Страница:
Ангелина нахмурилась. Ей так недоставало Эдериуса! Изгард вытребовал его к себе, на фронт. Две недели назад в Серн пришла депеша, в которой говорилось, что искусство писца нужно армии и ему надлежит немедленно отправиться в Рейз. Эдериус собрал все краски и кисти в большой березовый сундук и покинул крепость в сопровождении дюжины охранников. Они едва успели попрощаться.
— Будь осторожна, милая девочка, — сказал он Ангелине, — да хранит тебя Господь.
— Стойте спокойно, госпожа! — Окрик Герты грубо оборвал воспоминания Ангелины. — Хватит грезить наяву. Не опускайте руки, нитки должны быть туго натянуты.
Ангелина повиновалась, хотя руки ныли от напряжения. Пусть уж Герта поскорей кончит распутывать этот моток.
Герта раздраженно фыркнула. Шпильки в ее зубах воинственно ощетинились, точно пики.
— Если хотите знать мое мнение, это от воздуха у вас голова пошла кругом. Еще бы — такая знатная дама и вздумала, видите ли, отправиться на прогулку! Нет, вы подумайте, на прогулку! Тут уж добра ждать не приходится.
И именно в этот момент Снежок решил подкатиться хозяйке под ноги.
Смотри, я прибежал! Смотри, Снежок здесь!
Ангелине страсть как захотелось нагнуться и погладить песика, но наручники из шелка крепко держали ее.
— У вас что, начались месячные, Ангелина? — не унималась Герта. — Что-то вы сегодня бледноваты.
Герта считала себя вправе вмешиваться даже в самые интимные дела королевы. Ангелина с удовольствием посоветовала бы старой няньке не совать нос куда не надо, но строгие слова не шли с языка. Она покачала головой.
— Еще пара дней, и можно будет с уверенностью говорить о задержке, госпожа, — заявила Герта. Щпильки у нее во рту победно засверкали. — В таком случае не может быть и речи о вашей поездке к Изгарду через горы.
— Речи о чем? — Ангелина ни разу ни о чем таком не слышала. Лично ей Изгард никогда не писал. Он присылал сообщения сенешалю, Герте или лорду Браулаху, в настоящее время военному коменданту крепости Серн.
Герта наконец освободила Ангелину от шелковых оков.
— Ну как же, госпожа, — если к концу месяца окажется, что вы не беременны, вам придется отправиться в Рейз, к супругу. Сын нужен королю не меньше, чем победы. Поход может затянуться на месяцы, даже на годы, а пока вы здесь, в Гэризоне, а Изгард за сотни лиг отсюда, в Рейзе, мало надежды на появление на свет наследника, которого так ждет страна.
Ротик Ангелины беспомощно приоткрылся. Присоединиться к Изгарду в Рейзе? Ей ничего подобное и в голову не приходило.
Герта ошибочно истолковала изумление госпожи как испуг и ободряюще похлопала ее по руке:
— Не волнуйтесь, госпожа. Если вы понесли — вам никуда не придется ехать, обещаю. Пока война не закончится, вы побудете здесь, в полной безопасности.
Ангелине вдруг припомнила давешнюю боль в животе.
— Но ведь если окажется, что я беременна, меня отпустят в Вейзах? Или домой, в Хольмак? — Перспектива провести девять месяцев взаперти в крепости Серн, разговаривать лишь с Гертой и гулять только в этом унылом дворе отнюдь не прельщала Ангелину. Кроме Снежка, у нее здесь нет ни единого друга.
— Если вы носите в утробе наследника престола, госпожа, — ответила Герта, — король ни в коем случае не позволит вам вернуться в Вейзах. Слишком велик риск, вспомните эти узкие горные дороги, отвесные скалы, оползни. Норовистую лошадь может напугать даже скатившийся на тропинку камешек. Сами знаете, что недавно стряслось. Эта негодяйка, молочница Энна, свалилась с лошади. Олениха перебежала им дорогу, и кобылка Энны взбрыкнула. Конечно, если б девчонка не кокетничала всю дорогу с управляющим, беду, может, и удалось бы предотвратить...
Ангелина не понимала, какое отношение имеет флирт с управляющим к выскочившей на дорогу оленихе, но решила замять эту тему. Ее больше интересовало другое.
— Однако же с девушкой не случилось ничего страшного, — заметила она. — Энна просто ушибла ногу, но потом она сразу же вновь уселась на лошадь и ни разу не пожаловалась на боль.
Герта принялась качать головой и цокать языком, Ангелине казалось, что старуха никогда не уймется.
— Экая вы непонятливая, госпожа! Не важно, было ей больно или нет. Беременная женщина становится хрупкой, все равно что истанианская майолика, разбить ее ничего не стоит, любая встряска опасна для плода, который она вынашивает. Достаточно выбоины на дороге, каприза норовистой лошади, даже самого легкого удара и, — Герта выплюнула шпильки на ладонь, — пиши пропало, вы теряете ребенка.
Сравнение с майоликой показалось Ангелине довольно забавным, и, чтобы скрыть улыбку, она наклонилась погладить Снежка. Песик посапывал, свернувшись клубочком у ног хозяйки.
— А как узнать, беременна я или нет? — Ангелина не поднимала головы и внимательно разглядывала собачку: боялась, что сомнения ее не укроются от проницательного взора Герты.
Ангелина нечаянно попала на любимую тему старой служанки. На лице Герты появилась широкая ухмылка, настолько широкая и довольная, насколько вообще было возможно в этом мрачном дворе мрачной горной крепости в серый пасмурный день.
Герта положила шпильки в один из мешочков, нанизанных на ее пояс, как куски мяса на вертел.
— Ну, во-первых, — начала она, — задержка менструации. Если сегодня-завтра месячные не начнутся — это очень хороший признак. Но, — Герта многозначительно подняла палец, — это не обязательно означает, что вы беременны. Может сказаться и тоска по мужу, да и мяса вы едите недостаточно. А вот если женщина плохо себя чувствует по утрам, краснеет без причины и груди у нее болят — вот это уже верные признаки.
Ангелина присела на корточки рядом со Снежком. Щеки ее залились румянцем — без причины! Да, утром она чувствовала себя неважно. Ангелина в задумчивости наморщила лобик. Нетушки, не хочет она быть беременной, если придется все лето провести с глазу на глаз со старушкой Гертой. Она молча перебирала коготки Снежка. Один, два... девять. Господи, да ей придется торчать здесь до следующей весны! Ни бабочек, ни птичек, ни настоящих прогулок — и ни одного друга.
Снежок проснулся от столь бесцеремонного обращения со своими лапками и запрыгал вокруг хозяйки.
Вот он я! А ты что, поиграть захотела?
Нет, играть Ангелине не хотелось. Она смотрела уже не на песика, а на крепостные стены. Блоки из квадратных каменных глыб вздымались высоко-высоко, до самого бледно-голубого неба. Темный, тусклый какой-то камень. Ангелина окинула взглядом ближайшую стену, потом примыкающую к ней, потом следующую и так, пока не повернулась кругом и не вернулась в прежнее положение. На одной стене она обнаружила несколько бойниц, на другой — несколько лишних зубцов, в остальном же все одинаковые. И все ничем не отличаются от тюремных.
Странно, но до отъезда Эдериуса она ничего такого не замечала. А теперь писец в лагере Изгарда; без ее присмотра рисовальные принадлежности старого каллиграфа наверняка запачкались, а без чая с медом и миндальным молоком припадки кашля стали чаще и тяжелей.
Ангелина в последний раз оглядела неприступные стены и приняла решение. Выпрямившись, она повернулась к Герте:
— А если месячные начнутся, значит, я точно не беременна?
Герта деловито запихивала тощую подушку под необъятную юбку.
— Да, госпожа.
— А если так, значит, мне придется ехать к Изгарду и оставаться с ним, пока не забеременею?
— Конечно, лучше бы обойтись без этого. Но королю нужен наследник, и другого выхода нет. — Герта оправила юбку. — Да не волнуйтесь вы так, госпожа. Я надеюсь, что вы уже носите королевского сына. — По дороге она захватила две подушки Ангелины. — Пойдемте, госпожа, мы достаточно времени провели на воздухе. Этот восточный ветер пробирает до костей.
Ангелина не чувствовала холода, однако она похлопала себя по бедру, подзывая Снежка.
— А какая погода в Рейзе в это время года? — спросила она, направляясь вслед за Гертой ко входу в замок.
— Торфяную соль? — переспросила Тесса.
— Да. Я поставила ее на полку над камином — чтобы не отсырела. Видишь, вон в том кувшине... — Матушка Эмита руководила приготовлениями клецок с камбалой и креветками к обеду.
Тессе не терпелось разделаться со стряпней, чтобы успеть при дневном свете рассмотреть рисунки, которые Марсель принес прошлым вечером. Листки пергамента лежали под прессом на столе; солнечные лучи заманчиво скользили по резной деревянной крышке пресса; кнопки Эмит уже вывинтил. Вчера он позволил Тессе лишь краем глаза глянуть на одну из работ: было уже поздно, и освещение оставляло желать лучшего, поэтому внимательный просмотр они решили отложить до утра.
Тесса схватила указанный матушкой Эмита кувшин. В нем оказалась обычная белая соль, может, чуть более мелкая, чем поваренная соль в ее прежнем мире, но того же цвета и такая же на ощупь.
Старушка заметила, что Тесса разглядывает соль, и просияла довольной улыбкой:
— Соль замечательная! Скажешь, нет? Для готовки лучше торфяной соли не найти. Она будет подороже обычной, но в некоторые блюда — в клецки, например, или в кремы, я другую ни за что не положу.
— А почему она дороже? — спросила Тесса, бросая щепотку соли в густое аппетитное месиво.
Матушке Эмита нравилось, когда Тесса задавала ей вопросы о стряпне: за подобными разговорами они коротали время, пока Эмит во дворе пилил дрова, скоблил шкуры или проверял, сколько арло осталось в бочках.
— Добывать ее трудно — потому и дороже. Торф сперва сжигают, чтобы получить золу; потом эту золу добавляют в воду и вымешивают, пока раствор не станет прозрачным. А потом кипятят день и ночь, пока в котле не останется одна соль. — Старушка с уважением покачала головой. — Сложней только выкапывать торф из земли.
Тесса рассеянно кивнула. Она слушала вполуха. За время их знакомства матушка Эмита успела рассказать ей достаточно об изготовлении различных вещей. Тесса уже знала, что любая, даже самая простенькая, хозяйственная утварь требует долгих часов нудной изнурительной работы — кипячения, обжигания, скобления, вымачивания и так далее. «За пять минут и почесаться не успеешь», — пренебрежительно говаривала матушка Эмита. Она не понимала, как это можно сварганить что-нибудь наспех, не затрачивая усилий. Это казалось ей святотатством. Предмет, не пропитанный потом и кровью целой команды трудолюбивых профессионалов, был просто недостоин занимать место в ее кухне.
Тесса перенесла кастрюлю с грибами, креветками, луком и кусочками камбалы на стол. Из этого ей предстояло приготовить начинку для клецок. Взгляд девушки упал на высовывавшийся из-под пресса кончик пергамента. Краски на нем выцвели, белоснежно-белые тона стали приглушенно-янтарными. Между первым и последним узорами прошло два десятилетия. Двадцать один год, но Эмит сказал, что помнит день, когда мастер впервые коснулся кистью первого рисунка серии, так ясно, словно это случилось вчера.
— Дэверик окунул кисть в баночку с красной краской, — рассказывал Эмит. — Я приготовил и смешал краски шести цветов, но его рука сразу же потянулась к красной.
Тесса обратила внимание на тоненький завиток, тянувшийся к самому белому из листков. Ярко-желтый, блестящий завиток цвета ее верной «хонды-сивик».
— Шафран, милочка, — напомнила со своего стула матушка Эмита, — не забудь добавить щепотку-другую шафрана.
Тесса моргнула. Слова старой дамы спугнули не оформившуюся еще мысль, не мысль даже, а лишь намек на нее, два образа, соединенные нитью столь же непрочной и тонкой, как ниточка слюны между зубами. В следующую секунду она уже не помнила, о чем думала только что.
Желтый цвет на рисунке был цветом шафрана, который они ежедневно использовали при готовке. Ну и что тут такого?
Из коробочки со специями Тесса достала несколько тычинок крокуса, покрошила их в соус и принялась размешивать. Смесь постепенно приобретала бледно-лимонный оттенок. Матушка Эмита наверняка сочла бы, что шафрана маловато: зрение у нее было неважное, она плохо различала приглушенные тона. Тесса вспомнила, как старушка вчера отбрила Марселя и щедрой рукой подсыпала еще несколько щепоток шафрана.
Не успела она отряхнуть руки, как в дверях показался Эмит. Он был во дворе — разделывал мясо, ощипывал птицу, отскребал кастрюли сеном и золой, а может, готовил растопку — словом, занимался теми неприятными делами, которыми нельзя заниматься в комнате. Щеки у него раскраснелись, как будто на сей раз ему потребовалась горячая вода или пар. Тесса не стала расспрашивать. В конце концов, это не так уж интересно.
— Садитесь, мисс. Я сам кончу с клецками, — сказал он, обмывая руки в небольшом тазике у двери. — Не годится вам терять целое утро.
Тесса хотела возразить, но на глаза ей снова попался кончик пергамента. Искушение было слишком велико.
— Сейчас, только поставлю соус на огонь.
Эмит забрал у нее кастрюлю. И Тесса не стала спорить. Она жадно схватила пресс. При ближайшем рассмотрении покрывающая его резьба оказалась весьма изысканной: тоненькие змейки изящно извивались между кистями и перьями. За спиной у Тессы Эмит передвигал матушкин стул от окна к огню. Солнечный свет падал прямо на пресс, на металлические кнопки под ее пальцами.
Она вытащила первую. Кнопка с дребезжаньем скатилась со стола на пол. За ней последовали вторая и третья. Четвертая была теплой на ощупь и держалась крепче, пришлось покрутить ее, чтобы вытащить. Вместе с кнопкой откололся крошечный кусочек деревянного пресса. Ничем больше не сдерживаемая верхняя крышка приподнялась со звуком, похожим на ночное потрескивание потолочных балок. Тесса погладила ладонью резную поверхность, провела пальцами по углублениям и выпуклостям на ней, а затем раскрыла пресс, как раскрывают книгу.
Сладковатый, острый запах красок и клея ударил в нос. Пять листов тонкого пергамента веером лежали перед ней, как колода игральных карт. Листы были невелики. Тесса уже достаточно поднаторела в писцовой премудрости и по размеру страниц и мягкости пергамента определила, что он изготовлен из кожи новорожденных ягнят. Эмит говорил, что такой материал использовался лишь для самых важных документов.
Тесса веером раскрыла перед собой листы с узорами. Ей показалось, что сперва надо посмотреть всю серию целиком, охватить взглядом все многообразие цветов, линий, фигур, найти общие мотивы и понять, как и зачем соединены в единое целое эти пять картинок.
Солнечные лучи, так услужливо осветившие резной деревянный пресс, не спешили покидать комнату. Они падали на кусочки пергамента у нее в руках — и темно-коричневые пятна на узорах становились более теплыми, зеленые, цвета мха — более блестящими, а рубиновые и аметистовые прожилки сверкали и переливались. Но ярче всего было сияние золота.
Золотые нити пронизывали все рисунки серии, как извилистые линии на раскрытой ладони. Нити золота соединяли, перерезали, опутывали фигуры, извивались по страницам. Золотая краска господствовала над остальными, придавала им особый смысл, озаряла загадочным и ослепительным светом. У Тессы перехватило дыхание. Охватить все это великолепие сразу оказалось ей не под силу.
Она склонилась над листами пергамента — чтобы вдохнуть их запах, поближе рассмотреть каждую деталь. Тесса заслонилась рукой от бившего в лицо солнца, сморгнула — и лишь тогда заметила на золотой ленте, оплетающей рисунки, блестящие колючки — как на розовом кусте.
Они напоминали крошечные шипы.
Тесса почувствовала странную тяжесть, что-то словно тянуло ее вниз. Сначала она подумала, что слишком долго просидела наклонившись, но потом поняла, что это — тяжесть висящего на шее кольца.
Солнце скрылось, и комната погрузилась в полумрак. Зажатые в руке странички вдруг показались Тессе тяжелыми и шершавыми. Ей захотелось отбросить их в сторону. Тесса вздрогнула, как от холода.
Она аккуратно разложила рисунки на столе и вытащила из-под платья ленту с кольцом. Оно было теплым на ощупь. Но не это удивило Тессу. Главное — цвет. Он оказался точно таким же, как золото на узорах. Тени, световые блики, гамма оттенков — совпадало все, на каждой странице.
И эти крошечные остроконечные шипы...
Тесса провела пальцем по золотому ободку. Она вспомнила смутное ощущение, возникшее у нее несколько минут назад, ощущение, которое вызвал высунувшийся из-под пресса желтый уголок страницы. Шафран... ведь это же цвет ее машины.
Она снова наклонилась посмотреть, хотя и без того не сомневалась — такой желтый цвет есть только на одном узоре, наиболее ярко освещенном, а значит, на крайнем, самом позднем по времени.
Так и есть.
Шафраново-желтый был только на узоре, над которым Дэверик трудился в свой последний час. Капля крови мастера засохла на ярко-желтой ленте.
Голова точно свинцом налилась, во рту пересохло, глаза заболели от напряжения, с которым она вглядывалась в листок пергамента.
Желтая спираль переплеталась с широкой, идущей зигзагами зеленой полосой. Странно, такую краску обычно экономили и использовали только для изображения растений. Но эта зеленая штуковина не напоминала ни один из известных Тессе растительных орнаментов. Больше всего зеленая жилка напоминала... да, больше всего она напоминала сосновую хвою.
Тессу точно озарило. Мысль, которую она откинула как полнейшую чепуху, теперь развернулась, словно скатанный до сих пор в рулон роскошный восточный ковер. Ее «хонда». Кливлендский национальный парк. Кольцо.
Тесса судорожно сглотнула. Мысль была слишком фантастической, но, сколько ни пыталась она отбросить ее прочь, ничего не получалось. На узоре изображен ее путь через парк. Изображена дорога, которая привела ее к кольцу.
Плавно извивающаяся по зеленому полю желтая лента ведет к золотистой спиральке с крошечными острыми шипами.
У Тессы по коже побежали мурашки. Лоб точно сдавило стальным обручем, в висках билась кровь. На щеках выступили красные пятна.
Она вглядывалась в страницу, искала... Некоторые части узора ничего не значили для нее — красные спирали, участки, закрашенные синими, как морская вода, чернилами, широкие темно-фиолетовые ленты. Но центр рисунка — это золотое колечко... Оно помещалось в середине серебристого прямоугольника, украшенного чернью. Основу этой краски составлял свинец с добавлением серебра, меди и серы. Нижняя часть прямоугольника была тускло-коричневого цвета, чуть темнее сланца. А еще Тесса разглядела на нем блекло-серые квадратики — банковские сейфы.
У Тессы начались спазмы, желудок сжался в тугой тяжелый клубочек. Ей было больно — физически больно. Дэверик буквально притащил ее в этот мир. Обычным пером и кисточкой он направлял ее жизнь.
Этот рисунок — все равно что судебная повестка, приказание явиться в указанный час в указанное место. И кольцо она нашла вовсе не случайно. Это Дэверик привел ее на ту поляну.
— Эмит! — закричала она с отчаянием и гневом в голосе. — Подойди посмотри что это такое!
Наверное, голос ее и вправду звучал как-то необычно. Во всяком случае, Эмит в ту же секунду оказался рядом.
— Что, что такое, мисс?
Тесса ткнула пальцем в пергамент:
— Ведь это я — то есть день, когда я нашла кольцо. — Она ногтем провела по желтой линии. — Вот так я попала сюда, в ваш мир.
На добродушной физиономии Эмита появилось тревожное выражение.
— Я не понимаю...
Тесса вгляделась в него. Что на самом деле известно помощнику старого узорщика? Вид у него встревоженный, но это ничего не значит — Эмит вообще человек беспокойный.
— Дэверик перенес меня сюда, — повторила она, тщательно выговаривая слова и пытаясь понять, не похожи ли они на бред сумасшедшего. — С помощью этого узора он привел меня к кольцу.
Эмит замотал головой.
— Что вам известно об этом? — допытывалась Тесса.
— Я никогда не вмешивался в работу мастера, мисс. Не мое это дело.
— Вы боялись узнать, что он делает? Не так ли? — Тесса разозлилась, не на шутку. Кто-то посмел вмешаться в ее жизнь. Человек, с которым она никогда не встречалась — н не могла встречаться, заставил ее в тот день мчаться по трассе. — Конечно, вы тихо-мирно смешивали краски, точили перья — и не задавали вопросов. И не считаете себя виноватым. А между тем вы знали, что Дэверик вмешивается в жизни людей. Просто не вникали в детали — чтобы не взваливать на себя лишний груз.
Вид у Эмита стал совсем жалкий. Он отшатнулся от Тессы:
— Нет, мисс. Ничего подобного. Дэверик никому не причинял вреда. Он был добрым человеком.
— Он приволок меня сюда против моей воли.
— Разве?
Тесса осеклась на полуслове. А ведь в самом деле. Она сама решила надеть кольцо. Дэверик не тянул ее за руку. За пять недель в Бей'Зелле она ни разу не попыталась вернуться назад. Она с раздражением покосилась на Эмита. Это все он! Он пристыдил ее, напомнив, что за все время она даже не вспомнила о доме. Тесса напрасно пыталась придумать ответ поязвительней.
— Дэверик причинил мне вред, — сказала она наконец. — Он вызвал этот припадок, этот шум в ушах и заставил меня изменить направление.
Тесса машинально продолжала перебирать в руках странички с узорами. Еще четыре рисунка. Дэверик начал эту серию двадцать один год назад.
Свинцовый комок у Тессы в желудке тяжело заворочался. Ей показалась, что кожа на голове натянулась туго, как на барабане, и вот-вот лопнет. Эмит говорил что-то, но она не слышала.
Двадцать один год.
Тесса схватила последний рисунок, поднесла его к глазам и всмотрелась в желто-зеленую ткань узора. Вдоль шафраново-желтой ленты извивалась светлая, едва заметная серая спиралька. Тоненькая, как волосок, она была не линией даже, а лишь тенью линии. Но тень эта, словно проволочка, перерезала толстые желтые вены и золотистые артерии.
Тесса перешла к первым четырем узорам. На этот раз она не позволила себе отвлекаться ни на золотые, ни на какие другие цвета. Она искала лишь светло-серые винтообразные линии. Заметить и проследить их ход было непросто. Серебристые штришки были нанесены не кистью, а пером, и макали его не в краску, а в жидкие чернила. Серая спираль почти терялась на общем фоне, точно уходила внутрь пергамента. Въедалась, как выразился бы Эмит. Но стоило Тессе один раз ухватиться за кончик серой нитки — она начиналась у самой рамки узора и напоминала дверную цепочку, — и больше она ее не упускала. Серые змейки, похожие на прожилки на мраморе, были повсюду.
Тесса заставила себя оторваться от рисунков, перевела дыхание. Нет, она ошибается. Это просто невозможно.
— Вы знаете, когда были нарисованы эти узоры? — спросила она у Эмита.
Тот не колебался ни секунды:
— До того как мастер впервые касался чистого пергамента кончиком пера, я всегда отмечал дату на обратной стороне. Переверните лист и посмотрите в нижнем левом углу.
Тесса немедленно перевернула последний рисунок. Не выцветшая еще надпись гласила: «В первый день пятого месяца Господня в год 1352 с часа явления Им Своей Божественной Истинной Сущности, Дэверик Фэйлский начал эту работу с целью прославить Господа, а не копировать дерзостной рукой Его творение».
Тесса отсчитала семь лет назад от тысяча триста пятьдесят второго года и взялась за следующий узор. Выведенные аккуратным почерком Эмита буквы были уже не такими яркими. Надпись гласила: «В двенадцатый день одиннадцатого месяца 1345 года».
Тесса без сил откинулась на спинку стула. На нее точно навалилась неподъемная тяжесть. Дата в точности совпадала с числом последнего перед случаем на трассе припадка звона в ушах. Аудитория в университете Нью-Мексико. Профессор Ярбэк. Показ слайдов. Миниатюра из старинного Евангелия. Этот приступ заставил ее бросить университет и отправиться через всю страну в Калифорнию, в Сан-Диего. Там она и провела последние семь лет — до того дня, когда нашла кольцо.
Тесса закрыла лицо руками. Она не в силах была постичь, каким образом Дэверик мог сотворить такое. Как он мог настолько глубоко проникнуть в ее жизнь. Случавшиеся с ней приступы звона в ушах он использовал так же непринужденно, как приготовленные Эмитом краски. Для писца это были просто инструменты — как свинцовые грузила, навощенные таблички, ножики.
Серенькая штриховка, покрывающая все страницы серии — точная запись приступов ее болезни.
Пять сильных приступов. Пять узоров Дэверика.
Сжимая в руках жесткий листок пергамента, Тесса вспомнила, как настиг ее шум в ушах в первый раз. Она в платьице с короткими рукавчиками играла на улице. Было тепло, разгар лета, июль или, может быть, август. Она и не глядя знала, какую дату увидит на обратной стороне рисунка. Двадцать один год назад. Ей было пять лет.
И вот снова надпись рукой Эмита, на сей раз едва различимая — «В третий день восьмого месяца 1331 года».
Август. Двадцать один год назад.
С тех самых пор Дэверик распоряжался ее жизнью.
У Тессы голова пошла кругом. Это было не обычное головокружение. Ее словно втягивало в водоворот — медленно, но необратимо. Она не в силах была вообразить всех последствий своего открытия. Не в силах была постичь смысл происходящего.
— Будь осторожна, милая девочка, — сказал он Ангелине, — да хранит тебя Господь.
— Стойте спокойно, госпожа! — Окрик Герты грубо оборвал воспоминания Ангелины. — Хватит грезить наяву. Не опускайте руки, нитки должны быть туго натянуты.
Ангелина повиновалась, хотя руки ныли от напряжения. Пусть уж Герта поскорей кончит распутывать этот моток.
Герта раздраженно фыркнула. Шпильки в ее зубах воинственно ощетинились, точно пики.
— Если хотите знать мое мнение, это от воздуха у вас голова пошла кругом. Еще бы — такая знатная дама и вздумала, видите ли, отправиться на прогулку! Нет, вы подумайте, на прогулку! Тут уж добра ждать не приходится.
И именно в этот момент Снежок решил подкатиться хозяйке под ноги.
Смотри, я прибежал! Смотри, Снежок здесь!
Ангелине страсть как захотелось нагнуться и погладить песика, но наручники из шелка крепко держали ее.
— У вас что, начались месячные, Ангелина? — не унималась Герта. — Что-то вы сегодня бледноваты.
Герта считала себя вправе вмешиваться даже в самые интимные дела королевы. Ангелина с удовольствием посоветовала бы старой няньке не совать нос куда не надо, но строгие слова не шли с языка. Она покачала головой.
— Еще пара дней, и можно будет с уверенностью говорить о задержке, госпожа, — заявила Герта. Щпильки у нее во рту победно засверкали. — В таком случае не может быть и речи о вашей поездке к Изгарду через горы.
— Речи о чем? — Ангелина ни разу ни о чем таком не слышала. Лично ей Изгард никогда не писал. Он присылал сообщения сенешалю, Герте или лорду Браулаху, в настоящее время военному коменданту крепости Серн.
Герта наконец освободила Ангелину от шелковых оков.
— Ну как же, госпожа, — если к концу месяца окажется, что вы не беременны, вам придется отправиться в Рейз, к супругу. Сын нужен королю не меньше, чем победы. Поход может затянуться на месяцы, даже на годы, а пока вы здесь, в Гэризоне, а Изгард за сотни лиг отсюда, в Рейзе, мало надежды на появление на свет наследника, которого так ждет страна.
Ротик Ангелины беспомощно приоткрылся. Присоединиться к Изгарду в Рейзе? Ей ничего подобное и в голову не приходило.
Герта ошибочно истолковала изумление госпожи как испуг и ободряюще похлопала ее по руке:
— Не волнуйтесь, госпожа. Если вы понесли — вам никуда не придется ехать, обещаю. Пока война не закончится, вы побудете здесь, в полной безопасности.
Ангелине вдруг припомнила давешнюю боль в животе.
— Но ведь если окажется, что я беременна, меня отпустят в Вейзах? Или домой, в Хольмак? — Перспектива провести девять месяцев взаперти в крепости Серн, разговаривать лишь с Гертой и гулять только в этом унылом дворе отнюдь не прельщала Ангелину. Кроме Снежка, у нее здесь нет ни единого друга.
— Если вы носите в утробе наследника престола, госпожа, — ответила Герта, — король ни в коем случае не позволит вам вернуться в Вейзах. Слишком велик риск, вспомните эти узкие горные дороги, отвесные скалы, оползни. Норовистую лошадь может напугать даже скатившийся на тропинку камешек. Сами знаете, что недавно стряслось. Эта негодяйка, молочница Энна, свалилась с лошади. Олениха перебежала им дорогу, и кобылка Энны взбрыкнула. Конечно, если б девчонка не кокетничала всю дорогу с управляющим, беду, может, и удалось бы предотвратить...
Ангелина не понимала, какое отношение имеет флирт с управляющим к выскочившей на дорогу оленихе, но решила замять эту тему. Ее больше интересовало другое.
— Однако же с девушкой не случилось ничего страшного, — заметила она. — Энна просто ушибла ногу, но потом она сразу же вновь уселась на лошадь и ни разу не пожаловалась на боль.
Герта принялась качать головой и цокать языком, Ангелине казалось, что старуха никогда не уймется.
— Экая вы непонятливая, госпожа! Не важно, было ей больно или нет. Беременная женщина становится хрупкой, все равно что истанианская майолика, разбить ее ничего не стоит, любая встряска опасна для плода, который она вынашивает. Достаточно выбоины на дороге, каприза норовистой лошади, даже самого легкого удара и, — Герта выплюнула шпильки на ладонь, — пиши пропало, вы теряете ребенка.
Сравнение с майоликой показалось Ангелине довольно забавным, и, чтобы скрыть улыбку, она наклонилась погладить Снежка. Песик посапывал, свернувшись клубочком у ног хозяйки.
— А как узнать, беременна я или нет? — Ангелина не поднимала головы и внимательно разглядывала собачку: боялась, что сомнения ее не укроются от проницательного взора Герты.
Ангелина нечаянно попала на любимую тему старой служанки. На лице Герты появилась широкая ухмылка, настолько широкая и довольная, насколько вообще было возможно в этом мрачном дворе мрачной горной крепости в серый пасмурный день.
Герта положила шпильки в один из мешочков, нанизанных на ее пояс, как куски мяса на вертел.
— Ну, во-первых, — начала она, — задержка менструации. Если сегодня-завтра месячные не начнутся — это очень хороший признак. Но, — Герта многозначительно подняла палец, — это не обязательно означает, что вы беременны. Может сказаться и тоска по мужу, да и мяса вы едите недостаточно. А вот если женщина плохо себя чувствует по утрам, краснеет без причины и груди у нее болят — вот это уже верные признаки.
Ангелина присела на корточки рядом со Снежком. Щеки ее залились румянцем — без причины! Да, утром она чувствовала себя неважно. Ангелина в задумчивости наморщила лобик. Нетушки, не хочет она быть беременной, если придется все лето провести с глазу на глаз со старушкой Гертой. Она молча перебирала коготки Снежка. Один, два... девять. Господи, да ей придется торчать здесь до следующей весны! Ни бабочек, ни птичек, ни настоящих прогулок — и ни одного друга.
Снежок проснулся от столь бесцеремонного обращения со своими лапками и запрыгал вокруг хозяйки.
Вот он я! А ты что, поиграть захотела?
