Страница:
— Честное слово, — пробормотал Мориц Стефан, — если все это правда…
— Я уверяю вас в этом честью.
— Однако все случившееся удивительнее любого романа Анны Радклиф.
— Остается погубить только еще двух «Друзей шпаги». К одному я отношусь безразлично, а другой…
— Кто же он?
— Это глава общества, тот, кто организовал эту ассоциацию.
— А!
— Тот, кто был его душою, заправилой, словом, тот, кто был причиною смерти мужа Дамы в черной перчатке, систематически мстящей за него всем его бывшим сотоварищам.
— Но кто же он?
— Это отец Армана, — сказала Фульмен.
— Полковник Леон?
— Он самый.
Англичанин и Мориц Стефан переглянулись с печальным изумлением.
— Теперь вы понимаете, — продолжала Фульмен, — что Дама в черной перчатке готовит ему самое ужасное, самое жестокое наказание, большее, чем для всех остальных, потому что он всех виновнее, и она приберегает его напоследок.
— В чем же будет состоять это наказание?..
— О, я догадываюсь, в чем: она хочет погубить его сына, его единственную привязанность, единственную надежду, цель его жизни!
Мориц вздрогнул.
— Потому что, — продолжала Фульмен, — этот человек, этот полковник Леон, некогда жестокий и безжалостный убийца, по приказанию которого проливалась кровь, теперь старик, терзаемый угрызениями совести и имеющий только одну безграничную привязанность, которой, по-видимому, посвятил всего себя; и чтобы вернее поразить его и причинить ему самые сильные страдания, необходимо погубить его сына.
— И вы думаете?..
— Я думаю, что Дама в черной перчатке поняла это, — сказала печально Фульмен. — Она долго колебалась. Два раза она сама сказала мне с гневом: «Увезите его подальше от меня, увезите на край света, если необходимо… Увезите его или он погибнет».
— Ну, и что же?
— Арман любит ее… Он остался около нее, как раб, как послушное орудие… он служил этой женщине и помогал ей мстить…
— Неужели? — удивился англичанин.
— И он не знал, несчастный, что будет последнею жертвой в драме, в которую он так неблагоразумно вмешался!
— Но нельзя ли ему раскрыть глаза, рассказать все? — спросил Мориц Стефан.
— Нет, — ответила Фульмен.
— Почему?
— Потому что страшная клятва связывает меня.
И Фульмен рассказала все, что произошло в Бадене в течение ночи, когда она, перескочив через забор сада д'Асти, с кинжалом в руке потребовала объяснения у Дамы в черной перчатке.
— И вот тогда, — продолжала Фульмен, — эта женщина рассказала мне свою историю, и мы заключили с нею странный договор.
«Поклянитесь, — сказала она мне, — что вы ничего не скажете Арману из того, что услышите от меня, и я предоставляю вам свободу действия. Попытайтесь отбить его у меня, боритесь со мною, если желаете, я не против борьбы, но помните, что, как только Арман узнает, кем был его отец и какую я преследую цель, он тотчас погибнет от неизвестной руки».
— Его необходимо вырвать из-под влияния этой женщины, — сказал Мориц Стефан.
— Я за этим-то и пригласила сюда вас обоих и прошу вашего совета, а также хочу поговорить с вами о своем плане…
— Его надо спасти! Спасти во что бы то ни стало…
— Мы спасем его, — сказал лорд Г. с британской флегматичностью.
Луч надежды блеснул в черных глазах Фульмен.
XLII
XLIII
XLIV
— Я уверяю вас в этом честью.
— Однако все случившееся удивительнее любого романа Анны Радклиф.
— Остается погубить только еще двух «Друзей шпаги». К одному я отношусь безразлично, а другой…
— Кто же он?
— Это глава общества, тот, кто организовал эту ассоциацию.
— А!
— Тот, кто был его душою, заправилой, словом, тот, кто был причиною смерти мужа Дамы в черной перчатке, систематически мстящей за него всем его бывшим сотоварищам.
— Но кто же он?
— Это отец Армана, — сказала Фульмен.
— Полковник Леон?
— Он самый.
Англичанин и Мориц Стефан переглянулись с печальным изумлением.
— Теперь вы понимаете, — продолжала Фульмен, — что Дама в черной перчатке готовит ему самое ужасное, самое жестокое наказание, большее, чем для всех остальных, потому что он всех виновнее, и она приберегает его напоследок.
— В чем же будет состоять это наказание?..
— О, я догадываюсь, в чем: она хочет погубить его сына, его единственную привязанность, единственную надежду, цель его жизни!
Мориц вздрогнул.
— Потому что, — продолжала Фульмен, — этот человек, этот полковник Леон, некогда жестокий и безжалостный убийца, по приказанию которого проливалась кровь, теперь старик, терзаемый угрызениями совести и имеющий только одну безграничную привязанность, которой, по-видимому, посвятил всего себя; и чтобы вернее поразить его и причинить ему самые сильные страдания, необходимо погубить его сына.
— И вы думаете?..
— Я думаю, что Дама в черной перчатке поняла это, — сказала печально Фульмен. — Она долго колебалась. Два раза она сама сказала мне с гневом: «Увезите его подальше от меня, увезите на край света, если необходимо… Увезите его или он погибнет».
— Ну, и что же?
— Арман любит ее… Он остался около нее, как раб, как послушное орудие… он служил этой женщине и помогал ей мстить…
— Неужели? — удивился англичанин.
— И он не знал, несчастный, что будет последнею жертвой в драме, в которую он так неблагоразумно вмешался!
— Но нельзя ли ему раскрыть глаза, рассказать все? — спросил Мориц Стефан.
— Нет, — ответила Фульмен.
— Почему?
— Потому что страшная клятва связывает меня.
И Фульмен рассказала все, что произошло в Бадене в течение ночи, когда она, перескочив через забор сада д'Асти, с кинжалом в руке потребовала объяснения у Дамы в черной перчатке.
— И вот тогда, — продолжала Фульмен, — эта женщина рассказала мне свою историю, и мы заключили с нею странный договор.
«Поклянитесь, — сказала она мне, — что вы ничего не скажете Арману из того, что услышите от меня, и я предоставляю вам свободу действия. Попытайтесь отбить его у меня, боритесь со мною, если желаете, я не против борьбы, но помните, что, как только Арман узнает, кем был его отец и какую я преследую цель, он тотчас погибнет от неизвестной руки».
— Его необходимо вырвать из-под влияния этой женщины, — сказал Мориц Стефан.
