Дюма Александр. Три мушкетера (с иллюстрациями)

   К счастью, буря начала затихать. Однако море еще бушевало: маленькую лодку подбрасывало на волнах, точно ореховую скорлупу.
   — К шхуне! — приказал Фельтон. — И гребите быстрее!
   Четыре матроса принялись грести, но море так сильно волновалось, что весла с трудом рассекали воду.
   Тем не менее беглецы удалялись от замка, а это было самое важное.
   Ночь была очень темная, и с лодки уже почти невозможно было различить берег, а тем более увидеть с берега лодку.
   Какая-то черная точка покачивалась на море.
   Это была шхуна.
   Пока четыре матроса изо всех сил гребли к ней, Фельтон распутал сначала веревку, а потом и платок, которым были связаны руки миледи.
   Высвободив ее руки, он зачерпнул морской воды и спрыснул ей лицо.
   Миледи вздохнула и открыла глаза.
   — Где я? — спросила она.
   — Вы спасены! — ответил молодой офицер.
   — О! Спасена! — воскликнула она. — Да, вот небо, вот море! Воздух, которым я дышу, — воздух свободы… Ах!.. Благодарю вас, Фельтон, благодарю!
   Молодой человек прижал ее к своему сердцу.
   — Но что с моими руками? — удивилась миледи. — Мне их словно сдавили в тисках!
   Миледи подняла руки: кисти их действительно онемели и были покрыты синяками.
   — Увы! — вздохнул Фельтон, глядя на эти красивые руки и ласково качая головой.
   — Ах, это пустяки, пустяки! — воскликнула миледи. — Теперь я вспомнила!
   Миледи что-то поискала глазами вокруг себя.
   — Он тут, — успокоил ее Фельтон и ногой пододвинул к ней мешок с золотом.
   Они подплыли к шхуне. Вахтенный окликнул сидевших в лодке — с лодки ответили.
   — Что это за судно? — осведомилась миледи.
   — Шхуна, которую я для вас нанял.
   — Куда она меня доставит?
   — Куда вам будет угодно, лишь бы вы меня высадили в Портсмуте.
   — Что вы собираетесь делать в Портсмуте? — спросила миледи.
   — Исполнить приказания лорда Винтера, — с мрачной усмешкой ответил Фельтон.
   — Какие приказания?
   — Неужели вы не понимаете?
   — Нет. Объясните, прошу вас.
   — Не доверяя мне больше, он решил сам стеречь вас, а меня послал отвезти на подпись Бекингэму приказ о вашей ссылке.
   — Но если он вам не доверяет, как же он поручил вам доставить этот приказ?
   — Разве мне полагается знать, что я везу?
   — Это верно. И вы отправляетесь в Портсмут?
   — Мне надо торопиться: завтра двадцать третье число, и Бекингэм отплывает с флотом.
   — Он уезжает завтра? Куда?
   — В Ла-Рошель.
   — Он не должен ехать! — вскричала миледи, теряя свое обычное самообладание.
   — Будьте спокойны, — ответил Фельтон, — он не уедет.
   Миледи затрепетала от радости — она прочитала в сокровенной глубине сердца молодого человека: там была написана смерть Бекингэма.
   — Фельтон, ты велик, как Иуда Маккавей! Если ты умрешь, я умру вместе с тобой, — вот все, что я могу тебе сказать!
   — Тише! — напомнил ей Фельтон. — Мы подходим.
   В самом деле, лодка уже подходила к шхуне.
   Фельтон первый взобрался по трапу и пода миледи руку, а матросы поддержали ее, так как море было еще бурное.
   Минуту спустя они стояли на палубе.
   — Капитан, — сказал Фельтон, — вот особа, о которой я вам говорил и которую нужно здравой и невредимой доставить во Францию.
   — За тысячу пистолей, — отвечал капитан.
   — Я уже дал вам пятьсот.
   — Совершенно верно.
   — А вот остальные пятьсот, — вмешалась миледи, берясь за мешок с золотом.
