— Прости меня, дорогой Бернар, — сказал дядюшка Гийом, — я не знал, что Парижанина обворовали, когда спрашивал, ты ли стрелял в него!
— Спасибо, батюшка! — ответил Бернар.
— Так кто же был этот вор? — спросил мэр.
— Я уже сказал вам, что не знаю. Единственное, что я могу сказать: убегая с места происшествия, он провалился в нору кролика и вывихнул левую ногу, чем и выдал себя!
— О, дьявол, — прошептал Матье, чувствуя, как волосы на его голове становятся дыбом.
— Ну, это уже слишком! — воскликнул мэр. — Откуда ты знаешь, что он вывихнул ногу?
— А, хитрец! — сказал Франсуа. — Все тридцать шагов отпечатались, а потом правый отпечаток стал глубже левого, значит тот, кто оставил эти следы, начал хромать. Следовательно, он вывихнул левую ногу, и когда наступал на нее, это причиняло ему боль, — объяснил он.
— О! — прошептал Матье.
— Вот почему ему не удалось спастись, вернее, если бы ему удалось спастись, то в этот час он уже был бы в пяти-шести лье отсюда; но для этого ему бы пришлось идти очень быстро, а он не может. Поэтому он зарыл украденные деньги в зарослях у подножия березы, недалеко отсюда, — продолжал Франсуа.
Матье, вновь вытерев лоб рукавом, переступил одной ногой через подоконник открытого окна.
— А потом куда он пошел? — спросил мэр.
— А потом он вышел на большую дорогу, а так как она вымощена, то его и след простыл! — А деньги?
— О, это золото, мсье мэр, монеты достоинством в двадцать и сорок франков.
— Вы не принесли его с собой как вещественное доказательство?
— Уф! — сказал Франсуа. — Я поостерегся это сделать, ведь ворованное золото жжет руки! — И он подул на пальцы, словно он действительно обжегся.
— И что же? — спросил мэр.
— Тогда я сказал себе: «Лучше сходить туда с представителями закона, и так как вор не подозревает, что мы знаем о существовании тайника, то мы найдем клад».
— Ты ошибаешься, — сказал Матье, переставляя вторую ногу через подоконник, — вы его не найдете! — И он исчез в темноте.
Кроме Франсуа, никто не заметил его ухода.
— Это все, мой друг? — осведомился мэр.
— Черт возьми, кажется, почти все, мсье Рэзэн, — ответил Франсуа.
— Прекрасно, суд учтет ваши замечания. Но так как вы ни кого не назвали и все ваши доводы основаны на предположении,
Бернар продолжает обвиняться в преступлении.
— По этому поводу я ничего не говорю, — возразил Франсуа.
— Так что я очень сожалею, мсье Гийом, я очень сожалею, мадам Ватрен, но Бернар должен быть отправлен в тюрьму!
— Хорошо, пусть будет так, мсье мэр, — сказал Гийом. — Жена, дай мне две рубашки и все то, что мне понадобится, чтобы я мог остаться в тюрьме с Бернаром.
— И я тоже! Я тоже! — воскликнула мать. — Я буду сопровождать моего сына повсюду!
— Поступайте, как знаете, но — в путь! — И мэр сделал знак жандармам, которые снова поволокли Бернара к двери.
Но Франсуа снова загородил ему дорогу к выходу.
— Еще минуточку, мсье мэр, — сказал он.
— Если у тебя больше нечего сказать, — начал было мэр.
— Нет, ничего, но все равно, предположим… — и он стал что-то судорожно вспоминать. — Предположим, что я знаю виновного!
Все вскрикнули.
— Предположим, например, — продолжал Франсуа, понизив голос, — что он только что здесь был!
— Но, послушайте! — недовольно сказал мэр. — Мы опять будем теряться в догадках, а доказательств так и не будет!
— Да, это правда, но последнее предположение, мсье мэр.
Предположим, что возле березы, около которой вор зарыл свое золото, растет кустарник, и там я оставил в засаде Бобино и Лаженесса, — справа и слева от дерева. И в тот момент, когда он станет доставать свои сокровища, они его поймают на месте преступления! А!
В этот момент за окном послышался какой-то шум. Казалось, что кто-то не хочет идти, а его тащат силой!
— Смотрите, смотрите! — смеясь, воскликнул Франсуа. — Предположение подтвердилось! Они его схватили, а он не хочет идти, и они вынуждены вести его силой!
Через несколько минут на пороге появились Лаженесс и Бобино, которые тащили Матье за воротник.
— Разрази меня гром! — говорил Бобино. — Ты будешь идти или нет, бродяга?
— Подлец, не разыгрывай из себя злодея, — повторял Лаженесс.
— Матье! — хором вскричали все присутствующие.
— Вот и кошелек, мсье мэр, — сказал Лаженесс. — А вот и вор, — прибавил Бобино. — Поболтай-ка немножко с мсье мэром, радость моя!
И он подтолкнул Матье вперед. Невольно повинуясь толчку, тот, прихрамывая, сделал несколько шагов.
— Ну! — воскликнул Франсуа. — Разве я не говорил вам, что он прихрамывает на левую ногу? Вы снова скажете, что это догадки, мсье мэр?
Матье понял, что он попался, возражать не было смысла, поэтому он решил разыграть чистосердечное раскаяние.
— Ну что же, это правда, — сказал он. — Это я выстрелил из ружья, я не отрицаю. Я только хотел поссорить мсье Бернара с мадемуазель Катрин, потому что мсье Бернар дал мне пощечину.
Но вид золота вскружил мне голову. Мсье Бернар бросил ружье и, поддавшись дьявольскому искушению, я поднял его — тут все и случилось. Но никакого злого умысла здесь не было, а так как
Парижанин не умер, я отделаюсь всего лишь десятью годами ссылки на галеры…
Сердца всех присутствующих наполнились радостью, и все открыли Бернару свои объятия, но первая, кто бросился ему на грудь, была Катрин.
Бернар сделал движение, чтобы прижать ее к своему сердцу, но тщетно, так как у него были связаны руки. Аббат Грегуар заметил печальную улыбку, которая проскользнула по губам молодого человека.
— Мсье мэр, — сказал он, — я надеюсь, вы отдадите распоряжение, чтобы Бернара освободили!
— Жандармы, этот молодой человек свободен, — сказал мэр, — развяжите его!