— Я за этим-то и пригласила сюда вас обоих и прошу вашего совета, а также хочу поговорить с вами о своем плане…
— Его надо спасти! Спасти во что бы то ни стало…
— Мы спасем его, — сказал лорд Г. с британской флегматичностью.
Луч надежды блеснул в черных глазах Фульмен.
XLII
Два дня спустя после описанной нами сцены мы застали бы сына полковника Леона в его маленьком домике в Шальо. Арман сделался тенью самого себя. Когда-то пылкий, увлекающийся молодой человек теперь был бледен, изнурен и молчалив; развалившись на диване курильной, он устремил глаза на деревья сада, видневшиеся в раскрытое окно, и, по-видимому, погрузился в глубокую думу.
Вошел Иов. Арман поспешно поднял голову и взглянул на старого слугу с сильнейшим беспокойством.
— Ну, что, ну, что? — спросил он. — Застал ты ее?
— Да, сударь.
— Она прочла мое письмо?
— Иов утвердительно кивнул головой.
— И… она придет?
— Да, сударь.
Арман вскрикнул от радости.
— Ты не лжешь? — спросил он. — Ты не… обманываешь меня?
Иов вздохнул, и слеза капнула на его сморщенную, как старый пергамент, щеку.
— Неужели эта женщина так околдовала вас, мой бедный барин? — произнес он так печально, что молодой человек невольно вздрогнул.
— Я люблю ее, — пробормотал Арман.
— Ну, а я, — сказал старый солдат с грубою искренностью, — ненавижу ее…
— Молчи, Иов.
— Я ненавижу ее, потому что она измучила вас. Я ненавижу ее… потому что… о, господин Арман, простите меня, я старый солдат, старое животное, человек без образования, но, видите ли… у меня есть предчувствие…
— Какое? — спросил Арман, печально улыбнувшись.
— Я предчувствую… что эта женщина… Иов остановился.
— Да говори же! — сказал молодой человек с нетерпением.
— Что она принесет всем нам несчастье.
— Я люблю ее… — повторил Арман с упрямством своенравного и избалованного ребенка.
— Видите ли, — продолжал Иов, — с тех пор, как вы возвратились из Германии, господин Арман, вы побледнели, сделались печальны и так изменились, что вас с трудом можно узнать; и когда мы смотрим на вас, мой полковник и я, то сердце у нас разрывается, и мы плачем…
— Ты плачешь? — спросил Арман, протянув руку Иову. — Ты плачешь с моим отцом, мой бедный, старый друг?
— Ах, мы прекрасно видим, как вы страдаете, — ответил Иов.
— Молчи…
— Мой бедный полковник, — продолжал Иов, — так изменился, что за него даже страшно; в течение четырех или пяти лет он постарел на двадцать лет; а за последние полгода он обратился в столетнего старика…
Последние слова Иова больше повлияли на Армана, чем все, что говорил старик до сих пор. Улыбка снова появилась у него на губах.
— Ну, хорошо! — решил он. — Ты увидишь, мой старик Иов, я снова буду так весел, что отец помолодеет.
— Да услышит вас Бог, господин Арман!
— Однако, — продолжал сын полковника, — дайте же мне отчет в вашем поручении, господин посол.
— Ах, правда! — встрепенулся старик Иов.
— Был ты на площади Бово?
— Да.
— Видел ты ее?
— Видел.
— Она прочла мое письмо?
— Два раза подряд.
Радость засветилась в глазах Армана.
— Вот как! — прошептал он. — Теперь мне кажется, что она любит меня… Она была одна?
— Нет, этот старик… вы знаете?
— Да, граф Арлев.
— Он сидел около нее, и она показала ему ваше письмо и спросила: «Что делать?»
— А! — проговорил, нахмурившись, Арман. — Она спросила у него совета?
— Да, и прибавила: «Должна я идти туда?»
— А что же он ответил? — спросил Арман.
— Он вздохнул, грустно взглянул на меня и сказал: «Идите, сударыня, никто не избегнет своей судьбы!» Я не понял, что он хотел этим сказать, но испугался…
— Понимаю.
— Что же он этим хотел сказать?
— Что она любит меня и не должна долее скрывать этого от меня,
Старик с недоверием покачал головой. Арман спросил:
— Значит, она придет?
— Да, сударь.
— Когда?
— «Идите, — сказала она мне, — я следую за вами».
И как будто судьба захотела оправдать слова старого слуги: в эту минуту позвонили у ворот.
— Это она! — прошептал сын полковника, бледный и дрожащий от волнения.
Он бросился в соседнюю комнату, окна которой выходили во двор.
Маленькая карета остановилась у подъезда. Из нее вышла женщина, тщательно закутанная. Это была Дама в черной перчатке.
Арман хотел было броситься к ней навстречу, но силы изменили ему, и он остался прикованный к месту, на верхней площадке лестницы, дрожащий, не дыша и без голоса. Иов стоял позади своего господина и поддерживал его.
— Ах, — пробормотал старый солдат, — я никогда не испытывал страха на поле сражения, а вот теперь я чувствую, как дрожь пробегает по телу… мне кажется, что вместе с этой женщиной войдет к нам несчастье…
В это время Дама в черной перчатке быстро подымалась по лестнице. Очутившись около Армана, она подняла вуаль и улыбнулась грустной улыбкой, но на этот раз не насмешливой, какая бывала у нее иногда. Арман взял ее руку, поцеловал, хотел сказать что-то, но не мог, так велико было его волнение. Он увлек ее в залу, предложил кресло и знаком попросил Иова выйти.
— Ах, уж эта мне женщина! — повторил старый солдат, уходя. — Ах, эта женщина… Я думаю, что это олицетворенная судьба…
Дама в черной перчатке села, и, продолжая держать ее руку, Арман опустился перед нею на колени.
— Наконец-то, — пробормотал он. — Наконец-то. вы согласились приехать ко мне…
Она взглянула на него печально и спросила.
— Вы все еще любите меня?
— Люблю, — прошептал он. — И вы никогда не поймете, как я страдал в течение недели, когда вы лишили меня своего присутствия…
— Может быть, — проговорила она.
— Однако, — продолжал он со слезами в голосе и устремляя на нее свои большие глаза, в которых было столько нежности, что они делали его иногда похожим на женщину, — однако я всегда повиновался вам, исполнял ваши приказания, не рассуждая, я был в ваших руках орудием и был счастлив своею судьбою… Ах, сударыня, что такое я сделал, чем заслужил такую немилость?
— Ничем, — сказала она, улыбаясь.
— Значит… в ваших глазах… я не виновен.
— Нет, мой друг!
