Страница:
Сзади послышался тихий звук — она обернулась и увидела деда. Тот подошел, улыбаясь ослабил галстук и сел рядом. Слегка отодвинулся, чтобы не намочить ботинки.
— Здорово ты придумала.
— Жуткая жара. Я не помню, чтобы четвертого июля когда-нибудь было так жарко, а ты?
— Да, жарко, — согласился он, — но для помидоров самое то. Зреют прямо на глазах.
— Ага, я рада, что хоть кому-то это нравится.
— Где Тони?
— Я от него сбежала.
Они посидели молча, а потом Билл сказал, все еще глядя в сад:
— Элизабет, что тебя беспокоит последнее время?
Вопрос ее встревожил, и она посмотрела на Билла. Тот повернул голову, чтобы встретить ее взгляд. Сколько доброты в его глазах…
— Ты же знаешь, мне можно рассказывать все, — проговорил он мягко, заметив, что она колеблется.
— Я боюсь, — начала она, осторожно подбирая слова, — тебе будет тяжело это слышать.
— Эй, осторожнее, — пошутил он, — это же не та старая как мир история…
— Элизабет слегка улыбнулась:
— Нет, ничего похожего.
Билл потянулся вперед, отщипнул с ближайшего куста желтеющий лист.
— Все проблемы, — сказал он, — случаются из-за денег, некомпетентных юристов и противоположного пола.
Элизабет снова улыбнулась.
— Все мимо. Я правда не знаю, как тебе объяснить, — ты никогда не сталкивался с такими вещами. Ничего личного, просто мне кажется, ты не сможешь понять. И еще я думаю, тебе не понравится то, что я скажу.
— А ты попробуй.
— Ладно. Дело касается одной из лабораторных собак, с которыми я работала. Мне кажется, с ней плохо обращаются. — Она увидела, как мгновенно изменилось выражение дедова лица, и воскликнула, торжествуя и сожалея одновременно: — Вот видишь! Я же говорила.
Билл взял себя в руки, но было слишком поздно.
— Ну ладно, давай послушаем дальше.
— Билл, при всем уважении, к чему нам с тобой это обсуждать? Ты резал собак всю жизнь.
Дед со вздохом откинулся назад. Рукава он закатал до локтей, и она смотрела на его крепкие руки. Они почему-то всегда напоминали ей о пыльных римских легионерах, коренастых и сильных, в сандалиях и с копьями. Руки древнеримского воина, а не человека, который выполняет ювелирную работу, восстанавливая человеческие сердца.
Билл нарочно смотрел в сторону, пытаясь выглядеть беспристрастным судьей.
— Я хотел бы думать, что никогда не был жестоким. Я старался обращаться с ними хорошо, насколько было возможно. Видишь ли, если с животным обращаются неправильно, можно кое-что предпринять. Она подняла голову.
— Можно?
— Конечно. Никто не хочет, чтобы с собаками плохо обращались. Что не так с этой собакой?
— Элизабет вздохнула и повертела шланг пальцами ног. Затем тряхнула головой.
— Я даже не знаю, с чего начать… Наверное, ничего не получится.
— Ну, Элизабет, я же не знаю, что там случилось. Но ты должна быть совершенно уверена, прежде чем выдвигать обвинения против кого-либо. Дело в том, что во время экспериментов некоторые действия можно ошибочно принять за жестокое обращение. — Она повернулась к нему, и Билл увидел замешательство, боль и растерянность в ее карих глазах. Похоже, ее и вправду что-то беспокоило. — В чем дело, Элизабет?
— Я даже не знаю, что они пытаются сделать с Дамианом. В этом нет никакого смысла. Его посадили в клетку, маленькую металлическую клетку, и подвели к полу электричество. Его там держат постоянно, и все время бьют током, от этого он выглядит совершенно безумным. Он раскачивается в клетке из стороны в сторону, трется о стены. Мне кажется, они сводят его с ума.
Билл задумался, прежде чем ответить: — Это лаборатория психологии? Он произнес слово «психология» с облегчением.
— Кажется, да. Врача зовут Севилл. Его помощник сказал, что это базовые исследования.
— Ну, трудно сказать, что они изучают; это может быть что-нибудь важное, что-нибудь полезное. Как ты узнала имя собаки?
— Я его знала и раньше. Я уже рассказывала о Дамиане. Теперь он попал в это жуткое место, и я должна помочь ему.
— Билл подпер голову рукой и посмотрел на нее — тем самымвзглядом:
— Ты сама себя послушай. Глупо привязываться к лабораторной собаке. — ты должна была это знать. Лично я уверен, этот человек делает все, чтобы облегчить собаке жизнь. Но, если ты сомневаешься, обратись в КНИЖ. Для того он и создан.
— Что такое КНИЖ?
— Комитет по надзору за использованием животных. Совет, который следит, чтобы при экспериментах над животными не нарушались процедуры исследований и преподавания.
— Ох… — Элизабет задумалась. Ей никогда не приходило в голову, что существуют стандарты по уходу за животными. Кто мог об этом подозревать, если допускалась сама возможность использовать животных для опытов? Кто может сказать, когда применение электрошока — жестокость, а когда — нет? Она тряхнула головой:
— Кто в этом Совете? Что за люди?
Билл пожал плечами:
— Их назначает директор Исследовательского центра. Думаю, там есть ученые, юристы и даже защитники прав животных. Точно не знаю.
— Ты работал раньше с этим Советом?
— В общих чертах. Формально они никогда не участвовали в исследованиях. Помни, что вещи, которыми занимался я, — всего лишь рутина, практика. В отличие от Дэйва — те все время испытывают новые процедуры.
Элизабет взглянула искоса, обдумывая его слова.
— Ты говоришь, членов Совета назначает директор Центра? Это как лиса, которая присматривает за курятником.
— Ты о чем?
— О чем? Разве директор Центра назначит того, кто станет нарушать заведенный порядок?
— Нет. — Билл покачал головой. — Ты опять предполагаешь худшее. Все хотят получить хорошие результаты, а для этого нужно ограждать животных от стрессов, насколько возможно. Вот в чем единственный смысл.
— Если только, — парировала Элизабет, — сами исследования не провоцируют стресс.
— Бывают моменты, когда стресс неизбежен или даже необходим, чтобы добиться определенных результатов.
— Где находится этот Совет?
— Ступай в Исследовательский центр и спроси у них.
Элизабет закусила губу и задумалась. У нее уже были серьезные сомнения насчет этого «утвержденного» Совета. — Что особенного в этой собаке? Ты видишь десятки таких каждый день, разве нет?
