Страница:
— О, я очень хорошо понимаю, что жизнь тебе теперь в тягость, так как ты любишь, а тебя — нет, шевалье… Но одна смерть не может удовлетворить моей мести; я хочу, чтобы ты умер опозоренным…
Граф обвел вокруг себя блуждающим взглядом, как бы желая увидеть то последнее жестокое наказание, которое его ожидало.
— Слушай, — продолжала она, — слушай внимательно: это я привезла Армана в Баден, я постаралась, чтобы он увлек твою жену, и его дуэль была только комедией.
Граф д'Асти жадно слушал эти слова, из которых каждое, жестокое и холодное, как лезвие кинжала, вонзалось в его сердце.
— Это я, — продолжала она, — ввела Армана в твой дом, я заплатила тридцать тысяч франков за удар шпагой, который лишил тебя голоса. Я посылала Армана каждый день сидеть у твоего изголовья, чтобы эта любовь росла и укреплялась.
Граф поднял руки и сделал жест, выражавший немое и ужасное проклятие.
— Сегодня вечером, — сказала она, — всего несколько часов назад, твоя жена сказала тебе, что он уехал или что он уедет… Жена твоя солгала! Она сказала тебе, что она больше никогда его не увидит, она поклялась тебе в этом… Она еще раз солгала! Смотри, в настоящую минуту в соседней комнате Арман стоит перед нею на коленях… и целует ее руки!
И, говоря это, Дама в черной перчатке настежь распахнула дверь в залу и воскликнула:
— Взгляни туда, граф, взгляни же туда!..
И так как постель, на которой в бешенстве и ревности мучился граф д'Асти, находилась против двери и зала была освещена, то несчастный мог видеть Армана, стоявшего на коленях перед его женой…
Тогда умирающий, в котором чуть теплилась жизнь, сделал последнее отчаянное усилие; он поднялся на постели, соскочил на пол, сделал несколько шагов к своей жене, которая в ужасе вскочила, протянул к ней руки, как бы желая проклясть ее, и упал мертвый!
Дама в черной перчатке беззвучно смеялась.
XVIII
XIX
XX
Граф обвел вокруг себя блуждающим взглядом, как бы желая увидеть то последнее жестокое наказание, которое его ожидало.
— Слушай, — продолжала она, — слушай внимательно: это я привезла Армана в Баден, я постаралась, чтобы он увлек твою жену, и его дуэль была только комедией.
Граф д'Асти жадно слушал эти слова, из которых каждое, жестокое и холодное, как лезвие кинжала, вонзалось в его сердце.
— Это я, — продолжала она, — ввела Армана в твой дом, я заплатила тридцать тысяч франков за удар шпагой, который лишил тебя голоса. Я посылала Армана каждый день сидеть у твоего изголовья, чтобы эта любовь росла и укреплялась.
Граф поднял руки и сделал жест, выражавший немое и ужасное проклятие.
— Сегодня вечером, — сказала она, — всего несколько часов назад, твоя жена сказала тебе, что он уехал или что он уедет… Жена твоя солгала! Она сказала тебе, что она больше никогда его не увидит, она поклялась тебе в этом… Она еще раз солгала! Смотри, в настоящую минуту в соседней комнате Арман стоит перед нею на коленях… и целует ее руки!
И, говоря это, Дама в черной перчатке настежь распахнула дверь в залу и воскликнула:
— Взгляни туда, граф, взгляни же туда!..
И так как постель, на которой в бешенстве и ревности мучился граф д'Асти, находилась против двери и зала была освещена, то несчастный мог видеть Армана, стоявшего на коленях перед его женой…
Тогда умирающий, в котором чуть теплилась жизнь, сделал последнее отчаянное усилие; он поднялся на постели, соскочил на пол, сделал несколько шагов к своей жене, которая в ужасе вскочила, протянул к ней руки, как бы желая проклясть ее, и упал мертвый!
Дама в черной перчатке беззвучно смеялась.
XVIII
Графиня подбежала к мужу, приподняла его, позвала и снова опустила на пол.
— Умер, — прошептала она вне себя.
В это мгновение дверь открылась и вошла женщина. Это была Фульмен.
Бледная, серьезная и торжественная, она направилась прямо к Даме в черной перчатке.
— Сударыня, — сказала она ей, — граф д'Асти умер, и я свободна от своей клятвы.
— О, — высокомерно возразила Дама в черной перчатке, — вы можете говорить, сударыня! Вы можете объявить, что этот молодой человек был слепым орудием моей мести; что он объяснялся в любви, которой не чувствовал; что вы сами для того, чтобы спасти его жизнь…
— Я, — проговорила Фульмен, — не могла ничего сказать и ничего не сказала.
Госпожа д'Асти, окаменевшая на мгновение, смотрела на Армана вопросительным взглядом.
Арман опустился перед нею на колени, моля о прощении. Тогда графиня поняла все. И вот эта согбенная от горя женщина выпрямилась. Маргарита почувствовала, что ее гордость разрывает оковы ее сердца… Она медленно подняла руки и указала Арману на дверь:
— Уходите отсюда! — приказала она.
Потом она подошла к Даме в черной перчатке и смерила ее гордым взглядом:
— Кто же вы? — спросила она. — Вы, которая вошла сюда под видом врача, а сами сеете здесь ужас и смерть?
Глаза Маргариты де Пон блистали гневом…
Но Дама в черной перчатке твердо выдержала ее взгляд.
— Сударыня, — ответила она медленно, — когда у меня было имя, меня звали маркизой Гонтран де Ласи.
Графиня вскрикнула и, точно пораженная молнией, упала без чувств.
— Умер, — прошептала она вне себя.
В это мгновение дверь открылась и вошла женщина. Это была Фульмен.
Бледная, серьезная и торжественная, она направилась прямо к Даме в черной перчатке.
— Сударыня, — сказала она ей, — граф д'Асти умер, и я свободна от своей клятвы.
— О, — высокомерно возразила Дама в черной перчатке, — вы можете говорить, сударыня! Вы можете объявить, что этот молодой человек был слепым орудием моей мести; что он объяснялся в любви, которой не чувствовал; что вы сами для того, чтобы спасти его жизнь…
— Я, — проговорила Фульмен, — не могла ничего сказать и ничего не сказала.
Госпожа д'Асти, окаменевшая на мгновение, смотрела на Армана вопросительным взглядом.
Арман опустился перед нею на колени, моля о прощении. Тогда графиня поняла все. И вот эта согбенная от горя женщина выпрямилась. Маргарита почувствовала, что ее гордость разрывает оковы ее сердца… Она медленно подняла руки и указала Арману на дверь:
— Уходите отсюда! — приказала она.
