Джерролд Дэвид. День проклятия

   К концу лета я записал свою версию. Она оказалась такой огромной и сложной, что игровая часть программы думала почти пять минут, перебирая существующие варианты, прежде чем сделать ответный ход. Я прогонял программу на отцовском настольном персональном мультисистемном «Крэе-9000» с рабочей частотой 2 гигагерца, 256-канальным оптическим процессором и возможностью псевдобесконечной параллельной обработки данных. От гордости я раздулся, как индюк. Еще бы! Никому еще не удавалось вызвать заметную задержку в работе логического процессора «Крэя». Но когда я показал это отцу, он объяснил, что задержка вызвана в основном ненужным ветвлением. Я позволил своей программе проверять любой возможный ход, а иногда десять ходов вперед в поисках преимущества, прежде чем она делала выбор. Тогда отец научил меня правильной обрезке логического древа, или, иными словами, тому, как вырастить самоупорядочивающееся логическое древо. Он показал, как вводить в программу поиск плодоносящих и мертвых ветвей.
   Переписанная версия моих волшебных шахмат делала ответные ходы быстрее, чем я успевал убрать пальцы с клавиатуры. Помнится, я тогда здорово разозлился на отца. Разумеется, он хотел помочь мне, и я, конечно, был благодарен за возросшую скорость, но бездушная безапелляционность машины наводила на меня тоску. Я чувствовал себя полным идиотом, словно ответ был настолько очевиден, что машине даже не требовалось подумать над ним. В конечном итоге я даже ввел в программу случайную задержку, но это было совсем не то.
   Когда же я наконец стал по-настоящему играть в шахматы, у меня возникло очень интересное ощущение.
   Мое восприятие шахмат изменилось. Я больше не относился к игре как к доске с передвигающимися по ней фигурками. Скорее, я видел различные пучки стрел, перекрывающиеся поля переменной величины, а сами фигуры лишь показывали зоны влияния и контроля. Суть игры заключалась не в тактике и стратегии ходов, а в возможностях и взаимном влиянии фигур.
   Это было странное чувство - смотреть на шахматную доску и понимать, что ни она, ни фигуры на самом деле не нужны вообще. Они лишь занимали физическое пространство, как бы символизируя собой настоящие связи, которые и составляли суть игры.
   Фигуры претерпели метаморфозу - теперь они показывали зону своего влияния. Король превратился в квадрат со стороной в три клетки, королева - в звезду с мощными лучами, ладья - в скользящий крест, слон - в косой крест. С тех пор, играя в шахматы, я не смотрел на фигуры, а следил за их пересекающимися связями.
   Я переписал программу еще раз, добавив возможность видеть на экране относительную силу противоборствующих сторон. Фигуры были черные и белые, зоны, которые они контролировали, - красные и зеленые. Чем сильнее те или иные поля находились под контролем черных, тем краснее они были на экране. И наоборот, контроль белых давал зеленые поля. Если их влияние уравновешивалось, то поле становилось желтым. Стало легче следить за всем глобусом и видеть сильные и слабые точки.
   Но теперь это была другая игра. Я передвигал фигуры не для того, чтобы ходить ими, а чтобы менять цвет игрового поля, контролировать пространство, что стало важнее, чем его захват. Потеря фигуры могла уменьшить зону контроля. Выигрыш определяли не прямые действия, а демонстрация угрозы.
   Шахматы переродились. Игра сводилась не к действиям, а к сохранению равновесия. Настоящие схватки почти совсем исчезли; в основном остались только мелкие стычки. Когда кто-нибудь проигрывал, то он капитулировал перед неизбежным. Иногда возникали яростные битвы, обычно скоротечные и жестокие, которые заканчивались истреблением обеих сторон.
   Помнится, на отца это произвело большое впечатление. Он провел за игрой даже больше времени, чем я. Потом он послал ее на экспертизу одной из компаний, занимающихся проверкой электронных игр. Я уже почти забыл обо всем, когда пришел ответ. У меня начались занятия в школе, и отец сам внес в программу несколько незначительных поправок в соответствии с замечаниями рецензентов, назвал игру «Глобальными шахматами» и запустил ее в компьютерную сеть. За первый год я заработал восемьдесят тысяч бонами. Совсем не слабо. Потом доход снизился до тысячи бонами в месяц, которые отец посоветовал вложить в школьный траст.
   Но главным во всей этой истории был момент, когда шахматы перестали быть для меня шахматами, а предстали чем-то совсем иным - ощущением связей, которые на самом деле и есть суть этой игры. От фигур осталась только их суть.
   То же самое произошло и в стаде: я научился видеть суть.
 
