Дюма Александр. Три мушкетера (с иллюстрациями)

   — Нет, — самодовольно ответил Бонасье. — Она для этого слишком легкомысленная женщина.
   — А молодой гвардеец дома?
   — Не думаю. Как видите, ставни у него закрыты, и сквозь щели не проникает ни один луч света.
   — Все равно не мешает удостовериться.
   — Каким образом?
   — Нужно постучать к нему в дверь.
   — Я справлюсь у его слуги.
   — Идите.
   Бонасье скрылся в подъезде, прошел через ту же дверь, через которую только что проскользнули беглецы, поднялся до площадки д'Артаньяна и постучал.
   Никто не отозвался: Портос на этот вечер для пущего блеска попросил уступить ему Планше; что же касается д'Артаньяна, то он и не думал подавать какие-либо признаки жизни.
   Когда Бонасье забарабанил в дверь, молодые люди почувствовали, как сердца затрепетали у них в груди.
   — Там никого нет, — сказал Бонасье.
   — Все равно зайдемте лучше к вам. Там будет спокойнее, чем на улице.
   — Ах! — воскликнула г-жа Бонасье. — Мы теперь больше ничего не услышим.
   — Напротив, — успокоил ее д'Артаиьян, — нам теперь будет еще лучше слышно.
   Д'Артаньян снял несколько квадратов паркета, превращавших пол его комнаты в некое подобие Дионисиева уха, разложил на полу ковер, опустился на колени и знаком предложил г-же Бонасье последовать его примеру и наклониться над отверстием.
   — Вы уверены, что никого нет дома? — спросил незнакомец.
   — Я отвечаю за это, — ответил Бонасье.
   — И вы полагаете, что ваша жена…
   — Вернулась во дворец.
   — Ни с кем предварительно не поговорив?
   — Уверен в этом.
   — Это очень важно знать точно, понимаете?
   — Значит, сведения, которые я вам сообщил, можно считать ценными?
   — Очень ценными, не скрою от вас, дорогой мой Бонасье.
   — Так что кардинал будет мною доволен?
   — Не сомневаюсь.
   — Великий кардинал!
   — Вы хорошо помните, что ваша жена в беседе с вами не называла никаких имен?
   — Кажется, нет.
   — Она не называла госпожи де Шеврез, или герцога Бекингэма, или госпожи де Берне?
   — Нет, она сказала только, что собирается послать меня в Лондон, чтобы оказать услугу очень высокопоставленному лицу.
   — Предатель! — прошептала г-жа Бонасье.
   — Тише, — проговорил д'Артаньян, взяв ее руку, которую она в задумчивости не отняла у него.
   — И все-таки, — продолжал человек в плаще, — вы глупец, что не сделали вида, будто соглашаетесь. Письмо сейчас было бы у вас в руках, государство, которому угрожают, было бы спасено, а вы…
   — А я?..
   — А вы… были бы пожалованы званием дворянина.
   — Он вам говорил…
   — Да, я знаю, что он хотел обрадовать вас этой неожиданностью.
   — Успокойтесь, — произнес Бонасье. — Жена меня обожает, и еще не поздно.
   — Глупец! — прошептала г-жа Бонасье.
   — Тише! — чуть слышно проговорил д'Артаньян, сильнее сжимая ее руку.
   — Как это — не поздно? — спросил человек в плаще.
   — Я отправлюсь в Лувр, вызову госпожу Бонасье, скажу, что передумал, что все сделаю, получу письмо и побегу к кардиналу.
   — Хорошо. Торопитесь. Я скоро вернусь, чтобы узнать, чего вы достигли.
   Незнакомец вышел.
   — Подлец! — сказала г-жа Бонасье, награждая этим эпитетом своего супруга.
   — Тише! — повторил д'Артаньян, еще крепче сжимая ее руку.
   Но дикий вопль в эту минуту прервал размышления д'Артаньяна и г-жи Бонасье. Это муж ее, заметивший исчезновение мешка с деньгами, взывал о помощи.