Потом она подошла к Даме в черной перчатке и смерила ее гордым взглядом:
— Кто же вы? — спросила она. — Вы, которая вошла сюда под видом врача, а сами сеете здесь ужас и смерть?
Глаза Маргариты де Пон блистали гневом…
Но Дама в черной перчатке твердо выдержала ее взгляд.
— Сударыня, — ответила она медленно, — когда у меня было имя, меня звали маркизой Гонтран де Ласи.
Графиня вскрикнула и, точно пораженная молнией, упала без чувств.
XIX
— Туз и восьмерка! — раздался молодой звучный голосок, и две карты упали на зеленое сукно стола. — Давайте ваши деньги, мои любезные…
— Возьми! — послышался мужской голос. — С тех пор, как Мальвина пожелала вверить мне свою судьбу, ей чертовски везет.
— А я вот во всем терплю неудачу! — пробормотал третий, чистый и приятный, голос, в котором проглядывала досада.
— Моховая Роза несчастлива.
— Зато Мальвина чересчур счастлива… — один за другим произнесли двое из играющих.
— Да, — проговорила Моховая Роза, — жизнь ведь так устроена, что в ней счастье сталкивается с несчастьем и одно постоянно сменяет другое. В среду — смеются, а в четверг — плачут; в субботу — лишаются супруга, а в воскресенье — уже снова выходят замуж. Мальвину тоже постигнет ее доля несчастья в один прекрасный день.
— А если она до тех пор мне изменит, — произнес голландский банкир, — то я поступлю с ней, как Отелло: не буду платить ее долгов.
Журналист Мориц Стефан, наклонившись на ухо к Моховой Розе, блондинке, напоминавшей собою изящное произведение Греза, сказал:
— Банкир глуп. Уже давно ему не следовало бы платить долгов Мальвины.
Моховая Роза рассмеялась, открыла хорошенький кошелек из красного шелка и бросила на стол десять луидоров.
— Вот все, что у меня осталось! — крикнула она.
— А лорд Г.? — возразил журналист.
И он указал на удалявшегося высокого, холодного с виду, худощавого англичанина, с рыжими с проседью волосами, пристально разглядывавшего розетку на потолке. Моховая Роза пожала плечами.
— На моего англичанина плохая надежда, — ответила она. — Я никогда не могу вполне положиться на него.
— Но ведь он разоряется на тебя…
— Это ровно ничего не значит, он не положительный человек.
— Почему?
— Он до сих пор еще любит Фульмен, — со вздохом проговорила Моховая Роза.
— Сударыни, — сказал банкир, — продолжайте играть: кому карту?
— Мне! — произнесла Моховая Роза.
— Нет! Нет! — закричала Мальвина. — Нини Помпадур и Морицу Стефану.
— Да ведь я мечу.
— Хорошо мы играем.
— Так что же из того? — обидевшись, сказала Моховая Роза.
— А то, что тебе не везет, и мы можем проиграть.
— Ну, хорошо! — внезапно произнес англичанин, переставший созерцать потолок. — Позвольте мне сдать.
— Но ведь вы не играете? — заметил банкир. Благородный лорд бросил на стол пригоршню золота и взял карты. Банкир отдал их и, приподняв наполовину свою карту, сказал:
— Я ставлю.
— Одну? — спросил лорд Г.
Банкир перевернул карту. Оказалась четверка. Лорд Г. повернул ту, которая была у него в руке.
— Нужно быть богатым и глупым, как милорд, — вскричала Моховая Роза, — чтобы не остаться при шестерке.
— Он все равно проиграл бы, — сказал банкир, кладя карту на стол. — У меня семерка.
— Как не везет! — пробормотала Моховая Роза. Англичанин остался совершенно спокоен и снова принялся рассматривать розетку.
Эта игра в баккара происходила в октябре около полуночи в кабинете «Золотого Дома», где собрались человек десять или двенадцать, почти все те же самые лица, с которыми мы встретились год тому назад у Фульмен, в Елисейских полях, на улице Марбеф, за ужином, когда происходил разговор о Даме в черной перчатке. Если это собрание и приобрело двух-трех новых членов, зато оно лишилось тоже двоих: отсутствовали Фульмен и Арман.
Платил за все по-прежнему лорд Г., только за ужином у Фульмен он сохранял аноним, а на этот раз он соблаговолил предстать перед своими гостями, и Фульмен была замещена Моховой Розой. Так все бывает на свете!
— Господа, — сказал всегда насмешливый, легкомысленный и бестактный Мориц Стефан, — знаете ли, отчего проиграл лорд Г.?
— Отчего? — спокойно спросил благородный сын Альбиона.
— Оттого, что он счастлив в любви.
При этих словах лорд Г. вздрогнул и отвел глаза от розетки.
— А! Вы так полагаете? — произнес он флегматично.
— Этот журналист решительно глупее меня, простого миллионера, — сказал банкир. — Он говорит такие вещи, достойные быть сказанными ля Палиссом.
— Возможно, — прервала Моховая Роза, — но зато он говорит правду!
— Ах, вот как! — заметила Нини Помпадур.
— Я обожаю лорда Г.
— Вы очаровательны, — сказал на это лорд таким тоном, каким обыкновенно читают молитвы по усопшим.
— Рискуя быть принятым за самого ля Палисса, — возразил Мориц Стефан, — я не отрекаюсь от сказанного мною и прибавлю, что лорд Г. счастлив в любви не потому только, что его любит Моховая Роза…
— Гм? — произнесла белокурая грешница.
— Моховая Роза любит только жемчуг, бриллианты, небесно-голубого цвета купе, серых в яблоках лошадей и двойные луидоры.
— Чудовище! — вскричала со смехом новая Магдалина. — Ты меня позоришь!
— Но зато его любит Фульмен, — продолжал журналист мелкой прессы.
Имя Фульмен, произнесенное внезапно, произвело ошеломляющее впечатление, точно обрушившаяся на голову всех катастрофа. Лорд Г. побледнел как смерть, и было заметно, как дрожь пробежала у него по телу. Моховая Роза сидела взволнованная, точно увидала голову Медузы, выходившую из паркета, а ее голубые глаза сверкали от гнева.
— Ах! — шепнул на ухо Мальвине банкир. — Мориц ни на шаг без проказ. Он заговорил о Фульмен, лорд Г. растрогается и вот-вот заплачет, а Моховая Роза устроит ему сцену. Зато мы посмеемся…
Но банкир ошибся в своих расчетах. Лорд Г. поборол свое волнение и пристально посмотрел на Морица.
— Разве вы близко знакомы с Фульмен?
— Мы все ее хорошо знаем, милорд.
— Вы недавно видели ее?
— Я не видал ее полгода. Англичанин вздохнул.