   — Нет, — возразил капитан, — я никогда не изменяю своему слову, а я дал слово этому молодому человеку: остальные пятьсот причитаются мне по прибытии в Булонь.
   — А доберемся мы туда?
   — Здоровыми и невредимыми, — подтвердил капитан. — Это так же верно, как то, что меня зовут Джек Бутлер.
   — Так вот: если вы сдержите слово, я дам вам не пятьсот, а тысячу пистолей.
   — Ура, прекрасная дама! — вскричал капитан. — И пошли мне бог почаще таких пассажиров, как ваша милость!
   — А пока что, — сказал Фельтон, — доставьте нас в бухту… помните, в ту, относительно которой мы с вами уговорились.
   В ответ капитан приказал взять нужный курс, и около семи часов утра небольшое судно бросило якорь в указанной Фельтоном бухте.
   Во время этого переезда Фельтон все рассказал миледи: как он, вместо того чтобы отправиться в Лондон, нанял это судно, как он вернулся, как вскарабкался на стену, втыкая, по мере того как он поднимался, в расселины между камнями железные скобы и становясь на них, и как он наконец, добравшись до решетки окна, привязал веревочную лестницу. Остальное было известно миледи.
   Миледи же пыталась укрепить Фельтона в его замысле. Но с первых сказанных им слов она поняла, что молодого фанатика надо было скорее сдерживать, чем поощрять.
   Они условились, что миледи будет ждать Фельтона до десяти часов, а если в десять часов он не вернется, она тронется в путь. Тогда, в случае если он останется на свободе, они встретятся во Франции, в монастыре кармелиток в Бетюне.

XXIX
ЧТО ПРОИСХОДИЛО В ПОРТСМУТЕ 23 АВГУСТА 1628 ГОДА

   Фельтон простился с миледи, поцеловав ей руку, как прощается брат с сестрой, уходя на прогулку.
   С виду он казался спокойным, как всегда, только глаза его сверкали необыкновенным, словно лихорадочным блеском. Лицо его было бледнее, чем обычно, губы были плотно сжаты, а речь звучала коротко и отрывисто, изобличая клокотавшие в нем мрачные чувства.
   Пока он находился в лодке, отвозившей его с корабля на берег, он не отрываясь смотрел на миледи, которая, стоя на палубе, провожала его взглядом. Оба они уже почти не опасались погони: в комнату миледи никогда не входили раньше девяти часов, а от замка до Портсмута было три часа езды.
   Фельтон сошел на берег, взобрался по гребню холма на вершину утеса, в последний раз приветствовал миледи и повернул к городу.
   Дорога шла под уклон, и, когда Фельтон отошел шагов на сто, ему видна была уже только мачта шхуны.
   Он устремился по направлению к Портсмуту, башни и дома которого вставали перед ним, окутанные утренним туманом, приблизительно на расстоянии полумили.
   По ту сторону Портсмута море было заполнено кораблями; их мачты, похожие на лес тополей, оголенных дыханием зимы, покачивались на ветру.
   Быстро шагая вперед, Фельтон перебирал в уме все обвинения, истинные или ложные, против Бекингэма, фаворита Якова I и Карла I, — обвинения, которые накопились у него в итоге двухлетних размышлений и длительного пребывания в кругу пуритан.
   Сравнивая публичные преступления этого министра, преступления нашумевшие и, если можно так выразиться; европейские, с частными и никому не ведомыми преступлениями, в которых обвиняла его миледи, Фельтон находил, что из двух человек, которые уживались в Бекингэме, более виновным был тот, чья жизнь оставалась неизвестной широкой публике. Дело в том, что любовь Фельтона, такая странная, внезапная и пылкая, в преувеличенных размерах рисовала ему низкие и вымышленные обвинения леди Винтер, подобно тому как пылинки, в действительности едва уловимые для глаза, даже по сравнению с муравьем, представляются нам сквозь увеличительное стекло страшными чудовищами.
