
   — Как?
   — Черт возьми! Тому, кто имел честь служить под командой такого начальника, как Джузеппе, известно, что ни один путешественник не должен проехать мимо, не заплатив нам выкупа.
   — Негодяй! — вскричал граф. — Неужели ты осмелишься задержать меня?
   — Не я, ваша светлость.
   — Так кто же в таком случае?
   — Капитан.
   — Это я.
   — Вы более не капитан.
   — Хорошо, но где же он?
   — Здесь, — раздался голос, при звуке которого Леона вздрогнула. Человек в маске подошел к карете. В одной руке он держал ружье, а в другой кинжал; подойдя на расстояние двух шагов к графу, он сбросил маску.
   — Узнаешь ли ты меня? — спросил он. Леона вскрикнула:
   — Гонтран!
   Джузеппе побледнел и глухо прошептал:
   — Маркиз!
   — Мы поменялись ролями, граф Пульцинелла, — усмехнулся Гонтран де Ласи. — Теперь сведем чаши счеты!

VI

   Гонтран де Ласи, так как это был он, направил дуло пистолета в лоб бандита и сказал:
   — Если ты шевельнешься, то умрешь! Выслушай меня.
   Разбойник, который когда-то рисковал жизнью ради нескольких экю, разбогатев, сделался трусом: он почувствовал, как волосы у него стали дыбом.
   — Я был богат, — продолжал Гонтран, — и любил эту женщину.
   И жестом, полным презрения, он указал на Леону, которая затрепетала от ужаса.
   — Эта женщина любила тебя, презренный разбойник, и при ее помощи ты лишил меня всего моего состояния. Я также захотел быть любимым ею и потому сделался разбойником.
   Ты — убийца и вор, граф, а выдаешь себя за честного человека, я же поступил наоборот. Я хочу последовать твоему примеру и вернуть золото и любимую женщину тем же путем, каким ты взял их у меня. Я собрал твою бывшую шайку и стал во главе ее, она слушается меня, потому что я храбр. Теперь я капитан Гонтран, а не маркиз де Ласи, ты же граф Пульцинелла.
   Граф вздрогнул, но молчал.
   — Я, — продолжал Гонтран, — беден, я разбойник, а эта женщина, жена твоя, которая когда-то принадлежала мне благодаря моему золоту, должна снова стать моею, понял?
   И, говоря это, Гонтран захохотал.
   — Прав ли я, сударыня? — обратился он к Леоне. — Будьте любезны сказать ваше мнение.
   Леона молча бросила на Гонтрана взгляд, ясно говоривший: «Ах! Зачем ты не был всегда таким?»
   — Однако, — снова заговорил Гонтран, — я благороднее тебя. Я мог бы убить тебя без всяких рассуждений, но предпочитаю предоставить тебе возможность защищаться. Я предлагаю тебе на выбор: шпагу или пистолет. Леона будет наградой победителю.
   Зубы графа застучали от ужаса.
   Ну, скорее! — торопил Гонтран, схватив графа за руку и вытаскивая его из кареты. — Выбирай…
   — Пощадите! — пробормотал разбойник. Гонтран обернулся к Леоне и холодно сказал ей:
   — Сударыня, мне жаль вас: вы любите труса!
   Леона вспыхнула, как раненая пантера. Она, взглянув на мужа презрительно и гневно, сказала ему:
   — Ну, убей же этого человека, презренный! Убей же его! Джузеппе побледнел и погрузился в какое-то мрачное оцепенение. Флорентинка выхватила из рук разбойника шпагу и подала ее графу. Он взял ее, но шпага выскользнула из его руки и тяжело упала на землю.
   — О, трус, трус, негодяй! Возмутительный трус! — шептала она со злобой.
   И, подняв шпагу, она слегка коснулась ею лица мужа, забывшего, что он разбойник. Это оскорбление отчасти вернуло энергию Джузеппе: он вырвал шпагу из рук Леоны и кинулся на Гонтрана, вскрикнув от гнева. Маркиз ловко отразил удар, и спустя несколько минут граф был обезоружен, а шпага Гонтрана коснулась его груди.
   — Твоя жизнь в моих руках, — сказал он ему.
   — Ну, так убейте его! — вскричала Леона.
   — Я буду великодушнее тебя, — сказал Гонтран. — Ты отнял у меня богатство и ту, которую я любил, а я предлагаю тебе: выбирай!
   Леона вздрогнула от гнева. Взгляд ее, полный ненависти, направился на Гонтрана, на Джузеппе же она взглянула с презрением.
   — Выбирай, — продолжал маркиз, — Леону или богатство; или уступи мне первую, или же подпиши мне вексель на четыреста тысяч ливров с предъявлением твоему неаполитанскому банкиру и увози свою жену.