— Так откуда же вы знаете, что она все еще любит меня? — спросил он.
Но Моховая Роза взялась ответить за журналиста.
— О, чистосердечный сын Альбиона! — сказала она. — Для того, чтобы Фульмен продолжала любить вас, необходимо, чтобы она вас когда-нибудь любила.
— Она меня любила! — спокойно ответил англичанин.
— Вас? Полноте!
— Она меня любила как отца, и я от нее ничего другого и не требовал.
Лорд Г. произнес последние слова с волнением и снова поднял глаза на розетку.
— Ну! Милорд, вы становитесь дерзки.
Лорд Г. спокойно посмотрел на Моховую Розу и продолжал:
— Мне подарили первую верховую лошадь в тот день, когда мне исполнилось тринадцать лет. Я ездил на ней шесть лет. Однажды в Ныомарке она сломала себе ногу, и ее пришлось убить. Я оплакивал свою лошадь, как ребенок. После этого у меня было много красивых, горячих и породистых лошадей, но я никогда не любил ни одну из них так, как Люцифера. В жизни можно любить только одну лошадь.
— Простите! — сухо прервала его Моховая Роза. — Я желал бы знать, что может быть общего между историей с лошадьми и Фульмен?
— А вот что, — продолжал англичанин. — Фульмен — женщина, которую я любил ради нее самой; вы же идол, которого я украшаю и наряжаю ради самого себя. Вы являетесь для меня моей второй верховой лошадью, а Фульмен — первой.
— Милое сравнение! — сердито пробормотала Моховая Роза.
— Я всегда стараюсь загладить доставленную мною неприятность, — сказал лорд Г. — Завтра утром вы получите бриллиантовое ожерелье, которое видели в Пале-Рояле.
— Браво, набоб! — послышалось со всех сторон.
— Вы достойны любви! — вскричала Моховая Роза, переменив тон и наградив англичанина очаровательной улыбкой.
Последний громко спросил:
— А известно вам, куда делась Фульмен?
— Может быть, — ответила одна из женщин, до тех пор все время молчавшая.
Это была Блида, старинная подруга Фульмен, та самая Блида, которую мы видели однажды вечером у танцовщицы, в то время, когда она заявила, что попала в руки незнакомцев, заставлявших ее действовать по их указаниям под угрозой, что иначе она никогда не увидит своего ребенка.
— А! — произнес англичанин. — Вам это известно?
— Да.
— Слово за Блидой, — произнес Мориц Стефан.
— Но, — поспешно прибавила Блида, — я не могу вам этого сказать. Слушайте! Если вы удовольствуетесь всего несколькими словами, то я готова…
— Послушаем.
— Фульмен влюблена. Англичанин побледнел, потом вспыхнул.
— Так влюблена, — продолжала Блида, — что решилась бросить лорда Г. и театр и отказаться от всего.
— Но… в кого же?
— Я знаю, — сказал Мориц Стефан.
— Вы… знаете… в кого?
— Без сомнения.
— Так в кого же?
— В Армана, молодого человека, который был влюблен в Даму в черной перчатке.
— Я его не знаю, — заметила Моховая Роза.
— Зато я знаю его, — сказал Стефан.
— А я же, — прибавила Блида, — хочу дать вам совет.
— Ах, вот как! — произнес банкир.
— Где бы вы ни были, в театре или за карточным столом, — продолжала грешница, — никогда не упоминайте о Даме в черной перчатке, иначе это принесет вам несчастье.
— Блида забавна! — вскричала Нини Помпадур. — Очень забавна.
— Что за Дама в черной перчатке? — спросил лорд Г.
— Это воплощенная роковая судьба, — с убеждением сказала Блида.
— Высокопарная фраза! — заметила Мальвина.
— Честное слово! — вскричал Мориц Стефан. — Мы, может быть, наконец найдем ключ к этой тайне.
Англичанин во второй раз перевел глаза с потолка на журналиста. Мориц продолжал:
— Около года назад, припомните, мы ужинали у Фульмен…
— Да, конечно, я помню, — сказала Мальвина.
— И мы также, — повторили некоторые из присутствующих. — Фульмен красивая девушка, с золотым сердцем и чертовски умна.
— Ангел… — со вздохом произнес лорд Г.
— Если еще будут продолжать расхваливать эту женщину, — с досадой вскричала белокурая Моховая Роза, — то я уйду.
— Замолчи, Моховая Роза, — крикнул Мориц Стефан. — Дай мне досказать.
— Пожалуйста! — воскликнула Моховая Роза, бросая уничтожающий взгляд на англичанина.
— Итак, около году тому назад мы ужинали у Фульмен. Фульмен, если припомните, спрашивала у нас совета…
— Да, — прервал голландец. — Она хотела выйти замуж за милорда.
Лорд Г. побледнел еще сильнее и сказал:
— Я и теперь женился бы на ней, если бы она этого пожелала…
— Браво!
— Решительно, — пробормотала Нини Помпадур, — лорд Г. настоящий герой. Поражения не могут заставить его отступить.
Журналист продолжал:
— Место лорда Г. занял наш друг Арман. Англичанин гневно сжал кулаки.
— О! Не сердитесь, милорд, — произнесла Блида. — Если Мориц не знает всей этой истории, зато я могу продолжать за него. Фульмен любит Армана, но Арман не любит ее.
— Разве он до сих пор влюблен в Даму в черной перчатке? — спросила Мальвина.
— Да.
— И если вы захотите жениться на Фульмен, — продолжала Блида, — и она согласится на это, то можете.
Вздох облегчения вырвался из груди англичанина.
— Но, наконец, где же она? — послышалось со всех сторон.
— Кто? Дама в черной перчатке?
— Нет, Фульмен.
— Говорят, что она в Италии, — сказала Нини Помпадур.
— Превосходно! — заметил банкир. — Когда кто-либо исчезает из парижского света, тотчас начинают говорить, что это лицо в Италии. Банкроты — в Италии, обманутые любовники — в Италии, чахоточные — в Италии; дамы, подобные вам, в начале зимы тоже возвращаются из Италии, проводя там лето.
— Этот миллионер рассуждает основательно, — сказала Блида. — Фульмен не в Италии.
— Где же она?
— В Париже.
— Полноте! — возразил один из играющих. — Я все дни провожу на лошади перед ее отелем, и на решетке висит объявление, что помещение отдается внаймы.
— Фульмен не живет в своем отеле.
— Значит, ее нет в Париже?
— Я вас уверяю, что она здесь.
— Сударыня, — спросил англичанин, — угодно вам сказать мне на ухо, на какой улице и номере дома живет Фульмен. За вашу услугу я предлагаю вам десять тысяч франков.
— О! Изверг! — вскричала Моховая Роза.