    В. Как хторране называют «лягушатник»?
    О. Окрошка.
 

ПОКОЙ

 
    Подавая доллар, не требуй сдачи.
    Соломон Краткий
 
   Ощущение реальности то исчезало, то возвращалось.
   Мозг был чем-то посторонним. Странно: казалось, он больше не принадлежит мне. Я стал лишенным телесной оболочки сторонним слушателем. Звучащее в голове бормотание больше не имело ко мне никакого отношения.
   Это была паутина замкнутых связей. Компьютер из мяса. Реактор, в котором кипели миллионы лет истории. Кожа рептилии. Обезьяньи инстинкты.
   Я захохотал.
   - Помогите! Я замурован в человеке.
   А потом заплакал - все это так грустно! Почему я человек? Зачем Бог создал нас такими? Безволосыми приматами!
   Я осознал весь ужас своего положения. У меня в голове компьютер, от которого я не могу отключиться. Вышедший из-под контроля механизм для хранения и обработки данных. Там по-прежнему всплывали и булькали мысли, образы и чувства - как пузыри в болоте. Казалось, что я тону в нем. Я больше не желал все это слышать.
   Наконец мне удалось.
   Я мог видеть собственные мысли - очень ясно, - а тело автоматически следовало за каждой мыслью, не задаваясь никакими вопросами. Сознание и тело слились воедино. Тело было роботом, а я - душой, запертой внутри, всевидящей и всеслышашей. Я не мог ничем управлять, будучи просто включенной машиной. Даже выбор ее действий осуществлялся автоматически.
   Сначала я подумал…
   Подумал. Гм. Забавно. Как можно думать о мыслях, не мысля? Мышление - ловушка, оно неизбежно заведет в тупик. И я перестал думать. Я просто… смотрел. Созерцал происходящее.
   А вокруг был покой.
   Как тогда…
   … когда мне было шестнадцать. Отец взял меня на симпозиум программистов на Гавайях. Дорогу я оплатил из гонорара за «Глобальные шахматы». Таково было правило отца: делай все, что хочешь, если можешь себе это позволить.
   В первый же день трое из оргкомитета потащили нас на обед. Мы пошли во вращающийся ресторан, какие обычно устанавливают на крыше самого высокого отеля. Помнится, одна из дам спросила, как мне нравится Гонолулу, и я ответил, что не могу понять, в чем дело, но он чем-то неуловимо отличается от других городоз.
   Она улыбнулась и посоветовала посмотреть в окно. Я так и сделал. В наступающих сумерках я долго рассматривал улицы Гонолулу. Машины как машины, автобусы как автобусы. Дорожные знаки, уличные фонари - все выглядело так же привычно, как в Калифорнии. Даже архитектурный стиль похож. Все то же самое можно увидеть в пригороде Окленда или Сан-Фернандо-Вэлли.
   «Простите, но я все же не пойму, в чем отличие».
   «Нет рекламных щитов», - пояснила дама.
   Я снова выглянул в окно и убедился, что она права. Уличная реклама отсутствовала.
   Законы штата запрещали вывешивать знаки, превышающие определенные стандарты. В этом заключалась одна из причин, почему Гавайи всегда казались туристам такими тихими. Когда вы гуляете в центре любого города мира, на вас обрушивается шквал рекламы, напоминающий постоянный назойливый шум в ушах, и в целях самосохранения необходимо закрывать глаза и затыкать уши, спасаясь от назойливой галиматьи. Рекламодатели знают это и увеличивают размер реклам, делают их ярче, усиливают эмоциональность, все настойчивее вдалбливают их в ваши головы. И вы с еще большим трудом стараетесь их не замечать.
   Но… стоит попасть в место, где сей источник мозгового шума отсутствует, как внезапная тишина оглушает. Та дамаа из Гонолулу рассказала мне, что большинство людей даже не замечают рекламных щитов, но как только реклама ж чезает, тут же ощущают какую-то смутную тревогу.
   «Как и ты, - добавила она. - Они воспринимают это как внезапно наступившую тишину».
   «Мне нравится», - ответил я тогда.
   Такая же тишина стояла в стаде.
   Пока сам не прочувствуешь тишину, нельзя оценить, какой шум стоит вокруг. Шумы всего мира, пульсирую щие в нашем мозгу, делают нас ненормальными, не дают увидеть небо, звезды, заглянуть в душу любимого человек ка. Не дают нам прикоснуться к лику Творца.
   А в стаде шум отлетает, и с тобой остается только радо-стное чувство пустоты и света. Покоя.
   Я подумал, что именно за этим люди и приходят За покоем. Пришел и я. И не собирался уходить.
 