   — О боже, боже! — воскликнула г-жа Бонасье. — Он поднимет на ноги весь квартал!
   Бонасье кричал долго. Но так как подобные крики, часто раздававшиеся на улице Могильщиков, никого не могли заставить выглянуть на улицу, тем более что дом галантерейщика с некоторых пор пользовался дурной славой, Бонасье, видя, что никто не показывается, все продолжая кричать, выбежал из дома. Долго еще слышались его вопли, удалявшиеся в сторону улицы Дюбак.
   — А теперь, — сказала г-жа Бонасье, — раз его нет, очередь за вами — уходите. Будьте мужественны и в особенности осторожны. Помните, что вы принадлежите королеве.
   — Ей и вам! — воскликнул д'Артаньян. — Не беспокойтесь, прелестная Констанция. Я вернусь, заслужив ее благодарность, но заслужу ли я и вашу любовь?
   Ответом послужил лишь яркий румянец, заливший щеки молодой женщины. Через несколько минут д'Артаньян, в свою очередь, вышел на улицу, закутанный в плащ, край которого воинственно приподнимали ножны длинной шпаги.
   Г-жа Бонасье проводила его тем долгим и нежным взглядом, каким женщина провожает человека, пробудившего в ней любовь.
   Но, когда он скрылся за углом улицы, она упала на колени.
   — О господи! — прошептала она, ломая руки. — Защити королеву, защити меня!

XIX
ПЛАН КАМПАНИИ

   Д'Артаньян прежде всего отправился к г-ну де Тревилю. Он знал, что не пройдет и нескольких минут, как кардинал будет обо всем осведомлен через проклятого незнакомца, который, несомненно, был доверенным лицом его высокопреосвященства. И он с полным основанием считал, что нельзя терять ни минуты.
   Сердце молодого человека было преисполнено радости. Ему представлялся случай приобрести в одно и то же время и славу и деньги, и, что самое замечательное, случай этот к тому же сблизил его с женщиной, которую он обожал. Провидение внезапно дарило ему больше, чем то, о чем он когда-либо смел мечтать.
   Г-н де Тревиль был у себя в гостиной, в обычном кругу своих знатных друзей. Д'Артаньян, которого в доме все знали, прошел прямо в кабинет и попросил слугу доложить, что желал бы переговорить с капитаном по важному делу.
   Не прошло и пяти минут ожидания, как вошел г-н де Тревиль. Одного взгляда на сияющее радостью лицо молодого человека было достаточно — почтенный капитан понял, что произошло нечто новое.
   В течение всего пути д'Артаньян задавал себе вопрос: довериться ли г-ну де Тревилю или только испросить у него свободы действий для одного секретного дела? Но г-н де Тревиль всегда вел себя по отношению к нему с таким благородством, он так глубоко был предан королю и королеве и так искренне ненавидел кардинала, что молодой человек решил рассказать ему все.
   — Вы просили меня принять вас, мой молодой друг, — сказал де Тревиль.
   — Да, сударь, — ответил д'Артаньян, — и вы извините меня, что я вас потревожил, когда узнаете, о каком важном деле идет речь.
   — В таком случае, говорите. Я слушаю вас.
   — Дело идет, — понизив голос, произнес д'Артаньян, — не более и не менее как о чести, а может быть, и о жизни королевы.
   — Что вы говорите! — воскликнул де Тревиль, озираясь, чтобы убедиться, не слышит ли их кто-нибудь, и снова остановил вопросительный взгляд на лице своего собеседника.
   — Я говорю, сударь, — ответил д'Артаньян, — что случай открыл мне тайну…
   — Которую вы, молодой человек, будете хранить, да же если бы за это пришлось заплатить жизнью.
   — Но я должен посвятить в нее вас, сударь, ибо вы один в силах мне помочь выполнить задачу, возложенную на меня ее величеством.
   — Эта тайна — ваша?
   — Нет, сударь. Это тайна королевы.
   — Разрешила ли вам ее величество посвятить меня в эту тайну?
   — Нет, сударь, даже напротив; мне приказано строго хранить ее.