Она бросила негодующий взгляд на Блиду и сказала:
— Милорд обещает тебе десять тысяч франков, но я, если ты скажешь хоть одно слово, обещаю выцарапать тебе глаза.
Блида пожала плечами.
— Я не могу этого сказать, — ответила она. — Это не моя тайна, и я очень сожалею об этом, потому что желал бы попробовать розовых ноготков Моховой Розы.
— Чья же это тайна?
— Дамы в черной перчатке, — в ужасе пробормотала Блида.
— Ах, вот что! — вскричал Мориц Стефан. — Господа, я предлагаю поставить на голоса одно предложение…
— Говорите, говорите…
— Я предлагаю подвергнуть допросу Блиду, а для этого положить ее вот на этот стол и влить ей три или четыре бутылки шампанского, до тех пор, пока она не пожелает дать нам удовлетворительное объяснение насчет этой Дамы в черной перчатке, о которой весь свет трубит, но которую никто не знает.
— Браво! Браво!
— К допросу, Блида!
Быть может, молодые безумцы и последовали бы странному предложению Морица Стефана, если бы в это время не отворилась дверь и не появился ресторанный слуга.
— Лорд Г.? — спросил он.
— Я.
— Милорд, вас спрашивает дама. Англичанин вздрогнул.
— Дама?.. Где она?
— Там… она просит позволения увидеться с вами.
Слуга, сказав это, вышел; как только он удалился, вошла женщина, одетая во все черное, лицо ее было закрыто вуалью.
— Дама в черной перчатке? — пронесся шепот.
— Вы ошиблись, — ответила вошедшая, откидывая вуаль.
Крик удивления вырвался у всех:
— Фульмен!
Моховая Роза вскочила, точно внезапно пробудившаяся львица, и смерила ее глазами: но Фульмен холодно посмотрела на нее.
— Простите, сударыня! — сказала она ей. — Я хотела видеть лорда Г.
— Сударыня! — воскликнула Моховая Роза. — Ваше место не здесь. Убирайтесь!
Презрительная улыбка показалась на губах Фульмен.
— Ах, моя милая! — проговорила она. — Это слово тебе дорого бы обошлось, если бы я еще была прежней Фульмен.
Она отстранила рукой Моховую Розу и направилась прямо к лорду Г.
Англичанин прислонился к стене, чтобы не упасть: так велико было его волнение.
— Милорд, — сказала она ему, — угодно вам последовать за мною? Вы нужны мне.
Сдавленный крик, крик радости, счастья вырвался из горла англичанина. С Моховой Розой сделался припадок умоисступления: она хотела броситься на Фульмен, но танцовщица остановила ее взглядом.
— Каждый берет свое, где бы он его ни нашел, — сказала она. — Прощайте, сударыня. Милорд известит вас завтра о себе.
Фульмен простилась с изумленными присутствующими и вышла под руку с англичанином. Моховая Роза упала в обморок…
Куда отправилась Фульмен, и откуда она явилась?
— Возьми! — послышался мужской голос. — С тех пор, как Мальвина пожелала вверить мне свою судьбу, ей чертовски везет.
— А я вот во всем терплю неудачу! — пробормотал третий, чистый и приятный, голос, в котором проглядывала досада.
— Моховая Роза несчастлива.
— Зато Мальвина чересчур счастлива… — один за другим произнесли двое из играющих.
— Да, — проговорила Моховая Роза, — жизнь ведь так устроена, что в ней счастье сталкивается с несчастьем и одно постоянно сменяет другое. В среду — смеются, а в четверг — плачут; в субботу — лишаются супруга, а в воскресенье — уже снова выходят замуж. Мальвину тоже постигнет ее доля несчастья в один прекрасный день.
— А если она до тех пор мне изменит, — произнес голландский банкир, — то я поступлю с ней, как Отелло: не буду платить ее долгов.
Журналист Мориц Стефан, наклонившись на ухо к Моховой Розе, блондинке, напоминавшей собою изящное произведение Греза, сказал:
— Банкир глуп. Уже давно ему не следовало бы платить долгов Мальвины.
Моховая Роза рассмеялась, открыла хорошенький кошелек из красного шелка и бросила на стол десять луидоров.
— Вот все, что у меня осталось! — крикнула она.
— А лорд Г.? — возразил журналист.
И он указал на удалявшегося высокого, холодного с виду, худощавого англичанина, с рыжими с проседью волосами, пристально разглядывавшего розетку на потолке. Моховая Роза пожала плечами.
— На моего англичанина плохая надежда, — ответила она. — Я никогда не могу вполне положиться на него.
— Но ведь он разоряется на тебя…
— Это ровно ничего не значит, он не положительный человек.
— Почему?
— Он до сих пор еще любит Фульмен, — со вздохом проговорила Моховая Роза.
— Сударыни, — сказал банкир, — продолжайте играть: кому карту?
— Мне! — произнесла Моховая Роза.
— Нет! Нет! — закричала Мальвина. — Нини Помпадур и Морицу Стефану.
— Да ведь я мечу.
— Хорошо мы играем.
— Так что же из того? — обидевшись, сказала Моховая Роза.
— А то, что тебе не везет, и мы можем проиграть.
— Ну, хорошо! — внезапно произнес англичанин, переставший созерцать потолок. — Позвольте мне сдать.
— Но ведь вы не играете? — заметил банкир. Благородный лорд бросил на стол пригоршню золота и взял карты. Банкир отдал их и, приподняв наполовину свою карту, сказал:
— Я ставлю.
— Одну? — спросил лорд Г.
Банкир перевернул карту. Оказалась четверка. Лорд Г. повернул ту, которая была у него в руке.
— Нужно быть богатым и глупым, как милорд, — вскричала Моховая Роза, — чтобы не остаться при шестерке.
— Он все равно проиграл бы, — сказал банкир, кладя карту на стол. — У меня семерка.
— Как не везет! — пробормотала Моховая Роза. Англичанин остался совершенно спокоен и снова принялся рассматривать розетку.
Эта игра в баккара происходила в октябре около полуночи в кабинете «Золотого Дома», где собрались человек десять или двенадцать, почти все те же самые лица, с которыми мы встретились год тому назад у Фульмен, в Елисейских полях, на улице Марбеф, за ужином, когда происходил разговор о Даме в черной перчатке. Если это собрание и приобрело двух-трех новых членов, зато оно лишилось тоже двоих: отсутствовали Фульмен и Арман.
Платил за все по-прежнему лорд Г., только за ужином у Фульмен он сохранял аноним, а на этот раз он соблаговолил предстать перед своими гостями, и Фульмен была замещена Моховой Розой. Так все бывает на свете!