Жандармы повиновались. Наступил момент радостного смятения. Отец, мать, жених и невеста бросились друг к другу, образовав беспорядочную группу. Слышались радостные восклицания. Все плакали. Даже у мэра на глазах выступили слезы.
Один лишь Матье шептал проклятия.
— Отведите этого человека в тюрьму Вилльер-Котре, — приказал он, указывая на Матье, — и хорошенько стерегите его!
— Бедный дядюшка Сильвестр, — сказал Матье, — придется побеспокоить его, в такой час!
И, вырвав свои руки из рук жандармов, которые хотели надеть на него наручники, он сложил ладони около рта и издал крик чайки, затем дал жандармам надеть на себя наручники и покорно последовал за ними.
Глава X. Заключение
— Спасибо, батюшка! — ответил Бернар.
— Так кто же был этот вор? — спросил мэр.
— Я уже сказал вам, что не знаю. Единственное, что я могу сказать: убегая с места происшествия, он провалился в нору кролика и вывихнул левую ногу, чем и выдал себя!
— О, дьявол, — прошептал Матье, чувствуя, как волосы на его голове становятся дыбом.
— Ну, это уже слишком! — воскликнул мэр. — Откуда ты знаешь, что он вывихнул ногу?
— А, хитрец! — сказал Франсуа. — Все тридцать шагов отпечатались, а потом правый отпечаток стал глубже левого, значит тот, кто оставил эти следы, начал хромать. Следовательно, он вывихнул левую ногу, и когда наступал на нее, это причиняло ему боль, — объяснил он.
— О! — прошептал Матье.
— Вот почему ему не удалось спастись, вернее, если бы ему удалось спастись, то в этот час он уже был бы в пяти-шести лье отсюда; но для этого ему бы пришлось идти очень быстро, а он не может. Поэтому он зарыл украденные деньги в зарослях у подножия березы, недалеко отсюда, — продолжал Франсуа.
Матье, вновь вытерев лоб рукавом, переступил одной ногой через подоконник открытого окна.
— А потом куда он пошел? — спросил мэр.
— А потом он вышел на большую дорогу, а так как она вымощена, то его и след простыл! — А деньги?
— О, это золото, мсье мэр, монеты достоинством в двадцать и сорок франков.
— Вы не принесли его с собой как вещественное доказательство?
— Уф! — сказал Франсуа. — Я поостерегся это сделать, ведь ворованное золото жжет руки! — И он подул на пальцы, словно он действительно обжегся.
— И что же? — спросил мэр.
— Тогда я сказал себе: «Лучше сходить туда с представителями закона, и так как вор не подозревает, что мы знаем о существовании тайника, то мы найдем клад».
— Ты ошибаешься, — сказал Матье, переставляя вторую ногу через подоконник, — вы его не найдете! — И он исчез в темноте.
Кроме Франсуа, никто не заметил его ухода.
— Это все, мой друг? — осведомился мэр.
— Черт возьми, кажется, почти все, мсье Рэзэн, — ответил Франсуа.
— Прекрасно, суд учтет ваши замечания. Но так как вы ни кого не назвали и все ваши доводы основаны на предположении,
Бернар продолжает обвиняться в преступлении.
— По этому поводу я ничего не говорю, — возразил Франсуа.
— Так что я очень сожалею, мсье Гийом, я очень сожалею, мадам Ватрен, но Бернар должен быть отправлен в тюрьму!
— Хорошо, пусть будет так, мсье мэр, — сказал Гийом. — Жена, дай мне две рубашки и все то, что мне понадобится, чтобы я мог остаться в тюрьме с Бернаром.
— И я тоже! Я тоже! — воскликнула мать. — Я буду сопровождать моего сына повсюду!
— Поступайте, как знаете, но — в путь! — И мэр сделал знак жандармам, которые снова поволокли Бернара к двери.
Но Франсуа снова загородил ему дорогу к выходу.
— Еще минуточку, мсье мэр, — сказал он.
— Если у тебя больше нечего сказать, — начал было мэр.
— Нет, ничего, но все равно, предположим… — и он стал что-то судорожно вспоминать. — Предположим, что я знаю виновного!
Все вскрикнули.
— Предположим, например, — продолжал Франсуа, понизив голос, — что он только что здесь был!
— Но, послушайте! — недовольно сказал мэр. — Мы опять будем теряться в догадках, а доказательств так и не будет!
— Да, это правда, но последнее предположение, мсье мэр.
Предположим, что возле березы, около которой вор зарыл свое золото, растет кустарник, и там я оставил в засаде Бобино и Лаженесса, — справа и слева от дерева. И в тот момент, когда он станет доставать свои сокровища, они его поймают на месте преступления! А!
В этот момент за окном послышался какой-то шум. Казалось, что кто-то не хочет идти, а его тащат силой!
— Смотрите, смотрите! — смеясь, воскликнул Франсуа. — Предположение подтвердилось! Они его схватили, а он не хочет идти, и они вынуждены вести его силой!
Через несколько минут на пороге появились Лаженесс и Бобино, которые тащили Матье за воротник.
— Разрази меня гром! — говорил Бобино. — Ты будешь идти или нет, бродяга?
— Подлец, не разыгрывай из себя злодея, — повторял Лаженесс.
— Матье! — хором вскричали все присутствующие.
— Вот и кошелек, мсье мэр, — сказал Лаженесс. — А вот и вор, — прибавил Бобино. — Поболтай-ка немножко с мсье мэром, радость моя!
И он подтолкнул Матье вперед. Невольно повинуясь толчку, тот, прихрамывая, сделал несколько шагов.
— Ну! — воскликнул Франсуа. — Разве я не говорил вам, что он прихрамывает на левую ногу? Вы снова скажете, что это догадки, мсье мэр?
Матье понял, что он попался, возражать не было смысла, поэтому он решил разыграть чистосердечное раскаяние.
— Ну что же, это правда, — сказал он. — Это я выстрелил из ружья, я не отрицаю. Я только хотел поссорить мсье Бернара с мадемуазель Катрин, потому что мсье Бернар дал мне пощечину.
Но вид золота вскружил мне голову. Мсье Бернар бросил ружье и, поддавшись дьявольскому искушению, я поднял его — тут все и случилось. Но никакого злого умысла здесь не было, а так как
Парижанин не умер, я отделаюсь всего лишь десятью годами ссылки на галеры…
Сердца всех присутствующих наполнились радостью, и все открыли Бернару свои объятия, но первая, кто бросился ему на грудь, была Катрин.