— Да, наверное, даже сотни. — Она помолчала и передернула плечами. — Не знаю, почему. Мне просто нравится, что он такой серьезный, умный. Понимает, где он, что с ним происходит. Он знает, кто он такой. Он личность.Это имеет значение?
Билл смотрел ей в лицо. Пока она пыталась подобрать слова, он вспомнил Би, свою жену, с которой прожил тридцать лет. Би любила животных, но запрещала себе думать о работе Билла — они просто никогда об этом не говорили. Глядя на профиль Элизабет, он видел страстность Би и решительность Дэйва.
— В жизни часто приходится делать выбор, Эл. Иногда это дьявольски тяжело, но сейчас тебе нужно принять решение. Ты должна смириться с тем, что врачи используют животных в своей работе. Такова часть нашей профессии. Понимаешь, мы ведь ставим опыты на собаках, которым и так суждено умереть, — их не выращивают специально для научных целей. Эти животные все равно бы погибли на улице или в приюте, а мы, по крайней мере, придаем смысл их смерти.
Элизабет слушала Билла, но не чувствовала привычного облегчения, которое приносили разговоры с ним. Она сидела под жарким послеполуденным солнцем, а внутри у нее разливался леденящий холод. Впервые в жизни слова Билла звучали неубедительно, пусто. Не успокаивали ее, не давали ответов на вопросы. Но он говорил правду: ей самой придется ставить опыты на животных. Она будет одной из тех, кто экспериментирует над Дамианом, использует организм собаки, как живой макет, а потом просто выбрасывает ненужное тело.
— Ты ведь не наделаешь глупостей, правда? — серьезно спросил Билл.
Она подумала и медленно покачала головой.
— Нет. Нет, не думаю, — печально ответила она.
На следующий день она пришла в офис директора Центра исследований ресурсов животного мира. В приемной ей вручили жизнерадостную брошюрку со слоганом, напечатанным жирным шрифтом первой полосы: «Забота о животных — наша первоочередная задача», и фразой «Использование животных согласуется с нуждами исследований». Сзади на обложке была изображена большая крыса с надписью вокруг головы: «Благодарим за пожертвования!» Ниже шел абзац, в котором говорилось о глубокой признательности ученого сообщества подопытным жертвам.
«Надо же, — подумала она сухо, — они благодарны… Посмотрим, что тут за люди».
Элизабет поставила рюкзак на стол и открыла брошюру. Внутри было то, что она искала, — список членов Совета: председатель Дэвид Лилли, доктор медицины, кафедра физиологии, Медицинская школа; Аннетта Лоусон, директор отдела контроля и ухода за животными, представляет интересы организаций — борцов за права животных. Элизабет скривилась: все знали, что местные «зеленые» — в кармане университетского начальства и получают неплохие деньги, продавая домашних собак для опытов.
Она морщилась, как от боли, проглядывая другие фамилии: сплошь доктора и ученые. Вторым с конца стояло имя доктора Джозефа Севилла.
Элизабет чуть не расхохоталась. Что может быть лучше? Стажер собирается выдвинуть обвинения не только против старшего по должности, уважаемого сотрудника университета, но еще и члена Совета по охране животных.
Она положила брошюру на стол. Сегодня ей преподали ценный урок насчет «соответствующих органов». То, что Севилл делал с Дамианом, было защищено таким количеством бюрократических слоев, что она никогда не проникнет в суть дела. Элизабет подхватила сумку и понимающе улыбнулась женщине за столом.
— Думаю, это не для меня. Спасибо, — сказала она.
Женщина почувствовала враждебный настрой Элизабет, ей это не понравилось. На любую критику своей организации она отвечала ледяным неодобрительным молчанием.
Торопясь на занятия под изнуряющим солнцем, Элизабет собиралась с мыслями. Совет, в котором состоял Севилл, не годился, это ясно, но ведь можно обратиться к тем, кто стоит над Советом? Элизабет, как и большинство людей, была уверена, что всегда можно найти вышестоящую инстанцию. Даже если весь комитет целиком куплен, в чем у нее не было сомнений, над ним должны быть авторитетные люди, для которых ее сообщение станет потрясением. Чем выше возносишься, тем ты честнее и справедливее, верно? Ей просто нужно найти такого человека.
Рассуждая логически, начинать поиски нужно именно с комитета. Начальник всех этих людей — Дэвид Лилли, и еще он возглавляет кафедру физиологии. Станет ли он с ней разговаривать? Она не могла отделаться от мысли, что от физиологов не будет никакой пользы в этом деле, хотя оснований для подобного мнения у нее не было.
Между тем, если не брать в расчет Совет, исследования Севилла не попадали под юрисдикцию Лилли.
Она вошла в вестибюль здания, где проходили занятия. «Совет, — размышляла она, — возник в офисе директора Исследовательского центра». Директор Центра, помнила она, не входит в Совет, и это обнадеживает. Неважно, какие опыты проводит Севилл над собаками, — его отчеты должны попадать в Центр. Элизабет вошла в аудиторию вместе с другими студентами и поднялась к верхним рядам, решив поговорить с директором Центра сразу после занятий.
Ей пришлось обратиться к той же самой секретарше. Элизабет сказала, что хочет подать жалобу и поговорить с директором Центра, и прежняя подозрительность женщины сменилась торжествующим презрением.
— Какого рода жалоба, мэм? — Женщина смотрела на нее чопорно, держа ручку наготове.
— Ну, я хочу поговорить с директором о том, как в университете обращаются с животными.
— Конечно, только мне нужно знать подробности. На кого, какие жалобы?
— Я не сказала, что собираюсь выдвинуть обвинение. Я просто хочу поговорить с ней о том, что я видела.
— Конечно, но о ком пойдет речь? Нам нужно имя, иначе это беспредметный разговор.
Элизабет, раздосадованная тем, что секретарша употребила королевское «мы», не горела желанием раскрывать ей подробности, но понимала, что другого выхода нет.
— Доктор Джозеф Севилл.
Женщина уставилась на нее, округлив темные глаза. Через секунду они сузились.
— Доктор Севилл — член Совета.
— Я знаю.
После долгой паузы женщина опустила ручку на бумагу. Не поднимая глаз, она спросила:
— В чем суть жалобы?
— Я же сказала вам, я хочу поговорить с директором. У меня есть сомнения в гуманности обращения. Это все.
Секретарша наклонила голову, посмотрела на нее, прищурив глаза.
— Сомнения, касающееся доктора Севилла?
— Да, именно так.
— Назовите свое имя и номер телефона, по которому с вами можно связаться.