— Господа, — сказал всегда насмешливый, легкомысленный и бестактный Мориц Стефан, — знаете ли, отчего проиграл лорд Г.?
— Отчего? — спокойно спросил благородный сын Альбиона.
— Оттого, что он счастлив в любви.
При этих словах лорд Г. вздрогнул и отвел глаза от розетки.
— А! Вы так полагаете? — произнес он флегматично.
— Этот журналист решительно глупее меня, простого миллионера, — сказал банкир. — Он говорит такие вещи, достойные быть сказанными ля Палиссом.
— Возможно, — прервала Моховая Роза, — но зато он говорит правду!
— Ах, вот как! — заметила Нини Помпадур.
— Я обожаю лорда Г.
— Вы очаровательны, — сказал на это лорд таким тоном, каким обыкновенно читают молитвы по усопшим.
— Рискуя быть принятым за самого ля Палисса, — возразил Мориц Стефан, — я не отрекаюсь от сказанного мною и прибавлю, что лорд Г. счастлив в любви не потому только, что его любит Моховая Роза…
— Гм? — произнесла белокурая грешница.
— Моховая Роза любит только жемчуг, бриллианты, небесно-голубого цвета купе, серых в яблоках лошадей и двойные луидоры.
— Чудовище! — вскричала со смехом новая Магдалина. — Ты меня позоришь!
— Но зато его любит Фульмен, — продолжал журналист мелкой прессы.
Имя Фульмен, произнесенное внезапно, произвело ошеломляющее впечатление, точно обрушившаяся на голову всех катастрофа. Лорд Г. побледнел как смерть, и было заметно, как дрожь пробежала у него по телу. Моховая Роза сидела взволнованная, точно увидала голову Медузы, выходившую из паркета, а ее голубые глаза сверкали от гнева.
— Ах! — шепнул на ухо Мальвине банкир. — Мориц ни на шаг без проказ. Он заговорил о Фульмен, лорд Г. растрогается и вот-вот заплачет, а Моховая Роза устроит ему сцену. Зато мы посмеемся…
Но банкир ошибся в своих расчетах. Лорд Г. поборол свое волнение и пристально посмотрел на Морица.
— Разве вы близко знакомы с Фульмен?
— Мы все ее хорошо знаем, милорд.
— Вы недавно видели ее?
— Я не видал ее полгода. Англичанин вздохнул.
— Так откуда же вы знаете, что она все еще любит меня? — спросил он.
Но Моховая Роза взялась ответить за журналиста.
— О, чистосердечный сын Альбиона! — сказала она. — Для того, чтобы Фульмен продолжала любить вас, необходимо, чтобы она вас когда-нибудь любила.
— Она меня любила! — спокойно ответил англичанин.
— Вас? Полноте!
— Она меня любила как отца, и я от нее ничего другого и не требовал.
Лорд Г. произнес последние слова с волнением и снова поднял глаза на розетку.
— Ну! Милорд, вы становитесь дерзки.
Лорд Г. спокойно посмотрел на Моховую Розу и продолжал:
— Мне подарили первую верховую лошадь в тот день, когда мне исполнилось тринадцать лет. Я ездил на ней шесть лет. Однажды в Ныомарке она сломала себе ногу, и ее пришлось убить. Я оплакивал свою лошадь, как ребенок. После этого у меня было много красивых, горячих и породистых лошадей, но я никогда не любил ни одну из них так, как Люцифера. В жизни можно любить только одну лошадь.
— Простите! — сухо прервала его Моховая Роза. — Я желал бы знать, что может быть общего между историей с лошадьми и Фульмен?
— А вот что, — продолжал англичанин. — Фульмен — женщина, которую я любил ради нее самой; вы же идол, которого я украшаю и наряжаю ради самого себя. Вы являетесь для меня моей второй верховой лошадью, а Фульмен — первой.
— Милое сравнение! — сердито пробормотала Моховая Роза.
— Я всегда стараюсь загладить доставленную мною неприятность, — сказал лорд Г. — Завтра утром вы получите бриллиантовое ожерелье, которое видели в Пале-Рояле.
— Браво, набоб! — послышалось со всех сторон.
— Вы достойны любви! — вскричала Моховая Роза, переменив тон и наградив англичанина очаровательной улыбкой.
Последний громко спросил:
— А известно вам, куда делась Фульмен?
— Может быть, — ответила одна из женщин, до тех пор все время молчавшая.
Это была Блида, старинная подруга Фульмен, та самая Блида, которую мы видели однажды вечером у танцовщицы, в то время, когда она заявила, что попала в руки незнакомцев, заставлявших ее действовать по их указаниям под угрозой, что иначе она никогда не увидит своего ребенка.
— А! — произнес англичанин. — Вам это известно?
— Да.
— Слово за Блидой, — произнес Мориц Стефан.
— Но, — поспешно прибавила Блида, — я не могу вам этого сказать. Слушайте! Если вы удовольствуетесь всего несколькими словами, то я готова…
— Послушаем.
— Фульмен влюблена. Англичанин побледнел, потом вспыхнул.
— Так влюблена, — продолжала Блида, — что решилась бросить лорда Г. и театр и отказаться от всего.
— Но… в кого же?
— Я знаю, — сказал Мориц Стефан.
— Вы… знаете… в кого?
— Без сомнения.
— Так в кого же?
— В Армана, молодого человека, который был влюблен в Даму в черной перчатке.
— Я его не знаю, — заметила Моховая Роза.
— Зато я знаю его, — сказал Стефан.
— А я же, — прибавила Блида, — хочу дать вам совет.
— Ах, вот как! — произнес банкир.
— Где бы вы ни были, в театре или за карточным столом, — продолжала грешница, — никогда не упоминайте о Даме в черной перчатке, иначе это принесет вам несчастье.
— Блида забавна! — вскричала Нини Помпадур. — Очень забавна.
— Что за Дама в черной перчатке? — спросил лорд Г.
— Это воплощенная роковая судьба, — с убеждением сказала Блида.
— Высокопарная фраза! — заметила Мальвина.
— Честное слово! — вскричал Мориц Стефан. — Мы, может быть, наконец найдем ключ к этой тайне.
Англичанин во второй раз перевел глаза с потолка на журналиста. Мориц продолжал:
— Около года назад, припомните, мы ужинали у Фульмен…
— Да, конечно, я помню, — сказала Мальвина.
— И мы также, — повторили некоторые из присутствующих. — Фульмен красивая девушка, с золотым сердцем и чертовски умна.
— Ангел… — со вздохом произнес лорд Г.
— Если еще будут продолжать расхваливать эту женщину, — с досадой вскричала белокурая Моховая Роза, — то я уйду.
— Замолчи, Моховая Роза, — крикнул Мориц Стефан. — Дай мне досказать.
