Джафарзаде Азиза. Напасть

   Будь волен разум,
   что бы стоило любовь
   отринуть?
   Отринув разом,
   вольным взором мир
   окинуть?..
   Вдруг у него захолонуло сердце: он заметил всадника, едущего позади и направлявшегося в сторону Эсьмы. Сперва он принял "преследователя" за явера, без спросу взявшегося сопровождать его. Но нет! Этот конник был другим человеком. Явер не стал бы обнаруживать себя, предпочел бы держаться подальше, незаметно, чтобы не чинить помех...
   А этот всадник ехал безо всякой опаски, никого и ничего не остерегаясь, держался в седле как человек, уверенный в себе и знающий цель.
   В душу шахзаде закралось ревнивое подозрение. Не ведет ли она двойную игру, обольщая его и обнадеживая другого... своего соплеменника? Но он отбросил эту унизительную, жалящую мысль. Такого не может быть. Впрочем... почему же нет? Или она, предпочтя ему другого, боится признаться в этом?.. Дьявол пытался посеять смуту в его душу. Перед его взором всплыло ее излучающее нежность и ласку лицо, и почудился дрожащий от обиды голос: "Как ты мог? Усомниться во мне? Заподозрить?" "Нет, любимая, нет". Но кто же этот нежданный негаданный человек? Может, разлучник, наёмный слуга, решивший помешать нашей встрече? Кто подослал его?
   Всадник догнал Эсьму. Что-то сказал ей. Шахзаде увидел, как она замахнулась плёткой. Она явно рассердилась.
   Раздумывать было некогда. Шахзаде стегнул коня, поскакал вперед... И... очутился возле всадника на расстоянии вытянутой руки. Он еще на скаку успел выхватить кинжал.
   -Кто он, Эсьма?
   -Незнакомый мне подлец...
   -Молчи! - зарычал незнакомец. - Шахзаде можно, а нам - нет?..
   Кинжал Гамза Мирзы, взметнувшийся раньше плетки, вонзился в плечо незнакомцу, и тот, припав к гриве коня, поспешил ретироваться, еще, наверно, боль не проняла его.
   Шахзаде спешился; Эсьма упала в его простертые объятия. На миг они забыли о злокозненном человеке, короткой стычке. Ее глаза пылали. Он был опьянен этим неожиданным объятьем как даром судьбы, и пение птиц, запах травы, сияние взошедшего солнца - все слилось в упоительный восторг. Он не мог произнести ни слова, завороженно глядя в распахнутые, пламенеющие глаза...
   О, диво! Я немею, узрев твои черты,
   Застыв на месте, млею при виде красоты...
   Не шахзаде произносил эти слова, - за него сказал их Физули.
   Эсьма трепетала в объятьях его.
   Она была не робкого десятка, а сейчас ее била дрожь... От недавно пережитого возмущения, гнева ли? От жаркой истомы и прикосновения любимых рук ли?
   Шахзаде было не до этих рассуждений. Он подоспел вовремя и избавил ее от оскорбительного посягательства. Быть может, от кровавой развязки...
   Но он не чувствовал себя совершившим нечто геройское. Просто он рвался на встречу с любимой и убрал с дороги, отшвырнул прочь досадное препятствие... И вот трепетный ангел в его объятьях, приложив головку к его груди, улыбается.
   -Как тебя напутствовали утром?
   -Сказали: да будет охота "с кровью".
   -Так оно и вышло...
   -И мне охота удалась. Но не ловец нашел на "зверя", а наоборот...
   -Ты знал, что встретишь меня?
   -Догадывался...
   -Нет, правда?
   -Земля слухами полнится...
   Ведя под уздцы коней, они шли по весенней степи, беспечно воркуя, радуясь друг другу, солнцу, простору, жизни, не думая ни о чем, не строя планов на будущее... Они жили сегодняшним часом, вот этим мгновением. И были счастливы им. Кто знает, быть может, это мгновение стоило целого века, вечности?
   Они окунулись в чарующую, упоительную, магическую стихию любви, нежились в ее волнах, забыв обо всем на свете, даже о предостережениях и неприятии шахбану. Они слились с вечностью по имени Любовь...
   Молитва звезд
   Шли битвы за Ширван. До шахзаде донеслись вести, что в походных порядках румлинцев, в рядах воинов видели и Эсьму.
   Гамза Мирза, в минуты затишья покинув боевой стан, определил местоположение соседнего воинства, где находилась она, и не упускал возможности лицезреть ее, хотя бы издалека. Даже в горячке боев не забывал о ней, ища ее в рядах сражающихся, готовый ринуться на помощь, спасти от смертной угрозы или плена.
   У каждой есть свои наперсники и наперсницы в молодости, которым поверяешь самые заветные сердечные тайны. У Эсьмы была Аиша, у шахзаде его верный явер.
   Шахбану никого не посвящала в тайны свои, за исключением разве что осведомителей, доносчиков и доносчиц. Среди таких держало при себе и жаловала угодливую старую вдову. Она оповещала царственную особу о встречах сына с Эсьмой. Шахбану опасалась, как бы Гамза Мирза не вздумал умыкнуть свою избранницу. И тогда ненавистная ей суннитская кровь нарушит чистоту их рода. Не хотела она причащения суннитов к шахской сефевидской династии к роду, освященному именем пророка, имама Али и сеидов. Приходили, однако, сваты к девушке - румлинского рода со всех мест, даже из Мазандарана, как-никак, из первых красавиц, да и славой их род не был обделен. Находились и такие сваты из шиитов, которые рассчитывали обратить невестин дом в свой таригат и по седьмом колене снискать "саваб", то есть добиться чистокровного шиитского потомства. Обо всем этом шахбану Мехти-Улия была, как говорится, информирована. И не переставала искать будущую угодную ее душе сноху. Подмечала, выбирала, отвергала. Не обходился вниманием даже молодых замужних красавиц. Стоило сыну проникнуться симпатией к таковой, ну, хотя бы заикнуться, шахбану была способна оторвать молодицу от законного мужа и привести невесткой в свой дом. Даже зная, что сын ни за что не опуститься до такого непотребства и вероломства, она продолжала втайне тешиться мыслью и о таком "повороте событий..."
   А у шахзаде с уст не сходило: "румлинская красавица, ясноглазая моя..."
   ... Поздним вечером, после трудной и тягостной беседы, сын покидал походный шатер шахбану. Мать с видом искушенного полководца посвящала шахзаде в премудрости военного противостояния и свои суждения о том, как одолеть врага. Гамза Мирзу несколько утомили пространные разъяснения. У походного стана румлинцев его ждала Эсьма. Но он не смел прервать разговор с матерью. Наконец, выждав подходящую паузу, он поднялся. Поцеловав ей руку, сказал:
   -Позволь мне откланяться.
   -Куда ты так спешишь, сын мой? Пока вроде рано тебе ложиться спать.
   -... Мне и не до сна. Хочу обойти расположение наших воинов.
   -Будь осторожен. Неровен час, напорешься на вражьих лазутчиков...
   -Не тревожься, мать, - улыбнулся он. - Я с ночью знаком накоротке...
   -Да хранит тебя Аллах.
   -Спокойной ночи.
   -Ступай с миром.
   Выйдя из шатра, он урывками вспоминал долгую беседу, "военные" рассуждения матери. "Отец, отец... Здесь твое место, здесь... Ну что тут поделаешь?.. Ладно еще, слаб глазами, он и крови не выносит... а как обойдешься на войне - без крови?.."
   Перед ним выросла фигура Эсьмы, облаченной в доспехи.
   Сразу все вылетело из головы - и наставления матери, и премудрости стратегии, и досада на набожного отца...
   В отсвете походных костров мерцали ее глаза. Гибкая рука, покоившаяся на эфесе меча, протянулась к ее руке.
   Когда же он успел дойти до лагеря румлинцев?!
   Читатель уже знает о любви шахзаде к поэзии великих устадов. Бейты из Насими, Физули, строфы Хатаи - его прямого предка - часто приходили ему на память - при свидании с любимой, в томительные дни ожидания, в минуты расставаний. Поэты скрашивали его одинокие ночи: при свете свечи он подолгу читал диваны устадов, певцов любви, шептал и повторял строки, как молитвы.
   Что касается стихов Имадеддина Насими, казненного в Халебе, их приходилось читать в тайне. В среде правоверных многие считали ширванского поэта-хуруфита "еретиком", иные шииты говорили, что он похуже суннитов, что он посягнул на устои ислама и дерзнул провозгласить "ан-аль-хагг", то есть равнять себя со Всевышним...
   Как он добрался до лагеря румлинцев - путь изрядный, ночь, враг неподалеку, - не помнил.
   -Ты ли предо мной, душа,
   или все приснилось мне?
   Она отозвалась:
   -Или, снизойдя с небес,
   вдруг луна явилась мне...1
   -Аферин!..2 Давно ждешь меня?
   -Вечность...
   Руки сплелись с руками.
   -Прости... Я не мог придти раньше... С матерью разговор затянулся...
   -Я так и поняла. Только мать могла задержать тебя.
   -Она говорила о предстоящей битве. Со знанием дела... Куда уж моим воителям до нее.
   -И в наших краях молва о ее ратной доблести ходит.
   "Кабы и матери моей так хорошо думать о ваших..."
   Он ощущал ее близкое теплое дыхание.
   Они прошлись по склону, залитому бледным светом луны, не ощущая колдобин и рытвин.
   Они не писали стихов, но сейчас их состояние было похоже на вдохновение, и прекрасные устады поэзии, договаривали то, чего они сами не могли выразить словами.
   О, свет моих очей,
   С тобою встречи жажду.
   Кумир души моей,
   С тобою встречи жажду! - шептали ее уста строки Насими. Природная девичья застенчивость не позволила бы ей открыто признаться в этой душевной жажде...
   И шахзаде испытывал благоговение перед целомудренной девственной чистотой, призывая на помощь златоустов поэзии.
   -О, лунный лик, о тонкий стан,
   О, неземная красота,
   О, нежно-алые уста!
   С тобою встречи жажду!..
   Услышь такие речи из уст сына, своенравная шахбану не преминула бы выговорить и пожурить его: мол, что ты нашел в этой суннитской смуглянке-замухрышке, какие-такие "неземные" прелести тебе вскружили голову?.. Куда ей до "лунного лика" и прочего?..
   Они разговаривали стихами.
   -Это чьи слова?
   -Шаха Исмаила, прадеда моего.
   -Наверно, он и сам был ашиг...
   -Еще какой! Говорят, обожал Таджлы-ханум, прабабушку мою...
   -И Таджлы-ханум, наверно, была подстать доблестному мужу...
   -Да. Всегда следовала за ним - и в походы, и на битвы. Таковы тюркские женщины. Всегда с мужьями-воинами, в обозе, в седле. Случилось, и детей рожали в походных шатрах...
   -Бедные!
   -Святые!..
   -Объясни мне, почему "Хатаи"? Откуда это имя, ты не знаешь?
   -Говорят, что он выбрал этот тахаллус1, памятуя об ошибках молодости...
   Не видел я сокровищ в мире,
   неповторимых столь, как ты,
   Не видел среди всех красавиц
   столь совершенной красоты.
   Она произнесла следующий бейт.
   -А ты откуда это знаешь?
   -Кто же не знает Хатаи? Твоего и нашего предка.
   Они шли рука в руке.
   Вдруг на пути их выросла скалистая глыба, то ли принесенная селем, то ли скинутая землетрясением.
   Присели на этот валун рядышком. Казалось, этот камень выкатили сюда чьи-то добрые руки - для передышки влюбленной пары.
   Они не рассуждали о будущем - смогут ли соединить судьбы, согласится ли неуступчивая и крутая шахбану на их союз. Никого и ничего не существовало в мире, кроме них самих, сидящих рядом под мерцающим звездным небом.
   Они хмелели от счастья единения душ. И пили из пиалы любви. Что еще нужно ашигам!
   Сколько времени прошло, они не помнили. Гамза Мирза очнулся только тогда, когда увидел в небе над головой изумрудное мерцание утренней звезды; припозднившаяся луна струила слабый серебристый свет.
   Скоро рассвет.
   Боже!
   Ведь румлинцы хватятся ее, кинутся искать; и - конец их тайне. То-то шум поднимется. Шахбану, конечно, уцепится за предлог, чтобы с позором изгнать Эсьму из рядов воинства... Более того, задаст жару румлинским эмирам, военачальникам: "Вот каким начином вы вздумали втереться в доверие к шахиншаху? Облачили красотку в доспехи и с ее помощью решили проторить дорожку ко дворцу... Покиньте войско, суннитское отродье!.. Пусть покарает вас меч Али!.."
   Да уж, шахбану выдала бы им такое, что мало не показалось бы. Конечно, случись такое, посрамленные и оскорбленные эмиры, ушли бы, тем самым ослабив гызылбашские полки. Не приведи Аллах, могли бы и переметнуться в стан врагов-суннитов. Ведь и такое бывало.
   Шахзаде воочию представил ужас такого поворота событий.
   Увлек любимую за руку, поднял с места.
   -Скоро заря. Пойдем. Не хочется мне расставаться, но...
   В редеющей мгле он проводил ее до походного шатра, настороженно осматриваясь. Никто не заметил их, и он был рад этому. Окрыленный, направился в обратный путь. Вдруг он услышал шорох за спиной, и непроизвольно взялся за рукоятку кинжала. Но услышал рядом шепот явера:
   -Это я, мой шахзаде...
   -Ты... не спишь? - изумился он. - Что ты тут делаешь?
   -Я с вечера беспокоюсь за вас... Как вы вышли из шатра шахбану... Я увидел, куда вы держите путь... и... словом...
   -Значит, с тех пор и следишь за мной?
   -Но вышли в одиночку... в сторону Гамза Мирза... ненадежного племени...
   -Кто тебе позволил? Кто надоумил?
   -Никто, шахзаде... Я сам... Этоже мой долг... Всегда беречь... охранять вас... Простите великодушно. Я не мог бы просить вашего соизволения. Ведь вы бы не разрешили. Вот я и предпочел... Простите...
   Шахзаде больше не стал распекать верного и отважного стража, избавив того от униженного покаяния.
   -Ладно, забудем об этом.
   Они добрались до шатра шахзаде.
   -Спокойной ночи.
   -Скорее доброе утро, мой шахзаде.
   В эту ночь Мехти-Улие снились кошмары. Сны матери, тревожащейся за сына.
   Спросонья бормотала: "Отвадить бы от него эту суннитскую молодуху горя не знала бы. Она, будь неладна, говорят, смазливая. Еще и воином сделалась, сюда, с соплеменниками приперлась... Аллах, упаси сына моего от бед-напастей..."
   Читатель мой, присоединимся к ее молитвам. Ибо мы знаем участь Гамзы. Скажем: да услышит небо твои молитвы, мать. Аминь!
   Битва за Ширван
   Уже два дня, как шли кровопролитные бои. С наступлением вечера обе стороны отходили на свои рубежи, совершали омовение и творили вечернюю молитву. Затем, отправлялись на поле брани, подбирали тела павших воинов и, несмотря на близость реки Ахсу, хоронили их как шехидов - в одеждах, без савана и отпевания, во рву, как мы сказали бы, в братской могиле. Смывали с рук запекшуюся кровь, приставшую пыль в холодных речных струях. Погода благоприятствовала воинам - еще не зарядили проливные дожди, несмотря на позднюю осень, и пойма реки, выбегавшей с гор на просторную равнину, оставалась сухой. В садах селения Моллагасанли, в наши дни называемого Пиргасанли, пылали красными огнями созревшие гранаты, носившие имя своей родины: "пиргасан".
   Воины срывали плоды и вкушали густокрасные, сочные, кисло-сладкие зерна, превосходившие по вкусу знаменитый геокчайский гранат.
   Сельчане подались в горы. Взрослые мужчины присоединились к воинству шаха Худабенда. Часть из них, по преимуществу лезгины, были на стороне других дагестанских племен. По существу, не эта битва решала участь противоборства.
   Главное сражение шло в степи под Шемахой, неподалеку от села Баят. Здесь, где находились шатры шахбану и шахзаде, по распоряжению Мирза Салмана, были усиленные дозоры и стража. Двое из татарских аскеров попали в плен. Выяснилось, что это - гонцы, посланные сыновьями крымского хана Гирея - Адилем и Саадатом - к Осману-паше, окопавшемуся в Шемахинской крепости.
   Шел допрос, который вел один из гызылбашских полководцев эмир Гулу-бей. Шахбану и шахзаде, восседавшие в красном углу шатра, наблюдали за допросом; шахбану, облачению в боевую одежду гызылбашских эмиров и убравшую черные косички под шлем, можно было принять за молодого воина.
   -Почему вы, переодевшись, затесались в наши боевые порядки?
   -Мы должны были доставить правителю Шемахи Осман-паше тугру1...
   -От кого?
   -От шахзаде Гирея.
   Гонцы после разоблачения и поимки были крепко поколочены гызылбашами. Их лица были в кровоподтеках, они еле шевелили опухшими губами.
   -Что вы должны были сообщить?
   Пленные замялись.
   -Мало, значит, лупили вас. Что в рот воды набрали?
   Шахбану пригрозила.
   -Что ж... не ответят - выведите их и привяжите к хвосту необъезженной лошади. Стегните плеткой по кругу - и дело с концом...
   -Мы... видите ли... десятитысячная конница Гирея на днях подоспеет на помощь паше...
   Пленных увели. Шахбану держала совет с полководцами и визирем Мирзой Салманом.
   -Что скажете, эмиры?
   Эмирам было не по душе, что верховное командование вершит не шах, а его благоверная супруга. Но им приходилось смириться.
   -Мне думается, нам надо переменить местоположение и двинуться в низину, навстречу силам Адиля Гирея и османцев.
   -А Шемаха?
   -Там Осман-паша крепко засел. Если главные силы бросим на осаду, начнем его выковыривать из крепости, этим воспользуются гиреевы полчища и опустошат Ширван. Мы не забыли еще, что произошло с Арас-ханом...
   Незадолго до этих событий Арас-хан с игитами героически сражавшийся против превосходящих сил врага, попал в плен и пал на плахе; казнили и большинство его соратников. Только горстка воинов смогла спастись.
   -Да упокоит Аллах душу его...
   -Мой совет - снять осаду и идти наперерез подкреплению.
   Эмиры не хотели, чтобы шахбану с сыном непосредственно участвовали в боевых столкновениях. Берегли шахзаде, престолонаследника. Но, чтобы оградить шахзаде от досужих подозрений в малодушии, дескать, "улизнул с поля брани, спрятавшись за спиной матери", один из эмиров, больше движимый заботой о безопасности шахзаде, решил обратиться к матери:
   -Война - не женское дело, Мехти-Улия!
   В глазах у шахбану сверкнули гневные искры.
   -Кто тебе вбил это в голову? Где тебе знать, на что способна хатун?
   -Я из добрых побуждений...
   -Я с тобой, вроде, не клала голову на одну подушку!
   -Помилуй, Аллах!
   -Упаси...
   -Непристойная шутка!
   -Какие тут шутки? Кто во что горазд - решится на поле брани!
   Никто из эмиров не ждал такой грубой реакции от шахбану. И сын в том числе. Хотя и знали ее крутой нрав. Потому, обычно, все при ней старались держаться как можно осмотрительнее, чтобы не нарваться на колкости.
   Но что тут попишешь - воинственная Хейраниса-бейим, супруга кроткого шаха, (должно бы наоборот!) - являлась неприкосновенной особой и не терпела возражений.
   В конце концов решили - оставив часть сил для осады Шемахи во главе с именитым гызылбашским полководцем Вели Халифой из шамлинского племени, двинуться в сторону села Молла-Гасанли, навстречу гиреевским войскам, спешившим на помощь к Осман-паше. Шахбану с сыном, невзирая на уговоры, направилась с основными силами армии.
   ... Сидя в походном шатре, шахбану погрузилась в думы. Она знала, что гызылбашских полководцев тяготит и задевает за живое подчинение "слабому полу" в ее лице. Знала, что честолюбивые эмиры ряда племен и общин питают к ней лютую ненависть, и для них повиновение приказам женщины пуще неволи. Шахбану не так-то просто было их укротить. Попадись она в руки ненавистников, таких, как Мохаммед-хан Устаджлу, Мохрдар Шахрур-хан, Имамгулу-хан Гаджар и иже с ними, - пощады не ждать было. Удавили бы запросто.
   Потому за каждым из недругов следил "глаз" - соглядатаи.
   Лазутчики накануне донесли, - гиреевские и османские полки, окопавшиеся в полуверсте, собираются на заре внезапно перейти в наступление.
   Она надела шлем, поверх кофты - облачилась в кольчугу, сплетенную сообразно ее стати, пристегнула латы, впихнула края бархатных шаровар в голенища сапогов. Затем прикрыла руки от плеч до локтей пластинами-"базубендами", а от локтей до запястий - стальными манжетами-голчагами". Откинула покрывало - "нигаб" - от лица и хлопнула в ладоши. Тут же из-за шторки просунулась голова стражника Мехди.
   -Что изволите... моя... - он чуть было не сказал "бейим" и спохватился. - Мой ха... мой шах.
   Ее рассмешила эта льстивая оговорка.
   Но, пряча улыбку, повелительно сказала:
   -Призови ко мне мохрдара!
   -Слушаюсь!
   -Погоди...
   -Простите.
   -Оповести тихонько всех эмиров - пусть без шума, соберутся у меня. Если дрыхнут - разбуди. А хмельных - приведи в чувство.
   -Повинуюсь... мой шах...
   -Не медли. Запомни: без шума!
   -Понял. Можно идти?
   -Если хоть кто-то пикнет, - головой ответишь. Ступай.
   Стражник стрелой вылетел из шатра.
   Но тут же убавил прыть, пошел по-кошачьи тихо, напружившись и скукожившись.
   Шахбану, довершая свои приготовления, вспомнила давний случай. Тогда тоже был поход, и в шатер к ней вошел невесть откуда взявшийся старый простолюдин. Она от неожиданности растерялась, даже не предложив старику сесть, гадала: может, явился с просьбой помиловать кого-то.
   -Что тебе угодно, старик?
   -Хочу поговорить с шахбану Хейраниса-бейим...
   -О чем же?
   -О твоем народе, ханум! Твой гордый город, твое отечество - тюркская страна. Великий Шах Исмаил возвысил тюркский язык на высоту державного. Теперь вы начали чураться им... изгонять из дворца... Ныне места тюркских знатных людей занимают инородцы...
   -И что с того? Если они служат верой и правдой трону?..
   -Кто сейчас бьется на поле брани, кто проливает свою праведную кровь? Взгляни на мир. Ты ведь мать, Мехти-Улия! Взгляни - те алые пятна в степи не мака, а кровь наших молодых сынов. Те, кто сражается за нас и те, кто идет против нас - тюркского рода - назови их татарами или кем еще. Османцы, пусть и привержены иному таригату - собрать я наши... Великая Порта - не чужая нам страна. Все они - и крымчаки, и османцы - тюркских корней, как и мы. Единая кровь, единый язык... Великие державы мира столкнули нас друг с другом... народ с народом, племя с племенем... И брат восстал на брата... Устаджлы враждует с шамлинцами, - те с текели, текели с баятом, афшар с тюркманом... Но ведь все они - к хребет гызылбашей, плоть от плоти, кровь от крови нашей... Гызылбашские эмиры и молодежь, идущая на смерть под их стягами - цвет нашего рода. Ты мать, ты подарила нам четырех шахзаде... И первый из них Гамза Мирза, чьей доблести хватит на целую дружину. И сыны твои на поле брани... Одумайся, шахбану... Останови братоубийство!..
   Она слушала старика с ледяным лицом. "Гызылбаши, гызылбаши... да, мой муж и сыновья мои из этой породы... Но как я могу прикипеть сердцем к ним? Они запятнали свои руки кровью отца моего... и я отомстила им... Но еще не сполна... Пусть грызутся друг с другом. Тогда легче с ними управиться... Меньше станет рвущихся к трону... Пусть перебьют друг друга - эти племена (чуть было не написала: "партии", любезный читатель мой...). Тогда и сынам моим легче будет удержать бразды правления..."
   Аксакал - Эрен Баба - с горечью думал: "Сколько холодной злобы... жажды мщения! Каюсь... когда я радел о восшествии на престол твоего благочестивого мужа, не думал, что так все обернется... Грех взял на душу... Каюсь... Страной правит не шах, а ты... Войны ведут не шах, не шахзаде, не эмиры гызылбашей, а ты..."
   Шахбану нарушила молчание неожиданной откровенностью:
   -Отец мой, в речах твоих есть доля истины... Но пусть эти племена натешатся грызней, распрей, изведут себя. Тогда, может, водворится мир в стране, и люди займутся молитвами. Пусть эти тюркские, как ты говоришь, "собратья", ополчившиеся на нас, османцы, татары и все прочие посягатели убедятся в нашей силе... Те, кто бросил в беде великого шаха Исмаила... Может, в этом залог самостояния державы...
   Она помнит, как изменился старик в лице, как сухо промолвил: "Мы говорим на разных языках". И, сдержанно поклонившись, покинул шатер...
   ... Почему ей вспомнился этот разговор сейчас, в напряженный, решающий час, накануне битвы? Может быть, воспоминание о старике - некий знак, предостереженье?..
   Вскоре явился Мирза Салман. Чуть погодя предстали эмиры. Кто одетый наспех, кто полусонный, кто с осоловелым от недавнего кутежа взглядом... Никто не ожидал спешных сборов, потому позволили себе расслабиться.
   Даже визирь Мирза Салман был застигнут врасплох и пребывал в недоумении.
   Мехрдар Шахрух-хан гадал: "Что это стряслось? Или кто-то провинился?"
   От внимания матери не ускользнуло, что шахзаде выглядел бледным и сонным.
   Но она взяла себя в руки, подавив материнскую жалость.
   -Почтенные эмиры! Неприятель подошел к нам и окопался в полуверсте. Лазутчики донесли: на рассвете они собираются внезапно напасть. Вооружены до зубов. Потому и созвала вас.
   Эмир-хан Туркман подивился: "Господь, похоже, по ошибке сотворил ее женщиной. Она узнает о неприятеле раньше нас..."
   Мирза Салман хлопал глазами: "Какой же лазутчик ей донес, не уведомив меня?"
   Сафигулу-хан Баят, Салех-хан Гаджар, Рза-хан Шахсеван - все остальные не могли скрыть растерянности, удивления и невольного одобрения; те, кто скептически воспринимал ее верховенство в военных делах, испытывали смущение.
   Шахбану, казалось, читала их мысли, исподволь наблюдая за ними с насмешливым презрением.
   -Я предлагаю: упредить неприятеля. Ударить ночью, немедля, восхода, как только покажется звезда карван-гыран... Все будет зависеть от скрытности передвижения и внезапности удара.
   По рядам пронесся невнятный гул.
   -Дельно...
   -Мерхаба1, Мехти-Улия!..
   -Лучше не придумаешь...
   Шахбану недосуг было выслушивать слова хвалы. Определили направление передвижения.
   -Итак, решено. Успех зависит всецело от вашей бдительности и быстроты.
   Эмиры покинули шатер.
   Шахбану и сын остались с глазу на глаз.
   Он подошел к матери, поцеловал ей руку.
   -Мать... прости... но отец говорил, что нападать ночью - грех...
   -Беру на себя этот грех! Иного не дано. Вражьи силы велики... Борьба предстоит долгая... Я не могу позволить, чтобы вы, молодые, шли попросту на убой. Сражаться надо с умом... Ступай, готовься к битве, не отставай от соратников. Помни о чести! Об имени отца и матери!
   Эти слова произносили уста воительницы. А сердце матери исходило болью...
   Окрест шатра перешептывались воины, готовившиеся к ночной вылазке.