Бернар сделал движение, чтобы прижать ее к своему сердцу, но тщетно, так как у него были связаны руки. Аббат Грегуар заметил печальную улыбку, которая проскользнула по губам молодого человека.
— Мсье мэр, — сказал он, — я надеюсь, вы отдадите распоряжение, чтобы Бернара освободили!
— Жандармы, этот молодой человек свободен, — сказал мэр, — развяжите его!
Жандармы повиновались. Наступил момент радостного смятения. Отец, мать, жених и невеста бросились друг к другу, образовав беспорядочную группу. Слышались радостные восклицания. Все плакали. Даже у мэра на глазах выступили слезы.
Один лишь Матье шептал проклятия.
— Отведите этого человека в тюрьму Вилльер-Котре, — приказал он, указывая на Матье, — и хорошенько стерегите его!
— Бедный дядюшка Сильвестр, — сказал Матье, — придется побеспокоить его, в такой час!
И, вырвав свои руки из рук жандармов, которые хотели надеть на него наручники, он сложил ладони около рта и издал крик чайки, затем дал жандармам надеть на себя наручники и покорно последовал за ними.
Глава X. Заключение
Матье был отправлен в тюрьму Вилльер-Котре и помещен под охрану дядюшки Сильвестра вместо Бернара Ватрена. Когда виновный был уведен под охраной жандармов, когда мэр вышел, опустив голову и бросая назад полные раскаяния взгляды, и обитатели Нового дома остались без посторонних — потому что добрая хозяйка трактира, матушка Теллье, достойный аббат Грегуар, Лаженесс и Бобино, которые так хитро довели драму до счастливого конца, и друг Франсуа, который напал на след с ловкостью, достойной Последнего из могикан, — не были для них посторонними, и ничто больше не мешало проявлению радости в семье.
Прежде всего, отец и сын обменялись крепким рукопожатием. Рукопожатие сына означало:
— Вы видите, что я не солгал вам, батюшка. — Разве я когда-нибудь серьезно подозревал тебя, Бернар? — отвечало рукопожатие отца.
Затем мать и сын застыли в нежном объятьи. Обняв сына, Марианна шептала:
— Подумать только, ведь все случилось по моей вине!
— Тсс! Не будем больше об этом говорить, — ответил Бернар.
— Это мое проклятое упрямство всему виной! — Не нужно говорить об этом!
— Ты простишь меня, бедное мое дитя?
— О, матушка! Дорогая матушка!
— Во всяком случае, я уже достаточно наказана!
— И вы будете достойно вознаграждены, как мне кажется!
Отойдя от матери, Бернар протянул руки аббату Грегуару и, глядя доброму священнику прямо в глаза, спросил:
— Вы ведь тоже не сомневались во мне, господин аббат!
— Разве я не знал тебя лучше, чем твои отец и мать, Бернар?
— Лучше? — спросила мать.
— Да, лучше, — ответил отец.
— О! — воскликнула старушка, как всегда готовая вступить в спор, — я бы хотела узнать, кто может утверждать, что знает ребенка лучше, чем его родная мать!
— Тот, кто создал его духовно, после того, как мать создала его физически, — ответил Ватрен. — Разве я возражаю? Так что сделай как я, мать, и помолчи.
— О, нет! Я никогда не смогу молчать, когда мне говорят, что кто-то знает моего сына лучше меня!
— Да, матушка, вы замолчите, — сказал Бернар, смеясь, — и для этого мне потребуется вам сказать всего лишь одну фразу.
Как вы, будучи столь религиозной женщиной, могли забыть, что мсье аббат — мой исповедник?
Затем подошла очередь Катрин; Бернар оставил ее напоследок. Хитрец! Он сделал это, чтобы продлить сладкие мгновения.
— Катрин, — сказал он страстным голосом, — дорогая Катрин!
— Бернар, милый Бернар! — прошептала она с полными слез глазами.
— О, пойдем, пойдем, — сказал Бернар, увлекая девушку к двери, которая оставалась открытой.
— Эй! Куда это они пошли? — спросила матушка Ватрен с таким беспокойством, что это походило на ревность.
Отец пожал плечами:
— По своим делам, — сказал он, набивая трубку. — Пусть они идут, жена.
— Но…
— Послушай, неужели в их возрасте и при подобных обстоятельствах нам было бы нечего сказать друг другу?
— Гм! — сказала мать, бросая последний взгляд в открытую дверь. Но хотя дверь была открыта, она ничего не увидела: молодые люди уже успели скрыться в чаще леса.
Что касается Бобино, Лаженесса, Франсуа и дядюшки Ватрена, то они собрались вокруг стола и при свете свечей принялись добросовестно считать, сколько бутылок было выпито и сколько еще осталось. Аббат Грегуар воспользовался занятием, в которое были погружены четверо товарищей, чтобы взять свои трость и шляпу и бесшумно выскользнуть в приоткрытую дверь и направиться к дороге, ведущей в Вилльер-Котре, где он встретил свою сестру, мадам Аделаиду Грегуар, которая поджидала его в сильном волнении.
Обе женщины — матушка Ватрен и матушка Теллье, — присев около камина, принялись оживленно болтать, но поскольку они говорили вполголоса, то их болтовня никому не показалась ни долгой, ни запутанной.
С первыми лучами солнца Бернар и Катрин появились на пороге, подобно двум перелетным птичкам, которые улетели вместе, а теперь вместе вернулись в родные края. С улыбкой на устах Катрин, стараясь ни на минуту не терять из виду своего жениха, обняла дядюшку Гийома и матушку Ватрен и приготовилась подняться в свою комнату.
Но лишь только она собралась поставить ногу на первую ступеньку лестницы, Бернар остановил ее, как будто бы она забыла что-то важное.
— Ну!.. — сказал он с нежным упреком.
Катрин не потребовалось никаких объяснений: родственные души прекрасно понимали друг друга. Она направилась к столу, подошла к Франсуа и подставила ему обе щеки для поцелуя.
— В чем дело? — спросил Франсуа, удивленный столь неожиданным проявлением чувств со стороны девушки.