Он восторженно поцеловал ее руку.
Она продолжала, спокойно и добродушно улыбаясь:
— Друг мой, вы жалуетесь на меня и, может быть, вы правы. Долго избегая вас, отталкивая вашу любовь, исчезая от вас, я кончила тем, что позволила вам победить себя. Ваши постоянство и привязанность тронули меня. Я согласилась, чтобы вы поехали со мною в Баден, я сделала вас участником моей мести, и у вас хватило мужества…
Тень пробежала по лицу Армана, который вспомнил гнусную роль, которую он сыграл относительно графини Д'Асти.
— Но, — поспешила прибавить Дама в черной перчатке, — оставим эти тяжелые воспоминания, друг мой; вы вернулись в Париж вместе со мною; я обещала видеться с вами каждый день, даже по два раза в день. Мой отель был открыт для вас; вы входили туда во все часы дня, и я всегда принимала вас…
— Вы были добры… — прошептал Арман.
— Однажды, — продолжала она, — вам отказали в приеме, и так как вы настаивали, то вам подали письмо от меня. Я умоляла вас прекратить ваши посещения…
— О! Это было жестоким ударом для меня, — с живостью перебил молодой человек.
— Я это знаю, мой друг.
— Вы знаете?
— Да, потому что я стояла у окна, спрятавшись за занавесью, и видела, как вас поразил мой отказ.
— И с тех пор, — продолжал Арман, — я писал вам ежедневно, но мои письма оставались без ответа.
— Выслушайте меня, — сказала она. Он замолчал и взглянул на нее. Она продолжала:
— Да, на первый взгляд, я жестока и несправедлива. Но разве вы забыли уже, что я вам говорила в тот день, когда вы нагнали меня по дороге в Германию: «Если вы хотите любить меня и ехать со мною, то должны ожидать всего, не удивляться никакой странности в моей жизни и не спрашивать о тайне моего непонятного поведения»?
— Это правда, — прошептал молодой человек. — Но разве вы не посвятили меня в тайны вашей жизни, не сделали меня сообщником вашего ужасного замысла, разве я не сделался в ваших руках, как вы сами только что сказали, послушным орудием?
— Да, конечно, а так как вы настаиваете, то я открою вам и последнюю тайну.
Арман вздрогнул.
— То, что я задумала, еще не окончилось Баденом, так как, по моему приказанию, вы были секундантом несчастного Фредерика Дюлонга, который в настоящую минуту умирает.
— Ну, и что же?
— Оно не кончилось также и в Париже, — прибавила Дама в черной перчатке.
— Как! А де Флар?
— Де Флар не был последним из убийц, которых я преследую.
Арман снова вздрогнул.
— Тот, кого мне остается убить, — продолжала Дама в черной перчатке, — был их начальником, образовал их ассоциацию, толкнул на путь преступлений, того…
— Что же? — спросил с тревогой Арман.
— Того я хочу погубить без вашей помощи.
Она произнесла эти слова с дрожью в голосе, как будто ужасная борьба происходила в ней.
— О, разве я не принадлежу вам телом и душою? — воскликнул Арман. — Я готов исполнить все, что вы мне прикажете…
«Майор прав, — подумала Дама в черной перчатке, — судьбы не избежишь».
Затем она прибавила вслух:
— Ну, что ж, пусть будет так! Вы снова сделаетесь моим орудием. Вы будете в моих руках ужасным орудием мести. Я хотела избегнуть этого, но судьба решила иначе.
— Я вас люблю, — страстно прошептал Арман. Молодая женщина встала и протянула ему руку.
— Приходите ко мне завтра, — сказала она. — Я буду ждать вас в полдень. Прощайте.
Арман, опьяневший от счастья, проводил ее до кареты и в последний раз покрыл ее руку поцелуями.
Час спустя Дама в черной перчатке вернулась домой и застала графа Арлева, сидящего у камина в будуаре.
— Вы были правы, мой бедный Герман, — сказала она ему, — люди не избегнут своей судьбы.
Майор вздрогнул.
— Я много раз собиралась простить Армана и сначала хотела избавиться от его преследований, от его любви, потом я почувствовала жалость к нему и хотела пощадить его, но судьба решает иначе. Он сам приговорил себя.
— Значит, он придет?
— Да, — вздохнула она.
— Когда?
— Завтра.
— И этот жестокий, ужасный план, который вы составили…
— У меня хватит силы привести его в исполнение. Голос Дамы в черной перчатке дрогнул; майор Арлев взглянул на нее и проговорил:
— Мне кажется, что вы не достаточно заглянули в глубину своего сердца, сударыня.
— Что вы хотите этим сказать?
— Человека, которого вы собираетесь безжалостно погубить за то, что его отец убил вашего мужа…
— Ну?
— Вы полюбили этого человека!
Дама в черной перчатке вскрикнула и побледнела.
— О! Нет, нет, — проговорила она. — Нет! Вы лжете, Герман; нет, это невозможно! Я любила и буду любить только того, по ком я ношу траур! Я маркиза Гонтран де Ласи!
Она гордо выпрямилась и прибавила:
— Ну, что ж! Допустим, Герман, что вы сказали правду, что я люблю этого молодого человека, но разве я перестала быть рабой своей мести? Я погублю его, несмотря ни на что, потому что должен быть наказан его отец, этот бандит с седыми волосами, у которого только одно уязвимое место: его сын!
Вошел Иов. Арман поспешно поднял голову и взглянул на старого слугу с сильнейшим беспокойством.
— Ну, что, ну, что? — спросил он. — Застал ты ее?
— Да, сударь.
— Она прочла мое письмо?
— Иов утвердительно кивнул головой.
— И… она придет?
— Да, сударь.
Арман вскрикнул от радости.
— Ты не лжешь? — спросил он. — Ты не… обманываешь меня?
Иов вздохнул, и слеза капнула на его сморщенную, как старый пергамент, щеку.
— Неужели эта женщина так околдовала вас, мой бедный барин? — произнес он так печально, что молодой человек невольно вздрогнул.
— Я люблю ее, — пробормотал Арман.
— Ну, а я, — сказал старый солдат с грубою искренностью, — ненавижу ее…
— Молчи, Иов.
— Я ненавижу ее, потому что она измучила вас. Я ненавижу ее… потому что… о, господин Арман, простите меня, я старый солдат, старое животное, человек без образования, но, видите ли… у меня есть предчувствие…
— Какое? — спросил Арман, печально улыбнувшись.
— Я предчувствую… что эта женщина… Иов остановился.