— Пожалуйста! — воскликнула Моховая Роза, бросая уничтожающий взгляд на англичанина.
— Итак, около году тому назад мы ужинали у Фульмен. Фульмен, если припомните, спрашивала у нас совета…
— Да, — прервал голландец. — Она хотела выйти замуж за милорда.
Лорд Г. побледнел еще сильнее и сказал:
— Я и теперь женился бы на ней, если бы она этого пожелала…
— Браво!
— Решительно, — пробормотала Нини Помпадур, — лорд Г. настоящий герой. Поражения не могут заставить его отступить.
Журналист продолжал:
— Место лорда Г. занял наш друг Арман. Англичанин гневно сжал кулаки.
— О! Не сердитесь, милорд, — произнесла Блида. — Если Мориц не знает всей этой истории, зато я могу продолжать за него. Фульмен любит Армана, но Арман не любит ее.
— Разве он до сих пор влюблен в Даму в черной перчатке? — спросила Мальвина.
— Да.
— И если вы захотите жениться на Фульмен, — продолжала Блида, — и она согласится на это, то можете.
Вздох облегчения вырвался из груди англичанина.
— Но, наконец, где же она? — послышалось со всех сторон.
— Кто? Дама в черной перчатке?
— Нет, Фульмен.
— Говорят, что она в Италии, — сказала Нини Помпадур.
— Превосходно! — заметил банкир. — Когда кто-либо исчезает из парижского света, тотчас начинают говорить, что это лицо в Италии. Банкроты — в Италии, обманутые любовники — в Италии, чахоточные — в Италии; дамы, подобные вам, в начале зимы тоже возвращаются из Италии, проводя там лето.
— Этот миллионер рассуждает основательно, — сказала Блида. — Фульмен не в Италии.
— Где же она?
— В Париже.
— Полноте! — возразил один из играющих. — Я все дни провожу на лошади перед ее отелем, и на решетке висит объявление, что помещение отдается внаймы.
— Фульмен не живет в своем отеле.
— Значит, ее нет в Париже?
— Я вас уверяю, что она здесь.
— Сударыня, — спросил англичанин, — угодно вам сказать мне на ухо, на какой улице и номере дома живет Фульмен. За вашу услугу я предлагаю вам десять тысяч франков.
— О! Изверг! — вскричала Моховая Роза.
Она бросила негодующий взгляд на Блиду и сказала:
— Милорд обещает тебе десять тысяч франков, но я, если ты скажешь хоть одно слово, обещаю выцарапать тебе глаза.
Блида пожала плечами.
— Я не могу этого сказать, — ответила она. — Это не моя тайна, и я очень сожалею об этом, потому что желал бы попробовать розовых ноготков Моховой Розы.
— Чья же это тайна?
— Дамы в черной перчатке, — в ужасе пробормотала Блида.
— Ах, вот что! — вскричал Мориц Стефан. — Господа, я предлагаю поставить на голоса одно предложение…
— Говорите, говорите…
— Я предлагаю подвергнуть допросу Блиду, а для этого положить ее вот на этот стол и влить ей три или четыре бутылки шампанского, до тех пор, пока она не пожелает дать нам удовлетворительное объяснение насчет этой Дамы в черной перчатке, о которой весь свет трубит, но которую никто не знает.
— Браво! Браво!
— К допросу, Блида!
Быть может, молодые безумцы и последовали бы странному предложению Морица Стефана, если бы в это время не отворилась дверь и не появился ресторанный слуга.
— Лорд Г.? — спросил он.
— Я.
— Милорд, вас спрашивает дама. Англичанин вздрогнул.
— Дама?.. Где она?
— Там… она просит позволения увидеться с вами.
Слуга, сказав это, вышел; как только он удалился, вошла женщина, одетая во все черное, лицо ее было закрыто вуалью.
— Дама в черной перчатке? — пронесся шепот.
— Вы ошиблись, — ответила вошедшая, откидывая вуаль.
Крик удивления вырвался у всех:
— Фульмен!
Моховая Роза вскочила, точно внезапно пробудившаяся львица, и смерила ее глазами: но Фульмен холодно посмотрела на нее.
— Простите, сударыня! — сказала она ей. — Я хотела видеть лорда Г.
— Сударыня! — воскликнула Моховая Роза. — Ваше место не здесь. Убирайтесь!
Презрительная улыбка показалась на губах Фульмен.
— Ах, моя милая! — проговорила она. — Это слово тебе дорого бы обошлось, если бы я еще была прежней Фульмен.
Она отстранила рукой Моховую Розу и направилась прямо к лорду Г.
Англичанин прислонился к стене, чтобы не упасть: так велико было его волнение.
— Милорд, — сказала она ему, — угодно вам последовать за мною? Вы нужны мне.
Сдавленный крик, крик радости, счастья вырвался из горла англичанина. С Моховой Розой сделался припадок умоисступления: она хотела броситься на Фульмен, но танцовщица остановила ее взглядом.
— Каждый берет свое, где бы он его ни нашел, — сказала она. — Прощайте, сударыня. Милорд известит вас завтра о себе.
Фульмен простилась с изумленными присутствующими и вышла под руку с англичанином. Моховая Роза упала в обморок…
Куда отправилась Фульмен, и откуда она явилась?
XX
Появление Фульмен было так неожиданно и изумление игравших было так велико, что прежняя танцовщица вошла, имела стычку с Моховой Розой, пригласила знаком лорда Г. следовать за ней и вышла с ним под руку прежде, чем кто-нибудь мог задать ей хоть один вопрос или пожелал ее удержать. Она сказала англичанину:
— Идемте, милорд, идемте скорее.
Англичанин и не подумал ее спросить, куда она направляется и ведет его с собою.
Быть с ней… больше англичанину ничего не было нужно. У ворот «Золотого Дома», у самого тротуара, стояла скромная наемная каретка. Вполне естественно, что лорд Г. выразил желание проводить Фульмен в своей карете, запряженной парой отличных ирландских рысаков. Но Фульмен отказалась.
— Идите сюда, — сказала она.
Она сама открыла дверцу наемной кареты. Лорд Г. сел рядом с нею. Кучер, который, без сомнения, уже ранее получил инструкции, немедленно тронулся в путь, пересек бульвар и направился по улице Граммон прямо к Сене. Карета пересекла Карусельскую площадь, Королевский мост, въехала в предместье Сен-Жермен и остановилась на улице Мадемуазель. В продолжение всего пути Фульмен молчала. Что касается лорда Г., то он был вполне доволен тем, что держал в своих руках ручку танцовщицы и нежно пожимал ее. Его радость и волнение были так велики, что он был не в состоянии что-либо сказать.