   Быстрая ходьба еще сильнее разжигала его пыл; мысль о том, что там, позади него, оставалась, подвергаясь угрозе страшной мести, женщина, которую он любил, вернее — боготворил, как святую, недавно пережитое волнение, испытываемая усталость — все это приводило его в состояние величайшего душевного подъема.
   Он вошел в Портсмут около восьми часов утра. Все население города было на ногах; на улицах и в гавани били барабаны, отъезжавшие войска направлялись к морю.
   Фельтон подошел к адмиралтейству весь в пыли и поту; его лицо, обычно бледное, раскраснелось от жары и гнева. Часовой не хотел пропускать его, но Фельтон позвал начальника караула и, вынув из кармана приказ, который ему велено было доставить, заявил:
   — Спешное поручение от лорда Винтера.
   Услышав имя лорда Винтера, являвшегося, как было всем известно, одним из ближайших друзей его светлости, начальник караула приказал пропустить Фельтона, который к тому же был в мундире морского офицера.
   Фельтон ринулся во дворец.
   В ту минуту, когда он входил в вестибюль, туда же вошел какой-то запыхавшийся, весь покрытый пылью человек, оставивший у крыльца почтовую лошадь, которая, доскакав, рухнула на колени. Фельтон и незнакомец одновременно обратились к камердинеру Патрику, который пользовался полным доверием герцога.
   Фельтон сказал, что он послан бароном Винтером; незнакомец отказался сказать, кем он послан, и заявил, что может назвать себя одному только герцогу. Каждый из них настаивал на том, чтобы пройти первым.
   Патрик, знавший, что лорда Винтера связывают с герцогом и служебные дела и дружеские отношения, отдал предпочтение тому, кто явился от его имени. Другому гонцу пришлось дожидаться, и видно было, как он проклинает эту задержку.
   Камердинер прошел с Фельтоном через большой зал, в котором ждала приема депутация от жителей Ла-Рошели во главе с принцем Субизом, и подвел его к дверям комнаты, где Бекингэм, только что принявший ванну, заканчивал свой туалет, уделяя ему, как всегда, очень большое внимание.
   — Лейтенант Фельтон, — доложил Патрик. — Явился по поручению лорда Винтера.
   — По поручению лорда Винтера? — повторил Бекингэм. — Впустите его.
   Фельтон вошел. Бекингэм в эту минуту швырнул на диван богатый халат, затканный золотом, и стал надевать камзол синего бархата, весь расшитый жемчугом.
   — Почему барон не приехал сам? — спросил Бекингэм. — Я ждал его сегодня утром.
   — Он поручил мне передать вашей светлости, — ответил Фельтон, — что он весьма сожалеет, что не может иметь этой чести, так как ему приходится самому быть на страже в замке.
   — Да-да, я знаю. У него есть узница.
   — Об этой узнице я и хотел поговорить с вашей светлостью.
   — Ну, говорите!
   — То, что мне нужно вам сказать, никто не должен слышать, кроме вас, милорд.
   — Оставьте нас, Патрик, — приказал Бекингэм, — но будьте поблизости, чтобы тотчас явиться на мой звонок. Я сейчас позову вас.
   Патрик вышел.
   — Мы одни, сударь, — сказал Бекингэм. — Говорите.
   — Милорд, барон Винтер писал вам несколько дней назад, прося вас подписать приказ о ссылке, касающейся одной молодой женщины, именуемой Шарлоттой Баксон.
   — Да, сударь, я ему ответил, чтобы он привез сам или прислал мне этот приказ, и я подпишу его.
   — Вот он, милорд.
   — Давайте.
   Герцог взял из рук Фельтона бумагу и бегло просмотрел ее. Убедившись, что это тот самый приказ, о котором ему сообщал лорд Винтер, он положил его на стол и взял перо, собираясь поставить свою подпись.
   — Простите, милорд… — сказал Фельтон, удерживая герцога. — Но известно ли вашей светлости, что Шарлотта Баксон — не настоящее имя этой молодой женщины?
   — Да, сударь, это мне известно, — ответил герцог и обмакнул перо в чернила.