   — Почему же вы собираетесь открыть ее мне?
   — Потому что, как я уже сказал, я ничего не могу сделать без вашей помощи, и я опасаюсь, что вы откажете в милости, о которой я собираюсь просить, если не будете знать, для чего я об этом прошу.
   — Сохраните вверенную вам тайну, молодой человек, и скажите, чего вы желаете.
   — Я желал бы, чтобы вы добились для меня у господина Дезэссара отпуска на две недели.
   — Когда?
   — С нынешней ночи.
   — Вы покидаете Париж?
   — Я уезжаю, чтобы выполнить поручение.
   — Можете ли вы сообщить мне, куда вы едете?
   — В Лондон.
   — Заинтересован ли кто-нибудь в том, чтобы вы не достигли цели?
   — Кардинал, как мне кажется, отдал бы все на свете, чтобы помешать мне.
   — И вы отправляетесь один?
   — Я отправляюсь один.
   — В таком случае, вы не доберетесь дальше Бонди, ручаюсь вам словом де Тревиля!
   — Почему?
   — К вам подошлют убийцу.
   — Я умру, выполняя свой долг!
   — Но поручение ваше останется невыполненным.
   — Это правда… — сказал д'Артаньян.
   — Поверьте мне, — продолжал де Тревиль, — в такие предприятия нужно пускаться четверым, чтобы до цели добрался один.
   — Да, вы правы, сударь, — сказал д'Артаньян. — Но вы знаете Атоса, Портоса и Арамиса и знаете также, что я могу располагать ими.
   — Не раскрыв им тайны?
   — Мы раз и навсегда поклялись слепо доверять и неизменно хранить преданность друг другу. Кроме того, вы можете сказать им, что доверяете мне всецело, и они положатся на меня так же, как и вы.
   — Я могу предоставить каждому из них отпуск на две недели: Атосу, которого все еще беспокоит его рана, — чтобы он отправился на воды в Форж; Портосу и Арамису — чтобы они сопровождали своего друга, которого они не могут оставить одного в таком тяжелом состоянии. Отпускное свидетельство послужит доказательством, что поездка совершается с моего согласия.
   — Благодарю вас, сударь. Вы бесконечно добры…
   — Отправляйтесь к ним немедленно. Отъезд должен совершиться сегодня же ночью… Да, но сейчас напишите прошение на имя господина Дезэссара. Возможно, за вами уже следует по пятам шпион, и ваш приход ко мне, о котором в этом случае уже известно кардиналу, будет оправдан.
   Д'Артаньян составил прошение, и, принимая его из рук молодого гасконца, де Тревиль объявил ему, что не позже чем через два часа все четыре отпускных свидете\ьства будут на квартире каждого из четверых участников поездки.
   — Будьте добры послать мое свидетельство к Атосу, — попросил д'Артаньян. — Я опасаюсь, что, вернувшись домой, могу натолкнуться на какую-нибудь неприятную неожиданность.
   — Не беспокойтесь. До свидания и счастливого пути… Да, подождите! — крикнул де Тревиль, останавливая д'Артаньяна.
   Д'Артаньян вернулся.
   — Деньги у вас есть?
   Д'Артаньян щелкнул пальцем по сумке с монетами, которая была у него в кармане.
   — Достаточно? — спросил де Тревиль.
   — Триста пистолей.
   — Отлично. С этим можно добраться на край света. Итак, отправляйтесь!
   Д'Артаньян поклонился г-ну де Тревилю, который протянул ему руку. Молодой гасконец с почтительной благодарностью пожал эту руку. Со дня своего приезда в Париж он не мог нахвалиться этим прекрасным человеком, всегда таким благородным, честным и великодушным.
   Первый, к кому зашел д'Артаньян, был Арамис. Он не был у своего друга с того памятного вечера, когда следил за г-жой Бонасье. Более того, он даже редко встречался в последнее время с молодым мушкетером, и каждый раз, когда видел его, ему казалось, будто на лице своего друга он замечал следы какой-то глубокой печали.