    В. Как хторране называют акушера?
    О. Поставщик провизии.
 

НОВОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

 
    Род человеческий продолжает существовать - даже вопреки тому, что он человеческий.
    Соломон Краткий
 
   Я помню крики. Все кричат и бегут. Я помню бегство. Куда? Я помню оплавленные ущелья улиц, разбитые мостовые, толпу, бросившуюся врассыпную. Выстрелы. Сирены. Пурпурный рев.
   Я помню, как прячусь.
   Грязь. Отвратительный запах. Солоноватая вода в лужах. Голод. Скитания. Поиски. Стремление снова попасть в стадо.
   Кто-то громко кричит прямо в ухо, бьет меня по лицу. Больно! Разве можно бить по больному? Не бейте меня!
   Я помню, как плачу…
   И снова удары… Еше удары…
   Наконец я заорал:
   - Черт возьми!.. Прекратите сейчас же!
   - Слава Богу! Он приходит в себя. Я помню…
   - Джим! Посмотри на меня! - Кто-то схватил меня за подбородок. Женщина. Темные волосы. Напряженное лицо. - Джим! Как меня зовут?!
   - Мя?.. Мя?.. Ня?.. Удар! Слезы текут из глаз.
   - Мя?.. - Я пробую снова: - Ня?.. И снова удар!
   Я кричу.
   Она держит мое лицо и кричит в ответ. Если бы я мог издать нужный звук… Ведь один раз это удалось…
   - Черт возьми!.. Флетчер, да прекратите же, в самом деле! Больно.
   - Кто я такая?
   - Вы - Флетчер! А теперь оставьте меня в покое. Хотелось свернуться калачиком и укрыться чем-нибудь с головой.
   - А вы кто такой?
   - А?
   - Ну-ну, Джеймс, кто вы такой?
   - Я был… Жем…
   - Кто?
   - Жем… Нет, Джеймс. Эдвард.
   - Джеймс Эдвард, а дальше?
   - Дальше?
   - Фамилия как?
   - Ка? Ка? - Мне так мягко и тепло. - Как? Сейчас покакаю…
   Бац! Мое лицо звенело, горело от ударов.
   - Кто вы такой?
   - Джеймс Эдвард Маккарти. Лейтенант армии Соединенных Штатов, Агентство Сил Специального Назначения. Нахожусь на выполнении особого задания! Сэр!
   Может быть, теперь она оставит меня в покое.
   - Хорошо! Ну же, возвращайся, Джим. Не останавливайся!
   - Не желаю, черт возьми! Не хочу! Дайте мне досмотреть сон!
   - Он закончился, Джим! Ты просыпаешься! Ты больше не заснешь!
   - Почему?
   - Потому что сегодня уже суббота.
   - Суббота?! Вы должны были забрать меня во вторник.
   - Мы не могли найти тебя.
   - Но ведь ошейник?..
   Я посмотрел на Флетчер как побитая собака.
   - Где он, Джим? Ты не помнишь?
   Я потрогал шею. Контрольный ошейник исчез. Я был голый и дрожал. Холодно.
   - М-м.
   Я совсем смутился.
   Флетчер закутала меня в одеяло, и я снова стал проваливаться в небытие. Мне было необходимо успеть спросить кое-что:
   - Я… Э-э… Как нашли… меня?
   - Мы наблюдали за стадом. И надеялись, что ты сумеешь вернуться. К счастью, ты смог.
   - Вернуться… Я сам вернулся?
   - Несколько подонков из Южной Калифорнии нагрянули сюда в поисках грязных развлечений и спугнули стадо. Началась паника. Что самое поганое - были убитые и раненые. Это самое поганое. Ты меня слушаешь?
   - Да! - быстро откликнулся я.
   Она опускает руку. Опустила. Сознание возвращается… возвратилось.
   Кто-то сунул мне горячую кружку. Я машинально отхлебнул. Горько. Кофе? Я поморщился.
   - Что это за говно?
   - Эрзац.
   - Эрзац чего?
   - Говна, разумеется. Мы не настолько богаты, чтобы потреблять настоящее говно.
   - Я давно ем говно, - заявил я и неожиданно ухмыльнулся. - Эй! Я снова жив. И придумал каламбур. Давно - говно: В-С-Е Р-А-В-Н-О. Усекли?
   Кто-то тяжко застонал. Флетчер улыбнулась и сказала:
   - Никогда бы не подумала, что дрянной каламбур так меня обрадует. Отличный знак, Джим! Ты вновь обретаешь язык.
   Я заглянул в глаза Флетчер, словно никогда их не видел. Они были светлые и глубокие. Теперь я говорил только для нее:
   - Флетч, я все-таки понял, что там, в стаде. Не знаю, сможешь ли ты осознать, не пройдя через это, но я-то прошел. Трудно выразить словами, насколько было хорошо… И страшно… Сначала я решил вернуться… И одновременно не хотел, чтобы ты забрала меня. Это… - Я махнул на толкущиеся сзади тела. - Вот это - конец человеческого рода. И запросто может выйти изпод контроля. Запросто. Надо что-то делать, Флетчер. Не знаю что, но надо.
   - Можешь объяснить, что это было?
   Я перевел дыхание. Посмотрел на стадо, потом на Флетч.
   - Нет. Могу лишь предположить и описать, что произошло со мной. Только любое объяснение будет… лишь тонким срезом правды, причем не всей правды. Но… как бы то ни было, слова там ничего не значат. Они превращаются в бессмысленные звуки. Все становится отстраненным.
   Я замахал руками, словно хотел стереть все сказанное. Отхлебнул еще глоток этого ужасного эрзаца. Снова посмотрел в глаза прекрасной Флетчер. Надо бы с ней переспать. Почему я не додумался до этого раньше?
   - Это нечто вроде первобытной общины. Понимаете, там… создано какое-то свое, замкнутое пространство. В границах этого пространства перестаешь быть человеком в нашем понимании и становишься таким, каким они хотят видеть человека. Там человекообразные заключили взаимный договор. Homo sapiens решил, что разум бесполезен, и отказался от него, осваивая нечто иное. Это похоже на телепатию, Флетчер, - оно обволакивает. Чем ближе подходишь, тем легче отказаться от языка. Ты как бы излечиваешься от языка как от сумасшествия, на которое все мы добровольно согласились. Но там заключен новый договор: на существование без мыслей, без языка, без общепринятых ценностей. Они живут только настоящим - от прошедшей секунды до следующей. Это… Я снова пытаюсь объяснять, заметили? Чем больше мы стараемся объяснить, тем больше запутываемся. А всему виной наш разум.
   Она прижала палец к моим губам и прошептала:
   - Ш-ш. Не волнуйся, отдохни.
   Я запустил пятерню в волосы. Они свалялись в колтун. Хорошо же я выгляжу!
   - Что ты чувствовал, Джим?
   - Трудно передать… - Я посмотрел на Флетчер и ощутил, как по щекам струятся слезы. - Это было чувство… свободы. Словно мой мозг паразитировал в чьем-то теле, и некоторое время спустя я освободился от него. А теперь, когда меня вернули обратно, мне так… жалко и непередаваемо грустно. - Я снова посмотрел на стадо. - Они… такие счастливые.
   Флетч крепко обняла меня. Я не ощущал ничего, кроме ее тепла и запаха цветов. Нас окружали какие-то люди, но мне было все равно. Больше я не сдерживался; зарылся лицом в ее грудь и рыдал, сам не зная почему.
   Она гладила меня по голове. Я чувствовал, насколько я грязен, но ее это не смущало. Она предложила:
   - Хочешь, изложу официальную версию?
   - Какую еще версию?
   Она обхватила меня руками.
   - Согласно официальной версии, мы еще не перестали жалеть о том мире, который потеряли. О годах, что были до эпидемий. Как еще относиться к смерти целой планеты?
   Ее вопрос повис в звенящей тишине.
   Я снова нащупал кружку. Пойло уже достаточно остыло и вкус почти не чувствовался, да я и привык к нему. Или привыкну за ближайшую сотню лет. Я натянул одеяло.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросила Флетчер.
   - Хорошо. В самом деле. - Я посмотрел в небо, потом на стадо, уходившее в Брукс-Холл, в свой ночной загон. - Мне бы тоже поспать…
   Я с надеждой взглянул на Флетчер.
   - Да, - согласилась она. - Но только не с ними. Больше ты никогда не придешь сюда.
   Кто-то помог мне забраться в машину «Скорой помощи», и мы отправились в Окленд.
 