   — Никогда! — прошептал Джузеппе.
   — Значит, ты выбираешь деньги?
   — Да!
   — И отказываешься от Леоны? Разбойник утвердительно кивнул головой.
   — Вы видите, сударыня, — сказал Гонтран. — Джузеппе ценит вас менее четырехсот тысяч ливров, тогда как я отдал за вас все, что имел.
   И Гонтран продолжал, обращаясь к неаполитанцу:
   — Убирайся, негодяй!
   В это время Леона подбежала к одному из разбойников, вытащила у него из-за пояса пистолет и, направив его в лоб мужу, выстрелила. Джузеппе упал смертельно раненный. Тогда Леона бросила пистолет и обернулась к Гонтрану.
   — Я отомщена! — сказала она. — Теперь делайте со мною, что хотите.
   — Сударыня, — любезно ответил маркиз, — я провожу вас в ваш замок Пульцинеллу, где вы должны были провести лето. Будьте любезны сесть в карету.
   Леона повиновалась; она уловила в глазах Гонтрана приказание: эта странная женщина, ненавидевшая слабость, преклонялась перед силой. Гонтран, преклонявший перед нею колени, любивший ее страстно, не пробудил в ней любви; но этот же самый человек, вдруг изменившийся, сделавшийся вследствие любви разбойником и обращавшийся с нею презрительно, быстро вырос в ее мнении. Он приказывал — и она с наслаждением повиновалась.
   Она села в карету, между тем как Гонтран, вскочив на лошадь, поехал рядом с нею.
   — Трогай! — крикнул он почтальону.
   Разбойник Джакомо поехал с другой стороны кареты. Ямщики знали по опыту, что нельзя противиться разбойникам, и вскочили на лошадей; карета покатила во весь опор в сопровождении Гонтрана и его лейтенанта. Слуги остались в руках разбойников, которые собирались бросить в овраг труп своего прежнего начальника.
   — Сударыня, — сказал Гонтран после нескольких минут молчания, — вы, должно быть, родились в счастливый час.
   Леона вздрогнула и взглянула на него.
   — Если бы граф Джузеппе был храбр и дрался похладнокровнее, он мог бы убить меня, и в таком случае…
   И Гонтран в свою очередь взглянул на нее и захохотал.
   — В таком случае, — спокойно докончил он, — Джакомо убил бы вас.
   Она вздрогнула и прошептала:
   — Что вы за человек?
   В ее словах слышалось восторженное удивление.
   — К счастью, — продолжал он, — этого не случилось, и в этом происшествии лицо, наиболее достойное сожаления, — это я, потому что я любил женщину недостойную, которая предпочла мне негодяя.
   Глаза Леоны блестели от гнева.
   — Если вы великодушны, — сказала она, — так убейте лучше меня сейчас, чем глумиться надо мною.
   — Если я убью вас сейчас, — ответил Гонтран, — то вы будете слишком счастливы: вы не успеете испытать страданий.
   Леона вздрогнула.
   — Жизнь бандита, — продолжал Гонтран, — имеет много прелестей, которых я, парижский лев, и не подозревал: волнение во время битвы, постоянную опасность, пассивное повиновение подчиненных, ночные нападения, бесшабашные оргии… о, графиня, все это имеет свою прелесть!
   Флорентинка смотрела на Гонтрана и только теперь заметила его поразительную, мужественно красивую наружность. В Леоне происходила реакция. Гонтран постепенно занимал место Джузеппе, и авантюристка не могла объяснить себе, как она могла прожить с ним целый год и не угадать, что он за человек.
   В голосе Гонтрана звучала затаенная ирония.
   — Я был когда-то у ваших ног, — сказал он, — страдающий и любящий. Я поклялся отомстить вам, потому что теперь я ненавижу вас, как лев ненавидит гадюку, которая, укусив, впустила в него свой яд. Если вы полюбите меня, то любовь ваша будет моею местью; если вы меня возненавидите, то ваша беспомощность будет радовать меня.
   Леона поняла, что час возмездия настал, но, несмотря на это, она злобно расхохоталась.
   — Продолжайте! — вскричала она. — Можете развить мне план вашего мщения: это меня позабавит.
   — Вы не узнаете его. Неизвестность — та же пытка.
   — Действительно! Вы меня пугаете… Уж не думаете ли вы уморить меня голодом?
   — Нет, от голода умирают самое большее через неделю. Месть была бы шуткою, если бы была так кратковременна. Я готовлю вам нечто худшее.
   «О, — подумала Леона, — он будет неумолим!» И зубы ее застучали от страха, хотя губы ее продолжали улыбаться.