   В этот вечер Арамис также еще не ложился и был мрачен и задумчив. Д'Артаньян попытался расспросить его о причинах его грусти. Арамис сослался на комментарий к восемнадцатой главе блаженного Августина, который ему нужно было написать по-латыни к будущей неделе, что якобы крайне его беспокоило.
   Беседа обоих друзей длилась уже несколько минут, как вдруг появился один из слуг г-на де Тревиля и подал Арамису запечатанный пакет.
   — Что это? — спросил мушкетер.
   — Разрешение на отпуск, о котором вы, сударь, изволили просить, — ответил слуга.
   — Но я вовсе не просил об отпуске! — воскликнул Арамис.
   — Молчите и берите, — шепнул ему д'Артаньян. — И вот вам, друг мой, полпистоля за труды, — добавил он, обращаясь к слуге. — Передайте господину де Тревилю, что господин Арамис сердечно благодарит его.
   Поклонившись до земли, слуга вышел.
   — Что это значит? — спросил Арамис.
   — Соберите все, что вам может понадобиться для двухнедельного путешествия, и следуйте за мной.
   — Но я сейчас не могу оставить Париж, не узнав…
   Арамис умолк.
   — …что с нею сталось, не так ли? — продолжал за него д'Артаньян.
   — С кем? — спросил Арамис.
   — С женщиной, которая была здесь. С женщиной, у которой вышитый платок.
   — Кто сказал вам, что здесь была женщина? — воскликнул Арамис, побледнев как смерть.
   — Я видел ее.
   — И знаете, кто она?
   — Догадываюсь, во всяком случае.
   — Послушайте, — сказал Арамис. — Раз вы знаете так много разных вещей, то не известно ли вам, что сталось с этой женщиной?
   — Полагаю, что она вернулась в Тур.
   — В Тур?.. Да, возможно, вы знаете ее. Но как же она вернулась в Тур, ни слова не сказав мне?
   — Она опасалась ареста.
   — Но почему она мне не написала?
   — Боялась навлечь на вас беду.
   — Д'Артаньян! Вы возвращаете меня к жизни! — воскликнул Арамис. — Я думал, что меня презирают, обманывают. Я так был счастлив снова увидеться с ней! Я не мог предположить, что она рискует своей свободой ради меня, но, с другой стороны, какая причина могла заставить ее вернуться в Париж?
   — Та самая причина, по которой мы сегодня уезжаем в Англию.
   — Какая же это причина? — спросил Арамис. — Когда-нибудь, Арамис, она станет вам известна. Но пока я воздержусь от лишних слов, памятуя о племяннице богослова .
   Арамис улыбнулся, вспомнив сказку, рассказанную им когда-то друзьям.
   — Ну что ж, раз она уехала из Парижа и вы в этом уверены, ничто меня больше здесь не удерживает, и я готов отправиться с вами. Вы сказали, что мы отправляемся…
   — …прежде всего к Атосу, и если вы собираетесь идти со мной, то советую поспешить, так как мы потеряли очень много времени. Да, кстати, предупредите Базена.
   — Базен едет с нами?
   — Возможно. Во всяком случае, будет полезно, чтобы он также пришел к Атосу.
   Арамис позвал Базена и приказал ему прийти вслед за ними к Атосу.
   — Итак, идем, — сказал Арамис, беря плащ, шпагу и засунув за пояс свои три пистолета.
   В поисках какой-нибудь случайно затерявшейся монеты он выдвинул и задвинул несколько ящиков. Убедившись, что поиски его напрасны, он направился к выходу вслед за д'Артаньяном, мысленно задавая себе вопрос, откуда молодой гвардеец мог знать, кто была женщина, пользовавшаяся его гостеприимством, и знать лучше его самого, куда эта женщина скрылась.
   Уже на пороге Арамис положил руку на плечо д'Артаньяну.
   — Вы никому не говорили об этой женщине? — спросил он.
   — Никому на свете.
   — Не исключая Атоса и Портоса?
   — Ни единого словечка.
   — Слава богу!