    В. Какой у хторра национальный вид спорта?
    О. Прятки: «Кто не спрятался, я не виноват».
 

КОФЕ

 
    Что меня радует в самовлюбленности, так это полная взаимность.
    Соломон Краткий
 
   Всю ночь мне не давали спать.
   Накачали под завязку кофе - нашли-таки настоящий - и продолжали говорить со мной.
   Я постоянно канючил, чтобы меня отпустили, но Флетчер неумолимо повторяла:
   - Пока нельзя. Потерпите еще немного.
   - Зачем? Чего вы ждете? - хныкал я.
   В последний раз я хныкал в пятилетнем возрасте. В конце концов Флетч призналась:
   - Мы хотим, чтобы вы проснулись человеком, а не животным. Необходимо проверить, как ваш мозг реагирует на слова, а во сне вы лишены языка.
   - Я проснусь человеком, - убеждал я. - Ну, верите?
   - Можете поручиться головой?
   - Головой?
   - Если проснетесь завтра невменяемым, мы вас убьем, договорились?
   - Что?!
   - Я сказала: если проснетесь завтра животным, мы вас убьем.
   - Э-э.. - Я протянул кружку: - Можно еще кофе?
   Флетчер улыбнулась.
   - Ну вот видите - с вами все хорошо. - Тем не менее кофе она налила. - Предполагалось оставить в комнате негромко работающее радио, но тут мнения разделились. Одни считают, что это вернет язык, а другие говорят, что источник невнятных звуков снова выведет вас за границу сознания. - Она вздохнула. - В конечном итоге мы договорились, что вы должны выкарабкиваться самостоятельно. В определенном смысле - должны сделать выбор. - Она заглянула мне в глаза. - Понимаете, о чем я? Я знаю, что вы хотите вернуться и будете сопротивляться зову. Но хватит ли силы воли?
   Я опустил глаза. Ее взгляд слишком пронзителен. Мне хотелось от него спрятаться.
   - Думаю, что сумею, - сказал я, наконец подняв глаза на Флетч. - Попробую.
   - Не надо пробовать, надо сделать. - Она снова взяла меня за подбородок и подняла мое лицо. - Мне бы не хотелось потерять вас.
   Я кивнул. Хотя все слова казались мне сейчас ничтожными, но она хотела, чтобы я их произносил. Я почувствовал себя в ловушке.
   - Хотите, я вас научу одному приему?
   - Какому?
   - Повторяйте свое имя как мантру. Как только захочется спать, немедленно произносите нараспев: «Я - Джеймс Эдвард Маккарти. Я - Джеймс Эдвард Маккарти».
   - Зачем? Какой от этого толк?
   - Пусть это будет своеобразная установка, чтобы завтра проснуться самим собой. С каждым днем будет немного легче. Обещайте.
   - Ладно, - согласился я. - Пусть это глупо, но я сделаю.
   - Отлично. - Она наклонилась и поцеловала меня в лоб. - Теперь можете заснуть.
   Засыпая, я вдруг поймал себя на том, что привычным движением обнимаю подушку. Кто спал со мной в стаде? Я помнил изгиб позвоночника, тепло кожи, прозрачные глаза. Я не мог без него…
   Я пробудился, лишившись моего партнера. Обнаружил, что лежу на непривычном белоснежном месте. Накрытый жесткой белой простыней. Я ведь…
   - Джеймс Эдвард Маккарти! Меня зовут Джеймс Эдвард Маккарти!
   Я расхохотался: сработало!
   В тумбочке я нашел комбинезон. Неизменный армейский комбинезон. И пару тапочек. Вполне достаточно для задуманного.
   Во-первых, я должен был сообщить Флетчер, что наконец-то вернулся.
   И во-вторых, я знал, как танцевать перед червями.
 