— Элизабет Флетчер, 912—3354, это мой сотовый. Когда ждать звонка?
— Секретарша как-то странно взглянула на нее.
— Я думаю, в течение суток.
— Спасибо.
Звонок раздался меньше чем через три часа.
— Вы могли бы зайти в офис пораньше, чтобы встретиться с доктором Новак? — спросила секретарша. — Часам к восьми?
— Конечно.
— Прекрасно. Доктор Новак будет ждать вас завтра утром.
Элизабет ощутила прилив яростной энергии — хороший признак, что директор так быстро захотела с ней встретиться.
На следующее утро, сидя в приемной под враждебным взглядом секретарши, Элизабет рассматривала посетителей Центра. Несколько молодых людей в костюмах двигались за стеклянными перегородками, тихо разговаривали и время от времени поглядывали на нее. Дверь в кабинет директора открылась, и она вдохнула, испугавшись, что пришли за ней. Но оттуда появился ярко одетый молодой человек, чересчур приветливо улыбаясь, кивнул секретарше, подмигнул Элизабет и ушел. Элизабет узнала в нем продавца лекарств или оборудования — ей был знаком такой тип.
Она нервничала и немного дрожала, представляя, как будет объяснять, зачем пришла. Ее жалобы казались безосновательными. Разве передать словами жалкий вид Дамиана, ожидающего следующего удара тока? И как можно описать бессмысленность всего этого?
Но она должна.
Если у нее не получится, если она уйдет из офиса, не убедив директора в недобросовестности ученого, Дамиана будут продолжать истязать. И все же она не могла подобрать слова. В этот момент она поняла, что больше не спрашивает себя, чем ее тронула эта собака. Она беспокоилась о судьбе Дамиана. Их жизни теперь были связаны.
Дверь снова открылась, из кабинета вышла безукоризненно одетая женщина лет сорока. Выражение ее лица показалось Элизабет неестественным.
— Входите.
Вот оно.
Элизабет встала и двинулась в кабинет. Проходя мимо Новак, заметила, что ростом она выше директора. Обматывая шелковый шарф вокруг шеи, Новак уселась за стол и оказалась напротив Элизабет.
— Элизабет Флетчер, не так ли?
— Да.
— Вы здесь учитесь?
— Да.
— На каком курсе?
— Последний курс колледжа.
— Вот как? Куда будете поступать?
— Мой отец и дед оба хирурги-кардиологи. Наверное, мне придется стать сыном, которого у отца никогда не было. — Она хотела пошутить, чтобы снять напряжение, но прозвучало это как-то жалобно.
— Похоже, вам не нравится эта идея. Не так ли?
— О нет. Нравится.
— Понимаю. — Новак осторожно улыбнулась. — Так они работают здесь? Ваши отец и дедушка?
— Да, отец на медицинском факультете, а дед на пенсии.
— Ваш отец работает в хирургии или в Федеральной программе исследований и развития?
— Он занимается в основном исследованиями.
Возникла пауза. Невысокая женщина пристально рассматривала Элизабет, и та подумала, не расстегнулась ли у нее случайно пуговица на блузке.
— Итак, ваш визит сюда, Элизабет, имеет отношение к доктору Севиллу. В чем состоит проблема?
— Это касается обращения с собакой, которую я видела.
— Вы видели эту собаку, вот как? Где вы ее видели?
Такая манера вести диалог вынуждала Элизабет сомневаться в собственных словах. На секунду она даже усомнилась, что действительно видела Дамиана.
— Я была в лаборатории доктора Севилла, и там…
— В каком качестве вы там были?
— Я хендлер.
— Хендлер. Понятно.
У Элизабет возникло неприятное ощущение в желудке: ей не понравился тон Новак.
— Я полагаю, вы имеете представление о том, как проводят исследования? Вы знакомы с работой вашего отца?
— Ну да…
— А теперь скажите мне, что вы увидели в офисе доктора Севилла, что вселило в вас сомнения?
— Я видела, как собак били током — неоднократно. Они сидели в маленьких металлических клетках и не могли выбраться из них. Никто даже не смотрел за ними, никто. Они просто сидели там, их било током, они обезумели от страха. Это было жуткое зрелище. Я хочу сказать, они в буквальном смысле сходили с ума от страха.
Новак ничего не ответила.
— То есть это же неправильно.
Женщина за столом вздохнула и откинулась назад. Через стол до Элизабет донесся розовый аромат духов, нанесенных щедрой рукой.
— Вы выяснили, почему была применена электрическая стимуляция?
— Не у кого было спрашивать. Я вошла туда по ошибке, понимаете, и увидела все это.
— Так вы действительно не знаете, что это за исследования? Вы не знаете, было ли допущено нарушение закона?
— Какого закона?
— Существует утвержденный протокол экспериментов.
— Ну, не знаю. Послушайте, разве это вопрос протокола? Разве он может поступать так — бить током животных, когда никого нет рядом? Это выглядит так жестоко, я думала… — Она запнулась, потеряла мысль. Женщина не собиралась ей помогать. Элизабет постепенно начинала злиться. Это просто смешно. То, что Севилл делал с собаками, не могло быть законным. Если кто-нибудь на улице попытается сделать что-нибудь подобное, его самого запрут и ключ выкинут подальше.
Я обращусь в газеты! Будь оно проклято, я так и сделаю!
Она выпрямилась на стуле, расправила плечи. Откашлялась и приготовилась высказать директору все, что думает о ней, о Севилле и обо всей ситуации в целом. Новак внимательно наблюдала за девушкой и теперь сцепила пальцы и кивнула. Казалось, она приняла решение.
— Не могли бы вы, Элизабет, — сказала она, — изложить свою жалобу письменно? Эта бумага очень пригодится в случае расследования — и я думаю, ее рассмотрят.
Это было так неожиданно, словно напротив нее вдруг оказался совсем другой человек. Элизабет заморгала.
— Я… ну, да… я…
— Согласитесь, нам потребуется некоторое время — после того как вы передадите мне письмо, — некоторое время для расследования?
Такой поворот застиг Элизабет врасплох. Она, должно быть, ошиблась в этой женщине.
— Ну да, конечно… — В ее голосе зазвучала надежда.
— Спасибо вам за помощь, Элизабет. Вы понимаете, мы строго следим, чтобы наши исследователи не нарушали правила, поэтому все, что имеет к этому отношение, мы воспринимаем очень серьезно. Разумеется, доктор Севилл очень уважаемый ученый, но ваши обвинения тоже заслуживают внимания. — Новак подалась вперед, понизила голос. — Поскольку доктор Севилл — член нашего Совета, я не буду вводить в курс дела персонал. Я сама разберусь в этом вопросе. Постарайтесь написать письмо как можно скорее, и я позвоню вам, когда что-нибудь выясню. Хорошо?