   И, успокоившись на этот счет, Арамис продолжал путь вместе с д'Артаньяном. Вскоре оба они достигли дома, где жил Атос.
   Когда они вошли, Атос держал в одной руке разрешение на отпуск, в другой — письмо г-на де Тревиля.
   — Не объясните ли вы, что означает этот отпуск и это письмо, которое ятолько что получил? — спросил он с удивлением.

   «Любезный мой Атос, я согласен, раз этого настоятельно требует ваше здоровье, предоставить вам отдых на две недели. Можете ехать на воды в Форж или на любые другие, по вашему усмотрению. Поскорее поправляйтесь.
   Благосклонный к вам
    Тревиль».

   — Это письмо и этот отпуск, Атос, означают, что вам надлежит следовать за мной.
   — На воды в Форж?
   — Туда или в иное место.
   — Для службы королю?
   — Королю и королеве. Разве мы не слуги их величеств?
   Как раз в эту минуту появился Портос.
   — Тысяча чертей! — воскликнул он, входя. — С каких это пор мушкетерам предоставляется отпуск, о котором они не просили?
   — С тех пор, как у них есть друзья, которые делают это за них.
   — Ага… — протянул Портос. — Здесь, по-видимому, есть какие-то новости.
   — Да, мы уезжаем, — ответил Арамис.
   — В какие края? — спросил Портос.
   — Право, не знаю хорошенько, — ответил Атос. — Спроси у д'Артаньяна.
   — Мы отправляемся в Лондон, господа, — сказал д'Артаньян.
   — В Лондон! — воскликнул Портос. — А что же мы будем делать в Лондоне?
   — Вот этого я не имею права сказать, господа. Вам придется довериться мне.
   — Но для путешествия в Лондон нужны деньги, — заметил Портос, — а у меня их нет.
   — У меня тоже.
   — И у меня.
   — У меня они есть, — сказал д'Артаньян, вытаскивая из кармана свой клад и бросая его на стол. — В этом мешке триста пистолей. Возьмем из них каждый по семьдесят пять — этого достаточно на дорогу в Лондон и обратно. Впрочем, успокойтесь: мы не все доберемся до Лондона.
   — Это почему?
   — Потому что, по всей вероятности, кое-кто из нас отстанет в пути.
   — Так что же это — мы пускаемся в поход?
   — И даже в очень опасный, должен вас предупредить!
   — Черт возьми! — воскликнул Портос. — Но раз мы рискуем быть убитыми, я хотел бы, по крайней мере, знать, во имя чего.
   — Легче тебе от этого будет? — спросил Атос.
   — Должен признаться, — сказал Арамис, — что я согласен с Портосом.
   — А разве король имеет обыкновение давать вам отчет? Нет. Он просто говорит вам: господа, в Гаскони или во Фландрии дерутся — идите драться. И вы идете. Во имя чего? Вы даже и не задумываетесь над этим.
   — Д'Артаньян прав, — сказал Атос. — Вот наши три отпускных свидетельства, присланные господином де Тревилем, и вот триста пистолей, данные неизвестно кем. Пойдем умирать, куда нас посылают. Стоит ли жизнь того, чтобы так много спрашивать! Д'Артаньян, я готов идти за тобой.
   — И я тоже! — сказал Портос.
   — И я тоже! — сказал Арамис. — Кстати, я не прочь сейчас уехать из Парижа. Мне нужно развлечься.
   — Развлечений у вас хватит, господа, будьте спокойны, — заметил д'Артаньян.
   — Прекрасно. Когда же мы отправляемся? — спросил Атос.
   — Сейчас же, — ответил д'Артаньян. — Нельзя терять ни минуты.
   — Эй, Гримо, Планше, Мушкетон, Базен! — крикнули все четверо своим лакеям. — Смажьте наши ботфорты и приведите наших коней.
   В те годы полагалось, чтобы каждый мушкетер держал в главной квартире, как в казарме, своего коня и коня своего слуги. Планше, Гримо, Мушкетон и Базен бегом бросились исполнять приказания своих господ.