   — Значит, ваша светлость знает ее настоящее имя?
   — Я его знаю.
   Герцог поднес перо к бумаге. Фельтон побледнел.
   — И, зная это настоящее имя, вы все-таки подпишете, ваша светлость?
   — Конечно, и нисколько не задумываясь.
   — Я не могу поверить, — все более резким и отрывистым голосом продолжал Фельтон, — что вашей светлости известно, что дело идет о леди Винтер…
   — Мне это отлично известно, но меня удивляет, как вы это можете знать?
   — И вы без угрызения совести подпишете этот приказ, ваша светлость?
   Бекингэм надменно посмотрел на молодого человека:
   — Однако, сударь, вы предлагаете мне странные вопросы, и я поступаю очень снисходительно, отвечая вам!
   — Отвечайте, ваша светлость! — сказал Фельтон. — Положение гораздо серьезнее, чем вы, быть может, думаете.
   Бекингэм решил, что молодой человек, явившись по поручению лорда Винтера, говорит, конечно, от его имени, и смягчился.
   — Без всякого угрызения совести, — подтвердил он. — Барону, как и мне, известно, что леди Винтер большая преступница и что ограничить ее наказание ссылкой почти равносильно тому, чтобы помиловать ее.
   Герцог пером коснулся бумаги.
   — Вы не подпишете этого приказа, милорд! — воскликнул Фельтон, делая шаг к герцогу.
   — Я не подпишу этого приказа? — удивился Бекингэм. — А почему?
   — Потому что вы заглянете в свою душу и воздадите миледи справедливость.
   — Справедливость требовала бы отправить ее в Тайберн. Миледи — бесчестная женщина.
   — Ваша светлость, миледи — ангел, вы хорошо это знаете, и я прошу вас дать ей свободу!
   — Да вы с ума сошли! Как вы смеете так говорить со мной?
   — Извините меня, милорд, я говорю, как умею, я стараюсь сдерживаться… Однако подумайте о том, милорд, что вы намерены сделать, и опасайтесь превысить меру!
   — Что?.. Да простит меня бог! — вскричал Бекингэм. — Он, кажется, угрожает мне!
   — Нет, милорд, я вас еще прошу и говорю вам: одной капли довольно, чтобы чаша переполнилась, одна небольшая вина может навлечь кару на голову того, кого щадил еще всевышний, несмотря на все его преступления!
   — Господин Фельтон, извольте выйти отсюда и не медленно отправиться под арест! — приказал Бекингэм.
   — Извольте выслушать меня до конца, милорд. Вы соблазнили эту молодую девушку, вы ее жестоко оскорбили, запятнали ее честь… Загладьте то зло, какое вы ей причинили, дайте ей беспрепятственно уехать, и я ничего больше не потребую от вас.
   — Ничего не потребуете? — проговорил Бекингэм, с изумлением глядя на Фельтона и делая ударение на каждом слове.
   — Милорд… — продолжал Фельтон, все больше воодушевляясь по мере того, как он говорил. — Берегитесь, милорд, вся Англия устала от ваших беззаконий! Милорд, вы злоупотребили королевской властью, которую вы почти узурпировали. Милорд, вы внушаете отвращение и людям и богу! Бог накажет вас впоследствии, я же накажу вас сегодня!
   — Это уж слишком! — крикнул Бекингэм и сделал шаг к двери.
   Фельтон преградил ему дорогу.
   — Смиренно прошу вас, — сказал он, — подпишите приказ об освобождении леди Винтер. Вспомните, это женщина, которую вы обесчестили!
   — Ступайте вон, сударь! Или я позову стражу и велю заковать вас в кандалы!
   — Вы никого не позовете, — заявил Фельтон, встав между герцогом и колокольчиком, стоявшим на столике с серебряными инкрустациями. — Берегитесь, милорд, вы теперь в руках божьих!
   — В руках дьявола, хотите вы сказать! — вскричал Бекингэм, повышая голос, чтобы привлечь внимание людей в соседней комнате, но еще прямо не взывая о помощи.