— Да говори же! — сказал молодой человек с нетерпением.
— Что она принесет всем нам несчастье.
— Я люблю ее… — повторил Арман с упрямством своенравного и избалованного ребенка.
— Видите ли, — продолжал Иов, — с тех пор, как вы возвратились из Германии, господин Арман, вы побледнели, сделались печальны и так изменились, что вас с трудом можно узнать; и когда мы смотрим на вас, мой полковник и я, то сердце у нас разрывается, и мы плачем…
— Ты плачешь? — спросил Арман, протянув руку Иову. — Ты плачешь с моим отцом, мой бедный, старый друг?
— Ах, мы прекрасно видим, как вы страдаете, — ответил Иов.
— Молчи…
— Мой бедный полковник, — продолжал Иов, — так изменился, что за него даже страшно; в течение четырех или пяти лет он постарел на двадцать лет; а за последние полгода он обратился в столетнего старика…
Последние слова Иова больше повлияли на Армана, чем все, что говорил старик до сих пор. Улыбка снова появилась у него на губах.
— Ну, хорошо! — решил он. — Ты увидишь, мой старик Иов, я снова буду так весел, что отец помолодеет.
— Да услышит вас Бог, господин Арман!
— Однако, — продолжал сын полковника, — дайте же мне отчет в вашем поручении, господин посол.
— Ах, правда! — встрепенулся старик Иов.
— Был ты на площади Бово?
— Да.
— Видел ты ее?
— Видел.
— Она прочла мое письмо?
— Два раза подряд.
Радость засветилась в глазах Армана.
— Вот как! — прошептал он. — Теперь мне кажется, что она любит меня… Она была одна?
— Нет, этот старик… вы знаете?
— Да, граф Арлев.
— Он сидел около нее, и она показала ему ваше письмо и спросила: «Что делать?»
— А! — проговорил, нахмурившись, Арман. — Она спросила у него совета?
— Да, и прибавила: «Должна я идти туда?»
— А что же он ответил? — спросил Арман.
— Он вздохнул, грустно взглянул на меня и сказал: «Идите, сударыня, никто не избегнет своей судьбы!» Я не понял, что он хотел этим сказать, но испугался…
— Понимаю.
— Что же он этим хотел сказать?
— Что она любит меня и не должна долее скрывать этого от меня,
Старик с недоверием покачал головой. Арман спросил:
— Значит, она придет?
— Да, сударь.
— Когда?
— «Идите, — сказала она мне, — я следую за вами».
И как будто судьба захотела оправдать слова старого слуги: в эту минуту позвонили у ворот.
— Это она! — прошептал сын полковника, бледный и дрожащий от волнения.
Он бросился в соседнюю комнату, окна которой выходили во двор.
Маленькая карета остановилась у подъезда. Из нее вышла женщина, тщательно закутанная. Это была Дама в черной перчатке.
Арман хотел было броситься к ней навстречу, но силы изменили ему, и он остался прикованный к месту, на верхней площадке лестницы, дрожащий, не дыша и без голоса. Иов стоял позади своего господина и поддерживал его.
— Ах, — пробормотал старый солдат, — я никогда не испытывал страха на поле сражения, а вот теперь я чувствую, как дрожь пробегает по телу… мне кажется, что вместе с этой женщиной войдет к нам несчастье…
В это время Дама в черной перчатке быстро подымалась по лестнице. Очутившись около Армана, она подняла вуаль и улыбнулась грустной улыбкой, но на этот раз не насмешливой, какая бывала у нее иногда. Арман взял ее руку, поцеловал, хотел сказать что-то, но не мог, так велико было его волнение. Он увлек ее в залу, предложил кресло и знаком попросил Иова выйти.
— Ах, уж эта мне женщина! — повторил старый солдат, уходя. — Ах, эта женщина… Я думаю, что это олицетворенная судьба…
Дама в черной перчатке села, и, продолжая держать ее руку, Арман опустился перед нею на колени.
— Наконец-то, — пробормотал он. — Наконец-то. вы согласились приехать ко мне…
Она взглянула на него печально и спросила.
— Вы все еще любите меня?
— Люблю, — прошептал он. — И вы никогда не поймете, как я страдал в течение недели, когда вы лишили меня своего присутствия…
— Может быть, — проговорила она.
— Однако, — продолжал он со слезами в голосе и устремляя на нее свои большие глаза, в которых было столько нежности, что они делали его иногда похожим на женщину, — однако я всегда повиновался вам, исполнял ваши приказания, не рассуждая, я был в ваших руках орудием и был счастлив своею судьбою… Ах, сударыня, что такое я сделал, чем заслужил такую немилость?
— Ничем, — сказала она, улыбаясь.
— Значит… в ваших глазах… я не виновен.
— Нет, мой друг!
Он восторженно поцеловал ее руку.
Она продолжала, спокойно и добродушно улыбаясь:
— Друг мой, вы жалуетесь на меня и, может быть, вы правы. Долго избегая вас, отталкивая вашу любовь, исчезая от вас, я кончила тем, что позволила вам победить себя. Ваши постоянство и привязанность тронули меня. Я согласилась, чтобы вы поехали со мною в Баден, я сделала вас участником моей мести, и у вас хватило мужества…
Тень пробежала по лицу Армана, который вспомнил гнусную роль, которую он сыграл относительно графини Д'Асти.
— Но, — поспешила прибавить Дама в черной перчатке, — оставим эти тяжелые воспоминания, друг мой; вы вернулись в Париж вместе со мною; я обещала видеться с вами каждый день, даже по два раза в день. Мой отель был открыт для вас; вы входили туда во все часы дня, и я всегда принимала вас…
— Вы были добры… — прошептал Арман.
— Однажды, — продолжала она, — вам отказали в приеме, и так как вы настаивали, то вам подали письмо от меня. Я умоляла вас прекратить ваши посещения…
— О! Это было жестоким ударом для меня, — с живостью перебил молодой человек.
— Я это знаю, мой друг.
— Вы знаете?
— Да, потому что я стояла у окна, спрятавшись за занавесью, и видела, как вас поразил мой отказ.
— И с тех пор, — продолжал Арман, — я писал вам ежедневно, но мои письма оставались без ответа.
— Выслушайте меня, — сказала она. Он замолчал и взглянул на нее. Она продолжала:
— Да, на первый взгляд, я жестока и несправедлива. Но разве вы забыли уже, что я вам говорила в тот день, когда вы нагнали меня по дороге в Германию: «Если вы хотите любить меня и ехать со мною, то должны ожидать всего, не удивляться никакой странности в моей жизни и не спрашивать о тайне моего непонятного поведения»?