Элизабет встала.
— Да, спасибо, это будет замечательно. Я принесу вам письмо сегодня в обед. Большое спасибо за то, что приняли меня, и за вашу помощь.
Новак поднялась и проводила ее до двери. Запах розовых духов был так силен, что Элизабет почти тошнило, но теперь она почти не обращала на него внимания.
— Вы поступили правильно, что обратились именно сюда, — продолжила Новак, — если у вас будут еще какие-нибудь жалобы, вы всегда можете прийти или позвонить мне, в любое время. Я скажу Лидии, чтобы она дала вам мой прямой номер, договорились?
— Конечно.
Элизабет запнулась, потрясенная неожиданным доверием со стороны этой женщины.
— Это здорово. Спасибо вам…
— Не за что, Элизабет. Я займусь этим делом, как только получу от вас письменное заявление.
Элизабет покинула офис и очутилась в белом прямоугольнике внутреннего двора, где даже бетон плавился под лучами послеполуденного солнца. Она была ошеломлена — Новак заинтересовалась. Она нашла возможного союзника, и довольно сильного. По дороге к машине Элизабет улыбалась сама себе.
глава 5
Дамиан был собакой стойкой и выносливой, но все же находился на грани безумия. Даже просто запереть в клетку молодого питбуля, лишив его возможности трудиться, необходимой для поддержания духа и тела в порядке, было жестоко. Но с ним и обращались крайне жестоко — его просто использовали как инструмент, как лабораторное оборудование, бесстрастно и равнодушно. Исследования, в которых принимал участие Дамиан, касались в основном простейших аспектов поведения. Ученых интересовали биохимические реакции организма на стресс. В этих условиях настоящий Дамиан, крепкий полосатый питбуль, обладающий чувством юмора, терпением, глубиной и мужеством, практически перестал существовать.
Здесь манипулировали поведением животных, наблюдали, сравнивали, описывали и публиковали результаты. Люди с воображением легко получали денежные гранты на подобные исследования — нужно было только придумать новый, неожиданный проект. Хорошо организованные базовые исследования обеспечивали приличную жизнь. Это был удобный мир — для ученых. Для Дамиана жизнь была далеко не так хороша. Он жил в мире, построенном на принципах несвободы и безумия. Он не мог больше полагаться даже на такую простую вещь, как пол клетки, который здесь был его злейшим врагом, постоянно атаковал его, и он ничего не мог с этим поделать. Он мог укусить или ударить пол — он так и поступал, — но это ни к чему не приводило. Мог кричать или подпрыгивать, скулить в ужасе и замешательстве — он так и делал, — но это ничего не меняло. Мог впадать в безумие и рычать, биться о прутья двери — и это он пробовал, — но только ломал себе зубы.
Здесь он понял, что бежать или драться — неподходящий выбор, когда оказываешься лицом к лицу с жуткой болью, от которой никуда не деться. Правила вселенной здесь были иными, и выбор тоже был иным. Когда-то гордый питбуль научился сдаваться, а это умение пришло далеко не сразу. Он научился подчиняться и уступать полнейшей беспомощности. Его постоянно били током, и он никогда не знал, когда его ударит снова. Иногда звуковой сигнал предупреждал его, иногда нет. Иногда он звучал, и ничего не происходило — такое было хуже всего. Иногда громкий, пугающий шум, очень болезненный для слуха, возникал без всяких причин, еще больше дезориентируя сокамерников, методично толкая их навстречу безумию.
Но даже в безумии была своя система. Исследователям нужны были его ужас и отчаяние, они заботливо поддерживали их. Денежные гранты — весьма внушительные суммы — зависели от того, смогут ли ученые спровоцировать у собак разрушительное стереотипное поведение, связанное с разного рода расстройствами, беспомощностью, отчаянием и безумием. Эти люди и несчетные сотни других ученых занимались этим годами, снова и снова.
Несмотря на все это, Дамиан не озлобился. Гены бесчисленных тысяч поколений предков требовали, чтобы он подчинялся этим людям. Сознавая их превосходство, он никогда не сопротивлялся Севиллу и тем, кто с ним работал. Он был бульдог, настоящий рабочий бульдог, а бульдоги не восстают против людей из-за боли. Его кровь требовала непререкаемого повиновения. Собаки его породы отличались потрясающей отвагой, которая заставляла их умирать в адских схватках, растоптанными в пыль, разодранными дьявольскими челюстями противников, под ударами рогов и копыт взбешенных быков. Они умирали, почтительно виляя хвостами, глядя в глаза хозяев, чтобы в последний миг жизни увидеть там одобрение. Только благодаря всему этому Дамиан так долго сохранял рассудок, принимая муки, не упрекая людей. Была и другая причина: он чувствовал, что все в этой комнате происходило по воле ужасного темноволосого человека в белом халате, альфа-лидера, начальника над всеми, кто здесь работал. Ужас Дамиана перед ним был безграничен.
Произошло это случайно: когда пол в первый раз ударил пса током, Севилл как раз приблизился к клетке и стоял, глядя на собаку. Дамиан увидел, как человек показал на него в момент разряда. Страх породил жесткую подсознательную зависимость между болью и случайным появлением Севилла. Этот человек стоял около его клетки, и тут произошел удар. Он чувствовал запах мужчины или его сигарет — и приходила боль, острая, мгновенная, невыносимая. Возник непредусмотренный условный рефлекс — а Севилл даже не подозревал об этом.
Так что, когда дверь во внешнюю комнату оставалась открытой и Дамиан видел Севилла, он каждый раз возбужденно пытался предугадать действия мужчины. Изо всех сил пытался понять, за что его наказывают. Собаке, как любому кающемуся грешнику, понятна концепция наказания, несмотря на то, что многие бихевиористы отрицают такую способность. Наказание, сознание вины и прощение занимают то же место в собачьей картине мира — и так же напрямую связаны с душой, — как у любого падающего ниц монаха. Дамиан постоянно смотрел на дверь, ожидая увидеть Севилла. Он пылко и безнадежно ждал возможности угодить человеку, предотвратить боль, которую человек зачем-то причинял ему. Бывают собаки, которым нет дела до одобрения хозяев: избалованные домашние тираны или равнодушные псы, которых нередко ошибочно называют «благородными»; но Дамиан стремился заслужить похвалу. Питбуль был уверен: если он сможет как-то угодить этому неумолимому властелину, жизнь изменится к лучшему. И он старался, используя каждый шанс.