   — Подпишите, милорд, подпишите приказ об освобождении леди Винтер! — настаивал Фельтон, протягивая герцогу бумагу.
   — Вы хотите меня принудить? Да вы смеетесь надо мной!.. Эй, Патрик!
   — Подпишите, милорд!
   — Ни за что!
   — Ни за что?
   — Ко мне! — крикнул герцог и схватился за шпагу.
   Но Фельтон не дал ему времени обнажить ее: на груди он держал наготове нож, которым ранила себя миледи, и одним прыжком бросился на герцога.
   В эту минуту в кабинет вошел Патрик и крикнул:
   — Милорд, письмо из Франции!
   — Из Франции? — воскликнул Бекингэм, забывая все на свете и думая только о том, от кого это письмо.
   Фельтон воспользовался этим мгновением и всадил ему в бок нож по самую рукоятку.
   — А, предатель! — крикнул Бекингэм. — Ты убил меня…
   — Убийство!.. — завопил Патрик.
   Фельтон, пытаясь скрыться, оглянулся по сторонам и, увидев, что дверь открыта, ринулся в соседний зал, где, как мы уже говорили, ждала приема депутация Ла-Рошели, бегом промчался по нему и устремился к лестнице, но на первой ступеньке столкнулся с лордом Винтером. Увидев мертвенную бледность Фельтона, его блуждающий взгляд у.пятна крови на руках и лице, лорд Винтер схватил его за горло и закричал:
   — Я это знал! Я догадался, но, увы, минутой позже, чем следовало! О, я несчастный! Несчастный!..
   Фельтон не оказал ни малейшего сопротивления. Лорд Винтер передал его в руки стражи, которая, в ожидании дальнейших распоряжений, отвела его на небольшую террасу, выходившую на море, а сам поспешил в кабинет Бекингэма.
   На крик герцога, на зов Патрика человек, с которым Фельтон встретился в вестибюле, вбежал в кабинет.
   Герцог лежал на диване и рукой судорожно зажимал рану.
   — Ла Порт… — произнес герцог угасающим голосом, — Ла Порт, ты от нее?
   — Да, ваша светлость, — ответил верный слуга Анны Австрийской, — но, кажется, я опоздал…
   — Тише, Ла Порт, вас могут услышать… Патрик, не впускайте никого… Ах, я так и не узнаю, что она велела мне передать! Боже мой, я умираю!
   И герцог лишился чувств.
   Между тем лорд Винтер, посланцы Ла-Рошели, начальники экспедиционных войск и офицеры свиты Бекингэма толпой вошли в комнату; повсюду раздавались крики отчаяния. Печальная новость, наполнившая дворец стенаниями и горестными воплями, вскоре перекинулась за его пределы и разнеслась по городу.
   Пушечный выстрел возвестил, что произошло нечто важное и неожиданное.
   Лорд Винтер рвал на себе волосы.
   — Минутой позже! — восклицал он. — Одной минутой! О боже, боже, какое несчастье!
   Действительно, в семь часов утра ему доложили, что у одного из окон замка висит веревочная лестница. Он тотчас бросился в комнату миледи и увидел, что комната пуста, окно открыто, прутья решетки перепилены; он вспомнил словесное предостережение д'Артаньяна, переданное через его гонца, затрепетал от страха за герцога, бегом кинулся в конюшню; не дожидаясь, пока ему оседлают коня, вскочил на первого попавшегося, во весь опор примчался в адмиралтейство, спрыгнул во дворе наземь, взбежал по лестнице и, как мы уже говорили, столкнулся на верхней ступеньке с Фельтоном.
   Однако герцог был еще жив: он пришел в чувство, открыл глаза, и в сердца всех окружающих вселилась надежда.
   — Господа, — сказал он, — оставьте меня одного с Ла Портом и Патриком… А, это вы, Винтер! Вы сегодня утром прислали ко мне какого-то странного безумца. Посмотрите, что он со мной сделал!