   — А теперь, — сказал Портос, — составим план кампании. Куда же мы направляемся прежде всего?
   — Кале, — сказал д'Артаньян. — Это кратчайший путь в Лондон.
   — В таком случае, вот мое мнение… — начал Портос.
   — Говори.
   — Четыре человека, едущие куда-то вместе, могут вызвать подозрения. Д'Артаньян каждому из нас даст надлежащие указания. Я выеду вперед на Булонь, чтобы разведать дорогу. Атос выедет двумя часами позже через Амьен. Арамис последует за ними на Нуайон. Что же касается д'Артаньяна, он может выехать по любой дороге, но в одежде Планше, а Планше отправится вслед за нами, изображая д'Артаньяна, и в форме гвардейца.
   — Господа, — сказал Атос, — я считаю, что не следует в такое дело посвящать слуг. Тайну может случайно выдать дворянин, но лакей почти всегда продаст ее.
   — План Портоса мне представляется неудачным, — сказал д'Артаньян. — Прежде всего я и сам не знаю, какие указания должен дать вам. Я везу письмо. Вот и все. Я не могу снять три копии с этого письма, ибо оно запечатано. Поэтому, как мне кажется, нам следует передвигаться вместе. Письмо лежит вот здесь, в этом кармане. — И он указал, в каком кармане лежит письмо. — Если я буду убит, один из вас возьмет письмо, и вы будете продолжать свой путь. Если его убьют, настанет очередь третьего, и так далее. Лишь бы доехал один. Этого будет достаточно.
   — Браво, д'Артаньян! Я такого же мнения, как ты, — сказал Атос. — К тому же надо быть последовательным. Я еду на воды, вы меня сопровождаете. Вместо форжских вод я отправляюсь к морю — ведь я свободен в выборе. Нас намереваются задержать. Я предъявляю письмо господина де Тревиля, а вы — ваши свидетельства. На нас нападают. Мы защищаемся. Нас судят, а мы со всем упорством утверждаем, что намеревались только разок-другой окунуться в море. С четырьмя людьми, путешествующими в одиночку, ничего не стоит справиться, тогда как четверо вместе — уже отряд. Мы вооружим четырех наших слуг пистолетами и мушкетами. Если против нас вышлют армию — мы примем бой, и тот, кто уцелеет, как сказал д'Артаньян, отвезет письмо.
   — Прекрасно, — сказал Арамис. — Ты говоришь редко, Атос, но зато когда заговоришь, то не хуже Иоанна Златоуста. Я принимаю план Атоса. А ты, Портос?
   — Я также, — сказал Портос, — если д'Артаньян с ним согласен. Д'Артаньян, которому поручено письмо, — естественно, начальник нашей экспедиции. Пусть он решает, а мы выполним его приказания.
   — Так вот, — сказал д'Артаньян, — я решил: мы принимаем план Атоса и отбываем через полчаса.
   — Принято! — хором проговорили все три мушкетера.
   Затем каждый из них, протянув руку к мешку, взял себе семьдесят пять пистолей и занялся приготовлениями, чтобы через полчаса быть готовым к отъезду.

XX
ПУТЕШЕСТВИЕ

   В два часа ночи наши четыре искателя приключений выехали из Парижа через ворота Сен-Дени. Пока вокруг царил мрак, они ехали молча; темнота против их воли действовала на них — всюду им мерещились засады.
   При первых лучах солнца языки у них развязались, а вместе с солнцем вернулась и обычная веселость. Словно накануне сражения, сердца бились сильнее, глаза улыбались. Как-то чувствовалось, что жизнь, с которой, быть может, придется расстаться, в сущности совсем не плохая штука.
   Вид колонны, впрочем, был весьма внушительный: черные кони мушкетеров, их твердая поступь — привычка, приобретенная в эскадроне и заставлявшая этих благородных товарищей солдата двигаться ровным шагом, — все это уже само по себе могло бы раскрыть самое строгое инкогнито.
   Позади четырех друзей ехали слуги, вооруженные до зубов.