— Здорово ты придумала.
— Жуткая жара. Я не помню, чтобы четвертого июля когда-нибудь было так жарко, а ты?
— Да, жарко, — согласился он, — но для помидоров самое то. Зреют прямо на глазах.
— Ага, я рада, что хоть кому-то это нравится.
— Где Тони?
— Я от него сбежала.
Они посидели молча, а потом Билл сказал, все еще глядя в сад:
— Элизабет, что тебя беспокоит последнее время?
Вопрос ее встревожил, и она посмотрела на Билла. Тот повернул голову, чтобы встретить ее взгляд. Сколько доброты в его глазах…
— Ты же знаешь, мне можно рассказывать все, — проговорил он мягко, заметив, что она колеблется.
— Я боюсь, — начала она, осторожно подбирая слова, — тебе будет тяжело это слышать.
— Эй, осторожнее, — пошутил он, — это же не та старая как мир история…
— Элизабет слегка улыбнулась:
— Нет, ничего похожего.
Билл потянулся вперед, отщипнул с ближайшего куста желтеющий лист.
— Все проблемы, — сказал он, — случаются из-за денег, некомпетентных юристов и противоположного пола.
Элизабет снова улыбнулась.
— Все мимо. Я правда не знаю, как тебе объяснить, — ты никогда не сталкивался с такими вещами. Ничего личного, просто мне кажется, ты не сможешь понять. И еще я думаю, тебе не понравится то, что я скажу.
— А ты попробуй.
— Ладно. Дело касается одной из лабораторных собак, с которыми я работала. Мне кажется, с ней плохо обращаются. — Она увидела, как мгновенно изменилось выражение дедова лица, и воскликнула, торжествуя и сожалея одновременно: — Вот видишь! Я же говорила.
Билл взял себя в руки, но было слишком поздно.
— Ну ладно, давай послушаем дальше.
— Билл, при всем уважении, к чему нам с тобой это обсуждать? Ты резал собак всю жизнь.
Дед со вздохом откинулся назад. Рукава он закатал до локтей, и она смотрела на его крепкие руки. Они почему-то всегда напоминали ей о пыльных римских легионерах, коренастых и сильных, в сандалиях и с копьями. Руки древнеримского воина, а не человека, который выполняет ювелирную работу, восстанавливая человеческие сердца.
Билл нарочно смотрел в сторону, пытаясь выглядеть беспристрастным судьей.
— Я хотел бы думать, что никогда не был жестоким. Я старался обращаться с ними хорошо, насколько было возможно. Видишь ли, если с животным обращаются неправильно, можно кое-что предпринять. Она подняла голову.
— Можно?
— Конечно. Никто не хочет, чтобы с собаками плохо обращались. Что не так с этой собакой?
— Элизабет вздохнула и повертела шланг пальцами ног. Затем тряхнула головой.
— Я даже не знаю, с чего начать… Наверное, ничего не получится.
— Ну, Элизабет, я же не знаю, что там случилось. Но ты должна быть совершенно уверена, прежде чем выдвигать обвинения против кого-либо. Дело в том, что во время экспериментов некоторые действия можно ошибочно принять за жестокое обращение. — Она повернулась к нему, и Билл увидел замешательство, боль и растерянность в ее карих глазах. Похоже, ее и вправду что-то беспокоило. — В чем дело, Элизабет?
— Я даже не знаю, что они пытаются сделать с Дамианом. В этом нет никакого смысла. Его посадили в клетку, маленькую металлическую клетку, и подвели к полу электричество. Его там держат постоянно, и все время бьют током, от этого он выглядит совершенно безумным. Он раскачивается в клетке из стороны в сторону, трется о стены. Мне кажется, они сводят его с ума.
Билл задумался, прежде чем ответить: — Это лаборатория психологии? Он произнес слово «психология» с облегчением.
— Кажется, да. Врача зовут Севилл. Его помощник сказал, что это базовые исследования.
— Ну, трудно сказать, что они изучают; это может быть что-нибудь важное, что-нибудь полезное. Как ты узнала имя собаки?
— Я его знала и раньше. Я уже рассказывала о Дамиане. Теперь он попал в это жуткое место, и я должна помочь ему.
— Билл подпер голову рукой и посмотрел на нее — тем самымвзглядом:
— Ты сама себя послушай. Глупо привязываться к лабораторной собаке. — ты должна была это знать. Лично я уверен, этот человек делает все, чтобы облегчить собаке жизнь. Но, если ты сомневаешься, обратись в КНИЖ. Для того он и создан.
— Что такое КНИЖ?
— Комитет по надзору за использованием животных. Совет, который следит, чтобы при экспериментах над животными не нарушались процедуры исследований и преподавания.
— Ох… — Элизабет задумалась. Ей никогда не приходило в голову, что существуют стандарты по уходу за животными. Кто мог об этом подозревать, если допускалась сама возможность использовать животных для опытов? Кто может сказать, когда применение электрошока — жестокость, а когда — нет? Она тряхнула головой:
— Кто в этом Совете? Что за люди?
Билл пожал плечами:
— Их назначает директор Исследовательского центра. Думаю, там есть ученые, юристы и даже защитники прав животных. Точно не знаю.
— Ты работал раньше с этим Советом?
— В общих чертах. Формально они никогда не участвовали в исследованиях. Помни, что вещи, которыми занимался я, — всего лишь рутина, практика. В отличие от Дэйва — те все время испытывают новые процедуры.
Элизабет взглянула искоса, обдумывая его слова.
— Ты говоришь, членов Совета назначает директор Центра? Это как лиса, которая присматривает за курятником.
— Ты о чем?
— О чем? Разве директор Центра назначит того, кто станет нарушать заведенный порядок?
— Нет. — Билл покачал головой. — Ты опять предполагаешь худшее. Все хотят получить хорошие результаты, а для этого нужно ограждать животных от стрессов, насколько возможно. Вот в чем единственный смысл.
— Если только, — парировала Элизабет, — сами исследования не провоцируют стресс.
— Бывают моменты, когда стресс неизбежен или даже необходим, чтобы добиться определенных результатов.
— Где находится этот Совет?
— Ступай в Исследовательский центр и спроси у них.
Элизабет закусила губу и задумалась. У нее уже были серьезные сомнения насчет этого «утвержденного» Совета. — Что особенного в этой собаке? Ты видишь десятки таких каждый день, разве нет?
— Да, наверное, даже сотни. — Она помолчала и передернула плечами. — Не знаю, почему. Мне просто нравится, что он такой серьезный, умный. Понимает, где он, что с ним происходит. Он знает, кто он такой. Он личность.Это имеет значение?