— Она хочет поцеловать тебя, чтобы поблагодарить, — объяснил Бернар. — Черт возьми! Мне кажется, что мы тебе обязаны! — Ах, мадемуазель Катрин! — воскликнул Франсуа и, вытерев рот салфеткой, звонко расцеловал краснеющую девушку в обе щеки.
Затем Катрин, в последний раз протянув руку Бернару, поднялась в свою комнату.
— Ну, ребята, — сказал молодой человек, подходя к столу. — Мне кажется, что пора идти. Быть счастливым — это прекрасно, но нельзя забывать о службе герцогу Орлеанскому!
И он бросил странный взгляд на свое ружье, которое жандармы принесли как вещественное доказательство, и один ствол которого был не заряжен.
— Как подумаешь, — прошептал он. И, надев шляпу на голову, громко сказал: — Пойдемте!
Выйдя из дома, Бернар поднял голову.
Катрин стояла у окна, улыбаясь восходящему солнцу, освещавшему один из самых прекрасных дней в ее жизни. Она увидела Бернара, сорвала росшую на окне гвоздику и, исцеловав ее, бросила ему. Бернар поймал цветок на лету прежде, чем он коснулся земли. Он принял поцелуй, спрятанный среди душистых лепестков, спрятал цветок у себя на груди, затем он последовал за своими товарищами и скрылся в лесу.
Новый день призывал матушку Теллье к своим обязанностям, попросив у супругов Ватрен разрешения удалиться, она устремилась к трактиру у источника Принца с такой же поспешностью, С какой пришла в Новый дом.
Она несла с собой столько новостей, что всей округе вполне бы хватило разговоров на целый день.
Бернар невиновен, а виновен Матье, свадьба Бернара и Катрин будет через две недели — никогда еще деревенские кумушки не имели сразу столь интересных тем для своей болтовни.
После ухода матушки Теллье последовала длинная дискуссия между дядюшкой и матушкой Ватрен. Каждый хотел отослать другого спать, а сам заняться домашними делами. Так как из-за упрямства матушки Ватрен это стремление к самоотречению грозило превратиться в ссору, дядюшка Ватрен взял свою шапку, сунул руки в карманы и пошел прогуляться по дороге, ведущей в Вилльер-Котре. Дойдя до Прыжка Оленя, он заметил коляску мэра, который ехал в сторону его дома в сопровождении своего бывшего слуги Пьера.
Увидев мэра, Ватрен хотел было свернуть в лес, но тот узнал его. Мсье Рэзэн остановил свою коляску, спрыгнул на землю и побежал к нему со всех ног, крича:
— Эй! Мсье Ватрен! Дорогой мсье Ватрен!
Ватрен остановился. Чувство стыда, которое всякий порядочный человек испытывает в глубине души, когда совершает нечестные поступки, и которые заставляют его краснеть за постыдные действия других людей, заставило мэра в столь ранний час направиться в дом дядюшки Ватрена. Ведь как мы помним, предложения, которые торговец лесом сделал дядюшке Ватрену, отнюдь не были честными.
Остановившись, дядюшка Гийом спросил себя, что еще хочет от него мэр. Он ждал, стоя к нему спиной, и лишь когда мэр подбежал к нему, круто повернулся.
— Ну? — резко спросил он. — Что там еще?
— Дело в том, мсье Ватрен, — заговорил мэр, держа шляпу в руке, в то время как его собеседник и не думал снимать свою, — дело в том, что с тех пор, как я вас покинул, я много думал.
— Правда? — спросил дядюшка Ватрен. — И о чем же?
— Обо всем, дорогой мсье Ватрен, и в частности о том, что нехорошо желать блага своего ближнего, даже если этот ближний — принц!
— По какому поводу вы мне это говорите, мсье, и что это за блага я себе пожелал? — спросил старик.
— Дорогой Ватрен, — со смирением ответил мэр, — поверьте мне, что я имел в виду совсем не вас! — А кого же тогда? — Только меня самого, мсье Ватрен, и мои бесчестные предложения по поводу молодых деревьев, которые растут на границе с моей партией!
— И это вас привело ко мне?
— Конечно, ведь я понял, что я был не прав и что я должен извиниться перед достойным и честным человеком, которого оскорбил!
— Передо мной? Но вы меня вовсе не оскорбили, мсье мэр.
— Нет, я оскорбил вас тем, что сделал вам предложение, которое честный человек ни в коем случае не может принять!
— Право, не стоило беспокоиться из-за такой мелочи, мсье Рэзэн, — сказал Гийом.
— Вы считаете мелочью, когда встречаешь человека и, краснея, не можешь подать ему руки? Мне кажется, это вовсе не мелочь! И я прошу вас простить меня, мсье Ватрен!
— Меня? — спросил старший лесничий.
— Да, вас.
— Но я не аббат Грегуар, чтобы прощать вас, — сказал старик, смеясь, хотя в глубине души был тронут.
— Нет, но вы, мсье Ватрен, как все честные люди, принадлежите к одному обществу, а я в какой-то момент вышел из него, так дайте мне руку, чтобы вернуться туда, мсье Ватрен!
Мэр произнес эти слова таким проникновенным тоном, что на глазах у старого лесничего заблестели слезы. Он снял левой рукой шляпу, как обычно делая перед инспектором, мсье Девиаленом, и протянул мэру руку.
Мэр взял ее и крепко пожал; Гийом ответил таким же крепким дружеским пожатием.
— Мсье Ватрен, это еще не все! — сказал мэр.
— Как, еще не все? А что же еще, мсье Рэзэн?
— Я был не прав не только перед вами этой ночью.
— А! Вы говорите о вашем обвинении против Бернара? Теперь вы видите, что ваше заключение было слишком поспешно! — Я понимаю, мсье, что мой гнев был несправедливым и толкнул меня на такие действия, за которые мне будет стыдно всю жизнь. И если мсье Бернар меня не простит… — О, Боже мой! Вы можете быть спокойны. Бернар так счастлив, что уже, наверно, все забыл!
— Да, дорогой мсье Ватрен, но в какой-то момент он может об этом вспомнить, и тогда он подумает: «Все равно, господин мэр — плохой человек».
— О! — смеясь, сказал дядюшка Ватрен. — За то, что он по думает в плохом настроении, я не могу ручаться!
— Есть только одно средство, чтобы он забыл об этом или, по крайней мере, старался об этом не думать!
— Какое?