Итак карета остановилась на улице Мадемуазель, около маленького, жалкого на вид дома, представлявшего явную противоположность трем или четырем окрестным красивым отелям. Фульмен вышла и постучала у калитки, которая тотчас же отворилась; затем, взяв англичанина за руку, она ввела его в темный, сырой коридор, в конце которого находилась лестница с покосившимися, стершимися ступеньками и с веревкой вместо перил.
— Не упадите, — предупредила его она, — единственная лампа на лестнице уже давно погасла.
Фульмен провела лорда Г. до второго этажа, вложила в замочную скважину ключ и отперла дверь. При слабом свете лампы лорд Г. едва мог различить окружающее его. Он находился в маленькой передней с ореховым столиком и несколькими соломенными стульями, в передней, обставленной во вкусе студента или грешницы, впавшей в нищету.
Фульмен взяла со стола лампу, отворила вторую дверь и вошла в спальню, единственную комнату, в которую вела эта прихожая. Занавеси из красного старого дама, в алькове ночной столик из красного дерева с серым мрамором, вольтеровское кресло, комод и стулья из красного дерева, вишневого цвета выцветший полосатый ковер — вот и все убранство этой комнаты.
Огонь едва теплился в камине, мраморную доску которого украшали часы с колонками и две цветочные вазы.
— Присядьте, милорд, — сказала Фульмен, пододвигая англичанину единственное в комнате кресло с тою же непринужденностью, какую год назад она выказывала, принимая его в своем маленьком нарядном отеле на улице Марбеф.
— Но где же мы находимся, Бог мой? — спросил лорд Г., удивлению которого не было границ и у которого, наконец, развязался язык.
— У меня, милорд.
— У вас?
— Да, — улыбаясь, подтвердила Фульмен.
— О! — произнес лорд Г., окончательно пораженный. Фульмен молчала.
— Но это невозможно! — горячо запротестовал англичанин. — Нет, вы не можете находиться в таком жалком положении! Я вам назначил тридцать тысяч ливров в год, и у вас, кроме того, было бриллиантов почти на сто тысяч франков, отель, собственные лошади…
— Все это осталось у меня и теперь.
— Так… почему же?..
Пораженный англичанин не мог выговорить более ни слова. Фульмен продолжала улыбаться. Но ее улыбка была печальна и наводила на грустные мысли, и лорд Г., внимательно всматривавшийся в нее, к удивлению своему заметил ее бледность и осунувшееся лицо.
— Милорд, — сказала она, — в театре, который я покинула, и на улице Марбеф, где я более не живу, меня звали Фульмен.
— А… здесь?..
— Здесь меня зовут госпожа Бевуаль. Это мое настоящее девичье имя.
— Но зачем… зачем вы здесь?
Фульмен села рядом с англичанином и взяла его за руку.
— Милорд, — ответила она, — прежде чем объяснить, почему вы видите меня здесь, позвольте мне напомнить вам прошлое.
— Пожалуйста, Фульмен.
— Вы для меня не были поклонником, и я всегда вас считала за отца, за друга, за самого великодушного покровителя.
— О! — произнес англичанин с жестом, полным благородства. — Разве я не любил вас?
— Совершенно верно, милорд, и потому я имею право напомнить вам об этом.
Лорд Г. вздохнул. Фульмен продолжала:
— Уже давно ваша любовь сделала меня самой счастливой женщиной, милорд, потому что я не принадлежала к тем испорченным созданиям, которые отвергают благородную любовь великодушного человека, полного рыцарской деликатности, предложившего свое сердце и свое состояние. Ваш лоб, покрытый преждевременными морщинами, ваши волосы, в которых начинали просвечивать серебряные нити, — все это вполне искупалось вашими большими и красивыми голубыми глазами и открытым благородным лицом, так что мне казались жалкими перед вами красивые молодые люди с черными как смоль волосами, которые всюду преследовали меня излияниями своих нежных чувств. Однажды вы были виновником моего несчастья, а… может быть… даже и своего. Однажды вы, сын ирландских пэров, потомок гордых нормандских баронов, решились предложить мне графскую корону и свою руку.
— Я любил вас, и вы были достойны этого, — страстно прошептал лорд Г.
— И в этот-то день, — продолжала танцовщица, — вы потеряли Фульмен. В течение нескольких часов во мне происходила сильная борьба. Я презирала людей и любила вас.
Если бы вы были честным купцом из Сити, а не благородным лордом, я бросилась бы вам на шею, потому что меня манила честная, тихая семейная жизнь, мне хотелось забыться и отрешиться от прошлого. Но одна мысль бросала меня в краску: если я выйду замуж за лорда Г., говорила я себе, то весь Париж обвинит меня в хитрости и честолюбии, и никто не поверит, что я могла полюбить этого благородного и хорошего человека, потому что ему пятьдесят лет, и на него посыплются насмешки, и все будут громко говорить, что я опозорила этого джентльмена, приняв его руку.
— Вы благородны, Фульмен, — прошептал, тронутый до слез, англичанин.
— А затем, — продолжала она, — бывают минуты, когда парижская жизнь, эта своеобразная, лихорадочная жизнь, которую ведут все те, кто сроднился с искусством, вдруг предстает перед нами со всеми своими треволнениями, взрывами хохота, с только что осушенными слезами, бешеной радостью и глубокою и скоропреходящею печалью. И тогда те, которым представляется случай покинуть эту жизнь, уже начинают жалеть и тосковать по ней и колеблются… На другой день после того, как вы предложили мне свою руку, я решила посоветоваться со своими друзьями… Со своими друзьями, — прибавила она с горечью, — если только можно серьезно назвать этим именем товарищей по театру, по удовольствиям и безумной жизни! Я имела глупость объявить им о том, что вы предложили мне свою руку, и за это меня встретили неодобрительными криками. Одни кричали, что я через полгода умру от скуки в одном из ваших замков; другие говорили мне о презрении, с которым меня встретят женщины того круга, в который вы пожелаете меня ввести. А иные, еще более дальновидные, если не более вероломные, представили мне, точно в зеркале, мою театральную жизнь, полную рукоплесканий и усеянную венками, и связанное со мной имя знаменитости. Наконец один из них сказал мне:
— Идемте, милорд, идемте скорее.
Англичанин и не подумал ее спросить, куда она направляется и ведет его с собою.
Быть с ней… больше англичанину ничего не было нужно. У ворот «Золотого Дома», у самого тротуара, стояла скромная наемная каретка. Вполне естественно, что лорд Г. выразил желание проводить Фульмен в своей карете, запряженной парой отличных ирландских рысаков. Но Фульмен отказалась.
— Идите сюда, — сказала она.