Билл смотрел ей в лицо. Пока она пыталась подобрать слова, он вспомнил Би, свою жену, с которой прожил тридцать лет. Би любила животных, но запрещала себе думать о работе Билла — они просто никогда об этом не говорили. Глядя на профиль Элизабет, он видел страстность Би и решительность Дэйва.
— В жизни часто приходится делать выбор, Эл. Иногда это дьявольски тяжело, но сейчас тебе нужно принять решение. Ты должна смириться с тем, что врачи используют животных в своей работе. Такова часть нашей профессии. Понимаешь, мы ведь ставим опыты на собаках, которым и так суждено умереть, — их не выращивают специально для научных целей. Эти животные все равно бы погибли на улице или в приюте, а мы, по крайней мере, придаем смысл их смерти.
Элизабет слушала Билла, но не чувствовала привычного облегчения, которое приносили разговоры с ним. Она сидела под жарким послеполуденным солнцем, а внутри у нее разливался леденящий холод. Впервые в жизни слова Билла звучали неубедительно, пусто. Не успокаивали ее, не давали ответов на вопросы. Но он говорил правду: ей самой придется ставить опыты на животных. Она будет одной из тех, кто экспериментирует над Дамианом, использует организм собаки, как живой макет, а потом просто выбрасывает ненужное тело.
— Ты ведь не наделаешь глупостей, правда? — серьезно спросил Билл.
Она подумала и медленно покачала головой.
— Нет. Нет, не думаю, — печально ответила она.
На следующий день она пришла в офис директора Центра исследований ресурсов животного мира. В приемной ей вручили жизнерадостную брошюрку со слоганом, напечатанным жирным шрифтом первой полосы: «Забота о животных — наша первоочередная задача», и фразой «Использование животных согласуется с нуждами исследований». Сзади на обложке была изображена большая крыса с надписью вокруг головы: «Благодарим за пожертвования!» Ниже шел абзац, в котором говорилось о глубокой признательности ученого сообщества подопытным жертвам.
«Надо же, — подумала она сухо, — они благодарны… Посмотрим, что тут за люди».
Элизабет поставила рюкзак на стол и открыла брошюру. Внутри было то, что она искала, — список членов Совета: председатель Дэвид Лилли, доктор медицины, кафедра физиологии, Медицинская школа; Аннетта Лоусон, директор отдела контроля и ухода за животными, представляет интересы организаций — борцов за права животных. Элизабет скривилась: все знали, что местные «зеленые» — в кармане университетского начальства и получают неплохие деньги, продавая домашних собак для опытов.
Она морщилась, как от боли, проглядывая другие фамилии: сплошь доктора и ученые. Вторым с конца стояло имя доктора Джозефа Севилла.
Элизабет чуть не расхохоталась. Что может быть лучше? Стажер собирается выдвинуть обвинения не только против старшего по должности, уважаемого сотрудника университета, но еще и члена Совета по охране животных.
Она положила брошюру на стол. Сегодня ей преподали ценный урок насчет «соответствующих органов». То, что Севилл делал с Дамианом, было защищено таким количеством бюрократических слоев, что она никогда не проникнет в суть дела. Элизабет подхватила сумку и понимающе улыбнулась женщине за столом.
— Думаю, это не для меня. Спасибо, — сказала она.
Женщина почувствовала враждебный настрой Элизабет, ей это не понравилось. На любую критику своей организации она отвечала ледяным неодобрительным молчанием.
Торопясь на занятия под изнуряющим солнцем, Элизабет собиралась с мыслями. Совет, в котором состоял Севилл, не годился, это ясно, но ведь можно обратиться к тем, кто стоит над Советом? Элизабет, как и большинство людей, была уверена, что всегда можно найти вышестоящую инстанцию. Даже если весь комитет целиком куплен, в чем у нее не было сомнений, над ним должны быть авторитетные люди, для которых ее сообщение станет потрясением. Чем выше возносишься, тем ты честнее и справедливее, верно? Ей просто нужно найти такого человека.
Рассуждая логически, начинать поиски нужно именно с комитета. Начальник всех этих людей — Дэвид Лилли, и еще он возглавляет кафедру физиологии. Станет ли он с ней разговаривать? Она не могла отделаться от мысли, что от физиологов не будет никакой пользы в этом деле, хотя оснований для подобного мнения у нее не было.
Между тем, если не брать в расчет Совет, исследования Севилла не попадали под юрисдикцию Лилли.
Она вошла в вестибюль здания, где проходили занятия. «Совет, — размышляла она, — возник в офисе директора Исследовательского центра». Директор Центра, помнила она, не входит в Совет, и это обнадеживает. Неважно, какие опыты проводит Севилл над собаками, — его отчеты должны попадать в Центр. Элизабет вошла в аудиторию вместе с другими студентами и поднялась к верхним рядам, решив поговорить с директором Центра сразу после занятий.
Ей пришлось обратиться к той же самой секретарше. Элизабет сказала, что хочет подать жалобу и поговорить с директором Центра, и прежняя подозрительность женщины сменилась торжествующим презрением.
— Какого рода жалоба, мэм? — Женщина смотрела на нее чопорно, держа ручку наготове.
— Ну, я хочу поговорить с директором о том, как в университете обращаются с животными.
— Конечно, только мне нужно знать подробности. На кого, какие жалобы?
— Я не сказала, что собираюсь выдвинуть обвинение. Я просто хочу поговорить с ней о том, что я видела.
— Конечно, но о ком пойдет речь? Нам нужно имя, иначе это беспредметный разговор.
Элизабет, раздосадованная тем, что секретарша употребила королевское «мы», не горела желанием раскрывать ей подробности, но понимала, что другого выхода нет.
— Доктор Джозеф Севилл.
Женщина уставилась на нее, округлив темные глаза. Через секунду они сузились.
— Доктор Севилл — член Совета.
— Я знаю.
После долгой паузы женщина опустила ручку на бумагу. Не поднимая глаз, она спросила:
— В чем суть жалобы?
— Я же сказала вам, я хочу поговорить с директором. У меня есть сомнения в гуманности обращения. Это все.
Секретарша наклонила голову, посмотрела на нее, прищурив глаза.
— Сомнения, касающееся доктора Севилла?
— Да, именно так.
— Назовите свое имя и номер телефона, по которому с вами можно связаться.
— Элизабет Флетчер, 912—3354, это мой сотовый. Когда ждать звонка?
— Секретарша как-то странно взглянула на нее.
— Я думаю, в течение суток.
— Спасибо.
Звонок раздался меньше чем через три часа.
— Вы могли бы зайти в офис пораньше, чтобы встретиться с доктором Новак? — спросила секретарша. — Часам к восьми?
— Конечно.
— Прекрасно. Доктор Новак будет ждать вас завтра утром.
Элизабет ощутила прилив яростной энергии — хороший признак, что директор так быстро захотела с ней встретиться.
На следующее утро, сидя в приемной под враждебным взглядом секретарши, Элизабет рассматривала посетителей Центра. Несколько молодых людей в костюмах двигались за стеклянными перегородками, тихо разговаривали и время от времени поглядывали на нее. Дверь в кабинет директора открылась, и она вдохнула, испугавшись, что пришли за ней. Но оттуда появился ярко одетый молодой человек, чересчур приветливо улыбаясь, кивнул секретарше, подмигнул Элизабет и ушел. Элизабет узнала в нем продавца лекарств или оборудования — ей был знаком такой тип.
Она нервничала и немного дрожала, представляя, как будет объяснять, зачем пришла. Ее жалобы казались безосновательными. Разве передать словами жалкий вид Дамиана, ожидающего следующего удара тока? И как можно описать бессмысленность всего этого?
Но она должна.
Если у нее не получится, если она уйдет из офиса, не убедив директора в недобросовестности ученого, Дамиана будут продолжать истязать. И все же она не могла подобрать слова. В этот момент она поняла, что больше не спрашивает себя, чем ее тронула эта собака. Она беспокоилась о судьбе Дамиана. Их жизни теперь были связаны.
Дверь снова открылась, из кабинета вышла безукоризненно одетая женщина лет сорока. Выражение ее лица показалось Элизабет неестественным.
— Входите.
Вот оно.
Элизабет встала и двинулась в кабинет. Проходя мимо Новак, заметила, что ростом она выше директора. Обматывая шелковый шарф вокруг шеи, Новак уселась за стол и оказалась напротив Элизабет.
— Элизабет Флетчер, не так ли?
— Да.
— Вы здесь учитесь?
— Да.
— На каком курсе?
— Последний курс колледжа.
— Вот как? Куда будете поступать?
— Мой отец и дед оба хирурги-кардиологи. Наверное, мне придется стать сыном, которого у отца никогда не было. — Она хотела пошутить, чтобы снять напряжение, но прозвучало это как-то жалобно.
— Похоже, вам не нравится эта идея. Не так ли?
— О нет. Нравится.
— Понимаю. — Новак осторожно улыбнулась. — Так они работают здесь? Ваши отец и дедушка?
— Да, отец на медицинском факультете, а дед на пенсии.
— Ваш отец работает в хирургии или в Федеральной программе исследований и развития?
— Он занимается в основном исследованиями.
Возникла пауза. Невысокая женщина пристально рассматривала Элизабет, и та подумала, не расстегнулась ли у нее случайно пуговица на блузке.
— Итак, ваш визит сюда, Элизабет, имеет отношение к доктору Севиллу. В чем состоит проблема?
— Это касается обращения с собакой, которую я видела.
— Вы видели эту собаку, вот как? Где вы ее видели?
Такая манера вести диалог вынуждала Элизабет сомневаться в собственных словах. На секунду она даже усомнилась, что действительно видела Дамиана.
— Я была в лаборатории доктора Севилла, и там…
— В каком качестве вы там были?
— Я хендлер.
— Хендлер. Понятно.
У Элизабет возникло неприятное ощущение в желудке: ей не понравился тон Новак.
— Я полагаю, вы имеете представление о том, как проводят исследования? Вы знакомы с работой вашего отца?
— Ну да…
— А теперь скажите мне, что вы увидели в офисе доктора Севилла, что вселило в вас сомнения?
— Я видела, как собак били током — неоднократно. Они сидели в маленьких металлических клетках и не могли выбраться из них. Никто даже не смотрел за ними, никто. Они просто сидели там, их било током, они обезумели от страха. Это было жуткое зрелище. Я хочу сказать, они в буквальном смысле сходили с ума от страха.
Новак ничего не ответила.
— То есть это же неправильно.
Женщина за столом вздохнула и откинулась назад. Через стол до Элизабет донесся розовый аромат духов, нанесенных щедрой рукой.
— Вы выяснили, почему была применена электрическая стимуляция?
— Не у кого было спрашивать. Я вошла туда по ошибке, понимаете, и увидела все это.
— Так вы действительно не знаете, что это за исследования? Вы не знаете, было ли допущено нарушение закона?
— Какого закона?
— Существует утвержденный протокол экспериментов.
— Ну, не знаю. Послушайте, разве это вопрос протокола? Разве он может поступать так — бить током животных, когда никого нет рядом? Это выглядит так жестоко, я думала… — Она запнулась, потеряла мысль. Женщина не собиралась ей помогать. Элизабет постепенно начинала злиться. Это просто смешно. То, что Севилл делал с собаками, не могло быть законным. Если кто-нибудь на улице попытается сделать что-нибудь подобное, его самого запрут и ключ выкинут подальше.
Я обращусь в газеты! Будь оно проклято, я так и сделаю!
Она выпрямилась на стуле, расправила плечи. Откашлялась и приготовилась высказать директору все, что думает о ней, о Севилле и обо всей ситуации в целом. Новак внимательно наблюдала за девушкой и теперь сцепила пальцы и кивнула. Казалось, она приняла решение.
— Не могли бы вы, Элизабет, — сказала она, — изложить свою жалобу письменно? Эта бумага очень пригодится в случае расследования — и я думаю, ее рассмотрят.
Это было так неожиданно, словно напротив нее вдруг оказался совсем другой человек. Элизабет заморгала.
— Я… ну, да… я…
— Согласитесь, нам потребуется некоторое время — после того как вы передадите мне письмо, — некоторое время для расследования?
Такой поворот застиг Элизабет врасплох. Она, должно быть, ошиблась в этой женщине.
— Ну да, конечно… — В ее голосе зазвучала надежда.
— Спасибо вам за помощь, Элизабет. Вы понимаете, мы строго следим, чтобы наши исследователи не нарушали правила, поэтому все, что имеет к этому отношение, мы воспринимаем очень серьезно. Разумеется, доктор Севилл очень уважаемый ученый, но ваши обвинения тоже заслуживают внимания. — Новак подалась вперед, понизила голос. — Поскольку доктор Севилл — член нашего Совета, я не буду вводить в курс дела персонал. Я сама разберусь в этом вопросе. Постарайтесь написать письмо как можно скорее, и я позвоню вам, когда что-нибудь выясню. Хорошо?
Элизабет встала.
— Да, спасибо, это будет замечательно. Я принесу вам письмо сегодня в обед. Большое спасибо за то, что приняли меня, и за вашу помощь.
Новак поднялась и проводила ее до двери. Запах розовых духов был так силен, что Элизабет почти тошнило, но теперь она почти не обращала на него внимания.
— Вы поступили правильно, что обратились именно сюда, — продолжила Новак, — если у вас будут еще какие-нибудь жалобы, вы всегда можете прийти или позвонить мне, в любое время. Я скажу Лидии, чтобы она дала вам мой прямой номер, договорились?
— Конечно.
Элизабет запнулась, потрясенная неожиданным доверием со стороны этой женщины.
— Это здорово. Спасибо вам…
— Не за что, Элизабет. Я займусь этим делом, как только получу от вас письменное заявление.
Элизабет покинула офис и очутилась в белом прямоугольнике внутреннего двора, где даже бетон плавился под лучами послеполуденного солнца. Она была ошеломлена — Новак заинтересовалась. Она нашла возможного союзника, и довольно сильного. По дороге к машине Элизабет улыбалась сама себе.
глава 5
Душа сама выбирает себе общество.
К себе одного из всего народа
Пустит она,
Потом у вниманья закроет входы —
Кругом стена.
Эмми Дикинсон [6]
Дамиан был собакой стойкой и выносливой, но все же находился на грани безумия. Даже просто запереть в клетку молодого питбуля, лишив его возможности трудиться, необходимой для поддержания духа и тела в порядке, было жестоко. Но с ним и обращались крайне жестоко — его просто использовали как инструмент, как лабораторное оборудование, бесстрастно и равнодушно. Исследования, в которых принимал участие Дамиан, касались в основном простейших аспектов поведения. Ученых интересовали биохимические реакции организма на стресс. В этих условиях настоящий Дамиан, крепкий полосатый питбуль, обладающий чувством юмора, терпением, глубиной и мужеством, практически перестал существовать.
Здесь манипулировали поведением животных, наблюдали, сравнивали, описывали и публиковали результаты. Люди с воображением легко получали денежные гранты на подобные исследования — нужно было только придумать новый, неожиданный проект. Хорошо организованные базовые исследования обеспечивали приличную жизнь. Это был удобный мир — для ученых. Для Дамиана жизнь была далеко не так хороша. Он жил в мире, построенном на принципах несвободы и безумия. Он не мог больше полагаться даже на такую простую вещь, как пол клетки, который здесь был его злейшим врагом, постоянно атаковал его, и он ничего не мог с этим поделать. Он мог укусить или ударить пол — он так и поступал, — но это ни к чему не приводило. Мог кричать или подпрыгивать, скулить в ужасе и замешательстве — он так и делал, — но это ничего не меняло. Мог впадать в безумие и рычать, биться о прутья двери — и это он пробовал, — но только ломал себе зубы.
Здесь он понял, что бежать или драться — неподходящий выбор, когда оказываешься лицом к лицу с жуткой болью, от которой никуда не деться. Правила вселенной здесь были иными, и выбор тоже был иным. Когда-то гордый питбуль научился сдаваться, а это умение пришло далеко не сразу. Он научился подчиняться и уступать полнейшей беспомощности. Его постоянно били током, и он никогда не знал, когда его ударит снова. Иногда звуковой сигнал предупреждал его, иногда нет. Иногда он звучал, и ничего не происходило — такое было хуже всего. Иногда громкий, пугающий шум, очень болезненный для слуха, возникал без всяких причин, еще больше дезориентируя сокамерников, методично толкая их навстречу безумию.
Но даже в безумии была своя система. Исследователям нужны были его ужас и отчаяние, они заботливо поддерживали их. Денежные гранты — весьма внушительные суммы — зависели от того, смогут ли ученые спровоцировать у собак разрушительное стереотипное поведение, связанное с разного рода расстройствами, беспомощностью, отчаянием и безумием. Эти люди и несчетные сотни других ученых занимались этим годами, снова и снова.
Несмотря на все это, Дамиан не озлобился. Гены бесчисленных тысяч поколений предков требовали, чтобы он подчинялся этим людям. Сознавая их превосходство, он никогда не сопротивлялся Севиллу и тем, кто с ним работал. Он был бульдог, настоящий рабочий бульдог, а бульдоги не восстают против людей из-за боли. Его кровь требовала непререкаемого повиновения. Собаки его породы отличались потрясающей отвагой, которая заставляла их умирать в адских схватках, растоптанными в пыль, разодранными дьявольскими челюстями противников, под ударами рогов и копыт взбешенных быков. Они умирали, почтительно виляя хвостами, глядя в глаза хозяев, чтобы в последний миг жизни увидеть там одобрение. Только благодаря всему этому Дамиан так долго сохранял рассудок, принимая муки, не упрекая людей. Была и другая причина: он чувствовал, что все в этой комнате происходило по воле ужасного темноволосого человека в белом халате, альфа-лидера, начальника над всеми, кто здесь работал. Ужас Дамиана перед ним был безграничен.
Произошло это случайно: когда пол в первый раз ударил пса током, Севилл как раз приблизился к клетке и стоял, глядя на собаку. Дамиан увидел, как человек показал на него в момент разряда. Страх породил жесткую подсознательную зависимость между болью и случайным появлением Севилла. Этот человек стоял около его клетки, и тут произошел удар. Он чувствовал запах мужчины или его сигарет — и приходила боль, острая, мгновенная, невыносимая. Возник непредусмотренный условный рефлекс — а Севилл даже не подозревал об этом.
Так что, когда дверь во внешнюю комнату оставалась открытой и Дамиан видел Севилла, он каждый раз возбужденно пытался предугадать действия мужчины. Изо всех сил пытался понять, за что его наказывают. Собаке, как любому кающемуся грешнику, понятна концепция наказания, несмотря на то, что многие бихевиористы отрицают такую способность. Наказание, сознание вины и прощение занимают то же место в собачьей картине мира — и так же напрямую связаны с душой, — как у любого падающего ниц монаха. Дамиан постоянно смотрел на дверь, ожидая увидеть Севилла. Он пылко и безнадежно ждал возможности угодить человеку, предотвратить боль, которую человек зачем-то причинял ему. Бывают собаки, которым нет дела до одобрения хозяев: избалованные домашние тираны или равнодушные псы, которых нередко ошибочно называют «благородными»; но Дамиан стремился заслужить похвалу. Питбуль был уверен: если он сможет как-то угодить этому неумолимому властелину, жизнь изменится к лучшему. И он старался, используя каждый шанс.