— Это правда, — прошептал молодой человек. — Но разве вы не посвятили меня в тайны вашей жизни, не сделали меня сообщником вашего ужасного замысла, разве я не сделался в ваших руках, как вы сами только что сказали, послушным орудием?
— Да, конечно, а так как вы настаиваете, то я открою вам и последнюю тайну.
Арман вздрогнул.
— То, что я задумала, еще не окончилось Баденом, так как, по моему приказанию, вы были секундантом несчастного Фредерика Дюлонга, который в настоящую минуту умирает.
— Ну, и что же?
— Оно не кончилось также и в Париже, — прибавила Дама в черной перчатке.
— Как! А де Флар?
— Де Флар не был последним из убийц, которых я преследую.
Арман снова вздрогнул.
— Тот, кого мне остается убить, — продолжала Дама в черной перчатке, — был их начальником, образовал их ассоциацию, толкнул на путь преступлений, того…
— Что же? — спросил с тревогой Арман.
— Того я хочу погубить без вашей помощи.
Она произнесла эти слова с дрожью в голосе, как будто ужасная борьба происходила в ней.
— О, разве я не принадлежу вам телом и душою? — воскликнул Арман. — Я готов исполнить все, что вы мне прикажете…
«Майор прав, — подумала Дама в черной перчатке, — судьбы не избежишь».
Затем она прибавила вслух:
— Ну, что ж, пусть будет так! Вы снова сделаетесь моим орудием. Вы будете в моих руках ужасным орудием мести. Я хотела избегнуть этого, но судьба решила иначе.
— Я вас люблю, — страстно прошептал Арман. Молодая женщина встала и протянула ему руку.
— Приходите ко мне завтра, — сказала она. — Я буду ждать вас в полдень. Прощайте.
Арман, опьяневший от счастья, проводил ее до кареты и в последний раз покрыл ее руку поцелуями.
Час спустя Дама в черной перчатке вернулась домой и застала графа Арлева, сидящего у камина в будуаре.
— Вы были правы, мой бедный Герман, — сказала она ему, — люди не избегнут своей судьбы.
Майор вздрогнул.
— Я много раз собиралась простить Армана и сначала хотела избавиться от его преследований, от его любви, потом я почувствовала жалость к нему и хотела пощадить его, но судьба решает иначе. Он сам приговорил себя.
— Значит, он придет?
— Да, — вздохнула она.
— Когда?
— Завтра.
— И этот жестокий, ужасный план, который вы составили…
— У меня хватит силы привести его в исполнение. Голос Дамы в черной перчатке дрогнул; майор Арлев взглянул на нее и проговорил:
— Мне кажется, что вы не достаточно заглянули в глубину своего сердца, сударыня.
— Что вы хотите этим сказать?
— Человека, которого вы собираетесь безжалостно погубить за то, что его отец убил вашего мужа…
— Ну?
— Вы полюбили этого человека!
Дама в черной перчатке вскрикнула и побледнела.
— О! Нет, нет, — проговорила она. — Нет! Вы лжете, Герман; нет, это невозможно! Я любила и буду любить только того, по ком я ношу траур! Я маркиза Гонтран де Ласи!
Она гордо выпрямилась и прибавила:
— Ну, что ж! Допустим, Герман, что вы сказали правду, что я люблю этого молодого человека, но разве я перестала быть рабой своей мести? Я погублю его, несмотря ни на что, потому что должен быть наказан его отец, этот бандит с седыми волосами, у которого только одно уязвимое место: его сын!
XLIII
По отъезде Дамы в черной перчатке Арман заперся у себя в рабочем кабинете. Опустив голову на руки, смеясь и вместе плача, он в течение нескольких минут был опьянен восторгом от предвкушения ожидавшего его участия в мести, которое должно было явиться ему залогом прощения.
Вошел Иов.
— Что тебе надо? — резко спросил он его. — Ты снова явился надоедать мне своими наставлениями?
Иов грустно покачал головою.
— Вовсе не за этим, — ответил он.
— Так за чем же?
— Один из ваших друзей желает вас видеть.
В течение последней недели много различных посетителей являлось в маленький отель, но Арман неизменно отказывал всем, и Иов на этот раз только для проформы вошел доложить ему; но каково было его удивление, когда Арман ответил:
— Ну, что ж, проси войти…
— Как! — пробормотал Иов. — Вы даже не спрашиваете, кто это?
— Но ведь это один из моих друзей…
— Положим, — согласился старый солдат, не понимавший, что горе делает безмолвным и заставляет искать абсолютного уединения, зато радость производит совершенно обратное действие.
В продолжение часа Арман был счастлив: следовательно, он мог принять своего друга. Иов отворил дверь и доложил: «Господин Мориц Стефан!».
Арман встал, сделал несколько шагов навстречу журналисту и радушно протянул ему руку.
— Вы редкий гость, дорогой мой, — приветствовал он его.
— А вас невозможно застать, мой милый Арман.
— Вот как! Разве вы были у меня?
— Раз десять. Но вы вечно отсутствовали: то вы уезжали в Баден, то вас просто не было дома.
— Я провел лето в Германии, — ответил сын полковника.
— С Дамой в черной перчатке? — насмешливо спросил Мориц.
Арман смутился.
— Кто вам это сказал? — проговорил он с оттенком беспокойства.
— Как кто? Да весь Париж, дорогой мой, говорит это. — Париж слишком добр, что интересуется мною.
— Париж любопытен.
— Ну, что ж! — сказал Арман, впадая в беспечный тон. — Ему придется испытать разочарование в своем любопытстве.
— Вы ошибаетесь.
— Я не вижу ничего занимательного в том, что я люблю эту женщину.
— Эта женщина — загадка.
— Только не для меня.
— Допустим, но она загадка для всего Парижа.
— А! Париж занимается нами?
— Сильно.
— Я становлюсь любопытен, — сказал Арман с горькой усмешкой. — Мне интересно знать: что он может знать, что он может говорить?
— Две вещи.
— Выслушаем первую.
— Дама в черной перчатке, которую вы безумно любите, не любит вас.
— Откуда это можно знать? — пробормотал сын полковника, закусывая губы…
— Она любит… другого. Арман побледнел.
— Этот другой — мертвец. Бледность Армана усилилась.
— А человек, которого любят даже мертвого, не боится соперников, — холодно докончил Мориц.
Арман, хотя и страдал, не решился, однако, прямо опровергнуть довод Морица.
— Отлично, — насмешливо заметил он. — Вот первое мнение, которого удостоил меня Париж. Теперь выслушаем, что следует дальше.