— Если он меня простит от всего сердца, как это сделали вы!
— Что до этого, то я вам за него отвечаю, как за себя самого.
Бернар совсем не способен долго помнить зло. Так что можете считать дело законченным. Но чтобы вы не беспокоились — тем более, что он младше вас, — он зайдет к вам.
— Я надеюсь, что он зайдет, и не только он, но и вы сами, и матушка Ватрен, и Катрин, и Франсуа, и все лесничие вашего округа!
— Хорошо! И когда?
— После свадебной церемонии!
— По какому случаю?
— По случаю праздничного ужина.
— О! Нет, мсье Рэзэн, спасибо!
— Не говорите «нет», мсье Ватрен, это вопрос решенный.
Боже мой! Пусть это будет доказательством того, что вы и ваш сын не таите на меня обиды. Я не спал всю ночь, потому что мысль об этом ужине не выходила у меня из головы. Я уже отдал все распоряжения!
— Но мсье Рэзэн…
— Сначала будет ветчина из того кабана, которого вы загнали вчера, вернее, которого загнал Франсуа, кроме того, господин инспектор дал разрешение застрелить косулю; я пойду на пруды Раме, чтобы собственноручно выбрать рыбу. Мамаша Ватрен сделает свое жаркое из кроликов — лучше нее его никто не может приготовить! А еще у нас есть прекрасное шампанское, которое пришлют прямо из Этернау, и старое бургундское, которое только и мечтает о том, чтобы его выпили!
— Однако, мсье Рэзэн…
— Никаких «но», никаких «если», никаких «однако», дядюшка Гийом! Иначе я подумаю: «Рэзэн, ты и вправду негодяй, если на всю жизнь поссорился с самыми честными людьми на земле!»
— Господин мэр, право, я ничего не могу вам сказать!
— Вы ничего не можете мне сказать? Тогда женщины будут очень переживать. Я имею в виду мадам Рэзэн и мадемуазель Эфрозин, вы понимаете… Они мне набили голову разными глупостями, и Бог знает, что подумают… Ах! Мсье аббат был прав, когда сказал, что женщина была причиной гибели мужчины во все времена!
Возможно, что дядюшка Гийом продолжал бы спорить, но вдруг он почувствовал, как кто-то тянет его за карман куртки, и обернулся.
Это был старик Пьер:
— Ах, мсье Ватрен, — сказал добряк, — не отказывайте мсье мэру во имя… во имя… — и он замолчал, думая, во имя чего дядюшка Гийом может сжалиться. — Во имя тех двухсот су, которые вы дали для меня аббату Грегуару, когда вы узнали, что мсье мэр выгнал меня, чтобы взять Матье!
— Еще одна мысль, которую эти чертовки вбили мне в голову! О, женщины, женщины! Только ваша жена святая, мсье Ватрен!
— Моя жена?!! — воскликнул Ватрен. — Видно… — Дядюшка Ватрен хотел сказать: «Видно, что вы ее не знаете», но вовремя, остановился и, смеясь, закончил: — Видно, вы ее знаете! — И, заметив, что мэр ждет ответа в сильном волнении, он добавил: — Решено, мсье Рэзэн. Мы ужинаем у вас в день свадьбы! — А свадьба будет на неделю раньше, чем вы думаете! — радостно воскликнул мэр.
— Как?
— Отгадайте, куда я еду.
— Когда?
— Сейчас.
— Куда вы едете?
— Я еду в Суассон получить у господина епископа разрешение ускорить свадьбу и не тратить время на формальности!
И мэр снова сел в свою коляску вместе со старым Пьером.
— Ну, теперь я отвечаю за Бернара, — смеясь, сказал дядюшка Ватрен. — Вы уже сделали в сто раз больше, чем нужно, чтобы он вас простил!
Мсье Рэзэн подхлестнул своих лошадей, и коляска умчалась. Гийом провожал его глазами до тех пор, пока у него не погасла трубка.
— Черт возьми! — сказал он, когда коляска скрылась из виду. — Я никогда не думал, что он такой достойный человек! — И, зажигая трубку, продолжил: — Он прав… О, женщины, женщины! — С этими словами он выпустил колечко дыма и медленным шагом направился в Новый дом.
Через две недели, благодаря разрешению, полученному мсье Рэзэном у монсеньора епископа Суассонского, в маленькой церкви в Вилльер-Котре состоялась церемония венчания. Бернар и Катин, стоя на коленях перед аббатом Грегуаром, улыбались шуткам Франсуа и крошки Бишь, державших венцы над их головами.
Мадам Рэзэн и мадемуазель Эфрозин, преклонив колени на бархатных подушечках, на которых был вышит их вензель, присутствовали на церемонии, расположившись несколько поодаль от других гостей.
Мадемуазель Эфрозин украдкой бросала взгляды на Парижанина, который был еще бледным после своей раны, но уже достаточно поправился, чтобы присутствовать на церемонии. Однако было заметно, что мсье Шолле больше занят прекрасной новобрачной, краснеющей под венцом, чем мадемуазель Эфрозин. Инспектор вместе со всей своей семьей присутствовал на церемонии, окруженный почетной гвардией из тридцати или сорока лесничих.
Аббат Грегуар произнес речь, которая длилась не больше десяти минут, но вызвала слезы на глазах у всех присутствующих.
При выходе из церкви в толпу полетел камень, который, по счастливой случайности, никого не задел. Камень был брошен со стороны тюрьмы, которую отделял от церкви лишь маленький переулок.
Среди прутьев решетки показалось лицо Матье. Это он бросил камень. Увидев, что его заметили, он сложил ладони рупором и издал крик, напоминающий крик совы.
— Эй, мсье Бернар! — закричал Гогелю. — Крик совы предвещает несчастье!
— Да, — ответил Франсуа, — но когда предсказатель плохой, то предсказание не сбывается!
И процессия удалилась, оставив преступника скрежетать зубами от ярости.
На следующий день Матье перевели в Лаонскую тюрьму, где содержались преступники всего округа.
Как он и предполагал, его приговорили к десяти годам ссылки на галеры.
Через восемнадцать месяцев в газетах появилось следующее сообщение.
«Семафор дю Марсель сообщает:
В Тулонской тюрьме предпринята попытка бегства, которая трагически закончилась для беглеца.