Она сама открыла дверцу наемной кареты. Лорд Г. сел рядом с нею. Кучер, который, без сомнения, уже ранее получил инструкции, немедленно тронулся в путь, пересек бульвар и направился по улице Граммон прямо к Сене. Карета пересекла Карусельскую площадь, Королевский мост, въехала в предместье Сен-Жермен и остановилась на улице Мадемуазель. В продолжение всего пути Фульмен молчала. Что касается лорда Г., то он был вполне доволен тем, что держал в своих руках ручку танцовщицы и нежно пожимал ее. Его радость и волнение были так велики, что он был не в состоянии что-либо сказать.
Итак карета остановилась на улице Мадемуазель, около маленького, жалкого на вид дома, представлявшего явную противоположность трем или четырем окрестным красивым отелям. Фульмен вышла и постучала у калитки, которая тотчас же отворилась; затем, взяв англичанина за руку, она ввела его в темный, сырой коридор, в конце которого находилась лестница с покосившимися, стершимися ступеньками и с веревкой вместо перил.
— Не упадите, — предупредила его она, — единственная лампа на лестнице уже давно погасла.
Фульмен провела лорда Г. до второго этажа, вложила в замочную скважину ключ и отперла дверь. При слабом свете лампы лорд Г. едва мог различить окружающее его. Он находился в маленькой передней с ореховым столиком и несколькими соломенными стульями, в передней, обставленной во вкусе студента или грешницы, впавшей в нищету.
Фульмен взяла со стола лампу, отворила вторую дверь и вошла в спальню, единственную комнату, в которую вела эта прихожая. Занавеси из красного старого дама, в алькове ночной столик из красного дерева с серым мрамором, вольтеровское кресло, комод и стулья из красного дерева, вишневого цвета выцветший полосатый ковер — вот и все убранство этой комнаты.
Огонь едва теплился в камине, мраморную доску которого украшали часы с колонками и две цветочные вазы.
— Присядьте, милорд, — сказала Фульмен, пододвигая англичанину единственное в комнате кресло с тою же непринужденностью, какую год назад она выказывала, принимая его в своем маленьком нарядном отеле на улице Марбеф.
— Но где же мы находимся, Бог мой? — спросил лорд Г., удивлению которого не было границ и у которого, наконец, развязался язык.
— У меня, милорд.
— У вас?
— Да, — улыбаясь, подтвердила Фульмен.
— О! — произнес лорд Г., окончательно пораженный. Фульмен молчала.
— Но это невозможно! — горячо запротестовал англичанин. — Нет, вы не можете находиться в таком жалком положении! Я вам назначил тридцать тысяч ливров в год, и у вас, кроме того, было бриллиантов почти на сто тысяч франков, отель, собственные лошади…
— Все это осталось у меня и теперь.
— Так… почему же?..
Пораженный англичанин не мог выговорить более ни слова. Фульмен продолжала улыбаться. Но ее улыбка была печальна и наводила на грустные мысли, и лорд Г., внимательно всматривавшийся в нее, к удивлению своему заметил ее бледность и осунувшееся лицо.
— Милорд, — сказала она, — в театре, который я покинула, и на улице Марбеф, где я более не живу, меня звали Фульмен.
— А… здесь?..
— Здесь меня зовут госпожа Бевуаль. Это мое настоящее девичье имя.
— Но зачем… зачем вы здесь?
Фульмен села рядом с англичанином и взяла его за руку.
— Милорд, — ответила она, — прежде чем объяснить, почему вы видите меня здесь, позвольте мне напомнить вам прошлое.
— Пожалуйста, Фульмен.
— Вы для меня не были поклонником, и я всегда вас считала за отца, за друга, за самого великодушного покровителя.
— О! — произнес англичанин с жестом, полным благородства. — Разве я не любил вас?
— Совершенно верно, милорд, и потому я имею право напомнить вам об этом.
Лорд Г. вздохнул. Фульмен продолжала:
— Уже давно ваша любовь сделала меня самой счастливой женщиной, милорд, потому что я не принадлежала к тем испорченным созданиям, которые отвергают благородную любовь великодушного человека, полного рыцарской деликатности, предложившего свое сердце и свое состояние. Ваш лоб, покрытый преждевременными морщинами, ваши волосы, в которых начинали просвечивать серебряные нити, — все это вполне искупалось вашими большими и красивыми голубыми глазами и открытым благородным лицом, так что мне казались жалкими перед вами красивые молодые люди с черными как смоль волосами, которые всюду преследовали меня излияниями своих нежных чувств. Однажды вы были виновником моего несчастья, а… может быть… даже и своего. Однажды вы, сын ирландских пэров, потомок гордых нормандских баронов, решились предложить мне графскую корону и свою руку.
— Я любил вас, и вы были достойны этого, — страстно прошептал лорд Г.
— И в этот-то день, — продолжала танцовщица, — вы потеряли Фульмен. В течение нескольких часов во мне происходила сильная борьба. Я презирала людей и любила вас.
Если бы вы были честным купцом из Сити, а не благородным лордом, я бросилась бы вам на шею, потому что меня манила честная, тихая семейная жизнь, мне хотелось забыться и отрешиться от прошлого. Но одна мысль бросала меня в краску: если я выйду замуж за лорда Г., говорила я себе, то весь Париж обвинит меня в хитрости и честолюбии, и никто не поверит, что я могла полюбить этого благородного и хорошего человека, потому что ему пятьдесят лет, и на него посыплются насмешки, и все будут громко говорить, что я опозорила этого джентльмена, приняв его руку.
— Вы благородны, Фульмен, — прошептал, тронутый до слез, англичанин.
— А затем, — продолжала она, — бывают минуты, когда парижская жизнь, эта своеобразная, лихорадочная жизнь, которую ведут все те, кто сроднился с искусством, вдруг предстает перед нами со всеми своими треволнениями, взрывами хохота, с только что осушенными слезами, бешеной радостью и глубокою и скоропреходящею печалью. И тогда те, которым представляется случай покинуть эту жизнь, уже начинают жалеть и тосковать по ней и колеблются… На другой день после того, как вы предложили мне свою руку, я решила посоветоваться со своими друзьями… Со своими друзьями, — прибавила она с горечью, — если только можно серьезно назвать этим именем товарищей по театру, по удовольствиям и безумной жизни! Я имела глупость объявить им о том, что вы предложили мне свою руку, и за это меня встретили неодобрительными криками. Одни кричали, что я через полгода умру от скуки в одном из ваших замков; другие говорили мне о презрении, с которым меня встретят женщины того круга, в который вы пожелаете меня ввести. А иные, еще более дальновидные, если не более вероломные, представили мне, точно в зеркале, мою театральную жизнь, полную рукоплесканий и усеянную венками, и связанное со мной имя знаменитости. Наконец один из них сказал мне: