Страница:
Помню свой первый разговор с Джоном Гутфрюндом. Я проработал в фирме в качестве полноправного ее служащего менее года. Вам нужно представить себе эту сцену. Надвигался вечер третьего июля. Торговый зал Salomon представляет собой огромное двухэтажное помещение – одно время это был крупнейший торговый зал в мире. Лучи угасающего солнца проникали сквозь огромные стеклянные окна. Поскольку приближался праздник, в помещении никого не было, за исключением Джона Гутфрюнда и меня.
Я услышал, как он позвал: «Билл, Билл!» Я и понятия не имел, что он может знать мое имя, но так уж было поставлено дело в Salomon. Я был полностью погружен в то, чем занимался, и вдруг понял, что это он меня зовет. Я подошел к его столу и сказал: «Да, сэр?» Он посмотрел на меня и спросил: «Где закрылся франк?»
Быстро перебрав в уме все возможные причины, по которым он мог задать мне такой вопрос и именно таким образом, я посмотрел на него и спросил: «Который – швейцарский франк или французский?»
Джон Гутфрюнд – человек, излучающий силу. Он очень харизматическая личность. И вы почти можете ощущать вокруг него некую ауру. Не колеблясь, он посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Оба». Я дал ему обе котировки голосом на октаву выше, чем обычно.
Прошло чуть больше года, и другим летним днем повторилась практически та же самая сцена. Свет заходящего солнца струился в торговую комнату, и Джон Гутфрюнд и я остались практически одни. И вновь я услышал позади себя голос: «Билл, Билл!» Я был поражен таким повторением ситуации. Я подошел и сказал: «Да, сэр?» «Где закрылся франк?» – спросил он. «Который? – спросил я. – Швейцарский или французский?» Не колеблясь ни секунды и не показывая и тени улыбки, он смотрит мне прямо в глаза и говорит: «Бельгийский».
Таким вот человеком был председатель Salomon Brothers, которая в те годы была, вероятно, наиболее могущественной фирмой на Уолл-стрит. А я там был еще никто, всего лишь подготовишка. Прошел год со времени той нашей первой встречи, а он помнил о ней, и ему было интересно подшутить надо мной таким образом. По мере того, как шли годы, и я благодаря новым встречам смог узнать его лучше, я понял, что он в полной мере понимал, какое влияние окажет на меня тот разговор. Сейчас мы говорим о нем почти десять лет спустя, а я все еще помню каждое слово этого разговора. Такое вот влияние он оказывал на людей. Он очень часто разговаривал с людьми, проходившими подготовку, и оказывал им поддержку.
– А сам Гутфрюнд был трейдером?
– Джон прошел весь путь, начиная с рядового трейдера. Когда он был председателем, то проводил свой день в торговом зале, чтобы видеть, что происходит. Мы всегда говорили, что Джон может учуять смерть за тысячу шагов. Ему достаточно было взглянуть вам в глаза, чтобы узнать, насколько удачной была ваша позиция. Он мог понять состояние вашего портфеля по тому, насколько взволнованным было ваше лицо.
Salomon Brothers обладала уникальной культурой. Люди часто говорили о любви Salomon к риску. Это не означало, что компания сама искала риск, но это определенно была фирма, которая чувствовала себя спокойно, подвергаясь риску или теряя деньги, при условии, что сама идея сделки была разумной.
– Как получилось, что после завершения подготовки вы занялись валютами, а не вернулись к акциям?
– Собственно говоря, я хотел вернуться к акциям. Но один из руководителей отдела отвел меня в сторонку и сказал: «Ты слишком масштабно мыслишь. Тебе не нужно возвращаться к акциям». Он уговорил меня перейти в новое подразделение, которое как раз формировалось, – отдел иностранных валют. Я был в числе стажеров, обладавших наиболее высокой репутацией, и в конце стажировки меня приглашали к себе несколько отделов, включая отдел валют, который как раз создавался.
– Как получилось, что вы выбрали валютный отдел?
– Я хотел торговать, и я хорошо уживался с людьми. Однако на самом деле у меня был гораздо меньший выбор, чем мне могли позволить в то время воображать.
– Что вы имеете в виду?
– Вас приглашают, плюс сами вы ведете какие-то переговоры, затем делаете выбор, но в конце те силы, которые двигают шахматные фигуры, решают, куда они хотят вас поставить.
– Вы в то время знали что-нибудь о валютах?
– Я даже не знал, что такое немецкая марка. Но, опять же, никто в этом отделе ничего о валютах по-настоящему не знал.
– Никто?
– Ну, не совсем. Был там один младший сотрудник, который раньше работал в банке.
– А был кто-нибудь еще в фирме, разбиравшийся в валютах?
– Нет.
– Почему же никто не подумал о том, чтобы для создания этого отдела пригласить со стороны кого-нибудь, имеющего опыт?
– Так в Salomon дела не делались. В Salomon все создавалось своими силами. Вы задаете вопросы так, как если бы там был какой-то расписанный бизнес-план. На самом деле в один прекрасный день собрались вместе несколько руководителей, и один из них сказал: «Ребята, а не создать ли нам отдел валютного рынка?» «О’кей, а кто будет начальником?» «Как насчет Джила?» «О’кей. Слушай, Джил, не хочешь возглавить этот отдел?» «Конечно, о чем разговор».
До этого Джил занимался арбитражем облигаций. Никакого опыта работы с валютами у него не было. Он задумал собрать вместе несколько умных людей, разобраться, как работают международные валютные рынки, и дать ребятам возможность немного поторговать, чтобы посмотреть, смогут ли они сделать какие-то деньги.
– Но раз никто в отделе не имел настоящего опыта торговли на форексе, откуда вы могли приобрести опыт, чтобы знать, что делать?
– Один из ребят в этом отделе был очень общительным. Он заставлял нас по три-четыре раза в неделю обедать с международными банкирами. В то время я был особенно застенчив. Собственно говоря, помню, как однажды один из трейдеров отдела попросил меня позвонить в Morgan Guaranty и разместить ордер по немецкой марке. Но я возразил: «Я же никого там не знаю». Он сказал: «Что значит, никого там не знаю? Просто возьми Hambros (книга, включающая списки всех международных дилеров иностранных валют), полистай ее, найди у Morgan дилера по немецкой марке и позвони ему». Я, должно быть, минут десять сидел там, страдая, пытаясь сообразить, как это я могу позвонить кому-то, с кем не знаком.
– Расскажите мне о вашем раннем опыте торговли валютами.
– Примерно в то же время, когда в Salomon создавался отдел иностранных валют, Филадельфийская фондовая биржа ввела торговлю опционами на курсы валют. Я был единственным человеком в отделе, который вообще знал, что такое пут или колл. Кроме того, этот продукт торговался на фондовой бирже, использовавшей систему специалистов. А я был единственным человеком в отделе, имевшим опыт работы с акциями. Все остальные сотрудники пришли из отдела, занимавшегося бумагами с фиксированным доходом, расположенного на 42-м этаже. А «страна акций» находилась на 41-м этаже, и я пришел как раз оттуда. Не думаю, чтобы кто-нибудь еще из нашего отдела вообще когда-либо был на 41-м этаже. Я также знал специалистов и маркет-мейкеров из торгового зала Филадельфийской фондовой биржи. Никто другой в нашем отделе даже не знал, что такое специалист (в системе специалистов ордеры на покупку и продажу ценной бумаги соотносит один специально выделенный человек, в отличие от системы открытых торгов, при которой ордеры исполняются брокерами, выкрикивающими цены покупки и продажи в торговой яме). Ситуация эта идеально для меня подходила. Джил сказал: «Ты – единственный человек в отделе, который хоть что-то об этом знает. Вот и займись этим».
Главное, что я пытаюсь этим сказать, это то, что отдел иностранных валют Salomon, Билл Липшуц в роли трейдера иностранными валютами и валютные опционы появились в одно и то же время, и мы вместе росли. Это был уникальный синергический опыт.
– Как вам удалось добиться успеха в роли валютного трейдера, если вы не имели никакого опыта?
– На рынке иностранных валют все построено на взаимоотношениях. Ваша способность найти хорошую ликвидность, ваша способность подключиться к потоку информации – все это зависит от связей. Если вы позвоните в банк и скажете: «Мне нужна цена на 10 долларов (т. е. 10 млн) к марке», – они ничего не обязаны для вас делать. Они могут сказать вам: «Дилер по марке вышел в туалет, перезвоните». Если же я звоню в пять вечера и говорю: «Здорово Джо, это Билл, мне нужна цена по марке», – то ответ будет совершенно иным. «Я тут как раз собирался уходить, но для тебя все сделаю».
– Будучи человеком совершенно новым в этом бизнесе, как вы смогли выстроить такие взаимоотношения?
– Во-первых, мне очень помогло то, что у меня был опыт работы с опционами, в то время как на рынке они были делом новым. «Он знает опционы», – говорили бывало. Черт, я ведь особо много о них и не знал, но важно было то, что никто больше в сфере иностранных валют тоже о них ничего не знал. Рассуждали так: «Он знает формулы Блэка-Шоулза; он, должно быть, гений». Многие из ведущих игроков на рынке валют стремились познакомиться со мной только потому, что их клиенты хотели заниматься опционами, и им нужно было быстро вникнуть в этот предмет.
Кроме того, я работал в Salomon, которая в то время была окутана ореолом тайны: «Мы не знаем, что именно они делают, но денег они зарабатывают много».
Другим фактором в мою пользу было то, что, хотя я работал в инвестиционном банке, я не пытался вести себя как напыщенный инвестиционный банкир. Как правило, ребята, которые в то время работали в инвестиционных банках с иностранными валютами, были выходцами из отделов, занимавшихся бумагами с фиксированным доходом. Они были пижонами в глазах ребят, занимавшихся FX (рынок обменных курсов иностранных валют). Они носили подтяжки и галстуки от Hermes; они были теми, кто заказывает белое вино и салат из рукколы. Они были не те, кто выскакивает перекусить в закусочную самообслуживания, чтобы съесть там макароны с острым томатным соусом, а именно так в основном и вели себя трейдеры по иностранным валютам. Я же был совсем другим – потому что прошлое мое было другим.
Я был первым человеком в Salomon Brothers, установившим у себя дома Telerate. Они не могли в это поверить: «Зачем тебе нужен дома монитор? Ты что, с ума сошел? Ты, что, вообще его никогда не выключаешь?» Я, бывало, смотрел на них и говорил: «Рынок иностранных валют работает круглые сутки. Он не укладывается спать, когда вы уходите с работы в пять часов вечера. Рынок живет всю ночь, и он движется».
– Важно ли иметь контакты для того, чтобы получать новости?
– Безусловно! Успеха из нас добились в основном те, которые были приняты межбанковским сообществом. Трейдеры, оставшиеся в стороне, как правило, не смогли сделать денег, торгуя иностранными валютами. Эти трейдеры в конечном счете звонили какому-нибудь клерку торгового зала «Мерк» (Chicago Mercantile Exchange – Чикагская товарная биржа, на которой торгуются фьючерсы валют, рынок активный, но гораздо меньший по размеру, чем межбанковский рынок) и спрашивали: «Как там дела у «суисси» (Swissy, швейцарский франк)?» А что, собственно, может знать клерк о том, что на самом деле приводит в движение международный валютный рынок? Я-то, к примеру, день и ночь разговариваю с разными банкирами – в Токио, Лондоне, Франкфурте и Нью-Йорке.
– И вы торгуете на основе этого информационного потока?
– В этом вся суть торговли иностранными валютами.
– Не могли бы вы привести недавний пример того, как этот информационный поток помогает в торговле?
– В то время, когда рухнула Берлинская стена, настроение общего рынка было в пользу того, что все сразу же захотят вложить деньги в Восточную Германию. Общее суждение сводилось к тому, что крупные вливания капитала в Восточную Европу сыграют непосредственно на руку немецкой марке. Но через некоторое время пришло осознание, что для того, чтобы Восточная Германия могла влиться в объединенную Германию, потребуется несколько больше времени.
В чем выразилось это изменение позиции? Коль делает заявление, Бейкер выступает с комментарием, статистика показывает очень высокий уровень безработицы в Восточной Германии. Восточные немцы, всю свою жизнь прожившие в социалистической системе, начинают говорить: «Мы не хотим работать так много, как эти западные немцы. И, кстати говоря, почему это государство больше не оплачивает наши счета за лечение?» Инвестиционное сообщество начинает понимать, что перестройка в Восточной Европе – дело весьма длительное. И в итоге люди начинают выводить свой капитал из немецкой марки.
– Но вы же могли вывести все эти аргументы тогда, когда обрушилась стена.
– Не думаю, что многие люди в то время рассматривали события в таком свете. А даже если и так, это было неважно. Важно было оценить, на чем фокусируется рынок в данный момент.
– И вы получаете всю эту информацию, беседуя со множеством участников рынка иностранных валют?
– Да. Не все будут интерпретировать события так же и в то же самое время, как вы, и это очень важно понимать. Вы должны быть в потоке новостей и знать, на что смотрит рынок. Например, один день рынок иностранных валют может концентрироваться на разнице в процентных ставках; другой день рынок может обращать внимание на потенциал прироста капитала, а это вещь совершенно противоположная (внимание на разнице процентных ставок означает, что инвесторы будут переводить свои деньги в промышленно развитые страны, где процентные ставки выше, а интерес к приросту капитала означает, что инвесторы будут помещать свои деньги в тех странах, где имеются наиболее сильные экономические и политические перспективы, а это обычно те страны, где процентные ставки ниже).
– А были какие-нибудь выдающиеся сделки, которые вы провели в начале своей карьеры валютного трейдера?
– В 1983 году, в самом начале торговли валютными опционами на Филадельфийской фондовой бирже, один из специалистов дал котировку по некоему конкретному опциону по цене, явно заниженной на 100 пунктов. Я купил 50 штук. Поскольку этот опцион был «глубоко в деньгах», я сразу же продал его на базовом рынке и зафиксировал прибыль без всякого риска (опцион «глубоко в деньгах» – это то же самое, что обычная позиция, но он имеет дополнительные преимущества, ибо если рынок совершает очень большое движение, максимальный риск теоретически ограничен).
Я спросил своего брокера, предлагает ли этот специалист по-прежнему продавать опционы по той же цене. «Да, – ответил он, – предложение все еще висит». «Купи еще пятьдесят», – сказал я.
В то время я был единственным на Филадельфийской бирже трейдером валютных опционов, который регулярно торговал по 50 контрактов. Весь дневной объем торгов на этом рынке составлял всего-навсего порядка двух-трех сотен контрактов. И я провернул еще 50, потом еще 50, а потом еще 50. Потом в игру вступила Goldman Sachs и тоже купила 50 контрактов. И вот оказывается вдруг, что специалист этот продал уже 300 или 400 этих опционов. Он, очевидно, думал, что имеет надежную арбитражную прибыль, но на самом деле совершил арифметическую ошибку. Я точно знал, что происходит. Наконец, я сказал своему брокеру: «Спроси его, не хочет ли он продать тысячу». «Секундочку, – ответил он. Брокер вернулся через полминуты и сказал, что он согласен на тысячу по такой-то цене.
Специалист несколько передвинул свою цену, но по-прежнему давал котировку почти на сто пунктов ниже. Наконец, я сказал своему брокеру: «Скажи ему, пусть позвонит мне по моей внешней линии».
Специалист звонит мне и говорит: «Ты что делаешь?» Я отвечаю: «А ты что делаешь?» Он спрашивает: «Ты что, правда хочешь провернуть тысячу?» Я отвечаю: «Слушай, у тебя в цене ошибка на целый пункт». «О чем ты говоришь?» – восклицает он. Я начинаю растолковывать ему цифры. Прежде чем я закончил, он говорит: «Мне надо отойти». И телефон замолкает.
Я положил трубку и в течение нескольких минут обдумывал эту ситуацию. Я понимал, что если заставить его исполнить эту сделку, он разорится – а такое событие плохо отразится на бирже и будет ужасным для продукта (валютных опционов), которым мы только начинали торговать всерьез. Я позвонил своему брокеру и сказал: «Отмени все сделки, кроме первых 50 контрактов».
Примерно в то же время зазвонил мой внешний телефон. На трубке был специалист: «Не могу в это поверить! – воскликнул он, сокрушенный огромной величиной своей ошибки. – Теперь я вылечу из бизнеса». Я сказал: «Не беспокойся об этом, я отменяю все сделки, кроме первых пятидесяти». (Кстати говоря, Goldman отказалась отменить хотя бы одну из своих 150 сделок. Через много лет, когда компания специалиста вышла из бизнеса, а сам специалист стал главным трейдером у крупнейшего в торговом зале маркет-мейкера, он всегда создавал для Goldman особые трудности.)
Отмена мною этих сделок представляла собой долгосрочное деловое решение, о котором я в то время особенно не задумывался, но над которым впоследствии сокрушался в течение многих лет.
– А почему?
– Я имею репутацию одного из наиболее – если не самого – жестких игроков на рынке. Я никогда, никогда, никогда никому ничего не спускаю, потому что, как я понял это в Salomon, всяк и каждый пытается сбить нас с ног. Я уверен, что если удача переменится, никто не даст нам пощады. Я всегда считал, что это и есть правила игры. Я никому не уступаю ни копейки, но и помощи ни от кого не жду.
Трейдеры иногда звонят, когда чуть-чуть пропускают истечение внебиржевого опциона, закрывшегося в деньгах. У них находится миллион извинений: «Я пытался дозвониться раньше». «Я забыл». «Я опоздал всего на несколько минут, не могли бы вы сделать для меня исключение?» Я всегда знаю, что если мы позвоним с опозданием, никто не позволит нам исполнить опцион. Однако за все то время, пока я работал, мы ни разу не пропустили срок истечения. И поэтому я говорю: «Послушайте, мы вложили много денег в работу нашего бэк-офиса и хорошо ее продумали. Мы ввели бесчисленные меры, не позволяющие нам допускать таких ошибок».
Когда я разрабатывал правила управления компанией в Merrill, меня спросили, сколько денег следует выделить в бюджете компании на ошибки бэк-офиса. Я ответил: «Ноль». Меня спросили, не веря: «Что вы подразумеваете под нулем?» Я сказал: «Ноль. Мы не допускаем ошибок в бэк-офисе». Они сказали: «Ну, что вы такое говорите – конечно, у вас есть ошибки в бэк-офисе». Я ответил: «Нет. Мы не делаем ошибок. Если вы вводите достаточно мер предосторожности, то ошибок не будет».
Таким было мое отношение к этому вопросу, и именно поэтому я не нарушал правила. Люди, знающие меня по-настоящему хорошо, говорят иной раз: «Липшуц, почему ты так упираешься по мелочам?». Я просто отвечаю: «Ребята, это все правила, именно по ним ведется игра». Поэтому позволить этому специалисту соскочить с крючка было для меня необычно.
– Может быть, вы решили пожалеть специалиста, потому что это была такая очевидная ошибка? Или вы подумали, что случай этот может угрожать жизнеспособности в то время еще не оперившейся биржи и продукта?
– Это было долгосрочное деловое решение, основанное на мнении, что для моего бизнеса будет плохо заставить его исполнить все эти сделки.
– В каком смысле плохо для вашего бизнеса?
– Мой бизнес торговли валютными опционами расширялся, а торговали мы на Филадельфийской фондовой бирже (в то время внебиржевой рынок валютных опционов только зарождался).
– Таким образом, вы сделали это в большей степени для того, чтобы защитить биржу?
– Нет, я сделал это, чтобы защитить себя.
– Защитить ваше место на рынке?
– Совершенно верно.
– Таким образом, если предположить, что биржа к тому времени уже просуществовала 10 лет, объем торгов был огромным, и эта сделка не имела бы никакого значения для выживания самой биржи, вы приняли бы другое решение?
– Правильно. Это не было благотворительностью.
– Значит, тот факт, что это была настолько очевидная ошибка…
– Нет, не это было мотивом, потому что я говорил брокеру: «Попроси его проверить цену. Спроси его, уверен ли он. Спроси его, не хочет ли он продать еще 50».
– Разве на межбанковском рынке не бывает так, что дилеры иногда не намеренно дают котировку по валюте с ошибкой на большую величину – например, настоящая цена 1.9140, а они предлагают 1.9240? Заставляете ли вы дилеров придерживаться своей котировки, даже если это очевидная ошибка?
– Существует неписаное правило, по которому нужно предпринять честную попытку предупреждения. Предположим, выходит какая-то новость, и рынок начинает двигаться как сумасшедший. Вы можете даже не знать, на каком уровне находятся большие фигуры. Предположим, дилер дает котировку 1.9140, а вы думаете, что цена должна быть 1.9240. В соответствии с этим неписаным правилом нужно сказать: «1.9140. Вы уверены? Пожалуйста, проверьте свою цену». И если дилер отвечает: «Да, да, да, я уверен. Вы хотите заключать сделку или нет?» – тогда цена должна оставаться.
– С вами бывало такое?
– Да, и должен сказать вам, что каждый раз, когда такое случалось, другая организация обращалась к нам и либо хотела аннулировать сделку, либо разделить убыток пополам.
– И что вы говорили?
– Я отказывался, потому что просил их проверить цену.
В официальном интервью наступает перерыв ради китайской пищи, которую мы заказали на дом. Во время еды мы продолжаем обсуждать рынки. Один из затронутых предметов явно не для публикации, потому что содержит ряд отзывов об одной из бирж. Поскольку я полагал, что высказывания и точки зрения, выраженные во время этой беседы, могут представлять интерес для многих читателей, я в конечном счете убедил Липшуца разрешить использовать эту беседу. В соответствии с этим соглашением я вычеркнул все конкретные указания на биржу, рынок и трейдеров.
– Как вы считаете, на биржевых рынках существует тенденция выбивания стопов?
– Как вы знаете, я очень немного торгую на биржах, имеющих торговые ямы. Подавляющее большинство моих сделок проводится либо на межбанковском рынке, либо на Филадельфийской бирже, которая использует систему специалистов. Однако, отвечая на ваш вопрос, могу рассказать вам историю об одном моем знакомом, который работал в Salomon в конце 1980-х годов.
Он торговал на рынке, двигавшемся в узком диапазоне, и торговая активность была очень невысокой. В течение этого периода было установлено очень много стопов выше этого торгового диапазона. Однажды звонит клерк этого трейдера в торговом зале и говорит: «Слушай, говорят, что завтра (в день, когда ожидалось, что ликвидность будет значительно ниже нормальной из-за того, что на спот-рынок влиял праздник) собираются выбить стопы, расположенные выше рынка». В тот момент стопы располагались относительно близко – примерно на 40–50 тиков выше.
На следующий день этот трейдер запланировал продать в большом объеме по рыночной цене сразу же после выбивания стопов, потому что он полагал, что такой рост рынка будет искусственным, и что рынок будет очень уязвим для последующей распродажи. Утром рынок двигается вбок, и ничего не происходит. Затем примерно в час дня цены начинают двигаться вниз.
– Но вы же сказали, что стопы располагались выше рынка?
– Правильно. Тем не менее, рынок движется вниз на 50 пунктов, 100 пунктов и в течение нескольких минут опускается более чем на 200 пунктов. Оказывается, трейдеры в торговом зале выбили стопы, расположенные ниже рынка, а они находились в 200 пунктах, а не стопы выше рынка, которые были всего лишь в 50 пунктах. Дело в том, что все были готовы к росту, который выбьет стопы, расположенные выше. Поэтому все пооткрывали длинные позиции, и направление наибольшей уязвимости цены изменилось на нисходящее.
Во время короткого перерыва мой друг понимает, что рынок слишком уж ушел вниз, и он кричит своим клеркам: «Покупайте! Покупайте все, что будут продавать, просто покупайте!» Он поставил бид на сотни контрактов на уровне от 100 до 200 пунктов ниже, но смог купить едва ли 50, хотя рынок уходил вниз более чем на 200 пунктов, и на этом уровне прошли сделки тысячи на две лотов.
– И что же случилось с его бидом?
– Вы, очевидно, никогда не торговали в торговом зале биржи. В периоды быстрых движений рынок в торговой яме может торговаться по нескольким различным ценам в одно и тоже время. Никто не обратил внимание на брокеров моего приятеля, которые предлагали более высокую цену. Это был быстрый рынок (когда биржа объявляет условия «быстрого рынка», брокеры торгового зала не могут привлекаться к ответственности за неисполнение ордеров в пределах диапазона цены данного дня). Быстрый рынок дает брокерам торгового зала фактически особое право воровать сверх их обычной лицензии воровать.
Я не хочу выдвигать каких-либо обвинений, потому что не могу доказать того, что произошло. Просто я думаю, что на некоторых открытых голосовых рынках иногда происходят ситуации такого рода.
Обед наш закончился, и мы возвращаемся в гостиную, чтобы продолжить интервью «для записи».
– Помните ли вы свою первую крупную сделку и что вы при этом думали?
– Это была сделка с выпуском облигаций, в котором допускалось погашение либо стерлингами (это одно из названий британского фунта), либо в долларах США. Выпуск этот был сильно недооценен – проблема заключалась в том, что он был неправильно оценен одним из его ведущих андеррайтеров – Salomon Brothers. Когда я впервые узнал эти подробности, я поверить не мог, насколько неправильно была установлена цена. Я фактически хотел купить весь этот выпуск.
Я услышал, как он позвал: «Билл, Билл!» Я и понятия не имел, что он может знать мое имя, но так уж было поставлено дело в Salomon. Я был полностью погружен в то, чем занимался, и вдруг понял, что это он меня зовет. Я подошел к его столу и сказал: «Да, сэр?» Он посмотрел на меня и спросил: «Где закрылся франк?»
Быстро перебрав в уме все возможные причины, по которым он мог задать мне такой вопрос и именно таким образом, я посмотрел на него и спросил: «Который – швейцарский франк или французский?»
Джон Гутфрюнд – человек, излучающий силу. Он очень харизматическая личность. И вы почти можете ощущать вокруг него некую ауру. Не колеблясь, он посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Оба». Я дал ему обе котировки голосом на октаву выше, чем обычно.
Прошло чуть больше года, и другим летним днем повторилась практически та же самая сцена. Свет заходящего солнца струился в торговую комнату, и Джон Гутфрюнд и я остались практически одни. И вновь я услышал позади себя голос: «Билл, Билл!» Я был поражен таким повторением ситуации. Я подошел и сказал: «Да, сэр?» «Где закрылся франк?» – спросил он. «Который? – спросил я. – Швейцарский или французский?» Не колеблясь ни секунды и не показывая и тени улыбки, он смотрит мне прямо в глаза и говорит: «Бельгийский».
Таким вот человеком был председатель Salomon Brothers, которая в те годы была, вероятно, наиболее могущественной фирмой на Уолл-стрит. А я там был еще никто, всего лишь подготовишка. Прошел год со времени той нашей первой встречи, а он помнил о ней, и ему было интересно подшутить надо мной таким образом. По мере того, как шли годы, и я благодаря новым встречам смог узнать его лучше, я понял, что он в полной мере понимал, какое влияние окажет на меня тот разговор. Сейчас мы говорим о нем почти десять лет спустя, а я все еще помню каждое слово этого разговора. Такое вот влияние он оказывал на людей. Он очень часто разговаривал с людьми, проходившими подготовку, и оказывал им поддержку.
– А сам Гутфрюнд был трейдером?
– Джон прошел весь путь, начиная с рядового трейдера. Когда он был председателем, то проводил свой день в торговом зале, чтобы видеть, что происходит. Мы всегда говорили, что Джон может учуять смерть за тысячу шагов. Ему достаточно было взглянуть вам в глаза, чтобы узнать, насколько удачной была ваша позиция. Он мог понять состояние вашего портфеля по тому, насколько взволнованным было ваше лицо.
Salomon Brothers обладала уникальной культурой. Люди часто говорили о любви Salomon к риску. Это не означало, что компания сама искала риск, но это определенно была фирма, которая чувствовала себя спокойно, подвергаясь риску или теряя деньги, при условии, что сама идея сделки была разумной.
– Как получилось, что после завершения подготовки вы занялись валютами, а не вернулись к акциям?
– Собственно говоря, я хотел вернуться к акциям. Но один из руководителей отдела отвел меня в сторонку и сказал: «Ты слишком масштабно мыслишь. Тебе не нужно возвращаться к акциям». Он уговорил меня перейти в новое подразделение, которое как раз формировалось, – отдел иностранных валют. Я был в числе стажеров, обладавших наиболее высокой репутацией, и в конце стажировки меня приглашали к себе несколько отделов, включая отдел валют, который как раз создавался.
– Как получилось, что вы выбрали валютный отдел?
– Я хотел торговать, и я хорошо уживался с людьми. Однако на самом деле у меня был гораздо меньший выбор, чем мне могли позволить в то время воображать.
– Что вы имеете в виду?
– Вас приглашают, плюс сами вы ведете какие-то переговоры, затем делаете выбор, но в конце те силы, которые двигают шахматные фигуры, решают, куда они хотят вас поставить.
– Вы в то время знали что-нибудь о валютах?
– Я даже не знал, что такое немецкая марка. Но, опять же, никто в этом отделе ничего о валютах по-настоящему не знал.
– Никто?
– Ну, не совсем. Был там один младший сотрудник, который раньше работал в банке.
– А был кто-нибудь еще в фирме, разбиравшийся в валютах?
– Нет.
– Почему же никто не подумал о том, чтобы для создания этого отдела пригласить со стороны кого-нибудь, имеющего опыт?
– Так в Salomon дела не делались. В Salomon все создавалось своими силами. Вы задаете вопросы так, как если бы там был какой-то расписанный бизнес-план. На самом деле в один прекрасный день собрались вместе несколько руководителей, и один из них сказал: «Ребята, а не создать ли нам отдел валютного рынка?» «О’кей, а кто будет начальником?» «Как насчет Джила?» «О’кей. Слушай, Джил, не хочешь возглавить этот отдел?» «Конечно, о чем разговор».
До этого Джил занимался арбитражем облигаций. Никакого опыта работы с валютами у него не было. Он задумал собрать вместе несколько умных людей, разобраться, как работают международные валютные рынки, и дать ребятам возможность немного поторговать, чтобы посмотреть, смогут ли они сделать какие-то деньги.
– Но раз никто в отделе не имел настоящего опыта торговли на форексе, откуда вы могли приобрести опыт, чтобы знать, что делать?
– Один из ребят в этом отделе был очень общительным. Он заставлял нас по три-четыре раза в неделю обедать с международными банкирами. В то время я был особенно застенчив. Собственно говоря, помню, как однажды один из трейдеров отдела попросил меня позвонить в Morgan Guaranty и разместить ордер по немецкой марке. Но я возразил: «Я же никого там не знаю». Он сказал: «Что значит, никого там не знаю? Просто возьми Hambros (книга, включающая списки всех международных дилеров иностранных валют), полистай ее, найди у Morgan дилера по немецкой марке и позвони ему». Я, должно быть, минут десять сидел там, страдая, пытаясь сообразить, как это я могу позвонить кому-то, с кем не знаком.
– Расскажите мне о вашем раннем опыте торговли валютами.
– Примерно в то же время, когда в Salomon создавался отдел иностранных валют, Филадельфийская фондовая биржа ввела торговлю опционами на курсы валют. Я был единственным человеком в отделе, который вообще знал, что такое пут или колл. Кроме того, этот продукт торговался на фондовой бирже, использовавшей систему специалистов. А я был единственным человеком в отделе, имевшим опыт работы с акциями. Все остальные сотрудники пришли из отдела, занимавшегося бумагами с фиксированным доходом, расположенного на 42-м этаже. А «страна акций» находилась на 41-м этаже, и я пришел как раз оттуда. Не думаю, чтобы кто-нибудь еще из нашего отдела вообще когда-либо был на 41-м этаже. Я также знал специалистов и маркет-мейкеров из торгового зала Филадельфийской фондовой биржи. Никто другой в нашем отделе даже не знал, что такое специалист (в системе специалистов ордеры на покупку и продажу ценной бумаги соотносит один специально выделенный человек, в отличие от системы открытых торгов, при которой ордеры исполняются брокерами, выкрикивающими цены покупки и продажи в торговой яме). Ситуация эта идеально для меня подходила. Джил сказал: «Ты – единственный человек в отделе, который хоть что-то об этом знает. Вот и займись этим».
Главное, что я пытаюсь этим сказать, это то, что отдел иностранных валют Salomon, Билл Липшуц в роли трейдера иностранными валютами и валютные опционы появились в одно и то же время, и мы вместе росли. Это был уникальный синергический опыт.
– Как вам удалось добиться успеха в роли валютного трейдера, если вы не имели никакого опыта?
– На рынке иностранных валют все построено на взаимоотношениях. Ваша способность найти хорошую ликвидность, ваша способность подключиться к потоку информации – все это зависит от связей. Если вы позвоните в банк и скажете: «Мне нужна цена на 10 долларов (т. е. 10 млн) к марке», – они ничего не обязаны для вас делать. Они могут сказать вам: «Дилер по марке вышел в туалет, перезвоните». Если же я звоню в пять вечера и говорю: «Здорово Джо, это Билл, мне нужна цена по марке», – то ответ будет совершенно иным. «Я тут как раз собирался уходить, но для тебя все сделаю».
– Будучи человеком совершенно новым в этом бизнесе, как вы смогли выстроить такие взаимоотношения?
– Во-первых, мне очень помогло то, что у меня был опыт работы с опционами, в то время как на рынке они были делом новым. «Он знает опционы», – говорили бывало. Черт, я ведь особо много о них и не знал, но важно было то, что никто больше в сфере иностранных валют тоже о них ничего не знал. Рассуждали так: «Он знает формулы Блэка-Шоулза; он, должно быть, гений». Многие из ведущих игроков на рынке валют стремились познакомиться со мной только потому, что их клиенты хотели заниматься опционами, и им нужно было быстро вникнуть в этот предмет.
Кроме того, я работал в Salomon, которая в то время была окутана ореолом тайны: «Мы не знаем, что именно они делают, но денег они зарабатывают много».
Другим фактором в мою пользу было то, что, хотя я работал в инвестиционном банке, я не пытался вести себя как напыщенный инвестиционный банкир. Как правило, ребята, которые в то время работали в инвестиционных банках с иностранными валютами, были выходцами из отделов, занимавшихся бумагами с фиксированным доходом. Они были пижонами в глазах ребят, занимавшихся FX (рынок обменных курсов иностранных валют). Они носили подтяжки и галстуки от Hermes; они были теми, кто заказывает белое вино и салат из рукколы. Они были не те, кто выскакивает перекусить в закусочную самообслуживания, чтобы съесть там макароны с острым томатным соусом, а именно так в основном и вели себя трейдеры по иностранным валютам. Я же был совсем другим – потому что прошлое мое было другим.
Я был первым человеком в Salomon Brothers, установившим у себя дома Telerate. Они не могли в это поверить: «Зачем тебе нужен дома монитор? Ты что, с ума сошел? Ты, что, вообще его никогда не выключаешь?» Я, бывало, смотрел на них и говорил: «Рынок иностранных валют работает круглые сутки. Он не укладывается спать, когда вы уходите с работы в пять часов вечера. Рынок живет всю ночь, и он движется».
– Важно ли иметь контакты для того, чтобы получать новости?
– Безусловно! Успеха из нас добились в основном те, которые были приняты межбанковским сообществом. Трейдеры, оставшиеся в стороне, как правило, не смогли сделать денег, торгуя иностранными валютами. Эти трейдеры в конечном счете звонили какому-нибудь клерку торгового зала «Мерк» (Chicago Mercantile Exchange – Чикагская товарная биржа, на которой торгуются фьючерсы валют, рынок активный, но гораздо меньший по размеру, чем межбанковский рынок) и спрашивали: «Как там дела у «суисси» (Swissy, швейцарский франк)?» А что, собственно, может знать клерк о том, что на самом деле приводит в движение международный валютный рынок? Я-то, к примеру, день и ночь разговариваю с разными банкирами – в Токио, Лондоне, Франкфурте и Нью-Йорке.
– И вы торгуете на основе этого информационного потока?
– В этом вся суть торговли иностранными валютами.
– Не могли бы вы привести недавний пример того, как этот информационный поток помогает в торговле?
– В то время, когда рухнула Берлинская стена, настроение общего рынка было в пользу того, что все сразу же захотят вложить деньги в Восточную Германию. Общее суждение сводилось к тому, что крупные вливания капитала в Восточную Европу сыграют непосредственно на руку немецкой марке. Но через некоторое время пришло осознание, что для того, чтобы Восточная Германия могла влиться в объединенную Германию, потребуется несколько больше времени.
В чем выразилось это изменение позиции? Коль делает заявление, Бейкер выступает с комментарием, статистика показывает очень высокий уровень безработицы в Восточной Германии. Восточные немцы, всю свою жизнь прожившие в социалистической системе, начинают говорить: «Мы не хотим работать так много, как эти западные немцы. И, кстати говоря, почему это государство больше не оплачивает наши счета за лечение?» Инвестиционное сообщество начинает понимать, что перестройка в Восточной Европе – дело весьма длительное. И в итоге люди начинают выводить свой капитал из немецкой марки.
– Но вы же могли вывести все эти аргументы тогда, когда обрушилась стена.
– Не думаю, что многие люди в то время рассматривали события в таком свете. А даже если и так, это было неважно. Важно было оценить, на чем фокусируется рынок в данный момент.
– И вы получаете всю эту информацию, беседуя со множеством участников рынка иностранных валют?
– Да. Не все будут интерпретировать события так же и в то же самое время, как вы, и это очень важно понимать. Вы должны быть в потоке новостей и знать, на что смотрит рынок. Например, один день рынок иностранных валют может концентрироваться на разнице в процентных ставках; другой день рынок может обращать внимание на потенциал прироста капитала, а это вещь совершенно противоположная (внимание на разнице процентных ставок означает, что инвесторы будут переводить свои деньги в промышленно развитые страны, где процентные ставки выше, а интерес к приросту капитала означает, что инвесторы будут помещать свои деньги в тех странах, где имеются наиболее сильные экономические и политические перспективы, а это обычно те страны, где процентные ставки ниже).
– А были какие-нибудь выдающиеся сделки, которые вы провели в начале своей карьеры валютного трейдера?
– В 1983 году, в самом начале торговли валютными опционами на Филадельфийской фондовой бирже, один из специалистов дал котировку по некоему конкретному опциону по цене, явно заниженной на 100 пунктов. Я купил 50 штук. Поскольку этот опцион был «глубоко в деньгах», я сразу же продал его на базовом рынке и зафиксировал прибыль без всякого риска (опцион «глубоко в деньгах» – это то же самое, что обычная позиция, но он имеет дополнительные преимущества, ибо если рынок совершает очень большое движение, максимальный риск теоретически ограничен).
Я спросил своего брокера, предлагает ли этот специалист по-прежнему продавать опционы по той же цене. «Да, – ответил он, – предложение все еще висит». «Купи еще пятьдесят», – сказал я.
В то время я был единственным на Филадельфийской бирже трейдером валютных опционов, который регулярно торговал по 50 контрактов. Весь дневной объем торгов на этом рынке составлял всего-навсего порядка двух-трех сотен контрактов. И я провернул еще 50, потом еще 50, а потом еще 50. Потом в игру вступила Goldman Sachs и тоже купила 50 контрактов. И вот оказывается вдруг, что специалист этот продал уже 300 или 400 этих опционов. Он, очевидно, думал, что имеет надежную арбитражную прибыль, но на самом деле совершил арифметическую ошибку. Я точно знал, что происходит. Наконец, я сказал своему брокеру: «Спроси его, не хочет ли он продать тысячу». «Секундочку, – ответил он. Брокер вернулся через полминуты и сказал, что он согласен на тысячу по такой-то цене.
Специалист несколько передвинул свою цену, но по-прежнему давал котировку почти на сто пунктов ниже. Наконец, я сказал своему брокеру: «Скажи ему, пусть позвонит мне по моей внешней линии».
Специалист звонит мне и говорит: «Ты что делаешь?» Я отвечаю: «А ты что делаешь?» Он спрашивает: «Ты что, правда хочешь провернуть тысячу?» Я отвечаю: «Слушай, у тебя в цене ошибка на целый пункт». «О чем ты говоришь?» – восклицает он. Я начинаю растолковывать ему цифры. Прежде чем я закончил, он говорит: «Мне надо отойти». И телефон замолкает.
Я положил трубку и в течение нескольких минут обдумывал эту ситуацию. Я понимал, что если заставить его исполнить эту сделку, он разорится – а такое событие плохо отразится на бирже и будет ужасным для продукта (валютных опционов), которым мы только начинали торговать всерьез. Я позвонил своему брокеру и сказал: «Отмени все сделки, кроме первых 50 контрактов».
Примерно в то же время зазвонил мой внешний телефон. На трубке был специалист: «Не могу в это поверить! – воскликнул он, сокрушенный огромной величиной своей ошибки. – Теперь я вылечу из бизнеса». Я сказал: «Не беспокойся об этом, я отменяю все сделки, кроме первых пятидесяти». (Кстати говоря, Goldman отказалась отменить хотя бы одну из своих 150 сделок. Через много лет, когда компания специалиста вышла из бизнеса, а сам специалист стал главным трейдером у крупнейшего в торговом зале маркет-мейкера, он всегда создавал для Goldman особые трудности.)
Отмена мною этих сделок представляла собой долгосрочное деловое решение, о котором я в то время особенно не задумывался, но над которым впоследствии сокрушался в течение многих лет.
– А почему?
– Я имею репутацию одного из наиболее – если не самого – жестких игроков на рынке. Я никогда, никогда, никогда никому ничего не спускаю, потому что, как я понял это в Salomon, всяк и каждый пытается сбить нас с ног. Я уверен, что если удача переменится, никто не даст нам пощады. Я всегда считал, что это и есть правила игры. Я никому не уступаю ни копейки, но и помощи ни от кого не жду.
Трейдеры иногда звонят, когда чуть-чуть пропускают истечение внебиржевого опциона, закрывшегося в деньгах. У них находится миллион извинений: «Я пытался дозвониться раньше». «Я забыл». «Я опоздал всего на несколько минут, не могли бы вы сделать для меня исключение?» Я всегда знаю, что если мы позвоним с опозданием, никто не позволит нам исполнить опцион. Однако за все то время, пока я работал, мы ни разу не пропустили срок истечения. И поэтому я говорю: «Послушайте, мы вложили много денег в работу нашего бэк-офиса и хорошо ее продумали. Мы ввели бесчисленные меры, не позволяющие нам допускать таких ошибок».
Когда я разрабатывал правила управления компанией в Merrill, меня спросили, сколько денег следует выделить в бюджете компании на ошибки бэк-офиса. Я ответил: «Ноль». Меня спросили, не веря: «Что вы подразумеваете под нулем?» Я сказал: «Ноль. Мы не допускаем ошибок в бэк-офисе». Они сказали: «Ну, что вы такое говорите – конечно, у вас есть ошибки в бэк-офисе». Я ответил: «Нет. Мы не делаем ошибок. Если вы вводите достаточно мер предосторожности, то ошибок не будет».
Таким было мое отношение к этому вопросу, и именно поэтому я не нарушал правила. Люди, знающие меня по-настоящему хорошо, говорят иной раз: «Липшуц, почему ты так упираешься по мелочам?». Я просто отвечаю: «Ребята, это все правила, именно по ним ведется игра». Поэтому позволить этому специалисту соскочить с крючка было для меня необычно.
– Может быть, вы решили пожалеть специалиста, потому что это была такая очевидная ошибка? Или вы подумали, что случай этот может угрожать жизнеспособности в то время еще не оперившейся биржи и продукта?
– Это было долгосрочное деловое решение, основанное на мнении, что для моего бизнеса будет плохо заставить его исполнить все эти сделки.
– В каком смысле плохо для вашего бизнеса?
– Мой бизнес торговли валютными опционами расширялся, а торговали мы на Филадельфийской фондовой бирже (в то время внебиржевой рынок валютных опционов только зарождался).
– Таким образом, вы сделали это в большей степени для того, чтобы защитить биржу?
– Нет, я сделал это, чтобы защитить себя.
– Защитить ваше место на рынке?
– Совершенно верно.
– Таким образом, если предположить, что биржа к тому времени уже просуществовала 10 лет, объем торгов был огромным, и эта сделка не имела бы никакого значения для выживания самой биржи, вы приняли бы другое решение?
– Правильно. Это не было благотворительностью.
– Значит, тот факт, что это была настолько очевидная ошибка…
– Нет, не это было мотивом, потому что я говорил брокеру: «Попроси его проверить цену. Спроси его, уверен ли он. Спроси его, не хочет ли он продать еще 50».
– Разве на межбанковском рынке не бывает так, что дилеры иногда не намеренно дают котировку по валюте с ошибкой на большую величину – например, настоящая цена 1.9140, а они предлагают 1.9240? Заставляете ли вы дилеров придерживаться своей котировки, даже если это очевидная ошибка?
– Существует неписаное правило, по которому нужно предпринять честную попытку предупреждения. Предположим, выходит какая-то новость, и рынок начинает двигаться как сумасшедший. Вы можете даже не знать, на каком уровне находятся большие фигуры. Предположим, дилер дает котировку 1.9140, а вы думаете, что цена должна быть 1.9240. В соответствии с этим неписаным правилом нужно сказать: «1.9140. Вы уверены? Пожалуйста, проверьте свою цену». И если дилер отвечает: «Да, да, да, я уверен. Вы хотите заключать сделку или нет?» – тогда цена должна оставаться.
– С вами бывало такое?
– Да, и должен сказать вам, что каждый раз, когда такое случалось, другая организация обращалась к нам и либо хотела аннулировать сделку, либо разделить убыток пополам.
– И что вы говорили?
– Я отказывался, потому что просил их проверить цену.
В официальном интервью наступает перерыв ради китайской пищи, которую мы заказали на дом. Во время еды мы продолжаем обсуждать рынки. Один из затронутых предметов явно не для публикации, потому что содержит ряд отзывов об одной из бирж. Поскольку я полагал, что высказывания и точки зрения, выраженные во время этой беседы, могут представлять интерес для многих читателей, я в конечном счете убедил Липшуца разрешить использовать эту беседу. В соответствии с этим соглашением я вычеркнул все конкретные указания на биржу, рынок и трейдеров.
– Как вы считаете, на биржевых рынках существует тенденция выбивания стопов?
– Как вы знаете, я очень немного торгую на биржах, имеющих торговые ямы. Подавляющее большинство моих сделок проводится либо на межбанковском рынке, либо на Филадельфийской бирже, которая использует систему специалистов. Однако, отвечая на ваш вопрос, могу рассказать вам историю об одном моем знакомом, который работал в Salomon в конце 1980-х годов.
Он торговал на рынке, двигавшемся в узком диапазоне, и торговая активность была очень невысокой. В течение этого периода было установлено очень много стопов выше этого торгового диапазона. Однажды звонит клерк этого трейдера в торговом зале и говорит: «Слушай, говорят, что завтра (в день, когда ожидалось, что ликвидность будет значительно ниже нормальной из-за того, что на спот-рынок влиял праздник) собираются выбить стопы, расположенные выше рынка». В тот момент стопы располагались относительно близко – примерно на 40–50 тиков выше.
На следующий день этот трейдер запланировал продать в большом объеме по рыночной цене сразу же после выбивания стопов, потому что он полагал, что такой рост рынка будет искусственным, и что рынок будет очень уязвим для последующей распродажи. Утром рынок двигается вбок, и ничего не происходит. Затем примерно в час дня цены начинают двигаться вниз.
– Но вы же сказали, что стопы располагались выше рынка?
– Правильно. Тем не менее, рынок движется вниз на 50 пунктов, 100 пунктов и в течение нескольких минут опускается более чем на 200 пунктов. Оказывается, трейдеры в торговом зале выбили стопы, расположенные ниже рынка, а они находились в 200 пунктах, а не стопы выше рынка, которые были всего лишь в 50 пунктах. Дело в том, что все были готовы к росту, который выбьет стопы, расположенные выше. Поэтому все пооткрывали длинные позиции, и направление наибольшей уязвимости цены изменилось на нисходящее.
Во время короткого перерыва мой друг понимает, что рынок слишком уж ушел вниз, и он кричит своим клеркам: «Покупайте! Покупайте все, что будут продавать, просто покупайте!» Он поставил бид на сотни контрактов на уровне от 100 до 200 пунктов ниже, но смог купить едва ли 50, хотя рынок уходил вниз более чем на 200 пунктов, и на этом уровне прошли сделки тысячи на две лотов.
– И что же случилось с его бидом?
– Вы, очевидно, никогда не торговали в торговом зале биржи. В периоды быстрых движений рынок в торговой яме может торговаться по нескольким различным ценам в одно и тоже время. Никто не обратил внимание на брокеров моего приятеля, которые предлагали более высокую цену. Это был быстрый рынок (когда биржа объявляет условия «быстрого рынка», брокеры торгового зала не могут привлекаться к ответственности за неисполнение ордеров в пределах диапазона цены данного дня). Быстрый рынок дает брокерам торгового зала фактически особое право воровать сверх их обычной лицензии воровать.
Я не хочу выдвигать каких-либо обвинений, потому что не могу доказать того, что произошло. Просто я думаю, что на некоторых открытых голосовых рынках иногда происходят ситуации такого рода.
Обед наш закончился, и мы возвращаемся в гостиную, чтобы продолжить интервью «для записи».
– Помните ли вы свою первую крупную сделку и что вы при этом думали?
– Это была сделка с выпуском облигаций, в котором допускалось погашение либо стерлингами (это одно из названий британского фунта), либо в долларах США. Выпуск этот был сильно недооценен – проблема заключалась в том, что он был неправильно оценен одним из его ведущих андеррайтеров – Salomon Brothers. Когда я впервые узнал эти подробности, я поверить не мог, насколько неправильно была установлена цена. Я фактически хотел купить весь этот выпуск.