   — О милорд, — вскричал барон, — я навсегда останусь неутешным!
   — И будешь неправ, милый Винтер, — возразил Бекингэм, протягивая ему руку. — Я не знаю ни одного человека, который заслуживал бы того, чтобы другой человек оплакивал его всю свою жизнь… Но оставь нас, прошу тебя.
   Барон, рыдая, вышел.
   В комнате остались только раненый герцог, Ла Порт и Патрик.
   Приближенные герцога искали врача и не могли найти его.
   — Вы будете жить, милорд, вы будете жить! — твердил, стоя на коленях перед диваном, верный слуга Анны Австрийской.
   — Что она мне пишет? — слабым голосом спросил Бекингэм; истекая кровью, он пересиливал жестокую боль, чтобы говорить о той, кого любил. — Что она мне пишет? Прочитай мне ее письмо.
   — Как можно, милорд! — испугался Ла Порт.
   — Повинуйся, Ла Порт. Разве ты не видишь, что мне нельзя терять время?
   Ла Порт сломал печать и поднес пергамент к глазам герцога, но Бекингэм тщетно пытался разобрать написанное.
   — Читай же… — приказал он, — читай, я уже не вижу. Читай! Ведь скоро я, быть может, перестану слышать и умру, так и не узнав, что она мне написала…
   Ла Порт не стал больше возражать и прочитал:

   «Милорд!
   Заклинаю вас всем, что я выстрадала из-за вас и ради вас с тех пор, как я вас знаю, — если вам дорог мой покой, прекратите ваши обширные вооружения против Франции и положите конец войне. Ведь даже вслух все говорят о том, что религия — только видимая ее причина, а втихомолку утверждают, что истинная причина — ваша любовь ко мне. Эта война может принести не только великие бедствия Франции и Англии, но и несчастья вам, милорд, что сделает меня неутешной.
   Берегите свою жизнь, которой угрожает опасность и которая станет для меня драгоценной с той минуты, когда я не буду вынуждена видеть в вас врага.
   Благосклонная к вам
    Анна ».

   Бекингэм собрал остаток сил, чтобы выслушать все до конца. Затем, когда письмо было прочитано, он спросил с оттенком горького разочарования в голосе:
   — Неужели вам нечего передать мне на словах, Ла Порт?
   — Да, как же, ваша светлость! Королева поручила мне сказать вам, чтобы вы были осторожны: ее предупредили, что вас хотят убить.
   — И это все? Все? — нетерпеливо спрашивал Бекингэм.
   — Она еще поручила мне сказать вам, что по-прежнему вас любит.
   — Ах!.. Слава богу! — воскликнул Бекингэм. — Значит, моя смерть не будет для нее безразлична!
   Ла Порт залился слезами.
   — Патрик, — сказал герцог, — принесите мне ларец, в котором лежали алмазные подвески.
   Патрик принес его, и Ла Порт узнал ларец, принадлежавший королеве.
   — А теперь белый атласный мешочек, на котором вышит жемчугом ее вензель.
   Патрик исполнил и это приказание.
   — Возьмите, Ла Порт, — сказал Бекингэм. — Вот единственные знаки ее расположения, которые я получил от нее: этот ларец и эти два письма. Отдайте их ее величеству и как последнюю память обо мне… — он взглядом поискал вокруг себя какую-нибудь драгоценность, — присоедините к ним…
   Он снова стал искать что-то взглядом, но его затуманенные близкой смертью глаза различили только нож, который выпал из рук Фельтона и еще дымился алой кровью, расплывшейся по лезвию.
   — …присоедините этот нож, — договорил герцог, сжимая руку Ла Порта.
   Он смог еще положить мешочек на дно ларца и опустить туда нож, знаком показывая Ла Порту, что не может больше говорить.
   Потом, забившись в предсмертной судороге, которую на этот раз он был уже не в силах побороть, скатился с дивана на паркет.
   Патрик громко закричал.