Нет, играть Ангелине не хотелось. Она смотрела уже не на песика, а на крепостные стены. Блоки из квадратных каменных глыб вздымались высоко-высоко, до самого бледно-голубого неба. Темный, тусклый какой-то камень. Ангелина окинула взглядом ближайшую стену, потом примыкающую к ней, потом следующую и так, пока не повернулась кругом и не вернулась в прежнее положение. На одной стене она обнаружила несколько бойниц, на другой — несколько лишних зубцов, в остальном же все одинаковые. И все ничем не отличаются от тюремных.
Странно, но до отъезда Эдериуса она ничего такого не замечала. А теперь писец в лагере Изгарда; без ее присмотра рисовальные принадлежности старого каллиграфа наверняка запачкались, а без чая с медом и миндальным молоком припадки кашля стали чаще и тяжелей.
Ангелина в последний раз оглядела неприступные стены и приняла решение. Выпрямившись, она повернулась к Герте:
— А если месячные начнутся, значит, я точно не беременна?
Герта деловито запихивала тощую подушку под необъятную юбку.
— Да, госпожа.
— А если так, значит, мне придется ехать к Изгарду и оставаться с ним, пока не забеременею?
— Конечно, лучше бы обойтись без этого. Но королю нужен наследник, и другого выхода нет. — Герта оправила юбку. — Да не волнуйтесь вы так, госпожа. Я надеюсь, что вы уже носите королевского сына. — По дороге она захватила две подушки Ангелины. — Пойдемте, госпожа, мы достаточно времени провели на воздухе. Этот восточный ветер пробирает до костей.
Ангелина не чувствовала холода, однако она похлопала себя по бедру, подзывая Снежка.
— А какая погода в Рейзе в это время года? — спросила она, направляясь вслед за Гертой ко входу в замок.
* * *
— Для начинки возьми лучше торфяную соль, а не морскую, — посоветовала со своего стула матушка Эмита.— Торфяную соль? — переспросила Тесса.
— Да. Я поставила ее на полку над камином — чтобы не отсырела. Видишь, вон в том кувшине... — Матушка Эмита руководила приготовлениями клецок с камбалой и креветками к обеду.
Тессе не терпелось разделаться со стряпней, чтобы успеть при дневном свете рассмотреть рисунки, которые Марсель принес прошлым вечером. Листки пергамента лежали под прессом на столе; солнечные лучи заманчиво скользили по резной деревянной крышке пресса; кнопки Эмит уже вывинтил. Вчера он позволил Тессе лишь краем глаза глянуть на одну из работ: было уже поздно, и освещение оставляло желать лучшего, поэтому внимательный просмотр они решили отложить до утра.
Тесса схватила указанный матушкой Эмита кувшин. В нем оказалась обычная белая соль, может, чуть более мелкая, чем поваренная соль в ее прежнем мире, но того же цвета и такая же на ощупь.
Старушка заметила, что Тесса разглядывает соль, и просияла довольной улыбкой:
— Соль замечательная! Скажешь, нет? Для готовки лучше торфяной соли не найти. Она будет подороже обычной, но в некоторые блюда — в клецки, например, или в кремы, я другую ни за что не положу.
— А почему она дороже? — спросила Тесса, бросая щепотку соли в густое аппетитное месиво.
Матушке Эмита нравилось, когда Тесса задавала ей вопросы о стряпне: за подобными разговорами они коротали время, пока Эмит во дворе пилил дрова, скоблил шкуры или проверял, сколько арло осталось в бочках.
— Добывать ее трудно — потому и дороже. Торф сперва сжигают, чтобы получить золу; потом эту золу добавляют в воду и вымешивают, пока раствор не станет прозрачным. А потом кипятят день и ночь, пока в котле не останется одна соль. — Старушка с уважением покачала головой. — Сложней только выкапывать торф из земли.
Тесса рассеянно кивнула. Она слушала вполуха. За время их знакомства матушка Эмита успела рассказать ей достаточно об изготовлении различных вещей. Тесса уже знала, что любая, даже самая простенькая, хозяйственная утварь требует долгих часов нудной изнурительной работы — кипячения, обжигания, скобления, вымачивания и так далее. «За пять минут и почесаться не успеешь», — пренебрежительно говаривала матушка Эмита. Она не понимала, как это можно сварганить что-нибудь наспех, не затрачивая усилий. Это казалось ей святотатством. Предмет, не пропитанный потом и кровью целой команды трудолюбивых профессионалов, был просто недостоин занимать место в ее кухне.
Тесса перенесла кастрюлю с грибами, креветками, луком и кусочками камбалы на стол. Из этого ей предстояло приготовить начинку для клецок. Взгляд девушки упал на высовывавшийся из-под пресса кончик пергамента. Краски на нем выцвели, белоснежно-белые тона стали приглушенно-янтарными. Между первым и последним узорами прошло два десятилетия. Двадцать один год, но Эмит сказал, что помнит день, когда мастер впервые коснулся кистью первого рисунка серии, так ясно, словно это случилось вчера.
— Дэверик окунул кисть в баночку с красной краской, — рассказывал Эмит. — Я приготовил и смешал краски шести цветов, но его рука сразу же потянулась к красной.
Тесса обратила внимание на тоненький завиток, тянувшийся к самому белому из листков. Ярко-желтый, блестящий завиток цвета ее верной «хонды-сивик».
— Шафран, милочка, — напомнила со своего стула матушка Эмита, — не забудь добавить щепотку-другую шафрана.
Тесса моргнула. Слова старой дамы спугнули не оформившуюся еще мысль, не мысль даже, а лишь намек на нее, два образа, соединенные нитью столь же непрочной и тонкой, как ниточка слюны между зубами. В следующую секунду она уже не помнила, о чем думала только что.
Желтый цвет на рисунке был цветом шафрана, который они ежедневно использовали при готовке. Ну и что тут такого?
Из коробочки со специями Тесса достала несколько тычинок крокуса, покрошила их в соус и принялась размешивать. Смесь постепенно приобретала бледно-лимонный оттенок. Матушка Эмита наверняка сочла бы, что шафрана маловато: зрение у нее было неважное, она плохо различала приглушенные тона. Тесса вспомнила, как старушка вчера отбрила Марселя и щедрой рукой подсыпала еще несколько щепоток шафрана.
Не успела она отряхнуть руки, как в дверях показался Эмит. Он был во дворе — разделывал мясо, ощипывал птицу, отскребал кастрюли сеном и золой, а может, готовил растопку — словом, занимался теми неприятными делами, которыми нельзя заниматься в комнате. Щеки у него раскраснелись, как будто на сей раз ему потребовалась горячая вода или пар. Тесса не стала расспрашивать. В конце концов, это не так уж интересно.
— Садитесь, мисс. Я сам кончу с клецками, — сказал он, обмывая руки в небольшом тазике у двери. — Не годится вам терять целое утро.
Тесса хотела возразить, но на глаза ей снова попался кончик пергамента. Искушение было слишком велико.
— Сейчас, только поставлю соус на огонь.
Эмит забрал у нее кастрюлю. И Тесса не стала спорить. Она жадно схватила пресс. При ближайшем рассмотрении покрывающая его резьба оказалась весьма изысканной: тоненькие змейки изящно извивались между кистями и перьями. За спиной у Тессы Эмит передвигал матушкин стул от окна к огню. Солнечный свет падал прямо на пресс, на металлические кнопки под ее пальцами.
Она вытащила первую. Кнопка с дребезжаньем скатилась со стола на пол. За ней последовали вторая и третья. Четвертая была теплой на ощупь и держалась крепче, пришлось покрутить ее, чтобы вытащить. Вместе с кнопкой откололся крошечный кусочек деревянного пресса. Ничем больше не сдерживаемая верхняя крышка приподнялась со звуком, похожим на ночное потрескивание потолочных балок. Тесса погладила ладонью резную поверхность, провела пальцами по углублениям и выпуклостям на ней, а затем раскрыла пресс, как раскрывают книгу.
Сладковатый, острый запах красок и клея ударил в нос. Пять листов тонкого пергамента веером лежали перед ней, как колода игральных карт. Листы были невелики. Тесса уже достаточно поднаторела в писцовой премудрости и по размеру страниц и мягкости пергамента определила, что он изготовлен из кожи новорожденных ягнят. Эмит говорил, что такой материал использовался лишь для самых важных документов.
Тесса веером раскрыла перед собой листы с узорами. Ей показалось, что сперва надо посмотреть всю серию целиком, охватить взглядом все многообразие цветов, линий, фигур, найти общие мотивы и понять, как и зачем соединены в единое целое эти пять картинок.
Солнечные лучи, так услужливо осветившие резной деревянный пресс, не спешили покидать комнату. Они падали на кусочки пергамента у нее в руках — и темно-коричневые пятна на узорах становились более теплыми, зеленые, цвета мха — более блестящими, а рубиновые и аметистовые прожилки сверкали и переливались. Но ярче всего было сияние золота.
Золотые нити пронизывали все рисунки серии, как извилистые линии на раскрытой ладони. Нити золота соединяли, перерезали, опутывали фигуры, извивались по страницам. Золотая краска господствовала над остальными, придавала им особый смысл, озаряла загадочным и ослепительным светом. У Тессы перехватило дыхание. Охватить все это великолепие сразу оказалось ей не под силу.
Она склонилась над листами пергамента — чтобы вдохнуть их запах, поближе рассмотреть каждую деталь. Тесса заслонилась рукой от бившего в лицо солнца, сморгнула — и лишь тогда заметила на золотой ленте, оплетающей рисунки, блестящие колючки — как на розовом кусте.
Они напоминали крошечные шипы.
Тесса почувствовала странную тяжесть, что-то словно тянуло ее вниз. Сначала она подумала, что слишком долго просидела наклонившись, но потом поняла, что это — тяжесть висящего на шее кольца.
Солнце скрылось, и комната погрузилась в полумрак. Зажатые в руке странички вдруг показались Тессе тяжелыми и шершавыми. Ей захотелось отбросить их в сторону. Тесса вздрогнула, как от холода.
Она аккуратно разложила рисунки на столе и вытащила из-под платья ленту с кольцом. Оно было теплым на ощупь. Но не это удивило Тессу. Главное — цвет. Он оказался точно таким же, как золото на узорах. Тени, световые блики, гамма оттенков — совпадало все, на каждой странице.
И эти крошечные остроконечные шипы...
Тесса провела пальцем по золотому ободку. Она вспомнила смутное ощущение, возникшее у нее несколько минут назад, ощущение, которое вызвал высунувшийся из-под пресса желтый уголок страницы. Шафран... ведь это же цвет ее машины.
Она снова наклонилась посмотреть, хотя и без того не сомневалась — такой желтый цвет есть только на одном узоре, наиболее ярко освещенном, а значит, на крайнем, самом позднем по времени.
Так и есть.
Шафраново-желтый был только на узоре, над которым Дэверик трудился в свой последний час. Капля крови мастера засохла на ярко-желтой ленте.
Голова точно свинцом налилась, во рту пересохло, глаза заболели от напряжения, с которым она вглядывалась в листок пергамента.
Желтая спираль переплеталась с широкой, идущей зигзагами зеленой полосой. Странно, такую краску обычно экономили и использовали только для изображения растений. Но эта зеленая штуковина не напоминала ни один из известных Тессе растительных орнаментов. Больше всего зеленая жилка напоминала... да, больше всего она напоминала сосновую хвою.
Тессу точно озарило. Мысль, которую она откинула как полнейшую чепуху, теперь развернулась, словно скатанный до сих пор в рулон роскошный восточный ковер. Ее «хонда». Кливлендский национальный парк. Кольцо.
Тесса судорожно сглотнула. Мысль была слишком фантастической, но, сколько ни пыталась она отбросить ее прочь, ничего не получалось. На узоре изображен ее путь через парк. Изображена дорога, которая привела ее к кольцу.
Плавно извивающаяся по зеленому полю желтая лента ведет к золотистой спиральке с крошечными острыми шипами.
У Тессы по коже побежали мурашки. Лоб точно сдавило стальным обручем, в висках билась кровь. На щеках выступили красные пятна.
Она вглядывалась в страницу, искала... Некоторые части узора ничего не значили для нее — красные спирали, участки, закрашенные синими, как морская вода, чернилами, широкие темно-фиолетовые ленты. Но центр рисунка — это золотое колечко... Оно помещалось в середине серебристого прямоугольника, украшенного чернью. Основу этой краски составлял свинец с добавлением серебра, меди и серы. Нижняя часть прямоугольника была тускло-коричневого цвета, чуть темнее сланца. А еще Тесса разглядела на нем блекло-серые квадратики — банковские сейфы.
У Тессы начались спазмы, желудок сжался в тугой тяжелый клубочек. Ей было больно — физически больно. Дэверик буквально притащил ее в этот мир. Обычным пером и кисточкой он направлял ее жизнь.
Этот рисунок — все равно что судебная повестка, приказание явиться в указанный час в указанное место. И кольцо она нашла вовсе не случайно. Это Дэверик привел ее на ту поляну.