— Черт возьми! — проговорил Мориц.
— Разве вы уже забыли, что хотели сказать?
— Нет… но… я затрудняюсь.
— Чего?
— Я боюсь, что вы рассердитесь… Грустная улыбка мелькнула на губах Армана.
— Клянусь, что нет, — сказал он.
— Ну, так парижский свет утверждает, что вы…
— Болван, не так ли?
— Простак…
— Дорогой мой, — спокойно возразил Арман, — неужели вы явились ко мне только затем, чтобы сказать мне подобную любезность?
— Нет, — смеясь, ответил Мориц. — Но обратите внимание на мою храбрость и мое доверие к вам: я осмеливаюсь сообщить вам неприятные слухи относительно вас и в то же время хочу обратиться к нашей старой дружбе.
Арман протянул руку журналисту.
— Прекрасно! — вскричал он. — Так как я нужен вам, то милости просим.
— Да, я нуждаюсь в вас, — подтвердил Мориц.
— У вас дуэль? Так я буду вашим секундантом.
— Нет, вы ошибаетесь.
— Значит, вам нужны деньги? Мой кошелек к вашим услугам.
— Нет.
— В таком случае, говорите…
— Слушайте, — продолжал Мориц, — верите ли вы в необыкновенные вещи?
— Разумеется, да, и я уже поплатился за это.
— В таинственные драмы, которые разыгрываются в Париже не публично и никому не известными актерами?
— Верю, — пробормотал сын полковника, вспомнивший об ужасной мести Дамы в черной перчатке.
— Итак, мой друг, — продолжал Мориц, — меня случайно запутали в одну из этих драм, и я могу обратиться за помощью только к вам.
— Объяснитесь, друг мой.
— Не могу…
— Но как же быть в таком случае?
— Вы должны отправиться.
— Куда?
— Я не могу назвать вам место.
— Вот как! Но вы строите загадку на загадке.
— Только там, — сказал Мориц, — мне позволили объяснить вам.
— Дорогой мой, — возразил Арман, — позвольте мне задать вам один только вопрос?
— Задавайте.
— Когда я должен ехать с вами?
— Сейчас.
— Вы увезете меня из Парижа?
— Нет.
— И я могу вернуться к себе через несколько часов?
— Я не задержу вас, — ответил Мориц Стефан.
— Хорошо, я следую за вами.
— Наденьте теплое пальто, — сказал Мориц. — Ночи становятся холодными.
— Вы в карете?
— Да, она ждет у подъезда.
Арман надел пальто, взял шляпу и перчатки и спросил, улыбаясь:
— Надо захватить оружие?
— Нет, это лишнее, — ответил Мориц.
Журналист вышел первый, и они оба спустились по лестнице. Карета, которую по всем признакам можно было принять за наемную, ожидала у подъезда. Мориц открыл Дверцу.
— Садитесь, — сказал он и сел рядом с Арманом. Кучер, по-видимому, заранее уже получил приказание, потому что погнал лошадей, даже не спросив, куда ехать. Карета выехала из Шальо, спустилась к набережной, пересекла Сену по мосту Согласия и углубилась в пустынные улицы Сен-Жерменского предместья. Мориц все время молчал.
— Друг мой, — сказал он, — помните вашу любовь к маленькой баронессе де Сент-Люс?
— Да, — ответил Арман. — А что?
— Помните, как каждый вечер, когда она была для вас только белокурой домино, вас ожидала на бульваре карета, и какой-то человек завязывал вам глаза?
— Да.
— Ну, так вот, — продолжал Мориц Стефан, вынимая носовой платок из кармана, — это же самое я хочу сделать и теперь.
— Вы шутите? — проговорил Арман.
— Нисколько, это необходимо.
Мориц произнес последние слова так таинственно, что сын полковника Леона смутился.
— Но куда же вы хотите меня увезти? — спросил он.
— Если бы я имел намерение сказать вам это, то не завязывал бы вам глаза.
— Однако…
— Дорогой мой, — проговорил Мориц, — я взывал к вашей дружбе, но если эта дружба недостаточно сильна, чтобы исполнить то, о чем я прошу, скажите одно слово, и я отвезу вас обратно.
— Вы с ума сошли! — воскликнул Арман. — Но раз вы на этом настаиваете…
— И он протянул свою голову. Мориц крепко завязал ему глаза.
— Теперь, — сказал он ему, — скажите по совести, видите ли вы что-нибудь?
— Нет, — ответил Арман.
— Отлично.
Карета продолжала ехать, и Арман почувствовал, что она много раз поворачивала то влево, то вправо. Мориц молчал. Арман думал о Даме в черной перчатке и тоже не выказывал желания разговаривать.
Это странное путешествие продолжалось около получаса. Наконец карета остановилась.
— Приехали, — сказал Мориц. Он вышел первый.
— Дайте мне руку, — прибавил он, — и обопритесь на меня.
Арман повиновался.
— Хорошо, — продолжал Мориц, — теперь позвольте, я вас поведу.
По перемене воздуха Арман понял, что они вошли в дом или проходили коридором.
— Подымите ногу, мы стоим около лестницы.
Когда Арман поднялся на десять ступенек, он услышал, как отворилась дверь.
— Идите все прямо, — сказал ему его вожатый. Арман почувствовал под ногами толстый ковер и более
теплую атмосферу вокруг себя. Две двери отворились и тотчас же захлопнулись. Мориц остановился.
— Теперь, — проговорил он, — вы можете снять повязку.
Арман сорвал повязку и с удивлением осмотрелся вокруг. Он находился теперь в маленькой гостиной, комфортабельно меблированной. Пол был покрыт ковром, стены обтянуты совершенно новой обивкой, несколько дорогих картин висели по стенам. Между окон стояла этажерка с витыми колонками, уставленная книгами. Посреди комнаты находился круглый столик, заваленный альбомами и газетами. Против камина стояло пианино. Арман был музыкант.
— Где я? — спросил Арман, взглянув на Морица.
— Скоро узнаете, — ответил журналист. Он откинул портьеру и вышел.
Арман, все более и более удивлявшийся, остался один. Прошло четверть часа; никто не являлся. Тогда Арман подбежал к двери, в которую вышел Мориц, но дверь оказалась запертой на ключ. Заметив другую дверь, он попытался отворить и ее, но она была также заперта. Потеряв терпение, молодой человек подошел к окну; окна были заперты на висячие замки.
— Ого, вот как! — пробормотал Арман. — Это уж слишком.