   Бекингэм хотел в последний раз улыбнуться, но смерть остановила его мысль, и она запечатлелась на его челе как последний поцелуй любви.
   В эту минуту явился взволнованный врач герцога; он был уже на борту адмиральского судна, и пришлось послать за ним туда.
   Он подошел к герцогу, взял его руку, подержал ее в своей и опустил.
   — Все бесполезно, — сказал он, — герцог умер.
   — Умер, умер! — закричал Патрик.
   На его крик вся толпа хлынула в комнату, и повсюду воцарилось отчаяние, горестное изумление и растерянность.
   Как только лорд Винтер увидел, что Бекингэм испустил дух, он кинулся к Фельтону, которого солдаты по-прежнему стерегли на террасе дворца.
   — Негодяй! — сказал он молодому человеку, к которому после смерти Бекингэма вернулось спокойствие и хладнокровие, по-видимому не оставившие его до конца. — Негодяй! Что ты сделал!
   — Я отомстил за себя, — ответил Фельтон.
   — За себя! — повторил барон. — Скажи лучше, что ты послужил орудием этой проклятой женщины! Но, клянусь тебе, это будет ее последним злодеянием!
   — Я не понимаю, что вы хотите сказать, — спокойно ответил Фельтон, — и я не знаю, о ком вы говорите, милорд. Я убил герцога Бекингэма за то, что он дважды отклонил вашу просьбу произвести меня в чин капитана. Я наказал его за несправедливость, вот и все.
   Винтер, ошеломленный, смотрел на солдат, вязавших Фельтона, и поражался подобной бесчувственности.
   Одна только мысль омрачала спокойное лицо Фельтона. Когда к нему доносился какой-нибудь шум, наивному пуританину казалось, что он слышит шаги и голос миледи, которая явилась кинуться в его объятия, признать себя виновной и погибнуть вместе с ним.
   Вдруг он вздрогнул и устремил взор на какую-то точку в море, которое во всю ширь открывалось перед ним с террасы, где он находился.
   Орлиным взором моряка он разглядел то, что другой человек принял бы на таком расстоянии за покачивающуюся на волнах чайку, — парус шхуны, отплывавшей к берегам Франции.
   Он побледнел, схватился рукой за сердце, которое готово было разорваться, и понял все предательство миледи.
   — Прошу вас о последней милости, милорд! — обратился он к барону.
   — О какой? — спросил лорд Винтер.
   — Скажите, который час?
   Барон вынул часы.
   — Без десяти минут девять, — ответил он.
   Миледи на полтора часа ускорила свой отъезд; как только она услышала пушечный выстрел, возвестивший роковое событие, она приказала сняться с якоря.
   Судно плыло под ясным небом, на большом расстоянии от берега.
   — Так угодно было богу, — сказал Фельтон с покорностью фанатика, не в силах, однако, отвести глаза от крохотного суденышка, на палубе которого ему чудился белый призрак той, для кого ему предстояло пожертвовать жизнью.
   Лорд Винтер проследил за взглядом Фельтона, перевел вопрошающий взор на его страдальческое лицо и все отгадал.
   — Сначала ты один понесешь наказание, негодяй, — сказал он Фельтону, который, неотступно глядя на море, покорно подчинялся уводившим его солдатам, — но, клянусь памятью моего брата, которого я горячо любил, твоей сообщнице не удастся спастись!
   Фельтон опустил голову и не проронил ни слова.
   А лорд Винтер сбежал с лестницы и поспешил в гавань.

XXX
ВО ФРАНЦИИ

   Когда английский король Карл I узнал о смерти Бекингэма, его первым и самым большим опасением было, как бы эта страшная весть не лишила ларошельцев бодрости духа. Поэтому он старался, как рассказывает Ришелье в своих «Мемуарах», скрывать ее от них возможно дольше. Он приказал запереть все гавани своего государства и тщательно следить за тем, чтобы ни один корабль не вышел в море до отплытия армии, которую снаряжал Бекингэм и за отправкой которой, после его смерти, король сам взялся надзирать.