— Эмит! — закричала она с отчаянием и гневом в голосе. — Подойди посмотри что это такое!
Наверное, голос ее и вправду звучал как-то необычно. Во всяком случае, Эмит в ту же секунду оказался рядом.
— Что, что такое, мисс?
Тесса ткнула пальцем в пергамент:
— Ведь это я — то есть день, когда я нашла кольцо. — Она ногтем провела по желтой линии. — Вот так я попала сюда, в ваш мир.
На добродушной физиономии Эмита появилось тревожное выражение.
— Я не понимаю...
Тесса вгляделась в него. Что на самом деле известно помощнику старого узорщика? Вид у него встревоженный, но это ничего не значит — Эмит вообще человек беспокойный.
— Дэверик перенес меня сюда, — повторила она, тщательно выговаривая слова и пытаясь понять, не похожи ли они на бред сумасшедшего. — С помощью этого узора он привел меня к кольцу.
Эмит замотал головой.
— Что вам известно об этом? — допытывалась Тесса.
— Я никогда не вмешивался в работу мастера, мисс. Не мое это дело.
— Вы боялись узнать, что он делает? Не так ли? — Тесса разозлилась, не на шутку. Кто-то посмел вмешаться в ее жизнь. Человек, с которым она никогда не встречалась — н не могла встречаться, заставил ее в тот день мчаться по трассе. — Конечно, вы тихо-мирно смешивали краски, точили перья — и не задавали вопросов. И не считаете себя виноватым. А между тем вы знали, что Дэверик вмешивается в жизни людей. Просто не вникали в детали — чтобы не взваливать на себя лишний груз.
Вид у Эмита стал совсем жалкий. Он отшатнулся от Тессы:
— Нет, мисс. Ничего подобного. Дэверик никому не причинял вреда. Он был добрым человеком.
— Он приволок меня сюда против моей воли.
— Разве?
Тесса осеклась на полуслове. А ведь в самом деле. Она сама решила надеть кольцо. Дэверик не тянул ее за руку. За пять недель в Бей'Зелле она ни разу не попыталась вернуться назад. Она с раздражением покосилась на Эмита. Это все он! Он пристыдил ее, напомнив, что за все время она даже не вспомнила о доме. Тесса напрасно пыталась придумать ответ поязвительней.
— Дэверик причинил мне вред, — сказала она наконец. — Он вызвал этот припадок, этот шум в ушах и заставил меня изменить направление.
Тесса машинально продолжала перебирать в руках странички с узорами. Еще четыре рисунка. Дэверик начал эту серию двадцать один год назад.
Свинцовый комок у Тессы в желудке тяжело заворочался. Ей показалась, что кожа на голове натянулась туго, как на барабане, и вот-вот лопнет. Эмит говорил что-то, но она не слышала.
Двадцать один год.
Тесса схватила последний рисунок, поднесла его к глазам и всмотрелась в желто-зеленую ткань узора. Вдоль шафраново-желтой ленты извивалась светлая, едва заметная серая спиралька. Тоненькая, как волосок, она была не линией даже, а лишь тенью линии. Но тень эта, словно проволочка, перерезала толстые желтые вены и золотистые артерии.
Тесса перешла к первым четырем узорам. На этот раз она не позволила себе отвлекаться ни на золотые, ни на какие другие цвета. Она искала лишь светло-серые винтообразные линии. Заметить и проследить их ход было непросто. Серебристые штришки были нанесены не кистью, а пером, и макали его не в краску, а в жидкие чернила. Серая спираль почти терялась на общем фоне, точно уходила внутрь пергамента. Въедалась, как выразился бы Эмит. Но стоило Тессе один раз ухватиться за кончик серой нитки — она начиналась у самой рамки узора и напоминала дверную цепочку, — и больше она ее не упускала. Серые змейки, похожие на прожилки на мраморе, были повсюду.
Тесса заставила себя оторваться от рисунков, перевела дыхание. Нет, она ошибается. Это просто невозможно.
— Вы знаете, когда были нарисованы эти узоры? — спросила она у Эмита.
Тот не колебался ни секунды:
— До того как мастер впервые касался чистого пергамента кончиком пера, я всегда отмечал дату на обратной стороне. Переверните лист и посмотрите в нижнем левом углу.
Тесса немедленно перевернула последний рисунок. Не выцветшая еще надпись гласила: «В первый день пятого месяца Господня в год 1352 с часа явления Им Своей Божественной Истинной Сущности, Дэверик Фэйлский начал эту работу с целью прославить Господа, а не копировать дерзостной рукой Его творение».
Тесса отсчитала семь лет назад от тысяча триста пятьдесят второго года и взялась за следующий узор. Выведенные аккуратным почерком Эмита буквы были уже не такими яркими. Надпись гласила: «В двенадцатый день одиннадцатого месяца 1345 года».
Тесса без сил откинулась на спинку стула. На нее точно навалилась неподъемная тяжесть. Дата в точности совпадала с числом последнего перед случаем на трассе припадка звона в ушах. Аудитория в университете Нью-Мексико. Профессор Ярбэк. Показ слайдов. Миниатюра из старинного Евангелия. Этот приступ заставил ее бросить университет и отправиться через всю страну в Калифорнию, в Сан-Диего. Там она и провела последние семь лет — до того дня, когда нашла кольцо.
Тесса закрыла лицо руками. Она не в силах была постичь, каким образом Дэверик мог сотворить такое. Как он мог настолько глубоко проникнуть в ее жизнь. Случавшиеся с ней приступы звона в ушах он использовал так же непринужденно, как приготовленные Эмитом краски. Для писца это были просто инструменты — как свинцовые грузила, навощенные таблички, ножики.
Серенькая штриховка, покрывающая все страницы серии — точная запись приступов ее болезни.
Пять сильных приступов. Пять узоров Дэверика.
Сжимая в руках жесткий листок пергамента, Тесса вспомнила, как настиг ее шум в ушах в первый раз. Она в платьице с короткими рукавчиками играла на улице. Было тепло, разгар лета, июль или, может быть, август. Она и не глядя знала, какую дату увидит на обратной стороне рисунка. Двадцать один год назад. Ей было пять лет.
И вот снова надпись рукой Эмита, на сей раз едва различимая — «В третий день восьмого месяца 1331 года».
Август. Двадцать один год назад.
С тех самых пор Дэверик распоряжался ее жизнью.
У Тессы голова пошла кругом. Это было не обычное головокружение. Ее словно втягивало в водоворот — медленно, но необратимо. Она не в силах была вообразить всех последствий своего открытия. Не в силах была постичь смысл происходящего.