   Все шло благополучно до Шантильи, куда друзья прибыли в восемь часов утра. Нужно было позавтракать. Они соскочили с лошадей у трактира, на вывеске которого святой Мартин отдавал нищему половину своего плаща. Слугам приказали не расседлывать лошадей и быть наготове, чтобы немедленно продолжать путь.
   Друзья вошли в общую комнату и сели за стол.
   Какой-то дворянин, только что прибывший по дороге из Даммартена, завтракал, сидя за тем же столом. Он завел разговор о погоде. Наши путники ответили. Он выпил за их здоровье. Они выпили за него.
   Но в ту минуту, когда Мушкетон вошел с докладом, что лошади готовы, и друзья поднялись из-за стола, незнакомец предложил Портосу выпить за здоровье кардинала. Портос ответил, что готов это сделать, если Незнакомец, в свою очередь, выпьет за короля. Незнакомец воскликнул, что не знает другого короля, кроме его высокопреосвященства. Портос назвал его пьяницей. Незнакомец выхватил шпагу.
   — Вы допустили оплошность, — сказал Атос. — Но ничего не поделаешь: отступать сейчас уже нельзя. Убейте этого человека и как можно скорее нагоните нас.
   И трое приятелей вскочили на коней и помчались во весь опор, в то время как Портос клятвенно обещал своему противнику продырявить его всеми способами, известными в фехтовальном искусстве.
   — Итак, номер один, — заметил Атос, когда они отъехали шагов на пятьсот.
   — Но почему этот человек привязался именно к Портосу, а не к кому-либо другому из нас? — спросил Арамис.
   — Потому что Портос разговаривал громче всех и этот человек принял его за начальника, — сказал д'Артаньян.
   — Я всегда говорил, что этот молодой гасконец — кладезь премудрости, — пробормотал Атос.
   И путники поехали дальше.
   В Бове они остановились на два часа, чтобы дать передохнуть лошадям, отчасти же надеясь дождаться Портоса. По истечении двух часов, видя, что Портос не появляется и о нем нет никаких известий, они поехали дальше.
   В одной миле за Бове, в таком месте, где дорога была сжата между двумя откосами, им повстречалось восемь или десять человек, которые, пользуясь тем, что дорога здесь не была вымощена, делали вид, что чинят ее. На самом деле они выкапывали ямы и усердно углубляли глинистые колеи.
   Арамис, боясь в этом искусственном месиве испачкать ботфорты, резко окликнул их. Атос попытался остановить его, но было уже поздно. Рабочие принялись насмехаться над путниками, и их наглость заставила даже спокойного Атоса потерять голову и двинуть коня прямо на одного из них.
   Тогда все эти люди отступили к канаве и вооружились спрятанными там мушкетами. Наши семеро путешественников были вынуждены буквально проехать сквозь строй. Арамис был ранен пулей в плечо, а у Мушкетона пуля засела в мясистой части тела, пониже поясницы. Но один только Мушкетон соскользнул с коня: не имея возможности разглядеть свою рану, он, видимо, счел ее более тяжелой, чем она была на самом деле.
 

 

 
    Путешественники были вынуждены проехать буквально сквозь строй
 
   — Это засада, — сказал д'Артаньян. — Отстреливаться не будем! Вперед!
   Арамис, хотя и раненный, ухватился за гриву своего коня, который понесся вслед за остальными. Лошадь Мушкетона нагнала их и, без всадника, заняла свое место в ряду.
   — У нас будет запаской конь, — сказал Атос.
   — Я предпочел бы шляпу, — ответил д'Артаньян. — Мою собственную снесла пуля. Еще счастье, что письмо, которое я везу, не было запрятано в ней!
   — Все это так, — заметил Арамис, — но они убьют беднягу Портоса, когда он будет проезжать мимо.
   — Если бы Портос был на ногах, он успел бы уже нас нагнать, — сказал Атос. — Я думаю, что, став в позицию, пьяница протрезвился.
   Они скакали еще часа два, хотя лошади были так измучены, что приходилось опасаться, как бы они вскоре не вышли из строя.