И так как шелковый шнурок сонетки находился справа от зеркала, то он сердито рванул его.
Тогда одна из дверей отворилась, и вошел слуга в ливрее; он почтительно поклонился Арману.
— Барин звал? — спросил он Армана.
— Да, — ответил молодой человек, у которого удивление перешло уже в нетерпение.
— Что прикажете сударь?
— Вот как! Что я тебе прикажу? Лакей поклонился.
— Можешь ты мне сказать, где я?
— Барин у себя.
— У себя?
Лакей снова поклонился. Арман смерил его взглядом с ног до головы.
— Что за глупые шутки, болван! — закричал он.
— Однако, сударь, я сказал правду. Барин у себя. Вот его приемная. Книги, пианино, журналы. Барин не будет скучать, если любит чтение и музыку. Вот спальня барина.
Под напором руки лакея дверь, которую Арман не мог отворить, раскрылась сразу. Молодой человек перешагнул порог, движимый любопытством. Спальня, такая же маленькая, как и приемная, была заново кокетливо меблирована, причем во всем чувствовалась рука женщины.
— Дурак! Скажешь ли ты мне, где я? Не то…
Арман не докончил. В комнату вошло новое лицо. Это был человек лет пятидесяти, с седыми волосами, с продолговатым серьезным лицом, обрамленным густыми рыжими бакенбардами.
По одежде его можно было принять за истого англичанина. Арман узнал его.
— Сударь, — сказал ему вошедший, — позвольте мне ответить вам за слугу: вы у себя или, вернее, у меня…
Арман поклонился.
— Кто же вы? — спросил он.
— Я лорд Г., — ответил англичанин. Арман вздрогнул и вспомнил Фульмен.
— По причинам, которых я не могу объяснить вам, вы мой пленник.
Вошел Иов.
— Что тебе надо? — резко спросил он его. — Ты снова явился надоедать мне своими наставлениями?
Иов грустно покачал головою.
— Вовсе не за этим, — ответил он.
— Так за чем же?
— Один из ваших друзей желает вас видеть.
В течение последней недели много различных посетителей являлось в маленький отель, но Арман неизменно отказывал всем, и Иов на этот раз только для проформы вошел доложить ему; но каково было его удивление, когда Арман ответил:
— Ну, что ж, проси войти…
— Как! — пробормотал Иов. — Вы даже не спрашиваете, кто это?
— Но ведь это один из моих друзей…
— Положим, — согласился старый солдат, не понимавший, что горе делает безмолвным и заставляет искать абсолютного уединения, зато радость производит совершенно обратное действие.
В продолжение часа Арман был счастлив: следовательно, он мог принять своего друга. Иов отворил дверь и доложил: «Господин Мориц Стефан!».
Арман встал, сделал несколько шагов навстречу журналисту и радушно протянул ему руку.
— Вы редкий гость, дорогой мой, — приветствовал он его.
— А вас невозможно застать, мой милый Арман.
— Вот как! Разве вы были у меня?
— Раз десять. Но вы вечно отсутствовали: то вы уезжали в Баден, то вас просто не было дома.
— Я провел лето в Германии, — ответил сын полковника.
— С Дамой в черной перчатке? — насмешливо спросил Мориц.
Арман смутился.
— Кто вам это сказал? — проговорил он с оттенком беспокойства.
— Как кто? Да весь Париж, дорогой мой, говорит это. — Париж слишком добр, что интересуется мною.
— Париж любопытен.
— Ну, что ж! — сказал Арман, впадая в беспечный тон. — Ему придется испытать разочарование в своем любопытстве.
— Вы ошибаетесь.
— Я не вижу ничего занимательного в том, что я люблю эту женщину.
— Эта женщина — загадка.
— Только не для меня.
— Допустим, но она загадка для всего Парижа.
— А! Париж занимается нами?
— Сильно.
— Я становлюсь любопытен, — сказал Арман с горькой усмешкой. — Мне интересно знать: что он может знать, что он может говорить?
— Две вещи.
— Выслушаем первую.
— Дама в черной перчатке, которую вы безумно любите, не любит вас.
— Откуда это можно знать? — пробормотал сын полковника, закусывая губы…
— Она любит… другого. Арман побледнел.
— Этот другой — мертвец. Бледность Армана усилилась.
— А человек, которого любят даже мертвого, не боится соперников, — холодно докончил Мориц.
Арман, хотя и страдал, не решился, однако, прямо опровергнуть довод Морица.
— Отлично, — насмешливо заметил он. — Вот первое мнение, которого удостоил меня Париж. Теперь выслушаем, что следует дальше.
— Черт возьми! — проговорил Мориц.
— Разве вы уже забыли, что хотели сказать?
— Нет… но… я затрудняюсь.
— Чего?
— Я боюсь, что вы рассердитесь… Грустная улыбка мелькнула на губах Армана.
— Клянусь, что нет, — сказал он.
— Ну, так парижский свет утверждает, что вы…
— Болван, не так ли?
— Простак…
— Дорогой мой, — спокойно возразил Арман, — неужели вы явились ко мне только затем, чтобы сказать мне подобную любезность?
— Нет, — смеясь, ответил Мориц. — Но обратите внимание на мою храбрость и мое доверие к вам: я осмеливаюсь сообщить вам неприятные слухи относительно вас и в то же время хочу обратиться к нашей старой дружбе.
Арман протянул руку журналисту.
— Прекрасно! — вскричал он. — Так как я нужен вам, то милости просим.
— Да, я нуждаюсь в вас, — подтвердил Мориц.
— У вас дуэль? Так я буду вашим секундантом.
— Нет, вы ошибаетесь.
— Значит, вам нужны деньги? Мой кошелек к вашим услугам.
— Нет.
— В таком случае, говорите…
— Слушайте, — продолжал Мориц, — верите ли вы в необыкновенные вещи?
— Разумеется, да, и я уже поплатился за это.
— В таинственные драмы, которые разыгрываются в Париже не публично и никому не известными актерами?
— Верю, — пробормотал сын полковника, вспомнивший об ужасной мести Дамы в черной перчатке.
— Итак, мой друг, — продолжал Мориц, — меня случайно запутали в одну из этих драм, и я могу обратиться за помощью только к вам.
— Объяснитесь, друг мой.
— Не могу…
— Но как же быть в таком случае?
— Вы должны отправиться.
— Куда?
— Я не могу назвать вам место.
— Вот как! Но вы строите загадку на загадке.
— Только там, — сказал Мориц, — мне позволили объяснить вам.
— Дорогой мой, — возразил Арман, — позвольте мне задать вам один только вопрос?