    В. Как хторране называют бронетранспортер?
    О. Банка тушенки.
 

ПОД ЗВЕЗДОЧКОЙ

 
    Разве можно отнимать от груди слепых котят? Подождите, пока у них вырастут острые коготки - тогда кошка сделает это сама.
    Соломон Краткий
 
   Но не успел я что-либо сделать, как меня вызвал генерал Пул. В комбинезоне я чувствовал себя неловко. Не поднимаясь, он указал пальцем на стул и спросил:
   - Чья идея была отправить вас в стадо?
   - Моя.
   Он покачал головой.
   - В мои времена, лейтенант, за эти слова вы загремели бы в штрафную роту. Тогда офицеры не вольничали.
   - Да, сэр, - ответил я, с трудом удерживаясь от соблазна сказать, что его времена прошли.
   - Но как бы ты ни умничал, - продолжал он, - задание исходит от научного отдела, а там, вероятно, решили, что мнение армейского начальства излишне. Я прав?
   - Нет, сэр. - Я пытался понять, куда он клонит. - Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что мой командир, полковник Тирелли, дала разрешение.
   Генерал никак не отреагировал. Он водрузил на нос очки и уставился в папку, лежащую на столе.
   - Вы офицер научной службы, так? У вас есть диплом?
   - Нет, сэр. Пока нет.
   - Вам назначен срок экстернатуры?
   - Три года, сэр. Я прохожу каждый спецкурс в среднем за шесть-восемь недель. Шесть дней в неделю я работаю по три часа за терминалом. Мне кажется, все идет неплохо. Правда, сейчас немного отстал, но надеюсь наверстать после завершения операции.
   - М-да, после операции. - Генерал Пул закрыл папку и поднял голову; за стеклами очков глазки его казались маленькими и злобными. - Скажу вам начистоту, лейтенант: на вашем месте я бы не строил грандиозных планов на будущее.
   - Не понял, сэр.
   - Ваша завтрашняя операция выглядит самоубийством.
   - При всем уважении к вам, сэр, не могу согласиться.
   - Я и не ждал, что вы согласитесь. Но факт налицо: эта операция имеет… весьма сомнительную ценность для армии. Вы меня понимаете? Именно поэтому я не возражал против вашего добровольного участия.
   - Что?
   Он постучал пальцем по папке.
   - Вы уже заработали звездочку.
   - Ага, - вырвалось у меня. - Серебряную. От вас лично.
   И сразу же пожалел о своем глупом каламбуре. Генерал, похоже, начал терять терпение.
   - Звездочка - это такая маленькая пометка под строкой. В данном случае она означает, что вас разрешено использовать в смертельно опасных ситуациях.
   - Потрясающе! - восхитился я. - И как же я ее заработал?
   - Одно из двух. - Он принялся загибать пальцы. - Первое: возможно, вы телепат. Случайно, это не так?
   - Нет, насколько мне известно. Если только кто-нибудь не подкрался сзади и не вживил мне в задницу секретный имплантант.
   - Гм. Сомневаюсь, черт побери. Вариант номер два: кто-то очень сильно разозлился на вас. Как насчет недоброжелателей?
   - Что есть, то есть, - согласился я.