Каторжнику каким-то образом удалось достать напильник и перепилить кольцо своей цепи. Он спрятался за дровяным складом, где работали арестанты. Когда стемнело, преступник, не замеченный часовым, ползком добрался до берега моря. На шум, который он произвел, прыгая в воду, часовой оглянулся и, заметив беглеца, прицелился, ожидая, когда он появится на поверхности воды, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Через несколько секунд он появился, и солдат выстрелил. Беглец исчез под водой, на этот раз чтобы больше не появиться.
Выстрел привлек внимание солдат береговой охраны. К месту происшествия на воду были спущены три лодки для поисков беглеца, но они оказались бесполезными. Труп беглеца не был найден.
Только на следующий день, около десяти часов утра, безжизненное тело показалось на поверхности воды. Это и был труп того каторжника, который пытался бежать накануне.
Как было выяснено, этот несчастный был приговорен к десяти годам ссылки на галеры за попытку убийства с заранее обдуманным намерением, но при смягчающих обстоятельствах. Он значился в тюремных списках просто под именем Матье».
Прежде всего, отец и сын обменялись крепким рукопожатием. Рукопожатие сына означало:
— Вы видите, что я не солгал вам, батюшка. — Разве я когда-нибудь серьезно подозревал тебя, Бернар? — отвечало рукопожатие отца.
Затем мать и сын застыли в нежном объятьи. Обняв сына, Марианна шептала:
— Подумать только, ведь все случилось по моей вине!
— Тсс! Не будем больше об этом говорить, — ответил Бернар.
— Это мое проклятое упрямство всему виной! — Не нужно говорить об этом!
— Ты простишь меня, бедное мое дитя?
— О, матушка! Дорогая матушка!
— Во всяком случае, я уже достаточно наказана!
— И вы будете достойно вознаграждены, как мне кажется!
Отойдя от матери, Бернар протянул руки аббату Грегуару и, глядя доброму священнику прямо в глаза, спросил:
— Вы ведь тоже не сомневались во мне, господин аббат!
— Разве я не знал тебя лучше, чем твои отец и мать, Бернар?
— Лучше? — спросила мать.
— Да, лучше, — ответил отец.
— О! — воскликнула старушка, как всегда готовая вступить в спор, — я бы хотела узнать, кто может утверждать, что знает ребенка лучше, чем его родная мать!
— Тот, кто создал его духовно, после того, как мать создала его физически, — ответил Ватрен. — Разве я возражаю? Так что сделай как я, мать, и помолчи.
— О, нет! Я никогда не смогу молчать, когда мне говорят, что кто-то знает моего сына лучше меня!
— Да, матушка, вы замолчите, — сказал Бернар, смеясь, — и для этого мне потребуется вам сказать всего лишь одну фразу.
Как вы, будучи столь религиозной женщиной, могли забыть, что мсье аббат — мой исповедник?
Затем подошла очередь Катрин; Бернар оставил ее напоследок. Хитрец! Он сделал это, чтобы продлить сладкие мгновения.
— Катрин, — сказал он страстным голосом, — дорогая Катрин!
— Бернар, милый Бернар! — прошептала она с полными слез глазами.
— О, пойдем, пойдем, — сказал Бернар, увлекая девушку к двери, которая оставалась открытой.
— Эй! Куда это они пошли? — спросила матушка Ватрен с таким беспокойством, что это походило на ревность.
Отец пожал плечами:
— По своим делам, — сказал он, набивая трубку. — Пусть они идут, жена.
— Но…
— Послушай, неужели в их возрасте и при подобных обстоятельствах нам было бы нечего сказать друг другу?
— Гм! — сказала мать, бросая последний взгляд в открытую дверь. Но хотя дверь была открыта, она ничего не увидела: молодые люди уже успели скрыться в чаще леса.
Что касается Бобино, Лаженесса, Франсуа и дядюшки Ватрена, то они собрались вокруг стола и при свете свечей принялись добросовестно считать, сколько бутылок было выпито и сколько еще осталось. Аббат Грегуар воспользовался занятием, в которое были погружены четверо товарищей, чтобы взять свои трость и шляпу и бесшумно выскользнуть в приоткрытую дверь и направиться к дороге, ведущей в Вилльер-Котре, где он встретил свою сестру, мадам Аделаиду Грегуар, которая поджидала его в сильном волнении.
Обе женщины — матушка Ватрен и матушка Теллье, — присев около камина, принялись оживленно болтать, но поскольку они говорили вполголоса, то их болтовня никому не показалась ни долгой, ни запутанной.
С первыми лучами солнца Бернар и Катрин появились на пороге, подобно двум перелетным птичкам, которые улетели вместе, а теперь вместе вернулись в родные края. С улыбкой на устах Катрин, стараясь ни на минуту не терять из виду своего жениха, обняла дядюшку Гийома и матушку Ватрен и приготовилась подняться в свою комнату.
Но лишь только она собралась поставить ногу на первую ступеньку лестницы, Бернар остановил ее, как будто бы она забыла что-то важное.
— Ну!.. — сказал он с нежным упреком.
Катрин не потребовалось никаких объяснений: родственные души прекрасно понимали друг друга. Она направилась к столу, подошла к Франсуа и подставила ему обе щеки для поцелуя.
— В чем дело? — спросил Франсуа, удивленный столь неожиданным проявлением чувств со стороны девушки.
— Она хочет поцеловать тебя, чтобы поблагодарить, — объяснил Бернар. — Черт возьми! Мне кажется, что мы тебе обязаны! — Ах, мадемуазель Катрин! — воскликнул Франсуа и, вытерев рот салфеткой, звонко расцеловал краснеющую девушку в обе щеки.
Затем Катрин, в последний раз протянув руку Бернару, поднялась в свою комнату.
— Ну, ребята, — сказал молодой человек, подходя к столу. — Мне кажется, что пора идти. Быть счастливым — это прекрасно, но нельзя забывать о службе герцогу Орлеанскому!
И он бросил странный взгляд на свое ружье, которое жандармы принесли как вещественное доказательство, и один ствол которого был не заряжен.
— Как подумаешь, — прошептал он. И, надев шляпу на голову, громко сказал: — Пойдемте!
Выйдя из дома, Бернар поднял голову.