— Задавайте.
— Когда я должен ехать с вами?
— Сейчас.
— Вы увезете меня из Парижа?
— Нет.
— И я могу вернуться к себе через несколько часов?
— Я не задержу вас, — ответил Мориц Стефан.
— Хорошо, я следую за вами.
— Наденьте теплое пальто, — сказал Мориц. — Ночи становятся холодными.
— Вы в карете?
— Да, она ждет у подъезда.
Арман надел пальто, взял шляпу и перчатки и спросил, улыбаясь:
— Надо захватить оружие?
— Нет, это лишнее, — ответил Мориц.
Журналист вышел первый, и они оба спустились по лестнице. Карета, которую по всем признакам можно было принять за наемную, ожидала у подъезда. Мориц открыл Дверцу.
— Садитесь, — сказал он и сел рядом с Арманом. Кучер, по-видимому, заранее уже получил приказание, потому что погнал лошадей, даже не спросив, куда ехать. Карета выехала из Шальо, спустилась к набережной, пересекла Сену по мосту Согласия и углубилась в пустынные улицы Сен-Жерменского предместья. Мориц все время молчал.
— Друг мой, — сказал он, — помните вашу любовь к маленькой баронессе де Сент-Люс?
— Да, — ответил Арман. — А что?
— Помните, как каждый вечер, когда она была для вас только белокурой домино, вас ожидала на бульваре карета, и какой-то человек завязывал вам глаза?
— Да.
— Ну, так вот, — продолжал Мориц Стефан, вынимая носовой платок из кармана, — это же самое я хочу сделать и теперь.
— Вы шутите? — проговорил Арман.
— Нисколько, это необходимо.
Мориц произнес последние слова так таинственно, что сын полковника Леона смутился.
— Но куда же вы хотите меня увезти? — спросил он.
— Если бы я имел намерение сказать вам это, то не завязывал бы вам глаза.
— Однако…
— Дорогой мой, — проговорил Мориц, — я взывал к вашей дружбе, но если эта дружба недостаточно сильна, чтобы исполнить то, о чем я прошу, скажите одно слово, и я отвезу вас обратно.
— Вы с ума сошли! — воскликнул Арман. — Но раз вы на этом настаиваете…
— И он протянул свою голову. Мориц крепко завязал ему глаза.
— Теперь, — сказал он ему, — скажите по совести, видите ли вы что-нибудь?
— Нет, — ответил Арман.
— Отлично.
Карета продолжала ехать, и Арман почувствовал, что она много раз поворачивала то влево, то вправо. Мориц молчал. Арман думал о Даме в черной перчатке и тоже не выказывал желания разговаривать.
Это странное путешествие продолжалось около получаса. Наконец карета остановилась.
— Приехали, — сказал Мориц. Он вышел первый.
— Дайте мне руку, — прибавил он, — и обопритесь на меня.
Арман повиновался.
— Хорошо, — продолжал Мориц, — теперь позвольте, я вас поведу.
По перемене воздуха Арман понял, что они вошли в дом или проходили коридором.
— Подымите ногу, мы стоим около лестницы.
Когда Арман поднялся на десять ступенек, он услышал, как отворилась дверь.
— Идите все прямо, — сказал ему его вожатый. Арман почувствовал под ногами толстый ковер и более
теплую атмосферу вокруг себя. Две двери отворились и тотчас же захлопнулись. Мориц остановился.
— Теперь, — проговорил он, — вы можете снять повязку.
Арман сорвал повязку и с удивлением осмотрелся вокруг. Он находился теперь в маленькой гостиной, комфортабельно меблированной. Пол был покрыт ковром, стены обтянуты совершенно новой обивкой, несколько дорогих картин висели по стенам. Между окон стояла этажерка с витыми колонками, уставленная книгами. Посреди комнаты находился круглый столик, заваленный альбомами и газетами. Против камина стояло пианино. Арман был музыкант.
— Где я? — спросил Арман, взглянув на Морица.
— Скоро узнаете, — ответил журналист. Он откинул портьеру и вышел.
Арман, все более и более удивлявшийся, остался один. Прошло четверть часа; никто не являлся. Тогда Арман подбежал к двери, в которую вышел Мориц, но дверь оказалась запертой на ключ. Заметив другую дверь, он попытался отворить и ее, но она была также заперта. Потеряв терпение, молодой человек подошел к окну; окна были заперты на висячие замки.
— Ого, вот как! — пробормотал Арман. — Это уж слишком.
И так как шелковый шнурок сонетки находился справа от зеркала, то он сердито рванул его.
Тогда одна из дверей отворилась, и вошел слуга в ливрее; он почтительно поклонился Арману.
— Барин звал? — спросил он Армана.
— Да, — ответил молодой человек, у которого удивление перешло уже в нетерпение.
— Что прикажете сударь?
— Вот как! Что я тебе прикажу? Лакей поклонился.
— Можешь ты мне сказать, где я?
— Барин у себя.
— У себя?
Лакей снова поклонился. Арман смерил его взглядом с ног до головы.
— Что за глупые шутки, болван! — закричал он.
— Однако, сударь, я сказал правду. Барин у себя. Вот его приемная. Книги, пианино, журналы. Барин не будет скучать, если любит чтение и музыку. Вот спальня барина.
Под напором руки лакея дверь, которую Арман не мог отворить, раскрылась сразу. Молодой человек перешагнул порог, движимый любопытством. Спальня, такая же маленькая, как и приемная, была заново кокетливо меблирована, причем во всем чувствовалась рука женщины.
— Дурак! Скажешь ли ты мне, где я? Не то…
Арман не докончил. В комнату вошло новое лицо. Это был человек лет пятидесяти, с седыми волосами, с продолговатым серьезным лицом, обрамленным густыми рыжими бакенбардами.
По одежде его можно было принять за истого англичанина. Арман узнал его.
— Сударь, — сказал ему вошедший, — позвольте мне ответить вам за слугу: вы у себя или, вернее, у меня…
Арман поклонился.
— Кто же вы? — спросил он.
— Я лорд Г., — ответил англичанин. Арман вздрогнул и вспомнил Фульмен.
— По причинам, которых я не могу объяснить вам, вы мой пленник.
XLIV
Слова лорда Г. удивили, почти испугали Армана. Он несколько раз взглянул на англичанина, не находя слов для ответа, наконец, он спустя несколько минут воскликнул.
— Вот как, милостивый государь, значит, я нахожусь у сумасшедшего?
— Вот как, милостивый государь, значит, я нахожусь у сумасшедшего?