   - Или… Существует еще третий вариант. Вы доказали, что способны выпутываться из самых безнадежных ситуаций и на вас можно положиться. К сожалению, в личном деле все эти звездочки никогда не расшифровываются. Но мы выясним, что вы за гусь, отправив вас на север.
   - Конечно. Спасибо, сэр.
   - Не спешите, лейтенант. Я вас вызвал, чтобы, как в старые добрые времена, поговорить по душам. Как это по-вашему, по-современному? Согласовать позиции, что ли?
   Генерал взял карандаш и аккуратно покатал его между ладонями,
   - Согласовать позиции?
   - Вот именно. Вам не помешает, если при выполнении задания вы будете работать на два фронта?
   - Сэр, боюсь, я не понял.
   Генерал Пул в упор посмотрел на меня.
   - Я ведь изъясняюсь достаточно ясно, сынок. Я ценю твой вклад в науку, но… хочу напомнить, что пока ты - солдат армии Соединенных Штатов Америки.
   - Не вижу здесь никакого противоречия, сэр, - осторожно заметил я. - Как мне кажется, и научный отдел, и армия занимаются общим делом… - Я поймал презрительный взгляд генерала. - Разве не так, сэр?
   - Это вы мне говорите, лейтенант? Какова цель операции?
   Я процитировал:
   - «Войти в контакт с кроликособаками и/или гастро-подами, имея в виду возможность установления впоследствии канала связи с ними». - И добавил: - Сэр.
   Генерал нахмурился.
   - А какую цель преследуют обычные армейские операции?
   - О… - До меня внезапно дошло, к чему он клонит. - Уничтожение хторранской экологии.
   - Правильно. - Пул холодно посмотрел на меня. - Одни желают вступить в переговоры с этими тварями, другие хотят уничтожить их. Интересно узнать ваше мнение по этому поводу, лейтенант.
   На мгновение мне почудился наставленный на меня револьвер сорок пятого калибра.
   - Я… за гуманное разрешение конфликта, сэр.
   - Что это означает на деле? Вы будете убивать червей или нет?
   - Это означает, что я хочу сделать все, чтобы спасти максимум человеческих жизней.
   - И вы думаете, что переговоры с червями или кроликособаками помогут?
   - Не знаю. Как раз это мы и хотим выяснить.
   - Но вы считаете, что альтернатива уничтожению существует, не так ли?
   Я с трудом сглотнул и поднял на него глаза.
   - Да, сэр… Хотелось бы попробовать.
   - Понятно. Тогда я скажу вам кое-что еще, лейтенант. Беда в том, что люди, рассуждающие как вы, впустую расходуют бесценное для нас время и ресурсы. Вот если бы мы вышли на тех, кто стоит за хторранским вторжением, то, возможно, начали бы нечто вроде переговоров… Некоторые доболтались даже до того, чтобы поделить с ними нашу планету.
   - Сэр?..
   - Поделить! - рявкнул он, не обращая внимания на мою попытку перебить его. - На черта им это нужно? Они уже выиграли войну! Какого дьявола затевать переговоры о мире?
   - Может быть, они не знали, что здесь есть мы! - запальчиво воскликнул я. - Может, они допустили ошибку. Может быть…
   - Нельзя убить пять с половиной миллиардов человек по ошибке.