Катрин стояла у окна, улыбаясь восходящему солнцу, освещавшему один из самых прекрасных дней в ее жизни. Она увидела Бернара, сорвала росшую на окне гвоздику и, исцеловав ее, бросила ему. Бернар поймал цветок на лету прежде, чем он коснулся земли. Он принял поцелуй, спрятанный среди душистых лепестков, спрятал цветок у себя на груди, затем он последовал за своими товарищами и скрылся в лесу.
Новый день призывал матушку Теллье к своим обязанностям, попросив у супругов Ватрен разрешения удалиться, она устремилась к трактиру у источника Принца с такой же поспешностью, С какой пришла в Новый дом.
Она несла с собой столько новостей, что всей округе вполне бы хватило разговоров на целый день.
Бернар невиновен, а виновен Матье, свадьба Бернара и Катрин будет через две недели — никогда еще деревенские кумушки не имели сразу столь интересных тем для своей болтовни.
После ухода матушки Теллье последовала длинная дискуссия между дядюшкой и матушкой Ватрен. Каждый хотел отослать другого спать, а сам заняться домашними делами. Так как из-за упрямства матушки Ватрен это стремление к самоотречению грозило превратиться в ссору, дядюшка Ватрен взял свою шапку, сунул руки в карманы и пошел прогуляться по дороге, ведущей в Вилльер-Котре. Дойдя до Прыжка Оленя, он заметил коляску мэра, который ехал в сторону его дома в сопровождении своего бывшего слуги Пьера.
Увидев мэра, Ватрен хотел было свернуть в лес, но тот узнал его. Мсье Рэзэн остановил свою коляску, спрыгнул на землю и побежал к нему со всех ног, крича:
— Эй! Мсье Ватрен! Дорогой мсье Ватрен!
Ватрен остановился. Чувство стыда, которое всякий порядочный человек испытывает в глубине души, когда совершает нечестные поступки, и которые заставляют его краснеть за постыдные действия других людей, заставило мэра в столь ранний час направиться в дом дядюшки Ватрена. Ведь как мы помним, предложения, которые торговец лесом сделал дядюшке Ватрену, отнюдь не были честными.
Остановившись, дядюшка Гийом спросил себя, что еще хочет от него мэр. Он ждал, стоя к нему спиной, и лишь когда мэр подбежал к нему, круто повернулся.
— Ну? — резко спросил он. — Что там еще?
— Дело в том, мсье Ватрен, — заговорил мэр, держа шляпу в руке, в то время как его собеседник и не думал снимать свою, — дело в том, что с тех пор, как я вас покинул, я много думал.
— Правда? — спросил дядюшка Ватрен. — И о чем же?
— Обо всем, дорогой мсье Ватрен, и в частности о том, что нехорошо желать блага своего ближнего, даже если этот ближний — принц!
— По какому поводу вы мне это говорите, мсье, и что это за блага я себе пожелал? — спросил старик.
— Дорогой Ватрен, — со смирением ответил мэр, — поверьте мне, что я имел в виду совсем не вас! — А кого же тогда? — Только меня самого, мсье Ватрен, и мои бесчестные предложения по поводу молодых деревьев, которые растут на границе с моей партией!
— И это вас привело ко мне?
— Конечно, ведь я понял, что я был не прав и что я должен извиниться перед достойным и честным человеком, которого оскорбил!
— Передо мной? Но вы меня вовсе не оскорбили, мсье мэр.
— Нет, я оскорбил вас тем, что сделал вам предложение, которое честный человек ни в коем случае не может принять!
— Право, не стоило беспокоиться из-за такой мелочи, мсье Рэзэн, — сказал Гийом.
— Вы считаете мелочью, когда встречаешь человека и, краснея, не можешь подать ему руки? Мне кажется, это вовсе не мелочь! И я прошу вас простить меня, мсье Ватрен!
— Меня? — спросил старший лесничий.
— Да, вас.
— Но я не аббат Грегуар, чтобы прощать вас, — сказал старик, смеясь, хотя в глубине души был тронут.
— Нет, но вы, мсье Ватрен, как все честные люди, принадлежите к одному обществу, а я в какой-то момент вышел из него, так дайте мне руку, чтобы вернуться туда, мсье Ватрен!
Мэр произнес эти слова таким проникновенным тоном, что на глазах у старого лесничего заблестели слезы. Он снял левой рукой шляпу, как обычно делая перед инспектором, мсье Девиаленом, и протянул мэру руку.
Мэр взял ее и крепко пожал; Гийом ответил таким же крепким дружеским пожатием.
— Мсье Ватрен, это еще не все! — сказал мэр.
— Как, еще не все? А что же еще, мсье Рэзэн?
— Я был не прав не только перед вами этой ночью.
— А! Вы говорите о вашем обвинении против Бернара? Теперь вы видите, что ваше заключение было слишком поспешно! — Я понимаю, мсье, что мой гнев был несправедливым и толкнул меня на такие действия, за которые мне будет стыдно всю жизнь. И если мсье Бернар меня не простит… — О, Боже мой! Вы можете быть спокойны. Бернар так счастлив, что уже, наверно, все забыл!
— Да, дорогой мсье Ватрен, но в какой-то момент он может об этом вспомнить, и тогда он подумает: «Все равно, господин мэр — плохой человек».
— О! — смеясь, сказал дядюшка Ватрен. — За то, что он по думает в плохом настроении, я не могу ручаться!
— Есть только одно средство, чтобы он забыл об этом или, по крайней мере, старался об этом не думать!
— Какое?
— Если он меня простит от всего сердца, как это сделали вы!
— Что до этого, то я вам за него отвечаю, как за себя самого.
Бернар совсем не способен долго помнить зло. Так что можете считать дело законченным. Но чтобы вы не беспокоились — тем более, что он младше вас, — он зайдет к вам.
— Я надеюсь, что он зайдет, и не только он, но и вы сами, и матушка Ватрен, и Катрин, и Франсуа, и все лесничие вашего округа!
— Хорошо! И когда?
— После свадебной церемонии!
— По какому случаю?
— По случаю праздничного ужина.
— О! Нет, мсье Рэзэн, спасибо!
— Не говорите «нет», мсье Ватрен, это вопрос решенный.
Боже мой! Пусть это будет доказательством того, что вы и ваш сын не таите на меня обиды. Я не спал всю ночь, потому что мысль об этом ужине не выходила у меня из головы. Я уже отдал все распоряжения!
— Но мсье Рэзэн…
— Сначала будет ветчина из того кабана, которого вы загнали вчера, вернее, которого загнал Франсуа, кроме того, господин инспектор дал разрешение застрелить косулю; я пойду на пруды Раме, чтобы собственноручно выбрать рыбу. Мамаша Ватрен сделает свое жаркое из кроликов — лучше нее его никто не может приготовить! А еще у нас есть прекрасное шампанское, которое пришлют прямо из Этернау, и старое бургундское, которое только и мечтает о том, чтобы его выпили!
— Однако, мсье Рэзэн…
— Никаких «но», никаких «если», никаких «однако», дядюшка Гийом! Иначе я подумаю: «Рэзэн, ты и вправду негодяй, если на всю жизнь поссорился с самыми честными людьми на земле!»
— Господин мэр, право, я ничего не могу вам сказать!
— Вы ничего не можете мне сказать? Тогда женщины будут очень переживать. Я имею в виду мадам Рэзэн и мадемуазель Эфрозин, вы понимаете… Они мне набили голову разными глупостями, и Бог знает, что подумают… Ах! Мсье аббат был прав, когда сказал, что женщина была причиной гибели мужчины во все времена!
Возможно, что дядюшка Гийом продолжал бы спорить, но вдруг он почувствовал, как кто-то тянет его за карман куртки, и обернулся.
Это был старик Пьер:
— Ах, мсье Ватрен, — сказал добряк, — не отказывайте мсье мэру во имя… во имя… — и он замолчал, думая, во имя чего дядюшка Гийом может сжалиться. — Во имя тех двухсот су, которые вы дали для меня аббату Грегуару, когда вы узнали, что мсье мэр выгнал меня, чтобы взять Матье!
— Еще одна мысль, которую эти чертовки вбили мне в голову! О, женщины, женщины! Только ваша жена святая, мсье Ватрен!
— Моя жена?!! — воскликнул Ватрен. — Видно… — Дядюшка Ватрен хотел сказать: «Видно, что вы ее не знаете», но вовремя, остановился и, смеясь, закончил: — Видно, вы ее знаете! — И, заметив, что мэр ждет ответа в сильном волнении, он добавил: — Решено, мсье Рэзэн. Мы ужинаем у вас в день свадьбы! — А свадьба будет на неделю раньше, чем вы думаете! — радостно воскликнул мэр.
— Как?
— Отгадайте, куда я еду.
— Когда?
— Сейчас.
— Куда вы едете?
— Я еду в Суассон получить у господина епископа разрешение ускорить свадьбу и не тратить время на формальности!
И мэр снова сел в свою коляску вместе со старым Пьером.
— Ну, теперь я отвечаю за Бернара, — смеясь, сказал дядюшка Ватрен. — Вы уже сделали в сто раз больше, чем нужно, чтобы он вас простил!
Мсье Рэзэн подхлестнул своих лошадей, и коляска умчалась. Гийом провожал его глазами до тех пор, пока у него не погасла трубка.
— Черт возьми! — сказал он, когда коляска скрылась из виду. — Я никогда не думал, что он такой достойный человек! — И, зажигая трубку, продолжил: — Он прав… О, женщины, женщины! — С этими словами он выпустил колечко дыма и медленным шагом направился в Новый дом.
Через две недели, благодаря разрешению, полученному мсье Рэзэном у монсеньора епископа Суассонского, в маленькой церкви в Вилльер-Котре состоялась церемония венчания. Бернар и Катин, стоя на коленях перед аббатом Грегуаром, улыбались шуткам Франсуа и крошки Бишь, державших венцы над их головами.
Мадам Рэзэн и мадемуазель Эфрозин, преклонив колени на бархатных подушечках, на которых был вышит их вензель, присутствовали на церемонии, расположившись несколько поодаль от других гостей.
Мадемуазель Эфрозин украдкой бросала взгляды на Парижанина, который был еще бледным после своей раны, но уже достаточно поправился, чтобы присутствовать на церемонии. Однако было заметно, что мсье Шолле больше занят прекрасной новобрачной, краснеющей под венцом, чем мадемуазель Эфрозин. Инспектор вместе со всей своей семьей присутствовал на церемонии, окруженный почетной гвардией из тридцати или сорока лесничих.
Аббат Грегуар произнес речь, которая длилась не больше десяти минут, но вызвала слезы на глазах у всех присутствующих.
При выходе из церкви в толпу полетел камень, который, по счастливой случайности, никого не задел. Камень был брошен со стороны тюрьмы, которую отделял от церкви лишь маленький переулок.
Среди прутьев решетки показалось лицо Матье. Это он бросил камень. Увидев, что его заметили, он сложил ладони рупором и издал крик, напоминающий крик совы.
— Эй, мсье Бернар! — закричал Гогелю. — Крик совы предвещает несчастье!
— Да, — ответил Франсуа, — но когда предсказатель плохой, то предсказание не сбывается!
И процессия удалилась, оставив преступника скрежетать зубами от ярости.
На следующий день Матье перевели в Лаонскую тюрьму, где содержались преступники всего округа.
Как он и предполагал, его приговорили к десяти годам ссылки на галеры.
Через восемнадцать месяцев в газетах появилось следующее сообщение.
«Семафор дю Марсель сообщает:
В Тулонской тюрьме предпринята попытка бегства, которая трагически закончилась для беглеца.
Каторжнику каким-то образом удалось достать напильник и перепилить кольцо своей цепи. Он спрятался за дровяным складом, где работали арестанты. Когда стемнело, преступник, не замеченный часовым, ползком добрался до берега моря. На шум, который он произвел, прыгая в воду, часовой оглянулся и, заметив беглеца, прицелился, ожидая, когда он появится на поверхности воды, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Через несколько секунд он появился, и солдат выстрелил. Беглец исчез под водой, на этот раз чтобы больше не появиться.
Выстрел привлек внимание солдат береговой охраны. К месту происшествия на воду были спущены три лодки для поисков беглеца, но они оказались бесполезными. Труп беглеца не был найден.
Только на следующий день, около десяти часов утра, безжизненное тело показалось на поверхности воды. Это и был труп того каторжника, который пытался бежать накануне.
Как было выяснено, этот несчастный был приговорен к десяти годам ссылки на галеры за попытку убийства с заранее обдуманным намерением, но при смягчающих обстоятельствах. Он значился в тюремных списках просто под именем Матье».